«Подобно тому, как трава растёт в стыках
между неплотно пригнанными камнями,
цыгане живут в трещинах между другими
нациями»
Ференц Лист
«Цыганы шумною толпой…»
А.С. Пушкин «Цыганы»
О том, что в клинике есть пациент цыган, узнаёшь ещё на подходе к зданию или к дверям её по большему или меньшему скоплению шумящей кучки необычно одетых людей. Цыгане темпераментно на своём языке обсуждают случившееся, и уже заранее знают, кто пришёл, и провожают одних врачей равнодушными взглядами, а к другим бросаются, называют по должности, учёному званию или просто по имени отчеству. И забрасывают вопросами, просят помочь больному или пострадавшему, спасти его и тут же сулят немалые посулы и вознаграждения за это, хотя пришедший врач порой ещё вообще не в курсе дела и не знает, о каком пациенте идёт речь и ему нечего сказать им в ответ. Позже они проникают в палаты, подбираются иногда и до предоперационных и выпроводить их из клиники бывает иногда весьма проблематично и трудно. Для беседы о состояние больного и о предстоящем лечении его со стороны врачей должен выступать, профессор или доцент. В крайнем случае, заведующий отделением. Цыган обычно представлял самый важный из собравшихся, старейшина рода или общины, если не сам цыганский барон.
Они, как дети: неуправляемы и беспокойны, суетливы и непредсказуемы. Самыми трудными собеседниками для продуктивного контакта и трезвого разговора являются родственники. И чем тяжелее состояние пациента, тем бессмысленней попытки успокоить их и объяснить что-либо. Вести речь о невозможности спасения больного – напрасный труд. Такое не воспринимается ни слухом, ни пониманием. Только ведёт к усилению воплей, стенаний и увеличению в геометрической прогрессии предлагаемых сумм вознаграждения за излечение. Начинаются активные попытки тут же вручить снятые с рук, шеи, ушей золотые кольца, цепочки, кулоны, серёжки и т.п. Императивно и даже насильно, вкладывая в руки, всовывая в карманы, надевая на пальцы и шею тех или иных драгоценностей. Кто из хирургов или травматологов этого не испытал, тот не общался с цыганами в подобных ситуациях. Им повезло. А кто «не помнит», тот просто всё ещё скрывает или просто говорит неправду.
Жора, так звали нашего героя, был статен, красив и смугл, какими могут быть только индусы, прародители цыганского племени. Его шевелюра не была курчавой, но копны волос на его голове ложились без усилий визажистов волнами, отливавшими иссиня-чёрными оттенками. Он был малограмотен, не принадлежал к избранным цыганам, но был непосредственен, по-детски наивен и открыт. Его женой была быстро поблекшая худая плоскогрудая и прокуренная небольшая женщина, более практичная и оборотистая, нежели её красавчик. Пока Жора гарцевал на «Ладах» 6-й или 10-й модели, разбивая и обновляя их, его подруга фарцевала, привозя для распродажи в розницу товар, скупленный оптом у моряков в одесском порту. Их трое детей в период деловых отлучек опекались многочисленными родственниками в цыганском посёлке на окраине Донецка. Жора выпивал, курил травку и ещё кое-чем занимался для увеличения доходов семьи, хотя обстановка в квартире и одежда детей и жены о большом достатке не свидетельствовали. Это могло соответствовать и малокультурному уровню семейства и окружению, которое имело больше наличных денег, чём свидетельствовал их быт. Наряду с бедностью обстановки, всегда выделялись блестящие предметы, яркие тряпки на диванах и кроватях, вычурные никому не нужные «антикварные» предметы, поделки под античные статуи или жалкие копии великих мастеров прошлого или соцреализма, или такие реликвии, как, например, американский флаг во всю стену. Книг для чтения не было, но астрологические, колдовские справочники встречались наряду с травниками, сонниками и рецептами шарлатанов всякого рода.
Веселье по поводу свадеб, дней рождения, других поводов, всегда сопровождавшееся песнями под гитару, плясками после выпивки, нередко заканчивалось поножовщиной или стрельбой, по пустяковому поводу, наличием пострадавших, наездами машин милиции и скорой медицинской помощи. Затем наступала тишина в посёлке, нарушаемая лаем бесчисленного количества собак. И начиналось скопление родственников раненого, виновников событий и просто любопытных у дверей и стен больницы, численность которых зависело от авторитета семьи, пострадавшего цыгана и защитников, «свидетелей» зачинщика.
В то утро, подходя к нейрохирургическому отделению областной травматологической больницы, нас встретила толпа рыдающих женщин, одна из которых разрывала на себе одежду и голосила громче всех. Это была мать пострадавшей девочки. Поодаль стояли мужчины. Среди них выделялся плачущий красавец Жора – отец Нади. В момент столкновения двух «Лад», белой Жориной и красной, за рулём которой сидел его друг и сосед Рома, Наде было всего-то 8 месяцев отроду. Они мчались в новых машинах – «быстрых лошадях» – цыган нового времени и поколения, наперегонки. И столкнулись на крутом вираже. Все отделались лёгкими ушибами, а у ребёнка была тяжёлая черепно-мозговая травма с переломом костей и ушибом мозга.
Во время операции обработали место ушиба мозга, оболочки и косточки, толщиной в пергамент, сшили, и всё зажило, как и бывает у детей, порой даже без признаков нарушения функции нервной системы. Работа всех участников спасения ребёнка была оплачена по-цыгански, и не принять благодарность от них не было никакой возможности, чтобы не нанести смертельной обиды всему их племени, живущему вопреки цивилизации по своим незыблемым законам и принципам.
