***
Ровное состояние – это мёртвое состояние. Жизнь без сожалений фактически равна смерти, такою жизнью может наслаждаться либо абсолютный праведник, либо абсолютный грешник, а и то, и другое – смерть, в том или ином смысле. Впрочем, по большому счёту, смерть и есть вся наша жизнь, и истинный смысл жизни – в смерти. И главная наша неотступная мысль – также о смерти! Задача жизни, возможно, единственная задача жизни – демонстрировать смерть, готовить человека к неизбежной кончине. И вся человеческая цивилизация – это, по-существу, великий плач по смерти!
Поражающий воображение своей мощью и красотой небоскрёб цивилизации зиждется на фундаменте специфического знания, знания о смерти. Это была первая осмысленная идея существа, постигающего разум, и именно она превратила – постепенно, конечно – животное в человека. Когда существо осознало смерть, оно сразу же стало надеяться на потустороннюю жизнь – этого требовал его инстинкт самосохранения. Неведомый мир после смерти порождал страх, и это давало шанс слабому, ибо страх тот легко было трансформировать в мораль. «Не убий!» – взмолился слабый, – «Там тебе отмерится». И сильный отвёл руку. Это был краеугольный камень в фундаменте цивилизации. Страх породил мораль, мораль обеспечила прогресс. Без морали не может быть прогресса. Без морали не может быть государства. Государство есть заговор слабых против естественного права сильного. А демократизация есть дальнейшее последовательное расширение прав слабого и достижение в итоге солидаризированный мощи Человека. По большому счёту, демократизация и есть социализм.
Культура человека, и даже сам человек начинается с уважения к подчинённому, вообще к слабому. «Но за что его уважать?» – этот полупрезрительный, полувозмущённый вопрос кажется естественным. А ответ очень прост: за то, что он человек – и какой бы он ни был, он тоже имеет чувства и мысли. Он брат твой по смерти.
И сегодня, как всегда, смерть – самое важное, что есть в нашей жизни; ничто другое не идёт в сравнение с ней. Смерть наполняет смыслом жизнь. Жизнь нуждается в смерти, жизнь требует смерти. Нет жизни без смерти, так же как смерти нет без жизни. Они – неразделимы. Жизнь дана человеку, как возможность подготовиться к смерти; далеко не все умеют правильно использовать эту возможность. Быть готовым принять смерть в любой момент – вот единственный способ всегда сохранять своё достоинство. Ещё Гораций обратил на это внимание: «Она неустрашима, так как решила умереть».
Но, как было сказано, всё это не должно порождать чувство безответственности за скоротечную (что же делать!) жизнь. Наоборот, ты должен находить смысл и значимость в каждой проходящей секунде, ощущать великую свою ответственность перед универсумом (он породил тебя!). Тогда ты не превратишься в мизантропа даже к самому концу своей жизни. Это очень нелегко, удаётся немногим. Ибо более всего начинаешь ценить жизнь, когда подходит пора расставания с нею, и тогда остаётся только ненавидеть тех, кто ещё молод и полон сил, у кого ещё всё впереди. Уметь примиряться с жизнью и с судьбой – вот истинный и, в сущности, единственный талант!
Жизнь жаждет бесконечности, но в реальности бесконечность ассоциируется только со смертью, и только там мы можем рассчитывать на неё. Во всех наших больших и малых проявлениях незримо присутствует смерть – в любви и в ненависти, в радости и печали, в неистовстве и в меланхолии. Отчаяние, которое сопровождает секс – самое острое и яркое проявление жизни – это трагическое чувство расставания с ней самой (такой прекрасной именно в данный момент!), возникающее после соития у всякой живой твари, как имплицитное осознание завершения миссии, передачи эстафеты и ухода в тень. Post coitum omne animal triste est. (После соития всякая тварь печальна.) Это чувство, естественно, намного сильнее выражено у самца, поскольку у самки секс только начало, а не конец миссии. Не случайно древние добавляли «sive gallus et mulier» – «кроме петуха и женщины».
Есть такие насекомые, самцы которых погибают во время, или после спаривания – прозрачный намёк Природы мужчине о его истинной роли в этой жизни. Полагаю, биологическая ценность мужчины многократ возросла бы, если бы с ним происходило нечто подобное, например, ему изначально было бы отпущено строгое и немногочисленное количество совокуплений. Впрочем, кажется, мужчина идёт именно по этому пути: научно доказано, что секса от эпохи к эпохе становится всё меньше, не говоря уже о распространении девиантного сексуального поведения.
Для мужчины каждое соитие – это уступка смерти. Пик восторга сменяет невероятное чувство одиночества сразу после кульминации слияния, единения с другим существом, которое моментально превращается в фантом, фикцию, недостижимый и уплывающий мираж, едва отлепится он от тела, с которым, казалось, был единым и неделимым навсегда. Вдруг становится предельно ясным, что одиночество не в том, что тебе не с кем совокупляться, или пить вино, а в том, что тебе не с кем говорить о самом сокровенном. Не с кем умирать. В постели ты отдаёшь ей свои самые горячие чувства и потому более всего хочешь верить, что и в жизни и в мыслях – она тебе самый близкий человек. Это трагическое заблуждение.
[…]
Может ли таким другом для мужчины стать женщина? Может ли стать мужчина? Не обречены ли мы, на самом деле, на убийственное унылое одиночество – и не перед лицом смерти, что в принципе неизбежно, а именно в живой жизни, в повседневной суете, кажущейся такой весёлой, насыщенной такими глубокими человеческими чувствами? Но даже тем редким счастливчикам (может, они есть?), которым действительно выпало испытать глубокое и продолжительное взаимопонимание, умирать всё равно в одиночку. Осознание этого факта когда-нибудь изолирует человека от остального мира, поворачивает лицом к смерти, к своему истинному предназначению. Принуждает углубиться в философию. Ницше: «Чтобы жить в одиночестве, надо быть животным или богом, говорит Аристотель. Не хватает третьего случая: надо быть и тем, и другим – философом». Мишель де Монтень говорил, что «философствовать – значит учиться умирать». Философия формулирует главный вывод, о котором уже было сказано: смерть – это и есть вся наша жизнь. Примириться со смертью – единственная осознанная цель человека! Цель жизни. Достойная человека цель. «Жаль старика, который за эти долгие годы так и не научился презирать смерть», меланхолически заметил Цицерон. Иммануил Кант обнаружил тонкую закономерность: «Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность». Достоинство человека в том, что он знает предел, за которым ему не стоит жить. И не нужно, не нужно драматизировать. В конце концов, каждый из нас живёт только ради своей жизни, и, право, она не стоит того, чтобы поднимать слишком большой шум. Где бы ты ни стоял, в какую сторону бы ни шёл, впереди у тебя маячит смерть, и дорога твоя – к ней, только к ней. Без сожаления и стенаний переворачивай страницы своей жизни! Ноль реакций на всё – вот твой всевременной настрой.
Люди делятся на тех, кто вполне спокойно воспринимает идею смерти, и тех, кто категорически не приемлет её. Эти последние по мере приближения к последней черте становятся ужасно озлобленными, истеричными. Но разве не глупо впадать в депрессию от того, что случится неизбежно? «Не умирай, пока живешь!» – советует русская народная поговорка. Радуйся жизни! Оставь страдать дуракам!
Говорят, любить что-то больше, чем жизнь, означает сделать жизнь чем-то большим, чем она есть на самом деле. А если это «что-то» безвозвратно ушло, имеет ли смысл держаться за то совсем уж малое, что осталось? Жить прошлым – это не для меня. В тот день, когда я пойму, что уже не в состоянии сказать-сделать что-то новое – меня не будет. Надо постараться к преклонным годам полюбить жизнь так, чтобы не цепляться за неё до последнего. Это означает полюбить жизнь в себе, а не себя в жизни. Единственный способ сохранить до конца своё человеческое достоинство. Спокойной готовностью принять смерть определяется величие твоей души.
[…]
Я уже писал, что лично для меня страшна не смерть, страшно неумолимое движение к ней. Приближение. Ожидание дряхлой старости и страх за её наступление много хуже самой старости, в которой обязательно есть и своя прелесть. И точно так же страх смерти, конечно, много хуже самой курносой. Вот, у тебя ещё ничего не болит и всё в порядке, всё в полном порядке, но ты всё-таки ждёшь чего-то плохого, потому что тебе уже немало лет. И это, вот, ожидание отравляет все твои радости. Ты стараешься не думать о своих годах, о неотвратимом, но в этом деле нет у тебя помощников – одни пособники твоего неумолимо стойкого недруга – зеркала!
По большей части будущее внушает страх более, чем что либо ещё. Ибо у каждого в будущем – неизбежная смерть, и от этого никуда не уйти, сколько бы ни заговаривал сам себе зубы. Непреходящая истерика человека обусловлена его знанием о своей смерти.
Идея о конце света так сильно занимает умы людей, ибо она есть сублимация их страха смерти. «Смерть в компании – праздник!», – гласит армянская поговорка.
Когда по очереди уходят тем или иным способом, тем, или иным манером друзья, любимые, любовницы, собаки, а также и – жёны, дети, а внуки никогда и не приближаются ни на гран, что нам остаётся в этой жизни, кроме спасительной самоиронии? Возможно, нищие духом и блаженны, поскольку верят, что попадут в царствие Божие, – и это удел подавляющего большинства, дрожащего при мысли о смерти – но сильные духом люди имеют то преимущество, что никогда не теряют самостоятельность и уповают только на свои силы. И на смерть идут с открытыми глазами, не хныча и не обсираясь. Кант был великий философ.
Известно, что хороший, здоровый сон надо заслужить праведным дневным трудом. Формула Канта подсказывает, что точно так же хорошую, спокойную смерть необходимо заслужить праведно прожитой жизнью. Кто за свою жизнь не сотворил много зла, на исходе спокойно принимает свой естественный конец.
На самом деле, неосознанное, непреодолимое и последовательное стремление к смерти – единственное чисто человеческое проявление. Это не парадокс и не забава изощренного ума.
Разберёмся. Более всего человек (разумный человек!) одержим двумя глубоко взаимосвязанными вещами – правдой и свободой, а и то, и другое, по существу, являются синонимами смерти.
Разве правда, вся правда не эквивалентна смерти? В сущности, смерть – единственное наименование правды. В любом разговоре, если мы захотим докопаться до исходных, а также до завершающих истин, разве мы неизбежно не вернёмся к идее смерти?
Ницше говорил, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от правды. Он знал её убойную силу. Лично я думаю, что искусство дано человеку, чтобы он не умер от несвободы. Если поставить знак равенства между правдой и несвободой, то у нас с Фридрихом не будет разногласий.
Высшее искусство – это Бог, идея Бога. Религия, молельное упование на Бога и есть самый отчаянный уход от правды.
Всё искусство создается на основании ожиданий от жизни, от людей большего, чем они на самом деле могут дать: до тех пор, пока эти завышенные ожидания кажутся оправдывающимися, искусство оптимистично; с того драматического момента, когда раскрывается горькая истина – искусство пессимистично, зачастую – трагично. Именно потому трагедии производят гораздо более сильное впечатление на людей, «очищают» их.
Искусство не терпит никаких канонов, запретов, цензуры. Если искусство не является символом свободы – это не искусство. Игнорирование невыносимых оков постылой реальности – упоение искусства. В настоящем произведении художника всегда острее всего ощущается раскрепощённость, свобода. Это может быть даже порнографический фильм.
Наука признает фактом только то, что может быть повторено в исследованиях других учёных; искусство признает фактом только то, что неповторимо. Всё, что может быть разоблачено, раскрыто до конца, не может быть названо искусством. Если когда-нибудь, не дай бог, с искусства будут сорваны его таинственные покровы, оно просто перестанет существовать, превратится в науку. Подлинным символом искусства является музыка – чистая музыка, без примеси поэзии, картинок и других «украшений». Результат ее воздействия на нас – чистая эмоция. В любой поступающей в наш мозг информации мы ищем смысл и эмоцию. Крайне редко они бывают полностью разделены.
Для науки единственно важно, «что» сказать.
Для искусства – преимущественно, «как» сказать.
Но и то верно, что искусство – это во многом профанация искусства. Впервые эту истину в присущей ему строго научной форме озвучил Карл Маркс. «Предмет искусства, – писал он, – а также всякий другой продукт создает публику, понимающую искусство и способную наслаждаться красотой. Производство производит поэтому не только предмет для субъекта, но также и субъект для предмета». А Марк Твен примерно ту же мысль изложил, естественно, в своей юмористической форме: «Цивилизация это машина по производству потребностей, в которых нет потребности». Он имел в виду, конечно, не еду и секс, потребность в которых формирует отнюдь не цивилизация. А всё остальное – искусство, и вот тут цивилизация, конечно, постаралась. Кто-то говорит ей за это «спасибо», кто-то проклинает, но пути-то обратного нет…
Как бы ни уводило тебя искусство от правды, жизнь безжалостно возвращает тебя в реальность. А правда жизни – вся правда жизни – не оставляет тебе иного выбора, кроме самоубийства. До поры умей закрывать на многое глаза!
