Три рассказа0

 Фантограф 

Серьёзная женщина в тёмно-сером костюме и очках в строгой оправе сразу перешла к делу:

— Через две недели у нас открытие нового отеля, и нам требуется привидение.

— На какой срок?

— Навсегда. Видите ли, мы для отеля не новое здание построили, а выкупили и реставрировали старинный замок. Создали в нём соответствующий антураж. Единственное, чего ему не хватает — это привидения. У любого уважающего себя замка должна быть трагическая легенда и, разумеется, призрак. Легендой займёмся мы, а от вас нам необходимо привидение.

— Какое именно привидение?
— Всё очень традиционно, по канонам жанра. Молодая женщина, распущенные чёрные волосы, свободная белая одежда.
— Звуковые эффекты нужны? Плач, стоны, звон цепей?
— Нет уж, спасибо, — хмыкнула женщина, — Мы не хотим довести своих клиентов до инфаркта.
— Зона передвижения — по всему отелю?
— Ни в коем случае — слишком велик риск ненароком испугать наших клиентов. Нам нужно, чтобы привидение существовало, но перемещалось только по ограниченной территории. Мы собирались отвести ему угловую башню, винтовую лестницу и смотровую площадку.
Я вписал сумму в типовой контракт и протянул его клиентке. Женщина быстро глянула на цену и подняла глаза:
— А я слышала, что, кроме создания привидения, оплачивается ещё и его ежемесячное обслуживание.
— Обычно оплачивается, — согласился я. — Но, к счастью для вас, эту работу за меня будут выполнять посетители вашего отеля — при условии, конечно, что вы будете подпитывать их веру в привидение. Постоянно поддерживайте к нему интерес, давайте своим клиентам его время от времени увидеть. Если заметите, что, несмотря на все усилия, призрак начинает исчезать, приходите ко мне, и тогда мы обсудим дополнительные расходы на его обслуживание.
Женщина быстро подписала контракт, попрощалась и вышла.
Я откинулся на спинку стула. Люблю привидения. И работы с ними немного — я могу их создавать практически не думая, без усилий, и доход от них всегда стабильный, гарантирует хлеб с маслом.
Жаль только, душе просто хлеба с маслом мало — ей хочется полёта и творчества.
                                                 * * *
Голос Риты в трубке звучал подозрительно невинно:
— Зайчик, а какие у тебя планы на вечер?
— Пока не решил…
— Я вот думала, может, сходим в кино? А потом можно к тебе…
Ко мне я не против, хотя у Риты, вообще-то, условия лучше — просторная квартира, шикарный вид из окон и толстые стены, через которые не слышно соседей. Рита знает, что моё жильё хуже, а переночевать у меня ей хочется из-за самого обычного женского любопытства: мы встречаемся больше полугода, а я ещё ни разу не приводил её к себе домой.
Я подозревал, что Рита считает, будто я не хочу, чтобы она ночевала у меня дома, потому что это серьёзный шаг в развитии наших отношений, к которому я ещё не готов. Женщины часто всё усложняют, и зря. Домой я её не привожу не из-за того, что якобы не готов, а просто потому, что всё никак не могу решить, что же мне делать с Дашей.
— Ритуль, сегодня не получится. Мне надо пройтись по страшным домам и убедиться, что там после дня всех святых ничего не осталось. А это надолго.
Я не врал. День всех святых для меня, пожалуй, самое занятое время года. Последние недели перед праздником я в поте лица создаю привидения для страшных домов, тематических вечеринок и просто для рядовых граждан, решивших украсить своё жильё в соответствующем духе. Большинство из моих созданий исчезают сразу после праздника, но из-за некоторых слишком впечатлительных людей кое-какие привидения задерживаются, потому после дня всех святых ещё неделю я занимаюсь тем, что убираю этих призраков-долгожителей.
Рита молчала, но я прямо-таки чувствовал, как она надулась.
Я закрыл глаза и сосредоточился, создавая фантом цветка. И поймал себя на мысли, что чувствую себя обычным фокусником, дешёвым трюком отвлекающим внимание ребёнка.
Я понял, что Рита получила фантом розы, когда услышал, что она тихо ахнула, и предложил:
— Давай завтра?
— Давай, — охотно согласилась повеселевшая Рита.
Я повесил трубку и тяжело вздохнул. Придётся сегодня поговорить с Дашей. Только вот что я ей скажу?
                                                          * * *
Следующий посетитель — совсем ещё молоденькая девчонка. Умопомрачительно высокие каблуки на сапогах, какая-то странная куртка, видимо, очень дорогая и модная, потому что только дорогие и модные вещи могут позволить себе быть такими нелепыми, густой макияж и жевательная резинка во рту.
— Вы реально фантомов делать можете?
— У меня на вывеске написано «Фантография».
— Мало ли что написано! Может, это рекламный ход, а на деле вы ничего, кроме привидений, делать не умеете!
— Девушка, вы хотите что-то заказать, или просто побеседовать со мной зашли?
— Мне нужен фантом человека.
— Фантом человека — это очень дорого.
— Ничего, мне это по карману.
«Скорее уж — родителям», — усмехнулся я про себя и спросил:
— Надолго?
— На один вечер и ночь. Но только чтобы фантом был совсем как настоящий, чтоб не отличить, мне прозрачных привидений не надо.
Я слегка кивнул в ответ; объяснять девчонке тонкости фантографии и разницу между фантомом и привидением я не собирался.
Впрочем, о том, что фантом и призрак — это две разные вещи, можно догадаться и по расценкам. Привидение делать легко, на его поддержание много сил не требуется, отсюда и доступные цены. Да и создать его можно каким угодно — хоть человеком, хоть драконом, хоть всадником без головы. Фантомы же — работа значительно более сложная, можно сказать, филигранная, требующая мастерства и немало силы, а потому дорогая. Фантом можно сделать только с реально существующего или существовавшего человека или предмета, и он не будет ничем отличаться от оригинала. Кроме того, что по истечении какого-то срока просто исчезнет. Как карета Золушки.
— Чей фантом вам нужен?
— Мой.
— Для каких целей?
— А вам какое дело? Я же вам плачу.
Когда я только начинал работать, я несколько раз крепко влипал, рассуждая точно так же: мне заплатили, а для чего нужен фантом, меня не волнует. Меня и не волновало, да только потом я нередко оказывался крайним.
Например, как-то я создал фантом — копию самого заказчика, совершенно не задумываясь, для чего это ему. А несколько недель спустя ко мне в контору ворвалась его разъярённая жена. Оказывается, клиент тайком бегал к любовнице, оставляя вместо себя фантом. Разумеется, в глазах жены виноват оказался не гулящий муж, а я, сделавший ему прикрытие.
В другой раз парни устраивали мальчишник и решили заказать для вечеринки стриптизёршу, но не простую, а фантом девушки, которая когда-то отказала жениху. И всё бы ничего, да только каким-то образом об этом узнала та самая девушка и подала на меня в суд за посягательство на достоинство личности. Мои доводы о том, что я всего лишь исполнитель заказа, а придумали это всё мои клиенты, мне не помогли — суд наложил на меня приличный штраф.
Наконец, однажды я сделал фантом шикарной Феррари, и только в полицейском участке узнал, что мой фантом клиент расположил на месте настоящей машины, которую он угнал. Мне шили соучастие; дело едва удалось замять.
Так что я давно взял в привычку интересоваться, для чего клиенту нужен фантом. Но объяснять всё это сидевшей передо мной девчонке я не собирался и сказал только:
— Правила такие.
— Мне очень надо на одну вечеринку, а предки меня не пускают, — недовольно сообщила она. — Хочу оставить фантом дома, а сама на ночь незаметно смотаться.
Я прикинул, каким образом могу оказаться крайним в этой ситуации. Безусловно, есть вероятность, что девчонка влипнет в неприятности, и тогда её богатый папочка, несомненно, назначит именно меня козлом отпущения — ведь не будь фантома, он сразу обнаружил бы пропажу дочери и вернул бы её домой. С другой стороны, это всего лишь вечеринка, а не какой-то криминал. Да и лишние деньги никогда не помешают.
— Когда нужен фантом?
— Завтра вечером.
Я решился и достал типовой контракт на фантома.
— Имя, фамилия?
— Алиса Тородан.
Тородан, Тородан… Фамилия казалась знакомой.
— Полная предоплата, — предупредил я, не доверяя этой малолетке.
— Без проблем, — отозвалась она и громко лопнула пузырь от жвачки.
                                                                              * * *
Даша, как обычно, открыла дверь прежде, чем я достал ключи — словно ждала. Улыбнулась, обняла, прижалась щекой к плечу.
— Привет!
— Привет, Даш, — ответил я, гладя её по мягким волосам. — Как день прошёл?
— Хорошо, — радостно ответила она. Что мне нравилось в Даше — у неё никогда не было плохих дней. Именно поэтому, какими погаными ни выдавались бы мои будни, я всегда предвкушал возвращение домой, потому что точно знал — там меня не поджидают очередные проблемы. — А у тебя?
— Да тоже ничего. Несколько привидений и один на фантом — девчонка собирается улизнуть от родителей на вечеринку.
— Ну и замечательно. Ужинать будешь? Я сегодня пробовала новый рецепт тёти Нюры. Не знаю что вышло, но пахнет, кажется, неплохо.
— Буду, — согласился я. Пахло божественно.
Даша упорхнула на кухню. Я проводил её взглядом, ощущая как растёт во мне чувство вины. Вот что я ей скажу? Даш, завтра ко мне Рита приходит, ты не могла бы тихо посидеть в своей комнате? А ещё лучше — вообще уйти куда-нибудь на ночь? Да, я знаю, что тебе некуда идти. Что у тебя нет подруг, у которых можно переночевать. В принципе, на завтра я мог бы снять тебе номер в отеле — а что потом? Когда Рита станет ночевать здесь каждую ночь? Что мне делать с тобой тогда?
— Даша, — с трудом начал я, когда мы съели телятину, приготовленную по рецепту тёти Нюры, и стали пить чай, — Понимаешь, завтра ко мне вечером придёт Рита…
Даша, подперев подбородок кулачком, смотрел на меня своими зелёными глазами, и я чувствовал себя ужасно неловко.
— Ты же знаешь, я с ней уже довольно давно встречаюсь, — всё ходил вокруг да около я, не решаясь перейти к главному, — и у нас всё серьёзно…
— И тебе нужно, чтобы завтра ночью вы остались тут одни? — спокойно закончила она.
— Ну, в общем, да. Только…
— Я слышала, что в старом кинотеатре на углу всю ночь крутят чёрно-белые фильмы, — Даша легко улыбнулась и подлила мне чаю. — Ещё кусочек тортика?
— Нет, спасибо, — отказался я, чувствуя облегчение и одновременно неловкость. Правда, радость от того как всё просто получилось, не моими, впрочем, стараниями, оказалась сильнее.
Я достал бумажник, выгреб оттуда всю наличность, что у меня была, и неловко протянул Даше:
— Держи, это тебе. На кино там, на попкорн…
Мысль о том, что мы станем делать, когда Рита решит постоянно у меня ночевать, я решительно отодвинул на потом.
