Бородино, сентябрь 1812
I
Филипп-Поль де Сегюр происходил из знатного рода - его отец был послом в России при Екaтeрине Второй, а дед - маршалом Франции. Но его юность пришлась на Революцию, он лишился всего, и при Директории зарабатывал себе на жизнь сочинением водевилей. В 1800 он вступил в гусарский полк - ему было тогда всего 20 лет. В 1808 получил чин полковника - он хорошо воевал, в том числе и в Испании. В 1810 - стал бригадным генералом. В 1812 году как квартирмейстер при Главном штабе в свите Наполеона проделал вместе с ним русскую кампанию.
Литература, вообще говоря - занятие затягивающее. Уже после окончания всех бурь наполеоновской эпохи де Сегюр написал несколько книг по истории. Наибольший успех выпал на долю его труда под названием «История Наполеона и его Великой Армии в 1812 году» (Histoire de Napoléon et de la grande armée pendant l’année 1812). Книга вышла в свет в 1824, за три года выдержала 10 переизданий, и принесла своему автору честь быть избранным во Французскую Академию.
Она и правда хорошо написана - очень живо и легко. Все с той же живостью автор описывает события, свидетелем которых не был. Собственно, он ссылается при этом на слова других людей - но сомнения остаются. В окружении Наполеона де Сегюр стоял совсем не так высоко, как хочет показать, и скорее всего, передает не столько свидетельства, сколько слухи. Чего стоит только его сообщение об "...искаженном горем лице Мюрата...", который вышел от Наполеона, не убедив его остановиться в Смоленске. Нечего и говорить, что при разговоре де Сегюр не присутствовал...
В общем, видно, что как автор он начинал с водевилей.
В своих суждениях о русских генералах он тоже проявляет значительную живость. Вот что написано им о Кутузове:
"…храбрость его была неоспорима, но он умел регулировать свой пыл в зависимости от своих личных интересов; ибо он рассчитывал все. Его гений был медлителен, мстителен, и, превыше всего, хитер - истинно татарский характер! - владеющий искусством подготовить безжалостную войну с помощью льстивой, гибкой и терпеливой политики..."[1].
Примем во внимание, что книгу свою он написал в 1824, через 12 лет после описываемых им событий, что татар он видел разве что на картинках, а уж насчет “…регулирования пыла…” М.И.Кутузова и вовсе мог судить разве что понаслышке - так что будем относиться к его словам с долей скепсиса.
Но когда он старается показать, как нелегко Наполеон принимал решение о продолжении преследования русской армии после Смоленска - он не вводит нас в заблуждение.
Его слова подтверждают и другие свидетельства, понадежнее.
II
Среди всевозможных сведений о войнах XIX века попадается сообщение об австрийском ордене времен Марии-Терезии, который давался за подвиг, совершенный в нарушение уже отданного приказа. То есть офицер, проявивший не только храбрость и инициативу, но и дерзнувший в минуту крайней необходимости поправить начальство, мог рассчитывать не только на прощение, но и на награду. Возможно, это просто легенда - во всяком случае, найти этот пункт в наградном статусе австрийских орденов мне не удалось - но если такой орден существовал бы, то генерал Тучков его безусловно заслуживал. Тучковых, собственно, в армии в то время было четверо, все - родные братья. Согласно установленному порядку, их так и именовали: Тучков 1-й, Тучков 2-й, и так далее - но мы здесь говорим о Павле Тучковом, числившимся в этом списке Тучковым 3-м.
Отступление русских войск от Смоленска происходило ночью, подготовить его не успели, и отступавшие части путались, и иной раз ходили кругами. А вследствие крайне напряженных отношений между командующим 1-й армией Барклаем де Толли и командующим 2-й армией Багратионом координация между их штабами была и вовсе чуть ли не нулевой.
В результате 2-я армия оставила без охранения позицию у деревни Любино, не дожидаясь, пока по дороге не пройдут части 1-й армии. Когда сведения об этом поступили к Барклаю де Толли, он, обычно холодно спокойный в любой ситуации, воскликнул: "Мы пропали!"[2]. Французы действительно выходили ему в тыл, на дорогу, ведущую к Москве.
Вот тут-то и вмешался случай - генерал Тучков 3-й со своим отрядом в 3000 человек, имевший распоряжение из штаба - следовать через Любино и двигаться к деревне Соловьево, в общем направлении на Москву - ослушался приказа и повернул своих людей западнее Любино, где и организовал импровизированную защитную позицию по берегу реки Колодня. Сделано это было ранним утром - и он умудрился продержаться в обороне целых 5 часов, до тех пор пока его старший брат, командующий 4-м корпусом генерал Тучков 1-й, к полудню 19 августа 1812 года, не прислал ему подкрепления.
Под огромным давлением он отступил на новый рубеж, получил там подкрепления, посланные ему Ермоловым - и продержался на нем до вечера, дав возможность 1-й армии все-таки ускользнуть. Положение было тяжелым - Ермолов в письме к царю сообщил "...мы неминуемо должны были погибнуть...", а Барклай де Толли позднее говорил Беннигсену, что армия спаслась, имея только один шанс из сотни. Однако, как бы то ни было, а отступление все-таки удалось, хотя сам Павел Тучков был ранен и попал в плен.
И вот на следующий день, 20 августа, его пожелал видеть сам Наполеон. И между ними состоялся следующий знаменательный разговор, который Е.В.Тарле приводит в своей книге "Нашествие Наполеона на Россию", вместе со своими комментариями:
“…Вы, господа, хотели войны, а не я, — сказал [Наполеон] Тучкову, когда тот вошел в кабинет. — Какого вы корпуса?» — «Второго, ваше величество». — «Это корпус Багговута. А как вам приходится командир 3-го корпуса Тучков?» — «Он мой родной брат». Наполеон спросил Тучкова 3-го, может ли он, Тучков, написать Александру. Тучков отказался. «Но можете же вы писать вашему брату?» — «Брату могу, государь».
Тогда Наполеон произнес следующую фразу:
«Известите его, что вы меня видели и я поручил вам написать ему, что он сделает мне большое удовольствие, если доведет до сведения императора Александра сам или через великого князя, или через главнокомандующего, что я ничего так не хочу, как заключить мир. Довольно мы уже сожгли пороха и пролили крови. Надо же когда-нибудь кончить».
Наполеон прибавил угрозу:
«Москва непременно будет занята и разорена, и это будет бесчестием для русских, потому что для столицы быть занятой неприятелем — это все равно, что для девушки потерять свою честь».
Наполеон спросил еще Тучкова, может ли кто-нибудь, например сенат, помешать царю заключить мир, если сам царь этого пожелает. Тучков ответил, что сенат не может этого сделать.
Аудиенция кончилась. Наполеон велел возвратить шпагу пленному русскому генералу и отправил его во Францию, в г. Мец, а письмо Тучкова 3-го к его брату с изложением этого разговора было передано Тучковым маршалу Бертье, который послал его в главную квартиру Барклая; Барклай переслал письмо царю в Петербург.
Ответа никакого не последовало”.
Припомним, как Наполеон разговаривал с Балашовым в самом конце июня. Сейчас, 20 августа 1812 года, на исходе второго месяца войны, тон императора резко переменился. Он грозит, конечно, но совершенно явно хочет мира, и, по-видимому, готов заключить его на самых необременительных для Александра условиях.
А Александр Первый ему не отвечает.
III
Попытка Наполеона начать переговоры с Александром Первым достаточно красноречива. Если бы сейчас, в конце августа 1812, Балашов опять навестил бы ставку французского императора, его встретил бы совершенно другой прием, не такой, как в конце июня. Но никто от царя не приезжал, и на письмо, переданное через Тучкова, ответа не было.
Что следовало делать?
Колебания Наполеона после Смоленска можно подтвердить, просто взгляну в на интересный факт - после боя 19 августа, в котором Павел Тучков показал себя героем, французы отступающую русскую армию HE преследовали.
Решение о наступлении было принято только вечером 24 августа, и Великая Армия двинулась вслед за русскими утром следующего дня, после пяти полных дней отдыха. Перед Наполеоном в Смоленске встала та же самая проблема, которую он уже пытался разрешить в Витебске - что делать дальше?
