"Ща" – очень русская буква, как известно, плавающая в щах, заросшая щавелем, повествующая о заветном щастье. Галина Подольская – доктор филологии, искусствовед, сотворила огромный томище о художниках Израиля – "Современное израильское изобразительное искусство с русскими корнями". По мнению здешних чиновников, как и их собратьев всех времен и племен, художник должен быть нищим, тощим и творить на чердаке или в чулане. Нещадно загоняя культуру на обочины и в расщелины, чиновник лишает общество творческого начала, а следовательно, и будущего. Галина Подольская подняла на-гора работу целого академического коллектива – книга и блестяще написана (тексты на трех языках), и великолепно издана. Поговорим с автором.
- Как возникла идея создания этой книги?
- Не буду оригинальной, если скажу, что репатриация из бывшего СССР изменила социально-культурное лицо Израиля и корни проросли. Ростки стали стеблями, а потом и стволами с неожиданными кронами. Писать об израильском изобразительном искусстве с русскими корнями сегодня – значит попасть в свое время. Сложились определенные хронологические рамки, в которых можно рассматривать историко-культурный процесс: 1970-1980 годы и 20-летие большой алии.
- Но, судя по публикациям в библиографии, работа началась еще десять лет назад. Предугадали еще тогда?
- Не предугадывала. Занималась тем, чем хочу заниматься. Писала об ивритской поэзии в русских переводах и изобразительном искусстве. Думаю, что на этом этапе литературоведение жанрово мне перестало быть интересным. Как автору мне интересны разные грани культуры. Возможно, реализовалась давнишняя любовь к изучению изобразительного искусства. В России была связана преподавательской деятельностью в университете, кандидатской, докторской, работала над монографиями, хрестоматиями-учебниками для средней школы... Когда имеешь профессиональный опыт работы в освоении больших временных пространств (в хрестоматиях – это от античности до 1990-х), даже обычный фактографический материал складывается в определенную картину целого. Десять лет – немалый срок, хотя концептуально тема "Современное Израильское изобразительное искусство с русскими корнями" сложилась пять лет назад. Стали понятны конкретные пробелы и в каком направлении необходимо продвигаться. И потом, если ты любишь то, чем занимаешься, имеешь внутреннюю предрасположенность, аналитические способности, требователен к себе и работаешь, как перед Богом, - в итоге, как правило, получается настоящее. Включаются метафизические законы, которые вдруг дают тебе опору там, где, казалось, опоры вообще нет.
- Вот читаю подзаголовок: "Эссе. Зарисовки. Этюды. Очерки. Статьи". Но ловлю себя на мысли, что передо мной единый текст, который я читаю как интеллектуальный роман об искусстве.
- Честно говоря, не думала об этом. Но мне импонирует такой подход. Я очень гордилась, когда Евгений Владимирович Витковский в своем предисловии к изданию поэзии Джона Китса в серии "Бессмертная классика. Зарубежные классики" заметил, что моя монография об английском романтике "читается как детектив" (М.: Рипол-классик, 1998, с. 26).
А теперь вот как интеллектуальный роман. Почему бы и нет? Как в романе, есть любовь – к Искусству. Авторское повествование с характерной стилистикой повествователя. Место действия – пространство "Россия – СССР – СНГ – Израиль". Время действия – 1970-2011 гг. И, как в интеллектуальной прозе, - многослойность, многосоставность, поджанровость внутри единого художественного целого – наджанровость, в которой тематически сливаются разные грани одного явления. И – независимо от конкретных лет и черт портретов конкретных персонажей – это всегда один собирательный герой: русскоязычный художник, человек, решившийся начать свою жизнь в новой стране с чистого листа, точнее, холста, с единственным условием Света – быть Художником. И он им стал в еврейском демократическом государстве, которое воспринял как еще одну профессиональную жизнь, состояться в которой помог багаж традиций русской культуры.
- То есть советского образования.
- Советское образование, помимо тупика соцреализма, включало и многое другое: скажем, древнерусскую иконопись, классицизм, романтизм реализм, воспринятые через итальянский академизм, представление о народничестве у передвижников, модернистские искания серебряного века, авангард.
Но шок абсорбции потеснил не только душу – он на время словно вытеснил пласт из сознания. Понадобилось стать другим, чтобы прорасти в этой жизни собой, чтобы светом собственной индивидуальности, питаемой корнями русской школы, наполнить Израильское изобразительное искусство страны.
