ФАРВАТЕР
Алексею Владиславовичу Горегляду
В мёртвый сезон, даже когда штормит,
Спасатель не нужен — спасать никого не нужно.
Время не ждёт. Море почти не спит.
Служба идёт. Такая уж это служба.
Пусто на пляже, стало быть, нет проблем.
Пена шуршит, шелестит по песку и гаснет.
Балтика, братцы! Приехали! Чтобы — всем! —
и за бортом, и на сердце — тепло и ясно.
Единодушно. Так, иногда блеснёт,
и подсекаешь, тянешь, но не доносишь.
В самом разгаре градус совсем не тот.
Не сомневайся, перенеси на осень
отпуск. Прособирайся. Не торопись.
Не удивляйся. Жил и живи спокойно.
Если погода шепчет, тогда ложись
В дрейф, а когда кричит — уходи достойно.
Вечное лето — в прошлом. Прибалт-залив
скрылся за горизонт, отпустил опору.
Слабое место — это всегда намыв.
Место под Солнцем — прямо по коридору.
Переходи в нейтраль и лови волну.
Можешь — молись, не можешь — держись течения.
Страх — безусловно — тянет тебя ко дну.
Бог — неизбежно — дарит тебе спасение.
Станешь петлять, даже образно — пропадёшь.
Хочешь — попробуй. Не многие так умеют.
Не захлебнёшься, даже когда хлебнёшь.
— Но откачают?
— Точно. Если успеют.
НА КРАСНОМ МОСТУ
Расправил зонт, провожал моторки,
ботики, шлюпки, et cetera.
Волна поднималась на каждой горке
и уходила под катера.
А пассажиры вникали в тему:
Исаакий, «Астория», Николай.
А сами, будто в гостях у Немо:
как «Наутилус» — речной трамвай.
Ныряет рьяно, не отвертеться:
нет расписания у дождя.
Холодным летом, по зову сердца,
На Мойке в небо глядит ладья.
И на Фонтанке, и по Каналу.
Венецианство на свой манер.
По-русски сдержанно и устало.
Но — абсолютно живой пример.
Какие шхуны! Vivat, ребята!
Не фрики вы и не фраера.
Останусь с вами, и всё — как надо.
И бьются волны о буфера.
29.06.17
ФАНТОМ
1
Страстная седмица, среда и пятница.
Души особенно к небу тянутся.
Поднимаются, опускаются.
Приближаются.
Моя душа — «вольница», «платница».
Какая есть. Терпит и улыбается.
Верит, не обижается.
Обнажается.
Приветлива. Осторожная.
Делает всё возможное.
2
Увлекался. Была охота.
Не маньяк, но в душе такое…
— «Фауст» Гёте?
— И «Фауст» Гёте.
Приземлённое, неземное.
И душа оставляет тело
Откровенно, при всей заботе.
Шаг за шагом — и полетела.
Две секунды — и на свободе.
3
Задержался в придуманном мире,
Подмастерье, ученичок.
Тридцать лет «проторчал» на кумире,
Примостившись к нему под бочок.
А теперь только вздрогну. В покое.
Принял что-то — и помогло.
— Это, что же, лекарство какое?
— Озарение. Не ремесло.
Кто из нас над собой не смеётся?
Не греби под себя, подари.
То, что проще простого берётся,
прямо в руки плывёт — … пузыри.
Это сны. Понимаешь? Скитания.
Длятся вечно и на берегу.
Просто фантик, без содержания.
Не охота, а сразу — рагу.
ALTER EGO
Вадиму Наговицыну
Не держи, а когда отпустит —
Что нахлынуло, то навеет.
Альтер-эго такой союзник,
за которым не заржавеет.
Ближний твой всегда исповедник,
а душа вовеки причастник.
Альтер-эго всегда посредник,
не свидетель, но соучастник.
Не спеши, а когда пропустят —
Шансы лишними не бывают.
Жизнь — премьера, а смерть — капустник.
Проиграют и отыграют.
Ты акустик и я акустик.
Не решай чересчур поспешно.
Альтер-эго такой союзник,
на которого есть надежда.
***
Скажешь, что много текста,
ошибок масса.
Хочется меньше теста
и больше мяса.
Делайте, что хотите,
иначе — в ступор.
Мясо не ем, простите.