                                                                                 * * *
— Почему ты здесь живёшь? — с недоумением спросила Рита, обводя взглядом маленькие комнаты, кирпичную кладку и старинные люстры. — Я думала, фантограф твоего уровня зарабатывает достаточно, чтобы позволить себе условия получше.
— Да я как-то привык, — развёл я руками. — Вроде как дом…
Я не кривил душой. Да, квартира была тесноватой; я слышал, когда жильцы сверху открывали краны в ванной или соседи сбоку затевали ссору. В старых батареях иногда шумела вода, а зимой из обрамлённых деревянными рамами окон нещадно дуло. Но здесь я чувствовал себя по-настоящему дома, и мне пока не хотелось никуда съезжать.
Утром я с облегчением понял — хотя Рита была довольна тем, что я привёл её к себе, её совсем не впечатлило моё жилище, и она не собиралась немедленно ко мне переселяться.
Завтрак затянулся, и я едва не опоздал на работу. Когда я добрался до своей студии, меня уже ждал клиент. Мужчина средних лет в дорогом костюме, с тяжёлым взглядом и манерами человека, который давно привык, что ему не перечат.
— Мне говорили, вы самый лучший фантограф в городе, — сообщил мне он и выдержал паузу.
Я не был уверен, какой реакции ожидает мой посетитель. Я был единственным фантографом в городе, что, пожалуй, автоматически делало меня лучшим. Но все фантографы хороши по определению. Создателей привидений в мире немало, а вот настоящих фантографов почти нет. Зато те немногие, кто действительно понимает фантографию, — мастера своего дела.
— Мне нужен фантом вот этого ребёнка, — продолжил мой посетитель и протянул фотографию полугодовалого малыша.
— Для каких целей? — спросил я.
— А вам обязательно знать? — напрягся мужчина.
— Да, — отрезал я.
— Для жены. Наш ребёнок умер месяц назад, и она… Она сама не своя. Никак не приходит в себя, нет ни малейшего прогресса. Не помогают ни врачи, ни гипнозы, ни антидепрессанты. Я думаю, фантом её отвлечёт.
Я решительно отодвинул фотографию.
— Нет.
— Нет? — удивился мой посетитель.
— Нет, — подтвердил я. — Это очень, очень плохая идея.
Некоторое время мужчина молча рассматривал меня, словно решая, что же ему со мной делать — купить или надавить?
— Я заплачу двойную цену.
— Нет.
— Тройную.
— Да не в деньгах дело! Неужели вы не понимаете, что просите?
Мужчина молча ждал продолжения.
Я вздохнул. Когда-то давно я сделал одному человеку фантом умершей жены. Ни к чему хорошему это не привело — когда фантом исчез, для клиента это было словно повторение трагедии, и он едва не свихнулся от горя. С той поры я зарёкся создавать фантомы погибших людей их близким.
— Этим вы сделаете своей жене только хуже. Ей нужно справиться со случившимся горем и научиться жить дальше, а иллюзия только временно заглушит боль. Фантом её не вылечит, он лишь затруднит выздоровление.
Ни проблеска в глазах — казалось, мой клиент не услышал ни слова. Утомлённо взглянул на меня и заговорил, растягивая слова:
— Сегодня поздно ночью дочь председателя областного суда Игоря Петровича Тородан доставили в больницу с сильным алкогольным отравлением.
Так вот почему фамилия Алисы казалась мне знакомой!.. Я похолодел — начало не предвещало ничего хорошего.
— Её едва откачали, — спокойно продолжал мой клиент. — К тому же, у Алисы в сумке нашли наркотики и уже завели на неё дело. Игорь Петрович рвёт и мечет. Он строго запретил дочери идти на вечеринку и был уверен, что она весь вечер провела дома, у себя в комнате. Уверен, он будет счастлив узнать, кто оказал ей содействие, и из-за кого она оказалась в больнице — и под следствием.
«Разумеется, она в больнице из-за меня — это же я её пить заставлял! И это я ей в сумку наркотики подбрасывал!» — привычно возмутился я про себя тому, что меня опять назначают козлом отпущения. И только через несколько мгновений осознал, что означало сказанное. Дело даже не в том, что мне угрожали. Дело в том — кто. У сидевшего напротив меня мужчины должны иметься очень хорошие связи, чтобы так быстро собрать на меня досье: Алиса была у меня позавчера, вчера вечером ушла на вечеринку, ночью попала в больницу, а утром мой клиент уже знает, что я делал ей фантома… Такому человеку можно сказать «нет», но это ничего не изменит — он всё равно получит то, что ему надо.
— Вы только навредите своей жене, — вздохнул я и взял фотографию малыша. — На какой период времени вам нужен фантом?
— На месяц, думаю, хватит, — ответил клиент и достал чековую книжку.
                                                                           * * *
Ритка надулась, когда я под благовидным предлогом отказался встретиться с ней сегодня вечером. Но мне было совсем не до неё. Во-первых, утренний клиент, испортивший мне настроение. Во-вторых, я не видел Дашу со вчерашнего дня. Как она? Может, всё-таки обиделась на меня за то, что я выпроводил её на ночь в кино?
Даша, как обычно, открыла дверь прежде, чем я достал ключи — словно ждала. Приподнялась на цыпочки, чмокнула меня в щёку и улыбнулась.:
— Привет!
— Привет, Дашуль, — с облегчением выдохнул я, обнимая её. Мой дом, островок мира и покоя, по-прежнему на месте.
— Как день прошёл?
— Не спрашивай, — обречённо отмахнулся я, направляясь в ванную комнату.
Контрастный душ, вкусный ужин, горячий глинтвейн — я и не заметил, как меня отпустило напряжение, и вот я уже выложил Даше все подробности утреннего визита.
— Словом, отвратительная идея, и я чувствую себя подлецом из-за того, что согласился, — закончил я свой рассказ.
— Ты не согласился, тебя вынудили.
— Пусть вынудили. Но всё равно я зря согласился. Ну, что мне сделает председатель суда? Прикажет возбудить против меня дело? Ладно, пусть. В любом случае, я ничего противозаконного не делаю, так что вряд ли мне смогут пришить серьёзную статью. Да, будет нервотрёпка и суд. И условный срок — вряд ли меня посадят. А это я переживу. Зато не факт, что его жена переживёт, когда исчезнет фантом. Это будет как потеря второго ребёнка, она же с ума сойдёт от боли.
— Костя, а если бы я исчезла, тебе тоже было бы больно? — вдруг спросила меня Даша.
Я вздрогнул от неожиданности и удивлённо посмотрел на Дашу. Никогда — никогда раньше она не задавала мне подобных вопросов.
Даша выжидательно смотрела на меня, и я вдруг заметил, что сегодня она выглядит по-другому — в лёгком изумрудном платье, которое я никогда раньше не видел, длинные каштановые волосы лежат гладкими волнами, а зелёные глаза стали выразительнее из-за чуть подкрашенных ресниц.
— У тебя новое платье? — спросил я, откровенно меняя тему.
— Да, — виновато улыбнулась мне Даша. — Ты мне вчера так много денег дал, и я сегодня прошла по магазинам. Купила вот это платье. А ещё зашла в салон. Мне уложили там волосы и посоветовали взять тушь и шампунь. Костя, ты не сердишься, что я всё потратила? Мне просто вдруг так захотелось себе что-нибудь купить!
Неужели я только что говорил ей, что чувствовал себя подлецом, согласившись создать фантом ребёнка? Нет, тогда мне было просто неловко. А вот сейчас я чувствовал себя подлецом. Сколько уже лет у меня жила Даша? Четыре? Пять? И мне ни разу не пришло в голову дать ей денег или сходить с ней по магазинам. Я приносил продукты, я покупал ей иногда какую-то одежду. Кажется, я ни разу не делал ей подарков, только однажды, давным-давно, принёс букет астр. Чёрт, даже владельцы домашних животных делают своим питомцам подарки на праздники!
Я стал сам себе противен.
— Конечно, не сержусь, — выдавил я из себя. — Даш, ты такая красивая, — искренне добавил я. — Тебе очень идёт это платье. А волосы просто сияют.
Даша расцвела от моих слов, и мне стало ещё хуже — она даже не понимает, как отвратительно я с ней обращался.
— Дашуль, — я стремился утишить угрызения совести самым быстрым способом, — Завтра суббота, давай, пройдём по магазинам и купим тебе что-нибудь ещё?
— А разве ты не собирался встречаться завтра с Ритой?
— Она на меня обиделась, — отмахнулся я. — Ну, так что, пойдём? Куда бы ты хотела?
— Да куда угодно, я же почти нигде не была, — бесхитростно призналась Даша, и я застонал про себя. Она действительно ничего не видела кроме нескольких ближайших кварталов.
— Тогда завтра нам с тобой предстоит насыщенный день, — ответил я и отвернулся; я не мог выносить светящегося в Дашкиных глазах радостного предвкушения.
                                                                          * * *
Фантом терьера у меня в руках звонко тявкнул и попытался облизать мне нос.
— Спасибо! — с чувством поблагодарила меня моя клиентка, принимая собаку. — Он совсем как Сенди!
Родители часто заказывают фантомов умерших животных, особенно, если они погибли неожиданно, чтобы не рассказывать детям правду и дать им возможность попрощаться с любимцем, прежде чем отправить его жить «в деревню».
Люблю такие заказы — от них всегда хорошо на душе.
Я проводил женщину и взялся за длинный список к театральному фестивалю. Примерно месяц назад ко мне начали поступать заказы на бесчисленные привидения и призраки для самых разных театральных постановок. За несколько дней, оставшихся до открытия фестиваля, поток заказов увеличился едва не вдвое. Да, похоже, сегодня мне снова не удастся увидеться с Ритой.
«Опять будет сцена», — подумал я и поморщился. Последнее время мы с Ритой ругались всё чаще — ей не нравилось, что из-за многочисленных заказов мне не удавалось уделять ей так много времени, как ей хотелось. Я ловил себя на мысли, что меня всё меньше задевали сцены обиды и недовольства, которые она мне устраивала. И ещё не мог отделаться от ощущения, что всё это началось после той самой ночи, которую мы с Ритой провели у меня дома. Мне казалось, именно после того раза её отношение ко мне изменилось; она будто решила, что теперь у неё на меня больше прав, и предъявляла мне куда больше требований.
Даша тоже изменилась — к счастью, не в отношении ко мне. С той субботы, как мы прогулялись с ней по магазинам, у неё началась какая-то своя жизнь. Она стала ходить на танцы и разводить цветы, у неё появились подруги и даже работа.
— Мне говорят, что я хорошо чувствую прекрасное, — смущённо призналась мне Даша, советуясь, принять ли ей предложение подрабатывать немного в салоне красоты, где ей самый первый раз уложили волосы. — Знаешь, это просто удивительно: несколько штрихов карандашом, несколько взмахов кисточкой, правильно подобранные оттенки — и женщина преображается. И становится куда более счастливой. Похоже на маленькое чудо, и это чудо делаю я.
Я слушал Дашу, отмечая как она изменилась. И дело не в том, что теперь её каштановые волосы были уложены в красивые причёски, что она сменила гардероб и подкрашивала губы нежным розовым цветом. Даша изменилась внутренне. До недавнего времени я знал всё о том, какая она, полностью, от и до. Она была такой, какой хотел её видеть я; я создал её такой, какой она была мне нужна. А теперь Даша превращалась в самостоятельную личность, менялась без моего участия, и я всё не мог решить как мне к этому относиться.