Убийственная правда жизни заключается в том, что тебе никто не нужен, и ты не нужен никому. Невозможно сказать всю эту правду и не сделать кому-то очень больно, себе – прежде всего. Но надо уметь стискивать зубы. Зачем? У меня нет ответа на этот вопрос. Наверное, природа велит нам время от времени опорожнять свою душу от накопившихся шлаков, точно так же, как безоговорочно требует освобождения нашего тела от содержимого кишечника и мочевого пузыря.
Правда безжалостна, а свобода – это её иное название. Свобода есть отстраненность; полная отстраненность есть смерть. Поприветствуем её.
Свобода не может быть абстрактной и абсолютной. Когда мы говорим – «свободен!», мы подразумеваем свою свободу от чего-то, от какой-то опасности, угрозы, или соблазна. Если таковых нет в принципе, то и ощущения свободы быть не может. Свободный дух над океаном в кромешной тьме – какая чушь!
Ничем не дорожить – вот, что такое свобода! И прежде всего – собственной жизнью. Но разве это и не значит – принять смерть, вот прямо сейчас и принять!
Ты хочешь быть свободным? Забудь о любви! Любовь – это наша несвобода, но та, ради которой только и стоит жить.
Упомянутый призыв буддийского поэта Миларепы к жизни без сожаления фактически есть призыв к отказу от любви, и если тебе действительно удастся следовать этому призыву, ты сможешь воскликнуть: Боже, какое это счастье – не любить! Какое восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство свободы! Но и окончательное понимание того, что единственный вид свободы – смерть! Не случайно Миларепа говорит о религии, то есть о предмете веры, а не практики. На самом деле конец наступает с приходом абсолютного равнодушия, а не раздражения, или ненависти. Но кто готов к нему?
Такова реальность: чувство свободы – это всего лишь мера нашего незнания и безответственности.
Диалектически чувство свободы неотделимо от противоположного чувства страха, страха за предмет своего обладания и обожания, за предмет своего вожделения, за саму свободу, наконец!
Страх пронизывает всю нашу жизнь, определяет нашу жизнь, фактически это единственная ниточка, поводок, ведущий нас по жизни. Только сам носитель этого страха знает обо всём его ужасе, о всех его извращениях, сладости его и коварства.
Страх многолик и многообразен, нередко он выступает даже под маской храбрости, бравады, но это всё равно страх. Со страхом кончает только тот, кто кончает с жизнью. И самый липкий перманентный страх, быть может, испытывает тот, кому, вроде, и бояться уже нечего, кто мнит себя властелином мира. Откуда бы ещё у них, у этих «властелинов» столько ненависти и жестокости?
Кажется, Вольтер заметил, что насмешек боится даже тот, кто уже ничего не боится. Несомненно, он имел в виду королей. Но вот, бомжи – неужели они испугаются насмешек? Да и мне, Григору Апояну, откровенно говоря, совершенно по фене, что там толкуют вокруг вторичные люди. Так кто же в итоге истинно свободен? И что это на самом деле такое – свобода? Разве не единственное – свобода умереть? Ты свободен ровно настолько, насколько готов пренебречь собственной жизнью. Это, конечно, не означает по-глупому жертвовать ею, или бездумно транжирить её. В ощущение свободы входит также осознание ценности того, чем ты готов при необходимости и пожертвовать.
Ещё я должен сказать, что когда зависимы мы – это необременительная зависимость; когда зависят от нас – это невыносимое бремя. Это самая кабальная зависимость. Естественно, если у тебя есть чувство ответственности и немного доброты. Речь не о политиках, конечно.
«Кто напуган, наполовину побит» – генералиссимус Александр Суворов отлично знал военное дело. Я человек невоенный, совсем не военный, и я скажу по-другому – «Кто напуган, наполовину любит, наполовину влюблён». Засим и закабалён.
Мало кто понимает, на самом деле, что такое свобода; люди, в основном, связывают это понятие не с внутренним, а с внешним миром. Между тем, свобода заключается не в том, что ты можешь позволить в отношении других, а только в том, что ты можешь позволить в отношении самого себя.
Человека всю свою жизнь более всего увлекает стремление к какой-то мифической свободе, и редко кто осознает, что единственная свобода, которая ему может быть доступна, уже дарована самим Богом (или Природой), и это – свобода мысли. Чем в меньшей степени человек осознает и, соответственно, вступает во владение этой свободой, тем сильнее у него тяга ко всякого рода иным химерам. Одна из них – свобода от людей. У несколько более продвинутых – свобода от своей природы, от желудка и фаллоса. А вот это всё и недостижимо.
Свобода и независимость – внутри нас. По большому счету означают они одно: готовность принять смерть. Ибо для человека истинная свобода есть свобода умереть – и только.
Что касается твоей свободы от мира, то это отнюдь не односторонний процесс; он включает в себя также свободу мира от тебя. Даже если ты добился, как тебе кажется, абсолютной власти над миром. Крах великих империй – самое убедительное тому доказательство; расплата может прийти через несколько поколений, но придёт обязательно. Когда ты принимаешь отчаянные меры, чтобы обеспечить собственную свободу от других, ты должен осознавать, что тем самым ты способствуешь также их свободе от тебя. Вот, например, ты хочешь, чтобы жена не ограничивала твою свободу, но тогда и ты не должен ограничивать её! И это касается всего-всего. Соразмеряй выгоды и потери!
Итак, ты свободен! До ужаса свободен. До смерти.
***
Чужих людей не бывает. И жена, и дети твои, и братья и сёстры – всё результат случайного выбора. На их месте мог оказаться и сосед твой, и эскимос или китаец, живущий сегодня за тридевять земель. Ты истинно становишься человеком лишь в той степени, в какой ощущаешь свою общность со всеми с ними. Но это – предельное состояние, когда ты станешь Собой-Человеком, Собой-Богом. А пока ты весь размещен в своём окружении. Если у тебя не будет твоих друзей, родственников, любимых и т.д., то фактически у тебя не будет и себя самого. Ты – во всех в них и нигде больше! Твоя задача – расширить коротенький свой список. И когда твой список включит в себя всех людей на земле, весь мир и Вселенную – ты станешь Богом. И все они станут Богами для тебя. Это не сказки, это твоя практическая задача. Многим кажется, что думать о смысле жизни – пустое занятие. Между тем это единственное, чем занимается человек в своём истинном качестве. Да и не может быть по-настоящему инициативным, динамичным, творческим тот, кто хотя бы изредка не задумывается об этом самом важном для человека вопросе.
В прежние времена говорили, что есть три занятия, достойные мужчины: война, любовь и философия. Человек внёс в установленный Природой жестокий порядок – смертные бои за самку (войну и любовь) – совершенно новый элемент, который и делает его отличным от других животных – философию! По большому счёту, все свои войны человек, как таковой, ведёт не за баб и не за хлеб насущный, а за утверждение собственной концепции смысла жизни. Разве не о том свидетельствуют все противостояния в современном мире? И так было всегда. Даже одержимые неуёмным желанием овладеть богатым имуществом и нежными женщинами цивилизованных народов дикие орды кочевников, наводнявшие в древние времена ушедшие далеко от них вперёд страны, имели собственные представления (пусть абсолютно варварские) обустройства жизни (например, монголы довольно длительное время считали своим святым долгом на корню уничтожать оседлые народы), и именно эти свои концепции они пытались насильно навязать всему миру.
Природа, однако, не так легко уступает свои позиции: даже в самых «продвинутых» слоях общества, включая «непогрешимых» вождей (туземных и цивилизованных) всенепременно и глубоко сидят их животные потребности, которые вполне уживаются с высокими (с их точки зрения) устремлениями; несомненно, у всех этих чингизханов, наполеонов и гитлеров основной движущей силой была жажда личной власти, неуёмные амбиции и сугубо эгоистические установки. Но у них никогда ничего бы не получилось, если бы они не уловили точно веяния своего времени, если бы не провозглашали страстно – искренне, или формально – лозунги, близкие сердцу рядовых сподвижников, воодушевляющие их на совершение подвигов. Кровавые войны (гражданские, или межнациональные) всегда шли за идеи, определенную философию, пусть каждый отдельно взятый воин и рассчитывал получить в итоге свой жирный кусок.
Притом сама философия, размышления о смысле жизни, как путь к совершенству, не может быть безболезненной. Она наносит мыслителю травмы, которые заставляют его страдать не меньше, чем травмы физические, получаемые на поле боя, где есть смерть, но отсутствуют сомнения. Нет более тяжкого и бесконечно длительного пути, чем путь к самому себе, к совершенству. Воистину, философия есть незаконнорождённое дитё Природы, которая в своей изначальной чистоте знает только безмятежную любовь (в её незамутненной форме – секса) и столь же непорочную, бескомпромиссную войну за доступ к этой самой безмятежной любви.
В этом же плане можно отметить, что в своей изначальной чистоте Природа не предусмотрела и такое занятие, как «труд», но только потребление, и человек, несмотря на все ухищрения, на все потуги цивилизации, в своей основе остается отнюдь не тружеником, а натуральным грабителем, хищником, потому войны не прекратятся, и армии не будут разоружены, пока философия, то есть поиски смысла жизни, не сформирует окончательно Самого-Себя-Человека. Самого-Себя-Бога.
Трагедия нашего времени – в реальном отсутствии трагедий, как таковых. Мы осознали своё ничтожество, незначительность человеческой жизни. Это произошло, когда мы отделили себя от Бога, когда мы отвергли его. Это было неизбежно, и это освободило нас, но и лишило смысла наше существование. Фанатики от религии, скорее всего, неосознанно, из последних сил цепляются именно за смысл жизни, и это цеплянье – последняя трагедия человека.
Сейчас, на мой взгляд, мы переживаем некоторый промежуточный этап, когда на место Бога должен встать сам Человек. Но это долгий путь. И это будет совсем иная религия, не та, которая закабалила человека, дав ему взамен, как бусы для дикаря, тускло-яркую надежду вечного рая. Эта будет религия, которая освободит человека от всех страхов, страха смерти – в том числе. Бог умрёт, когда бессмертным станет сам человек. Дело за малым: найти эликсир жизни (реальный, или виртуальный).
А пока Бог (тот!) нужен, он нужен каждому из нас, сильному – более всего. Это не парадокс. Слабому Бог нужен для утешения, это довольно просто и примитивно, а вот сильному он нужен для смысла. Неизбежное с течением времени разочарование в друзьях, любимых, идеях и привязанностях со всей остротой ставит перед человеком вопросы: для чего жить, для кого жить, что такое жизнь сама по себе? Не находя ответы на убийственные вопросы, он по необходимости приходит к идее чего-то высшего, недоступного, непознаваемого, потустороннего, что якобы управляет нашей жизнью и, следовательно, берёт ответственность на себя, освобождает от необходимости додумывать всё до конца. Там, в самом конце якобы восседает ОН. До него не дотянуться – на том и ставится окончательная успокаивающая точка. Исполать. Хвала тебе, Господи! Примем всё, как есть.
Великая трагедия науки – опровержение прекрасной теории безобразным фактом; великая сила религии – оправдание прекрасной теории безобразными фактами реальной жизни. Мифический, но прекрасный загробный мир она противопоставляет нашей постылой жизни, полной несправедливости и страданий.
Вера в загробную жизнь есть одно из проявлений инстинкта самосохранения у человека. И поскольку этот инстинкт, как и у всякой живой твари, развит у него чрезвычайно, попы всех мастей имеют хорошие шансы и впредь жить припеваючи очень долгое время. Ещё в старые-стародавние времена, узурпировав право личности на свободную мысль, они возомнили себя единственными глашатаями и толкователями воли высшего существа, его помазанниками на грешной (это мы, все остальные) земле. И не веры они ярые приверженцы, но церкви, окормляющей их отвислые брюха.
«Быть светом мира и солью земли» – так монахи определяют свою роль в этом мире. Это ли не великая гордыня? Претензия на святость не есть опять же наивеличайшая гордыня и, значит, наивеличайший грех? А ведь именно на святость претендуют всякие первосвященники, якобы умерщвляя плоть и проводя жизнь в постоянных молитвах! Да что там говорить, многие из них не стесняются даже официального обращения к себе, как к «святым отцам»! А понтифик, так тот вообще непогрешим по определению! Что это такое, как не величайшее богохульство? Разве Бог завещал Адаму святость? Что же это они, из другого теста, что ли? В конце концов, разве не сама церковь считает претензию на безгрешность наивеличайшим грехом?
На самом деле, истинно святым может быть только тот, о котором никто и никогда не узнает. Он думает только о спасении собственной души, не обращая внимания на жестокие удары враждебного мира. Когда же «святой» пытается творить какие-то учения, намереваясь просветить и чужие души, заводит учеников, с которых к тому же берёт плату – это уже никак не святой, а банальный пошлый бизнесмен. Они на виду у нас.
Суть религии – инквизиция, подавление инакомыслия. И это входит в вопиющее противоречие как с идеей милосердного бога (который, впрочем, отнюдь не милосерд в этой «святой» библии), так и с глубокой сутью самого очищения, покаяния человека, предполагающего добровольный его восход на эшафот.
Внутренняя религия – это готовность принять наказание, даже жажда его. Но это религия цивилизованного человека, постигшего своё несовершенство, порочность. Страданиями души искупляет он мирские грехи свои. Но страдания души не могут быть аутентичными мучениям тела. Только дурак мог придумать в качестве наказания для души такую чушь, как геенна огненная! Хотя чем ещё можно устрашить простодушного обывателя! А задача действующих религий вовсе не очищение, но именно устрашение. Абсолютно нетерпимое отношение ко всяким сомнениям, требование беспрекословного и бездумного подчинения. Это самая изощренная форма человеческого рабства.