Д. Чандлер, профессор военной истории в английской военной академии в Сэндхерсте, разбирает сложившуюся для Наполеона ситуацию (к моменту взятия им Смоленска) с цифрами в руках. Накануне начала военных действий, в самом конце июня 1812 года, его войска были развернуты на протяжении примерно 400 километров, в Восточной Пруссии и в Польше, от Кенигсберга до Люблина. Кампания не окончилась через три недели, как было планировалось: русские не стали защищать Вильно и отступили. Через шесть недель, уже вдвое превысив первоначально определенный лимит времени, группировки французской армии растянулись в виде клина - от Риги до Витебска, и от Витебска - к Бобруйску и болотам Припяти, образуя фронт длиной уже не в 400, а в 800 километров. Конечно, в начале XIXо века никаких сплошных фронтов не было - войска собирались в более или менее компактные группировки, причем чем больше и компактнее была масса людей и лошадей, тем труднее было ее прокормить.
Находясь в постоянной готовности к бою, Наполеон был вынужден держать свои войска вместе - и солдаты съедали все как саранча, лишая пищи и себя, и своих лошадей. Подвоз работал медленно и плохо - тяжелые возки, в постройку которых было вложено много денег и усилий, в условиях отвратительных русских дорог себя не оправдали. Транспортные батальоны отставали, теряли тягловую силу, и останавливались совсем. К тому же кампания затянулась, и припасы, запасенные в обозах, начали иссякать.
К моменту сражения за Смоленск в центральной группировке, наступавшей на русских, оставалось всего 156 тысяч человек. Еще более тревожным фактором, чем убыль людей и припасов, был падеж лошадей. Важность лошади в войнах начала XIX века невозможно переоценить. Как говорит Доминик Ливен:
"...лошадь выполняла ту же роль, которую в современных войнах выполняют танк, грузовик, самолет и моторизованная артиллерия. Иными словами, лошадь была необходимым компонентом для удара, преследования, разведки, транспорта и мобильной огневой силы...".
Это, собственно, можно объяснить даже и поподробней. То, что тягловая сила была необходима для обозов и артиллерии, понятно само собой. Кавалерия же делилась на тяжелую - кирасир и кавалергардов, огромных людей на огромных конях, выполнявших ударные функции, на вооруженных карабинами драгун, действовавших как посаженная на коней пехота, и на легкую кавалерию - гусар и уланов - обеспечивавших разведку, охранение и преследование разбитого неприятеля. К концу августа выяснилось, что в этой сфере у русских есть большое преимущество. У них была нерегулярная казачья кавалерия. Открытого боя с регулярной кавалерией они бы не выдержали хотя бы в силу той причины, что сражались без строя, но они в открытый бой и не вступали. Проблема для французов заключалась в том, что поймать казаков было невозможно. Они немедленно уходили от погони и растворялись в лесных массивах.
Казачьи разъезды непрерывно вертелись вокруг Великой Армии, и в результате русские знали о ее движениях, а Великая Армия уже начиная с июля, сражалась едва ли не вслепую - кавалерийские пикеты Мюрата то и дело теряли след отступавших русских частей.
Вот в такой ситуации, сидя в Смоленске, Наполеону и надо было принимать решение - что делать дальше. В общем, у него было всего три варианта: или остаться на месте, или отступить, или продолжить наступление.
Он выбрал наступление.
IV
Вообще говоря, причины такого решения более или менее понятны. Если остановиться, то проблемы прокормления армии никуда не исчезнут. Завоеванные области бедны, из них много не выжмешь. Примем во внимание, что все население Смоленска - 15 тысяч человек - а в Великой Армии только в строю находится в 10 раз больше. То есть она представляет собой как бы город с населением на порядок больше, чем столица данного края. Ясное дело, что просто силою вещей ее придется во-первых, резко уменьшить, во-вторых, рассредоточить. Когда Багратион бурно негодовал на действия Барклая де Толли, перед войной разбросавшего русскую армию, "...растянув ее как кишку вдоль границы...", он совершено наглядно демонстрировал, что вести армию в бой он может, а нести ответственность верховного главнокомандующего неспособен.
Армия была растянута именно потому, что ее сосредоточение в одном месте уже предполагало необходимость движения - вперед или назад, неважно, но куда-то, где можно возобновить припасы и фураж.
Так что оставить все как есть, просто остановившись, Наполеону было нельзя.
Если уж останавливаться, то следовало бы отступить к Витебску, в бывшие польские земли с их польским католическим дворянством и униатским крестьянством, и провозгласить возрождение Королевства Польша, что вызвало бы взрыв энтузиазма в Великом Герцогстве Варшавском, и сильно помогло бы созданию операционной базы для кампании против России в 1813 году.
Такое решение было, конечно, получше простой остановки на рубеже Днепра. Но имелись и минусы, главным образом политического характера. Возрождение Польши создавало неизбежный конфликт интересов с Австрией, владевшей Галицией и Краковом.
Война с Россией не заканчивалась, а продолжалась, и Великая Армия была бы связана операциями на востоке Европы - в точности так же, как армия, сражавшаяся в Испании, была связана на западе. Это безусловно создало бы проблемы в других местах - и в Италии, и в Германии.
Наконец, сам император по политическим соображениям не мог отлучиться от Парижа на долгое время. Припомним, что Александр Первый сказал Коленкуру при расставании:
“…Императору Наполеону нужны такие же быстрые результаты, как быстра его мысль; от нас он их не добьется. Я воспользуюсь его уроками. Это уроки мастера. Мы предоставим нашему климату, нашей зиме вести за нас войну. Французские солдаты храбры, но менее выносливы, чем наши: они легче падают духом. Чудеса происходят только там, где находится сам император, но он не может находиться повсюду. Кроме того, он по необходимости будет спешить возвратиться в свое государство…”.
Сказанное было совершенно справедливым - присутствие Наполеона в Париже было необходимым, и уже поэтому идея затяжной войны, разделенной на две или три кампании, была для него мало приемлемой.
Следовательно, поскольку дела с Россией было желательно закончить в 1812, не растягивая войну на 1813 или даже 1814, то следовало не останавливаться, и не отступать. Следовало наступать.
Оставалось выбрать направление. Теоретически из Смоленска можно было идти и на Петербург, и на Москву. Сдать без боя ни ту, ни другую столицу русская армия бы не смогла.
Доминик Ливен подозревает, что выбор был продиктован политическими соображениями: Наполеон знал, что царь находится под давлением "староруссов", противящихся заключению мира, что их центр и гнездо - в Москве, в среде московского крупного дворянства - и собирался ударить непосредственно по ним и по их интересам, в надежде, что это убедит их поменять свое мнение. Честно говоря, в этом можно усомниться. Д.Ливен - специалист по русской истории, наш современник, и знает Россию получше Наполеона, принимавшего свои решения два века назад. Если бы французский император располагал тогда такими же сведениями, какими британский историк располагает сегодня, он вряд ли вообще начал войну 1812.
Наполеон все-таки в первую очередь был военным, и заботили его исчисляемые военные факторы: численность своих и чужих войск, дух и умение офицеров, настроение в армии, время, расстояние... A вот что говорит о времени и расстоянии Д.Чандлер, профессор военной академии:
"…От Смоленска до Петербурга, если считать расстояние в дневных переходах армии начала XIX века - 29 дней. Расстояние же от Смоленска до Москвы можно преодолеть примерно за половину этого времени - за 15 дней…".
Наполеон торопился. Он выбрал Москву…
V
Великая Армия выступила из Смоленска только 25 августа, после шестидневной остановки. Решение двигаться вперед было не окончательным. В разговоре с Коленкуром Наполеон предсказал, что в конце августа он будет в Москве, а еще через шесть недель заключит мир с Александром – но поход проходил как-то вяло. Повсюду видны были горящие деревни - отступающая русская армия жгла все в округе, что не успевала увезти, лишая тем противника припасов. 30 августа грянула большая гроза, дороги развезло, и след русских был потерян. Кавалерии для дальних разведок уже очень не хватало - те лошади, что еще уцелели, были изрядно заморены. Наполеон заявил своему окружению, что если так пойдет и дальше, он, пожалуй, вернется в Смоленск.