                                                                     * * *
Он появился в моей студии вскоре после того, как закончился театральный фестиваль, и я подчистил всех затаившихся в театральных декорациях привидений, которые отказались пропадать самостоятельно.
— Ваш фантом должен был исчезнуть несколько недель назад, — обвинительным тоном заявил мне Валентин Михайлович вместо приветствия.
Да, я тоже навёл справки — надо же иметь хотя бы какое-то представление о том, кто тебе угрожает. Правда, результат меня не порадовал — клиент, заставивший меня создать фантом ребёнка его жене, оказался заместителем главы магистратуры.
— Почему он всё ещё в доме? Мы же договаривались только на месяц!
— Не все фантомы и привидения автоматически исчезают по истечении запланированного срока, — сухо пояснил я. — Я закладываю в них ровно столько энергии, сколько требуется для того, чтобы они просуществовали оговорённый срок. Но если привидение или фантом получают дополнительную подпитку, это как бы продлевает им жизнь. Очевидно, ваша жена очень сильно привязалась к фантому ребёнка и изливает на него столько любви, что он ещё долго не подумает исчезать.
— Это абсолютно недопустимо, — безапелляционным тоном отрезал Валентин Михайлович. — Из-за того, что этот фантом у неё уже два месяца, она к нему слишком привязалась. Носится с ним как с живым ребёнком и ничего слышать не желает. Совершенно невменяемая, словно с ума сошла. И всё из-за вас, из-за того, что он не исчез вовремя.
Я молчал. Разумеется, опять виноват я.
— Вы ведь можете заставить его исчезнуть, так?
Конечно, могу. Я всегда могу убрать созданных мной привидений и фантомов, сколько бы эмоций в них ни вливали другие. Только говорить об этом Валентину Михайловичу очень не хотелось.
— Уберите его. Немедленно! Я не намерен выносить плач этого… существа ни днём больше!
— Вы понимаете, что случится с вашей женой, когда она потеряет ещё одного ребёнка?
— Это — не настоящий ребёнок! — взвился Валентин Михайлович.
— Но для неё он — самый настоящий! — едва не прокричал я в ответ. — И когда я заставлю его исчезнуть, для вашей жены это будет такой настоящей потерей, что настоящее некуда!
— Мне что, опять вам угрожать?
— Это вы про Алису Тородан? Да пожалуйста, мне всё равно.
— Зря вы так, Константин Сергеевич, — протянул Валентин Михайлович. — В моём арсенале много средств. Я легко мог бы разрушить весь ваш бизнес. Скажем, натравить на вашу студию столько проверяющих из стольких инстанций, что хоть одно, но обязательно найдётся какое-нибудь нарушение, и студию закроют. И придётся вам тогда всё начинать заново. Только и в этом я бы смог вам помешать. Я бы создал вам массу трудностей на пути открытия новой студии, я бы мог препятствовать раскрутке вашего дела, мог бы навсегда разрушить вам репутацию.. Мог бы, но не стану.
Не услышать недоговорённое было невозможно.
«А ведь он может», — с глухой тоской подумал я. Может закрыть студию. Может помешать открыть новую. Может создать мне такую репутацию, что я уже никогда не смогу работать фантографом, ко мне просто никто не пойдёт.
— Расскажите мне, где бывает ваша жена, мне надо находиться рядом с фантомом, чтобы его убрать, — произнёс я, ненавидя себя за малодушие.
                                                                              * * *
— Нет, Рита, сегодня не могу. Очень тяжёлый день на работе, я устал, — резко ответил я в трубку, почти ожидая, что подружка закатит мне очередную истерику. К моему удивлению, Рита промолчала.
Я очень торопился домой. Предстоящее ужасало меня; мне казалось, будто я согласился на убийство. От одной мысли, как отреагирует женщина, когда я уберу фантом ребёнка, мне становилось дурно, и я как никогда сильно хотел очутиться дома, хотя бы на время укрыться от проблем.
Даша не ждала меня у двери. Впервые не встречала меня. И сердце ухнуло вниз — что-то случилось.
Она сидела в гостиной и держала в руках старый фотоальбом, валявшийся где-то на пыльных антресолях. Он был раскрыт на странице с фотографией, где мы с Дашей в вязаных лыжных шапках на фоне заснеженных гор счастливо щуримся от яркого солнца в объектив фотоаппарата.
— Так ты поэтому меня создал? — подняла на меня глаза Даша.
Она никогда не спрашивала меня, для чего я её сотворил. Обычные фантомы не задают таких вопросов, они просто не должны осознавать эту часть своего существования.
Правда, Даша уже давно не обычный фантом. Она живёт у меня несколько лет, а это намного больше, чем любой другой фантом. К тому же, последнее время она сильно меняется, хотя обычные фантомы всегда остаются такими, какими их создали.
— Что с ней случилось, Костя?
Я видел сочувствие в Дашиных глазах и догадывался, что она думает. Даже меняясь, она оставалась такой, какой я хотел её видеть, когда создавал — доброй, понимающей, сопереживающей. Такой, какой не была настоящая Даша.
И было бы так просто сказать ей сейчас то, что она хотела слышать: «Да, она умерла, и я создал тебя, её фантом, потому что не мог перенести потерю». И тогда в Дашиных глазах заблестели бы слёзы, она подошла бы ко мне и без слов обняла меня, утешая.
— Она ушла от меня к другому, — сквозь сжатые зубы процедил я. — Ушла, а я не смог ей этого простить. И создал тебя, чтобы вымещать на тебе свою обиду и ненависть к ней. И вымещал…
— Я этого не помню… — прошептала Даша.
Конечно, она не помнит. Фантом и не должен помнить. Он выглядит как живой человек, ведёт себя как живой человек, он спит, он ест, его можно потрогать, с ним можно поговорить. Но он — не человек. Он не понимает, что с ним делают, он не чувствует и не страдает. Он не помнит.
Я смотрел в Дашины глаза и со стыдом признавался себе, что я рад. Рад, что она не помнит.
Я создал Дашин фантом буквально через несколько дней после того, как ушла Даша, сообщив, что влюбилась в другого. Я создал фантом один в один как оригинал, только сделал ей длинные волосы. Я всегда хотел, чтобы Даша их не стригла, чтобы они отросли до пояса, длинные и густые, а она всегда поступала по-своему. И не только с волосами. Что ж, когда я создал её фантом, у неё больше не было выбора, она поступала только так, как хотел я. Она молчала, когда я кричал, она соглашалась, когда я говорил обидные слова, она просила прощения, когда я был раздражён. Она никогда не жаловалась и безропотно сносила все мои выходки. Сейчас мне было стыдно об этом вспоминать, а тогда я упивался возможностью беспрепятственно выплеснуть всю свою злость на фантома девушки, которую я любил.
— Конечно, ты не помнишь, — сказал я. — Ты не можешь помнить…
— Нет, я могу помнить, — возразила Даша, — Я точно знаю, какое у меня было первое воспоминание. Осенью, чуть больше двух лет назад. Я помню, как потрескивали дрова в камине, а я сидела в кресле у окна и смотрела, как жёлтые листья плавают в лужах. Потом я услышала твои шаги и побежала открывать тебе дверь. А ты протянул мне букет фиолетовых астр. Они были такие красивые! Помнишь?
Я вздрогнул. Помнить — прерогатива людей; у фантомов не может быть воспоминаний. Тогда почему они есть у Даши?
Да, я тоже помнил тот день. Потому что именно в тот день я, наконец, понял, что во мне не осталось обиды на ушедшую от меня Дашу. И осознал, как по-скотски я вёл себя с той Дашей, что жила в моей квартире.
Как никто другой, я понимал, как глупо — покупать цветы фантому, но я всё равно купил букет фиолетовых астр. Потому что хотел извиниться и хотел сделать ей приятное.
— Помню, — тихо отозвался я. Это был единственный раз, когда я принёс ей цветы.
— А я долго… была здесь до того дня?
— Я создал тебя чуть больше четырёх лет назад.
Даша отложила фотоальбом, подошла к окну и спросила, не глядя на меня:
— Зачем я тебе теперь? Ты ведь выплеснул всю свою злость, всю обиду. Почему я не исчезла?
Стук во входную дверь заставил меня вздрогнуть.
Я неохотно вышел в коридор.
— Сюрприз! — Рита влетела в квартиру с широкой улыбкой. — Поздравляю с годовщиной! — возвестила она, вручила мне пакет, набитый какими-то вкусностями, и с довольным видом спросила: — Ну как, не ожидал? Я так и знала, что с этой своей работой ты напрочь позабыл, что сегодня ровно год, как мы встречаемся, так что решила устроить тебе праздник сама!
Я смотрел на Риту и не понимал ни слова. Только по выражению глаз видел, что она ждёт одобрения.
— Спасибо, — наконец, выговорил я и обречённо понёс пакет на кухню. Сейчас Рита увидит Дашу, и…
— Кто она такая? — донёсся до меня пронзительный возглас, и я поморщился.
Я прошёл в гостиную. Даша по-прежнему стояла у окна. Рита, воинственно уперев руки в бока, застыла в дверях.
— Ты встречаешься со мной целый год, и всё это время живёшь с другой? — Рита обратила на меня всю мощь своего возмущения. — Или скажешь, что я всё не так поняла? Давай, оправдывайся! Может, это просто соседка зашла за солью? Или она твоя двоюродная сестра? Ну, говори, кто она?
— Она фантом, — ответил я и заметил, как поморщилась от моих слов Даша.
И вдруг понял, что вот уже очень, очень давно я не думаю о ней как о фантоме… или как о копии девушки, которая когда-то от меня ушла. Для меня она просто — Даша.
— Фух, — Рита резко выдохнула и расслабилась. — А я-то подумала! — с нервным смешком сказала она и подошла к Даше. Обошла её кругом, рассматривая, словно какой-то предмет, а потом сообщила мне: — Слушай, ты и правда фантограф высшего класса! Вообще не отличишь, она как настоящая!
— Я и есть настоящая, — неожиданно резко ответила Даша.
— Костя, — проигнорировала Дашины слова моя подружка, — А долго она ещё здесь будет? Нет, я, конечно, понимаю, что это всего лишь фантом, но всё равно при ней как-то… неудобно.
Я молчал.
— Костя, ну, давай, убери её, и пойдём уже отмечать, — дёрнула Рита меня за рукав. Вопросительно посмотрела на меня и, похоже, поняла, что означает моё молчание.
— Тебе что, какой-то там фантом тебе дороже наших с тобой отношений?
Я обречённо прикрыл глаза. Я уже некоторое время назад понял, что устал от бесконечных ссор и споров, что я тяну наши отношения скорее по привычке, а не потому, что они доставляют мне радость. Что меня больше не трогает, когда Рита обижается или дуется.
Но, похоже, очень задевает, когда расстраивается Даша.
Рита разъярённым вихрем вылетела из квартиры, громко хлопнув на прощанье дверью.
Я устало опустился на диван и уткнулся лицом в ладони.
— Ты ведь не из-за неё так, да? — Даша тихо подсела рядом.