Человек, выросший в рабстве, никогда не сможет понять, что такое свобода. Конечно, он мечтает изменить своё положение, но единственное, что он может себе представить – это поменяться местами со своим угнетателем, а не изменить саму систему порочных взаимоотношений. «Раб мечтает не о свободе, а о своих рабах» (Цицерон). В этом вся трудность. Должно пройти несколько поколений после освобождения, чтобы люди наконец поняли, что свобода есть великая ответственность и только она.
А моральное рабство – мы говорим именно о нём – это зависимость от всякого рода предрассудков, табу, нелепых ограничений – на свободную мысль прежде всего. Такое рабство намного хуже, ибо выступает оно не от имени грубой силы, или демагогического требования сохранения некоего «божественного порядка», а от имени, так сказать, высшей нравственности, «справедливого» обустройства мира. Как бы ни промывали с детства мозги рабу на плантации, что так и заведено по божьему повелению, страждущая плоть его всё равно будет бунтовать против несправедливости, но внушённые с детства «нравственные» установки уже никогда не будут преодолены их носителями. Именно в долговременности и преемственности весь ужас морального рабства; оно никогда не вызывает протеста, не требует восстания против закамуфлированного, но наиболее жестокого насилия. Эти рабы даже не мечтают и не пытаются освободиться от удушающих пут, единственная их фанатичное стремление – накрепко опутать этими же путами всех остальных. Религия – первая в ряду такого рабства. Преодоление этого рабства потребует от человека гораздо больше времени и усилий.
Вот, Вольер, великий философ и вольнодумец, должно быть, так и не сумел окончательно преодолеть внушенные с детства религиозные догматы, когда писал, что независимо от действительного существования Бога, Его следовало выдумать, ибо невозможно было бы управлять даже одной деревней, если бы она была населена атеистами. Фактически тем самым он признавал, что только Божий страх может держать людей в рамках человеческих отношений. Поразительно, как мог такой продвинутый интеллектуал уповать на божий страх в качестве основы обустройства цивилизованного общества! По существу, подобная философия является серьёзным шагом назад по сравнению с учениями древнего мира, квинтэссенцию которых в афористической форме выразил Цицерон: «Мы должны быть рабами законов, чтобы стать свободными людьми». Формула Вольтера утверждает, что мы должны быть рабами страха, чтобы не сожрать друг друга! Сказать такое в XVIII веке, почти через две тысячи лет после Цицерона – нонсенс! Притом, по непонятной логике, Вольтер категорически отрицал роль церкви, которая в реальности и является инструментом «управления» от имени Бога.
Деизм, которого придерживался Вольтер, наверное, самое нелепое и непоследовательное учение. Мне оно напоминает остроту Маркса, что нельзя быть немножечко беременной. Признавая сотворение мира неким высшим божеством, деисты отрицают его влияние на повседневную жизнь, при этом признают, как видим, очень важную роль страха перед божьей карой, а также все нравственные законы, которые бог передал человечеству посредством Моисея и Христа. Ха-ха. В плюс деистам, возможно, имеем право поставить только то, что они, видимо, первые высказали идею о первоначальном «большом взрыве» – в иных, конечно, терминах. (Оставляем в стороне вопрос адекватности самой теории «большого взрыва».)
Но даже по теории Вольтера религия должна отступать по мере того, как общество овладевает достаточными приёмами и техническими средствами, чтобы держать массы в узде без их устрашения загробными наказаниями. И она отступает. Окончательная победа произойдёт, когда человек сам станет Богом.
Дисциплинированность является, пожалуй, самым ценным человеческим качеством. Именно она, продиктованная или внутренней убежденностью, или примитивным страхом – это не суть важно – в конечном итоге позволяет создать и сохранить человеческий социум, а без этого нет и самого человека.
Пример Вольтера показывает, как основательно врастают и цепко держатся в голове человека догмы, внушённые с детства в особой «сакральной» обстановке «божественного» храма. Только этим я могу объяснить глубокую религиозность знакомых мне и незнакомых интеллектуалов (плюс инстинкт самосохранения, конечно). Но как бы я ни относился к их нелепым, на мой взгляд, убеждениям, я обязан уважать религиозные чувства людей, потому призываю верующих не читать мои хулиганские записи, а продолжать углублённое изучение «святых» своих книг – каждому своё! Напоследок только напомню, как всегда, вскрывающее самую суть вопроса высказывание Ницше: «В каждой религии религиозный человек есть исключение». Лично я, если когда-нибудь действительно предстану перед богом, лишь весело рассмеюсь: «это мистификация, на самом деле я вовсе не умер, а развлекаюсь с друзьями, и это их лучшая шутка».
Но на самом деле, я вовсе не атеист. Атеист – тот, кто яростно отрицает существование бога, высшего существа, я же исключительно скромен, моё мнение – не знаю! Но что я знаю точно – все эти пузатые священнослужители, имея от своих душещипательных проповедей немалую личную выгоду (когда-то была и немалая общественная выгода, но для принципиального вопроса это не имеет никакого значения) очень умело водят народ за нос. Пусть мне объяснят, откуда они раскопали что-то большее, чем известно мне, привиделось?
А если человека на самом деле создал бог, то сделал он это, скорее всего, в том же порядке, как мы рожаем детей – для себя! Наверное, он, как и мы, страдает от несовершенства своего творения, но разве мы, по большому счёту, в состоянии чем-то помочь нашим несовершенным детям? Так и Он. Я уж не говорю о том, что всякое прямое вмешательство в земную жизнь моментально низведёт Его в наш грешный ряд, сделает таким же заинтересованным (и коррумпированным) членом нашего изнывающего от своих страстей сообщества. Может он себе это позволить? То-то же. Нечего на него уповать – только в той жизни, кто хочет в неё верить.
Один из моих знакомых, очевидно, никак не могущий примириться с идеей собственной смерти, предлагал различные варианты существования бога, и один из них показался мне более, или менее приемлемым. Идея состояла в том, что богом является вся совокупность людей, квинтэссенция всех наших интеллектуальных, художественных, волевых и нравственных достижений, которые в итоге формируют каждого из нас, вовлекая в то же время даже самого никчемного в великий процесс сотворения этого самого «бога», делая его неотъемлемой частичкой высшего существа. К великому сожалению этого моего знакомого, подобная трактовка бога никак не даёт ему шанса на загробную жизнь, если таковой не считать то наследие (материальное и духовное), которое он может оставить своим потомкам.
Из мировых религий только буддизм – который, на самом деле, и не религия вовсе, а философское учение – видит истинную цель человека именно в том, чтобы стать богом. По этому учению, каждый человек, пройдя через множество страданий и перерождений, должен сам стать Буддой, то есть «просветлённым», свободным от страданий – и сразу же умереть, уйти в небытие, ибо жизнь и есть средоточие страданий, а истинная и высшая задача духа – избавиться от них, «просветлиться». Молясь в пагоде перед статуей Будды, последователь данной веры фактически молится Самому-Себе-в-будущем, и, несомненно, это гораздо более вдохновляющая молитва.
В буддизме, по существу, нет ничего своего сакрального, ибо он принимает в качестве сакрального всё, что привносят его разнообразные адепты всевозможных верований. В толерантности и адаптационности буддизма его необыкновенная притягательная сила; он фактически оставляет каждого человека с собственным богом, и постепенно человек сам становится своим богом и покровителем (буддизм активно поощряет его к такому восхождению), а это, в конечном итоге, его единственная духовная цель.
У Бога нет религии, сказал Махатма Ганди. И ставший Богом человек также будет индифферентен ко всякого рода учениям о нём, ко всякого рода различиям и отличиям, он просто будет самим собой. Он окончательно отделит себя от всякой религии, от всякого диктата и всякого неравенства.
Нельзя, однако, не отметить, что в буддизме, как и в любом философском учении, тем более религиозном, есть свои противоречия и неувязки. Вот, например, окончательная смерть после многочисленных превращений рассматривается в нём, как избавление от мучений, средоточием которых является жизнь. В подобной интерпретации рождение человека должно восприниматься, как страшное наказание за какие-то грехи. Вопрос: кто наказывается и за что? Кто-нибудь в состоянии ответить на этот вопрос? С другой стороны, каждое перерождение рассматривается в буддизме, как шанс, или возможный путь для достижения нирваны, то есть всё того же ухода в вожделенное небытие, но ведь хорошо известно, что грех – вещь неведомая и невозможная для животных, а тем более для растений, так что пребывание души в образе кота, или капусты должно рассматриваться только как воздаяние за грехи, совершенные в образе человека, этапы её очищения; в этом смысле, все эти превращения можно рассматривать, как некий аналог христианского чистилища, после прохождения которого душа получает шанс попасть в рай.
Вот, кто-то там говорит – суета сует и всяческая суета. Вроде, хочет сказать, что существует ещё чего-то – для него, по крайней мере. А что, вот, что? Неужели, кто-то, даже Он, может сказать, что в его жизни было что-то ещё? Какая глупость!
Гилберт Кит Честертон, английский писатель и видный мыслитель, искренне поражается: «Чудо – свобода Бога». Но есть ли она, эта свобода? Пусть даже у Бога? Разве и сам бог, и его «свобода» – это не выдумка тоскующей нашей души, мечтающей об избавлении от собственных оков? Разве есть иная форма свободы, кроме смерти, ухода в небытие? Пусть даже для бога? Сам Честертон разве не признает невозможность свободы Самого Главного, называя это чудом? Я уж не говорю о свободе известного всем библейского бога, зачем-то вступающего в борьбу с одним из своих жалких созданий и не могущего одолеть его в течение целой ночи (см. кн. Бытие, 32, 28). И эта бессмысленная, безуспешная борьба с каким-то там Иаковом, сотворённым им же самим из праха, отнюдь не единственный и не самый показательный пример мелких страстей Я могу совершенно искренне сказать, что если Вселенная действительно есть творение этого Существа, высшим смыслом для которого является безусловное и поклонение ему на всех углах, и который грозится тотально уничтожить (и по случаю уничтожает) всё, если это его требование не будет денно и нощно исполняться, то пусть он на самом деле уничтожит этот мир, в котором по исходному положению должны вечно царствовать столь дикие порядки – ведь его поведение служит показательной моделью для всех его адептов, и каждый из них, стоящий ступенькой выше другого так же требует беспрекословного почитания. Отнюдь не случайно все (исключительно все) диктаторы, начиная от первобытного Александра и кончая «цивильными» Гитлером и Сталиным, видели себя богами, полагая что бог – это только абсолютная и нескончаемая во времени и пространстве власть. Именно таково восприятие бога во всех религиях, за исключением буддизма, и потому последний так привлекателен для современных интеллектуально продвинутых людей – я об этом уже говорил.
Здесь, в некоторое оправдание диктаторам можно вновь акцентировать уже отмеченное свойство человеческой натуры автономного и абсолютного самоутверждения. Вот, каждого из нас всю жизнь все наше окружение, не жалея сил, пытается втереть в грязь (заметим, имея на это немало оснований), и, тем не менее, мы не теряем чувство самоуважения, ничуть не сомневаемся в своей особой ценности для мира, в своей исключительности и избранности. Так каким же БОГОМ должен ощущать себя тот, кого, по тем, или иным причинам, все вокруг превозносят, поют дифирамбы и кланяются в ножки! Надо ли удивляться, что они и мнят себя богами, и, если это не выглядит совсем уж комично, требуют к себе соответствующего обращения? Слаб человек, нуждается в поддержке других людей; в данном конкретном случае поддержка состоит в толике яда, примешиваемого к похвалам. Но кто это сделает, когда перед ним великий диктатор! Короля, как известно, играет свита, а свита труслива, расчётлива и корыстолюбива, и, соответственно, соревнуется она только в лести. Очень легко относиться к себе с юмором, пока ты – никто, гораздо сложнее сохранять это чувство, когда ты уже превозносимая всеми мировая знаменитость. Не просто в таких условиях удерживать в голове, что ты – всего-навсего человек! Посмотрите хотя бы на этих смешных «звёзд» и «звёздочек» эстрады или кино! Воистину, великим можно было бы назвать короля, который при всех своих регалиях никогда не забывает, что и он – всего лишь песчинка в этом мироздании, но разве такое бывает? Разве это не противоречило бы человеческой природе? Точнее, животной природе, которая принуждает всех нас стремиться к доминированию, к победам в конкурентной борьбе, к вселенскому успеху. И это дорога в никуда. Нет ничего более химеричного, эфемерного и лживого, чем общественный успех. И тяжелая, непосильная для многих ноша.