- Так вот он какой – сюжет романа...
- Не буду вас переубеждать, потому что, если, с вашей точки зрения, это роман, значит я достигла своей цели. Всегда была убеждена, что литературоведение и искусствоведение помимо историко-просветительской функции и фактографической точности должны эссеистически захватывать. И будить свободные ассоциативные ряды по самой манере словоисполнения. И читаться как художественное слово, опредмеченное изобразительным искусством. Погруженность в специфику изучаемого предмета совсем не противоречит художественности изложения. Люблю, когда миниатюра внутри целого, как в этюд в живописи, в перспективе может стать основой для развернутого полотна.
- А цвет на картине влияет на вас?
- Конечно. Не только цвет, сам предмет искусства, если он настоящий. Он активизирует другие пласты сознания. Цвет – не сам по себе, но царство цвета на полотне – это то, что способно вводить в состояние некоего транса, заряжать, обязывая к свету слова.
- Так было всегда?
- Пожалуй, просто раньше я не писала об изобразительном искусстве в системе. Для творческого человека исходными могут быть и другие источники вдохновения, которые воспитывают вкус и также по сути ваяют нас как авторов.
Когда-то такого рода воздействие на меня оказывала поэзия Дж. Китса, а круг фактографического материала в связи с ним. Китс – кумир прерафаэлитов в живописи. Он же – знамя эстетизма творца "Саломеи" с "эпидемией прилагательных" (О.Уайльд). Но, несмотря на то, что именно из-за этой "эпидемии" его так трудно переводить по сравнению с тем же "глагольным" Байроном, когда погружаешься в эту стилистику, она так окутывает тебя красотою, что ты невольно поддаешься этому очарованию.
Затем изучала круг вопросов в связи с восприятием баллад С.Т.Колриджа и Р.Саути в русской культуре серебряного века для монографий, работала над переводами поэм-баллад "Сказание о старом Мореходе", "Кристабель". Это стало школой освоения нового лексического запаса.
Для книги об изобразительном искусстве, на мой взгляд, это очень уместные художественно-стилистические качества и совершенно естественные для меня как автора.
Кроме того, в работе над этой книгой сказался опыт осмысления мостов между культурами в рамках продолжительных историко-временных отрезков. В литературоведении – это XIX-XX вв. В искусствоведении – XX-XXI вв. Воссоздание этого ощущения как эстетического эпоса.
И еще один момент – теоретическое владение самой проблемой взаимосвязей и интеграции культур в мировом пространстве, понимание истоков функционирования этих процессов в контексте своего времени. Это уже аналитическая часть мышления.
- Но текст так интересно читается, что об этих проблемах не думаешь.
Тема обязывает так писать. «Ведать» миру об искусстве должен человек им очарованный и владеющий современными формами преподнесения. Быть беллетристом, констатирующим даты рождения, этапы творчества, обозначать направления в искусстве - это формальная сторона для автора с навыками научно-исследовательского труда. Но зачем? Если это не побуждает читателя, сорваться с места и от "чтива" искать встречи с искусством визуальным? Размышляя над тайнами успеха художественного перевода, Борис Пастернак замечал, что переводчик должен открывать переводимого поэта «с наиболее ошарашивающей стороны». Для меня главное – "перевод" визуального искусства в слово открытие художника "с наиболее ошарашивающей стороны" в своем художественном тексте.
Если книга не ярко написана, ее не читают. Если в ней отсутствует просветительская сторона, то даже к интересно написанному изданию не возвращаются. Недостоверному материалу не доверяют. Слабый визуальный ряд не убеждает. Даже в кругу людей, интересующихся искусством, мало кто знает, где находятся работы их русскоязычных коллег. Многие, в силу существующей "музейной мафии", давно разуверились в том, что сам факт нахождения чьей-то работы прижизненно возможен. К сожалению, не все такого рода работы удалось представить: большой пласт времени, у некоторых на руках остались лишь справки о наличии работы в музее или галерее и никаких фотографий. Другие были времена. Да и многие талантливые люди по большей части не педанты. Тем ценнее то, что удалось зафиксировать. Книга должна побуждать к длительному диалогу с читателем, когда в разные моменты жизни он возвращается к ней по разным – к именам, биографиям, датам, творческим биографиям, библиографии, месте нахождения работ, хочешь узнать о репрезентативности проводимых фестивалей – все это нужно как информативное поле. Это то, что, не будучи представленным в одном издании, не дает представления о масштабе явления с его сильными и слабыми сторонами. Кто-то должен начать, чтобы другие пополнили неотраженное.