— Не из-за неё, — глухо ответил я.
Из-за фантома ребёнка, которого мне предстоит убрать.
И из-за Даши тоже.
                                                                              * * *
— Я пойду с тобой, — решительно заявила мне утром Даша. Накануне я рассказал ей о том, что мне предстоит сделать, и она, видимо, решила, что мне не помешает поддержка.
Она не ошибалась.
Как и говорил Валентин Михайлович, его жена гуляла в поседевшем от первого мороза парке, со счастливой улыбкой катя перед собой ярко-синюю коляску.
Увидев её, я непроизвольно замедлил шаг и, в конце концов, просто остановился у замёрзшего фонтана. И с ужасом понял, что присутствие Даши, которое так успокаивало меня на пути сюда, теперь только усугубило ситуацию. Я не смогу убрать фантома ребёнка при Даше. Не хочу, чтобы она это видела. И чтобы думала, что то же самое в любой момент я могу сделать и с ней.
Жена Валентина Михайловича остановилась совсем недалеко от меня, по другую сторону фонтана. Женщина достала ребёнка из коляски и подняла на вытянутых руках. Малыш довольно засмеялся, и я вдруг разглядел у него два передних зуба. Когда я создавал фантом, зубов у него точно не было…
Я с такой силой сжал кулаки, что у меня задрожали руки. Я никогда, никогда больше не буду создавать фантомы людей! Не хочу мучить других и не хочу ещё раз сам проходить через то, что мне предстоит.
Я закрыл глаза и сосредоточился, потянувшись сознанием к ребёнку. Сейчас я соединюсь с тем импульсом у него внутри, который поддерживает существование фантома, и просто задую его, как пламя свечи. А потом ещё постою немного, слушая, как плачет женщина, и запоминая это. И если когда-нибудь в будущем у меня появится соблазн ещё раз создать фантома человека, я буду вспоминать, как она плакала…
У ребёнка не было импульса внутри. Просто не было. Словно это и не фантом вовсе. Я пробовал несколько раз, но мои усилия просто проходили сквозь него — как они проходят через обычного человека. Я ничего не чувствовал.
На миг мне даже показалось, что я просто ошибся, что это — не жена Валентина Михайловича, а какая-то другая женщина с ребёнком. Но нет, я видел её фотографию, я получил подробное описание. Ошибки быть не могло.
Я вздрогнул, когда кто-то взял меня за руку.
Даша.
— У тебя ничего не получится, — сказала она, словно утешая.
— Почему?— удивлённо спросил я, даже не успев осознать глупость ситуации — я, фантограф, задаю вопрос о своём деле своему же созданию.
— Потому что он больше не фантом, он живой.
Я резко замотал головой. Нет, это невозможно! За всю многовековую историю фантографии подобные случаи были наперечёт. Возникающие словно из ниоткуда народные герои, возглавлявшие борьбу с непобедимым врагом. Вожди, выводившие из пустынь целые народы. Пророки, основывавшие мировые религии… В них безгранично верили, в них отчаянно нуждались, их бесконечно любили сотни тысяч людей, и только поток эмоций такой силы и мощи мог изменить природу фантомов. Разве можно сравнить с ним веру одной матери в то, что её ребёнок настоящий? Разве этого может оказаться достаточно?..
Женщина кружилась, держа малыша на вытянутых руках, и ей не было никакого дела до того, что по всем известным мне законам и правилам её веры никак не должно хватить на то, чтобы оживить фантома. Она улыбалась, глядя на ребёнка, а он весело смеялся, показывая миру два прорезавшихся зуба.
У фантомов не режутся зубы. Фантомы остаются неизменными, точно такими же, какими их создали.
— Это правда? — с отчаянием спросил я Дашу.
Она крепко сжала мне руку и улыбнулась:
— Это правда.
Вместо того, чтобы почувствовать облегчение, я испугался:
— Получается, я создал жизнь?
— Если ты про ребёнка, то не ты создал эту жизнь. Её создала она, — кивнула Даша на женщину, кружившую малыша.
Я сделал глубокий вдох, успокаиваясь. Даша права, фантом — всего лишь форма, и в тех редчайших случаях, когда он оживает, жизнью его наполняют другие.
— А если ты про меня, — продолжила Даша,— то разве это так плохо?
— Ты… — начал было я — и осёкся. Потянулся к ней сознанием — и не нашёл ни следа импульса. Прошёл сквозь неё, словно она была самым обычным живым человеком.
Да она и была им.
Я не почувствовал радости. Напротив, мне стало плохо. Фантома ребёнка оживила беспредельная материнская вера и любовь. А я оживил фантом обидой и ненавистью…
Я встал прямо перед Дашей и взял обе её руки в свои. Смотрел на неё и так сильно хотел ей сказать… так хотел выразить… донести…
И не было слов.
Но, видимо, Даша их слышала — эти несказанные, ненайденные мною слова.
Она улыбнулась, встала на цыпочки и прижалась щекой к моей щеке.
Я обнял Дашу за плечи и, сглотнув ком в горле, сказал:
— Я теперь буду каждый день покупать тебе цветы.

Шарманщик и буратинка

Работа «случайного встречного» всегда меня привлекала. В моих глазах она была окружена заманчивым ореолом загадочности, мистики и тайны, и я мечтал о ней, сколько себя помню. Именно потому мое заявление о том, что я намереваюсь податься в «случайные встречные», не стало для отца неожиданностью. Однако мой выбор он все равно не одобрил.
— Молод ты еще для такой работы, — покачал он головой. — Ни людей не знаешь, ни в жизни ничего толком не повидал. А хорошему случайному встречному знаешь, какой опыт нужен?
— Прекрасно, вот на работе его и наберусь, — отмахнулся я. И еще подумал про себя, что до сих пор не видел на доставке ни одного взрослого, только своих сверстников, так что молодость этой работе явно не помеха.
— А, может, на завод?
— Нет, — упрямо заявил я. Перспектива всю жизнь простоять в цеху у станка, отливающего чувства, меня не привлекала. Не привлекала настолько, что я даже ни разу не побывал на заводе, где целыми днями пропадал отец. — Я буду случайным встречным — и точка.
Мое упорство отца не переубедило — он остался при своем мнении. Правда, больше меня не отговаривал. Он-то ведь знал, что некоторые истины человек просто не может принять из рук другого, поскольку должен прийти к ним сам.
Вот я и пошёл к своей.
На протяжении жизни человек видит сотни, тысячи незнакомцев. Они проходят мимо него в толпе, они стоят рядом в переполненном трамвае, они проносятся в машинах по встречной полосе, они провожают взглядом из безликих окон высотных домов. Самый распространенный контакт с ними — мимолетный взгляд. Иногда — короткий жест или слабая улыбка. Еще реже — обмен парой слов. И уж совсем редко — задушевный, искренний, обнажающий всего себя разговор, который случается только тогда, когда человек точно знает, что никогда больше не увидит своего нечаянного собеседника.
Люди чаще всего не понимают, какую важную роль в их жизни играют такие мимолетные столкновения и свято уверены в случайности этих коротких встреч.
Поначалу, как я и ожидал, мне поручали самые простые доставки.
Каждый день в назначенный час я подходил к бревенчатой пристройке, прислонившейся к теплому каменному боку завода, где работал отец. Пристройка больше смахивала на сказочную избушку, чем на склад, а завод больше походил на суровый старинный замок с узкими окнами-бойницами, а не на промышленный объект.
На складе я получал пакеты, знакомился с инструкциями и послушно отправлялся по указанным маршрутам — доставлять.
Получатель пакета «решимость» спускался в метро на длинном эскалаторе. Его взгляд на миг задержался на щуплом молодом человеке, едущем на другом эскалаторе и шуршащем тонкими газетными листами…
Я ловлю взгляд адресата, удерживаю, фиксируюсь на глазах. Сосредотачиваюсь. Передаю… Передаю… Передаю… Ну, вот и всё. Сегодня получатель, зайдя в кабинет самодура-начальника, впервые постоит за себя.
Адресат пакета «облегчение» шел в хмурой толпе, деловито топчущей зебру людного перекрестка. Коренастый мужичок с дубленым лицом и въевшейся под ногти машинной смазкой задел его локтем и взвился:
— Смотри, куда прёшь!
Пострадавший в ответ с чувством процедил сквозь зубы что-то нелицеприятное.
«Готово», — удовлетворенно киваю я. «Получатель» растратил на меня существенную часть накопившегося стресса и теперь не сорвет злость дома, на семье.
Получательница «укора», модная дама с холеными руками, покосилась на сухонькую богомолку, часто осеняющую себя мелким крестом у иконостаса. Пересеклась с ней взглядом — и вздрогнула.
Не переставая часто креститься, я улыбнулся про себя. Я уже видел, как дама, вернувшись домой, станет долго рыться в мобильном, потом, сдавшись, достанет старую записную книжку и позвонит в деревеньку, соединенную с миром всего двумя проводами — телефонным и электрическим. Там по-прежнему живет ее мама.
Работа моя не отличалась разнообразием, но это меня не разочаровывало. Я старательно исполнял те простые задания, которые мне поручали, и мечтал, что когда-нибудь, когда наберусь опыта, мне доверят серьезные доставки сложных наборов чувств, и я примкну к тем счастливчикам, которые работают «попутчиками в поезде», «давними знакомыми» и «курортными романами».
У меня появились постоянные клиенты. Седой ветеран, живший в стылой квартире на первом этаже одной панельной многоэтажки, был первым. Он коротал пустые утренние часы у окна, облокотившись на широкий подоконник и подолгу глядя во двор. Он знал, что в один и тот же час из-за угла дома выходит лысоватый мужчина средних лет с лохматой белой болонкой на поводке, и очень ждал его появления. Видимо, в незамысловатой рутине посторонней жизни ветеран находил что-то успокаивающее. Что именно? Как я ни старался, ответа найти не мог. Только крепче сжимал поводок и, не спеша, шел по одному и тому же маршруту, утро за утром доставляя ему пакет «умиротворение».
Осознавая важность своей работы, я все-таки не до конца понимал трогательной привязанности одинокого ветерана к ежеутренней картине. И в полной мере смог это оценить в одно веселое весеннее утро, когда, после пропущенной накануне из-за простуды доставки, я не увидел его у окна.
Соседки, сбившись в кружок у подъезда и сблизив головы, всё повторяли: «Памятник, памятник-то какой заказали? Из мраморной крошки?.. Ах, мраморный!.. Да, неплохо его детишки пристроились…» А я растерянно стоял посреди зеленеющего двора, бесцельно вертя пакет «умиротворения» и всё гадал — а если бы я не пропустил вчерашнюю доставку?
Число моих постоянных клиентов постепенно увеличивалось, увеличивалась и сложность доставок. Пару раз мне уже доверили «попутчика в поезде», а однажды — даже «курортный роман», и счастью моему не было предела. Но, как это обычно происходит в жизни, новизна впечатлений стирается. И то, что некогда безмерно радовало, со временем тускнеет и начинает отдавать пресным привкусом скуки и привычки.
