ФЕДОТОВА КОСА
(Записки с моря)
1
Как бы ни было, я выбираю сушу.
Где-то рядом похмельно бормочет море.
В закоулках дома, покой порушив,
вскрикнет ветер, зажатый в дверном проеме.
Шлепнет пяткой ребенок, сбежав с асфальта
на песок, и оттуда — ныряя в бездну…
Он, конечно, уверен, что это — сальто-
мортале, и он никогда не исчезнет.
Мне бы тоже за ним, да грехи так тяжки,
что, боюсь, не отпустят назад, в кочевье
по земле. Отпечатав в плечах подтяжки,
в кофе капну коньяк — и нырну с увлеченьем.
2
Невозможно дышать — от сортира тянет, —
точно трупным постель напиталась ядом.
Может, снова случится: тоска обманет,
и случайная кукла проснется рядом.
Прогоняя зевоту, вздохнет чуть слышно, —
Просчиталась — цена перекрыла плату:
седина и мешки под глазами, одышка,
и на сердце заплата уже на заплате…
3
Полоса между морем и сушей — ракушки:
Зазеваешься — нежно в ступню вопьются.
Миллионы моллюсков, отдавших душу,
если есть таковая, в наш мир суются.
Наплевать! Этот хруст под ногами, право,
не дороже царапин на коже, — топчем
не такие могилы!.. Наискось, справа,
море берег моллюском гигантским точит.
4
Ввечеру тем заметней темнеет море,
чем прозрачней закат в купине лазури.
Впрочем, вывод случаен, а значит — спорен,
как любой в этом мире непредсказуемом.
Я сижу у полоски, как губы, влажной
(если женщину, скажем, томит вожделенье),
наблюдая, как берег с волною слажен,
будто в миг упоительный совокупленья.
5
В этом месте коса, выступая коленом,
образует полоску, в паху — с лиманом.
Если ветер от берега — тянет тленом,
перемешанным с запахом очень странным.
Так, пожалуй, несет от греха, от блуда,
если блуд застарелый и тщетны мази.
Может, на богомолье сбежать отсюда
или, плюнув на запах, зарыться в грязи?
6
Подрумянившись, точно завис над жаровней,
и позорно обуглясь в подвздошной части,
я решил, что погибнуть глупей и бескровней
не удастся — и тут же облез в одночасье.
“Так когда-то клеймили воров, проституток, —
думал я, будто метку позорную нажил.—
Сколько их, обогревших в течение суток,
покрывает телами клеймеными пляжи!”
7
Все случайное, в общем-то, закономерно,
а иначе — разлад между духом и плотью.
Бог сложил нас, признаться, бездумно и скверно,
если только мы в тело не сосланы — в поте
лица отбывать за грехи наказанье:
жить в свиной оболочке, смердеть, испражняться;
ну, а душу оставил, глумясь, в назиданье:
чтоб не смела, привыкнув в дерьме, забываться.
8
Вот и вышло, что я позабыл о доме:
выйдешь на берег — все за спиною бренно.
Промелькнувшая жизнь так бессмысленна, кроме
передсмертных мгновений, коли откровенно.
Волны вынесли тело… Он плыл без оглядки,
но, почуяв тоску, повернулся на спину…
Как и не жил — лишь мертвое тело в остатке
и пустынного неба сырая холстина.
9
Я доволен: покой побуждает к мысли
(впрочем, как для кого — поминая богему).
Если жизни остаток, положим, расчислить
и вложить, как старик Пифагор, в теорему, —
будет тесно под старость — упрутся колени
в построенья кривой, все сползающей книзу.
Морю легче — в нем старческих нет сочленений,
даже если склоняется к мертвому бризу.
Туман
На рассвете взошел туман,
ускользнула в туман тропа, —
и пошел по тропе — пропал,
и остался — пропал с ума;
не сошел, а — пропал, исчез,
точно не был, вообще не жил;
даже если ножом — надрез,
не появится кровь из жил;
даже если навзрыд: постой!
где пропал ты, в каком дому? —
я в тумане, скажу, густом,
мне здесь так хорошо одному.
х х х
Сад посажен — и вырос сад.
Сын родился — и вырос сын.
Дом построен — века назад.
Что ж на сердце такая стынь?
Точно все это — мимо рук,
точно все это — с глаз долой.
Мучит каждый случайный звук,
точно звук этот — неживой.
Будто все это создал зря,
на напрасном исходе сил.
Как теперь у нас говорят:
кто об этом тебя просил?!
х х х
Уже пора всего бояться,
прислушиваться к организму:
а вдруг какие-то таятся
надломы в этом механизме?
Уж время подводить итоги,
расчесть оставленному цену;
уж время вспоминать о Боге —
всем сердцем, а не лицемерно.
Уже пора, доверяясь чувству,
с потерей жизни примириться,
и встретить, выстрадав, как Тютчев,
любви последние зарницы.
Уже пора оставить детям
все то, что в сердце накопилось,
и не проснуться на рассвете, —
как будто жизнь всего лишь снилась.
Пора уж в вышних измереньях
иные ощущать уюты…
Но будь покладистее, время, —
остановись хоть на минуту!
х х х
Конфеты. Коньяк. Лимон —
на блюдце. Остывший кофе.
Окурок в помаде. Сон —
в зрачках. Равнодушный профиль.
