Байгуш0

 

Прежде, чем изложить на бумагу сие повествование, хочется осведомить читателя, что он не найдет здесь занимательного. Желающие обрести ощущения, словно их окатил кто холодной водою или в наручниках волокут на расстрел, разочаруются об утерянном даром времени. Истории, в общем понимании этого слова, в этих пустых строках никакой нет, потому блюдо покажется посетителю довольно пресным. Данное чтиво назначено скорее для натуры задумчивой, в характере слабом, которой свойственна мечтательность и долгая боязнь окунуться во грехи, что впрочем любой другой делает не задумываясь.

   Наверное, оно ближе обывателям монастыря и в большей степени, которые женского полу. Желания внести сраму в благочестивое житие затворниц, а паче посеять растление в их умы или же вызвать блудное разжение плоти высокодуховных особ здесь нету, как и иного злого умысла.  Всеизвестно, что и при церкви страсть бушует не менее сильно, но в отличие от той, которая на воле вдрызг упивается пороком, та, которая заточена в стены монастырей вынужденно нарезает бессмысленные круги, словно возбужденный жеребец, видящий загулявшую кобылицу, но привязанный к столбу крепкою бечевой.  По своей сути данным легкомысленным посланием я не открываю нового направления литературы название которому комедия, где двое молодых героев, одним из которых оказываюсь я, на протяжении долгого времени откровенно «валяют Ваньку». Буйному нраву, привлекаемому насыщенными ароматами жизни, в тонких нюансах значения не найти. Так и здесь он обнаружит себе мало интересного. Предложенное вашему взору, скорее сродни прогулке запоздалой пчелы в позднюю осень по цветкам астр, не дающим нектара, в которых она будет оглоушена яркой игрою холодных красок, но утробы не насытит.

 

    21 июля 1984 года. Назначение.

    Над плацем отгремел марш «Прощание славянки». В стенах училища отсверкали аксельбанты, отзвенели подковы парадных коробок, раздарены напыщенные букеты гладиолусов. С улиц испарились счастливые лейтенантские рожи, освященные слезами мамаш и безбожно извозюканные помадой невест и юных жён. Николай Данилович Быков – начальник училища, исключительно порядочный из генералов, с которым пересеклась моя служба, поставил на крыло очередной выводок своих птенцов.

    Мне нравится марш «Прощание славянки», хотя  на душу лёг совсем другой, названия которого к своему стыду не знаю. Духовой оркестр училища исполнял его редко, но есть в нём нечто трагическое,  обреченное белогвардейское.  Под такой не грех идти цепью на пулемёты.

    День сухой и солнечный. Бывшая столица Донского казачества приходит в себя от пережитого двумя сутками ранее потрясения - узкие грязные улочки беспардонным свистом и руганью сотрясал очередной офицерский выпуск. Это действо было настолько усердным, что сам сатана эти дни не смел показывать и носу в проулках, что в обычности проделывал с большим удовольствием, подстрекая курсантов пьяными шляться по ночам вне стен училища, а барышень из медицинского колледжа с завидным упорством беременеть уже на первом курсе и затем толкаться у проходной в надежде узнать любвеобильного шалопая, чтобы предъявить ему нахально распирающее сарафан - доказательство безрассудной его страсти. В большинстве случаев этакие негодяи умудрялись надолго укрываться в госпитале от своих ундин, что фиксировалось в графе «наименование болезни» нейтральным определением «бес попутал».  Ну,  а которые оказывались менее изворотливы, окруженные сердечною заботой родителей очередной глупышки понуро плелись под венец, при этом обретая звонкий титул «санитар города», равняемый людьми в погонах внезапной гибели.

  Общее впечатление несколько портит уже неделю неутихающий северо-западный степняк, в треть гнущиеся тополя, жмущийся к бордюрам мусор и одинокий новоиспеченный лейтенант, видимо отбившийся от празднующей компании и бесцельно шляющийся невдалеке от училища.

    Будучи в гражданском платье и стараясь избежать нежелательных встреч, проскальзываю через КПП и направляюсь в штаб. Последние сокурсники предписания к месту службы получили накануне, основная масса вчерашних курсантов разобрала документы ещё в день выпуска. Я не охотник до сутолоки и очередей, да и к тому же сердечные дела несколько отвлекли моего времени в аккуратном домике бездетной "брошенки", что присоседился к переправе через Дон у станицы Багаевской, потому в стенах кадетского корпуса объявился только теперь.

    Затянувшееся празднество отзывалось где-то в глубинах организма нехорошим ощущением - мутило. В общих списках распределения, вывешенных в прохладном коридоре штаба, своей фамилии я не обнаружил. Пришлось зайти в строевую часть. Майор, дотошно ощупывая выцветшими глазами, с присущим старому служаке сочувствием выслушал моё недоумение. Затем долго перебирал стопку бумаг; бормотал что-то неопределенное; цокал языком и выстукивал пальцами об испещренную царапинами крышку добротного стола дробь. Немного поразмыслив, он предложил зайти к нему после обеда. Не к месту возникшая пауза не обрадовала - электричка на Ростов-на-Дону уходила в 16 часов. Времени в обрез. До сумерек нужно успеть добраться в Староминскую. Остаток пути Староминская-Ейск в расчет не брался - поезд отходил в 23 часа. На случай же опоздания к этому сроку тропа на Ейск набитая и преодолеть её даже ночью дело, в общем-то, плёвое.

    Переменить предложение офицера не представлялось возможным. Пришлось тащиться в «Лакомку», чтобы перекусить и убить время, где я не смог отказать себе в стаканчике коньяку с тремя звёздами на этикетке под бисквитное пирожное; майор был много прав, когда сверлил меня глазами - голова буквально трещала и вид у меня, по всему, был "лимонный". Через пару минут отлегло, отчего и время полетело быстрее.

    К назначенному часу я вторично явился в кабинет, но уже «под турахом» и без болезненных толчков в затылке. Кадровик, приметив во мне изменения в лучшую сторону, одобрительно крякнул и улыбнулся:  – Ваше назначение нашлось. Дальневосточный военный округ, войска ПВО страны, юноша. Поздравляю вас. Я тоже там начинал, - и после непродолжительной паузы: - не пугает? – съязвил он и деловито протянул мне бумаги, - расписывайтесь.

   - Да нет, - погрустнев, нерешительно промямлил я, расписываясь  в раскачивающейся  графе, – у меня кровь наполовину дальневосточная, мама оттуда,  родилась в Краскино.

    Здесь сознанию явились сменяющие друг друга размытые картины небольшого курортного городка на Азовском побережье, его пляжи; Аня из Пролетарска; шторм в Ялте; Алушта, нафаршированная аппаратами, подающими за 20 копеек две трети стакана сухого вина «Совиньон»; парки Симферополя; рижский бальзам, запечатанный в керамическую бутылку, и замужняя продавщица в скромной квартирке Бахчисарая…

  - Ну, тогда счастливого пути, и будьте аккуратнее.  Дальний Восток сторона суровая, не то, что юг. Тайга разгильдяйства не прощает, - оборвал сладкие видения офицер.

  - Постараюсь, спасибо, - про себя чертыхаясь и кляня бесперспективные для связиста войска ПВО, откланялся я.

    Где в тот далёкий август 84-го проницательному майору было знать, что Северокавказский военный округ окажется много суровее Дальнего Востока. Что спустя десять лет там разгорится кровавая бойня, в которой будут сжигать целые полки в десять минут, а предатели и по сей день будут безнаказанно здравствовать. Где и мне было знать, что военная служба покажется не так интересна, как сокровенное женщин,  потаённые уголки их незатейливого мирка, неразгаданная бестолковость, что сродни полёту бабочки, и до обморочности патологическая чувственность.

 

  Декабрь годом ранее. Стажировка.

    Одесса!!! Боже мой! кто бы поверил, что моя стажировка выпадет на легендарный русский город! Со стороны иной раз мниться, что даже Севастополь не так русский, как Одесса.

 

Покрытая невзрачным одеялом,

Каким-то влажным, серым и гнилым,

Ты встретила меня, Одесса – мама…

 

Улица Парашютная, полевая бригада связи. Дай Бог здоровья капитану Чикунову за его понимание жизни.

    Выразить Одессу на бумаге невозможно. Чтобы впитать в себя весь смак понятия Одесса, нужно хотя бы недельку пожить в ней. Мне свезло, капитальным образом свезло в этой жизни. Огорчает – не могу буквами изобразить глубину любви к этому черноморскому городу. Что могут сказать сухие строки о пиве николаевского розлива на улице Деда Трофима? Куда забросит ваши мысли упоминание о доме с одной стеной?  Явят ли впечатление вашему лицу мои слова о дубах имеющих имена: один - «Черная ночь», что бросает тень по Шевченко, другой - «Императорский», скучающий на Фонтанах;  и особо пригорюнившийся тополь любви с отполированным ладонями стволом с одной стороны?

    А ведь это в сущности ничто за Одессу. Здесь ещё и Миша Япончик, знаменитый «Гамбринус» со скрипачом Сашкой, сотни повешенных румынскими оккупантами на акациях, «Привоз», девочки с ценником на подошве, дефилирующие вдоль «ста метров», криминальная Пересы, матрос, с презрением разрывающий на груди тельник навстречу пулемётной очереди, шумная Молдаванка и, конечно же, сами одесситы.

    Середина декабря. Вечер. Моросит нудный дождь. Гриль-бар «Олимпийский» радушно принял нашу компанию. Сидели до самого закрытия. Та, на которую я делал ставки и клеился паутиной, растворилась в разгоряченной толпе на выходе. Потратив уйму времени на бесплодные поиски внезапно исчезнувшей надежды, я было отчаялся. Почти все вывалившие из заведения рассосались. Но тут обращаю внимание на молодую женщину. И отчего я раньше не приметил её в баре? Ну, видно, что постарше, пусть внешность неброская и что? Почему именно яркое привлекать должно? Я же не щука, кидающаяся на полированную железяку…

  - Вас проводить? – подстрекнул бушующий в сердце демон.

  - А не забоитесь? – явно кокетничая, она.

  - Ещё чего не хватало, – захорохорился во мне гусар, впрерив глаза в тонкое обручальное колечко.

  - Мне далеко – её проверка на вшивость и, видимо, цель раззадорить смельчака.

  - Такси-и, такси-и-и! -  я, метнувшись от неё к веренице бомбил, - свободен?

  - Та сидайте ради Бога, нэ стэсняйтеся. Лошадёнка к вашим услугам, – радушно улыбчивый тип с неопределенными чертами лица.

  - Я…, тут ещё дама, мы щас, айн момент, - и уже к ней – прошу, карета подана! – а про себя - даже если обломлюсь ничего страшного, хоть просто с бабой поболтаю .

  - Та нам хоть с самим чертом. Ох! святы, святы, простить мои прегрешения! шо вы тамо мечетесь, не сумневайтеся та волокить её сюды быстрее, бо ще передумае, горюшка не обэрётеся, - в спину мне водила.

  - Во гад, - думаю, - сейчас всё испортит пошляк.

    Но пронесло. Женщина покорно устраивается на заднем сидении.

  - Привыкшие они тут к такому обращению что ли? – про себя и влезаю в авто, соседясь к ней.

    Едем минут пять. Разговор ни о чем. Водила весельчак и острослов. Смешит на всю катушку. Я стараюсь не отстать в упражнении третьесортной словесностью.  В одну из возникших пауз внезапно слепляемся с попутчицей  в поцелуе. Застыли надолго. Извозчик деликатно замолчал...

  Приехали к указанному адресу. Незнакомый микрорайон. В ряд несколько типовых девятиэтажек.  Наша третья слева. Дребезжит лифт; мы в поцелуе. Вваливаемся в квартиру. На пол летят фуражка и шинель, затем её куртка и цветистый шарфик. В порыве нетерпеливой страсти валимся прямо в коридоре. Не предохраняясь, дважды впадаем в неистовство. Не знал, что о палас можно в кровь сбить колени и локоть правой руки…

  Пять утра. Пьем чай в кухне. Я  одет на скорую руку и ещё пьян, она в байковом халате на голое тело. За окном стук дождя и непроглядная темень. Шинель и фуражка по-прежнему на полу.

  - Тебе пора, муж может прийти.

  - А где он?

  - На службе, в наряде. Он старший лейтенант, - она подводит меня к кладовке; на вешале покоится парадная шинель, на золотистом погоне мерцают бронзой три звезды.

  Одеваюсь. Прощальный поцелуй. Не отлипаю от её губ и одной рукой долго мну грудь в слабой надежде.

  - Нет, нет. Иди. Скоро муж припрётся, я знаю.

  Жаль, но ухожу. Уже, будучи в лифте, оправляю форму. Спустя десять минут выбираюсь из лабиринта бетонных свечек к трассе на окраину. Недолго думая, останавливаю случайный «Икарус».  Пассажиры спят, автобус междугородний. Как ни странно, останавливается

  - На Парашютную. Знаете, где это? – говорю водителю и сую ему юбилейный рубль.

  - Надо круг давать, - и увидев счастливую мою морду, - поехали! только расскажешь, страсть люблю всякое такое.

  Я со всеми подробностями излагаю слушателю минувшее любовное приключение. Он изредка восклицает: - прям в такси целовались?...;  в лифту зажал, ха-ха-ха… ; прямо на полу у неё в коридоре…; стёр коленки, га-га-гой-е-е…, а дверь хоть закрыли, ха-ха-ха?...

- Звать-то как её? – спрашивает по завершении пересказа.

  - Опачки, не знаю.  Я как-то и не спросил, – и оба долго ржём…

 

  3 сентября. Год 1984-й. Первое место службы.

  День прекрасен и ни чем не уступит приазовским. Хабаровск. Всюду в клумбах знакомые цветы, те же тополя, что и на Кубани. Амур обнаруживает себя излишне гордым, но что красив – факт безусловный. Волею судьбы я впервые очутился на такой большой реке.

  - Маты-святы, тут и чайки! и овелько погодя - да тут и ласточки носятся! тогда жить можно…

   Многим Хабаровск напомнил Ростов-на-Дону и понравился. Из нового, пожалуй, ясени вдоль улиц и деревянные дома, чего ранее никогда не видел.  Водка действует также. Вяленой тарани нет, а пиво откровенное дерьмо. Вот нефильтрованное у Саркиса, что возле хлебозавода в паре кварталов от училища из-под полы расходится в народ – это вот пиво, а здесь дребедень. Тошнотина, а не пиво.  Зато в магазинах в свободной продаже бананы. Вот это да! Забавно всё это.

  Улица Серышева, штаб 11-ой Армии. По ступеням крыльца снуют молодые лейтенанты. На всех доступных углах здания курят.

  В кабинетах принимают партиями по пять человек. С одной из стихийно образовавшихся захожу в указанную дверь дежурным по этажу. По очереди представляемся подполковнику, и каждый получает квиток размером со спичечный коробок и пометкою карандашом.  На моём – номер кабинета, который обязательно следует посетить, затем слово «Сахалин» и далее номер военной части. Выйдя, увидел карту во всю стену. Подошел изучить. Остров Сахалин – грустно; чёрт знает где и всего два способа выбраться – самолёт и паром через Татарский пролив. Дело кислое…

  Это много позднее, когда повезло дважды побывать на Сахалине, прочитать «Каторгу» В. Пикуля, и, влюбившись в роман, перелопатить историю острова, я влюбился в него. А тогда, будучи зеленым лейтенантом, я думал лишь о том, как выбираться в отпуск с места службы без потерь драгоценного времени, потому и сторонился мест отдаленных и тем более затерянных на просторах Родины.

  Сунул квиток в карман и подошел к дежурному.

  - Товарищ капитан, извините, не подскажете - сколько дней будут распределять?

  - Назначенцев много, тянуться долго будут. Неделю точно.

  - Спасибо.

  Через пару минут выбрался на улицу. Мозг отработал четко - многочисленные дежурные меняются, за короткий промежуток выделить из толпы и запомнить человека сложно. Квиток на всякий случай сунул под обертку удостоверения личности.

  Три дня спустя знакомства с Хабаровском снова объявился в штабе Армии. На этот раз перед тем, как войти в кабинет, надвинул козырёк фуражки на глаза и уже внутри третьим из группы неясно представился, размывая слова:

  - Лейтенант N…в, N…кое училище связи.