- Я никогда не думал о Шагале в связи с репатриацией. Я считал это отдельной темой.
- Шагал – это отдельная тема. Вопрос в том, что в данном случае он является прологом к конкретному явлению и это принципиально.
За всю историю существования страны Сиона никто не внес более ощутимого вклада в историю создания и развития Израильского изобразительного искусства, чем счастливчик мира, родившийся в провинции Российской империи. Не буду говорить о международном престиже, который каждый раз обретал Израиль в связи с Марком Шагалом. Напомню только, что в 1931 году до образования Израиля (тогда и в голову никому не приходило, что Палестина – это не евреи) художник не просто путешествовал по морю по приглашению Меира Дизенгофа. Он прибыл для закладки первого камня Тель-Авивского музея изобразительных искусств. Так сложилось, что книга "Современное Израильское изобразительное искусство с русскими корнями" вышла в год 60-летия со дня этого события.
Нынешний год – год 50-летия со дня эпохальных витражей в Медицинском центре Хадасса в Иерусалиме.
Когда началась Шестидневная война, в открытом письме, обращенном к Израилю, он написал: "Будь я моложе, я отложил бы холсты и краски и помчался б – полетел бы вместе с вами и с радостью отдал бы за это последние годы жизни... Мои благословения начертаны на витражных окнах Двенадцати колен, сейчас укрытых в Иерусалиме..." (Марк Шагал о литературе и искусстве. Чейсовская коллекция. М., 2009, с. 306-307).
Настенное панно, полы, гобелены в Кнессете – это то, что визуально напоминает о восточно-европейской диаспоре в помещении Парламента. Работы в Музее Израиля, подаренные нашим соотечественником и его дочерью. Это то, что стало национальным достоянием современного Израиля.
В 1954 году на открытии Дома художника в Хайфе (ныне Дом Шагала) ему был вручен символический ключ от Дома изобразительного искусства Израиля – искусства, которое складывается и живет.
Вот вам пример, когда история и метафизика слились. Может ли преходящий истеблишмент тягаться с Шагалом? Для художнического ощущения себя в искусстве – никогда. Символический ключ на заре формирования израильского искусства был отдан Шагалу. И он открыл этим ключом дверь нам, русскоязычным. А еще: изначально им была задана высота, как мечта, отказавшись от постижения которой художник перестает быть художником. И здесь уж русскоязычным – быть или не быть.
Так задолго до русскоязычной алии, М. Шагал открыл русскоязычному искусству историческую дверь в современное израильское изобразительное искусство. Для творящего это и есть та мистическая связь, которой обладает тайна истинного искусства. То, что защищает художника от ничтожного в мире и дает возможность выстоять настоящему в поединке с воинствующей шелухой. То, что позволяет чувствовать свою укоренённость - вопреки хроническому нежеланию привечать русскоязычное искусство на Земле Израиля. Шагал – Жар-птица, дающая нам ощущение изначальной укорененности на этой земле.
Шагал – это то, с чего должна начинаться любая книга о роли русскоязычного вклада в современную культуру Израиля. Это тот уровень воссоздания еврейского местечка в искусстве, который заставил весь мир признать значение еврейской темы в мировом изобразительном искусстве.
- И все-таки для нас это уже классика, зато сколько экспрессии потом. 1970-1980-е годы: "Я об этом мечтал. С детства знал, от папы и мамы, что как только станет возможным – мы уедем в Палестину. Тогда Израиля и в помине не было".
- Миша, дайте я продолжу сама: "И думаешь, почему это ты, от России – плоть от плоти родину свою, Россию, любивший, ей всеми силами души и таланта служивший, все получил, а главного – не дала тебе Россия, ибо не сын ты, а пасынок. И если хочешь ты себя уважать – ломаешь ты свою удавшуюся жизнь, в самом зените. И бросаешь все!" Это слова из книги "Я вам не должен!" художника-монументалиста Льва Сыркина члена "Academia Italia delle Arti e del Lavoro", автора более 100 работ в России, Европе и Америке, покинувшего СССР в год, когда его представляли к Ленинской премии, приехавшего в Израиль в 1972 году.