Конфеты. Коньяк. Игра
в любовь. И тщета соблазна.
Окурок в помаде. «Пора!» —
сквозь зубы. И вздох: «Напрасно…»
Лимон — весь в слезах. И дым,
оставленный им, витает.
Окурок в помаде. Сын —
когда-нибудь, — вместо рая…
Переход на зимнее время
Вновь стрелки переведены
на час назад — обман свершился!
И вот уж посреди страны
какой-то странник заблудился.
Кто умер час назад — воскрес,
родился — вновь ему родиться?
И мы, судьбе наперерез,
спешим — опять не разлучиться;
стоим, обнявшись в этот час,
страшась такого передела:
а вдруг любовь исчезнет в нас
с движением возвратным стрелок?!
х х х
Черт отвернулся, а Бог позабыл:
снова мне нет на земле благодати!
На расстоянье холодных светил —
все, что мне дорого, — будто утратил.
Серая каменность стен и дорог —
вместо стихий; мельтешение будней.
Черт отвернулся, забыл меня Бог.
Все, что мне дорого, — тоже забудет?..
Дети, дорогой своей уходя,
всё отдаляются — жизни навстречу…
Нежность, напрасной тоской бередя,
на незнакомом глаголет наречье…
Трудно даются земные дела,
ну а душа — снова в смуте и грусти…
Все, что содеяно, — дым и зола…
Бог не поверит, а черт не отпустит!
х х х
Будто кто обездолил
или плеснул отравы, —
осенней аэрозолю
горькие пахнут травы.
Запах разбрызган всюду,
въедливый, как лекарство.
День наступает судный, —
Господи, благодарствуй!
Пахнет малиной поздней,
яблоком, сладкой грушей.
Скоро гусиный поезд
нас поманит, где лучше.
Ветер швырнет с разбега
горсть золотых червонцев.
Станет глядеть в прореху
туч запоздалое солнце.
Сыростью вдруг потянет,
плесенью, пенициллином.
Куст золотой увянет,
скользкою станет глина.
И наберется сизым
небо по самому краю.
Осенью этот кризис
возраста называют.
х х х
Пригашенное состояние —
в ожидании холодов.
Последнее листостояние —
и облетит покров.
Станет светло и голодно —
в глубине души,
точно застыла от холода —
попробуй-ка отдыши;
точно набралась горшего —
более чем могла,
стала меньше горошины,
свернулась в клубок, слегла.
х х х
Хорошо, когда есть нора —
укрыться в своем одиночестве,
едва наступает сволочная пора
и видеть никого не хочется.
Забился в нору, точно дикий зверь,
израненный взглядом-выстрелом:
ну-ка, достаньте меня теперь!
Я одиночество выстрадал!
Здесь так уютно между корней,
глина тепла, золота солома.
И даже полет стремительных дней
вдруг замедляется — механизм сломан.
А приключится какой соблазн —
высуну ноздри на свежий воздух, —
и тотчас прочь от прилипчивых глаз
под насмешливый женский возглас.
Ну, а когда враги и друзья,
объединившись в усилии праздном,
морды засунут, что так, мол, нельзя —
обрушу стропила, чтобы всех разом…
х х х
Волосы пахнут осенним дымом,
руки — горчайшим листом ореха.
Выйду из осени невредимым,
хоть от нее не смогу уехать,
хоть не удастся сбежать от смуты —
листья сгребать и носить в охапке.
Волосы пахнут которые сутки —
видно, напрасно ходил без шапки.
Видно, напрасно свершил такое,
словно у осени в подмастерьях.
Волосы пахнут вечным покоем, —
пеплом и дымом, по крайней мере…
х х х
Умерли оба — остался дом.
Все перестроили те, кто въехал,
и стали жить своим чередом
и расставлять по-своему вехи.
Все по-другому: там вырос сад,
где была ягодная поляна,
где всего несколько лет назад
пахло смородиной полупьяной.
А на веранде, где летней порой
пела так сладостно радиола,
ходит в халате какой-то иной
и заготавливает разносолы.
Дом приобрел современный вид —
оштукатурен и будто приглажен,
но как-то робко при них стоит:
может, чего-то еще прикажут?
х х х
Сын и зять, да третий — я
в гараже буржуйку топим.
Не достанет здесь семья —
далеко сюда им топать.
Здесь убежище мужчин:
стопки, вилки и тарелки
да полдюжины причин,
чтоб сбежать на посиделки.
Коротаем вечер здесь
без ущерба для здоровья:
курица сочла за честь
стать закуской для застолья;
сало с перцем и чеснок,
огурцы — едва из кадки…
Неужели невдомек,
что мужские здесь порядки?
Что такой побег — в крови
у мужского населенья?
Где еще поговорить
нам под водку и соленья?
Где еще сказать словцо,
чтоб завяли чьи-то уши?
Где еще — во все лицо —
воссияют наши души?
х х х
Прыгнет синица на подоконник,
стукнет в стекло.
Здесь у меня — лимонник,
здесь у меня тепло.
Мне бы впустить синицу, —
только ведь ей
в лимоннике не прижиться
между ветвей.
Что же стучит, что просит?
Там, за стеклом
листьями сыплет осень.
Может, о том?
Или о том, что снегом
скоро засыплет сад?
Бьет, и стучит с разбега,
точно я виноват.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer10-poljuga/
