Главы из книги "С высоты птичьего полёта" (Москва, Артос, 2012)
Осень
Мы ходили с Митенькой в школу всегда вместе. Нужно было проехать одну станцию метро (от «Профсоюзной» до «Академической») и затем пройти по улице Гримау, чтобы достичь знаменитой 45-й английской спецшколы с её неизменным и бессменным директором Мильграмом. Учиться для нас было одно удовольствие. Вот почему мы с великой бодростью и прытью всегда бежали от метро, стараясь по пути обогнать друг друга. Во втором классе нас отпускали уже одних. В Москве было спокойно в конце 60-х годов, по крайней мере, днём…
Мне вспоминается осенняя аллея, золотистые клёны, мало-помалу застилавшие ещё зелёную траву газонов своими роскошными листьями, похожими на человеческую ладонь с широко растопыренными пальцами… Над головой синело чистое небо, совершенно свободное от туч. В воздухе пахло свежестью, утренняя прохлада обдавала нас ветерком, в невидимых струях которого совершали свой прощальный танец ярко-жёлтые и красно-зелёные листья клёнов. Два брата-близнеца в неуклюжих серых школьных формах, с ранцами за спиной, поспешали к первому уроку. Он начинался по обыкновению в половине девятого утра…
В этот раз мы вышли с изрядным запасом времени, и нам почему-то захотелось помедлить среди деревьев, кроны которых в утренних лучах солнца казались ослепительно золотыми. Мы шли рядом, не разговаривая. Митя сначала пытался пройти по бордюру, не теряя равновесия, а потом ступил прямо на газон. Мыском ботинка он намеренно задевал ковёр из опавшей листвы, производя приятный шум, впрочем, не привлекая внимания взрослых, спешивших мимо по своим делам.
Мне трудно теперь передать словом необыкновенную атмосферу этого утра. Вроде бы всё было обыденно, как всегда… а между тем наши души, пленённые красотой русской осени, устремились вдруг мыслью в небо, которое раскинулось над нами великолепным пологом. Может быть, мы оба почувствовали тогда то, что я сегодня назвал бы невыразимой тайной бытия…
Посмотрев на своего братца, сосредоточенно прокладывающего себе тропочку среди кленового покрова, я вдруг спросил его: «Митя, а где… Бог?». Тот, нисколько не удивившись, взглянул на меня и серьёзно ответил: «Везде…». Комментариев и новых вопросов не последовало… Ещё минуту-другую мы медленно брели по газону в молчании… Всё пространство, нас окружавшее, было залито светом, который, казалось, проникал внутрь нас и делал тела невесомыми, словно былинки…
Внезапно очнувшись, поправив ранцы, мы, не сговариваясь, одновременно сорвались с места и побежали по направлению к уже показавшейся вдали школе. Философская минутка прошла так же быстро, как и началась…
Судить о ней можно по-разному. Однако я до сих пор помню ответ моего брата Митеньки: «Везде…» И там, в недосягаемой выси небес, и среди весело-печальных клёнов, и между нами, никогда друг с другом не расстававшимися — везде Бог! Устами ученика второго класса советской школы изрёк слово Своё Создатель видимого и невидимого мира! Более не сказано было ничего, однако сказано достаточно… Sapienti sat!
Школьная суета захватила нас в свою круговерть тотчас, как мы переступили порог здания. Ни Митенька, ни я в тот день (равно и в последующие) не возвращались к «богословским» темам. Мы были к ним по существу не способны, ничем не отличаясь от тысяч своих сверстников, октябрят и пионеров. Школьная жизнь била ключом, вращая детские помыслы вокруг нехитрых дел и уроков, забиравших, однако, все силы души и тела.