Приехали по убеждению и включились в созидание еврейского государства. И никто из них Израиль на Америку не сменил.
Крупного художника определяет мировоззрение, которое помогает уяснить свое место в реальном мире и эстетически выразить себя в искусстве.
Чуть позже приехали те, чьи выставки закрывались в СССР, поскольку они принципиально не желали быть "советскими" в искусстве.
Можно родиться и учиться где угодно. Можно в совершенстве овладеть приемами и навыками профессионального мастерства, но, как ни крути, в основе искусства как культурного явления лежит мировоззрение художника.
Израиль, как государство, исторически складывался из мировоззрения: в первую очередь, установка на еврейство, поощрение ортодоксального уклада и развитие светского государства, взгляды которого на первом периоде совпадали с советским мировоззрением, но потом, вследствие многих политических коллизий очень скоро приняли американскую направленность как наиболее работающую модель современного общества.
Так сложилось государство Израиль до того, как первые отказники приехали сюда в конце 1960-1970 годах. Это были люди с ярко выраженными сионистскими взглядами. В 1980-е прибыли художники, чьи выставки закрывались в Стране Советов. Они прибыли сюда людьми со сложившимися политическими взглядами. Они бежали от всего советского. Они утвердились здесь, каждый по-своему, пройдя этапы собственного роста в США, Франции и др. странах Европы. Их позиция в искусстве и жизни была, скорее, антисоветской, они переросли советское мировоззрение еще там. Так что же теперь в 2012 году их называть советскими или даже постсоветскими? А уж если назвать – значит механически (по-советски) опустить мировоззрение, а эмоционально перечеркнуть жизнь. Напомню, что многие из них, родившись в годы Второй мировой, здесь стали участниками Войны Судного дня и до последнего были на сборах. Человек становится другим, когда защищает конкретную Землю.
Но уже в 1980 годы параллельно с малочисленной и имеющей явно несоветскую направленность группировкой «Алеф». Некоторые из ее представителей (Т. Корнфельд) эстетически наиболее родственные мне как реципиенту в книге представлены. Более того, отдельные из левиафановцев великолепно владеют пером. Эта сторона как грань художественной разносторонности личности также отражена в книге (А. Окунь). Замечу, что с чисто «живописным» образованием среди них людей не было.
Но уже в это время появилось целое поселение (не группа со считанными именами), именуемая Са-Нуром. Подавляющее большинство представителей этого поселения не работало в русле традиций соцреализма, но сама школа, профессиональный уровень, заложенный в этих учебных заведениях, позволяла работать в любом русле. Кто-то сразу погрузился в еврейские темы, кто-то сориентировался на заказ, а для кого-то Са-Нур стал Ренессансом традиций русской живописной школы конца XIX начала XX вв. Их уровень позволял профессионально воплотить все эти аспекты. Вопрос в другом – никто из них принципиально не желал развивать соцреалистическую направленность. Это было прорастание в новую жизнь – жизнь, связанную с Израилем и его еврейско-американизированным бытием. "Дышать, думать, жить и работать – свободно. С радостью и добровольно отдавать своему народу все, что принес в себе. И – на равных с ним, с этим народом, взаимных обязательствах. И не быть ни перед кем в вечном, неоплатном долгу" (Л.Сыркин "Я вам не должен!"). В этом разделе даны портреты художников Дмитрия Барановского, Марка Вчерушанского, Эдуарда Гроссмана, Леонида и Милы Зильбер, Иосифа Капеляна, Галии и Юрия Кармели, Аркадия Лившица, Баруха Сакциера, Марка Сальмана, Льва Сегала, Юлии Сегаль.
Каждый эпиграф к хронологическим этапам развития историко-культурного процесса в художественно-публицистической форме, но очень последовательно прослеживает эту мировоззренчески-эмоциональную линию.
- А насколько советскими остались художники, репатриировавшиеся в 1990 годы?
Ни для кого не секрет, что в потоке алии 1990 годов котел профессиональной перенасыщенности раскалился до предела. И дело не только в количественной стороне репатриировавшихся художников. Дело в том, что личностно это была более разноликая масса, поскольку значительная часть прибывшей алии не была столь идеологизированной. Значительная часть художников вообще рассматривали для себя Израиль перевалочным пунктом в Штаты, реже в Европу. Казаться «советскими» - означало поставить на себе крест. Нужно было стать другим, прежде всего, по внешним приметам. И стали. Что такое абсорбция? Поглощение. Кто-то сразу перестроился, взяв на вооружение новые формы и приемы. А кто-то замолчал, зарабатывая на семью не творческим трудом.