31 августа погода прояснилась. 1 сентября французы были в Гжатске, 4-го - в Гриднево, где неожиданно натолкнулись на русские арьергарды под командой генерала Коновницына. Армия ускорила движение, и 5 сентября подошла к месту, где на оборонительной позиции разворачивалась вся русская армия. Как оказалось, она использовала время между концом сражения под Смоленском - 18-19 августа 1812 года, и 4-5 сентября, когда Наполеон вновь ее обнаружил, не только для отхода, но и для отдыха, пополнения, и реорганизации. Новый главнокомандующий, князь М.И.Кутузов, начал свою деятельность с мероприятий по поднятию духа войск: сказал на публике, что не понимает, "...как с такими молодцами можно отступать...", и так далее. Выразил недовольство обнаружившимися “… непорядками…”.
В общем, это ожидалось - новая метла просто обязана выявить плохо убранный мусор, тем более, что его и правда хватало.
Барклай де Толли был образцовым военным администратором, но непрерывное движение изматывало русскую армию почти также, как и французскую. Она тоже несла потери больными и отставшими, ей тоже остро не хватало продовольствия и фуража, и если и имелось преимущество в виде движения навстречу к своим запасам, а не от них, то оно в немалой степени сводилось к нулю из-за своеобразных действий российских интендантов. Пример этого своеобразия хорошо описал Ермолов, предложивший Барклаю де Толли спалить вора-интенданта вместе с подожженным им складом, но проблемы снабжения это не решало.
Но у Кутузова, который как раз в деле администрирования была скорее слаб, попросту не было времени на серьезные перестановки - он вступил в должность 29 августа, 3 сентября его казачьи разъезды обнаружили подходившие передовые части Великой Армии, и надо было решать - отступать и дальше, или дать сражение. Кутузов не имел политической возможности принять решение об отступлении - давление общественного мнения было огромным, и армия и общество требовали одного - встретить силу силой и дать вторжению отпор.
У него были свои неприятности - Александр Первый в духе своей обычной кадровой политики навязал Кутузову в качестве начальника штаба Беннигсена, очень его не любившего. Разумеется, он дал Беннигсену право писать прямо ему, минуя своего начальника. Так что Кутузов оставил все как было, и даже сохранил разделение своих войск на 1-ю и 2-ю армию, во главе с их прежними командующими, Барклаем де Толли и князем Багратионом. С чисто организационной точки зрения это был нонсенс - Кутузов не должен был создавать лишний бюрократический буфер между собой и командирами корпусов - но он решил иначе. Армия начала работы по постройке полевых укреплений, развернутая в единый фронт, но разделенная по этому фронту на две неравные половинки - 1-ю армию Барклая де Толли и 2-ю армию Багратиона.
Точкой, в которой сходились позиции 1-й и 2-й армий, была деревня Бородино.
VI
Имя Михаила Илларионовича Кутузова вошло в национальный миф России. Он свой в ряду исторических личностей, вершивших судьбы страны, спасавших ее в тяжелую годину, человек того же порядка, что и Александр Невский, и Дмитрий Донской, и Петр Первый, и так далее. Во всяком случае, так было уже для литератора Александра Пушкина, который был моложе Кутузова больше чем на полвека, но, хоть и мальчишкой, успел застать “…грозу 1812 года…”.
Он водил одно время дружбу с дочерью М.И.Кутузова, Е.М.Хитрово[3]. И хотя он не сильно уважал ее лично - но всегда помнил, чья она дочь...
Однако вот в его неоконченной и ненапечатанной при жизни главе "Евгения Онегина" есть такие строки:
“… Гроза двенадцатого года.
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?…”.
Гроза, как видите, на месте - все выражение единым блоком давно уже вошло в канон непременных пушкинских цитат. В списке факторов, поспособствовавших успеху, есть и зима, и остервенение народа, и даже такая неопределенная субстанция, как "...русский бог..." - тут явно не Христос имеется в виду, а везение.
Есть в списке и имя Барклая де Толли. Неудивительно - у Пушкина есть посвященное ему сильнейшее стихотворение, которое кончается так:
“…О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье! …”.
А имени Кутузова в списке нет. Что, пожалуй, несколько странно. В конце концов, любому человеку, поучившемуся в русской школе, известен стишок "… Пришел Кутузов бить французов …". Можно сказать, одна строка, по сравнению с строками Пушкина хоть и не слишком талантливая, зато - часть фольклора.
В общем, со всем этом стоит разобраться.
В конце концов, хоть Пушкин и не включил имя Кутузова в свой великий роман в стихах, но и роли фельдмаршала в победе 1812 не оспаривал. М.И.Кутузов как бесспорный герой включался во все учебники истории, издававшиеся в России, и так и было больше 100 лет, вплоть до Октябрьской Революции 1917. Новый режим, выигравший Гражданскую Войну и окончательно утвердившийся к середине 20-х годов, решительно пересмотрел и все "старые святцы". Доминирующие позиции в преподавании русской истории заняла так называемая “школа Покровского”. Есть смысл привести цитату из энциклопедии:
“…Покровский делал ударение на негативных аспектах русской истории, ранее замалчивавшихся. Он указывал на классовое угнетение, агрессии и завоевательные войны царизма, ограбление им порабощённых народов, технологическую отсталость. Его отношения к царизму, дворянству, купечеству и буржуазии было преимущественно критичным. Важное место в творчестве Покровского занимает разоблачение откровенно апологетических представлений о традиционных «героях» русской историографии. Монархи, полководцы, государственные и церковные деятели, дипломаты предстают в работах советского историка в совершенно ином свете — как эгоистические, жестокие, ограниченные, невежественные личности. Для достижения максимального эффекта представители правящих классов и руководители обличались при помощи сатиры, иронии и гротеска…”.
То есть в порядке разоблачения царизма вам могли непринужденно сообщить, что Петр Первый был гомосексуалистом и сифилитиком, а уж царские генералы, вроде Суворова или Кутузова, и вовсе были “… цепными псами самодержавия …”. А поскольку все это преподавалось на рабфаках не больно-то грамотным людям, и нравы эпохи были таковы, что "...неразоружившихся врагов..." полагалось "...разоблачать..." и рвать на части, то в эти годы написать что-нибудь позитивное о великой войне 1812 было затруднительно.
Но времена менялись - и вместе с ними менялись и оценки. Покровскому приписывалось авторство изречения:
"История - это политика, обращенная в прошлое".
Вообще говоря, он в значительной степени был прав.
VII
Из всех трудов академика Е.В.Тарле широкой публике наиболее известен "Наполеон". Он включен в VII том его собрания сочинений, вместе с еще рядом произведений, так или иначе связанных с темой 1812 года. Мы поговорим о них чуть позднее, а пока просто упомянем, что работу над "Наполеоном" Е.В.Тарле начал в 1931, в Алма-Ате, где он находился в ссылке. Так что по понятным причинам автор был осторожен в оценках. М.И.Кутузов как главнокомандующий появляется у него не в виде большого портрета, а скорее как набросок карандашом:
“…Александр [Первый] сменил Барклая и назначил Кутузова, которого он терпеть не мог, но других более подходящих генералов теперь не было. На Багратиона полагались меньше, да и фамилия у него тоже, как и у Барклая, была нерусская...".
Как видите, написано очень коротко, очень трезво, и совершенно нейтрально.
Дальше в жизни Тарле произошли изменения. Глянем в энциклопедию и увидим там следующее:
“…7 марта 1937 года Президиум ЦИК СССР снял судимость с Е. В. Тарле, вскоре он был восстановлен в звании академика. Однако 10 июня 1937 года в “Правде” и “Известиях” были опубликованы разгромные рецензии на книгу «Наполеон». В частности, она была названа “… ярким образцом вражеской вылазки …”. Несмотря на это, Е. В. Тарле был прощён, предположительно по личной инициативе Сталина…”.
При таком раскладе становится понятно, что автору "Наполеона" грозила большая беда, но он был спасен, по крайней мере на какое-то время, личным вмешательством Сталина. Вождь отозвал свою свору. К этому времени Е.В.Тарле продолжил свою работу в наполеоновском направлении и написал "Вторжение Наполеона в Россию". Ему надо было учитывать направление политических ветров - поэтому в этой его работе (в разных ее редакциях) роль народа в разгроме Наполеона то становилась решающей, то, наоборот, все заслуги приписывались армии. Об этом мы тоже поговорим позднее, нам это сейчас неважно, а важно то, что автор книги был, во-первых, очень на виду, во-вторых, был очень внимателен к запросам своих читателей. Особенно главного читателя, И.В.Сталина.