  - Так-с…  Связист?

  - Так точно!

  - На тропосферу пойдешь? изучал?

  В ожидании молчу, рассуждая: - хрен его знает, что это такое, вроде вскользь нечто похожее проскальзывало на курсах, пару раз, скорее всего и видел.

  - Служба в городе. Комсомольск-на-Амуре. Почему-то желающих нет; боятся связываться с тропосферой, излучение мол. Так пойдёшь?

  - Так точно, пойду! – а сам думаю, что время вроде ещё позволяет провернуть очередную махинацию с квитками.

  Получаю квиток. На нём всё тем же карандашом: номер очередного кабинета, Комсомольск-на-Амуре и №… в\ч. Из кабинета прямиком к карте. Вот он и Комсомольск-на-Амуре. Четыреста километров не расстояние. Служить предстоит не на точке - радует. Речка есть, и какая! На этот раз подполковник наверняка запомнил мою личность; диалог затянулся, есть риск. Ладно, сойдет и Комсомольск-на-Амуре. В конце концов, не Кушка, не Кандалакша и не Ахалкалаки. Прежний квиток смят и летит в урну, а я прохожу процедуру оформления к первому месту службы.

  Пару дней спустя рано утром плацкарта усилиями проводницы раззявливает замызганную дверь и выпроваживает меня в Комсомольск-на-Амуре.  Впечатлений никаких.  По вездесущей грязи всё здесь схоже с южными провинциальными городами. Кроме, как на жидкие сосны, удивляться, в общем-то, и нечему.

  Со временем выброшенный квиток сыграет со мною злую шутку. Несмотря на периодическое прилежание и отсутствие особых нареканий по службе очередное воинское звание будет задержано на год. К сроку представления в строевой части не окажется моего личного дела. Его долго будут искать, пока не откопают где-то на Сахалине…

 

  1982г. Военное училище, второй курс, поздняя весна.

  В одном из нарядов близко сошелся с однокурсником из первого взвода. Федор Николаевич старше. Его лицо изъедено оспой, зубы плохие, а улыбка лисья. Перед поступлением в училище служил солдатом, женат. Длинный и худой. Сразу окрестил его – "ФэНом". Человек он оказался интересный и был сверхъестественный бабник. В каких только переделках не пришлось побывать с ним…

  За памятный тот наряд мы трое суток отсидели на «губе». Неожиданно нас назначили в патруль по городу. Начальником патруля оказался офицер не из училищных, а со стороны - танкист. До обеда бесцельно шлялись по двум пустынным центральным  улицам. После обеда начальник патруля умудрился отлынить от продолжения службы, наказав нам гулять в парке и к пяти вечера прибыть в комендатуру для сдачи наряда. ФэН, а он имел всегда особое мнение на подобный счёт, расценил создавшееся положение по-своему. В паре кварталов от собора вниз к реке Тузлов, он прятал отцовскую «Ниву» ядовито-желтого цвета.

  - Слышь, - обратился он ко мне, - нас старлей отпустил? - отпустил. Мне тут надо съездить в одну станицу, недалеко, хошь со мной? Мы недолго.

  - Да поехали, - ещё не задумываясь о последствиях, браво резанул я.

  И понёс меня черт в Бессергеневскую. Часом позже были на месте. Оказалось у Федьки тут зазноба, дочь председателя. Родители оказались дома. Председатель тщедушный мужичок, но шустрый и хваткий. Жена – гостеприимнейшая приятная толстуха, а дочь ещё не приехала из города. Надо было обождать пару часов.

  Прямо во дворе накрыли стол. К борщу хозяйка подала убийственный самогон, в головках чеснок и копченое сало. Опьянели моментально. То, что я - ещё ничего. Но ФэН-то за рулём! А он тоже в дымину. Начало темнеть. Объявилась зазноба – девка статная, красивая. Взгляд острый. – «И чё она нашла-то в том Феде?» - подумалось.

  - Знакомься, это Надя, - Федька, увидев моё замешательство, лукаво улыбнулся - не кисни, всё будет в класс. Ща рванём в город, там у неё подруга. Любаха. Такая пони я тебе скажу, - хитро щелкнул он языком.

  Познакомились. Пока Надя переодевалась и чепурилась в хате, выпили на посошок с хозяином. Дважды выпили. Тот, решив что пора отдохнуть, приложил старания попасть в дом, но споткнулся о ведро и с грохотом рухнул, кувыркаясь по ступеням. Обошлось, не убился хозяин.

  Удивило, что ФэН ведёт машину хорошо, хотя пьян. Надя спокойна, видать не впервой так путешествует. Когда въехали в город, оказалось, что уже восемь вечера. В полчаса отыскалась та самая Любаха.  Ростика небольшого, глаза голубые, бровки белёсые - почти не видно. Полненькая, в джинсах и против правил такому складу грустная.

  В продмаге скупились; две бутыли портвейна «Кавказ» по 0,75, кусок вареной колбасы с пятнами сала, плавленые сырки и хлеб. Настроения не было; я понимал, что мы в самоволке и нам достанется по полной. Но, уподобясь телку, повиновался Федькиной воле. Портативный магнитофон «Весна» на полную катушку отхрипывал блатняк.  ФэН с Надькой болтали и смеялись беспрерывно - поймали кураж. Мы же с Любахой, вжавшись в противоположные борта на заднем сидении «Нивы», представлялись скучными и малоразговорчивыми.

  В полной темноте остановились. Спереди темнели заросли камыша, а чуть далее горизонт спрятался за стеною тростника, в небольшом просвете серебрилась речушка. Над головою тосковала пронзительно белая луна. Стрекотал сверчок и где-то вдалеке ещё один. Оказалось - мы в степи, где-то в районе полигона.

  - Разболокайтесь, здесь нам не будут мешать, - скомандовал ФэН, отваливая сидение, чтобы я и Любка могли выбраться.

  На скорую руку организовали стол. Меня знобило. Первую бутыль под сыр и колбасу опорожнили минут в пятнадцать. Захмелели и взялись за вторую, которую разбили на две половины.  Озноб как испарился.

  После распития двух третей второй «гранаты», Федька, сузив глаза в щёлочки, с широчайшей сатанинской улыбкою увлёк свою пассию за машину, бросив нам: - Не стесняйтесь, если чё отойдите туда, за камыши, подальше. Любка-а-а, ты поняла? хи-хи-хи…

  С этого и к тому Любкиного взгляда на Федю я понял, что тот «давил» и её. Через пять минут из-за машины раздалось пыхтение и полились известные звуки. Я попытался взять Любкину ладонь, но та вырвала её.

  - Я по-о-ня-яла, - после паузы распевно произнесла она, затем встала и медленно пошла к камышам. Я не знал что делать. Идти ли за ней? А если её просто приспичило?  Она обернулась.

  - Ну, чё. Идешь «ёжиться»?

  - Я?... я иду, просто прикрою еду – прозаикался я.

  Целовались недолго. С джинсами вышла неувязочка. Фирменная молния тяжело поддавалась неловкой руке, будто боролась за жизнь. Но обошлось. Пока я менжевался, Люба приняла универсальное в таких случаях решение.

  - Я сама, - как-то обреченно вздохнув, пролепетала она.

  На подмятых сырых камышах состоялась скорая близость. «Ёжились» мы минут десять. Под молочной луной колыхались разваленные на стороны её белые груди  с большими плоскими сосками и царапались пару дней небритые ляжки. Так мы породнились с Любахой и завели такую странную дружбу на долгих полтора года, до самого окончания мною военного колледжа.

  По возвращении в казарму тут же были отправлены командиром роты на «губу». Трое суток ареста пролетели незаметно.

  Отчего-то ФэН думал, что мы поженимся с Любкою. Но в мои планы его думки не входили. Я только стоял на пороге открытия женщин, и многое ожидало впереди. Потому я перешагнул.

  - Прости меня Люба.

 

  Точка отсчета.

  Минуло две зимы. Долгих-долгих зимы. На дворе 1986 год, июнь месяц.

  Первая зима для южного организма уподобилась катастрофе.  На несколько месяцев забыл, что такое выходной. Каждый божий день в части до глубокой темноты. По большей части дневать и ночевать приходится в казарме. Более того, без малого семь месяцев мёрз как собака. Мёрз так, что даже ни разу не заболел; организм находился в состоянии шока от всепронизывающего холода. Порой ступни к подошве хромовых сапог приклеивались льдом, а колени звенели. К тому на ветрах обморозил мочки ушей и кончик носа. Теперь на холоде болят. Иногда думается: - На кой хрен всё это было надо?

  Первый выходной день в ту зиму получил от командира в феврале. Армия не сахар. От избытка чувств напился в нюню с таким же горе-воином и двумя юными прапорами. Наутро сильно болел, но пронесло, начальство не заметило.  В конце апреля обрадовали долгожданным отпуском. Бедный на события отпуск, за исключением одного милого, был отчаянно скушен, потому его и не помню почти: друзья разъехались кто куда, подруги исчезли из поля зрения, а которые повыскочили замуж.

  Вторую зиму перенёс значительно легче. Несколько освоился на Дальнем Востоке, пообвыкся. Наверняка этому малёхо поспособствовал очнувшийся дальневосточный ген. А может всё дело в добытом армейском тулупе и неуставном пуловере под кителем. К обмороженным мочкам и носу добавились кончики пальцев - январём лазил на антенную мачту менять лопнувший высокочастотный разъем. Более часу висел там, уподобившись кобелю на заборе, и голыми руками крутил гайки, вот и обморозил. Много наработаешь в перчатках-то или варежках на верхотуре не оборудованной площадкой? Здорово обморозил, хотя сначала даже не заметил.

  Неисчислимыми бессонными ночами досконально изучена вверенная техника. С документацией, приборами и запчастями проблем нет. Отмыл от пыли скучающий осциллограф и не менее печальный частотомер, стал применять. Освоил профессиональный ремонт аппаратуры. Дряхлое старье дышит на ладан. Возбудитель-гетеродины ни к черту не годятся - стабилизации частоты никакой, клистроны генерируют как попало, фторопластовые прокладки под лампами ГИ-7Б постоянно «летят». Как будем воевать? Среди бойцов ходит слух – лейтенант попался «уматный», в технике «шурупит», а до него на ремонт присылали офицеров из Хабаровска. Низы отметили, хоть на этом спасибо. Служба не пошла. Таков неписаный закон – снискал отклик в низах, забудь о карьере. Начальство подобного авторитета не терпит.  А ежели к тому нет принадлежности партийной, можно не рыпаться. В лучшем случае майор по дембелю и на этом точка. Ну, это всё так, к слову.

  Обращая себя к тем, не так и далеким событиям, понимаю, что точка отсчета – июнь, год 1986. Именно с этого всё началось, и я сделался тем, что есть, что запланировано свыше.

  Есть ли на свете Бог? Честно – не знаю. В один из февральских дней того периода мне очень нужно было попасть в город. Как назло на службе задержали до отбоя. Последний автобус отходил от конечной остановки посёлка Таёжный в 23,30. От казармы до этой остановки около 8 километров. Затяжной спуск, подъем на сопку, сплошь усеянную строениями дачников, спуск и, наконец, финишная прямая длинною в три километра. Если проделать этот путь бегом, я успевал. Полтора часа это очень много; общевойсковой бой длиться меньше. Но на дворе зима, 25 градусов ниже ноля. Третьи сутки зверствует пурга, ветрище. Дорогу перемело, и машины не ходят. А в город зачем-то было надо, очень надо. К тому времени пешим ходом эту трудность я преодолевал уже не раз, и в жару и в холод. Потому, в силу неразумной молодости, и рванул. Через минут пятнадцать рысцы под гору переметённую седловину в пояс снегом и метров в двадцать длинны, я преодолел, как говориться «влёт». Подъем дался. С некоторыми затруднениями, правда, но дался. Во второй переметённой седловине я увяз на значительное время. Побарахтался в снегу вдоволь, который набился в рукава и под воротник где, тая, противно стекал двумя ледяными струйками.

  Мало, что снегу намело по грудь, так из-за ветра образовалась толстая корка, отнимающая много сил.  Но и эту преграду я преодолел. Оставался последний отрезок прямой, каких-то три километра. Если перейти на резвый аллюр, то минут пятнадцать. Где-то на последнем километре есть поворот, с которого видны огни посёлка и фонарь у остановки. Добегаю и вижу, что к остановке движется автобус. На остановке ни души. Прилагаю все усилия успеть, дышу так, что холод опускается чуть не до пупа, но не успеваю. Желтый автобус делает разворот на кольце и удаляется в город, а мне как минимум ещё метров триста напрягаться. С тоски перехожу на шаг. Часы марки «Восток» показывают 23 часа 35 минут. Из злобы и обиды крою безлюдную округу матом и во всё охрипшее горло выдаю в беззвездные небеса: - Бога нет! И что вы думаете? В расстроенных чувствах подхожу к остановке, мысленно готовя себя еще десяток километров топать ножками, как вдруг - автобус. Мчится родименький к остановке, на всех порах мчится. Пустой. Я единственный пассажир и через полчаса в городе. В этот раз задуманное срослось.

  Как-то в другой раз, тоже в зиму происходит нечто схожее, и также со мною. Ветрище, холодина. Также долгий бег, не менее безбожный мат в голос.  Разница лишь в том, что автобуса не случилось и пришлось до города топать лишних 10 километров. Как видите, не срослось. Разбери, есть ли Бог на свете?

  Долгожданный июнь. Безумно люблю саранковый июнь, и вообще лето, просто не могу жить без них. Зима не моё, крымское происхождение отторгает эту пору. А вот июнь, особенно если выгорело в это время пожить в Оглонгах, обожаю. Сопка, усыпанная пятнами темно-зеленого кедрового стланика, среди которого поляны разнотравья вспыхивают оранжевыми созвездиями саранок, вызывает неописуемый восторг.

  В то время подселился я жить к одному прапорщику. С…е выделили служебную комнату, соседями в двух других комнатах – лейтенант с женой. От воинской части отделяет только забор. И так как прапорщик был холост я и напросился. Это лучше, чем снимать кров на стороне,  да и веселее вдвоём, хотя пересекались мы редко. Служба не позволяла. Мы с ним погодки, несколько старше я. Дружить мы не дружили. Оба попались с характером, но вопреки всему уживались.

  Как-то прихожу поздно вечером, а он валяется на койке и навеселе.

  - Что за праздник в будний день? – спросил я.

  - Работал  на мебельной фабрике на Дзёмгах. С утра дали пять солдат в подчинение и отправили. Грузили полировку, – ответил он.

  - А чё косой? – не унимался я.

  - Да познакомился с двумя девчонками. Приезжие, там работают на практике. Вот на радостях укололся, – отрапортовал он.

  - Рискуешь. А что за дамы?

  - Да обычные. Наташа и Марина.

  - Где живут?

  - В рабочей общаге на Дземгах, что по улице Орехова.

  - Познакомишь?

  - Да без проблем.

  - Когда?

  - Хоть завтра. Я ведь опять туда с бойцами.

  - Завтра я не могу, ротный гонит на тропосферу, но если тебя не затруднит, договорись с ними на воскресенье. Полагаю, что отмажусь на воскресенье от службы или поменяюсь с кем-нибудь и буду свободен.

  - Ну, давай на воскресенье, хотя от них тоже зависит.

  Кое-как дождался воскресенья. Утро, часов одиннадцать.  Не день – конфетка. И что вы думаете?  С разочарованием узнаю – в знакомстве отказано.

  - Как так? отчего же это, - спрашиваю товарища.

  - Не знаю,  - лениво отвечает он.

  - Не-е, так никуда не годиться. Собирайся, поехали, - говорю.

  - Не охота, - ещё ленивее он, - и они не хотят.

  - Да ладно тебе. Ты и не спрашивал, наверное. Все равно пожрать надо. Давай в столовку, а оттуда на Дзёмги к ним, - и кроме этого ещё минут тридцать уговариваю его. Повезло, кое-как раскачал. Пролетел час. Мы возле общаги. Снова пустяшный разговор, в конце которого он соглашается их вызвать. Ушел. Я торчу на крыльце, злюсь и произвожу мысленный монолог:

  - Значит, не желаем знакомиться? Что же я вам сделал плохого? Чем вам так не угодил неизвестный с которым вы даже не перекинулись ни одним словом? Ну, погодите же. Я отомщу, и кара будет жесточайшей. Вы ещё пожалеете, крепко пожалеете за высокомерие. Теперь меня ничто не остановит.