Но в течение этого времени каждый рос – рос, как растение: один болезненно медленно, другой полегче, у кого-то вообще внешне все как бы складывалось. Но, прорастая, все стали другими людьми, поскольку прорастали в стране иной ментальности. При этом кто-то, играя современными приемами, личностно так и не пророс, просто стал «недорослем», потому что недоросль – со времен Фонвизина – понятие не возрастное, а показатель инертности в мире. Не буду утверждать, что у всех сложилось цельное мировоззрение. Нет. Целостность мировоззрения отличает состоявшиеся личности. И вот те, кто пророс, тот перестал стесняться своего прошлого, созидая настоящее в соответствии со своим представлением об искусстве. Эпиграф так отражает этап 20-летия Большой алии: "И запомни и пойми наконец: ты – у себя. В твоем родовом доме. Другого теперь у тебя нет. И поэтому наведи в себе и в своем доме порядок..." (Л. Сыркин "Я вам не должен!"). В этот раздел вошло 57 художников.
Приоритеты нового поколения художников очень разнообразны. Некоторые (их единицы) публично начали выставлять соцреалистические работы. И это начало восприниматься, что уже само по себе является достаточно серьезным показателем изменившегося общественного мнения. Стало нормальной человеческой реакцией не считать художественным достижением включение нецензурной лексики в произведение искусства, которая со времен очаковских не обрела даже разновидности падежей и ныне одинаково звучит как на русском, так и на иврите. При этом значительное количество художников обернулись к традициям русской школы XIX – начала XX вв., достаточно посмотреть на работы, представленные в альбоме. Но характерная для русской школы изобразительного искусства живописность включилась в эмоциональный контакт с ощущением себя в новой стране, за которую болеешь, как за себя, которую защищают твои дети, которые уже предпочитают говорить между собой на иврите. И ты уже принимаешь этот мир как свой. Он тебя не раздражает, ты растешь в нем как его часть, и ты влияешь на этот мир своим художественным созиданием. Иначе говоря, наведя в себе (в своем мировоззрении) порядок, ты и в своем доме начинаешь его наводить.
Современная израильская культура как культура любого иммигрантского государства мозаична. История алии распорядилась таким образом, что русскоязычных здесь уже около 1,5 млн. В силу того, что русскоязычные начинают многое диктовать в политике Израиля, сегодня говорить о своих русских корнях в искусстве – значит говорить о том, что может прижиться и дать свои плоды. Раздел "Нераздельный ствол", дающий представление о групповых выставках последнего десятилетия и эксклюзивном издании "Псалмов Давида" (150 художников, художественный редактор издания Иосиф Капелян) также предваряет эмоциональная квинтэссенция: "И уезжаешь ты в другие страны. И возвращаешься оттуда домой, привозя с собой и храня в сердце чужие запахи, ветры, города и языки. И видишь, как велик твой мир и как мала твоя страна... И меняешься ты внешне. Лицо твое. Походка твоя. И весь ты, кроме души твоей... которая – навеки... И идешь ты по твоей земле. И по-другому смотрят твои глаза". Безусловно, это концепция моего "романа" с Израилем, отражающая мой художественно-мировоззренческий корень.
- В книге есть посвящение: "Моим соотечественникам, созидающим искусство Израиля". Это тем, кто в нее вошел?
- Гораздо шире: каждому созидающему и потенциально способному к созиданию, каждому читателю, в ком творимая нашим поколением культура, откликается сотворчеством.
- Мы говорим о содержании, но я, еле удерживая эту книжищу в руках, не могу не отметить, что сама книга – произведение искусства.
- Я очень рада, что вы это заметно. Сама история книгопечатания предопределила жанр "книги об искусстве" как книги со своими внутренними канонами и повышенными полиграфическими требованиями.
Книга складывалась не один год, и я долго думала о том, какой она должна быть. Вообще так сложилось по жизни, что почти все свои книги я продумывала, проецируя себя на читателя. Исключение составляют хрестоматии для школ, выпускаемые издательствами в своих форматах оформления и мой первый поэтический сборник, обложку и иллюстрации к которому мне предложил сам фотохудожник А.Камкин, что, на мой взгляд, идеально совпадало с моим собственным видением. С другими книгами было иначе. Я всегда знала, что я хочу, и объясняла свои пожелания художнику.