Примем это все во внимание, и посмотрим, какой портрет Кутузова создал Е.В.Тарле на этот раз:
“…Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову было в этот момент 67 лет. В дни Отечественной войны ему пришлось навсегда связать свое имя с одним из величайших событий русской и всемирной истории и навсегда остаться в памяти людей истинным представителем русского народа в самую страшную минуту существования России.
При дворе, среди аристократии, Кутузов, хотя и потомок старого дворянства, всегда был чужаком; если бы даже не было так широко и твердо известно, что царь его терпеть не может, то и тогда ни Воронцовы, ни Шереметевы, ни Волконские, ни Строгановы вполне «своим» его бы никогда не признали. В большие генералы он вышел еще при Румянцеве и Суворове. Два раза он был тяжело ранен и в полном смысле слова был на волосок от смерти. Глаз у него выбила турецкая пуля в битве под Алуштой, когда ему было еще 29 лет. Суворов был в восторге от его поведения во время штурма Измаила и называл его своей правой рукой и тогда же назначил его комендантом Измаила…”.
Как видите, все это очень парадно. Но это не все - дальше Тарле поминает Аустерлиц, где Кутузов был номинальным командующим, который не смог удержать Александра от роковой ошибки, говорит, что царь его невзлюбил, а дальше, не забывая добавлять комплиментов храбрости и воинской доблести Кутузова, вносит в портрет и некоторые реалистические черты:
“…Кутузов умел быть … ловким царедворцем, прекрасно вникал в военные и всякие иные интриги, очень ценил власть, почести, блеск, успехи… Этот “тончайший политик” не любил делиться славой … было много и лукавства и уменья играть людьми, когда ему это было нужно, и близкие к нему это очень хорошо понимали…”.
Вот этот-то человек и получил 29 августа в руки командование армией, и вся тяжесть ответственности за судьбу страны легла на его плечи.
A 5 сентября 1812 года передовые французские части атаковали русских у Шевардино.
VIII
Выбор места для поля сражения сильно отличается от выбора места для дуэли. Никаких благородных секундантов, договаривающихся об условиях поединка, тут нет и в помине. Не часто имеет место и взаимное согласие сразиться - как правило, одна из сторон стремится навязать битву, а другая может как принять вызов, так и отклонить его. От того самого момента, как Великая Армия перешла границу на Немане и вплоть до ее подхода к Смоленску Наполеон стремился навязать русской армии сражение. С совершенно такой же неизменностью Барклай де Толли от сражения уклонялся, предпочитая обмен пространства на время: согласно его расчетам, Наполеон при этом ничего не выигрывал, а только растягивал свои и без того длинные коммуникационные линии. Вильно было отдано вообще без боя. Витебск и Смоленск - отданы без генерального сражения. Теперь, при смене командующего, это генеральное сражение стало неизбежным. Кутузов его очень не хотел, но знал, что теперь это стало политической необходимостью.
Оставалось сделать нужные приготовления. Прежде всего следовало определить - будет ли сражение наступательным или оборонительным? Барклай де Толли, двинувшись было от Смоленска навстречу Великой Армии, предполагал действовать наступательно, но вряд ли действительно собирался делать это. Во всяком случае, при первом же подозрении, что он может быть обойден и отрезан от Москвы, он отступил, и сделал это немедленно, не посчитавшись ни с чем: ни с яростными протестами Багратиона, ни с недовольством царя и его окружения, ни даже с вполне открытой оппозицией чуть ли не всех своих подчиненных.
Теперь, в начале сентября 1812 года, после смены командующего, решение о необходимости дать сражение было принято уже однозначно. При выборе между сражением наступательным и сражением оборонительным столь же однозначный выбор сделан в пользу обороны.
Разумеется, военным известно, что инициатива дает преимущество - можно сконцентрировать все силы в той части поля боя, где произойдет решающее столкновение, а не растягивать их в надежде прикрыть все уязвимые пункты. Однако последний раз, когда русская армия предприняла попытку наступательной операции против Наполеона, случился в 1805 году, и окончился разгромом под Аустерлицем. Кутузову день этой битвы был памятен еще и лично - в сражении был убит его зять, Фердинанд фон Тизенгаузен[4], муж его дочери Лизы. Кутузов был к нему привязан, говорил дочери, что “…будь у него сын, не желал бы лучшего, чем Фердинанд…” - впрочем, может быть, просто хотел ее утешить…
Как бы то ни было, наступательного сражения Кутузов давать не хотел. Под Эйлау была достигнута ничья, и сделано это было в результате удержания оборонительной позиции. Так решили сделать и сейчас - состязаться с Наполеоном в тактических играх очень не хотелось. По той же причине было решено держать войска все вместе, в тесном строю и в близком соседстве друг к другу - тем самым уменьшалась опасность того, что французы найдут слабое место и прорвут оборонительный фронт. Прорыв - губительная вещь. Противник разворачивается и атакует открытый фланг всем своим фронтом, имея в точке соприкосновения огромное численное преимущество, так что офицеров учили еще со времени кадетских корпусов - фронт обороны должен быть удержан любой ценой. Из этих же соображений было ясно, что место для обороны надо выбирать с великим тщанием - чтобы враг не смог обойти фланги, их следовало во что-то упереть. Это мог быть непроходимый лес, или глубокий овраг, или что-нибудь в этом же роде.
Вообще, как известно со времен Фермопил, идеальным место обороны было бы узкое ущелье. Однако найти такое ущелье на Среднерусской равнине было бы мудрено, так что следовало извернуться как-то иначе. Короче говоря, перед сражением не было у главнокомандующего, светлейшего князя М.И.Кутузова, более важной заботы, чем выбор поля боя.
И вот тут у нас начинаются чудеса - он его не выбирал.
IX
Первоначально выдвигалась идея дать бой прямо там, где Кутузов принял от Барклая де Толли командование - у Царева-Займища. Позиция там была вроде бы определена, и сам Барклай де Толли до конца жизни утверждал, что она была выгоднее бородинской. Однако, подумав, Кутузов решил отступить от Царева-Займища. В качестве причины такого решения он сослался на необходимость получения подкреплений. От Москвы на соединение с вверенной ему армией шел генерал Милорадович с 17 тысячами человек, так что все это выглядело вполне логичным. Бесконечное отступление нанесло русской армии почти такой же ущерб, какой бесконечное наступление нанесло Великой Армии. У Багратиона в двух корпусах его 2-й армии было в общей сложности всего 25 тысяч солдат, то есть не больше, чем 12-13 тысяч на корпус. Так что подкрепление “весом” в полтора корпуса выглядело ценным.
Примем, однако, во внимание тот факт, что две трети людей Милорадовича были не солдаты, а так называемые "ратники", набранные не в армию, а в ополчение. То, что их не успели ничему обучить, было понятно само собой, но их не сумели и вооружить. Ружей не было. Поэтому ратников снабдили пиками, которые, как говорил генерал Витгеншейн, были "...безвредны и бесполезны...".
А оставшуюся треть "корпуса" Милорадовича составляли новонабранные рекруты, обученные разве что чуть получше ратников. Правда, у них были ружья, но стрелять из них они толком не умели. Тогдашние гладкоствольные мушкеты вообще были непригодны для прицельной стрельбы на расстояние больше 50 метров, но вот скорость заряжания и умение стрелять по команде и залпами без упражнения не усваивались. Рекрутов вообще не собирались использовать как военную часть, а предполагали "россыпью" распределить по полкам и там уж подучить насколько возможно. В общем, понятно, что особой боевой ценности они не представляли.
Современники высказывали мнение, что решение Кутузова отойти от Царева-Займища было мотивировано не столько стремлением соединиться с Милорадовичем, сколько стремлением "отсоединиться" от Барклая де Толли - сражаться в избранной им позиции означало бы разделение власти и славы.