Амбиции имеют все, но кто чувствует свою силу, свой масштаб, не разменивается на мелочи, его не волнуют новые ботинки соседа, он может реагировать только на крупные достижения. Внутреннее подсознательное ощущение предела своих возможностей диктует человеку соревноваться с окружающими либо в сфере тряпок и шнурков, либо в достижениях высокого духа. В соответствии с масштабом своей личности, своими истинными возможностями, человек вступает в конкуренцию либо по всякому пустому поводу с каждым встречным, включая даже малых детей, либо же с вызовами своего времени, с самой вечностью. Достойный человек с лёгкостью уступает в глупых бытовых спорах (которые принципиально важны для дураков), он игнорирует нападки на своё дело и свою личность, он почти безразличен даже к оскорблениям, ибо недосуг ему заниматься тем, что составляет смысл жизни тех самых дураков – холить своё самолюбие. Для развитого, думающего человека собеседник становится интересным именно в тот момент, когда произносит слово «нет!», ибо он рассчитывает узнать что-то новое, или необычное. Для тупого, ограниченного человека такой собеседник сразу же становится ненавистным; он полагает, что ему возражают, чтобы унизить, показать его несостоятельность. Ибо беседа для него – это не возможность узнать что-то новое, интересное, выяснить истину, а только шанс утвердить своё «эго». Если вам попался такой собеседник – поскорее заканчивайте разговор!
Каждому человеку приходится пройти в этой жизни через немало унижений, но дураки всю дорогу пытаются отыгрываться и чаще всего не на своих обидчиках, а на тех, кто послабее. И множат зло на грешной этой земле.
Чем невежественнее человек, тем непреодолимее его желание навязать окружающим своё дурацкое мнение. Чем меньше знаний, тем увереннее выступление. Невежество воинственно и бесстрашно, ибо не ведает о последствиях.
Страх порождает знание, и этот страх парализует волю, потому самые деятельные в этом мире – дураки, они не ведают, что творят. У англичан есть поговорка: «Дураки вбегают туда, куда ангелы едва решаются вступить».
Да, невежество воинственно и бесстрашно, и оно не может иным, ибо в противном случае ему пришлось бы признать своё ничтожество. Невежество, осознающее себя таковым, таковым уже не является – это его первый шаг к знанию, к свету.
Тот, кто, вроде, имеет все основания издеваться над другими людьми, никогда не делает этого, ибо сознает, что на самом деле таких оснований нет ни у кого. И именно те, кто в действительности достойны быть жестоко осмеяны, не прекращают своих попыток издеваться над другими.
Умному интересен и дурак в своей дурости, а вот дурак во всем мире не видит никого, кроме себя. И вопрос он задаёт вовсе не для того, чтобы получить на него ответ (он ему совершенно неинтересен), а чтобы вы просто приняли его вопрос к сведению, обратили внимание на незаурядную его личность.
Если в споре умный желает докопаться до сути, до истины, то единственная цель дурака – непременно оказаться победителем, даже если его неправота уже очевидна ему самому. Тем больше ядовитой пены будет изрыгаться из недр его. Ибо всякое возражение он воспринимает, как личное оскорбление.
Но чем ещё ты можешь быть интересен этому миру и самому себе, кроме одного-единственного короткого слова – «НЕТ!»?
[…]
Не случайно американская писательница Луиза Олкотт заметила: «Спорить умеют многие, мало кто умеет просто беседовать». Несомненно, она имела в виду именно культуру спора, ибо если не спорить, то чем можно одарить друг друга? Застольными речами? Ты и сам себе интересен, когда споришь с собой, находишь что-то новое в своей душе и своих мыслях.
Людям содержательным интересны именно те, кто может им возразить, привести свои доводы, оспорить аргументы, ибо только вдумчивый, грамотный оппонент может обучить чему-то новому, дать пищу для ума, в конце концов, заставить пересмотреть устоявшиеся взгляды – всего этого, на самом деле, и желает искренне и страстно действительно умный человек. Соперник по плечу желанней брата, сказал поэт. Но для этого надо иметь соответствующий масштаб. Мало кто в реальности его имеет.
Умные всю жизнь пытаются найти людей, у которых могут чему-нибудь научиться; дураки постоянно пытаются поучать всех окружающих. Чем пустее человек, тем больше ему есть, что сказать этому миру, первому встречному на просёлочной своей дороге.
Логическое обоснование разговорчивости глупца могло бы состоять в том, что он более, чем кто-либо другой, испытывает потребность в обмене информацией: своего ума нет, так он должен опираться на чей-то чужой, а для этого ему необходимо общение. Но если бы это было так, глупец бы не был глупцом, он потихонечку чему-нибудь, да учился. На самом деле, дураки патологически не в состоянии слушать других людей; в любой ситуации им необходимо непрерывно самим говорить, говорить. О себе – говорить! Вольтер заметил, что «гордость людей низких состоит в том, чтобы постоянно говорить о самом себе, людей же высших – чтобы вовсе о себе не говорить». Для человека гордого, имеющего чувство собственного достоинства, истинное счастье – найти другого человека, которому он может безбоязненно рассказывать о себе. Для человека низкого нет ничего проще – это первый встречный на улице; такой человек несказанно рад всякому с открытыми ушами. В сущности, ему нужны не со-беседники, а благоговейно внемлющая аудитория, время от времени взрывающаяся бурными аплодисментами. Как правило, это люди, которые слышат только себя, которые видят только себя и не замечают вокруг великий и прекрасный мир. Ибо человек, слишком увлечённый собственной персоной, никогда не в состоянии увидеть и понять всю красоту и прелесть нашего дивного мира. Как много таковых, и как их жаль, на самом деле! Это люди, которые не устают говорить, и говорить практически только о себе, а есть и другие, которые не устают слушать. Но в редкие минуты, когда те, кто любит слушать, вдруг раскрывают свои уста, те, которые беспрерывно бубнят, в растерянности замолкают, ибо им неожиданно открывается, какую чушь они мололи всю свою бестолковую жизнь.
Кто должен непрерывно болтать, тот, естественно, испытывает острую потребность в обществе, его привлекает любой придурок, который согласен слушать его пустые речи. И наоборот: человеку, который желает не только что-то дать, но и получить от собеседника, который склонен больше слушать, чем говорить, такому человеку очень трудно найти себе компанию, он больше любит одиночество, где может вдосталь говорить с единственным умным человеком – самим собой. Если человеку с самим собой не скучно, значит, это умный человек! «Только несгибаемый вправе молчать о самом себе» (Ницше). И только он может понять смысл этих слов. А несгибаемый – это тот, кто спокойно готов умереть в любую минуту – вот, прямо здесь и сейчас.
Вот, он выдаёт одни глупости, а я осмеливаюсь открыть рот, только когда есть сказать что-то, хоть мало-мальски существенное, но его мнение в определённом контексте мне всё же интересно, а моё ему – абсолютно нет. Если есть в этом мире что-то действительно самодостаточное – это глупость.
В психиатрии неизлечимой, или, по крайней мере, наиболее тяжелой считается болезнь, которая не принимается со стороны её носителя. Неприятие собственной ограниченности есть также и первая характеристика дурости. Профаны непробиваемо самоуверенны при обсуждении любого вопроса (в том числе, о котором слышат впервые); это знающий человек всегда в сомнениях – он понимает, как ничтожно его знание в сравнении с безбрежным морем незнания. И если не найти в себе достаточно душевных сил, чтобы относиться к ней с изрядной долей юмора, то более всего в этом мире способна раздражать именно самоуверенность профана.
Дураки вызывают наибольшее отвращение, потому что подлый человек может порой поступить и добро, если это будит исходить из его интересов, но дурак может по своей глупости совершить такую подлость, о которой никогда бы не догадался самый подлый подлец.
Дураков везде и всегда очень много; проблема организованного государства состоит в том, чтобы не допустить их до рычагов правления, к которым они, в силу своей дурости, нисколько не осознавая меру ответственности, очень активно рвутся. Существо проблемы в том, что избирают, или проталкивают лидеров такие же дураки.
Настоящий ум, прежде всего, характеризует свобода, отсутствие всяких ограничений и табу, что даёт возможность домысливать до конца, не оглядываясь ни на какие запреты. И именно эта свобода более всего раздражает обывателя, каким-то внутренним чувством осознающего, что отсутствие у него свободы и является главным его несчастьем. Порой он пытается компенсировать это чувство разнузданностью, но разнузданность не есть свобода, скорее, – наоборот.
Одним ум нужен, чтобы верховодить людьми, другим – чтобы управлять собой, своими неуёмными страстями. Только во втором случае можно говорить о чисто человеческим достижении; первый – продолжение животных инстинктов.
Смелость – это тоже проявление ума. Своеобразный ум. Порой самый важный и решающий. Если ты очень умный, но трусливый, у тебя мало шансов практически употребить свой незаурядный ум, и получается, что ты не так уж и умён, быть может, даже хуже того глупца, которому просто нечего предложить, в то время как ты сознательно отказываешься от лучшего решения из-за своей подлой трусости. В подобной сравнительной оценке есть определённая справедливость, если вдуматься. Умные люди с годами приобретает мудрость и смирение, глупые – окончательно сходят с ума. Мудрость не в понимании жизни, а в примирении с ней.
Но и мудрость со временем всё более проявляется в том, что теряется уверенность в ответах на самые простые вопросы. Это драма истинного взросления.
Вот, почему ты думаешь, что твоя жизнь представляет большую ценность, чем жизнь несчастного бомжа из подворотни? Ты что, знаешь, в чём смысл существования человечества?
По мере накопления жизненного опыта, я прихожу к выводу, что все люди в равной степени наделены и памятью, и аналитическими способностями; разница между людьми – в пристрастиях, и вот в зависимости от этих пристрастий одни используют свои способности во благо, другие – во зло; для красоты, или уродства; нацелены на непременный успех любой ценой, или на постижение содержания, смысла. Человек, полностью сосредоточенный на себе самом, на своих переживаниях, на драгоценном своём самолюбии, никогда не способен на какое-либо творчество; простую таблицу умножения ему почти невозможно запомнить – его мозг занят исключительно собой. Он сетует: «У меня плохая память», но это только следствие его всепоглощающего эгоизма.
У тебя, вот, есть талант хорошо писать, у того – хорошо петь, а у него есть талант просто хорошо жить! Не обязательно богато, но – содержательно. Разве ты можешь дать этому оценку? Самое великое открытие то, которое человек делает сам для себя. Почём ты знаешь, какие сокровища упрятаны в глубине души его? Для человека, наделённого художественным восприятием мира, эстетика присутствует во всём, и только примитивный фанфарон высокомерно считает себя эстетом только потому, что он, как ему кажется, умеет изысканно одеваться. У кого истинно глубокие чувства, старается их скрыть; у кого едва что-то шевелится, тот желает кричать об этом на весь мир. Не верьте лужёным глоткам! Только абсолютный дурак весь день разглагольствует, какой он умный и красивый, не обращая внимания на то, что о нём действительно думают окружающие.
А когда ты даёшь оценку кому-нибудь, или чему-нибудь, ты опосредованно даёшь оценку и самому себе. Ведь по твоим оценкам будут судить и о тебе самом, не так ли? При обсуждении любого вопроса думай сперва о себе, лишь потом – о других, о другом. Старайся не говорить и не думать о людях плохо, потому что если обнаружится, что они не такие, значит – ты такой! Давно сказано: «не суди о человеке по тому, что о нём говорят, а суди по тому, что он говорит о других». Не следи за другими, за собой следи!
Итак, единственно, что имеет значение – это ваша личность, о ней и заботьтесь, в смысле – совершенствуйте!
Когда много лет назад, не имея ни финансовых средств, ни связей, я пытался опубликовать свою книгу, один из друзей неожиданно открыл мне поразительную в своей простоте и ясности истину. Он сказал: «Ведь на самом деле главное везение в твоей жизни уже состоялось – ты написал свою книгу. Будет она издана, получит признание современников, или нет – дело второстепенное, житейское. От этого будет зависеть твой душевный и физический комфорт, а ни то, ни другое не делает нас более лучшими или продуктивными. Главное – работа, и она уже сделана. Ты имеешь полное право поздравить себя с победой. И я поздравляю тебя!». Я благодарен этому человеку.
А тех, кто книг не писал, небоскрёбов не строил и симфоний не сочинял, можно искренне поздравить с гораздо более важным везением, фантастической победой в соревновании сотен миллионов претендентов на уникальный приз, имя которому – жизнь! Ведь именно столько было сперматозоидов в окружении того единственного, который дал ему жизнь.
Как есть, ты уже представляешь исключительную ценность – ты можешь быть горд. Но ты не имеешь права удовлетворяться этим – ты должен работать над собой. Твоя задача, единственная – раздвигать горизонты. Посильная ли для тебя эта задача, может ли каждый раздвигать горизонты? Должен! Никогда не забывай – твои горизонты беспредельны!
Лично я уважаю человека за то, что он – человек. Уточняю: потенциально человек. Воистину, нет людей, которые выше, или ниже, больше, или меньше. Каждый меньше другого ровно настолько, насколько сам мнит, что больше того.