Но, работая над этим изданием, впервые за долгие годы я положилась на опытного художника-графика, работавшего над художественными альбомами. И была потрясена результатом. Страницы смотрелись как красивые интернет-картинки. Но я не могла читать собственного текста. Это обстоятельство убивало меня как художника слова. Вышло несколько экземпляров книги, которые по сути никому и не показала. Я не могла понять, почему текст утратил легкость и задыхается на плоскости листа, почему текст не читаем? И еще - обложкой был просто холст – элегантный, но не вызывающий зрительных ассоциаций с Израилем.
Каких же внутренних усилий мне стоило решение приостановить тираж, потому что книга получилась не моей. Потому что нет большего наказания пишущему, если его книга осуждена быть не прочитанной. Художественно для меня всегда было важным, чтобы мой текст читался с любой строки. Это моя ткань, мое плетение, это проверка на мою подлинность как автора. Это владение предметом исследования, осмысленность, логичность, целесообразность и ассоциативная широта, воплощенные в художественности языка. Образность и метафоричность – в соразмерности. Повествование – в своем темпоритме. Поиск индивидуального подхода – вне зависимости от тематической масштабности. Я никогда ничего не придумываю. Если я говорю об инвенции в цвете у Раухвергера, я опираюсь на законы полифонии в музыке (мое первое образование – музыкальное училище, специальность – общее фортепиано, теория и история музыки). Я читаю его как визуально руководство, в основе которого заложено изучение природных форм, настроение как выражение непосредственного ощущения предметного мира, раздвигающего пространство полотна. Полдень. Яркий полуденный свет. Каким он будет в инвенции в цвете? Это то, что я должна передать в художественном слове, как в цветовой переходности с сохранением всех теоретико-эстетических акцентов и сохранением фактографической точности.
Такому тексту, как интеллектуальной прозе, необходим воздух на листе, как на холсте.
Получить это ощущение от своего текста мне очень помогла дизайнер и редактор такого рода изданий Ирина Абугова, представив разные варианты верстки, один из которых меня заворожил. Заворожил - заложенной в нем культурой книгоиздания, когда со времен Гуттенберга поколения читателей не могли оторваться от гармонии печатной страницы, помогающей тексту, удерживать внимание читающего.
Она предложила вариант двойного титула, позволяющий обозначить жанровую и информативную наполненность издания, а главное вынести имена всех художников в титул, что очень важно для оформления библиографической карточки, когда в информативное поле попадает не только название книги, но имя каждого художника, как в его персональном каталоге. А еще она предложила оттенить этот разворот голубой полосой, изначально задающей движение, как колыхание бело-голубого флага, объединяющего решение героев моего романа остаться на Земле Обетованной. Это было визуальное отражение моего нынешнего мировоззрения. Это был не тот "Корабль эмигрантов" (роман в 2009 году номинированный на Букеровскую премию), где я как автор упивалась неприкаянностью русской души в чужой гавани. Это было ощущение себя в новом измерении. Это было, как сформулировал выдающийся художник-монументалист Израиля Лев Сыркин: "Никогда не оставлю тебя, Израиль! Хочешь ли ты меня, не хочешь ли – никогда не оставлю. Всегда вернусь к тебе, потому что я – хочу тебя, потому что я – люблю тебя!.. Люблю тебя. О, господи... Будь я проклят!" ("Я вам не должен!", Иерусалим, 1987).
После этой голубой полосы у меня заработала голова. Я поняла, что я хочу. Что обложка должна ассоциироваться с одним из камней Котеля, но быть еще светлее, как надежда. Что сквозь лапидарность каменных скрижалей должен прорваться росток, похожий не на пролившуюся оливу, а скорее на русский дубок. Это то, что состоялось. То, что уже есть. И это состояние дерзновенной дерзости осмелившегося прорасти замечательно передано в обложке к изданию (Андриан Жудро).
Очень сильным было искушение дать на форзаце "Корни" Ефима Ладыженского. Его дочь, Виктория Ладыженская, любезно предоставила работы отца из семейной коллекции, ставшие подлинным украшением книги. "Корни" Е. Ладыженского и особенно последний рисунок – гонимый ветром "куст без корня" – это графика потрясающего мастера. Но это и безысходность той грани "корабля эмигрантов", которую мне, по счастью, удалось избежать.