Я по-прежнему прилежно занимался доставкой, но если раньше все мои мысли были сосредоточены только на адресатах, теперь я отвлекался. Неся подмышкой несколько посылок с «радостью», «облегчением», «напоминанием» и «надеждой», я видел вокруг себя десятки, сотни людей, которым эти пакеты не были предназначены, но которые нуждались в них никак не меньше, чем мои получатели. И я задавался извечным вопросом: «Почему?»
Почему именно этот мужчина за рулем машины, застрявшей в длинной пробке, получит «ободрение», в то время как усталой молодой мамочке, в одиночку поднимающей своего ребенка, «ободрения» не достанется? Почему выбирают именно этого человека? Почему не другого? Разве соображения элементарной справедливости совсем не играют роли в принятии решений?
А если… — и я похолодел от крамольной мысли — если ни о каком решении не идёт и речи? Вдруг все решается волей случая? Простой лотереей, в которой выигрывает не тот, кто заслужил, и не тот, кому нужнее, а тот, кто удачливее.
Отец, разумеется, заметил, как на смену моему восторженному восхищению пришло сомнение. Но он ничего не говорил. Ждал, пока я сам не задам вопрос.
А когда я, наконец, спросил своё «почему?», он не ответил. Только улыбнулся так раздражавшей меня порой, но свойственной всем родителям всезнающей улыбкой и заметил:
— Я же говорил тебе, что работать «случайным встречным» вовсе не так легко, как тебе казалось… Вот теперь ты начинаешь понемногу понимать, в чем трудность.
— И что же дальше?
— Дальше? — повторил отец и задумчиво прищурился, глядя куда-то мимо меня. — А дальше ты либо справишься, либо нет.
— Ты хочешь сказать, я должен сам найти ответы?
— Ну да.
Я разозлился не на шутку.
— Какая бесполезная трата времени! Зачем заставлять заново искать ответы, которые уже и так есть. — На миг холодное сомнение мертвой хваткой сжало сердце, и я с тревогой обратился к отцу: — Они ведь есть, да?
— Есть, — после паузы, показавшейся мне ужасающе длинной, отозвался отец.
— Так почему бы мне просто не сказать?
— Потому что одного ответа нет — у каждого он свой.
И я искал свой ответ. Но… либо я искал не там, где следовало, либо искал не то, что надо.
Зато, неся в руках посылки с «надеждами» и «облегчениями», адресованные вполне конкретным людям, я по-прежнему видел на своем пути немало тех, кому эти посылки были нужны ничуть не меньше, а, быть может, даже больше, чем адресатам, и у меня в голове все четче оформлялся план…
Когда я впервые отдал пакет не тому, кому он предназначался, меня едва не сожгло чувство вины. Но правду говорят: самое сложное — сделать что-то в первый раз. Второй — уже гораздо проще.
Помню, в руках у меня была посылка «внимание», и предназначалась она хрупкому старичку, мирно доживающему свой век в крошечной квартирке вместе со своей старушкой.
Как я рассуждал тогда? Я подумал — ну, посмотрит старик на свою старушку с полученным от нас вниманием, ну, поцелует в лобик, ну, возьмет за руку, прогуливаясь по скверу. А потом помрет через пару недель. И толку?
Зато в соседнем подъезде жил парнишка с будущим великого математика и чах от безответной любви к однокласснице с модной стрижкой под популярную певичку. Одноклассница же, следуя классическим канонам жанра под названием «жизнь», не обращала на него ровным счетом никакого внимания.
Дух захватывало от мысли, сколько великих открытий сделает одаренный математик, вдохновленный взаимностью своей любви… И «внимание» я передал этой девчонке с модной стрижкой.
Дальше пошло-поехало.
«Радость», предназначенную занятому бизнесмену, я отдал девчонке лет десяти с неумело заплетенными косичками и большим рюкзаком. Она выбегала из подъезда и задирала голову к окнам своей квартиры, раз за разом с надеждой высматривая, не провожает ли кто ее в школу.
Ее не провожали.
И одним пасмурным утром, когда девчонке было особенно грустно, превратившись в ее бабушку, я показался в окне и помахал рукой, передав «радость» ей.
«Сочувствие», предназначавшееся невыспавшейся женщине, которая возвращалась домой, таща тяжелые сумки в одной руке и сына-первоклассника в другой, я отдал пловцу, получившему травму и вынужденному уйти из спорта. Я не донес «сомнение» до «деда», приготовившегося строить призывников, и отдал его девушке, решившей избавиться от нерожденного ребенка. «Утешение» я забрал у раздраженного водителя маршрутки и отдал строгой судье, услышавшей свой диагноз из уст онколога.
Меня больше не глодало чувство вины за то, что я отдаю чувства не тем адресатам. Сомнений в правильности своих решений я тоже не испытывал — я был абсолютно убежден в том, что совершаю нужные поступки.
Тем большим шоком стала для меня суровость вынесенного мне наказания. Когда правда выплыла наружу, меня не просто уволили. К увольнению я, в некотором роде, был готов. Но вот полученного приговора я никак не ожидал.
Я по-прежнему видел и знал, что нужно каждому человеку, но не мог никому помочь. Мне было нечего им дать — на завод, отливающий чувства, которые я им раньше доставлял, я больше попасть не мог.
И я кипел праведным гневом. Меня выбросили вон! И за что? За желание сделать доброе дело, помочь тем, кто нуждался?
Я находил странное утешение в растравливании себя мыслями о том, как несправедливо со мной обошлись. С мрачным удовольствием я примерял на себя костюм страдальца, мужественно несущего тяжкий крест жестокого наказания. И регулярно качался на волнах беспросветного уныния, вызванного ощущением собственной бесполезности. Никому-то я не нужен, ничего-то я не стою…
Я погрузился в жадное болото жалости к себе, и эта трясина засосала бы меня с головой, если бы не подвернувшаяся мне под ноги опора.
Этой опорой стал случайный встречный.
Не «случайный встречный», каким когда-то был я. Настоящий случайный встречный.
Я проходил мимо него день за днем — и не обращал внимания. Потому что, живя среди людей, незаметно набрался человеческих привычек и перестал смотреть на них — стоящих с мольбертами у решеток пропахших бензином скверов, с гитарами у мраморных колонн в метро, с протянутыми руками у влажных стен подземных переходов.
Я пробегал мимо него раз за разом, не глядя. Но однажды почему-то задержался и впервые за долгое время посмотрел.
Обычный мужчина. Высокий, худощавый. Не пьяный, не мятый. Лохматый, щетина недельная. Одет, как мне сначала показалось, в рванье. Пригляделся — нет. Вещи приличные. Правда, только каждая по-отдельности — всё вместе смотрелось на нем обносками с чужого плеча: черные шелковые брюки, синяя спортивная олимпийка, строгий серый плащ и кроссовки с оранжевыми галочками по бокам. На шее, на широкой засаленной замшевой лямке — большая коробка, которую он монотонно крутил за ручку.
«Шарманка», — сообразил я, глядя на то, как под незатейливую мелодию заведенно кружили на ее крышке маленькие фигурки.
В другой руке мужчина держал короткую палочку, от которой тянулись тонкие нити к деревянной кукле. Одета она была куда приличнее самого шарманщика — в джинсики и теплую зеленую курточку на синтепоновой подстёжке. Кукла стояла, покачивая головой в такт музыкальному курлыканью шарманки, и издалека казалась самым что ни на есть обычным ребенком.
Лишь когда я подошел поближе, шаря рукой в кармане в поисках мелочи, то разглядел, что одежда свободно болтается на тонком тельце-палке и что у деревянного мальчишки-буратинки почти нет лица — так грубо были выструганы рот, нос и глаза.
На асфальте перед мужчиной не лежало ни коробочки, ни шапки, ни даже картонки. Куда бросать деньги — неясно.
«Зачем он тогда тут стоит?» — удивился я, пожал плечами и продолжил свой бесцельный путь.
Я прошел целый квартал, прежде чем осознал, что впервые за долгое время чувствую себя лучше. Будто часть моих переживаний, сомнений и разочарований — нет, не исчезла, но стала словно бы невесомой.
С того дня я неосознанно прокладывал свой бесцельный маршрут таким образом, чтобы обязательно пройти мимо шарманщика с буратинкой. И все гадал, чем же они притягивают меня.
В шарманке не было ничего необычного. Старый, истрепанный, но любовно хранимый инструмент, она умела играть всего с полдюжины мелодий, и на ее крышке, частенько невпопад, заведенно кружились одни и те же фигурки с поблекшей раскраской.
А вот буратинка… Он, казалось, жил собственной жизнью, никак не зависящей от тонких ниточек, тянущихся от него к руке шарманщика. Деревянный мальчишка мог задорно постукивать по асфальту заботливо зашнурованным ботиночком под бодрый, слегка похрипывающий марш. Он мог качать головой в такт тонкому треньканью колокольчиков карильона, мог кружиться на месте, широко раскинув руки, под летучий вальс и недвижно грустить под лунную сонату. А под плачущие ноты гитары он, словно забываясь, отбегал на несколько шагов в сторону. Потом неизменно спотыкался и замирал. Поворачивал голову, таращась пустыми деревянными глазами на шарманщика, медленно подходил к нему и утыкался плохо вырезанным лицом в шелковую штанину с непроглаженной стрелкой. В такие моменты шарманщик ласково клал ладонь на деревянную макушку, а потом вздрагивал и убирал руку.
Я так и не мог понять, чем притягивает меня эта странная пара, но каждый раз, оставляя шарманщика с буратинкой на берегу людного уличного потока, я неизменно ощущал, как все больше отступают от меня уныние и жалость к самому себе.
Я безуспешно бился над загадкой шарманщика с буратинкой почти две недели. Потом подумал — а как же мои способности, навыки и умения? Я ведь ни разу не пробовал с тех пор как… Правда, даже если они и остались, мне ни разу не довелось делать «давнего знакомого». Но я ведь бывал «попутчиком в поезде» и «курортным романом» — какой-никакой, а все же опыт. Значит, справлюсь и с этим.
Подготовка заняла совсем немного времени.
Я приостановился у шарманщика, деланно всплеснул руками и воскликнул:
— Толик, ты?
Шарманщик вздрогнул и посмотрел на меня. Механические фигурки замерли, буратинка выжидательно уставился на меня пустыми деревянными глазами.
— Серега… — наконец растерянно отозвался шарманщик.
Мы просидели с Толиком весь вечер в какой-то чистенькой забегаловке с большими окнами, выходящими на осенний проспект. Я старательно изображал из себя его бывшего однокашника, и, кажется, у меня это получалось неплохо.
Куда хуже выходило другое — я не знал, с какой стороны подступиться с расспросами. Да и что, собственно, спрашивать?
Мы устроились за столиком в самом углу. Толик поставил шарманку на пустой стул, снял с буратинки курточку, усадил его к себе на колено. Палочку с тянущимися к ней нитями он так и не отпустил. Кукла вертела головой и ерзала, словно нетерпеливый ребенок.
Толик не был неразговорчивым, замкнутым или угрюмым. Напротив, он охотно говорил на любые темы — хоть о погоде, хоть о политике. С удовольствием вспоминал студенческие дни, улыбался, шутил. Однако, как только я касался чего-либо, связанного с жизнью самого Толика, он неизменно отделывался односложными ответами.