Вторую возможную позицию для оборонительного сражения изыскали около Гжатска. Кутузов не принял это предложение, на этот раз без всяких объяснений. Командующий был в своем праве - ответственность лежала на нем. А то, что позиция была предложена его начальником штаба, генералом Беннигсеном - которого он терпеть не мог, на что Беннигсен отвечал полной взаимностью - это, разумеется, было всего лишь совпадением и с делом никак связано не было...
Но как же быть с местом сражения, если выбор и предшественника Кутузова, генерала Барклая де Толли, и начальника штаба Кутузова, генерала Беннигсена, оказались отвергнутыми? Наверное, Кутузов выбрал его сам? Отнюдь нет. Новому главнокомандующему было 67 лет, был он тучен и не слишком здоров, и инспектировать местность рекогносцировками не имел ни желания, ни даже и возможности - ему было тяжело ездить верхом.
Однако в его штабе имелся верный человек, которому он доверял - полковник Карл фон Толь.
В 1812 ему шел уже 35-й год, он родился в 1777. В армии служил с 1796, то есть с 19 лет, и службу начал поручиком по квартирмейстерской части, в свите императора. Проделал Итальянский Поход вместе с Суворовым, был произведен в капитаны. Был и при Аустерлице, но в чинах повышался не особенно быстро. Он был типичный "немец" - родом из служилой и не больно-то небогатой семьи прибалтийского дворянства, покровителей до поры не имел, и полагаться мог только на собственные способности - действительно, незаурядные. В 1810 ему наконец повезло - его приметил генерал М.П.Волконский - так что его перевели на службу в квартирмейстерскую часть и в 1811 произвели в полковники. С началом войны он занял пост при Барклае де Толли и в июне стал исполнять обязанности генерал-квартирмейстера 1-й армии.
В его обязанности входило множество забот, связанных с размещением и снабжением армии, и с делом справлялся он хорошо, даже несколько слишком хорошо. Карл фон Толь был человек способный, но самолюбивый и не слишком-то политичный. Мнений своих не таил, со старшими по положению спорил, и в итоге умудрился восстановить против себя и своего начальника, Барклая де Толли, и его недруга, генерала Багратиона. Это вот последнее обстоятельство было даже и нелогичным - фон Толь примыкал к группе "истинно русских патриотов", людей вроде Ермолова, всегда, если только это было возможно, говорил по-русски, и вообще свой горячий патриотизм всячески подчеркивал. Но Багратиону он не нравился, возможно, уже просто в силу своей фамилии...
Как бы то ни было, Барклай снял его с поста квартирмейстера и собирался и вовсе отослать из армии, когда полковнику Карлу фон Толю ослепительно повезло: новый главнокомандующий, генерал М.И.Кутузов, знал его лично и к нему даже благоволил.
Кутузов в свое время заведовал Сухопутным шляхетным Кадетским Корпусом, в котором фон Толь учился, и помнил его, как одного из лучших по успехам кадетов. Так что он его вернул в армию и оставил при себе, a 17 августа 1812 назначил помощником генерал-квартирмейстера объединенных армий, генерала М.С. Вистицкого.
Слово "помощник" в данном случае служило эвфемизмом - Кутузов очень не любил четкие правила, и предпочитал решать дела келейно, без особой бюрократии. Фон Толь пользовался его доверием и как его личный протеже, и как человек, профессиональному суждению которого он доверял, и наконец, как офицер в чинах настолько невысоких, что и помышлять о соперничестве с Кутузовым он безусловно не мог. И Карл фон Толь стал неразлучен с М.И.Кутузовым. Он жил с ним в одном доме, и рабочий кабинет со всеми своими картами, сметами и ведомостями устроил там же, можно сказать, в его присутствии.
Вот поэтому-то выбор позиции для генерального сражения был доверен Карлу фон Толю, всего лишь полковнику, всего лишь год назад произведенному даже и в этот чин, a по официально занимаемой должности - всего лишь помощнику генерал-квартирмейстера, генерала Вистицкого.
Это не понравилось очень и очень многим.
X
Например, это не понравилось Багратиону. Ему, собственно, и сам главнокомандующий нравился все меньше и меньше. В письме к Ростопчину он написал о нем очень нелицеприятно:
“…Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем! Если особенного повеления он не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам… Теперь пойдут у вождя сплетни бабьи и интриги…”.
Багратион был настроен очень желчно и уже за пару дней до сражения в письме к тому же Ростопчину написал, что “… выбираем места и все хуже находим …”
Барклай по понятным причинам с Ростопчиным не переписывался - более недоброжелательного политического врага у него не было. Он в то время, в сентябре 1812, вообще мало с кем переписывался, разве что с женой, и думы у него были невеселые. По-видимому, он решил, что жить ему больше незачем.
И только уже через несколько месяцев, когда все было позади, записал, что сам он Бородино как выгодную для обороны позицию и не рассматривал бы, но дело тут вот в чем:
“…полковник Толь, назначенный главнокомандующим на должность генерал-квартирмейстера, избрал ее для сражения. Служа продолжительное время по квартирмейстерской части, он приобрел тот навык, который эта служба дает всякому мало-мальски интеллигентному офицеру, чтобы руководить движением нескольких колонн; но она не дает ни надлежащей опытности, ни правильного взгляда относительно выбора позиции и ведения боя, в особенности при действии против такого врага как Наполеон и которые необходимы, чтобы нести столь видные и ответственные обязанности.
Полковник Толь овладел умом князя Кутузова, которому его тучность не позволяла самому производить рекогносцировку местности ни до сражения, ни после него…”.
То есть, другими словами, Барклай смотрел на дело так: это не Кутузов использовал услуги Толя для рекогносцировок, а Толь воспользовался своей близостью к Кутузову и его непобедимой ленью и пассивностью, и навязал ему свой план сражения.
В чем состояла истина, по-видимому, установить невозможно в принципе. Кутузов и правда не любил вникать во всякого рода технические проблемы. Хорошо знавший его генерал Ланжерон пишет, что за четыре месяца командования Дунайской Армией он лагерь и одного раза не осматривал. Послушаем Ланжерона еще разок:
“…Кутузов, будучи очень умным, … соединял в себе ловкость, хитрость и действительные таланты с поразительной безнравственностью. Необыкновенная память, серьезное образование, любезное обращение, разговор, полный интереса и добродушие (на самом деле немного поддельное, но приятное для доверчивых людей) — вот симпатичные стороны Кутузова. Но зато его … грубость, когда он … имел дело с людьми, которых нечего бояться и в то же время его угодливость, доходящая до раболепства по отношению к высокостоящим, непреодолимая лень, простирающаяся на все, апатия, эгоизм, и неделикатное отношение в денежных делах, составляли противоположные стороны этого человека…”.
Л.Н.Толстой, как известно, был уверен, что один военный план ничем не лучше другого, потому что и тот, и другой в принципе неисполнимы, а все зависит от людей, распоряжающихся на местах. Кутузов, конечно, был генералом, а отнюдь не писателем, но он вполне мог разделять такую точку зрения. Он вообще был человеком очень умным, тонким и хитрым политиком, а к своим 67 годам много чего в жизни навидался. Как говорит довольно критически настроенный по отношению к нему Ланжерон:
“…Кутузов участвовал во многих сражениях и получил уже тогда настолько опыта, что свободно мог судить как о плане кампании, так и об отдаваемых ему приказаниях. Ему легко было различить достойного начальника от несоответствующего и решить дело в затруднительном положении …”[6].
Находясь в положении, когда ему пришлось дать сражение, которого он не желал, Кутузов и не стал изобретать ничего заведомо невозможного, способного хитростью замысла превзойти Наполеона, лучшего полководца со времен Цезаря - и, видимо, положился на судьбу.
Он принял план Карла фон Толя.
XI
Если бы какой-нибудь наблюдатель 3 сентября 1812 года оказался вдруг на тракте так называемой "новой смоленской дороги", на запад от Можайска, у деревни Бородино, он увидел бы огромное количество землекопов. Обернувшись лицом по направлению к Смоленску, то есть в сторону подступающей Великой Армии, наш наблюдатель увидел бы - справа и чуть позади от себя, у сельца Горки - спешно строящиеся полевые укрепления. Их возводили по берегу речки Колочи, и с таким расчетом, чтобы сама речка и ее обрывистые берега послужили бы рвом, дополнительно защищавшим эти укрепления от нападения со стороны Смоленска.