Через 7 лет у Нади появились эпилептические припадки. Это бывает за счёт мозговых рубцов на месте травмы и последующей операции, но не у всех. Есть предположения об индивидуальном предрасположении к эпилепсии, и влиянии привходящих факторов, к которым в случае с Надей, можно отнести нездоровый образ жизни её и всего её окружения. Излишний шум и беспокойство в любое время суток без учёта спящих, рукоприкладство, как метод воспитания, алкоголь и прокуренный воздух вокруг, острая пища и пр. И мы продолжали лечить и наблюдать Надю ещё много лет. Но принимала она лекарства нерегулярно. Когда припадки на время исчезали, прекращала по собственному желанию или по нерадивости родителей в ещё более расширившейся семье. Наладить регулярность лечения мы оказались не в состоянии, несмотря на беспрерывно повторявшиеся беседы и увещевания, когда Жора или его жена эпизодически появлялись в клинике после очередного приступа у дочки.
И Жора и его жена повадились сами и привозили своих родственников, друзей и знакомых в случае появления у них каких-либо медицинских проблем, порой далёких от нейрохирургического профиля. Такое случалось и у наших коллег из других отделений и больниц, которые хоть раз помогли кому-нибудь из цыган и которых те отблагодарили. И мы, и другие врачи по возможности помогали обратившимся советом, направлением, а иногда и лечением, если это было в наших силах. Мы не отталкивали их бюрократическим манером, что, вот мол, вам надо обратиться туда-то и к тому-то, ибо они считали, что каждый врач должен помочь, а тем более проверенный ими, и очень обижались, если просьба не выполнялась. Но, если надо было направить их к врачу другой специальности, то приходилось звонить по телефону и передавать просьбу уже и от своего имени, объясняя ситуацию с цыганами.
Никогда и никто из врачей, насколько я знаю, не требовал, не просил, не называл и не определял необходимость оплаты своих услуг цыганам. Во-первых, это была бы взятка, а врачи в своём преобладающем большинстве и, несмотря на мизерную оплату своего труда, в совке взяток не брали. И в силу их воспитания, порядочности, и из-за страха быть пойманными с поличным. Во-вторых, цыгане сами по другому не представляли себе взаимоотношений, хорошо понимая, что порой обращаются не вовремя и не по адресу, отнимая этим время у занятых по горло врачей. А за услугу следовало платить, и цыгане всегда благодарили и одаривали щедро за любую помощь. Нередко это были мятые денежные купюры разного достоинства в зависимости, от возможности, как мы понимали, которая была на этот день у наших опекаемых цыган. Если у них на момент визита денег не было, а их никто и никогда не требовал и даже не намекал на это, то проситель или пациент извинялись, благодарили и обещали возместить всё в следующий раз, который мог повториться и через год, например, либо никогда. Такая манера поведения, правда, давала им возможность обращаться за помощью в любое время суток.
Хорошо помню ночной визит Жоры, который привёз своего, страдающего обострением геморроя соседа с настоятельной просьбой ему помочь. Я напомнил Жоре, что моя специальность совсем по другой части и что ему надо обратиться к хирургам общего профиля. Тогда он, ничтоже сумняшеся, попросил позвонить домой профессору Имярек. «Ты что, Жора, с ума спятил?» - спросил его я.
«Он, не знаю, что со мной сделает. Я не имею таких прав. И я не его близкий друг!»
На что Жора мне ответил, что «профессор не будет в обиде, как и прежде». И профессор действительно помог и не был в обиде, о чём я узнал в беседе с ним позднее о цыганском визите в ту ночь. Он посмеялся над непосредственностью наших цыган.
Иногда нам не удавалось помочь пациенту из цыган или спасти смертельно больного или перенесшего тяжелейшую травму. Свои цыгане никогда не обвиняли нас в том, что случилось. Они никогда не требовали возврата денег, если и давали их до, а не после лечения или операции, что было более типичным. И врачи всеми силами старались, если не избегнуть, то хотя бы оттянуть этот момент. Ибо хирурги знают, что на операции может случиться всякое. Пришлые, незнакомые нам цыгане могли не сдержаться в эмоциональных высказываниях и даже в проклятиях по адресу лечащего врача или оперировавшего хирурга. Но, слава богу, от них никто никогда ничего не брал, придерживаясь принципиальных соображений. Однажды старейшина группы бродячих цыган снял с руки и положил на стол хирурга массивный золотой перстень, несмотря на отказ хирурга его взять, и выбежал из кабинета и клиники, передав через своих собратьев, что это за спасение его сына. Увы, спасти его нам не удалось. Перстень дождался следующего дня, когда пришедший в себя, убитый горем старик, прислал ходока за перстнем, который был ему тут же отдан.
Я ещё долго помогал Жоре, пока он не стал погибающим наркоманом, сидящим на игле, периодически появлявшимся с абсцессами от нестерильных инъекций, а затем и воспалениями вен на руке от таких же вливаний. Его наркобизнес пошёл на спад, жена продолжала свои челночные вояжи, а Надежда нерегулярно лечила эпилептические припадки, которые, увы, повторялись. Жора терял свою красоту. Поблекшие скорее, нежели поседевшие, его волосы стали заметно редеть. Стало одутловатым лицо, отмеченное нездоровой бледностью, потускнели блестевшие некогда глаза, он обрюзг и явно постарел, хотя ему не было ещё и 50 лет.
Другие цыгане тоже приходили к нам, но ни к каким уже не было того отношения и сочувствия, как к Жоре.