И тем не менее, у меня щемит сердце, когда я вижу зрелого, 40-50 лет мужчину, занятого простой работой – погрузкой вещей, мойкой машин и т.д. Я, конечно, понимаю, что кто-то должен делать и эту работу, что ничего зазорного в простой работе нет, что не всем дано писать книги, или изобретать новые машины, но всё-таки эта бесперспективность мне кажется ужасной. Чем он живёт, какими мечтами? Разве только тем, что дети его будут жить другой жизнью! Но ведь и они предадут его и покинут, едва продвинутся чуть-чуть вперёд. Как призрачны эти его надежды! Хотя… вся наша жизнь призрачна. И моя. Ведь и я бывал занят на этих самых «простых» работах – что же, разве это когда-нибудь унижало меня, мешало жить полнокровной внутренней жизнью? Вряд ли, конечно, в душе у каждого грузчика есть те сокровища, что лелею я в своей, но почему у каждого из них не могут быть свои, сокровенные? Почему его мечты и чаяния, его мысли и откровения в чём-то уступают моим? Та простая музыка, которую с упоением слушает он, может, вызывает в его душе гораздо более сильные эмоции, чем самые сложные твои симфонии. Нет такой шкалы, по которой можно измерить глубину и тонкость чувств. И даже обширность и полезность знаний. Вот, чтобы понять слово, необходимо прочитать предложение; чтобы понять предложение, необходимо прочитать абзац; абзац поймёшь, лишь прочитав страницу, а страницу – прочитав главу. Естественно, главу можешь понять, лишь прочитав всю книгу, а чтобы понять полный смысл книги, необходимо прочитать очень много других книг, и эта цепочка бесконечна. Дураком родился, дураком помрёшь. Потому не надо быть высокомерным. Не надо жалеть людей, их надо уважать. Того грузчика в том числе. Да, да, конечно. И всё же, всё же… Не так всё просто. Есть, допустим, обслуживающий персонал. Все мы – обслуживающий персонал, в определённом смысле, но есть и разница. Вот, отношение официанта к клиенту примерно такое же, как у проститутки на панели: с одной стороны он жаждет его, ибо зависит от его широкого кармана, а с другой стороны – ненавидит за то, что обязан его обслужить. И профессиональные навыки их примерно в одной плоскости. Недаром в Москве говорили, что халдеи (так там почему-то обзывали официантов) не имеют никаких шансов когда-нибудь стать людьми. Это, конечно, одно из проявлений обычного для России пренебрежения к человеку, как таковому, но я с болью должен отметить, что даже в самых демократических, толерантных странах, официанты, тем не менее, составляют какую-то отдельную касту (многие известные люди короткое время в молодости также занимались этим делом, так сказать, для поддержания штанов, но это, конечно, особые случаи). Должно быть, профессия всё же накладывает свой отпечаток. Говорят, бывших проституток не бывает. Я не должен был об этом писать, но я ведь и себя не жалею, хотя, наверное, это и не оправдание: намерение сделать харакири вовсе не даёт тебе права, между делом, вспороть живот первому встречному. С другой стороны и быть исключительно корректным очень непросто. Ницше заметил, что «кто честно относится к людям, тот всё ещё скупится своей вежливостью». Но разрази меня гром, если в моей душе есть малейшее пренебрежение к официанту, или проститутке, или к кому бы то ни было другому. Проблема, однако, в том, что мною дело никак не ограничивается; люди в быту всё больше хотят подчеркнуть всячески своё превосходство, доминирование – так непросто это вытравить из их сознания! Ах, жизнь сложна и часто очень жестока, и философия в состоянии максимум дать какое-то паллиативное объяснение, но никак не решить тяжёлые её проблемы.
Да, жизнь действительно жестока, но в своей жестокости она где-то и справедлива. В том смысле, что, в конце концов, она жестока одинаково ко всем, и тот, кто берёт от неё многое, быть может, и страдает затем более всех от её жестокости. Никогда не следует забывать, что ждёт всех в самом конце.
Вот, говорят, этот человек – лузер, издеваются. А кто не лузер в этой жизни, кто? Назовите мне хоть одного такого. Как можно быть человеком и не быть лузером? Ведь, в конце концов, каждый теряет самое ценное, единственно ценное, что он имеет – жизнь!
Замечательный американский писатель Стивен Винсент Бене в своём рассказе «Джонни Пай и Смерть Дуракам» задаётся философским вопросом «Как можно быть человеком и при этом не быть дураком?» и даёт ответ: «Когда человек умрёт и его похоронят. Это каждый дурак знает». Данная мысль гораздо более значительна, чем может показаться на первый взгляд. Не стоит убегать от глупости, она всегда с нами, а неудачник – это совсем не тот, кто не добился богатства, или заметного общественного признания, неудачник тот, кто всю свою никчемную жизнь истекает переполнявшим его ядом – будь это дворник из подворотни, или кичащийся своими бесполезными дворцами и яхтами миллионер.
Итак, развесив сусальные картинки насчёт приоритета духа, равенства людей и прочих разговоров в пользу бедных, я сейчас сделаю разворот на сто восемьдесят градусов и откровенно скажу, чего на самом деле по-человечески жаждет моя душа. И прежде всего должен заявить, что похвалы меня не радуют, а раздражают. Ибо устроит меня только триумф.
Главный вопрос для меня сегодня всё ещё заключается в том, могу ли я реально сотворить нечто великое, даже прекрасно сознавая, что ничего великого, по большому счету, на этом захолустном шарике быть не может. На самом деле, разве пристало человеку, ссылающемуся на Бетховена для оправдания собственного существования, удовлетвориться чем-то меньшим? День, который убедит меня в том, что мне не дано совершить ничего великого, будет моим последним днём. Жив, пока ставишь себе великие цели. Не все, нет, не все живут! В апокрифическом Евангелии от Филиппа есть примечательное высказывание: «Язычник не умирает, ибо он никогда не жил, чтобы он мог умереть. Тот, кто поверил в истину, начал жить, и он подвергается опасности умереть, ибо он живёт». Не знаю насчет тех, «кто поверил в истину», но, несомненно, досточтимый Филипп прав в том, что только совокупляться и рожать детей не есть жизнь для человека. На мой взгляд, только нацеленность на великое и есть то единственное, что может оправдать существование любого из нас. Что ещё, помимо великих дел, может увлечь меня, тебя, его, служить стимулом для жизни и творчества?
И кто, кроме меня самого, может дать оценку сделанному? Ведь признать за ними такое право будет означать и признание их равными себе, или даже, может быть, выше! Это же невозможно! Я не хочу, чтобы меня считали талантливым. Ибо это будет означать, что меня раскрыли, поняли, прочитали. Какой же я тогда, к чёртовой матери, талант! И в таком случае, чего я на самом деле хочу? Разве у меня не есть всё, что мне нужно – высочайшая самооценка? Странно ведь, на самом деле, презирать людей, мечтая одновременно о признании с их стороны! Чего вообще в этой жизни людям не хватает? Ведь каждый из них абсолютно уверен, что он – лучше всех, так зачем же им нужно общественное признание? Для денег? Но разве деньги кого-нибудь сделали лучше, или счастливее? Чужим подобострастием стремится компенсировать человек собственную неуверенность – вот, движущая сила карьеризма. Одному, чтобы стать памятником самому себе, не помешает то, что ему приходится подметать улицы, другому для этого необходимо завоевать весь мир, усыпая свой путь тысячами трупов – так кто из них действительно велик? Кто истинно свободен? Тот, кто создал великую империю, или всеохватную теорию, или тот, кто не сделал ни того, ни другого, потому что был доволен собой и так? Не испытывал потребности что-то доказывать миру?
Великий и всеми признанный Микеланджело сетовал: «Непониманье гения – закон». Все люди ужасно одиноки в этом мире, но более всего страдает от одиночества тот, кому есть, что сказать этому миру – его никто не хочет слушать. Но было бы слишком расточительно, если бы Бог, наградив кого-то большим талантом, дал бы ему в придачу ещё и понимающее его окружение. Откуда бы ему взять столько гениев, и чем бы они занимались при таком изобилии!
Так что же мы, гении, стремимся получить от окружения? Вроде мы должны презирать общественное признание, а вот – не получается! Такая противная дилемма: как самый великий и единственный, ты должен презирать людское признание и всячески избегать его, а как человек во плоти и крови, награждённый и наказанный страстями, ты жаждешь этого более всего на свете! Вот оно, отчаяние: «Я – все, кроме одного – самого себя».
***
Творчество – это преодоление профессионализма, устоявшихся взглядов, «незыблемых» теорий, иногда даже законов логики. При том, что, как правило, оно зиждется на всём этом.
Если творец имеет склонность достаточно подробно рассказывать о своём произведении, о его смысле и выразительных средствах, «научно» обосновывать все перипетии в нём, то, скорее всего, он и не творец вовсе, а исследователь, и творение его – скукота! Это касается даже науки – и здесь для достижения нестандартного результата нужна раскованность, фантазия, свобода.
Разница между творчеством и обычной работой заключается в том, что если за кого-то сделать его работу, он этому только обрадуется, но если творца лишить его активности, он будет глубоко несчастен, какими бы благами ни возместили ему бездеятельность (великий армянский поэт Егише Чаренц, брошенный в тюрьму в проклятом 1937 году и изуверски лишённый там пера и бумаги, писал стихи на стенах камеры собственной кровью). Творцом при этом может быть и слесарь, и маляр, и повар – всё зависит от его отношения к труду. Любовь к своей работе превращает её в творчество. Полюбить работу саму по себе – есть важнейший шаг к Себе-Человеку. Ибо работа – единственное, что отличает нас от животных. Все остальные проявления – те же. И чем ближе стоит данный человек к животному, тем сильнее в нём отвращение к работе, как таковой. Он не то, чтобы устает, он просто не приемлет саму идею работать. Он не вор, он – животное. Не надо называть его вором, всё много проще и трагичнее – животное. Преступники – они идут из животного мира; эти несчастные так и не преодолели в себе природную установку потреблять, не работая, они остались на уровне примитивно травоядных, ибо даже хищникам приходится трудиться, чтобы добыть себе пищу. Преступники всех мастей любят себя сравнивать именно с хищниками, но, по существу, они могут претендовать на сходство лишь с шакалами, тоже «специализирующимися» на отъёме добычи у честно заработавшего её зверя.
Примечательно, что откровенный призыв к тунеядству провозгласил не кто иной, как «высоконравственный» Христос: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Матф.6:26).
Но только на природе животные могут безнаказанно предаваться безделью. В человеческом обществе тунеядец – синоним зла. Все пороки, всё зло среди людей порождается допещерным желанием человека жить, не работая, – за чужой счёт. И зло это возрастает, становится нетерпимым, остервенелым по мере роста всеобщего благосостояния; ведь так легко соблазниться мыслью «оторвать» лично для себя «достойный» кусок от всеобщего изобилия! Но, истинно, только не творящий зло – человек. Возможно, это единственно точное определение существа действительно разумного.
В принципе, две вещи определяют суть человека: способность к труду и неспособность к убийству.
Человек – работающий! И только так! Homo Operantes. Разум пробуждается в работе. Работа предшествует разуму, человек стал разумным в процессе работы. До «разумного» он должен был стать «работающим». И он не станет истинно разумным, пока не станет окончательно и бесповоротно работающим! Далеко нам ещё до этого, далеко. Пока цель обычного человека – получить максимальную усладу тела и души при минимальной работе тела и души. Но праздников без будней не бывает; тогда в будни превращаются сами праздники. И это самое страшное наказание для бездельника – богатого, или бедного. Есть два способа лишить себя праздников: 1) всё время работать; 2) всё время праздновать. Древние говорили: чувство меры – дар богов!
Засим: каждый человек сам себе наказание, чего ещё ему мстить? Каждый человек сам себе награда – чем ещё его можно одарить?
Японцы говорят: один цветок более, чем сто цветков, передает великолепие цветка. Аналогично можно сказать: один человек больше, чем сто человек выражает суть человека. Изучай себя – познаешь людей! Посмотри на себя внимательнее, тебе станут понятнее чужие пороки.
Наивысшее наслаждение получаешь, преодолевая боль. Наивысшую выгоду получаешь, преодолевая себя.
Никак не можешь простить себе своей бездарности, лени, трусости и всех-всех пороков, которые есть на этом свете? Прощай, прощай, ты вовсе не одинок! (Я знаю, это тебе не утешение, но ты должен примиряться с собой, у тебя нет иного пути!)
Человеком по-настоящему ощущаешь себя в те редкие минуты, когда тебе удается преодолеть свою природу, свой страх, свои первобытные комплексы. Но уж слишком редки такие минуты на самом деле! Долог ещё твой путь к самому себе. Наука и искусство тщатся вылепить Человека, бизнес и политика неизменно возвращают его в животный мир. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно уходить, убегать, спасаться от животного в себе – вот твоя перманентная задача, человек! Работа есть единственное средство достижения этой высокой цели. Без работы нет не только материального обеспечения, нет и самого человека. Всякий труд действительно почётен – это вовсе не дешёвый лозунг – ибо делает он нас людьми.
Почему, например, торговать своим умом должно быть почётно, а телом – позорно? Разве и то, и другое не даровано нам природой? Разве как раз не тот, который торгует своим умом, зачастую пытается получить за свои услуги незаслуженно высокие гонорары, в то время как несчастная проститутка нередко заместо своих заработанных действительно нелёгким трудом денег по прейскуранту получает кулаком по морде, а то и кувалдой по голове? Кто на самом деле честно отрабатывает свой хлеб – «безнравственная» проститутка, неизменно дарящая за полученные деньги успокоение страждущим клиентам, или «интеллектуальный» бизнесмен, «накручивающий» пару-тройку миллионов одним телефонным звонком, лежа на диване?
Есть в армянском фольклоре удивительно точные слова о нашей грешной жизни. Звучат они так: «Счастливый человек – ни ума, ни греха!» (Говорят ещё – «счастливый осел».) Грех от ума – вот вся правда жизни. Плата за этот грех высока – изгнание из рая. Не употреби свой ум во зло – сохранишь законное место в собственном раю, а других не бывает.