  По истечению минут десяти С… возвращается.

  - Сказали сейчас выйдут.

  И правда, выходят: летнее платье, раскрашенное в осенний листопад и голубенький в белые горошины сарафан, убранный тонким пояском. Красивые обе, но красота разная.  Которая справа сбитая, статная. Ростом в 1,7 метра. Босоножки на пробковой платформе. Улыбка до ушей. Глазищи огромные, хапающие мир, здоровый румянец от природы, несколько крупные малиновые губы – помады не нужно, на плечи ниспадает копна каштановых локонов, открытые руки отливают бронзой. Об таких в обычности скажут кровь с молоком.

  Вторая небольшого росту. Вся какая-то нежно-молочная и хрупкая. Черты лица правильные, утонченные, кожа чистая. Глаза зеленые, но не яркие, а нейтрально - болотной зелени, задумчивые, волос  тонок и в спелую пшеницу, аккуратные губки подведены розовой помадою, что в облике показывалось некоторою прозрачностью. Особо привлекали глаза девушки. В обратность первой, они как бы желали отгородиться ото всего окружающего и к тому находились постоянно опущенными. Не цвет волос, так с неё можно образ иконный писать.

  Я про себя: - Да-а… Девочки ничего. Какую из них выбрал себе С…? Интересно, уже женщины или..?  Ну-к покажись, которая из вас грешна? Хм… надо понаблюдать. Шило не скрыть в мешке. А девки ничего, можно и голову потерять. На кого же придется моя обида, на кого обрушится вся моя внутренняя злоба? Хотя собственно все равно это.

  С некоторых пор я стал замечать за собою нехорошее в характере. Часто ищу причин обидеться и затем формирую, как отомстить. И месть чтобы была как можно изощрённее и непременно в слезу. Прав был один франтоватый курсант, с которым пришлось однажды пребыть под арестом в одной камере, высказав мнение, что я злой. Вот и теперь, ещё совсем не зная девушек, я тверд в решении обидеть одну.

  - Знакомьтесь, это Марина, указывая на шатенку, это Наташа – на блондинку.  А это А…й - представили меня девушкам.

  Довольно скоро выяснилось, что С… надеялся на дружбу с Мариной, но всего пару раз после собравшись компанией он откололся и я стал появляться девушкам в одиночестве. А спустя еще некоторое время само собою мои ухаживания установились Наташе. Марина же только изредка проводила время с нами, а в основном старалась оставить нас наедине.

 

  Май 1981 год. Первый отпуск. Е. Снеговская.

  Первый отпуск не оправдал ожиданий. Сонный Ейск обнимала ветреная, дождливая погода и кроме того ни одного из товарищей не нашлось. Потому, порадовав родителей всего неделей у родного очага, убыл в Симферополь. Межсезонье в Крыму так же скучно, как и на Северном Кавказе. Съездил в Ялту и Алушту. Насмотрелся на вереницы печалящихся курортников, делающих променады по набережным. Скушно. Вернулся. Пошатался по музеям, кино. Посидел в кафешках. Скушно. Много скушно, а отпуск долгий, северный. Возвратился в Ейск. К концу мая установилось тепло. Настроения прибавилось. После зимы море несколько оживилось. Появились первые загорающие, водную синь начали резать катера.

  В один из дней, возвращаясь от моря, забрёл в парк им. Калинина. Заброшенный маленький парк. Обычно события происходят в другом парке – им. Поддубного. А этот невзрачный и более пригоден для преступлений, нежели для проявлений любви. Но я почему-то забурился именно в этот парк. Часа пол сидел на лавочке с вычурной чугунной спинкою. И уже совсем собрался домой, как увидел идущую по ступеням девушку. Пропустить такую породу возможности не было никакой.

  Небесные ангелы, какой генофонд! Высокая, блондинка, глаза глубоко синие, несколько навыкат. Губы пухлые правильные, в алый мак. Естество прямо таки источает порок. Нет, проституткой она не была, но то, что её тело познало мужское внимание, не могло быть незамеченным. Не к возрасту по-женски раздавшиеся, плавно волнующиеся бедра брызжили этим фактом во все стороны.

  Плетусь за нею с приставаниями. Познакомились. Заболтались всякою безделицей. Девушка оказалась довольно начитанной и умела слушать. Когда я окончил пересказ Паустовского о воробье Пашке, она засмеялась и отметила, что не ожидала. Я же, чувствуя себя героем, выдал наизусть пару неповторимых Есенинских работ, затем перенёс её воображение в Бахчисарай к хану Гирею и его пленнице Марии чахнущей у кизилового куста, вскользь пробежался по полотнам Рембрандта, Тициана и Айвазовского. Заработав, таким образом, скупой аплодисмент, вызнал, наконец, её имя.

  - Е… Снеговская, - представилась она в улыбке.

  Господи, фамилия-то какая!... красивейшая фамилия! Княжеская, что ли. Более красивой женской фамилии вряд ли сыщется. Сама студентка, учится в Краснодарском педучилище. Живет в Широчанке, пригород Ейска. Жених в армии. Она скоро уезжает из города. Насовсем. Как только вернется суженый.

  В одном из кафе засиделись до поздней ночи, а затем, прихватив с собою бутылку «Старого замка» и плитку шоколада, отправились к пляжу. Разговаривая, долго бродили по песку. Уже под тускло светившими звездами предложил проводить её домой вдоль берега. Часа в три ночи песок под ногами сменился мелкими ракушками. Устроились и распили вино. Попробовал поцеловать прелестную собеседницу. Не отказала. Моим притязаниям на большее если и противилась немножко, то исключительно для проформы. Срываю батник, швыряю его в сторону и ...

  «Совершенно забыв что взял с собою (в угаре того не замечаю)выпадает удостоверение личности.  С этой утерей целая история образовалась. Самые благородные люди, известно, рыбаки,  дай Бог  им всем  здоровья. Подбирает такой вот рыбачок документ мой на берегу лимана и отправляет оказией в училище. В то время я, пришед в себя, обдумываю поход в комендатуру за справкой об утере документа. Параллельно этому мой документ благополучно прибывает в училище и попадает в руки бывшему ротному. Усердием командира удостоверение междугородным автобусом возвращается в Ейск. Я оперативно отыскан и мне вручается потеря.

  Большое всем спасибо.

  - Матушка, милый мой человечек, припадаю головою своей забубённою к ноженькам твоим и прошу прощения за нерадивого сына, за все твои пролитые слезы, за переживания и надрывы сердечка».  

  Домой вернулся с зарёй. Неимоверно жгло колени и локти. Оказалось, так ободрал их о ракушки, что кровь проявилась на штанинах вельветовых сенегальских «Родео» и на рукавах салатового пакистанского батника. Подумал о Снеговской - каково тогда ей? попробуй-ка обнаженной спиной на режущихся ракушках полежать. И ведь терпела же! Ах! женщины, женщины...

  - Е… Снеговская, в редком сне вы приходите ко мне. Спасибо вам за эти милые мгновения.

 

  Зима 1986 год. Месть первая.

  Авария на дизелях. Спросонок боец подал встречное напряжение. К «ядрёной Фене» повыгорали контакторы. Помещения к утру выстужены, холодина жуткая. К боевому посту набежало всякого начальства. Толкотня и ругань. Майоры, подполковники. Все при партбилетах. Все наглаженные, лощёные. Близко не подходят – брезгуют, боятся испачкаться. Ни один внутрь дизельной не зашел. Расставили холёные ручки в стороны, морды красные и смотрят не мигая. Стою перед ними как идиот. Бойцы выстроены в шеренгу, дрожат и выслушивают нотации. Чего с них взять, всё равно ничего не смогут, а эти вырядились как на парад. Тут последствия надо ликвидировать, устранять неисправности, а они на меня смотрят. Если что - лично я за дизеля не отвечаю. У вас рота ремонта и материального обслуживания имеется в двадцать рыл. Интересно, как они собираются воевать? когда будут бомбить, они тоже так стоять будут? Окоп это вам не паркетный пол в банкетной зале. Ладно, хрен с вами горе-вояки. Куда министр обороны смотрит. Не вооруженные силы, а комплект ухоженных манекенов.

  Набираю гаечных ключей и забираюсь в ад. Через пару минут от черта неотличим. В дизельной грязища, темень и воняет соляркой. В буквальном смысле отдираю приплавленные разъемы от генераторов. Обрезаю их. Кабели раскладываю так, чтобы не перепутать, где какой был. Выбираюсь из дизельной. Надо лезть в ЗИП – снятые разъемы не пригодны. Партийная шобла повеселела. Посыпались вопросы – что да как, сколько нужно времени на восстановление? Из принципа молчу. Они злятся. Пусть себе злятся. Что я, летюха, им отвечу. Как будет, так оно и будет. Может и не получится заделать ваши еб… е разъемы. Сам ведь ни разу не делал. Наиболее ретивый майор всё-таки достал. Не хотелось ссориться, но этот начал: - «ко мне, товарищ лейтенант, встаньте как положено, отвечайте старшему по званию»…

  Думаю: - "Ну, сука, подожди, с меня станется. Припомню я тебе это не к месту уставное «встаньте как положено»". Будто не видит, что я замёрз как распоследняя падла, весь в копоти и мазуте.

  Отвечаю, с желанием послать по известному адресу: - Дизеля, товарищ майор, не мои, могу вообще бросить всё это занятие.

  Вовремя вмешивается другой офицер и отводит этого в сторону, что-то втолковывая ему.

  Битый час трясусь в дизельной, в полутьме заделывая разъемы. Затем беру трёх бойцов и они оперативно наводят мало-мальски порядок. Вытаскивают какие-то провода, железки, банки, тряпки. Подметают пол. Затем с дизелистом пускаем первый мотор. Рёв, ни хрена не слышно, генератор не возбуждается. Глушим его. Запускаем второй. Ура-а! Повезло. Этот выдает электричество. Появляется свет и заметно теплеет. Штабные работнички сразу же нас ставят в строй. И начинается: сначала бойцам нотация; мне очередной выговор; затем постановка задач – мне не отлучаться без команды и заниматься ремонтом пока не восстановлю генератор. Скромное упоминание, что дизеля вовсе не мои пропускается мимо ушей. Довод один – задачу слышали? – выполняйте.

  Сутки вычеркнул из жизни. Провонялся солярой на месяц вперёд. Одна радость – двигатель оказался исправным, а генератор я смог восстановить. Поломка была серьезная, но не критическая. После его запуска с позиции не отпускали ещё сутки. Им там по барабану принимал ты пищу или нет, спал ли, мылся ли.

  Но всему свой срок. Множественные проверки закончились. Частые посетители аварийного боевого поста постепенно растаяли. Чай с солдатскими сухарями и сырой матрас осточертели. Дизельная очухалась, резервирование восстановлено. Наконец-то меня отпускают отдохнуть. Ещё до вечера сижу на боевом посту. Своим ходом грязным не поедешь, поэтому вояж в город приурочиваю к смене караула. Газ-66, выделенный под караул, единственный способ попасть в город.

  После этого события проходит пара недель. Находясь в городке вояжирую в местный военторг за снедью. Смотрю, приятная особа старается затащить коляску с ребенком на ступени подъезда. Подошел помочь. Не красавица, но приятная, домашняя что ли. Лет примерно 26-ти. Вид слегка болезненный – под глазами мешочки с синевой определяются. Голос ангельский. Помог молодке и она растворилась в дверном проеме. Зашел в магазин. Пока туда-сюда прошло минут десять. Выхожу и ах! снова вижу её. А рядом, к моему изумлению, кто бы вы думали - недавний мой враг, тот самый ненавистный майор с этикетки. Оказалось она ему женою приходится. Ну дела-а…

  Характер вот свой до сих пор разобрать не могу. При всей моей мягкости, порою и через край, редкий раз просыпается во мне ястреб, бросившийся на жертву. И ничего поделать с собою не могу - пока жертву не сцапаю, меня не остановить. Не спущу и всё тут. Почему такое - не понимаю.

  Делаю ставку на измор. Начал я с нею искать встречи. Всякий раз, когда обнаруживал её, старался попасться ей на глаза. Множество раз неприлично наклеивал на неё долгий свой взор. А взгляд у меня тяжелый, особенно когда мне нужно. Про таких услышишь - кладёт взгляд. Как-то выхожу за угол дома, навстречу она с коляской. Встретились, она увидела и вроде как оторопела, в замешательство впала. Глаза опустила. Смущена. Эге, - думаю, - попалась утица, не уйтить таперича тебе - пропал майор.

  - Здрасте, не помочь – улыбнулся я, а сам расстарался самой что ни есть тяжестью, прям к земле стараюсь её глазами пригнуть.

  - Здравствуйте, да нет, там теперь пружину сняли с двери, я сама – опустила она глаза, а пальчики-то в коляску вцепились, и видно – посинели и нервно так подрагивают.

  - Ну ладно тогда, до свидания.

  - До свидания.

  И разошлись. Отпустил я её в тот раз на свободу. И так достаточно взором помучил. Но скоро вышла майору командировка. Умотал он на три дня из городка. Тут я будто вспыхнул сухою берестою от огня. Службу к монахам забросил, а сам что ни минута её караулю. Всё время её определяю. Трудно она мне досталась, но как понял, что жертва сплетни пуще чумы боится, тут и разговорил бабенку. Дождался ночи, усмотрел, как только её последнее окошко потухло, и шасть в подъезд. Знаю заснуть за пару минут невозможно. В звонок не стал, а тихо так в дверь; тук-тук. Слышу, подошла и тоже тихо-тихо:

  - Кто?

- Я, - отвечаю, а у самого в горле комок.

- Вы?

  О, думаю, надо же. Не кто там? спросила, а утвердительно – вы? Значит, ждала и знает кого - верный знак, что моя берёт.

  - Я, - шепчу, - открой.

  Сначала долго колеблется. По всему переживает сильно девка, чувствую.

  - Открой, увидят ещё ненароком.

  После некоторой паузы всё ж впустила. Наверняка напутавшись в размышлениях. Расположились на кухне. Окошко зашторено, свет не включали. Дитё спит себе, посапывает в соседней комнатке. Не тронул я в тот раз и взором пытку не устраивал. Просто говорили всячину до рассвета и руки её бархатные ластил. У двери в губы поцеловал её нежно, как только мог. Ох, и вкусная бабенка оказалась! Я вам доложу. Редко вкусную стрельнешь, редко. А эта вкусная, деликатес. Не отказала она. И завязалась у нас любовь. Интересная любовь. Мечется лишь меж нами взорами да улыбками, а словно понимаешь об чем речь. Градус поднимается. Как столкнемся – прямо полыхнем оба зарею. Я её взором припечатаю, а она глазки опустит. Уж весна на носу, а мы друг дружку не понюхали, всё порознь.

  Но Бог есть видно. Кому, что там ни положено - подаст. Убрал он с грешного нашего пути майора. Отозвали его в Хабаровск на новое назначение. Пошел вверх по служебной лестнице. Вот пока он там устраивался да жилье в порядок приводил, мы и снюхались с нею окончательно. Как раз пурга была затяжная. В такую пору в путь не пустишься. Ночь нам была предоставлена. Пришел я к ней. Еле дождался темноты. До утра мы миловались. До самого рассвета я нежничал с нею. Утомил её ласкою бражной, а она в ответ будто по матерински принимала. Вся как пудинг мягкая. А как посерело, меня и понесло. Уставшую её на диване расположил, признаюсь, в откровенной позе. Смущалась, конечно. Взял за волосы, отвёл ей голову назад, другою рукой спину прогнул и ну неистовать. Она сначала вроде вырваться. Куда там. Тогда давай она вскоре стонать, а как затрясло её, вскрикнула первый раз, да громко так. Стены бетонные, – думаю,- услышат ведь. Я скромницу тут же ручку свою прикусывать выучил, дабы такие проявления приглушать. Освободил я свою пленницу, когда у неё руки в локтях подломились - совсем уж держаться не могла. В зашторенное окно свет серый бьется. Лежит передо мною нагая, словно из серебра отлитая, а саму колотит, как ознобом при лихорадке, и живот как судорожно втягивается. Вкусная женщина, без придури. И до ласки честно открытая.