А потом я хотела, чтобы форзац визуально вводил в атмосферу того, что стоит за камнем и чего стоит пробившийся сквозь камень росток. Наши корни – такие, как невырубленный русский лес. Богатые, разлапистые, сильные, чарующие, мучительные и блаженные корни – эмоционально ассоциирующиеся с русской душою. Я обратилась к Анне Зарницкой - художнице, эмоционально очень близкой мне по образному мышлению. И у нее получилось, хотя не сразу. В ее первых эскизах все время сквозил дух немецкой графики, а так не должно было быть. А потом в какой-то момент она сказала: "Дай мне последний шанс!" Но я верила в нее и была убеждена, что получится. Просто за видимой простотой всегда стоит эмоциональное и мыслительное напряжение, как приобщение к теме. И, наконец, – получилось - получилось так, как мне виделось.
Потом шел тот самый заветный двойной титул с голубой полосою, как небесной чертой, к которой устремляется жаждущий полета.
Потом – нежмущийся в пространстве страниц текст на русском языке.
Потом – блок с цветными репродукциями.
Для меня, как автора, пишущего о современном веке искусства, - это эмоционально ударная часть, отрадная, жизнеутверждающая, не побоюсь сказать – эпохальная. Это то, что визуально говорит само за себя. Это цвет, как свет вдохновения, то, что побуждало к эстетическому переживанию. То, что говорит без слов, почему написана эта книга, напомнить о феномене неувядания Прекрасного для художника, и попутно объясняет мои вкусовые предпочтения.
Репродукции работ помещены отдельно для того, чтобы дать возможность читателю остаться с работой наедине, без чьих-либо комментариев. Это тоже важно. В искусстве должен быть воздух для читателя как зрителя и для зрителя как читателя. Представленные вместе, как в галерее, они дают понимание, почему слово об искусстве нередко обретает стилистический налет романтического начала, даже пафосности, в устах нередко самого критически настроенного критика.
Раздел с репродукциями важен и с просветительской точки зрения, чтобы показать функциональную роль современного русскоязычного искусства в израильском обществе, но попутно напомнить и о вкладе художников в мировое изобразительное искусство. В этой связи информация о том, где находятся конкретные работы, чрезвычайно важна. К сожалению, у самих художников порою в руках остались только справки, полученные от музеев, в коллекции которых когда-то были включены их работы, оставшиеся даже не сфотографированными, поэтому представить их на страницах книги представлялось невозможным. Другие были времена, но тем примечательнее эти страницы книги, доносящие то, что еще не утеряно.
Дизайн и верстка репродукций альбомной части книги принадлежат Александру Ганелину. В моем окружении лучших специалистов в этой области нет.
Следующий блок книги – на английском языке - включает творческие биографии художников и краткие описания статей, вошедших в издание. В том случае, если статья о художнике публиковалась в его персональном каталоге или представлялась как сопровождение для музейной коллекции, представлен полный перевод.
Новый блок – с черно-белыми репродукциями скульптур, графики, мозаики, фотографии.
Затем блок на иврите, включающий концепцию издания и материалы об авторе.
Переводы на английский и иврит выполнены доктором-лингвистом Михаилом Бартовым (Клайнбардом), редактор – Лиора Ахарон.
И еще, как заключительный аккорд.
Когда мы вместе с Татьяной Левиной, редактором и помощником по информационным вопросам, пришли в типографию заказывать книгу, она тактично напомнила: "Галя, не забудьте про ляссе". Директора типографии весьма удивило поведение заказчиц, самолично проверявших машины, выяснявших, сколько лет станкам, настаивавших на самых дорогих операциях и упершихся на бронзовой ленточке-закладке, идущей от верхней части книжного блока для вкладывания в заветные страницы плоти книги. Как позже выяснилось, такого сложного полиграфического заказа у них ранее не было. Но они свято хранили эту тайну, а когда успокоились краски на бумаге и страницы трепетно улеглись под иерусалимским камнем переплета, и вышел том-красавец на 800 страниц, с переводом концепции книги на язык на английский и иврит, с творческими биографиями художников и скульпторов, с резюме статей на языке Альбиона и в котором 477 репродукций, в том числе 277 цветных и с бронзовым ляссе, вот тогда директор типографии и признался, что "ребеночка", чуть-чуть не дотянувшего до трех килограммов, они представляют на комиссию для повышения разряда полиграфических возможностей типографии.