К сожалению, пока (и, очевидно, это будет ещё довольно долго) мир наш построен на принципе воровства, изъятия чужого добра, чужого труда. Разница только в том, что одни отнимают от имени силы, другие – от имени ума. Деление это весьма условно, конечно, потому что эти два начала никогда и нигде, даже в тюремной зоне не выступают в чистом, так сказать, в рафинированном виде – всегда имеется некоторый симбиоз того и другого. Но там, где всё-таки существует примат ума, хватает здравого смысла дать овцам сперва немного набрать веса, а не сдирать с них последнюю шкуру. Именно на этом построено благосостояние так называемых «передовых» стран. Эта простая по своей сути формула почему-то немногим оказывается по уму, и прозябают в нищете неглупые народы.
Успеха в жизни, как правило, добиваются те, у кого очень сильно развиты инстинкты. И это лишнее доказательство того, что мы ещё не очень далеко ушли от животного. Чем ближе человек к животному, тем больше у него шансов преуспеть в этой жизни. Ибо и окружен он таковыми, как это ни печально. Напрасно умные интеллигентные люди жалуются на то, что не получают в жизни адекватного своим талантам и способностям вознаграждения, в то время как необразованные, некультурные люди достигают немыслимых, с их точки зрения, высот. Всё совершенно естественно. В сущности, деньги, власть и другие регалии «сильных мира сего» являются всего лишь современным способом реализации природного механизма отбора вожаков стаи, и этот конкретный механизм в определённом смысле определяет степень развития данного общества на данный момент. От примата грубой силы, царствующего в первобытном обществе, через примат превалирующего в современном обществе «ума» к ожидаемому в обозримом (надеемся!) будущем примату нравственности – такова должна быть эволюция человеческого общества. Должна быть. Надеемся. Ибо доминирующий сегодня примат ума очень мало отличается по существу от примата грубой силы. И путь к вожделенной победе в этой жизни чаще всего лежит через густой ядовитый колючий кустарник, продираясь сквозь который, ты имеешь шанс дойти до цели, как ты её понимаешь, но руки твои и душа неизбежно наполняются при этом ядом беспощадных колючек. Тебе решать – стоит ли того «победа»?
***
Мне кажется нелепым, когда говорят, что кто-то – Александр там, или Наполеон – перевернул наш мир. Ни эти кровопийцы, ни действительно великие ученые и гуманисты на самом деле ничего перевернуть не могли – мир идёт собственным ходом и этот ход ведёт его к своему естественному концу. И не надо делать из этого особую трагедию, даже особую историю. Вселенная существует миллиарды лет (человечество – лишь сто тысяч) и в ней не произойдёт никаких особых изменений, если наша Земля, если наше Солнце провалятся в тартарары. Каких-нибудь 5-10 миллионов лет тому назад на Земле не было и намёка на разумную жизнь, и Вселенная этого не замечала и никак на это не реагировала. Вселенной было всё равно. Самоценность человеческой цивилизации совершенно безразлична Вселенной, в то время как ценность отдельно взятой личности имеет немалое значение для других людей, особенно если это творческая выдающаяся личность. И хотя мы совершенно спокойно и естественно воспринимаем смерть каждого отдельного человека (а ведь для него это и есть конец света), нас почему-то приводит в ужас одновременный уход всех человеков, на который некому будет даже реагировать. Пусть существуют так называемые «внеземные цивилизации», разве мы для них можем означать что-то большее, чем подопытные кролики? Или кто-нибудь полагает, что наш разум когда-нибудь приобретёт такую мощь, что сможет бросить вызов неуправляемой стихии Вселенной? Смогли ли мы за немалый, в общем-то, срок, при всех своих впечатляющих достижениях, хоть в какой-то степени обуздать грозное дыхание нашей крохотной Земли? Если не считать расстрел градовых туч, и сооружение относительно сейсмостойких зданий, то здесь и предъявить нечего. Да, мы подняли в небо многотонные махины, мы слетали на Луну и послали летательные аппараты за пределы солнечной системы, создали компьютеры, которые в чём-то уже превосходят нас самих, и сотворили множество иных «чудес», но ведь всё это мы сделали, всего лишь умело используя те законы физики, которые были продиктованы нам самим Универсумом! Можем ли мы выйти за эти пределы, можем бросить настоящий вызов Ему (некоторые называют это Богом)? Вот главный вопрос, неразрешимый. Ведь только в этом случае мы могли бы сказать о своей особой ценности, исключительности, значимости для чего-то, что реально находится за нашими собственными пределами, а так – мы всего лишь песчинка в чужой игре, и наше бытие-небытие ни для кого, помимо нас самих, не означает практически ничего, ноль с копейками. Мы в своей гордыне почему-то высокомерно полагаем, что уж, по крайней мере, на «своей» планете Земля (напомним, исчезающе малой величине во Вселенной) являемся единственными обладателями какого-то исключительного разума, субъектности, так сказать? Но разве в простом извержении вулкана меньше смысла и страсти, чем в симфониях Бетховена? А что из всего созданного человеком имеет для него же самого большую ценность, большую значимость, чем эти симфонии?
Конечно, человечество ещё очень молодо, в перспективе оно может добиться больших успехов, да и Солнышко наше по всем прогнозам протянет много-много миллионов лет, но ведь мы не застрахованы от какого-нибудь приблудного астероида, который может одним ударом уничтожить всё живое на Земле, точно так же как укус какого-нибудь клеща может погубить совсем ещё молодого человека. Потому человечество должно жить по тем же принципам, что и отдельно взятый человек: трезво осознавать конечность своего существования, но не впадать из-за этого в истерику. Всему своё время.
Цицерон в Тулусканских беседах заметил: «Может ли быть что-нибудь более нелепое, чем придавать значение совокупности тех, кого презираешь каждого в отдельности?». Разве не естественно сказать те же слова о самой жизни, или существовании всего человечества? Разве есть смысл придавать смысл существованию человечества, если смысл каждой отдельно взятой единицы этого человечества невозможно определить? Если каждый человек всё равно умирает, что изменится, если они все умрут в один день? Почему, например, моя жизнь стоит меньше, чем жизнь всего человечества, разве человечество состоит не из совокупности таких же жизней, чем они выше моей? Но я ведь умру, и это не произведёт особого впечатления на остальных людей, даже если до того я буду признан самым великим гением всех времен и народов. Так почему же одновременная смерть всех остальных людей так ужасает нас? Неизбежность этого явления должна примирить нас с кошмаром, точно так же, как она примиряет с потерей самых ценных человеческих экземпляров.
Существует такое выражение: Легко любить всё человечество, но очень трудно – своего ближнего, конкретного человека. Известное дело: любить издали всегда намного легче. Но должен признаться, у меня всё наоборот: я очень добро отношусь к своему окружению, жалею близких и далеких мне людей, даже самых благополучных из них (возможно, я просто острее ощущаю трагизм человеческого существования); я всегда пытаюсь понять (и значит, простить) даже самых недостойных из своих знакомых, а если это в моих силах – то и помочь им. У меня есть дурное свойство привязываться ко всем, кто хоть как-то контактирует со мной, кого я просто знаю, а порой и не знаю вовсе. Я по-настоящему привязываюсь даже к моим заклятым врагам. Это нонсенс, но это так. Хотя… может, в этом есть что-то доброе, сущностное. Может, я даже могу гордиться этим своим качеством.
Что касается всего человечества, я не могу сказать, что не люблю его в целом (нередко можно встретить и такое отношение, даже ненависть), я просто не склонен придавать ему большее значение, чем одному отдельно взятому человеку, пусть самому ординарному (в моём представлении, таковых и нет вовсе). Конец каждого человека для меня ничуть не меньшая трагедия, чем конец всего человечества, и я не склонен драматизировать неизбежность всеобщей катастрофы в большей степени, чем столкновение двух автомобилей, в результате которого погиб один человек.
Когда-то на Земле жили динозавры, сейчас живёт Homo sapiens – что изменилось с точки зрения вечности? Что изменится, когда и человека не станет? Засим не следует к жизни человечества относиться серьёзнее, чем к жизни отдельного человека – она так же преходяща и наполнена ничуть не большим смыслом. И единственная задача цивилизаций – умирать. Вовремя умирать. Так имеет ли смысл ужасаться того, что случится неизбежно? Полагаю, правильнее всего забыть об этом. Правда, сказать легко. Но и страдать преждевременно по этому поводу – глупо. Не умирай, пока живёшь – эту русскую пословицу я уже приводил, и она относится также к человечеству в целом – истерики по поводу конца света действительно нелепы. Человечеству следует относиться к своему существованию точно так же, как и отдельному человеку: осознавать, что жизнь конечна, но не впадать из-за этого в истерику, а стараться получать от неё по возможности большее удовольствие, продвигать вперёд всё прогрессивное, полезное, совершенное – компьютеры, смартфоны, казино, бордели… Следует отметить, что в истерику по поводу конца света преимущественно впадают те, кто и свою собственную жизнь не могут представить конечной, кто постоянно ищет для своего спасения какие-то мистические «иные миры»; это вполне понятный банальный страх смерти – как он отравляет жизнь!
***
Вообще, в нашем пристрастии к художественной литературе, к искусству проявляется вечная, неизбывная тоска по глубоким чувствам, по любви. Прикиньте, почему наши симпатии на стороне Антония в его противостоянии с Октавианом? Не потому, что он честнее, или мужественнее, или преследует более благородные цели, но только потому, что он действительно влюблён. Это его всевременная индульгенция. Он любить умеет. На самом деле, это мало кому дано. И это завораживает. Истинно влюблённая пара всегда завораживает. У низких людей такая пара вызывает ядовитое чувство зависти и острое желание разрушить чужое счастье (что они всячески и пытаются сделать); у высоких – добрые воспоминания и новый стимул к творчеству, к жизни.
Вообще, любовь и есть единственный секрет любого успеха. Простой и вполне доступный всем секрет. Человек, который умеет любить, счастлив уже предметом своей любви; ему многого не надо, он вполне удовлетворен, если обладает всего лишь тем, что на самом деле любит. Тот же, кто лишен этого человеческого качества, вечно недоволен и неудовлетворен – отдай ему все сокровища и всех женщин на земле, он всё равно не сумеет ими насладиться. Жадность – это тщетная попытка заполнить всяким мусором то пространство, которое не может быть заполнено ничем, кроме любви. И как часто она на самом деле заполняет то пространство, которое по праву принадлежало любви, иссушая душу и совершенно обесценивая, обнуляя любые достижения!
Жадность – первый признак низкого происхождения субъекта. Низкого не потому, что предки не были лордами (то есть разбойниками-убийцами), а потому что не заложили в нем потребность и способность воспринимать истинные ценности.
Итак, по сути дела, мы хотим понять, что такое любовь. Только она выделяет нас из животного мира, формирует «психологию».
Любовь, снова любовь. Есть ли тема, о которой сказано больше и о которой не сказано ничего, в том смысле, что всегда есть, что сказать ещё и ещё и оставить другим говорить, говорить, говорить… По-моему, это происходит оттого, что каждому представляется, будто только он способен на великое чувство – что там Ромео и Джульетта! – и потому чужой опыт не кажется ему убедительным, в достаточной степени интересным, волнительным – ему надо прокричать свою собственную боль. Человек – существо, которому постоянно не хватает трагедии, а любовь – она и есть первооснова и суть всякой трагедии.
В сущности, любовь есть самая жестокая вещь на этом свете. Своей беспримерной избирательностью она не только безразлична, но и, по ситуации, беспощадна ко всему остальному миру; также она, без какой-либо логики, часто бывает беспощадна и к самому предмету своего обожания. Не случайно Оскар Уайлд сказал: «Любимых все убивают». Тем, или иным способом. Лишённый в действительности каких-либо истинных чувств ловелас никогда не станет концентрироваться на одной личности, ему и в голову не придёт переживать по поводу измен, или преследовать свою «любимую» на почве ревности, он лишь улыбнётся и перейдёт на другой свой «объект». Не то истинно влюблённый – он готов в аналогичной ситуации дойти до убийства, такова любовь. Да, любовь, как и жизнь вообще – дело весьма опасное. Можно, наверное, даже сказать, что любовь и есть главная опасность человеческой жизни. Но без неё и жизни нет. Горе сердцу, где страсти угасли давно –/ Ведь ему ни любить, ни страдать не дано./ День, который прошёл без вина и без милой,/ Прокляни и забудь – он не в счёт всё равно (Омар Хайям). При всех её опасностях ты не должен отказываться от любви, как не смеешь отказываться от самой жизни. Ибо любовь, она и есть жизнь. Человеческая жизнь, я говорю. Лично моя ошибка, главная ошибка жизни была в том, что сомнения в собственной состоятельности и ложно понятое благородство удержали меня даже от признания, и долгое время высшим проявлением моей любви к женщине я в заблуждении считал отказ от самого предмета любви во имя того, чтобы она имела возможность сделать более удачный выбор, поскольку себя таковым не считал. Сейчас-то я отчетливо понимаю, что это было просто малодушие. Любовь – это прежде всего вера в любовь. И с годами мы теряем не саму способность любить, а веру в любовь – это и делает нас импотентами. В плане полного эмоционального истощения – прежде всего. Всё остальное уже приложение.