  Приходил я к ней ещё дважды. На следующую ночь пришел. До самого рассвета не пускала. То ли стыдилась вчерашнего, то ли ещё какая причина была. Не знаю. Всю ночь под дверьми уговаривал кралю, ноги исстоял.  Добрался до неё только ранним утром. Еле уговорил на порог впустить. В тот раз не стал хамствовать. Случившуюся короткую близость скромно оформил, без всякостей. Всё честь по чести.

  А последний раз свиделись пару дней спустя от этого. Пурга на убыль пошла. Пришел я, как обычно. Пустила сразу. Горит вся, будто печь раскаленная, в глазах слезы и шепчет – «Что ты со мною делаешь?» Я в ответ нежности ей разливаю разные. Так в ласке и легли мы в кровать. А светать стало, я за своё. Всё как в первую ночь повторил. И будто чувствовал, что последний раз видимся. Дал ей малую передышку, а потом поднял с дивана. Стоим друг перед дружкою – со стороны глянуть дева благородных кровей и басурманин неприкаянный. Зацеловал я её стоящую. От самых ноженек и до шеи лебединой зацеловал. Потом развернул спиною к себе. На ушко слова нежные шепчу, а сам к дивану подталкиваю девку, да клоню к непристойному. Она только и выдохнула:- «Зачем?». Я в ответ сильнее ласкою пролился.

  Уж не знаю, что там с мыслями её случилось, только сама она на диване расположилась, как того я хотел. Не канючилась.

  В азарте собрал я в кулак волосы еёные в жгут тугой, крепко ухватил, и как голову запрокинул ей назад, подстрекнула меня нелёгкая приложиться ладонью пониже спины бабёнке, что отливала фаянсом высшей пробы. Звонко приложился, аж отпечаток розовым проявился. Ну, думаю – «финита ля комедия». Перебрал. Сейчас начнётся. Подивила она меня в тот раз, шибко подивила. От шлепка вздрогнула, замерла на мгновение и вдруг ноги разводить. Да широко так развела. Опустилась на локотки свои фарфоровые и спину прогнула. На, мол, всю такую, какой создана природою; получай желаемое, коль хозяином подрядился.

  Сломалась бабенка, проняло её любовью нашей. Всё своё потаенное моему взору явила. Ухоженное потаённое, скажу, вызревшее и в совершенной гармонии. Будто кто библию передо мною разверз. Сердце у меня к горлу подскочило и ну трепыхать, а в глаза кровь ударила. Крепко спаялись мы и в неистовство впали, пока в измождении на диван не повалились. Лежим с нею; мокрые от пота оба и любовью пахнем. Воздух вокруг нас густой, будто желе какое. Она притихла, только дёрнет иной раз телом. Я же, как паровоз дышу, унять сердце никак не могу. Очнул нас ребёнок – закряхтел, завозюкался. В щель свет яркий натекает. Слышно, по улице люди пошли. Я в ванную под ледяной душ метнулся; она в халатик и к дитю. Расстались мы с нею, застыв на пороге в долгом поцелуе.

  Позже я несколько клял себя за озлобление на того майора. Присушила скука по прошедшему, и забрался я однажды в те места, где военный городок стоял, где годки мои молодые буйствовали и сгорали. А там одни развалины; только березовая поросль под голубым небом и обломки плит. Стою, смотрю на руины; и словно кто тайный мне венец на голову из упрёков сотканный уложил. Подумалось – "может, и напрасно я так сделал". Под ложечкой защемило. Но погодя отпустило всё же.

  А Ольгу - красавицу Ольгой звали, царственным именем была наречена, - не жалею. Что Богом положено, не минуешь. Распили мы с нею преподнесенную небесами чашу вина любовного, а вторую никто не поднёс. Значит, так тому и быть. Случись это в другие времена точно бы быть дуэли с майором. Страсть не утаишь, как ни старайся.

  А потом она уехала и навсегда пропала из моей жизни. Отомстил я майору за обиду свою. Вкусно отомстил.

 

1986 год.  Наташа.

  Всё-таки пакостная вещь служба военная. Ничего пакостнее нету, разве только смерть от удушения. От того и стреляются иной раз офицеры в наряде отбывая. И как назло погоды стоят такие дивные, что сердце замирает. В нос летом шибает: зелень глаза ест, клумбы разукрасились цветами, тротуары усыпаны тополиным пухом, темнеет поздно, в парках птички тилиньканья разливают.

  У девчонок после работы на фабрике уйма свободного времени и, более того, два выходных, а тут пока вырвешься из части, всё на свете профукаешь. Только что ночи в полном твоем распоряжении и то редкие. Какая будет дожидаться такого жениха?

  Помнится июльская суббота. На улице Орехова возле общежития я объявился по служебным меркам довольно поздно. День был в той поре, когда жара начинает клубиться над асфальтом – время клонится к обеду. В тот раз один я был. С… не пожелал свидания, причин тому не припомню. С… вообще была присуща некоторая странность характера, что может один случай раскрыть.

  Имелась у С… одна пассия. Спал он с нею, и я был с этою дамочкой знаком, ибо когда он приводил её мне приходилось искать ночлега в казарме. Ничего не скажу – красивая женщина, хоть вкуса не моего абсолютно. Я больше мастак по части кротких из ихнего племени, а эта шибко боевая была. К таким я прохладен.

  Пришел срок – расстанься они беспричинно. А тут случись ему отбыть в отпуск к маменьке. А отпуска у нас долгие, с северными днями к основному.

Глубокий вечер. Болея одиночеством, как-то уже прилёг я и уснуть приготовился – тут стучат. Думал, что посыльный прибежал. Открываю дверь – она стоит:

- Можно?

- Заходи, только С… нету, он в отпуск уехал и надолго, - говорю, натягивая трико.

- А у нас с ним всё, он разве не говорил? – проходя в комнату и устраиваясь на табурете.

- Да нет, но я как бы и так это понял – отвечаю, и думаю – «чё делать?». Чай будешь, есть сгу'щенное молоко, к нему печенье? – скромно предлагаю.

- Ты тоже такой, как он? – перебравшись с табурета на угол моей кровати, выдает она.

- В каком это смысле? – удивляюсь.

- А он ничего не рассказывал? – пропела.

  Я даже несколько опешил: – А чё он должен был рассказать? – а в голове уйма дурацкого закружилась.  

- У нас с ним было…

- А ты про это! и чё тут такого-то?  Было и было. У кого не было? – смотрю и жду сюрприза; не обрюхатил ли эту прошм…ку стервец молчаливый.

- Да он со странностями, - говорит она.

-…? - вопросительно взираю на диву.

  - Да тоже, как ни приведёт в гости, всё предлагает: - чай давай пить да чай,  чай да чай. Месяц как дура была. Думала ненормальный какой-то. А, после как у нас получилось, ну процесс известный, он вдруг вскочил и начал гири среди ночи поднимать и от полу отжиматься возле кровати.

  Тут я не сдержался. Ржал, пока мышцы живота и рот не заболели. Вдобавок, когда начал успокаиваться, срываясь на смех, ляпнул: - это, наверное, у него такая реакция от радости, - и сам ещё пуще от глупости своей зашелся. Редко удается так поржать. Редко.

  Грешен я перед товарищем. В ту ночь грех и взял на душу. Засиделись мы в беседе, и осталась она ночевать. Само по себе сговорилось у нас – легли вместе. Напористая дамочка была, очень самостоятельная в тайном деле. Уговаривать её нужным не оказалось. Не люблю я таких – неинтересно, когда всё просто.

  Наутро я гирь не поднимал, хотя покоились они в углу: обе пудовые в черный цвет.  И от полу я тоже не отжимался. Мало ли, ещё обо мне нажалуется С… .

 

   Но вернёмся к нашей героине. В фойе столик дежурной по общежитию пустовал. Часов в одиннадцать утра, когда я потревожил дверь нужной комнаты неожиданным стуком, оказалось подруги спали.  Предложение сходить в кинотеатр, девушки отвергли. Но после недолгих прений Наташа дала согласие погулять.  Марина появляться наотрез отказалась. Пришлось более часу нарезать круги вокруг здания, ожидая девушку. Уже, было, надежда угасать стала, как на ступенях появилась она. Выражение такое, словно недовольна чем-то.

- Привет, - говорю ей, а сам стараюсь понять её думки.

- Привет, - ровным с хрипотцой голосом отвечает и взор вниз.

- Может, всё-таки в кино сходим? – робко повторяю предложение.

- Не хочется, - говорит.

- Тогда в парк?

- Не знаю.

  И тронулись мы вдоль улицы потихоньку. Что ни скажу – нет, не надо, не хочется. Без настроения девица и всё тут - неразъяснимая загадка. В голове пролетает - «дело ваше швах, господин хороший». Ни попить не желает, ни мороженым остудиться от зноя. Идёт себе, головку опустила. Только и теребит голубой поясок сарафанный.  Ти-и-и-хая.  Спасу нет.

Завлекаю её разговором, а сам думку гадаю. – «Кто же ты на самом деле? Уж такая скромница, или прикидываешься? Познала ли ты ласку мужскую или в монашках сидишь?»

  Определить жажду где настоящее в ней, а где вывеска. Глаза её стараюсь ловить, походку высматриваю, в улыбке ищу - ничего определенного. Время идёт, а ни черта не понятно. Будто водица родниковая. Вроде и ласковая, а камень точит. Непонятная девка, ох! непонятная. Ну, погоди, дознаюсь я твоей сущности, тогда держись!

  Настырный я был в то время. Видел, что неприятна Наташе прогулка эта, а прилип, что тот репей к штанине. Часа два водил её по улицам. И потихоньку, помаленьку кое-что выудил из неё, хоть и не разговорил особо.

   «Эти женщины - чистой воды "темнило в яме". Спросил один раз я сошедшего с дистанции, но очень опытного в прошлом женолюба – « Митрич, вот много вы девиц пощупали, а как вы разбираете женщин на предмет понимания?»  - « Эх, малый! Сатанинское семя всё их понимание. Поди, пойми нутро ихнее. Иной раз не баба, а камнелом: ручищи, что те захваты кузнечные, с лица - рыцарь, характера мужского, талию не обоймёшь; а тронь такую, прижми в укромном местечке на листве прелой – вся так и зайдется припадком малярийным. В удовольствии с такою захлебнёшься. По утру пьян от любви задами пробираешься. А иная мамзеля, что та тростинка. Мордашка смазливая, поясницу щелчком перешибёшь, ущипнёшь - отпрянет, будто током её садануло. А ночкою заманишь её в стог да расположишь  - и ни чего в ответ. До зари жнёшь плоть ейную, аж глаза на лоб лезут.  А ей хоть бы хны. Лежит себе ничком, зенки в небо уставит и всего. Расстаёшься с такою, а в ответ улыбка постная и взор пустой, что колодец высохший. И на душе погано-погано. Не дай Бог кому спытать. Черт знает что, а не любовь получится. Домой вертаешься со стыдом, будто голым на люди попался. Жене в глаза никаких сил нету глянуть. Тут и думай, что у них в головах сидит, у баб энтих? Такие, брат, дела.»…

  Начал всё же проливаться свет на тайну с именем Наташа.  С трудом, я скажу, происходило это его действие, будто сквозь густой туман фонарик с плохою батареей включили. Но хоть посерело, и за то спасибо.

  Родилась и детство своё Наташа провела в деревеньке под Йошкар-Олой. Отец местный, мама приезжая. Брат есть меньшой. Окончила в городе техникум. Только всего и узнал. Мало конечно, но победы в любовном деле не упустил. Обозначила она под конец, что не против встреч со мною.  Я же в ответ обрисовал, что несчастно зависим от времени и появляться к ней буду, как придётся: служба, мол, такая попалась, начальство строгое.

  И начал я охотить девку.  Всякую минуту ей дарю, на любой возможности скрадываю. Через любые преграды приручаю к себе. То средь бела дня на фабрику нагряну; вызову её на проходную, уединимся, и разговоры ведём, пока подруга не прибежит за нею. То в парке на лавочке часы вечерние сжигаем, а в безветрие набережную «челнокуем» до самых звезд. Когда зорьку вечернюю проводим в разговоре у подъезда и звездочки встретим. Так и перекатилися с нею в август.

  Службу в запустение привёл частыми отлучками. Командир шибко осерчал. Ему хвоста накрутили за отказы техники, он «полкана» спустил на меня в отместку. Нагоняй обернулся физическим выражением в виде казарменного положения. Неделю прожил на боевом посту.  Выскочу в нужник, а над головою месяц в серебре, а другой раз оставлю бункер, а кругом день глаза слепит. С лихвой оплатил я небрежность к службе. В ночные часы, как телефон затихнет и солдаты уснут, лежу и мысли различным образом кручу. Иной раз так их прочитаю, потом вроде наизнанку выверну. Всё Наталью угадываю. Какая-то осторожность в ней засела. Не могу в толк взять –недоверие это или боязнь чего-то? И раз от разу одинаковая. Ни плавность движений не изменит, ни разного отпечатка в лице не увидишь. И взор всё в ноги кладёт, таит глаза и всё тут.

  И задумалось мне влюбить девку. По самому, какое только бывает настоящему влюбить.

 

Июнь 1982г. Казачьи Ла'гери.

  Двое суток личный состав батальонов собирался: готовил оружие, форму и намеривал различную амуницию; а рано утром училище на целую неделю убыло на занятия в Казачьи Лагери. В стенах заведения остались ответственные офицеры и курсанты, кому определено на время полевых занятий тащить внутреннюю службу в подразделениях. Так оказалось, что этот день я влачил груз обязанностей дневального по роте, и только вечером сменялся. Поэтому и отстал от курса. Предстояло переночевать в опустевшей казарме и на следующее утро электричкой в составе сборной таких же обормотов отправиться вдогонку батальонам.  ФэН тоже оказался среди отставших; он стоически переживал тяготы последних часов наряда, прячась за всевозможными углами от назойливого прапорщика - только в курсантской столовой.

  За ужином увиделись. Поболтали о малостоящем на отвлеченные темы и увалились спать. Наутро плохо организованным сборищем спускаемся к вокзалу. Контроль ослаблен и ФэН предлагает заскочить к его знакомой в парикмахерскую, что в квартале от вокзала. Когда подошли, говорю: - Ты иди, я с вещмешками подожду у крыльца.

  Федька надолго пропадает за стеклянной дверью. Подумалось – «может ну его к ляху, потопал-ка я, наверное, на электричку». Пока колебался, он выходит. Рожа у него счастливейшая, и зовёт внутрь. Заходим, волоча каждый свой вещмешок . Кроме самих парикмахерш,  двух женщин лет под тридцать, ни души. Жрицы красоты смеются, осматривая вещмешки. Даже ФэН против них смотрится мальчишкой. Получается я вовсе ребенок в подобном соотношении. Заметно смущаясь, знакомимся.

  - Ну, что припьём и выкрутимся? – обращается ко мне, хитро улыбнувшись, ФэН; подобным образом он определяет погулять на полную.

  В ответ издаю нечто неопределенное, сомневаясь в правильности происходящего.  Женщины всё время смеются и перешептываются, что еще более смущает. Мои уши горят.  Федька, видя, что едва склеенная компания готова вот-вот развалиться, изрекает: - Не вижу радости на ваших лицах! не переживайте так, - обращается к дамам и указывая на меня глазами, - он опытный, не подведёт. Я краснею с головы до пят; дамы с новой силой заходятся смехом. А Федьку уже понесло, и он излагает присутствующим план действий. Оказывается: «девочки» спокойненько работают себе до пяти вечера, а мы за это время забираем «Ниву», Федькиным папашей запертую в гараже, накупаем закуси, вина и к ним. На этот раз «Нива» в станице и нам предстоит её угнать у родителя. Гараж в почти ста километрах от города и в противоположную сторону Казачьим Лагерям. Но воспротивиться Федьке не удается, он гениальным образом гасит все мои сомнения, обещая наслаждения с арабским шиком. В самый разгар дня машина классическим образом выкрадена у доверчивого папаши, вино и продукты куплены. Арабский шик в понимании любителя крепленых вин уместился в четыре бутылки портвейна «Кавказ».

  Шесть вечера. Женщины расположились на заднем сидении, перешептываются; я на переднем пассажирском держу на коленях исходящий на нет прокуренным голосом Пугачихи магнитофон. Радостный Федька выкрикивает: - Поехали-и-и!