А сразу слева от Бородино, на некоторой природной возвышенности, с такой же скоростью сооружался редут, который потом получит название "редут Раевского", по имени командира частей, его защищавших. Еще один редут, впереди и левее Бородино, возводился у Шевардино. Потом, подумав и оценив позицию еще раз, его решили бросить, отвести линию укреплений назад, к Семеновскому, и там и начали возводить так называемые "семеновские флеши", которые потом нарекут "багратионовскими". В отличие от редутов, предназначенных для круговой обороны, флеши строились в виде тупого угла, направленного в сторону противника. С тыла они были намеренно открыты - это давало возможность подходить на помощь к их защитникам без помех, а в случае падения флешей они не могли послужить укрытием для неприятеля.
Семеновские флеши, в сущности, образовывали левый фланг общей позиции, и защита их ложилась на 2-ю армию, по-прежнему под командой Багратиона. 1-я армия, числом вдвое больше 2-й, должна была оборонять правый фланг и центр. Ей, как и прежде, командовал Барклай де Толли. Еще левее, у тракта "старой смоленской дороги", была расположена деревня Утица.
Большая доля надежд возлагалась на артиллерию. Благодаря усилиям Аракчеева, она была многочисленна и превосходно устроена, большую ее часть - до четверти - составляли тяжелые батарейные орудия, с весом ядра в 12 фунтов. У французов таких пушек было не больше 10%, у них преобладала легкая полевая артиллерия, с весом ядра втрое-вчетверо меньше.
В тылу позиции размещались резервы, куда в основном и сводили всю кавалерию, и регулярную, и казачью, под командой Платова.
Французы подступали, преследуя русский арьергард.
Командовавший им Коновницын сделал все возможное, чтобы замедлить преследователей, и действительно, сумел задержать их на лишний день - французские авангарды под командой Мюрата появились перед занятой русскими позициями в ночь на 5 сентября. К этому времени редут у Шевардина еще не был полностью оставлен - и они его атаковали.
Несмотря на то, что по диспозиции Шевардино не входило уже в линию обороны, его защищали, и защищали отчаянно. В целом, считая с прикрытием, состоящим из дивизии Неверовского и пришедших к ней на помощь частей князя Горчаков, у защитников было не больше 10-11 тысяч человек. Они уступали противнику числом по меньшей мере втрое - но защищались так, что бой за Шeвaрдино шел целый день.
Редут был окончательно взят только уже к ночи 5 сентября.
Весь день 6 сентября прошел в приготовлениях - французы подтягивали к полю боя отставшие полки, русские продолжали укрепляться - в роли землекопов ратники ополчения очень пригодились. 7 сентября 1812 года, на заре, началось то самое генеральное сражение, к которому так долго и так безуспешно стремился Наполеон. Во французскую историю оно вошло как “Московская Битва”, “Bataille de la Moskowa».
Русские назвали его попроще - Бородино.
XII
Великая битва под Бородино считается самой кровавой из всех сражений, которые дал Наполеон за все время его ошеломляющей военной карьеры. На поле битвы сошлись две крупных армии, более или менее равных друг другу по численности. А поскольку на карту тут поставлен национальный престиж, то очень многие оценки, связанные с этим сражением, донельзя политизированы, и стремление подкрутить факты в нужную сторону совершенно очевидно. Начнем с того, что даже оценки количества войск, участвовавших в бородинском сражении, отличаются друг от друга.
Ну, например - согласно де Сегюрy, у Наполеона было 130 тысяч человек, а у Кутузова - 120 тысяч. Соотечественник де Сегюрa, Шамбре, приводит похожие цифры: 133 тысячи у Наполеона, и 122 - у Кутузова. Оба они опубликовали свои книги в 1824 году. Но в 1825 вышла книга русского исследователя, Бутурлина. Он считает, что русские силы были не 120 тысяч человек, а 130, а число солдат Великой Армии оценивает в 190 тысяч человек. Секретарь Наполеона, барон Файн, дает небольшое преимущество в численности не французам, а русским - их было 130 тысяч - против 120 тысяч солдат Наполеона. Но, согласно барону Марбо, тоже участнику событий, соотношение сил было такое: 140 тысяч французов против 160 тысяч русских.
Клаузевиц, человек предельно аккуратный и добросовестный, и сам участник событий (сражался против Наполеона в рядах русской армии) практически полностью соглашается с де Сегюром - у Наполеона 130 тысяч человек, а у Кутузова - 120 тысяч.
В общем, примем оценку Клаузевица за основу, и будем считать, что на стороне французов имелся небольшой численный перевес. Куда большее значение имело не количество солдат, а их качество. Можно сказать, что обе армии были сильно потрепаны бесконечными маршами, но при этом обе были готовы сражаться не на жизнь, а на смерть. Русские защищали свою древнюю столицу, солдаты Великой Армии были уверены, что победа даст им желанное окончание похода и отдых в Москве.
Если брать только русские источники, то ни в одном из них не упущено сообщить, что перед боем Наполеон встретил рассвет радостными словами: "Вот оно, солнце Аустерлица!", и что потом, в течение дня, его настроение сильно испортилось. Это совершенно верно. Но вот если вам повезет узнать, что солдаты Великой Армии уже несколько дней жили совершенно впроголодь, что на смотру оказалось, что три четверти личного состава ходит буквально в опорках, потому что их сапоги в походе от Вильно до Можайска успели полностью стоптаться, и что кавалерия на своих заморенных некормленых лошадях могла двигаться разве что рысью - для этого вам надо заглянуть в англоязычные источники, например, в книгу американца А.Замойского "1812" , или посмотреть труды англичанина, Доминика Ливена.
Знать все это, как ни странно, важно.
В русскоязычных источниках и царского, и советского времени принято отвергать саму идею того, что в бородинском сражении Наполеон показал себя не в лучшей своей форме. Исход сражения принято объяснять несгибаемой стойкостью русской армии. Что само по себе, как мы увидим - совершеннейшая правда. Но правда и то, что Наполеон действительно был болен - помимо тяжелой простуды у него было опасное воспаление мочевого пузыря. В результате он не мог полностью облегчиться, и даже это достигалось по каплям и с острой болью. У императора отекли ноги, ему было трудно двигаться, и его обычная энергия резко ослабела. Надо думать, он учитывал свое физическое состояние, и полагал, что и его армия не в лучшей форме.
Это сильно повлияло на его планы.
XIII
При обсуждении планов боя, намеченного на раннее утро 7-е сентября, во французском штабе единодушно высказывалось мнение, что уязвимым пунктом русской позиции является ее левый фланг. Маршал Даву предложил смелый маневр - отдельная группировка Великой Армии, состоящая из всего польского корпуса Понятовского и частей корпуса самого Даву, общей численностью в 40 тысяч человек, совершит глубокий обход левого фланга и ударит в тыл русской армии, сгрудив ее и оттеснив к реке Колоче. Он надеялся тем самым добиться полной победы - бежать русским было бы некуда, и им оставалось бы только сдаться в плен или погибнуть.
Даву в сражении 1806 года в Пруссии, под Ауэрштадтом, одержал победу, которая превзошла то, что сделал под Иеной сам Наполеон. Его мнения Наполеон уважал. Тем не менее, сейчас он сказал Даву только одно - всегдашняя приверженность маршала к обходам ему известна...
Но совету Даву он не последовал.
Дэвид Чандлер объясняет это отнюдь не вызванной нездоровьем апатией императора, а вполне рациональными причинами. Во-первых, Наполеон серьезно опасался, что его измученные солдаты не смогут пройти через лес достаточно быстро, во-вторых, он боялся, что Кутузов, заметив обходный маневр, повторит то, что раз за разом делал Барклай - снимется с лагеря и уйдет.
Вместо глубокого обхода Наполеон решил прорвать русскую позицию на ее левом фланге прямым ударом, и сосредоточил там корпуса Даву, Нея и Мюрата. Корпус Понятовского был направлен по маршруту, предложенному Даву - в обход флешей, через лес и на Утицу. Кстати, он действительно сильно запоздал - суждение Наполеона на этот счет оказалось совершенно верным. Корпус под командованием пасынка Наполеона, Евгения Богарнэ, вице-короля Италии, двинулся через речку Колочу, в атаку на редут Раевского. Идея заключалась в том, чтобы связать находившиеся там русские войска и не дать им возможности помочь защищавшему левый фланг Багратиону.