Орехи — супер!
Но из тюрьмы не выйти,
Она — повсюду.
Кто-то кричит «Спасите!»,
а я не буду.
Чую тибетский берег,
вершину Лхаса.
Воздух нужнее денег
и нефти-газа.
Хочется по возможности,
в полной мере.
Сбудется по способности
и по Вере.
***
Рисовая бумага, китайская тушь, акварель.
Пушкинское Михайловское, март, апрель.
Оттиск с офортной доски, сухая игла и уголь.
Отшельники, пастухи. Медвежий угол.
Психи и чудаки. Кажется. Ложный след.
Где вы, святые места и святые мощи?
Слушай, уймись, расслабься, и весь секрет.
Многое изменилось и стало проще.
Если нельзя предвидеть — глаза закрой.
И пожелай: Калифорния, солнце, яхта.
Какая, в сущности, разница? Никакой.
Чувство тоски, берлога, ночная вахта.
***
Я глиняный сверчок. Ломай меня, лепи.
Люби за кроткий нрав. Воспитывай за леность.
Со мною нужно всё. Твори и не терпи.
А если что не так — прости за откровенность.
Я этого хочу. И пульс не учащён.
Молчание легло на горло и под рёбра.
Несётся под уклон мой голубой вагон,
гремит, полупустой, надрывно и подробно.
Я знаю свой шесток. Забрался в уголок.
Держусь за узелок. Проверено. И твёрдо.
Глазёнки — в потолок. Прикушен язычок.
Давно не свежачок, вообще, «второго сорта».
За печкой просиял, погас, как светлячок.
Уткнулся в кулачок. Не думаю, не знаю.
Аккорд, ещё аккорд. И выдох. И — молчок.
Свищу себе под нос, а слов не разбираю.
***
Распароль, распараллель
вход и путь.
Остограммиться — не цель.
Будешь? Будь!
Кто чужие, кто свои?
Хватит всем.
Подпиши и отзови —
без проблем.
Одиночество — в крови
и в душе.
Не цепляйся, не дави.
Я — уже.
Выпил, вышел, проорал,
прохрипел.
Слышал Голос. Побежал.
Полетел.
Обещал вернуться и...
Где и с кем?
Где чужие и свои.
Глух и нем.
Залогинь, запараллель
этот путь.
Одиночество — не цель.
Хочешь — будь.
CARPE DIEM
Станиславу Стрючкову
Далеко и надолго. Куда и зачем — не пытай.
Всё равно не скажу. Даже если бы знал — не ответил.
Ну, не знаю! Не знаю, и что?
— Ничего, уезжай.
Колобок подхватился, бежал, и никто не заметил.
Я — такой колобок. Безнадёжный, ничейный, чужой.
Говорю, что «свободен», а что с этим делать — не ясно.
Что со мной, в самом деле? Кому-то я нужен такой?
Ни о чём не волнуйся. Всё правильно. Жизнь прекрасна!
Удивительна жизнь. Даже «с места в карьер». Не привык?
Чтобы всё, как всегда, и совсем, как тогда — не бывает.
Сорок лет мерзлоту норильлага совал под язык,
Не глотал, а рассасывал, но до сих пор не растает.
Сорок лет — за бортом, семь последних — один, на крыле.
Прежде жажда была, даже вкус специфический сразу.
А сейчас? Пустота. Только это уже на земле.
А во время разбега, полёта и даже посадки — ни разу!
Спирт соскальзывал ловко, заметно теплела душа,
Как-то вся напрягалась, потом поднималась, искрилась.
Словно солнечный сон, на секунду, в тени витража,
В светлой церкви она у иконки одной опустилась.
Пантелеймон? Конечно. Естественно. Именно он.
Воскресенье Прощённое. И ни о ком не забыто.
Я в Казанском соборе по милости Божьей прощён.
Четверть века прошло, всё осталось таким же, как было.
***
Грандиозна, грациозна, не видна,
как струна, как тетива и тишина.
То натянута, направлена: смотри!
Отойди в сторонку и перекури.
То ослаблена, прикрыта, не найти.
Ты вдохни её, как дым, и пропусти —
угольком по многослойному холсту,
сквозь свою и сквозь чужую теплоту.
Обнажаясь, точно лезвие ножа,
остывает обожжённая душа.