  Машина, недолго покрутившись по улочкам города, выскакивает на трассу и несется к его знакомым на базу отдыха у реки Маныч.

  Небо будто прозрачная кисея – ни облачка. По обеим сторонам, за пирамидальными тополями вдоль дороги, стоит стеной кукуруза, а далее горизонт выжелтили нескончаемые поля подсолнечника. Три часа спустя поля сменяются рыжей степью с беспокойными переливами ковыля. Вдалеке слева по оржавленному простору замечается несколько дерев маслины и вытянутые темно-зеленые пятна – это у воды буйствуют заросли рогоза. То, что здесь называют маслинами не совсем правильно. На самом деле это лох серебристый. Местные казачонки в сезон вызревания на нём ягоды любят лакомиться с этих кустов.  Плоды лоха схожи с известными маслинами, но они отчаянно мелки и вкуса совсем другого.  В спелости они покрыты белым налетом и имеют  рыхлую сладкую мякоть, за что и почитаемы так детворой.

  Про себя отмечаю: - значит где-то там речка. И точно, немного погодя взору попадается тонкая отсвечивающая сталью полоска. А уже час после любования степными пейзажами мы довольно опьяневшие разводим на берегу Маныча костер. Затем, в опустившихся сумерках, голося и смеясь, толпой купаемся в приветливых его водах, поднимая вонючую муть со склизкого дна.

  Стемнело. Несмотря на азартные переговоры и знакомого сторожа, база отдыха шумным непрошеным гостям не очень благоволила и номеров не предоставила. От этого гоп-компании даже некоторым образом протрезвелось. Все участники сабантуя мгновенно скисли, кроме затейника. У Федьки всегда есть запасной вариант – гостеприимная степь. Забираемся в «Ниву»; час тряски и мы на месте. Вверху звезды, по правую сторону вьется черная лесопосадка, слева красноватая нить горизонта, под ногами трава. Магнитофон оглашает безграничные просторы неряшливой музыкой. Настроение «швах». Последняя бутылка «Кавказа» была прикончена на посошок. Но ФэН не унывает. Распахнутый им багажник являет тоскующей компании трехлитровую банку самогона, куски жареного сома, перья зеленого лука; и когда успел? Полчаса и все опять пьяны. Я дважды убегаю в заросли блевать; сом явно не согласен с новым местом жительства и не уживается во мне. Желудки остальных оказались крепче.

  Час ночи. Самая пора плотских утех, но образуется заминочка. Которую из дам определяли мне – ни в какую. Федя отводит неуверенно стоящих русалок в сторону, и там ведутся едва слышимые долгие переговоры. По возвращении под остатки рыбы и бестолковый разговор накатили по паре стопок самогона. Сориентировавшись в кондиции дам, ФэН уводит предназначенную прежде мне в степные глубины. Я, уже получив некоторый опыт, не долго думая увожу в другую сторону оставшееся. С которой теперь я - признается, что сразу была не против этого со мною, но Федька к ней прилип, как банный лист.

  Для первого знакомства у нас неплохо вышло. Полчаса позже компания снова объединяется у «Нивы». Бабы пьяны, раскраснелись  и слегка растрепаны.  Мы с Федькой пьяны и счастливы. Самогона еще полбанки. На радостях упиваемся до слюней. Веселие доходит до крайней точки. Под арабесочный скулёж вальсируем, вжавшись в подруг, и по очереди уединяемся блевать: мы произнося – «пардон», дамы – «ой, я на минутку».  Неожиданно, с новой песней ФэН перехватывает мою даму и на половине забавного танца уводит её за машину, дав понять, что от задуманного не желает отказываться. Метил то этот кречет её сразу. Вынужденно и недолго думая, я взваливаю на плечо, отказавшую было мне сначала, будто чувал с зерном и нетвердой походкой волоку её вдаль. Шагов через двадцать выдыхаюсь и валюсь вместе с нею. На траве образуется короткая борьба нравов и случается долгая-долгая близость, чему способствовал самогон и к тому времени уже изрядная опустошенность, вызванная первой партнершей. Когда разгоряченные одевались, обнаруживается пропажа и, остывая от любви, мы с нею долго ищем в траве босоножек. Видно она не так сильно расстроена тем, что проиграла борьбу за нравственность, как утерей туфли. Когда находится пропажа, настроения прибавляется. Уже возвращаясь к машине, понимаю, что с ней ощущения были почему-то ярче.

  В Казачьих Лагерях объявляемся с Федькой к вечеру.  Бывает ли более счастья курсанту, который, хорошенько погуляв, избежал наказания? Мы избежали. В общей суматохе первых дней полевых занятий наше отсутствие оказалось незамеченным. ФэН в тот раз высказал мне, что я перестраховщик и вообще зря опасался - можно было преспокойно ещё денёк «повыкручиваться». Но кто же знал, что отцам командирам не до нас?

 

Август, год 1986.

  Только службу подтянул, а тут суббота как раз образовалась. Техника что те швейцарские часики, начальство оттаяло, в наряд не загудел; я - всё к «ядрёной Фене» и в город к зазнобе. В час управился с дорогой. Захожу, а С… оказывается дома, и куда-то намылился. Ухоженный такой, штаны отутюжены, от парфюма аж в горле першит.

- Красаве'ц! – восклицаю, - куда это мы собрались?

- На Дзёмги. К барышням, куда же ещё.

Я удивлен. Редко в С… отыщется подобное настроение.

  А как же я? – задаю вопрос и вижу, серая тень коснулась его чела. – Так что? – не отстаю.

- Ну, собирайся тоже, - совершенно невесело он мне.

- Тогда пятнадцать минут жди, - начинаю насвистывать легкий  опереточный мотивчик…

   Гуляем компанией. По настроению С… до меня доходит, что он желал бы с Мариной тет-а-тет побыть, а я расстроил его планы. По мне бы, если честно, тоже бы с Наташею уединиться. Но повинуюсь негласному желанию девушек провести вечер вместе. Проголодавшись в улицах, предлагаю всем зайти в столовую и подкрепиться. – Мы только второе покушаем, - успокаиваю присутствующих. Девушки зарделись. Чувствуется, что смущены, но, в конце концов, соглашаются. Садимся таким порядком: по правую руку от меня Наташа, затем Марина и далее приспособился С… .

  Отмечаю аккуратность с какою принимают пищу девочки. Но в то время, как Марина кушает с аппетитом, Наташа относится к еде с некоторой  вялостью или даже небрежением. Я как раз напротив Марины и разглядываю кисти её рук, являющие взору отголосок эпохи возрождения в мраморе.  От прекрасного зрелища отвлекает пристальный Наташин взгляд. В ответ ретируюсь, ругая себя: - разве дозволены подобные ошибки? Но уже через минуту отмечаю прекрасную жемчужного перелива эмаль на зубах Марины в противность Наташиным мелким зубкам, с одним потемневшим, что обнажается при улыбке вторым слева. Марину можно запросто сочесть за летний день, в то время как в Наташе  обжилась осень. Наблюдать осень в женщинах мне много ближе.

  За столиком ощущается общая неловкость. Дабы развеять гнетущее состояние, начинаю шутить. В одну из фраз Марина начинает смеяться, да так, что невольно спрашиваю: - Ты что, смешинку проглотила?

  Вопрос приходится в тот момент, когда Марина набирает из стакана полный рот молока. Приступ истерического смеха мгновенен. Из безвыходности она молниеносно приседает под стол и дает волю чувству, расплескивая содержимое рта. Смех с молоком брызжет во все стороны. Не сразу поняв, в чем дело мы разом заглядываем под стол. Мой взор упирается в Маринину ножку, заключенную в бежевый босоножек. Отмечаю ухоженность и одновременно, что её ноготь на большом пальце довольно крепок. Такие мне не нравятся. Что-то из прошлого, обезьянье в крепких ногтях, когда они использовались для защиты и нападения, потому женщин я люблю, когда этот предмет у них тонок. Тут же перевожу глаза на Наташины ноги; срабатывает эффект сравнивания. Осечка – на ней закрытая обувь.

  - Успокойся, - строго говорит ей Наташа, и тут же ко мне, - она всегда такая, аж стыдно.  - У, однако, как мы умеем, - мысленно удивился внезапному преображению тихони я, а вслух – ну и ничего такого, разве плохо когда человек смеется.

  Марина выбирается из-под стола и выбегает в фойе, Наташа вслед за ней. Проходит минут пять. Наташа и раскрасневшаяся виновница паузы наконец возвращаются и садятся за стол. Непосредственность Марины подкупает.  Даже мелькнула мысль: - а не переметнуться ли мне к ней в ухаживаниях? И тут же сам себе ответил: - Нет, дело не такое; из Марины, до'лжно, жена получится, и полагаю, хорошая жена. Но для того, чтобы выместить зло, подобные характеры не предназначены. Неуёмный оптимизм не позволит обладателю оного выстрадать чувство. Обида, несомненно, иметь место будет и, что скорее всего, непрощаемая. А вот страданию на подобной почве не взойти.  Какова же в таком случае цена мести, если человек не станет убиваться? Да и мысли мои пока, собственно, не заняты женитьбой.

  Вывод напросился сам собою: девчонка очень интересна в смысле кандидатуры в жены, но к задуманному вовсе не подходит. Во мне уже бушевал хищник, и остановить себя я уже не мог.  - Наташа цель моих переживаний, Наташа, - говорю себе и ах! Немного погодя делаю грубейшую оплошность, чуть было не испортившую всё дело.

  Как вышли из столовой и двинулись аллеей, меня понесло. Сочтя эскорт за приличную слушательскую аудиторию я ни с того ни с сего обрушил на их головы «ниагар» слов. И что интересно, ни капли ведь спиртного. Трактаты, которые мы когда-то с ФэНом плели противоположному полу, нескончаемым потоком полились из моих уст. Сначала я обратил внимание барышень на окружающее. Когда обзор закончился, я тут же погрузил слушательниц в мир игры света и теней Архипа Куинджи. Не дав им опомниться, возле первой попавшейся лужи я увлеченно поведал непритязательной публике о картине Клода Моне «Японский мостик» и её вариациях в разной палитре. Как только источник показался испитым, с усердием окунулся в литературу. Перебрав любовные романы, в которые с ловкостью фокусника вплетались выдержки из детективов Чейза и Гарднера, я с азартом принялся трепать за холку классиков. Голсуорси со своей «Сагой о Форсайтах» был безжалостно низложен. С Достоевского взять было нечего, ибо предложенный им литературе слог хоть и был гениален, но слыл малопонятным простолюдинам. Лев Толстой в моей подаче был уныл, за что и был растерзан, как известная грелка беспардонным Тузиком.  Исчерпав себя в хитросплетениях прозаического клубка, я уцепился в горло поэзии, расстелив перед опешившими созерцателями панно, небрежно сотканное из неповторимых строк. Когда же я попытался объяснить компании имаженистов и наклонности акмеизма, то забрёл в безвылазный тупик. После с ошеломляющей внезапностью моя мысль перескочила на исторические артефакты, но основательно запутавшись между Каирских пирамид, тут же переметнулась к точным наукам. Недолго поблукав в лабиринтах гипотез, она, наткнувшись на цветочную клумбу с порхающими бабочками, оседлала ботанику…

  Я совсем не понимал, насколько отчаянно глуп на фоне незатейливого мирка этих людей. Остановился я лишь тогда, когда в одной из пауз на меня навалилась гнетущая тишина. С… держал рот приоткрытым и тупо смотрел куда-то вдаль, Наташа, как обычно искала в ногах, а Марина шла, бессмысленно уставившись на подругу.  Этим и закончилось почти роковое свидание. Вкруг виноват был я.

  Позже я корил себя: - К чему эти высшие материи на свидании? Если ты от безделья лопатил журнальные подшивки и библиотеки, разве другие обязаны? Может большинство просто созерцает действительность и радуется этому. Вон как Марина, например, хапает взором мир ломтями, пьёт залпом радость бытия, и чего ещё-то. Что им вникать, как вылупляется птенец из яйца или пчела запечатывает в соту мёд? До действия ли им Луны на застенчивые океаны?  Они просто смотрят вокруг себя: травка, цветочки, тополя, в верхушках которых качаются сорочьи гнезда и не более.  Для них облака-то всегда одинаковые. Просто живут люди и всё. А ты, болван, давай природе внутренности при них выворачивать. И зачем? Ну, не читали они книг и чего в этом? По барабану им, как из куколки бабочка получается и как кислород поступает в кровь. Принимай их такими, как они есть. А если забрался от дури своей повыше, так опустись к ним. Не ангел же. Кому нужны твои познания? Идиот!!!

  Уже неделю не виделся с Наташей.  Сначала ответственным назначили, потом были трехдневные учения. После злополучного свидания между нами с C… пробежала черная кошка. Отношения натянутые. Осведомил его, что в ближайшее время съеду с квартиры.

  Нынче стою в наряде. Час ночи, дежурка.  С этого времени и до команды «Подъем!» часть словно вымирает. Есть времени поразмышлять. Люблю эту пору, отвлекать от дум некому.

  Из скуки задумался о тех, которым свойственно стреляться. Подумалось: - Из чего эти люди исходят? Чем же так можно убиваться, так надорвать сердце, чтобы пустить в висок пулю, оставя маменьку долгие годы орошать слезами фотографию сына? Одно дело благородный спор или игра. Эти вещи святые. Понятна и дуэль, где на карту поставлена честь. Но стреляться из-за чувства к женщине, чувства, которому со временем свойственно меняться, а тем паче из-за обычной бабы – извините меня, не понимаю. А не так давно зачитывали приказ по войскам; где-то лейтенант, будучи при оружии, застрелился – девушка отвергла его ухаживания, так он сразу пулю в лоб.

  От нечего делать вынул из кобуры пистолет Макарова. Не отводя затвора, взвёл курок. Зная, что все восемь патронов в магазине, а другие восемь покоятся во втором магазине, что в кобуре, приставил к виску. Почувствовал холод от приставленного ствола.

  – И чего это они всегда отличают пистолет Макарова от ТТ? по-моему никакой разницы при стрельбе, разве патроны другим размером да вид у оружия разный, – задумался я об частых офицерских спорах по этому поводу. Так сидел с минуту. Затем отвел пистолет от виска и положил на стол. Пришла мысль почистить его. Плавно деактивировал курок. Затем вынул магазин и стал разбирать оружие. И вот те на! в стволе патрон. Выбиваю его шомполом. Целый. Я в крайнем недоумении. Нервно выщелкиваю на стол патроны. Они раскатываются по столешнице – все восемь. А этот девятый. Достаю из кобуры второй магазин и опустошаю. Количество без изменений - так же восемь патронов. Дважды пересчитываю, для наглядности раскладывая на столе по парам. Нечет – семнадцать штук. Кровь вскипает, и в висках появляются неприятные толчки. Изучаю выбитую у капсюля серию. Принадлежность рокового иная.

  Подхожу к сейфу и открываю. Пересчитываю пистолеты – все семьдесят шесть с учетом моего. Убеждаюсь, свой ли я взял? Свой. Вынимаю из сейфа все имеющиеся боеприпасы, пересчитываю и сверяю с описью. Один лишний. Не доверяя самому себе, ревизирую сейф повторно.

  Сажусь и размышляю. Мысли словно тараканы при внезапном освещении. Трудно ухватиться за нужную. Вдруг, осеняет. Бросаюсь к сейфу и безжалостно   распотрошиваю почти все коробочки с патронами. Так и есть. Среди одноименных довольно много с другими сериями. Все становится понятным. Постреливают офицеры, что происходит, скорее всего, случайно - по небрежению или же баловству. После, чтобы не объясняться с начальством, вместо стрелянного на стороне добывается патрон и укладывается в коробочку. Вернее всего кто-то положил в сейф и лишний, на всякий случай и от посторонних глаз догадался упрятать его в перво попавшийся ствол, здраво полагая, что при получении оружия его обязательно проверяют контрольным выстрелом в пулеулавливатель. А я вот не проверил. Олух царя небесного и не более.