Не могу об этом не рассказывать, поскольку это те неуловимые детали, которые мне давали силы довести до конца осуществление своего едва ли не безрассудного замысла - не обмануть этического и эстетического доверия тех, кто в меня поверил и вместе со мною ждал выхода книги в свет. Когда ты уже так живешь этим, отступать уже некуда, невозможно обмануть доверия, сказав: «Ну, не смогла…»
Для художника доверие людей выше страха. Это такое беспримерное состояние, которое не дает тебе покоя жить, не завершив начатый труд. Это самоедство, отчаяние, непреклонность, доблесть, обязывающие тебя к профессиональной форме, соответствующей взятой планке доверия. В этом и сказывается одна из общественных функций искусства – не обмануть ожиданий зрителя, читателя, да кого угодно, если он любит искусство. Тогда с Искусством – всегда роман...
- А как книга идет по свету, как распространяется?
О рассылке книги я задумывалась уже в период подготовки рукописи и определения ее макета, затем уже на стадии заказа книги в типографии при выборе материалов – ведь для серьезной работы по распространению книги по всему миру немаловажную роль играет и вес монографии. Вместе с Участниками издания мы нашли компромисс по оформлению книги, руководствуясь принципом – высокое качество издания плюс приемлемые себестоимость и вес издания. Ну и рассылка должна была отвечать статусу книги – академическое научно-просветительское издание, обращенное как к израильской публике, так и ко всем евреям Диаспоры по всему миру.
В силу этого на сегодняшний день книга разослана по всем национальным библиотечным центрам, включая Библиотеку Конгресса США, национальные библиотеки Канады и Австралии, Франции, Великобритании и Германии, Европейскую библиотеку, базирующуюся в Нидерландах, национальные библиотеки стран, бывших республик СССР. Здесь хочется отметить заинтересованность посла республики Беларусь в Израиле Игоря Александровича Лещени в размещении книг по ведущим библиотекам Беларуси. К сожалению, директор Российского культурного центр в Тель-Авиве (книга также находится в библиотеке РКЦ) не нашел для себя важным помочь в распространении книги по России, хотя подавляющее большинство художников, о которых идет речь в книге, имеют не только духовно связаны с Россией, но, проживая здесь, имеют российское гражданство, участвуют в выборах президента и приглашаются самим г-м А.А.Крюковым для участия в планах культурной работы РКЦ и именно их работы составили основу коллекции произведений изобразительного искусства РКЦ. Сам этот факт невольно стал для меня еще одним штрихом к ответу, почему искусство с русскими корнями стало израильским. Ну-да где наша не пропадала!
Книги экземпляры тиража были отданы в Иерусалимскую русскую библиотеку, в Национальную библиотеку Израиля, Еврейского университета и художникам – участникам издания.
Вторую свою задачу по рассылке я видела в контактировании с университетскими центрами – в мой список рассылки вошли крупнейшие университеты мира такие как Сорбонна, Кембридж, Гарвард, Оксфорд и другие. В Израиле книга находится в Тель-Авивском университете, в библиотеке Иерусалимского еврейского университета и библиотеке факультета для иностранных студентов ИЕУ. С книгой можно познакомится в университетских центрах России, таких как МГУ, РГГУ, СПбГУ и, конечно же, в Астраханский, в котором преподавала на протяжении 20 лет.
Книга сейчас имеется в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, в Государственной Третьяковской галерее, Музее искусства народов Востока, Московском музее современного искусства, Центральном Доме Художника, а также в государственном Эрмитаже и Русском музее в Санкт-Петербурге и других музеях.
Помимо того, что книгу можно посмотреть и почитать в библиотеках, ее можно и приобрести в магазинах сети "Исрадон" в Иерусалиме, Тель-Авиве, Хайфе, Реховоте.
В январе в Концертном зале "Аудиториум" в Ашдоде проходила презентация книги. В интернете на моем персональном сайте (http://www.galinapodolsky.ru/) и на сайте ютубов можно посмотреть фильм Нинель Мерлин со стихами к картинам ("Книга Галины Подольской").
В ближайшем будущем весной я планирую быть в России, в том числе и в Москве, и сделать там ряд презентаций в еврейских центрах Москвы и достойных просветительских центрах.