Кроме того, французская артиллерия тоже была сконцентрирована там же, в месте предполагаемого прорыва. Наполеон исходил из неоднократно высказываемой им мысли:
"...нехватка хорошей пехоты может быть компенсирована артиллерийским огнем...".
Линия русских была выстроена так: на правом фланге в линию от Горок к центру, к Бородино, стояли 2-й корпус Багговута, 4-й корпус Толстого-Остермана, и 6-й корпус Дохтурова. В их тылу находились кавалерийские корпуса Уварова, Корфа и Палена.
Звонкое название - корпус - не должно вводить нас в заблуждение. Русской армии тоже досталось в долгом отступлении, так что численность пехотного корпуса составляла в среднем 10-12 тысяч человек, а кавалерийский корпус к сентябрю 1812 мог насчитывать всего лишь 3-4 тысячи сабель.
Бородино занимали гвардейские егеря - так называлась легкая пехота, готовая сражаться в рассыпном строю. 7-й корпус Раевского образовывал центр, и в частности, отвечал за оборону Большого Редута, как его называли французы, или редута Раевского, как он именовался в русской армии. К редуту примыкали позиции 2-й армии, под командой Багратиона, в основном - 8-й корпус Бороздина. 3-й корпус Тучкова был переведен на крайний левый фланг, к деревне Утица. В тылу центральной позиции стоял 5-й корпус - императорская гвардия под командованием великого князя Константина Павловича.
Система управления русской армией была громоздкой. В Горках размещалась ставка Кутузова и штабы обеих армий, 1-й и 2-й. Но они не командовали корпусами напрямую и действия их не координировали. Вместо этого была заведена система промежуточного командования группами корпусов: Милорадович руководил разом и 2-м, и 4-м корпусами, а уж заодно - и кавалерией Уварова и Корфа. Дохтурову, помимо его собственного корпуса, подчинили и кавалерийский корпус Палена. Все это составляло зону ответственности 1-й армии, которой командовал Барклай де Толли. Картина на участке 2-й армии выглядела похожей: Горчаков подчинялся Багратиону, но при этом командовал 7-м и 8-м корпусами, и еще и кавалерийским корпусом Сиверса. А Тучкову, командиру 3-го корпуса, подчинили московское ополчение, с которым он не знал, что делать.
Что касается Кутузова, то он не делал ничего.
XIV
При всем безмерном восхищении, которое автор этих строк испытывает к Л.Н.Толстому, ему не пришло бы в голову обращаться к строкам романа "Война и Мир" за экспертизой в отношении, например, разбора военных действий русской или французской армий в войне 1812 года. Толстой в своем роде - целый мир сам по себе, и он совершенно не интересовался техническими подробностями даже тех вещей, к которых судил весьма отважно - мог, например, раскритиковать строительство железных дорог в России, или разнести земские учреждения, в которых явно понимал очень мало, или вдруг выдвинуть военную теорию, состоящую в том, что никаких военных теорий не существует вообще. Если заглянуть в его великий роман ("Война и Мир", Том третий, Часть Первая), то о причинах войны 1812 года мы узнаем следующее:
“…Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных...
…Необходимо было, чтобы миллионы людей, в руках которых была действительная сила, солдаты, которые стреляли, везли провиант и пушки, надо было, чтобы они согласились исполнить эту волю единичных и слабых людей [Наполеона и Александра] и были приведены к этому бесчисленным количеством сложных, разнообразных причин.
Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (то есть тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее…”
В этом состояла философия великого мастера - он не верил ни в замысел, ни в план, ни в порядок, он не верил вообще, в принципе, ни в какие людские ухищрения, и смотрел на все дела и войны, и дипломатии, и политики с высоты, простым смертным недоступной.
Он был в своем праве - роман "Война и Мир" был создан им, как мир, согласно Библии, был создан богом. И вот как Создатель - Лев Николаевич Толстой - рисует свое создание, М.И.Кутузова, (не реального человека, а персонаж его книги) в бородинском сражении:
“…Он [Кутузов] выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что-то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его.
Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти…”.
Второй абзац, там где речь идет о том, что нельзя “…руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью…” - это чистый Толстой, думаю даже, что и без малейшей примеси настоящего Кутузова.
А вот первый абзац, где говорится о том, что Кутузов - “…выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили…” - как ни странно, оказался правдой. Подчиненные к нему, собственно, даже особо и не обращались. Для подтверждения этого тезиса есть смысл послушать их самих. тот самый, который командовал защитой редута в центре бородинской позиции, и именем которого он и назван - редут Раевского - говорит следующее: “…нами никто не командовал…”.
Это чистая правда - командиры корпусов не только двигали свои части по своему усмотрению, но Беннигсен, например, и вовсе двинул целый корпус на крайней левый фланг собственной властью и по собственной инициативе. Обращаться за разрешением к главнокомандующему, а фактически - к полковнику Карлу Федоровичу Толю - он счел унизительным. Можно прибавить и еще более красноречивый факт - когда в самый разгар адского боя, разгоревшегося у "багратионовых флешей", когда эти флеши раз за разом переходили из рук в руки, и где в атаках и контратаках ложились до единого человека целые полки, Багратион за помощью обратился не в ставку Кутузова, а к своему злейшему врагу, командующему 1-й армии Барклаю де Толли.
Что, собственно, происходило 7 сентября 1812 года на бородинском поле?
XV
В 6:00 утра полк гвардейских егерей, расположенный в Бородино, за линией главной позиции русских войск, был выбит оттуда с тяжелыми потерями. Французы подошли к деревне под прикрытием густого тумана и напали внезапно, так что результат был предсказуемым. Вопрос о том, почему полк вообще оказался в этом месте, дебатировался потом довольно долго. Высказывалась, например, идея, что его просто забыли отвести.
Итогом оказалось то, что французы выставили на этой позиции пушки, которые почти немедленно начали обстрел редута Раевского с фланга. Возможно, эта атака также создала впечатление, что главная атака будет справа, через Горки. Во всяком случае, именно на правом фланге надолго были задержаны корпуса Багговута и Остермана-Толстого.
Гораздо более крупная атака началась на левом фланге, против Семеновских Флешей. Сначала только силами корпуса Даву, но вскоре к атакующим присоединился и корпус Нея. Согласно русским источникам, против флешей были сосредоточены четыре сотни французских орудий.
Непосредственную оборону вел корпус, которым командовал Бороздин. В течение трех часов на флешax шел отчаянный бой. Его накал можно проиллюстрировать хотя бы тем, что в эти три часа были выведены из строя и командир корпуса, и начальник штаба 2-й армии, генерал Сен-При[7], и командующий 2-й армией, генерал Багратион. В ходе сражения одна из русских дивизий была почти полностью истреблена, но не отступила. Ей командовал М.С.Воронцов[8], он был тяжело ранен и без сознания унесeн с боя...
Помощь Багратиону подходила справа, со стороны редута Раевского, и к крайнего левого фланга, на котором стоял корпус Тучкова 1-го. Тучков двинул на флеши две дивизии под командой Коновницына, и в результате, когда он попал под атаку польского корпуса Понятовского, оказался вынужден отступить.
Его выручил Беннигсен, без всякого разрешения пославший целый корпус Багговута Тучкову на помощь. Сам генерал Тучков возглавил контратаку и упал с пулей в груди. Он прожил еще три недели, и умер в госпитале, в Ярославле.
Тем временем Семеновские Флеши наконец пали, и теперь эпицентр сражения переместился к редуту Раевского. Его атаковали с двух сторон - в лоб, через Колочу, и во фланг и в тыл, со стороны взятых французами укреплений левого фланга, на которых погиб Багратион.
Редут мог быть взят немедленно, его уцелевшие защитники с него уже отступали. На этот раз положение было спасено А.Ермоловым и А.Кутайсовым - они ехали вдоль фронта в расположение 2-й армии, и оказались как раз в нужном месте. Оба немедленно бросились к прорыву и организовали контратаку.
В бою был убит граф А.Кутайсов, начальник всей русской артиллерии. Хаос был таков, а контроль ставки Кутузова столь слаб, что замену ему не назначили. В результате добрая половина русских пушек так и осталась вне поля боя, a огневая мощь - неиспользованной.