Иногда, разговаривая со мной, мой «давний приятель» забывался и тянулся ладонью к кукольной голове — словно хотел погладить. Потом вздрагивал и отдергивал руку. В такие моменты я испытывал непонятную неловкость и отводил взгляд.
Однако, любопытство не давало мне покоя, и после того, как Толик заботливо поправил воротничок рубашки на плохо обструганной палочке-шее куклы, я не выдержал и все-таки спросил про буратинку.
Толик, не поднимая головы, тихо ответил:
— Его зовут Алешка.
— Ну, Алешка так Алешка, — легко согласился я. — Толь, а Толь? Сам сделал?
— Кого?
— Буратинку, — кивнул я на куклу. Встретил Толькин взгляд и тут же поправился: — Ну, то есть, Алешку.
— Сам.
— А чего тогда с мордашкой намудрил? Одел вон как хорошо, а с лицом схалтурил.
Толик промолчал и прижал куклу крепче к себе.
— Зачем он тебе?
Шарманщик опять промолчал, а кукла отвернулась от меня и обняла Тольку тонкими палочками-ручками.
Неловкую тишину прервало появление кудрявой белобрысой девчушка лет пяти с пломбиром на палочке в руке. Она непосредственно дернула Толика за рукав и спросила:
— Дяденька, как зовут вашего мальчика?
Толик ответил не сразу, и вышло у него хрипло:
— Алеша.
— А можно, мы с Алешей немножко поиграем?
Шарманщик медленно кивнул. Девочка взяла буратинку за руку и повела к маме, беседующей по сотовому за соседним столом.
Толик долго смотрел на детей; глубокие морщины прорезали его лоб, и он стал казаться гораздо старше, чем еще несколько минут назад. Потом достал бумажник из внутреннего кармана плаща, раскрыл его, бережно вынул фотографию и осторожно, будто хрупкую драгоценность, протянул мне. Я взглянул на нее — и вздрогнул.
С фотографии на меня смотрел буратинка. Такой, каким он мог бы быть, если бы грубо намеченные черты его лица выстругал талантливый мастер. И если бы буратинка был не куклой, а живым шестилетним мальчишкой.
Чувство непоправимой беды накрыло меня штормовой волной.
— Он… — начал было я — и не смог закончить.
Толик молчал. И это было именно тот случай, когда молчание говорит больше любых слов.
…Девочка привела буратинку обратно шарманщику и вернулась к маме. Я смотрел, как деревянная кукла с плохо вырезанным лицом шестилетнего мальчишки деловито взбирается к Толику на колени, и чувствовал, что мои надуманные обиды, мелкие разочарования и жалость к себе отступают, растворяются и уходят, уступая дорогу чему-то другому. Чему-то большому, теплому, доброму и… очень хорошо знакомому.
Я прислушался к себе — и будто какой-то переключатель щелкнул внутри. Всё встало на свои места. Встало так просто и так закономерно, что оставалось только удивляться — как это я раньше не увидел? Ведь я столько носил их с собой, столько рассматривал, столько передавал… Только ни разу не получал сам.
«Утешение».
«Облегчение».
«Надежда».
Дальше со мной случилось то, что обычно называют откровением.
Если деревянная кукла, в которую простой человек вложил боль потери и нерастраченной любви, может вызвать во мне столько чувств, как же так получилось, что я, существо, наделенное, по человеческим меркам, волшебными возможностями, ни разу не попытался создать чувства сам?
Как же я так долго не понимал, что на заводе мне давали только оболочку — оболочку чувств? Пусть и не осознавая этого, но наполнял ее я. Я сам. А стоило мне услышать, что я больше не работаю «случайным встречным», не получаю чувства с завода — и я сдался…
Как это, однако, по-людски: человек вмиг забывает о главном — о своих талантах, умениях и способностях, стоит лишь забрать у него инструменты.
Но теперь — теперь всё будет по-другому.
Если уж буратинка может, то я и подавно смогу.
И начну прямо сейчас.
Я посмотрел на Толика. Все его чаяния, все его желания и мечты — все они были передо мной как на ладони. Я поочередно создавал «утешение», «облегчение», «радость», «поддержку». Одно за другим я грел эти чувства в ладонях, наслаждаясь легкостью, с которой они у меня появлялись, — и позволял им исчезать. Не то, всё не то. Толик заслужил нечто большее. И, кажется, я уже знал, что.
Я никогда не доставлял его раньше — оно было редкостью, потому не знал, каково оно на ощупь, как выглядит, как передается. Но это меня не остановило.
Я все равно создал его. Создал, подержал в руках — и оставил Толику.
Чудо.
Потом земля почему-то ушла из-под ног, и мир закружился калейдоскопом уже отданных и еще не созданных чувств.
Когда я немного пришел в себя, то с удивлением обнаружил, что стою у сурового замка — завода, станки которого якобы отливают чувства. У входа, с улыбкой на лице, меня поджидал отец. Он молча распахнул двери, приглашая внутрь.
Никаких станков там, разумеется, не было. Мое внимание немедленно привлек прозрачный хрустальный паркет, под которым далеко внизу лежало широкое полотно земли. Стоило сфокусировать взгляд — и полотно, разворачиваясь, приближалось, так, что можно легко увидеть любого человека. Со всеми его чаяниями, желаниями и потребностями.
Я настолько увлекся созерцанием этой картины, что не сразу обратил внимание на то, что такой суровый, с редкими узкими бойницами снаружи, изнутри замок был пронизан светом. Я оторвал взгляд от прозрачного паркета и посмотрел на отца. Над его головой, парило, излучая свет, сияющее облако. Как и над головами всех тех, кто находился сейчас внутри замка. Все они вглядывались в хрустальный паркет, создавали самые разные чувства и посылали их вниз.
Я проследил за некоторыми.
Из наполненной строгим молчанием библиотеки выбежал зевающий студент. Посмотрел, как искрится в свете вечерних фонарей первый снег — и вдруг улыбнулся светлой радостной улыбкой.
Держа за руку внучку, усталая бабушка шла в магазин. Она как раз проходила через стиснутый многоэтажками двор, когда из распахнутого окна какой-то квартиры до нее донеслась мелодия. Бабушка остановилась и прикрыла глаза, погружаясь в музыку — звуки старой песни вернули ее на миг в счастливые времена молодости.
Солнечный луч пробился сквозь неплотно задернутые шторы и игриво пощекотал волосы нежащейся в воскресное утро в кровати девушки. Она поднялась, распахнула тяжелые занавески — и в комнату хлынуло утро. Девушка зажмурилась, подставляя лицо под волны света — и вдруг, раскинув руки, закружилась по комнате, весело, без причины смеясь и думая о том, как же мало порой надо для счастья.
Я поднял глаза на отца.
— А для чего же тогда все эти доставки и «случайные встречные»? — обратился я к нему.
— Они для тех, кто еще не нашел свой ответ.
Я помолчал. Затем все-таки спросил:
— Значит, я нашел?
Отец не ответил, только кивнул на что-то за моей спиной. Я обернулся — и в первый момент ничего не увидел. Только потом разглядел свое отражение в узком окне-бойнице.
У меня над головой парило облачко.
Людской поток несся мимо него день за днем, а он все стоял и стоял на берегу уличной реки и крутил старую шарманку, на крышке которой под незатейливую мелодию заведенно кружили маленькие фигурки с поблеклой раскраской.
Деревянный буратинка в джинсиках и теплой зеленой курточке на синтепоновой подстёжке то постукивал по асфальту ботиночком под бодрый, слегка похрипывающий марш, то кружился на месте, широко раскинув руки, под летучий вальс. Иногда, словно забываясь, отбегал на несколько шагов в сторону. Потом неизменно спотыкался и замирал. Поворачивался к шарманщику, медленно возвращался и утыкался лицом в шелковую штанину с непроглаженной стрелкой. В такие моменты шарманщик ласково гладил его по макушке.
Около них останавливались. Кто-то просто смотрел, кто-то перекидывался несколькими словами с шарманщиком. Кто-то — с буратинкой.
Ни один из тех прохожих не связывал свое внезапно улучшающееся настроение со случайно встреченным на улице шарманщиком и буратинкой. Ни один не знал, что именно от них он получил то, что в тот момент ему было нужнее всего -«сострадание», «ободрение», «утешение»…
Шарманщик провожал каждого такого прохожего долгим взглядом. Потом поворачивался к буратинке и вглядывался в его деревянное лицо. Вглядывался с замиранием сердца, с нетерпением — и с готовностью ждать бесконечно.
После каждого задержавшегося подле шарманщика с буратинкой прохожего умелая рука невидимого резчика раз за разом подправляла грубо намеченные черты деревянной куклы — нос, брови, глаза. Лицо буратинки постепенно превращалось в лицо шестилетнего мальчишки.
Шарманщик верил, что настанет день, когда на глазах буратинки задрожат ресницы, на щеках появится румянец, и ниточки, тянущиеся от куклы к палочке в его руках, лопнут.
А пока он крутил ручку шарманки, ждал случайных прохожих и верил в невозможное.
Верил в чудо.

Штатный герой

«… А времена те давние были лихие. То дракон принцессу умыкнёт, то тролль из-под моста на принца нападёт, то дриада озорует — нагишом на дорогу выскочит, и от её вида престарелого королевского дядюшку апоплексический удар хватит.
Обеспокоенный, что вскорости от его родни никого не останется, решил король снарядить против нечисти лучших своих рыцарей. Когда рыцари кончились, а нечисть так и осталась, испуганный король пообещал, что любой, кто избавит их королевство от напасти, получит мешок золота и руку ещё не украденной драконом принцессы в придачу. На этот призыв и явился в королевство Герой.
Герой сразил дракона, приковал цепью к мосту тролля и каким-то особым способом управился с дриадой, затем обменял руки принцессы на второй мешок золота — и был таков. А в королевстве настал мир и покой.
Только ненадолго — вскоре вновь завелась нечисть, которая вся как на подбор питала особую слабость к особам королевской крови. Вампиры кусали королевских племянниц, русалки завлекали в омуты королевских кузенов, ведьмы дурили головы королевским зятьям, гоблины грабили на дорогах королевских своячениц… Лишь королевскую тёщу, к тайной досаде короля, никакая нечисть почему-то не брала. Но в остальном воцарились в королевстве бардак, беззаконие и беспредел.
И снова король позвал на помощь Героя, и снова тот явился и навёл порядок. Забрал золото и готов был уже отправиться по своим геройским делам, но тут король подумал: надолго ли хватит наступившего мира и покоя? Ведь глазом не успеешь моргнуть, как снова налетят драконы и набегут тролли. Не лучше ли будет держать Героя под рукой? И предложил король ему остаться — за ежемесячный гарантированный оклад золотом и руку дочери в придачу.
Герой подумал — и согласился. Но вместо руки принцессы уговорились на отдельные премиальные за каждую убиенную нечисть… То ли дочка у короля была такая страшная, то ли Герой был такой жадный.
С той поры и существует при дворе уже не одну сотню лет постоянная должность штатного Героя, на которую всегда находится храбрец, готовый в случае чего защитить королевство от любой напасти…»
Сказитель умолк, и собравшиеся в таверне крестьяне одобрительно загомонили — история им понравилась. Один только Гэвин ошеломлённо молчал.