  Спустя время подобный случай со мною повторяется. Проводились очередные стрельбы. Упражнение выполняли военнослужащие женщины. У одной из стрелявших осечка. Подхожу и изымаю у неё оружие. В тот раз в руке оказывается пистолет ТТ 1943 года выпуска, с изрядно выработанным ресурсом. Взвожу курок, целю в мишень и…  Едва коснулся пальцем курка – щелчок, но тишина.  Далее происходит совсем невероятное: взвожу курок повторно, на него укладываю указательный палец, поворачиваю ствол к солнцу и заглядываю внутрь…  Спустя мгновение направляю оружие на мишень и чуть двинул палец – хлопок. Боевой выстрел. А дёрни мне случайно пальцем, когда смотрел пулю? Точно витать бы теперь на небесах.  Как сейчас вижу желтую головку той пули в глубине черного колодца.

 

Октябрь 1987 год.

  Раннее утро. Зловонная, с налипшею на поручни сажею плацкарта выпускает немногих пассажиров, среди которых с чемоданчиком и я, на пустынный мокрый перрон Ванино. Погода дрянь – темно, сыро и моросит унылый дождь. Редкие фонари образовывают под собою мутные желтые пятна. Пахнет мазутом и дымом от сжигания угля. Мне предстоит добираться к новому месту службы в одно из забытых Богом отдалённых подразделений бригады, разбросанных вдоль Татарского пролива.

  Виною всему личная инициатива. Почти неделю безвылазно просидел за ремонтом. Один из радиоприемников упёрся, и ни в какую паразит не желает работать.  Заусило во мне ремонтника, крепко заусило. Сошлись мы с техническим выродком в борьбе единства и противоположностей. Когда одолел, недели как не бывало.

  Настал выходной, и дёрнула меня нелегкая объявиться в расположении части. Сейчас упомнить трудно, чем я руководствовался в тот раз, более похоже по временному безденежью, но факт остается фактом. От пуза пожрал в солдатской столовой; бессмысленно убиваю время, болтаясь по части и радуясь жизни. Пышу настроением победителя, хорошим настроением, честным. И тут удосуживается же мне наткнуться на комкора. Тот в распахнутом кителе и без головного убора околачивался около КПП; возле входной двери в дежурку застывший солдат. Генерал, завидя меня, подозвал и начал бранить за беспорядок на посту. Очевидно, что лампасы расстроены и очень злы. Задача перед ним сложная - бардак на КПП. А подобное не идет ни в какое сравнение с боеготовностью локаторов, половина из которых не работает, а другая только наводит тоску на вероятного противника.  Он ведь генерал. Ему в падлу пройтись по боевым позициям. Там ведь надо лазить по колено в грязи, даваться диву тому, как в лужах пускает пузыри спутанное кабельное хозяйство дорогостоящего оборудования. А тут что, прошелся по асфальтовой тропке, узрел окурок и давай командные навыки тренировать. Чертовски трудная, почти невыполнимая без генералов  задача в армии – наведение порядка на КПП. Горло драть это вам не стратегия и тактика. Горло драть – это, вам, горло драть.

  Я, естественно, не пререкаюсь, дабы не накликать беды, и внимательно выслушиваю боевую задачу – в кратчайший срок нужно привести в порядок КПП, ибо все разболтались дальше некуда и прочее, прочее.

- Есть! - отвечаю, внутренне смеясь, - Разрешите приступить?  

- Через час доложить, вы меня поняли?

- Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

  Комкор удаляется в штаб, а я тащу за шиворот бойца в дежурку. Спрашиваю: - Кто и где дежурный, куда делся ещё один воин. Тот осведомляет, что второй в столовую попёрся не понятно зачем, а дежурит с ними прапорщик N… , но где он не знает. Иду в столовую. Солдатик нашелся и отправлен на пост с тяжелой ношею наставлений, которые вероятно будут подкреплены физическим внушением, если не дай Бог..., а вот дежурного по КПП в столовой, увы, нет. Думаю – может, где пьяный спит собака; самому порой приходилось. Вынужден перевернуть вверх дном мыслимые и немыслимые «нычки» в казармах и во всех подсобных помещениях. Нету гада нигде. Возвращаюсь на КПП и с помощью карательных методов выпытываю у идиотов, что этот деятель (я о прапорщике) живет недалеко от части и возможно ушел домой. Ладно уж,  думаю, пока ты жрешь домашние калачи у своей «маруси», побуду на КПП, а бойцы в это время изобразят более-менее приемлемую уборочку.

  Сколько прошло времени не знаю, но появляется аника-воин. Сцепились мы с ним ругаться.  Только слово за слово друг другу, а комкор тут как тут и мне: - выполнили?

Тут вспылил я: - Товарищ генерал-лейтенант, я не дежурный по КПП. У меня сегодня выходной.

А он мне: - Ах, вы не дежурный! выходной у вас? тогда поищите себе другое место службы, с меньшим объемом работ, - и удаляется.

- Что ты знаешь-то про объемы работ, папаха? – пронеслось в голове, - чёт я тебя по ночам не наблюдал рядом с собою у приемника, обложенного схемами и отборным моим матом.

 А сам набросился на прапора, да чуть и не в драку: - бросил пост, из-за тебя, козёл, «полкана» на меня спустили,- а ему по барабану. По-моему он по природной своей тупости вообще ничего не понял, да и вникать не хотел. И вроде трезвый паскуда.

  С началом недели получаю новое назначение и полный расчет. Очень удивлён оперативности строевой части и досадно обижен. Три года службы насмарку. Только-только проссал как и что и на тебе - чертовы Кулички. Через день после тяжелейшего морального удара вылавливаю злополучного прапорщика и размещаю на его физиономии пару контрастных положений о порядке несения службы, хотя горел желанием удавить эту скотину.  Стоять бы передо мною плуту, который на полчасика скакнул к неостывшей ото сна мамзели, я бы понял и простил. Но я наблюдал потребительский набор низменных пристрастий, который оставил пост только потому, что просто оставил.  Вполне удовлетворенный коротким, но ёмким свиданием с тупорылым животным отбываю из города. И вот я почитай на Тихом океане.

  Случайный прохожий рекомендует гостиницу «Березка» в Заветах Ильича. Иду на поиски фешенебельного отеля. Тройка улиц и передо мною предстаёт непрезентабельного вида здание. Внутри пробирает сырость, пахнет плесенью и куревом. Занимаю последний номер в первом этаже, бросаю чемодан на койку и поднимаюсь на сопку в батальон, узнать, когда вертолет.  Транспортом к месту службы только вертолёт и лететь предстоит в устье реки Ботчи.

  Между тем мга понемногу рассеялась. Облака приобрели форму и начали движение. С листов перестали спадать капли. Тротуары просохли. В появляющихся просветах начала показываться лазурь и к трем часам пополудни утих и ветер; к вечеру в окна зданий ненадолго золотою фольгой налипло и заходящее солнце.

  В гостинице появляюсь в сумерках. Возле администраторши топчется молоденькая девушка и рядом с нею детская коляска. Из их разговора выясняется, что девушка нуждается в ночлеге, а мест нет. Вмешиваюсь: - может девушка пусть со мной в номере переночует? места хватит.  В ответ звучит категорическое нет, выказывающее трепетное бережение высокой нравственности в этом монастыре по виду весьма схожему с гонгконговским притоном.

  Девушка в слёзы. Я давай её успокаивать, благодаря чему мы и познакомились. Оказалось, что Нина, стройная метиска с карими миндалевидными глазами и бархатною кожей, добирается к родителям на Сахалин. Паром завтра, они разводятся с мужем, и она с ребенком бежит от тирана. Затаскиваю её вещи в свой номер, и выходим из гостиницы. Нина толкает коляску, а я пристаю к редким знакомым в попытках разузнать где можно обрести ночлег. Впереди маячит молодая пара.

- Нина, подожди я сейчас – убегаю от спутницы вперед.

- Здравствуйте, не подскажете, кто в вашем посёлке может сдать комнату? А то уже темно, в гостинице мест нет, а мы с ребенком – обращаюсь к парню, который по виду мне ровесник. И, о счастье! знакомимся: он – Николай, веселый до судорог человек, его супруга – Надя; и молодая семья за десять рублей готова предоставить нам комнату на ночь, естественно через магазин.

  Возвращаюсь к Нине: - Дело такое, комнату дают, за расходы не беспокойся, но тебе придется побыть моей женой. Она, улыбнувшись мне и, видимо, оценив старания: - Ладно.

  Двумя семьями собираемся до кучи. После повторной церемонии знакомства дамская половина остается на тротуаре у коляски, а мужская рвёт в магазин. Продмаг предлагает стандартный набор, от которого в силу обстоятельств не отвертеться: хлеб, макароны, вареная колбаса, две поллитры, манная крупа и молоко дитю. Затем летим в отель за оставленными вещами мимолётной женушки и через пятнадцать минут мы на хате. В теплой квартире кроме нас девочка лет семи - Надина с Колей дочь. Хозяйка накрывает стол, Коля варит макароны. Нина хлопочет возле ребенка; в ней заметно некоторое успокоение. По прошествии часа оставленный под присмотр девочки накормленный манною кашей малыш крепко спит, а мы, довольно разгоряченные сорокоградусной, выбираемся на улицу за новой порцией жидкого колдовства и освежиться. Очередные два пузыря, новый кусок колбасы и чистый воздух приглашают компанию накрыть стол на живописной лавочке в парке. Ночь хороша. Море, нагретое за лето, остывает, медленно отдавая накопленное тепло. Ветра нет и на ветвях березовой поросли повисли одиннадцать градусов тепла.

  В кромешной темноте хмельной угар заносит нас к заливу, где, упившись до чертиков, мы с Николаем, несмотря на веские доводы и протесты женской половины, раздетые залазим в ледяную воду. Коля убедил, что сейчас самый сезон для краба. В пяти метрах от берега неистово дрожа, украшаем ноги и руки многочисленными ссадинами, ворочая острые камни. Усердные поиски деликатесного продукта тщетны. Морское дно в этот час напомнило мне оборванного нищего у церкви в Краснодаре с испещрённой глубокими складками ладонью, в которой не было ни одной монеты. Крабов тоже не было. В пять минут исполнив подвиг, посиневшие и клацающие зубами вливаем внутрь очередную порцию зелья, заботливо приготовленную  свидетельницами алкогольного безумия и одеваемся.

  Прогулка в обнимку с опьянением заканчиваются где-то под утро. Благополучно вернувшись домой, хозяева уединяются в своей комнате; мы с Ниной до полного свету предаемся бурному исполнению вынужденного супружеского долга. Покидая веселую обитель, я не забываю положить обещанную десятку в сахарницу отзывчивым до чужих трудностей хозяевам.

  К одиннадцати часам я в номере гостиницы. Вертолет после обеда. Было времени отдохнуть и добраться в батальон. Не раздеваясь, прилег на койку… Тот раз на вертолет я опоздал, из-за чего публично выслушал нотацию от комбата, который по окончании тирады тут же забыл обо мне и затем ещё полных три дня я бездельничал в гостинице и лакал тоску одиноких прогулок по Заветам Ильича.

 

1986 год. Неприкаянный август.

  Съехал на новую квартиру.  Изменилось мало что, разве вечера стали казаться длиннее.

  Последний августовский вечер, шесть часов. Сегодня третий раз к ряду еду трамваем к Наташе. Интересно, как она примет? Из-за той памятной встречи, где я бестактно себя повел, со мною не хотят видеться.  Уже два приезда до самой темноты я проторчал под её окном. Вчера и позавчера на приглашение хотя бы поговорить она ответила одинаково: - Я не хочу, не приходи больше. Обиделась. И на что? На пустую болтовню.

  Ей, видите ли, заблажилось пообижаться, а я вынужден часами таращиться на окно и бесцельно сжигать время, бесконечно наклеивая на подошвы окурки и натыкая глаза об использованные презервативы. Уже траву всю повытоптал. Околачиваюсь тут, как тополь на Плющихе, самому смешно. Правда, к стеклу нет-нет и приникал силуэт - Марина.  Посмотрит на несчастного влюбленного и наверняка докладывает ей, что ухажер ещё не ушел и как он, бедолага, там страдает.

  Передо мною дверь. Белая, видавшая виды, которую по всему не раз выламывали. Стучу. Тихо. Ещё раз стучу - робкие шаги. Наташа.

  - Привет, - говорю, а в горле пересохло.

  - Привет – негромко отвечает она.

- Идём, погуляем.

- Подожди, я сейчас – в ответ, и дверь закрывается перед носом.

  Мама родная! что случилось? – про себя, сам себе же не веря, - не Марина ли перемене виновник. Или всё же моя настырность верх одержала?

  Время тянется, будто из банки остывший в холодильнике мёд. Достаточно изнурив меня ожиданием, входит. На ней ручной работы вязаная кофточка в слоновую кость, светло – синие джинсы и кроссовки с красными вставками. Красивая. Ножки маленькие, поступь легкая. Приятно.

  Долго ходили и разговаривали, всё находя неловкость коснуться друг другу рук. Наконец наши руки сомкнулись. Я впервые держал эту маленькую точёную ручку. Несмотря на все достоинства это не была рука неженки. Ладошка оказалась довольно крепкою и немного шершавою. Этим рукам были знакомы наполненные тяжелыми вёдрами деревенские будни.

  Не каждому выпадет праздником последний день августа, не каждому. А я ликовал тот раз. Мир показался значительнее прежнего, а окружающее красочнее. Шум городских улиц отступил, и я начал слышать тонкое твиньканье синиц и робкое ти-и-инь –ти-и-инь  ещё какой-то пичуги. От этого календарного числа Наташа доверилась мне. Моя игра вступала в заключительную фазу.

  Когда прошло, время от времени ругал я себя, конечно. К чему, - думал я, - затеял обман? хорошей девке мозги выкрутил впустую. Из каких соображений втиснулся в её жизнь, зажег ненужные чувства. За что сломал всё, чем питалось её сердечко. И объяснения не находил, как и очень многому другому. Разве можно понять лейтенанта с упорством обреченного отдающего ночь, чтобы разобрать опорный генератор «Гиацинт-М» и починить обмотку термостата, когда можно просто доложить о неисправности и месяцы ждать деталь? Или во имя чего офицер лезет из кожи вон в борьбе за высокие отметки на отборочных соревнованиях, когда ясно, что служить в Ливию направят по блату того, который даже не участвовал в мероприятии? Исходя из каких посылов, бездарный генерал приказывает штурмовать высоту, положив сотни жизней, когда можно блокировать противника и обойтись малой кровью? Вопросы и ещё раз вопросы. Мир полон непонятностей.

  Окончилось наше свидание, когда с красною каймою луна повисла над домами. И всё это время наши руки были вместе. Теперь при каждой встрече, шли ли в кино, просто ли бродили по паркам, мы сразу брались руками. Я настолько привык к этой ладони, что и теперь, иногда оказавшись в тех улицах, ощущаю её трепет. Так мы и пережили сентябрь, а вслед и октябрь.

  Мне нравилось проводить с нею время в кинотеатрах и наблюдать. Множество заезженных фильмов и премьер мы пережили. Я всегда с нетерпением ожидал окончание картины, чтобы искать перемены в настроении Наташи. Меня трогали, появившаяся  очень ненадолго улыбка, неожиданно полыхнувший румянец или же порой нервная бледность.  Я любитель обнаружить в женщинах изменения: любое проявление  радостных или горестных ощущений, или хотя бы тень переживаний. Как-то в «Факеле» шел показ «Калины красной». Тот раз Марина и Наташа были со мной. Чтобы удобнее сравнивать,  в креслах я намеренно расположился посередине, усадив справа Марину, а слева Наташу, устроив правую её руку в своей. Пока шла картина Марина раза три выказывала слезы, но затем быстро переменялась выражением. Увиденное на её лице запросто можно наблюдать в июле: вдруг природа будто замрёт, после внезапно задует ветер, небо почернеет, сверкнет молния и тут же ударит гром; прольётся короткая гроза; а несколько минут пройдет и снова глянет солнце. Марине свойственно меняться. Я часто смотрел её разной: и заметно отёкшей после сна, и с темными кругами под глазами, и свежею, будто ягоды малины в каплях росы, то грустною, а то веселою.  А вот Наташа всегда была одинаковою, разве что едва приметное иной раз можно было рассмотреть в её лице.

  Как и обычно Наташа на длительном протяжении оставалась холодна к картине, словно ей были далеки переживания героев. И вот началась сцена, когда Шукшин, упав на землю, просит прощения у матери. К середине монолога рецидивиста на лицо Наташи легла легкая тень, в глазах заблестело, и с её руки мне передалась едва ощутимая дрожь. До конца фильма и долго ещё вне залы Наташа оставалась под впечатлением.  Вот за эти проявления я люблю в женщинах осень.