Лишь любовь совершает чистые сделки: она платит любовью за любовь! Но как и во всякой сделке, очень часто одна из сторон (или обе стороны) желает получить чуть больше, чем отдать, и тем самым полностью обесценивает весь контракт; настоящая любовь – редкое счастье. Лодка любви разбивается не о быт – о корысть! И нуждается твоя любовь более всего не в верности, а в вере – потому не хочешь принять факты неверности жены. Так любовь нас делает беззащитными.
Для одних любовь – это ожидание, а то и требование получить радость; для других – это острое желание подарить радость. Истинно любовью можно назвать только чувства вторых. Любовь – это готовность, острое желание пожертвовать чем-то важным, дорогим во имя своей любви. Разве эгоист в состоянии постичь всю красоту любви, ведь она по своей сути есть страсть к самопожертвованию? Когда же речь идёт о «полезности» – забудьте о любви. «Я – полезный тебе человек» означает, что вы просто совершаете сделку: я – тебе, ты – мне. За выгодой обычно гонятся те, кому неведомо, что такое любовь. А любовь сама собой богата, сама для себя – всё! К сожалению, в реальности мало кто действительно понимает, что это такое – любить! Потому так легко «влюбляются».
У кого в душе действительно сильные чувства высокой пробы, тот всячески старается их скрыть, не показывать: не то, что он стесняется их, но он дорожит ими, он не рискует отдать их на суд людской, ибо знает, как он груб и жесток. Наоборот, у кого и нет ничего, никаких подлинных чувств, тот будет трезвонить по всему свету, как остро, как чутко он за всё переживает.
В сущности, что такое любовь, как не постоянный страх потери? Постоянная зависимость от чужого настроения, чужих желаний, капризов… Сладкая, необременительная, но – зависимость. Потому люди, дорожащие своей свободой, избегают любви. Кто не хочет полюбить сам, не хочет также, чтоб его любили. Позволить любить себя так же невозможно для свободного человека, как и любить самому. Это так же обязывает. А иногда даже в большей степени. Мы несём ответственность за тех, кто просто любит нас; мы дали им повод полюбить нас, позволили им отдаться своим чувствам. И это уже большая ответственность. Потому любви во всех её проявлениях избегают те, которые хотят сохранить свою свободу. Только отказ от любви может дать независимость. Что тебе важнее? Останется ли у тебя что-нибудь, во имя чего стоит жить, если ты исключишь из жизни любовь? Речь не идёт исключительно о гендерной любви.
***
Говорят, любовь – дитя бедности. По мне, важнее акцентировать иное: уважение рождается в достатке. Чем скромнее наши собственные возможности, чем менее защищёнными мы себя ощущаем, тем сильнее у нас тяга к другим людям, тем больше мы уповаем на их поддержку и любовь в критических для нас ситуациях. Где люди независимы, нужны гораздо более качественные узы для совместной жизни. Чем богаче общество, чем неукоснительнее в нём верховенствует закон, тем более люди изолированы друг от друга, тем меньше они нуждаются в друг друге и тем слабее узы между ними, узы любви. Именно потому восточные люди не могут примириться с «холодностью» европейцев – они привычны жить общагой. Чем выше материальный и интеллектуальный уровень общества, тем в большей степени любовь замещается уважением, то есть истинной, человеческой любовью. И политики в этих странах стараются завоевать именно уважение, а не «любовь» электората всякими подачками, неосуществимыми посулами, популистскими лозунгами, а то и откровенным насилием. Заметим, что наибольшей (и искренней) любви народа-электората в этом мире удостаивались (и удостаиваются) наиболее жестокие диктаторы. Это подсказывает нам, что насилием нередко можно добиться даже любви, но никогда – уважения. Разве это не самый убедительный аргумент в пользу уважения как исключительно человеческого чувства? Ведь в дикой природе «любви», как правило, также добиваются насилием. Да и в человеческом обществе разве не предпочитает женщина чаще всего идти к тому, кого принято называть альфа-самцом? Наша «любовь» пока ещё тоже там, в пещерах. Долго она ещё будет пребывать в этих тёмных закоулках. Уважать! – вот мой клич. Вспомним: для Чехова высшим наслаждением было – уважать человека. Для тебя – тоже, пусть пока ты и не осознаешь это.
А когда говорят, что любовь – дитя бедности, я хочу спросить: для кого? Кто это сказал? Тот богач, который тосковал по любви? Или тот бедняк, что тосковал по богатству? На самом деле дитём бедности является не любовь, а постылое единение во имя выживания. Ещё дитём бедности (духовной бедности) может быть холодный секс, как дань беспощадной природе. Именно такой секс воспринимается, как что-то грязное, постыдное, недостойное высокого звания человека. И порноактеры – подневольные участники такого секса – на мой взгляд, есть самые несчастные люди: они превратили в работу, в постылую повседневность то, что в своём человеческом исполнении составляет высшее счастье на земле.
Дикость наша проявляется и в какой-то дурацкой убежденности, что секс унизителен для женщин и едва ли не геройство для мужчин. Между тем для цивилизованного человека секс возможен даже без любви, но он совершенно невозможен без красоты (красоты отношений) при любых, даже самых «непристойных» его проявлениях.
***
Как может быть счастливым человек, который поработил другого человека!
Как может быть свободным человек, который жаждет поработить, или уже поработил другого человека! Ведь ему приходится непрерывно изворачиваться, скрывать свои истинные намерения, лгать; себе – прежде всего! Он должен убедить себя, что он – хороший человек, а как это сделать?
Альбер Камю изрёк звонкую цитату: «Свободен лишь тот, кто может не лгать». Но если принять и ту истину, что умолчание есть одна из форм лжи, то получается, что свободен лишь тот, кто не молчит, кто активно воюет за свободу. А война – это совсем не обязательно противостояние с другими; самая трудная война происходит у нас внутри. Конечно, у тех, кто действительно хочет стать человеком. Будда: «Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, плотники подчиняют себе дерево, мудрецы смиряют самих себя». И тем самым обретают вожделенную свободу.
Каждый в итоге находит себе врага по плечу и остервенело, воюет с ним – муравьём или великаном – заполняя, как ему кажется, свою пустую жизнь псевдосмыслом. И только тот, кто видит главного своего врага в себе самом, медленно и мучительно нащупывает путь к свободе, расплачиваясь за неё тяжкими сомнениями и страданиями. Но только его война, на самом деле, приобретает смысл, может, не великий, но единственный.
Почему властитель мира в глубине души должен завидовать философу? Потому что только философу ведома истинная свобода (в человеческих, опять же, пределах). И свобода эта – не убивать и насильничать безнаказанно, а именно находить баланс между своими желаниями и возможностями, сохранять нравственность и уважение к себе. Совсем не случайно великий царь при случае бросил: «Если бы я не был Александром, я бы хотел быть Диогеном». Диогеном, который жил в бочке.
Итак, у человека, как такового, есть одна проблема – это проблема человека. Никто не решит её за тебя. Все усилия твои должны быть направлены вовнутрь, иначе они пропадают втуне. Остаться на уровне примитивного животного, или подняться до вершин высокого духа – это твой выбор.
Когда говорят, что человек – эгоист, он любит только себя, имеют в виду, ведь, только тело, что он любит только своё тело, не так ли? Я скажу больше: такой человек попросту является рабом своего тела, первобытным сиюминутным потребителем. Никакие более тонкие ощущения, даже связанные с тем же телом, такому человеку просто недоступны. И когда-нибудь, по мере насыщения и пресыщения своей плоти, он неизбежно становится извращенцем – в том, или ином смысле. Поскольку нуждается всё в новых ощущениях. Какие у него могут быть человеческие радости, если он не знает, что такое дарить радость самому! Он может знать, что такое секс, чревоугодие, даже полное удовлетворение, комфорт, но он никогда не узнает, что такое человеческая радость – любовь, трапеза, гармония души. Ибо всё это достижимо только во взаимодействии, взаимообмене.
Вот, у одного кусок не лезет в горло, когда где-то на другом конце света голодают невинные детишки, а другой только тогда и получает наслаждение от еды, когда соседу нечего есть. В своём развитии последний ушёл не вперёд от животного, а далеко назад – как его жаль!
Известно, что в медицине существуют такие понятия, как сердечная недостаточность, почечная недостаточность, легочная… Я полагаю, самой страшной является личностная недостаточность. Очень многие страдают ею, не подозревая о своём тяжелом недуге. И именно в этом весь его ужас. Данный недуг имеет множество симптомов, и один из них – отсутствие самостоятельности. Это, пожалуй, самый распространенный порок на земле. Между тем, ещё Кант призывал: «Имей мужество жить собственным умом». Не старайся походить на других, заставь их походить на тебя. Примером своим заставь!
Но как часто мы видим людей, способных только копировать чужое поведение! Самостоятельность, пожалуй, самое редкое и самое ценное качество человека. Люди всё больше любят ходить табунами, даже принуждены ходить табунами – мы об этом ещё поговорим. Но если ты действительно хочешь стать личностью, ты должен, по крайней мере, стремиться вырваться из постылого плена. Самое пошлое, что ты можешь сказать – «И я так могу!». Ты должен делать то, или стремиться делать то, что более никто не сможет, или, по крайней мере, не делал до тебя, а не компилировать чужие отработанные действия.
Зависть – другой характерный симптом личностной недостаточности.
Самое противное, что есть в этом мире – мелкие завистники, и, боже, как их много! Не имея масштаба личности, не ставя перед собой высоких целей и даже не зная, что это такое, они, конечно, всегда нацелены на конкуренцию во всяких мелочах, начиная от шнурков для обуви. Как они глупы! Ведь единственное, что действительно есть у каждого из нас – это короткое время, что отпущено нам для познания мира и самого себя, и надо быть большим дураком, чтобы тратить его, ревниво наблюдая за чужими успехами, и грызя в отчаянии собственные ногти. Эти люди совершенно не в состоянии воспринимать красоту, которую творят их талантливые современники, они замечают только привилегии, которые те получают за свои заслуги.
Есть люди слепые, есть глухие от рождения, которые так и не научаются говорить, есть ещё более страшная ущербность – слепоглухонемые, но ничто не идёт в сравнение со слепотой души; это вот они! Совершенно не видеть и не слышать мир вокруг себя – какое несчастье! Не видеть вокруг ничего и никого, кроме самого себя – разве это не самое страшное в человеке?
Люди, которые не видят красоту вокруг себя, не в состоянии увлечься чем-нибудь по-серьёзному, искренне полюбить – даже своих собственных детей! Они знают и холят только себя, любимого – своё тело, своё самолюбие, свои капризы. Естественно, у человека, который слишком любит себя, не может остаться никаких чувств, чтобы полюбить что-либо ещё, отдаться иной страсти. Между тем, истинная любовь, независимо от самого предмета любви, всегда жертвенна. Если мы действительно любим (женщину, родину, ребёнка, работу и т.д.), мы полны желания, страсти что-то сделать для предмета своей любви, что-то сверх того, что могут сделать другие, часто даже чем-то пожертвовать, причем без пафоса и дешёвого стремления доказательства чего-то особого; это просто внутреннее абсолютно чистое побуждение. Если же истинной любви нет, то всё происходит наоборот – человек воспринимает любовь, как комфорт для своего тела, который кто-то должен ему обеспечить. Несостоявшийся человек – это и есть человек без любви.
***
Коснёмся под конец самой сложной проблемы человека – его идентичности. Есть множество уровней идентичности – начиная от пола человека, его национальности, религии, родственных связей до участия в любительском хоре, или дворовой шайке, и все эти сообщества, по большому счёту, лишь подавляют его волю, какие бы преимущества сами по себе они ему ни сулили. Что такое, в сущности, идентитет? Это твоя схожесть с другими. Ты хочешь быть безликим?
Бердяев метко определил, что «всякая группирующаяся масса враждебна свободе». Она враждебна личности, как таковой. Примыкая к какой-нибудь общности – по природе ли своей, или по личному выбору, большой, или малой, экстремистской, или самой либеральной – ты теряешь частичку своего «я», уступая право принятия решений кому-то, или чему-то другому. Вот, казалось бы самое фундаментальное и незыблемое – пол твой – разве это не проклятье твоё? Разве не диктует он тебе безоговорочно следовать каким-то строго установленным правилам: быть брутальным, если ты мужчина, и, наоборот, нежным и ласковым – если женщина? А если ты – другой, если тебе органически чужд навязываемый образ, как тебе быть? Мне порой кажется, что гомосексуализм в своей основе есть своеобразная форма протеста против диктата плоти, восстание против него. И всякие иные восстания, включая великие революции – это, по существу, яростная борьба доведённого до отчаяния человека против клейма на собственном лбу. Революции эти, как правило, с треском проваливаются – сразу, или позже (иногда много позже), ибо клеймо на лбу никогда не бывает случайным.
Более всего мы дорожим нашими чудачествами, именно они делают нас неповторимыми, интересными (в собственных глазах, прежде всего). А всякая идентификация, в первую очередь, объявляет все эти чудачества вне закона. Чем консервативнее общество, тем непримиримее оно ко всякого рода отклонениям, свободе самовыражения. И, как реакция, тем исступленнее гнев, зреющий в недрах его, который взрывается когда-нибудь действительно бессмысленным и беспощадным бунтом.