Все в деревне считали его простофилей и дураком, потому что за любую работу он брался с охотой, упирался пуще хозяев, да всё у него выходило не так. Отправят усмирить буйного быка — а он его случайно ударом кулака по лбу насмерть уложит. Попросят дров наколоть — Гэвин вместе с поленом расколет и колоду. А однажды он так рьяно раздувал меха, помогая кузнецу, что едва не спалил всю кузню… Гэвин уже и сам привык к тому, что он — недотёпа и неумеха.
И только сейчас понял, что ничего у него не выходило вовсе не потому, что он простофиля, а потому, что у него совсем другое призвание. И призвание это — быть героем.
* * *
Сэр Кей, Усмиритель Троллей и Гроза Драконов, приканчивал четвёртый — или пятый? — кубок вина. У очага соловьём разливался менестрель, распевавший о великих подвигах храброго сэра Оуэна, Покорителя Великанов, штатного Героя соседнего королевства. Складно распевал; если бы сэр Кей не знал наверняка, что никаких великанов-людоедов не существует, а сам сэр Оуэн вот уж года два как не выходит мечом даже против учебного чучела, его бы наверняка взяли завидки — уж очень красочные истории выходили у менестреля!
Грохнув пустой кружкой по столу, сэр Кей подумал, что пора бы и ему заказать у местного трубадура новую балладу о своих подвигах, а то давненько тот не распевал ничего о его храбрости. Так и растерять репутацию героя недолго…
— Извините, — раздалось у него над ухом, — это вы герой?
Сэр Кей с трудом поднял голову — надо же, он и сам не заметил, как уснул! — и увидел над собой типично деревенское лицо — румяное, слегка дебелое, вихры растрёпанные, глаза восторженные.
— Ну я, — буркнул сэр Кей и ткнул на золотой горжет у себя под воротником — отличительный знак штатного героя. — Что, сам не видишь?
— О! — восхищённо выдохнул деревенщина и бесцеремонно уселся рядом. — А я как послушал у себя в деревне сказителя, так сразу понял, что быть героем — моё призвание. Скажите, как мне стать таким же, как вы?
Сэр Кей утёр слюну с подбородка, прикрыл глаза и поморщился. Восторженное многословие деревенского увальня отдавалось в голове болезненным эхом. Подоспела расторопная служанка, давно уже выучившая все его привычки, поднесла очередной — пятый? шестой? — кубок вина, к которому герой с облегчением приложился.
— Так что? — не отставал деревенщина. — Вы меня научите?
Сэр Кей тяжело вздохнул, поняв, что в покое его не оставят.
— Приходи завтра в штаб-квартиру, — умудрился выговорить он заплетающимся языком.
— А где штаб-квартира? — спросил деревенщина, но ответа не получил — сэр Кей взялся за кубок и уже ничего не слышал.
                                                                              * * *
Штаб-квартиру Гэвин наутро нашёл, а вот героя в ней — нет. Зато нашёл головы самых разных чудовищ на стенах, а так же рыцаря, чей вид совершенно поразил его воображение: роскошный пурпурный плащ благородно ниспадает с плеч, грудь искрит сверкающими бляхами, ножны меча усыпаны драгоценными каменьями.
— Сэр Готфрид, зам-героя, — представился сверкающий рыцарь. — Зачем пожаловал?
Гэвин разинул рот. Он и не знал, что у героя, оказывается, есть заместитель!
Сэру Готфриду пришлось несколько раз щёлкнуть пальцами перед лицом Гэвина, чтобы тот, ослеплённый его блеском, пришёл в себя.
— На вашу деревню напал дракон? — предположил зам-героя. — Тролли топчут урожай? Вампиры девок по ночам портят?
— Э-э… Волки овец таскают, — сумел, наконец, ответить сбитый с толку Гэвин.
— Волки — это не по нашей части, — презрительно отмахнулся зам-героя. — Так что тебе надо-то?
— Я вчера говорил с сэром Кеем, он велел прийти мне утром. Я тоже хочу стать героем.
— Вот как, — насупился сэр Готфрид. — А с чего ты решил, что достоин быть героем?
— Ну, как же, — принялся обстоятельно перечислять Гэвин, — сила у меня есть. Рост тоже. А ещё я сильный. И высокий. Отчего меня в герои не взять?
— И правда, отчего? — зам-героя подошёл к одной из тролльих голов на стене и указал на неё. — Видишь? Я вот этого тролля голыми руками удушил. Его — и ещё дюжину…
— Дюжину?! — восхищённо ахнул Гэвин, подходя поближе к голове.
— Дюжину, — нахмурился зам-героя, гадая, не насмехается ли над ним пришелец, и поспешил добавить: — В следующем месяце у трубадуров выходит новая баллада обо мне, в которой будут петь как раз об этом..
— Баллада, — мечтательно повторил Гэвин и протянул руку к трофею сэра Готфрида.
— Да, баллада. Но не суть. А ещё я обезглавил пять драконов и одолел семерых великанов-людоедов! Смыслишь? Дюжина троллей, пять драконов, семь великанов и восемь разных баллад — и то у меня до сих пор золотого горжета нет, всё в зам-героях хожу! А ты, видишь ли, сразу наметил в герои — без единой баллады и без единого Большого Подвига!
— Ой! — вскрикнул Гэвин; он случайно отломил у головы поверженного сэром Готфридом тролля ухо и теперь растерянно вертел его в руках. В месте разлома была видна глина. — Простите… А как мне совершить Большие Подвиги, чтобы меня в герои взяли?
Сэр Готфрид с досадой отобрал у деревенского увальня троллье ухо и проворчал:
— Как — как… Большие Подвиги, знаешь ли, на дороге не валяются!
— А, может, мне их тогда поискать?
— Ха! — раздался тут новый голос — это в штаб-квартиру явился сам герой — заспанный, помятый и раздражённый с похмелья. — Искать будешь, пока рак на горе не свистнет. Троллей под мостами мы, герои, давно извели, гоблинов разогнали, драконов распугали, дриад пере… хммм… Словом, нету больше нечисти. А, значит, нету места и Большим Подвигам.
— Но если нечисти нет, зачем же вас тогда в должности держат? — простодушно ляпнул Гэвин.
Сэр Кей сначала даже опешил, а потом неторопливо поправил горжет под воротником, по которому любой признал бы в нём героя, и назидательно поднял палец:
— Никогда не знаешь, в какой миг появится нужда в герое! Мало ли что может случиться?
Словно в ответ на его слова двери штаб-квартиры распахнулись, и в них показалась запыхавшаяся физиономия.
— Беда! — закричала физиономия. — Часовня горит! Того и гляди огонь на всю улицу перекинется! На помощь!
Гэвин тут же приготовился бежать, тушить, спасать, но, обернувшись на героев, замер.
— Вы чего? Пожар же!
— Пожар тушить любой дурак может, — равнодушно пожал плечами блестящий сэр Готфрид. — А мы — герои.
— Да-да! — согласился сэр Кей. — Сам подумай — вдруг прилетит дракон? А я после пожара весь такой усталый…
С улицы донёсся заполошный звон колоколов.
— Ну, ладно, вы — герои. Но мне-то можно? — спросил Гэвин. — Сгорит ведь город-то!
— Отчего нет? — пожал плечами сэр Кей. — Ты не герой, тебе можно.
* * *
В штаб-квартиру Гэвин вернулся к окружении женщин, которые наперебой благодарили сэра Кея за то, что тот послал им такую подмогу
— Я тут подумал, — робко осведомился Гэвин, утираясь рукавом и размазывая сажу по лицу, — может, вы возьмёте меня к себе хотя бы в помощники?
Сэр Кей молча перевернул над кружкой кувшин, но из него не вылилось ни капли вина. А сэр Готфрид подбоченился:
— Ишь что удумал! Такой пожар и на пол-подвига не потянет.
— Да при чём тут подвиг? — махнул рукой Гэвин. — Главное, пламя потушили да ребятишек из огня вытащить успели…
— Так и быть, — перебил его тут сэр Кей, ставя на стол опустевший кувшин, — можешь остаться у нас помощником. Будешь его, — он ткнул пальцем в сэра Готфрида, — замом. Моим зам-замом. Покрутишься рядом, может, наберёшься ума-разума, поймёшь, что это такое — быть героем. А там, глядишь, и оказия подвернётся Большой Подвиг совершить…
— Спасибо! — обрадовался Гэвин.
— А пока вот тебе для начала первое важное поручение, — распорядился герой. — Сгоняй-ка в соседний трактир и принеси мне кувшин их лучшего вина.
Гэвин с места не сдвинулся.
— Ну, чего ждёшь? — удивился сэр Кей.
— Так это… У меня денег нет.
Сэк Кей раздражённо вздохнул, а зам-героя насмешливо протянул:
— Ох, учиться тебе ещё, дурню, и учиться! Да кто ж с героя деньги за вино брать станет?
* * *
С того дня Гэвин начал исправно постигать, что это такое — быть зам-замом героя. Он приносил сэру Кею вино и полировал сэру Готфриду доспехи, ходил к казначею за геройским окладом и бегал за городскими трубадурами, когда герой и его зам желали заказать новые песни о своих славных подвигах. Он помалкивал, когда сэр Кей и сэр Готфрид возмущались, что трубадуры задирают за баллады слишком высокую цену, и старательно внимал, когда те критиковали подвиги героев соседних королевств.
— Вот скажи мне, Гэвин, — выпив кувшин-другой вина, пускался в наставления сэр Кей, — что отличает героя от обычного человека?
— Храбрость? — подумав, выдвигал предположение деревенский увалень.
— Ха! Храбрость! — усмехался герой. — Нет! Героя отличает отличительный знак! Вот, видишь? — тыкал он пальцем в золотой горжет у себя на груди.
— Вижу, — соглашался Гэвин.
— То-то же! — довольно заключал сэр Кей. — По нему всем видно, что я — герой.
Ещё при каждой удобной оказии Гэвин жадно расспрашивал об обстоятельствах, при которых были получены трофеи, красовавшиеся на стенах штаб-квартиры. А удобная оказия предоставлялась каждый раз после примерно третьего кувшина вина. Герой и его зам переглядывались и, пряча улыбки, поучали деревенского простофилю.
— Тролли — чудища очень крепкие, простым ударом меча их не одолеть, — важно говорил один. — Но мало кто знает, что у тролля есть язвимое место — прямо за левым ухом. Если треснуть туда рукоятью меча, тролль рухнет, как подкошенный.
— А если доведётся тебе с вампиром столкнуться, то помни, что нет для него ничего страшнее, чем если ты укусишь его за нос, — вступал в разговор другой. — Действеннее осинового кола в грудь; от укуса в нос вампир сразу дуреет, и можешь брать его голыми руками.
— Гоблинам же следует отвешивать крепкий щелбан прямо меж глаз, — продолжал сэр Кей и лукаво подмигивал своему заму. — У них там местечко нежное, щелбан их сразу с ног валит. Я так в своё время в целой бандой разделался.
— А дракон? — завороженно спрашивал Гэвин.
— А вот с драконом разговор особый, — отвечал сэр Кей. — Когда бьёшься с драконом, нужно пробраться ему за спину, задрать хвост и вонзить копьё сам понимаешь куда по самое некуда — там у драконов самое язвимое место, это я тебе точно говорю!