  С наступлением зимы, сначала она, а погодя и я разъехались по отпускам. И свиделись только в марте 1987 года. Зная, что Наташа приехала, к женскому дню я готовился тщательно. По случаю достал флакончик духов «Незнакомка» и скромный букетик из трех белых хризантем.  Первый раз я заявился в общежитие в военной форме и кроме подарков держал в руках торт «Сказку». Лейтенант; тщательно выбрит; в новенькой шинели и начищенных до блеска хромачах; стрелки на галифе отутюжены обрезаться можно; в меру освежен одеколоном «О' Жен» и стучу во всё ту же обшарпанную дверь.

  Домашняя, в выцветшем розовом халатике и теплых тапочках выходит Наташа и замирает.  Военным она меня ещё не видела ни разу. А я впервые увидел ложбинку между её небольших грудок в вырезе небрежно запахнутого халата. Когда её глаза поднимаются и наши взоры встретились, зрачки девушки мгновенно взрываются черной бездной. О! это самый верный, вернее и нету, признак – пропала девка. Только по-настоящему влюбленная, обретшая своего мужчину, при неожиданной встрече на мгновение обволакивает избранника космическою бездной зрачков. Сей факт неоспорим. Наташа сделала выбор и этот выбор – я. Она любит меня. И тут же – а любит ли? ведь эта её холодность смутит любое убеждение.

  Как же долго казалась мне разлука! Я даже соскучился по ней, хотя набегами и навещал скрытно от посторонних глаз знакомую учительницу, сжигая редкие свободные ночи в бархатных объятиях любовницы.

  Когда подарки заняли свои места и втроем попили чаю, мы с Наташею вышли на улицу, оставив Марину скучать в комнате. Гуляли менее часу. Пошел снег, красиво ложась на её ресницы, в которые до этого милыми комочками налепилась черная тушь. Но тут поднялся ветер и загнал нас в подъезд общежития, где мы простояли до темноты. Я оперся об подоконник, наслаждался её свежестью и в ладонях грел ей руки; она, замерев, стояла передо мною, держа руки у груди.

  В общем, свыше был объявлен «белый танец»  и, пригласив к нему, стала Наташа вальсировать с Обманом.

 

  Душечка.

  Декабрь. 1989 год. Служа в армии свойственно иногда попадать в сборный наряд. И нет ничего в том, что направили меня в канун новогодних празднеств в Сызрань за пополнением. Прилетел в город я к вечеру. Без затей разместился в номере гостиницы «Чайка» безо всякого вида и уже на второй вечер загудел в наряд по части помощником дежурного. Надо мною поставлен майор, а под моей опекою два рассыльных солдата. Лицо у майора обветренное, красное, в петлицах прикручены пушки, рост «метр сорок с кепкой». В общем, офицер того вида, который часто определяют, как  сугубо окопный в противность штабному и который к тому страстный служака.

  Сапоги он носит на пехотный манер: каблуки почти стёрты, голенища смяты в мелкую гармошку и носки задраны кверху. Я же ношу сапоги щегольски, чуть не по-цыгански: у меня каблуки с подковами, завышены и обточены в форму рюмки; на подошву наклеен слой резины и также в носках подбиты подковки; голенища я сминаю в редкую гармошку, потому как отглаженные ровно не терплю по природной ненависти к фашистским карателям, у которых это было в моде.

  К отбою его усилиями и отчаянной моею беготнею с звонкими криками порядок в части мы навели приемлемый. Ответственные офицеры, не скрывая обиды, перестали бесцельно слоняться по расположению и приступили к прямым обязанностям в казармах – беспрестанно пересчитывают вверенный им личный состав, дабы никто из новобранцев случайно не пропал.

  Солдат принес два стакана безвкусного чаю, и у нас выпало время для знакомства. Разговор выдался мелочный, в основе о жизненной бижутерии. Службу, что является непременной темою среди военных, не затрагивали, пока я не задал вопроса. Майор внимательно посмотрел мне в глаза, как бы оценивая возможности собеседника, и после некоторой паузы прохрипел, протягивая банкноту в 25 рублей: - Душечка, сгоняй-ка в город за водкой и закусью, потом и поговорим. - Хм, «душечка»! только болтни такое в нашей части - приклеится прозвищем до самого дембеля. Я уже всякое насмотрелся, но думаю – вот бляха муха, попал. А если вояка бухарик и нарежется в слюну, что тогда делать изволите? он завалится спать, а мне придётся тащить службу в одного и всякими уловками отмазываться от вопросов начальства: - Где дежурный по части? Но и уронить гусарского начала я не мог. Потому, не мешкая покинул дежурку. Минут тридцать ушло на закупку необходимого к столу. Памятуя о пословице «пошли дурака за одной, он одну и принесёт» взял две по ноль пять «Кремлёвской». По возвращении отдал причитающуюся сумму майору, приученный делить затраты попоек пополам.

  Майор пил очень умело и не пьянел, хотя наливал в стакан по самый край. Не привыкший к подобному я, как говориться,  цедил по четверть стакана. Пили быстро и вели разговор под консервированную сайру, репчатый лук и сало с хлебом. Когда опорожнили первую и половину второй, меня уже ощутимо болтало, а у артиллериста из заметного только слегка потемнело лицо. Мне требовалась пауза и я начал выспрашивать собеседника о карьере в службе. После некоторых прений ответ прозвучал в форме монолога.

- Душечка, забудь это слово. Служи себе, как понимаешь совестливость, а остальное никчемная суета. Сверху распланировано всё твоё усердие ещё задолго до появления тебя в войсках. Будешь пуп рвать, так этим только дорогу блатным расчистишь в карьеру, хитрить и лениться станешь – отгородят тебя, как чуму. А в одиночестве служба ох, как тяжка нашему брату. Ты просто живи себе и принимай судьбу, каковой она подается. Наше дело солдатское - при нужде хорошо умереть. А на болтовню о долге, Родине и подвигах плюнь, потому как пустое это и обман. Рассмотри долг. Каждый ли готов за ради долга в окоп забраться?  Нет. На одного в окопе два десятка начальников да советчиков. Многий не только под пулю не заберется, а и думать об этом не станет. У него по-другому жизнь спланирована. Возьми значение Родины. Что это слово в понимании каждого? Разное значение. Одному оно кресло поудобнее, звание, чин; и чихать такому на всех и вся. А иному Родина это слёзы солдатских матерей, могила погибшего товарища, бессонные ночи в нарядах и грязь полигонов. Смекаешь? Так что молча делай свое дело, как умеешь и не дёргайся.

- Разве я для карьеры не гожусь? Вы полагаете, что нет у меня данных, вызреть достойным офицером?

- Вся беда твоя в том, душечка, что данные-то у тебя как раз налицо, а движителя этому не имеется. Крепко запомни, карьера не данными делается, а родством или знакомством. Нет этих составляющих – нет и карьеры. Найти порядочного кто в карьере такая трудность, что представить сложно, а вот кто из них в амбициях и с придурью пруд пруди. Обладателям же данных, как ты выразился, роль топлива в армейском механизме уготована. Сожгли и забыли. Только зазря годами гнуть хрип будешь.

- Да неужели стране не нужны толковые, грамотные военные?

- А не видишь? Конечно, не нужны. Ты оглянись, да повнимательнее оглянись вокруг. Научись мир понимать-то правильно. Не клише ложное, а суть его уклада гадкую. Да разве позволит верх низам умнее быть? Либо затрут выскочку, либо сумасшедшим объявят. Отторгнут, как делать нечего. Им на смех поднять умницу, что поссать. Они же как хищники действуют. Сначала отобьют от стада, а затем всем кагалом и давят несчастного. С остервенением охраняют свои посты, доставшиеся им по наследству. Из всего им свирепость не по зубам. Пасуют, как перед озлобившимся пролетариатом буржуазия. Но в тебе свирепости нет. Да и один ты. Не воин ты на ихнем поле. Такие баранки-бублики, душечка. Хворостина ты в костре и не более. Прогоришь в пепел и не заметишь. Давай-ка, высушим остатнее в стекле и за службу. Хорош языкам-то плясать.

  Допили. На часах за полночь; бойцы дрыхнут на кушетках, один из которых свернувшись калачиком. Майор закурил прямо в дежурке, а я вышел на свежий воздух. Тихо падали крупные хлопья снега. Морозец щипал нос и щеки. Пьян я был изрядно, потому решил – без променада не обойтись. Часть занимала просторную территорию. Я трижды обошел периметр, заглядывая во все закоулки – нет ли где следа к забору. Но везде снежный покров был девственно чист. В одном из неосвещенных углов справил малую нужду, а немного далее с карниза поел снега и два раза умыл им лицо, надолго замирая в полных пригоршнях, пока не растают все снежинки. Разогнав хмель, сделал обход по казармам; где разбудил прикорнувшего ответственного, где пересчитал личный состав. Вскоре и рассвело. Время до смены с дежурства пролетело незаметно, и уже на следующее утро я срочно вылетел в Уфу, а оттуда спустя сутки и в Хабаровск.

  Позднее сызранский урок много раз нашел подтверждение своей правоты, хотя на пользу и не пошел. Служа в офицерской должности многого ведь не знаешь. Где и мне было знать, что во власти окопается мразь, что первое лицо государства запросто может оказаться выродком, продавшим страну, а чуть погодя его сменит ублюдок, превратив остатки великой Родины в бандитский притон. Но эти вещи мало значат простому человеку, потому увязнуть в них нет и смысла.

 

Апрель 1986 год.

  На Кубани давно теплынь, а здесь снег лежит. Вроде и подтает где под солнышком, в тропинках вода появится, а тут трах! на тебе пожалуйста – снова холодный северный ветер, снова из туч повалили белые мухи. Климат ни к черту, недаром что каторга. Но природу не переломить. Срок пришел и оживает всё кругом, наперекор погоде. Так и люди: в улицах бело, а они зашебутились, забегали. Улицы заполнились прохожими, в домах появились открытые форточки, на дискотеку не протолкнёшься.

  У Дома Железнодорожников ожидаю Наташу. Договорились сходить на танцы. На часах 18 вечера. Идёт. Приталенное, слоновой кости кашемировое пальтишко с волнистой кокеткой сбоку, вязаная шапочка из двух цветов, где основной белый и украшением сиреневый. Красиво идет Наташа по тротуару, плавно. Оставляет за собою ровную цепочку следов на белом полотне, а я любуюсь этим зрелищем.

- «Привет». – «Привет». – «Идём?» - «Угу». В фойе такой шум, что приходится кричать. С трудом проталкиваемся к раздевалке. Наташа высвобождает голову из шерстяного плена и подает пальто.  

  Сапожки на небольшом каблучке, прямая черная юбка, блуза «ваниль и роза» и о Боже! Наташа уложила из волос «шишку» на голове, приколов к ней сбоку тоненькое изделие в красных стразах, а у висков оставила по волнистой пряди. Вокруг нас снуют многочисленные прически: каре, челки, локоны, пикси, каскады, хвостики, корзинки, сессоны. Но им не сравниться с царственностью Наташи и величием убранства её головы. Какая же оказывается красивая девушка! Посадка головы, профиль, ушные раковины, линия плеч и шеи – всё безукоризненно. Не могу оторвать глаз от девичьего затылка, где оставлены на свободе тонкие волоски, не убранные в прическу.  Не знать её происхождения, так можно запросто причислить к дворянской крови. Я несколько ошеломлен. Много к тому часу я видел разного, но такой удивительной женственности, тем более умеющей подолгу содержать её в секрете от посторонних, я не встречал.

 После, как грянула музыка и потухли люстры, светом в набитой зале оставались частые слепящие вспышки и трех цветов пятна, беспорядочно скользящие по стенам и короткими жизнями окрашивающие лица присутствующим.  Музыку подавали в основном ту, которую характеризует ритм дискотек, а именно в 120 ударов. Медленных танцев было сосчитать на пальцах. Но под любое звучание я умудрялся вести Наташу в вальсе и только, где это было совершенно невозможным, мы просто покачивались. Вокруг нас было всякого. Кто прыгал, кто изгибался змеёю, были и кто изображал странные ломаные движения. Если образовывались пары, то непременно партнеры танцевали, слипшись в единое целое. Мы же заметно выделялись из общего. Левая  ладонь Наташи обрела покой в моей руке, а правая её рука лежала на моем плече. Свободную свою руку я разместил на талии девушки таким образом, чтобы это не выглядело пошлым и в то же время давало возможность подчинять тело партнёрши на свой лад. Этим я прилагал усилия держаться в танце так, чтобы наши станы не соприкасались, строго соблюдая благородную дистанцию в полторы десятых метра, при этом позволяя шептать на ухо партнерше, касаясь с нею головами. Оставленные на свободе её локоны, то левый, то правый иногда прилеплялись к взмокшему моему виску, оставляя на память приятное щекотание. Посмотреть со стороны, можно подумать, что мы ошиблись парой веков и вместо бала с мазуркою попали в дискотеку.

 Мне казалось, будто я наблюдаю нас откуда-то сверху, из-под потолка. И я был пьян этим состоянием. Наташа скрытно делала несколько попыток прильнуть ко мне.  Я это чувствовал, и хотя и сгорал в желании не противиться этому, всё же не дал разрушить установленной дистанции, разве что пару раз она все-таки слегка коснулась меня грудью. Весь вечер я запоем пил Наташу глазами и не мог утолить жажду взора. Каждое мгновение я провоцировал Наташу и в ответ ждал её голоса, чтобы бесконечно раздражать неповторимой приятностью её хрипотцы себе слух. Впервые возбужденные её глаза посетил блеск. Когда же остался один на один с собою предался долгим размышлениям, которые доставили мне приятное волнение и отпустили лишь на рассвете.

  - Господи, - думал я, - ну почему не с кем ни будь, а именно с Наташею мне пришлось скрестить оружие. Зачем твоею волею мстительная шпага презрения и злобы сошлась в неравном бою со шпагою добродетели, веры и чистоты? Но на вопрос: - не отступиться ли мне? я оставался твёрд в намерении довести задуманное до конца.

 Настало утро. Под впечатлением я решил наудачу наведаться к давней зазнобе, которая учительствовала в школе. Понедельник день тяжелый. Подойдя к дому, подобрал камушек и бросил в её окошко с бордовыми занавесями. Камушек дзинькнул о стекло; прошла минута – в окне никого. Кинул второй. Тот также звонко стукнулся. Постоял, и решил было уходить, полагая, что краля на работе, но тут штора зашевелилась. Оказалось у неё плановый отгул, и она отсыпалась. Далее следует жизненная проза, которую писать не стоит.

 

     Октябрь 1983 год. Надя.

  Что касается моего характера, предвзятость к любому проявлению жизни во мне находит мало отражения, равно и любое загадывание наперёд. Мой принцип существования заключен всего в два, но ёмких слова – как покатит. В этот раз октябрь выдался настолько хорошими погодами, что оказавшись в парке можно было видеть в некоторых уголках его болдинскую осень. У ворот частных подворий заголубели сентябринки и кое-где можно заметить свисающую со столба покрытую пылью гроздь винограда.  Деревья оделись в золото, редкие клены полыхнули кострами, а трава оставалась зеленой и в клумбах буйствовали цветы, особенно выпячивая разноцветье астр. Воздух стал прозрачен, а небо, наконец, проявило над головами чистую лазурь в редких по горизонту облаках.

  Перед началом семестра одну из рот батальона расформировали.  По мнению командиров состояние воинской дисциплины уже не поддавалось никакой критике, потому и приняли этакое каверзное решение. Хотя, на мой взгляд, когда я поближе познакомился с шантропой из-за которой всё и началось, их нарушения в сравнении с тем, что выдавал на гора я казались невинными детскими шалостями. Беда проказников заключалась лишь в патологическом упрямстве, схожем с коровьей тупостью стада, бредущего поперек оживленной трассы. Если для меня самовольная отлучка представляла выверенную операцию, где было предусмотрено множество мелочей способствовавших всячески скрыть отсутствие или, по крайней мере, умалить вес нарушения, то эти обормоты перелазили через забор не считаясь ни с чем и с настырностью свойственною идиотам из дурдома.