Командиры обеих армий, и русской, и французской, не щадили себя. Даву лично водил войска в атаку, под ним убили лошадь, он сам был тяжело контужен, генерал Рапп был ранен - в 22-й раз за время своей длинной военной карьеры. Маршал Ней под Бородино получил четыре раны.
Барклай де Толли был в самой гуще боя, в шитом золотом парадном мундире, при всех орденах. Яркий сверкающий мундир буквально притягивал к себе пули. Пять раз он, командующий всей 1-й армией, то есть и правым флангом и центром всей русской позиции, лично водил войска в атаку. В разгар боя за редут Раевского он и вовсе выехал под перекрестный огонь французской артиллерии, и там и остановился. Милорадович даже усмотрел в таком поведении вызов своей собственной храбрости. Он воскликнул "Да он удивить меня хочет!", выехал еще ближе к французским позициям, спешился и сказал свите, что тут самое место для хорошего завтрака.
Hy, c трудом Милорадовича убедили с завтраком все-таки подождать - но то, что генерал Барклай де Толли искал смерти, было ясно для всех.
Это не только впечатление. Уже после боя, в котором под ним было убито несколько лошадей, но сам Барклай непостижимым образом остался невредим, он сказал об этом Ермолову. Ермолов хорошо знал стоическую натуру своего бывшего командира, и записал, что был удивлен - это не было похоже на Барклая. "Сильны же были огорчения..." - добавил он к своей записи. Про огорчения Барклая де Толли Алексей Петрович Ермолов знал очень хорошо.
K их организации он приложил руку - в очень немалой степени …
XVI
Сражение догорело только к вечеру. Оно именно догорело - Семеновские Флеши были взяты, и редут Раевского был взят, но русские войска отходили с поля боя в полном порядке и за пределами зоны артиллерийского огня противника строились в новую линию обороны.
За 12 часов боя Великая Армия потеряла добрую треть своего состава, было выпущено 90 тысяч пушечных зарядов и примерно 2 миллиона ружейных[9] - и результатом стало продвижение на полтора-два километра. Русские потеряли еще больше - по некоторым оценкам, почти половину всей своей армии. Тарле, например, приводит цифру в 58 тысяч человек убитыми и ранеными. Число пленных было очень невелико - согласно де Сегюру, всего 7-8 сотен. В этом смысле ему можно верить - в Великой Армии он был одним из квартирмейстеров при свите Наполеона, а как раз эта служба учетом пленных и занималась.
Для сравнения - в сражении под Аустерлицем в 1805 из 85 тысяч союзных войск 60 тысяч были русскими. Они потеряли убитыми, ранеными и пленными примерно треть своего состава - 21 тысячу человек. В плен попало 12 тысяч солдат и офицеров союзников, больше чем три четверти из них - русские. Армия была полностью разбита, император Александр Первый бежал с поля боя, потеряв даже собственный эскорт. Аустерлиц решил судьбу кампании - австрийцы капитулировали, русские ушли на восток, и победный мир был подписан Наполеоном 26 декабря в Пресбурге (Братислава).
Бородино в этом смысле не решило ничего. Положив на поле боя половину своего состава, русская армия не бежала. Наполеон в ходе битвы не решился ввести в бой свою гвардию - он хотел сохранить свой последний козырь на случай каких-то непредвиденных осложнений.
Споры специалистов на тему о том, был ли он прав, или упустил случай полностью уничтожить противника, и тем обеспечить себе победу в войне, идут по сей день. Скажем, российский военный эксперт царского времени, генерал Богданович, был уверен, что Наполеон совершил тяжелую ошибку - уничтожив русскую армию, он пошатнул бы национальную решимость к сопротивлению. Критики Богдановича отвечали ему, что даже если бы от всей русской армии осталась бы не половина, а только четверть - и этого хватило бы для того, чтобы послужить ядром для организации новой армии.
Трудно сказать, кто прав. Самый сильный аргумент, сторонников "ошибки Наполеона" - полностью уничтожив русскую армию, он мог бы перезимовать в Москве. Перспектива, по-моему, малоприятная. В конце концов, от французских границ его отделяли уже две тысячи километров. Он мог перезимовать поближе к своим рубежам, и в Витебске, и в Смоленске - но не захотел.
Сейчас, глубоким вечером 7-го сентября 1812 года, перед Наполеоном стояла другая проблема - что делать завтра? Совершенно такой же вопрос обсуждался и в русской ставке. Сперва, собственно, было твердое намерение наутро возобновить сражение. Потом в штаб, к фон Толю, стали приходить подробные сводки потерь. Потери были ужасающие. Один пример - в Литовском гвардейском полку, сравнительно мало пострадавшем, все офицеры в чине выше капитана были убиты или ранены. В Измайловском гвардейском полку ситуация была похожей - старшие офицеры были перебиты, одним из батальонов теперь командовал капитан, да еще из штабных.
Дивизия Воронцова была истреблена почти целиком, настолько, что впоследствии ее даже не стали восстанавливать. Это был не единичный случай - вся 2-я армия, сражавшаяся под командой Багратиона, из своих 25 тысяч человек потеряла 5 тысяч под Шевардино, и еще 16 тысяч - на Семеновских Флешах, то есть добрых 80% личного состава[10]. В итоге было решено отступить.
О направлении никаких споров не было - конечно, двигаться следовало к Москве.
Примечания
1. Текст цитируется по русскому переводу книги Д.Чандлера "Военные кампании Наполеона", Москва, Ценртполиграф, 1999. Стр. 486. Характеристика, данная де Сегюром Кутузова, в русском переводе Д.Чандлера почему-то приписана Барклаю де Толли. Явная ошибка, что видно при сличении текстов с мемуарами де Сегюра.
2. Эпизод описан в книге Доминика Ливена, “Russia against Napoleon”, стр. 169, со ссылкой на мемуары адъютанта Барклая де Толли, Фридриха фон Шуберта.
3. Елизавета Михайловна Хитрово (1783- 1839), в первом браке графиня Тизенгаузен, урождённая Голенищева-Кутузова — дочь Михаила Илларионовича Кутузова, друг А. С. Пушкина. Хозяйка известного петербургского салона. Собственно, не столько друг, сколько подруга - хотя его куда больше интересовала ее дочь, Дарья Финкельмон, жена австрийского посла в Петербурге.
4. Граф Тизенгаузен, Фёдор Иванович (Фердинанд фон), флигель-адъютант императора Александра I, убит под Аустерлицем (1805). Был женат на дочери фельдмаршала Кутузова, известной главным образом благодаря дружбе с А. С. Пушкиным. Пал героем, бросившись со знаменем вперед. Нечто подобное Л.Н.Толстой приписал своему герою, князю Андрею Болконскому.
5. Карл Фёдорович (Карл Вильгельм) Толь (Толль) (1777-1842) — дослужился до чина генерала-от-инфантерии, граф (с 1824).
6. Все цитаты из переписки Багратиона, Ланжерона и Барклая де Толли взяты из опубликованной в Сети главы книги Евгения Понасенкова “Правда о войне 1812 года”, М., 2004. Мнения автора этой книги мне кажутся неверными и резкими до неадекватности, но, в конце концов, свободу слова пока никто в России не отменял.
7. Эммануил Францевич Сен-При (Гильом Эммануэль Гинар виконт де Сен-При) — французский граф, российский генерал-адъютант. Эмигрант. В 1806-1807 отличился в сражении, был тяжело ранен. Назначен шефом прославившегося под начальством П.И.Багратиона 6-го егерского полка. В войну 1812 состоял начальником Главного Штаба 2-й Западной армии. Участвовал в сражениях под Смоленском, Бородином, где 6ыл тяжело контужен.
8. Граф М.С.Воронцов - сын Семёна Романовича Воронцова, российского посла в Англии. Был впоследствии наместником в Новороссии. Предмет пылкой ненависти А.С.Пушкина, у которого завязался роман с женой графа, Е.С.Воронцовой, урожденной графиней Браницкой.
9. Цифры даны по Д.Чандлеру, "Военные Кампании Наполеона", стр 493.
10 Потери 2-й армии - см. D.Lieven, “Russia against Napoleon”, page 209.