Но отчего же человек изначально так покорно подчиняется необходимости идентифицировать себя в том, или ином качестве, так легко позволяет поработить себя? Потому что человек есть животное общественное, как и почти всё, обладающее способностью самостоятельно передвигаться по этой земле. Даже волк, одинокий волк – символ индивидуализма – в тяжёлую зимнюю пору сбивается в стаю, чтобы выжить. И царь зверей – лев также живет общиной, небольшой, правда, но изгнанный из своего прайда, он неизменно становится добычей шакалов. А человек и живёт среди шакалов, он и сам таковой, как же ему не прибиться к какой-нибудь шайке для защиты живота своего! И он группируется, отдавая свободу свою за живот свой – кто его осудит! Свобода – красивое слово, но чтобы ценить её и бороться за её осуществление, надо быть, по крайней мере, живым, не правда ли? Всё относительно в этом мире.
Широко известна и часто цитируется звонкая фраза, приписываемая Томасу Джефферсону: «Цена свободы – вечная бдительность». Ядовитый вопрос: а какова цена жизни, не сама ли свобода? Не будем максималистами, но будем честными. Примем жизнь таковой, какая она есть. Великие завоеватели и банальные бандиты, пузатые банкиры и жалкие подметальщики улиц – все они, все без исключения платят свой индивидуальный налог свободой за то, что им представляется благополучием – большим, или малым. Да пребудут они вечно в своих заблуждениях, да не раскроются никогда их зашоренные глаза! И пусть находят в себе силы примиряться с жизнью те, кому открылась ненароком горькая истина!
Нельзя не отметить также, что стандартизация – это спасательный круг для дураков, не имеющих предложить ничего нового, своего, интересного; именно потому они так яростно стоят на страже всевозможных табу. Если что-то не так, как у них, так, как предписано считать правильным – значит, это против закона, значит это – аномалия, угроза. Ату носителей необычного, ату!
Ведя разговор об идентичности человека, никак нельзя обойти вопрос национальности – этот второй по важности после определения пола его индикатор.
Я где-то уже писал, что, быть может, худшее в человеке и есть его национальность. Она устанавливает для нас, вероятно, самые жёсткие рамки. И зачастую ты принуждаешься через свою национальность защищать то, что, возможно, не одобряешь. «Люблю отчизну я, но странною любовью».
Кто создает нацию – я? Ты? Он? Я и есть моя нация! Впрочем, ты можешь присоединиться. Если захочешь. Если сможешь.
В годы жизни в Ереване, я отнюдь не ощущал себя в своей среде: мне были органически чужды тамошние нравы. В плане приживаемости можно было даже просто сказать, что это – не моя родина. Куда я попал после, а это была Москва – тоже не моя родина. И уж тем более не родина мне Америка, при всех её несомненных преимуществах (вот, если бы я здесь родился…). Моя родина вообще-то – это только я. Я сам создаю вокруг себя свою родину, и только это, по-моему, правильно, только так и бывает по существу. Сбиваясь в стаю, мы сохраняем свою породу, но заметно понижаем личное качество, и главное, всё равно остаёмся в ней чужаком. Неоспоримая цель индивида – служение делу выживания вида. Но если бы это было единственной целью индивида, очевидно, не было бы никакой эволюции. Эволюции человека, я имею в виду. Животные выполняют соответствующую функцию простым самосохранением и размножением; у человека алгоритм значительно сложнее, у него много уровней, нередко противоречивых. Также у него должна быть и некая метафизическая цель, непознаваемая, но самая важная.
По своему менталитету я никак не русский. И не американец, конечно. Но самое интересное, что я никак и не армянин. Я – другой, это истинное качество человека, надеюсь. Только о настоящем, самодостаточном человеке всегда и во всех аспектах можно сказать – он другой! И только он может быть творцом. Настоящий армянин – другой! Настоящий русский – другой! И настоящий китаец, грузин, поляк – тоже другой. Всё остальное – серая масса, безликая и вненациональная, увы.
Значит ли изложенное, что я – космополит, манкурт, Иванушка, не помнящий родства? Никак нет. У человека есть голова, но есть и сердце, нередко они вступают в противоречия, в драматическую борьбу друг с другом – и это жизнь. Моё сердце никогда не оторвётся от Армении, в каких краях ни обитало бы мое бренное тело и какими бы изысками ни упражнялся мой беспокойный ум. Есть в моём сердце также место для России, и для Америки, болит оно их болячками и радуется их радостями. И всем остальным, даже врагам моего народа на самом деле я желаю только добра, истинного добра. И прежде всего понимания, что такое добро. Ибо правда, она одна, и она на пользу всему человечеству. «Без подлинной любви к человечеству нет подлинной любви к родине», – это сказал Анатоль Франс.
У кого нет чувства родины, у того не может быть настоящей любви, вообще никаких настоящих чувств. Кто не помнит своих корней, тот, на самом деле, не в состоянии воспринять какие-либо человеческие знания – они тоже, по большому счёту, есть продукт любви. Без корней нет зелёных листьев и нежных соцветий.
Здесь, в Америке я, конечно, очень скучаю по Еревану и по Москве, по моим друзьям и родственникам, которых оставил там, но того чувства, которое называется ностальгией – неотвязного и щемящего – у меня нет. По-моему, ностальгию испытывают только те, кто подспудно ощущают, что вся жизнь – уже в прошлом. Это тоска по ушедшей жизни, а не по месту пребывания. Плач по исчерпанным возможностям. Я же ещё надеюсь потрясти мир! И ты не теряй эту надежду, даже если тебе 90 лет! Слезливым стариком ты становишься в тот день, когда примиряешься со своей немощью.
Вообще, самое глупое и безнадежное как для отдельного человека, так и для целого народа – жить своим прошлым, каким бы блестящим оно ни было. С того момента, когда ты начинаешь жить исключительно былыми достижениями, и начинается твоё умирание. Человек, который склонен чаще демонстрировать миру свои некогда полученные награды, но не созданные сегодня шедевры, очевидно, уже сам принадлежит истории, а народ, который фетишизирует своё прошлое, мало заботясь о достойном настоящем, не может иметь надежд на будущее. Всякая апелляция к предкам, их славе и достижениям есть имплицитное признание собственной несостоятельности, неспособности самому сотворить что-то стоящее и остающееся. Совсем не случайно этим занимаются, как правило, никчемные, ничтожные люди, не способные даже разобраться в том, что с таким упоением восхваляют.
Народ, который ценит своё прошлое больше настоящего, очевидно, прощается таким образом с историей, уходит в небытие. Так же, как и человек. Цени сегодняшний свой день! Сам твори его! Нелишне повторить максиму Боба Дилана: «Кто закончил рождаться, тот начинает умирать». Это относится ко всему сущему.
Чем менее цивилизован народ, тем больше у него количество «великих». Достойные нации даже самых своих выдающихся представителей чрезвычайно редко называют великими. Они живут сегодняшним днем, сегодняшними достижениями, сегодня доказывают свое право на существование.
Чем была хороша жизнь при царе? Тогда не было великих. Даже сам царь великим не обзывался – по умолчанию он признавался таковым, но вслух говорить об этом не было принято – он был просто царь, этого ему хватало. А кто ещё может быть великим, если сам царь не объявляется таковым! При коммунистах вдруг стало очень много великих. Именами партийных функционеров средней руки, а то и просто примкнувших к «движению» бандитов стали называть города и веси, а уж первые лица преподносились пропагандой исключительно как одарившие сирый народ светом и теплом божественные благодетели. Революции совершаются во имя справедливости, а результатом их, как правило, оказывается полное уничтожение справедливости, как таковой. И замещение одних бандитов другими; закамуфлированных – откровенными и наглыми.
Несчастье революций заключается в том, что в итоге всегда верх берут функционеры второго плана бывшей власти – недостаточно способные, но чрезвычайно амбициозные, лучше и острее других чувствующие свою несостоятельность, но никак не примиряющиеся с ней, и потому беспредельно озлобленные даже после своей победы и всегда с радостью готовые разрушить всё до основанья, стрелять и вешать всех подряд. Талантливых, незаурядных – в первую очередь. Классовая ненависть неизбирательна, именно этим она и страшна. А ненависть бездарей страшна своей избирательностью, её мишень – талант!
Предателями же, точнее, ренегатами чаще всего становятся вчерашние восторженные романтики, свято верящие в непорочность своих идеалов. Далёкие от жизни, они «ломаются» как только сталкиваются с её реалиями.
Жизненная практика, в частности, практика революций показывает, что самыми большими лицемерами всегда и везде в итоге оказываются те самые непримиримые обличители, которые с «праведным гневом» обрушиваются на существующие несовершенства этого мира, – в реальности они лишь рассчитывают оседлать к своей выгоде волну народного гнева. Ибо в действительности протест в них вызывает не само несовершенство мира и его несправедливость, а только собственное неадекватное, как они считают, положение в этом мире. Их просто снедает жажда исправить эту «несправедливость». И первое, что они делают, придя к власти, «восстанавливают справедливость» к себе, любимым. Жестокое подавление всех остальных (ближайших соратников, в том числе) является у них первым пунктом в «восстановлении справедливости».
***
Очень много разговоров о том, что такое национальная гордость, достойна ли она интеллигентного, развитого человека? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует разобраться, что такое гордость вообще, психологически какими она ощущениями, какими факторами подпитывается? Я полагаю, гордость – это осознание человеком своей особости, неповторимости, своих уникальных знаний, умений, чувств, своей готовности и способности творить добро на этом свете. Конечно, есть такие уроды, которые гордятся тем, что им удаётся творить зло – обманывать, воровать, избегая наказания, но это шагающий в обратную сторону от цивилизации контингент, о котором и говорить не стоит. Правда, пока его довольно много, и он, вероятно, наиболее успешен в этой жизни. Пока.
Ощущение собственной особости, исключительности имманентно присуще человеку, именно стремление доказать свою исключительность подвигает человека к активности, к совершению дел – малых, и великих (правда, великих подлостей тоже). Национальная гордость есть всего лишь одно из проявлений этой неизбывной жажды исключительности. Характерно, что чем меньше у человека оснований для подтверждения личной исключительности, тем ярче выражены в нём «национальные» чувства, как самый лёгкий способ примазаться к великим делам, сотворенным другими людьми. Это, конечно, самообман, вполне понятный и простительный в определённых пределах.
Как уже было сказано, ничего не добившиеся в жизни лузеры очень любят разглагольствовать о какой-то внутренней, очень глубокой и содержательной духовной жизни, о высоких ценностях, недоступных богачам. Ещё Диоген подметил: «Бедность сама пролагает путь к философии. То, в чём философия пытается убедить на словах, бедность вынуждает осуществлять на деле». Он был нищ и имел право так сказать о себе, так как был истинным философом, но те же слова в устах нищенствующих бездарей вызывают лишь саркастическую улыбку.
Так же и несостоявшиеся государства всё больше упирают на какой-то особый путь, на духовность, как главную ценность этого истинного пути, а народ у них голодает. На самом деле никакой духовной жизни у голодного человека быть не может: его Бог – еда, эту цитату Махатмы Ганди я уже приводил.
Достойные люди меньше заняты словесным возвеличением своей нации, больше – делами, которые действительно возвеличивают её. Их чистые чувства точно выражены в словах Альфреда де Мюссе: «Мой стакан невелик, но я пью из моего стакана» (правда, сказал он это совсем по другому поводу). Восхищаясь великими творениями Бетховена и Чайковского, я испытываю законную гордость, что мои Хачатурян, Комитас и Спендиаров не выглядят рядом с ними пигмеями. Но и те, кто не создал таких общемировых шедевров, кто не вышел за рамки сугубо этнографической, народной музыки, литературы, живописи и т.д. имеют не меньше оснований гордиться своим искусством и наукой. Кто-нибудь посмеет утверждать, что его переживания при прослушивании симфоний Бетховена более остры и тонки, чем того дехканина, который плачет, слушая заунывные мугамы Востока? Разве есть иная шкала оценки силы искусства, кроме этих слёз? Важно только то, что, восхищаясь и гордясь своими достижениями, я не отказываю и другому точно так же гордиться своими, может быть, одному ему ведомыми высотами, и пока это так, в моих чувствах нет ничего зазорного, противоестественного. Всё меняется, однако, когда я без удержу восхваляю только своё, в упор не замечая других, насмехаясь над чужими чувствами и ни во что не ставя их достижения. Тут я становлюсь на позорный путь «избранности».
Ох, многие страдают нынче этим недугом, многие вдруг стали «избранными», «богом отмеченными», «особыми», «родоначальниками», «первопроходцами» и ещё многим другим. Всем этим «избранным» хорошо бы иногда поразмышлять о том, что избранный богом может быть избран только на заклание. С красной ленточкой на шее и с надрезанным ухом бредет избранный агнец к жертвенному алтарю. Грехи наши тяжкие искупает он своей невинной кровью. Данный пункт также стоит запомнить «избранным»: кровь жертвы должна быть невинной; кто-нибудь смеет претендовать на эту роль? Кто сам без греха, первый лезь на плаху! Уместно вспомнить ещё раз: христианская церковь едва ли не самым тяжким грехом считает заявление о безгреховности.