А жёлтые, красные листья клёнов продолжали своё кружение, устилая траву и покрывая её сплошным невесомым ковром. Бог, бесконечно богатый в милостях и щедротах, свидетельствовал нам о Своей благости и положил в тот час на чистые детские сердца печать тишины, безмолвия и мира. Пусть на одно мгновенье. Но и поныне в Нём — вся моя жизнь и упование…
Первый класс
Во многих домах хранятся фотоальбомы, которые являются своеобразной семейной хроникой, современной «сагой о Форсайтах», писанной не словом, но представленной в фотографиях. Большие и малые, цветные и чёрно-белые, выцветшие от времени и только что напечатанные... Милые, бесконечно родные лики домочадцев, взрослых и детей.
Как правило, по неспешном просмотре, мы находим снимки, сделанные родителями при поступлении в школу их «зайчиков» 1-го сентября. Первый раз в первый класс!
Читатель, потрудись, вспомни: как и что ты чувствовал в этот незабываемый день? Из фотоальбома на тебя глядит собственное отражение, семи лет отроду. Глаза! Точно, они суть зеркало души, чистой, кроткой, радостной, распахнувшей себя, подобно осенним роскошным соцветиям астр и гладиолусов, навстречу неведомой школьной жизни. Белая рубашка, новая форма с иголочки, блестящие туфли — подлинный праздник бытия!
Мама до сих пор убеждена, что мы с братцем каким-то чудом попали в знаменитую 45-ю английскую школу на улице Гримау. Конечно, не обошлось без предварительного собеседования. Два курносых близнеца не растерялись и отвечали на вопросы комиссии бойко, хотя иногда и невпопад. Особенно блистал энергией ума и чувства Митенька, натура творческая, наделённая выдающимся музыкальным талантом. Нам предложили прочитать наизусть какое-нибудь стихотворение. Митя тотчас начал декламировать: «Травка зеленеет, солнышко блестит...». Не успела ласточка залететь в сени, как последовал вопрос об авторе этого шедевра русской поэзии. Стремительный ответ брата определил нашу судьбу: детей приняли под заливистый смех дам, нас экзаменовавших! «Майкин!» — вот имя поэта, которого я до сих пор чту как нашего покровителя, отворившего близнецам дверь в страну знаний.
Но «какая радость на земле бывает печали непричастна»? Уже второго сентября я потерпел страшное фиаско, позор, который не изжит мною до сих пор.
На переменке я несколько замешкался и не заметил, как после прозвеневшего звонка первоклашки разбежались по своим учебным кабинетам. То ли двери были слишком похожи одна на другую, то ли коридоры настолько широкими и длинными, что я... потерялся!
Оставшись совершенно один, я не успел ещё ничего сообразить, как в гулком пространстве первого этажа послышались шаги человека, медленно приближавшегося ко мне.
Кто был этот огромный, одетый во все чёрное, с толстыми роговыми очками на носу пожилой господин, смотревший на меня сверху вниз, как Башня Биг-Бен на крошечных людей, которые ходят по Трафальгарской площади английской столицы?.. Тогда я не знал, что это был сам директор Мильграм, как его звали все и всегда по фамилии.
«А что, собственно, вы тут делаете, молодой человек?», — спросил он меня своим добродушным басом, который представился мне, семилетнему бэмби, оглушительным раскатом грома.
Вместо ответа я в страхе оцепенел и... вдруг почувствовал, что совершается непроизвольно нечто ужасное... Серая штанина брюк потемнела и под стопами стала образовываться, растекаясь всё шире и шире, предательская лужа...
Что было дальше, мне не вспоминается. Память отказалась запечатлеть в своих анналах всё последующее из-за эмоционального шока...
Как часто, друзья, жизнь глубоко смиряет нас до праха, до персти земной. Кажется, что более глубокого уничижения быть уже не может... Провидение допускает случаться многому, в конечном счёте обращая всё к нашему собственному благу. Если... Если мы оказываемся в состоянии «благодарно принимать» жизненные уроки, не надламываясь, не ожесточаясь, а по-детски, как в первом классе, — с надеждой на лучшее... и верой в доброту окружающих нас людей. Пусть последние и не оправдывают наших чаяний — не беда!
Что бы ни случилось — «блажен, кто верует, тепло ему на свете!..»