— Но с дриадами сложнее всего, — расплывался в широкой улыбке сэр Готфрид. — Дриады ох какие ненасытные, чтобы их угомонить, никакое оружие не поможет, только особая мужская мощь. Смыслишь, о чём я?
Гэвин не смыслил, но согласно кивал, не желая сердить героев. Кивал, слушал поучения, постигал науку геройства — и всё ждал, когда же появится удачный момент для того, чтобы совершить Большой Подвиг.
А пока, в ожидании Большого Подвига, Гэвин не гнушался разными малыми не-геройскими делами. То пьяную драку в кабаке остановит, то с постройкой сгоревшей часовни подсобит, то телегу перевёрнутую с перекрёстка убрать поможет, то перепуганную кошку старушки-зеленщицы с дерева снимет.
Спустя некоторое время у горожан как-то само собой вошло в привычку приходить в геройскую штаб-квартиру и просить Гэвина о помощи в делах, ради которых, в силу их незначительности, они никогда не осмелились бы беспокоить самого героя или даже его зама. А Гэвин никогда не отказывал.
                                                                           * * *
В начале месяца Гэвин явился к казначею за окладом для героя, и тот сверх геройского оклада выдал ему пять золотых.
— Король распорядился отдать их лично тебе, — пояснил он помощнику героя. — За тех грабителей, что ты в подворотне поймал. Они давно нам покоя не давали!
Ошарашенный Гэвин только кивнул. Он и впрямь недавно ночью возвращался из трактира с очередным кувшином вина для сэра Кея и услышал крики о помощи. Оказалось, разбойники грабили прохожего. И хоть их было четверо, а Гэвин совсем один, силушка его, из-за которой в родной деревне он вечно попадал впросак, тут очень пригодилась.
То и дело неверяще трогая золотые монеты у себя в кармане, Гэвин вернулся в штаб-квартиру — и застал героя в ярости.
— Что значит «нет песни?» — кричал он на трубадура.
Невысокий полноватый мужчина с цитрой в руке и затейливой шапочкой на голове спокойно пожал плечами.
— Нет подвигов — нет песни. А просто придумывать вам новые геройства я больше не могу, у меня воображения уже не хватает.
— Да ты знаешь, с кем ты вообще разговариваешь? — вопил герой и тряс золотым горжетом. — Да ты знаешь, какое у меня славное прошлое? Садись и слушай, сейчас я тебе расскажу, как я попал в пещеру к мантикоре…
— Я, конечно, послушаю, — вежливо перебил трубадур, — но только имейте в виду, моя ставка повысилась, теперь это тридцать золотых за новую балладу и пять исполнений в черте городе. Если хотите с выездом в другие города, то это отдельная ставка плюс дорожные расходы.
Герой побагровел — и выгнал зарвавшегося трубадура едва не взайшей.
А вечером, в таверне, тот же трубадур в затейливой шапочке вдруг пропел весёлую песенку о том, как один храбрец схватился с целой бандой опасных разбойников, от которых горожанам житья не было, и вышел из этой славной схватки победителем.
Смолкли последние аккорды, завсегдатаи таверны радостно завопили, приветствуя творение певца, а потом дружно отсалютовали Гэвину полными кружками.
От неожиданности Гэвин раскрыл рот.
— Это что, про меня, что ли? — запоздало сообразил он.
Но обрадоваться не успел.
— Что, так хочется скорее стать героем, что уже заказал балладу о своих ничтожных подвигах? — изогнул брови сэр Готфрид.
— А меня больше другое интересует, — процедил сэр Кей. — Я — герой, и даже у меня заплатить за новые баллады золота не всегда хватает! А у тебя-то такие деньжищи откуда?
— А я н-ничего им не платил, — заикнувшись, ответил Гэвин. — Честное слово!
— Так я тебе и поверил! — прогрохотал сэр Кей. — В честь чего бы это певцы тебе за бесплатно баллады слагали, когда они даже мне этого не делают?
                                                                            * * *
На следующий день напряжённую атмосферу штаб-квартиры разрядило появление королевского посыльного.
Гэвин привычно поднялся, готовый вытащить ребёнка, свалившегося в колодец, усмирить взбесившуюся лошадь или разнять сцепившихся меж собой уличных бандитов, но гость его удивил:
— Приятель, будь добр, позови-ка мне героя!
Сэр Кей явился несколько минут спустя — заспанный, недовольный и мятый с похмелья. Чуть позади держался как всегда блестящий сэр Готфрид.
— Сэр Кей, к северу от города появился дракон!
— Так драконов же лет сто как никто не видел, — удивлённо сморгнул герой.
— Ну, а вот теперь увидели.
Сэр Кей вопросительно обернулся к своему заму, и тот непроизвольно сделал шаг назад.
— Нет-нет, сэр Кей, что вы, это такая честь — сразиться с драконом! Кто как не вы этого достоин! — пробормотал зам-героя.
— Я, конечно, достоин, но я же не слепой, я вижу, как ты на мой горжет смотришь. Так что вон он, твой шанс получить геройский знак отличия!
— Нет-нет, что вы, — вежливо, но настойчиво возразил сэр Готфрид. — Это же вас называют Грозой Драконов, на вашем счету их, если я не ошибаюсь, с десяток.
— Одиннадцать, — встрял тут Гэвин. — Я все баллады про ваши подвиги слушал и всех драконов пересчитал, — смущённо пояснил он.
— Вот видите — одиннадцать! — подхватил зам-героя. — А среди них был и легендарный трёхглавый дракон! Нет, лучше вас никому не справиться!
Герой склонил голову вбок и прищурился.
— А я думаю, давно уже пора тебя в полноценные герои выводить, сколько ж замах-то ходить?
— Никаких проблем, я могу подождать!
— Сэр Кей, сэр Готфрид, — напомнил тут посыльный, — король ждёт!
— Да слышал я! — процедил герой. — Мы уже выезжаем.
                                                                              * * *
Собрались быстро, небольшая заминка случилась только когда сэр Кей не сразу вспомнил, где лежат его геройские латы, а когда их, наконец, отыскали на пыльном чердаке, не сразу в них влез — видимо, от лежание латы подсели и стали немного тесны.
На высоком холме с северу от города уже разбили шатёр для короля — тот собирался с первого ряда наблюдать за схваткой героя с драконом. Вокруг него собрались придворные и трубадуры.
Дракон тоже был тут так тут — летал вдали над полями, периодически пыхал пламенем и хищно пикировал вниз, чтобы схватить и сожрать очередную зазевавшуюся овцу.
Герой с замом и младшим помощником остановился рядом с королём и некоторое время внимательно рассматривал дракона, рассеянно поглаживая свой золотой горжет. Зам-героя замер рядом и мертвой хваткой стискивал поводья белого скакуна; несведущие могли бы даже принять его напряжение не за боевую сосредоточенность, а за сильный испуг. Гэвин скромно держался позади.
— Это виверн, — заключил, наконец, сэр Кей. — Видите, ваше величество? Он серый, и у него хвост раздвоенный.
— Вижу, — согласился король, не понимая, к чему клонит герой.
«А на вид — обычный дракон», — подумал Гэвин, когда виверн срыгнул пламенем и зажарил ещё одну овцу. Но благоразумно промолчал.
— Так вот, вивернами я не занимаюсь, — пояснил сэр Кей.
— Не понял?
— В должностной инструкции штатного героя чётко прописаны его обязанности. Драконы, тролли, вампиры, гоблины, дриады, оборотни… Вивернов среди них нет.
— Не понял, — медленно повторил король, — ты хочешь сказать, что отказываешься с ним сражаться?
— Я занимаюсь только Большими Подвигами, — отчеканил сэр Кей, — и не могу марать свою репутацию не-геройскими делами. Но вот сэр Готфрид — он всего лишь зам-героя, и он может…
— Нет, нет, нет! — воскликнул сэр Готфрид. — Я ведь хочу стать полноценным героем, а как я им стану, если буду нарушать инструкцию и размениваться на не-геройские дела?
Король нехорошо прищурился и только было собрался что-то сказать, как тут Гэвин выпалил:
— Можно я попробую? Я ж не герой, мне можно и без инструкции…
— А ты умеешь сражаться с драконами? — засомневался король.
— Умею, ваше величество! — радостно воскликнул Гэвин. — Меня сэр Кей и сэр Готфрид всему научили! И про драконье язвимое место всё рассказали! Они знаете какие умные и храбрые, они всё знают!
Герой и зам-героя виновато переглянулись, вспоминая, чего они насочиняли по пьяни деревенскому простофиле. Но прежде чем его успели остановить, Гэвин выхватил у сэра Кея копьё и рванул навстречу дракону.
                                                                                 * * *
— Что он делает? Что он делает? — то и дело восклицал король, глядя, как Гэвин кружит вокруг виверна, пытаясь зайти тому за спину, и ловко уворачивается от раздвоенного хвоста и струй пламени.
Герой и зам-героя мрачно переглянулись. Они-то точно знали, что делает их помощник.
— Зачем он зашёл ему за спину? — король в волнении подскакивал на своём походном троне и заламывал руки. — Зачем задирает ему хвост? Он что, собирается… Ой!
Все непроизвольно зажмурились.
Раздался жуткий вой виверна.
Несколько мгновений спустя его величество решился приоткрыть один глаз — и снова зажмурился, увидев, как Гэвин старательно запихивает копьё поглубже — для верности.
Когда стало совершенно очевидно, что виверн повержен окончательно и бесповоротно, Гэвин бодро направился к холму. Круглое, деревенское, слегка дебелое лицо сияло, глаза горели восторженным огнём.
— Всё так, как вы и сказали! — прокричал он издалека сэру Кею. — Как только я воткнул копьё в язвимое место, виверн тут же и подох!
— Если в такое место копьё засунуть, кто хочешь подохнет, — передёрнул плечами король. — Но всё-таки каков храбрец! Это ж надо — суметь так к дракону подобраться!
— К виверну, — поправил сэр Готфрид.
А сэр Кей, услышав восхищённые нотки в голосе короля, обеспокоился. Да тут ещё и трубадуры начали что-то бренчать на своих цитрах — явно собирались слагать новую балладу — и про Гэвина!
И тогда герой нарочито небрежно пожал плечами и громко сказал:
— Что ж, дуракам везёт!
Король смерил сэра Кея задумчивым взглядом, а потом требовательно протянул руку и приказал:
— Горжет!
— Что? — воскликнул герой, хватаясь за свой отличительный знак.
— Горжет, — повторил король. — Ты же сам говоришь, что именно горжет отличает обычного человека от героя. Значит, и носить его должен герой.
— А как же я?
Король не удостоил его ответом.
Сэр Кей неохотно снял свой знак отличия и проворчал:
— Но он ведь даже не совершил ни одного Большого Подвига!
— Пока вы двое ждали Большие Подвиги, он успел совершить уйму маленьких, — ответил король и надел золотой горжет на ошалевшего младшего помощника героя.
— Это что — я теперь штатный герой? — не поверил Гэвин.
— Нет, — ответил король. — Штатным героем был сэр Кей. А ты — герой настоящий… сэр Гэвин.

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer10-jasinskaja/