  Тем не менее, впервые за всю историю училища расформирование состоялось. Личный состав батальона бесталанно перетасовали. Взамен бывшей была создана сборная рота, одному из взводов которой вверили мою персону для перевоспитания. Сентябрь прошел довольно тихо. Курсанты осваивались в новых коллективах - устанавливалась негласная иерархия.

  В ноябрьские праздники училище всегда принимало участие в параде, который проводился в Ростове-на-Дону. За месяц до важного политического мероприятия из курсантских батальонов сформировали парадные коробки, и училище впало в ту пору, когда все свободное время от занятий протекало на плацу в изнурительных тренировках, потому неведомо как образовавшийся просвет многих свихнул с ума. Не минул этой участи и я.

  Выдался случайный выходной, которого никак не должно было быть. Подъем и завтрак прошли в штатном режиме. Ничего не предвещало беды. Часов в одиннадцать до полудня подходит ко мне Ж… Мы знакомы ещё очень мало; так, изредка перекинемся нейтральными фразами и всё. А тут это деятель подваливает с предложением смыться в самоволку: - Нет желания пойти на свадьбу? в три часа надо быть на месте, побухаем. – «Кто женится?» - «Да так, слегка знакомые». – «Родня или пятая вода на седьмом киселе?» - «В общем-то, где то так». – «Идти куда? далеко?» - «Нет, спустимся с Бирючего кута и там, в частном секторе событие и празднуется». – «Чё дарить будем?» - «На букет наскребём?» - «Да уж как ни будь» - «Ну и всё, по рукам?» - «По рукам». – «Тогда встречаемся в половину третьего за казармой у дыры в заборе». – «Ладно».

  Начало четвертого.  Владелец имени Ж… принадлежал к той трагической касте, которая никогда не думает и тем более «ни в жисть» не потратится на разработку даже простецкого плана, потому было и направил свои стопы в парк, что разбит напротив училища. Я, разумно полагая что в аллеях может находиться патруль, взял командование операцией на себя, кардинально изменив предложенный Ж… маршрут, и повел собутыльника малопривлекательными извилистыми проулками.  Через пятнадцать минут к означенному пункту добрались без происшествий.

  Ухоженный дворик. По всему веселие уже в разгаре. У калитки из почерневшего штакетника разношерстная толпа, в которой наблюдается много подвыпивших. Ж… проникает внутрь и надолго исчезает. Подобно клоуну, стою с двумя букетиками, предлагающими взору сочную желтую палитру. Жду коллегу по мероприятию и по мере течения времени теряю в настроении. Наконец вижу благообразную рожу товарища увязшую в счастливой улыбке.  – «Тут много лишних понапришло,- говорит,- но всё нормально, идём». И тянет меня за руку в калитку. Заходим. Передаем цветы жениху с невестой, которые посредством десятка рук уплывают по назначению.  Нас усаживают за стол, изображающий букву «Т». В убранстве стола многое в тарелках съедено и ещё более, где блюдо кем-то начато. Грохочет безвкусная музыка, приглашенные ведут себя в строгом соответствии усредненным свадебным обрядам. Перед нами появляются гранёные стаканы. Разливая на стол, нетвердая рука наливает водки по края. Я отодвигаю подальше холодец, потому как там наверняка свиная голова, чего я не терплю, а взамен придвигаю миску с солеными огурцами и картофель с котлетою в крошке. Ж… встаёт и произносит витиеватый туманный тост, желая новобрачным полной сумы. Сочетающимися оказываются: заметно потрепанная жизнью невеста с рыжими космами и в стельку пьяный жених годами пятью старше и так же переживший уже не одну женитьбу.

  После убойной третьей порции спиртного навалилось опьянение, благодаря которому я с головой пускаюсь в тяжкие. Осоловевшим взглядом изучив присутствующих, делаю вывод: самою интересной из всех дам - невеста. Не упомню, какими уж ухищрениями мне это удалось, но мы оказываемся с нею в уютном уголке среди многочисленных строений двора. Верно, она отошла из-за стола покурить с подругами, а я воспользовался моментом. Состоявшийся меж нами диалог – великая тайна, как и то - отчего она не отказала, и мы зашлись в долгом поцелуе. Это ведомо только Богу. Зато известно, что наше преступление раскрылось.

  Внезапно появившаяся худющая старуха, чистой воды Кащей бессмертный, грубо отдирает меня от невесты, фата которой уже съехала ей на затылок, а декольте бессовестно распахнуло ненасытную пасть, и при этом оглашает двор благим матом. Некоторое время пытаюсь освободиться из цепких рук, но не тут то было. Костлявый леший ухватился, как пиявка впивается в ногу в Старощербиновке, когда рыбалишь на Кияшкином водоеме. Зайдешь по колено в воду и удишь себе шемаю. А выйдешь, глядь – на ноге пиявка к царапине приклеилась. Перочинный ножик у любого рыбака есть, но он в рюкзаке, на самом дне; вот и отдираешь склизкую животную удочкой, пока не уцепишь её, и она с характерным чваканьем не отвалится. Это на охоте нож к поясу пристегнут,  а в драке финка ждет случая за голенищем сапога снаружи. А у рыбака обычно ножик далеко упрятан.

  В минуту сбежался народ. Каждый схватить меня пытается. Поднялся крик в раскатистый и грубый мат, посыпались разнообразные угрозы. Чувствую, обстановка накаляется. Пара минут и земля под ногами горит. Мелькнуло: - дело может плохо закончиться. Сжал я кулак свободный да саданул нахальной старушке по лбу. Хорошо жобнул шельму. Приложился так, что с молотком сравнить можно. Подъемная сила отрывает «бабу Ягу» от земли и шлёп её на спину, и ноги кверху. – Не склеила бы ласты – мелькнуло; но пронесло, живучая бабулька оказалась. Образовалась немая пауза. Мне и полегчало, будто от паутины липкой избавился. И тут сбоку - шарах мне в правый глаз; сзади паразит какой-то сметил и нанёс коварный удар. Видеть и знать бы кто ты такой. Рассвирепел было я, а мне голос в ухо: - Л… , беги скорее! Командный такой скажу, спасительный голос.

 Дальше не знаю, что и было. Две картины только и предстают из того: возня возле калитки и как лежа на животе голову на фуражку пристраиваю.

 Когда очнулся, чувствую доски под собою и под правое веко кто сухой лист мне запихал. Вокруг темнота глаз выколи. Эге, - думаю,- если на гауптвахте ночевать изволю, валяясь на «вертолете», то раскинь руки -  коснешься бетонного пола. Раскинул – нет, пол дощатый. – Где же я? – думаю. Начал себя изучать. Что в глазу сушит само собой, а к тому башка трещит и нога правая в ступне болит спасу нет. Встал я на четвереньки и медленно пополз, шаря руками. Метра три проделал, как упираюсь в преграду. Поднимаю руку и… Мама дорогая! грохот, звон, по полу что-то катится в разные стороны. Неожиданно свет.  Пол усыпан парфюмерией, поднимаю голову – трюмо; перед глазами зеркало; в нём моя рожа с всклокоченными волосами и сказочным бланшем справа, а далее вглубь красный диван у стены и на нем нимфа – темные волосы распущены, а сама в прозрачном голубом пеньюаре на голое тело. Поворачиваюсь: - Ты кто?  – Надя, - отвечает. – «А я тут каким боком оказался?» - «Мы с подругами гуляли, ты под аркой пьяный спишь. Стало жалко, мы тебя и приволокли, чтобы в комендатуру не забрали».

 Прихожу потихонечку в себя. Сердобольная хозяйка дома одна. Время пять утра; за окном сереет. – Мне бы помыться, - говорю. – «У меня только корыто». – А баня есть? – видя, что дом частный. – «Нет». – «Где твое корыто?»  - «В коридоре». Кое-как поднялся: на ногу ступить невозможно; в затылке гвозди забивают, ещё глаз этот.  С трудом дохромал в коридор. Надя зажгла плиту и поставила греть воду в ведре. Я снял со стены оцинкованное корыто и поставил тут же на пол. – Ножницы есть? – спрашиваю, - неси. Уходит в комнату. Вернулась и подает ножницы; под голубым просвечивает откровенность. Разрезаю вдоль голенища сапог и вынимаю ногу – опухшая. Порвал связки. Не перелом и то хорошо. Совместными усилиями наполняем корыто. От болей в голове и стопе не до стеснения. Скидываю всю одежду и нагишом сажусь в воду. Женщина всё время рядом. Моюсь аккуратно, чтобы не сильно наплескать воды. От водных процедур стало легче. Вылез из корыта. Надя подает полотенце. Мой взгляд ложится на соски и темный треугольник под голубым туманом спасительницы, и выходит конфуз: естество предательски восстаёт. Надя не далее метра и смотрит на происходящее, но погодя смущается и с улыбкой оставляет меня одного. Так и появилась у меня очередная штатная полюбовница. В это утро конечно ничего не было. Напоила она меня чаем и отправила восвояси. Но в осторожной беседе дала понять, что не против моих посещений.

 И свезло мне до лета сыром кататься в масле. То к Наде прикрадусь на ночлег, а от неё тащу пакеты со сладостями в казарму, то Любаху раздеваю на чердаке или «давлю» на топчане во времянке, до икоты нажравшись домашней снеди.

 Настало утро. Распрощался я с Надей и поковылял я в казарму. Иду, один сапог без голенища, пришлось отрезать, перегар на квартал. Каждый шаг пот холодный прошибает. Хромаю и мыслю: - Сейчас на губу отправят, а там строевая подготовка с пяти утра. Как с такою ногою выживать? Был бы не в парадной коробке, попробовал бы затеряться. А тут как назло в парад приписан.

 КПП прошел без эксцессов – дежурного не было, а своя братия закрыла глаза на самовольщика. На лестнице сталкиваюсь нос к носу с командиром  роты: – «Что с ногой?»  – «Подвернул».  – «А синяк откуда?» – «Упал же говорю, с лестницы упал, вот и синяк». – «Та-ак, иди-ка, курсант, в канцелярию». – «Ну, вот и расплата за грехи. Сейчас начнет: - Где ночью были? и пр.пр.»  А командир, зайдя в канцелярию вслед за мною, совсем выдаёт неожиданное: - В коробке тебя заменим, принимай дежурство по роте. Будешь наряды нести бессменно, пока рота парад не отходит. Понял?

- Так точно! – говорю, - Разрешите приступить?

- Идите.

- Есть.

 Нога моя через месяц лучше новенькой работала. Сапоги раздобыл через каптенармуса; деляга под шумок воровал на складах и приторговывал краденым. Ту службу справил добросовестно, в тайне совестясь перед сослуживцами за отстранение от участия в параде, причиной чему моя аварийная прогулка.

 

 

1986 год. Неотправленное письмо.

 

  Наташа…

 Не могу не признать положительных посылов на счет Вашего имени, но разве найдётся во всём мире сила, которая бы заставила меня приставить к нему любое из сердечных или добрых прилагательных!

 Уверяю Вас - нет. Тяжело дается понимать и то, что мы теперь чужие друг другу люди, хотя по-другому и не было. И кроме как обращаться на Вы сейчас не смею.

 «Тогда к чему я пишу?» – спросите Вы.  – «Нынче день выдался весьма скушным; я и взял перо из умысла убить несколько времени» - станет ответом.

  Строки эти явили себя свету скорее по привычке, как бывает у заядлого курильщика: в минуту задумчивости брать пустую ещё не остывшую трубку и подносить к ней ненужное пламя.

 А, впрочем, особо не пытайте меня. Доподлинно причины я не знаю, да и, уверен, небесные силы отчего я так поступаю тоже не ведают. Я часто нахожу себя безвольно несомым по течению в руках случая. Но поверьте, у меня нету и мысли молить у Вас прощения, потому как нисколько не сомневаюсь в своей правоте и вдобавок знаю, что письмо останется нечитанным и будет немедленно выброшено или сожжено по вручении его Вашей персоне. Разве не так?

 Обиды на меня у вас не может быть; в тот роковой час я ничего такого не приметил. Что скрывать, женские обиды мне известны во множестве, и они всегда носят отпечаток страдания или же выказываются обильными слезами, либо застрявшим в ресницах блеском горечи. Но Ваши глаза я хорошо запомнил; в них не было такого, что может тронуть сердце. Совсем напротив – в них был вызов и презрение, они горели тихой яростью и при том оставались сухими.

 Кстати, если любопытство всё-таки донесет ваш  взор до этих строк, спешу уведомить, что я давно уже отвык тратить себя на бессмысленное. Исключением в моих увлечениях остается игра, чему и Вы случились невольным участником. А разве игра имеет свойство быть казнимой? Ведь природа предусмотрела множество пустой игры и за это никто не несет наказания, хотя пострадавших в ней зачастую обнаружить можно.

 Признайте же, в тот раз играли и Вы. Да, Вы не желали этого, но впутались и не смогли отказаться. А приложи Вам характера, не вырасти и всей этой комедии.

 Вы презираете меня, оттого любое объяснение допущенного мною низкого поступка станет признанием поражения. Возможно, я мерзавец и распоследний подлец, но кто в таком разе назначен мне судиёй? Не Вы ли? Имею смелость выразить предупреждение: - «Не дозволительно пороку вершить суд над пороком». А просто так, вдруг мною признать поражение при сыгранной вничью партии - признак плохого тона. Реванш же по понятным причинам невозможен. У обоих у нас нет прав на то, чтобы Вам судить меня или бы Вы были осуждены мною. Общество нас также не может бичевать, ибо его пороки зачастую гораздо значительнее во грехе перед Богом, чем наш с Вами природный холод.

 Что касается проявлению злобы, так ему свойственно со временем утихать, подобно угасанию костра, когда привал окончен, и надо снова трогаться в путь. И оба мы, предполагаю, нуждаемся в сочувствии и внимании, хоть и останемся к подобным проявлениям внешне холодны.

 Единственно, я смею благодарить Создателя, что Вы такою, как есть оказались в моей судьбе. А могло ли быть иначе? Я размышлял над этим, подолгу взвешивал «за» и «против», и не раз. И ответ не сразу, но нашелся: - «Ничего другого не стало бы».

 Ваше сердце – сердце Снежной Королевы - я мало знаю, чтобы как-то его безмятежность приладить этому объяснению. А про себя могу сказать, что я, подобно планете, вращающейся в своей орбите и принимающей удары астероидов, ни при каких условиях не схожу с пути и похожим образом принимаю судьбу, потому и душа моя в шрамах и изрыта, подобно спутнику кратерами.

 Верно, прояви я упорство и возвратись, мы бы сжились; Снежная Королева, однажды обидевшись на арктическую непогоду и в злобе пересекшая экватор, немало удивится и найдёт приятного для себя в снегах Антарктиды. И, хотя ей будут знакомы и презираемы те же бесконечные льды, нескончаемый ветер, безмолвие и пронизывающий холод, она будет чувствовать себя там удобно, как дома. Так и я для Вас дом, холодный и одинокий ледяной дом - замок, отпугивающий всех, но привычно уютный лишь Снежной Королеве. Мы оба в молчании видим беседу, оба читаем настроение и взгляд, оба сносим длительное одиночество и не загадываем завтра. Загорись между нами страсть, тогда людям с восторгом бы наблюдать неонное свечение наших чувств, подобное северному сиянию, так редкое и возникающее только в одном месте планеты.

  «Зачем же я не вернулся?» - спросите Вы. – «По нашей злополучной природе. Вы не переломили себя, чтобы просить; я не склонился  к снисхождению. Мы не любили, а играли; я придуманными чувствами, вы укладыванием пасьянса из преподнесённого мною.  А любви в этом не было. Тогда мы давали высокую оценку себе и не могли позволить уязвления собственного самолюбия».

 А теперь, спустя время поздно оборачиваться назад, да и каждый не считает прошлое особою потерею. И ни к чему это. Свой ледяной замок Вы всё одно построите, а мне, бесшабашное сердце и обнищавшая чувствами душа которого по сути своей байгуш, предстоит бесполезная кочевая жизнь, единственной радостью которой – в смерть упиваться пустою свободой до последнего удара раздосадованного жизнью и пропащего сердца.

 Думаю, более писать совсем не стоит потому, как изложение получилось и так довольно длинно…

                    А… 11 декабря месяца, года 1986-го.