Конечно, странную и неправдоподобную эту историю следовало бы рассказывать без всяких отступлений: сюжет ее настолько захватывающ, что просто жалко отвлекать внимание публики разными пустяками. Но боюсь, что тогда образ героя покажется неубедительным, а его поступки — необъяснимыми, и критически настроенный читатель, закрыв книгу, лишь недоуменно пожмет плечами, так и не поверив до конца в истинность описываемых нами событий.
А события эти истинные, и начинались они в городе Харькове, где родился, рос и познавал мир наш герой. Чувствуя ваше нетерпение, я немедленно сообщаю, что звали героя Аркадий Львович Зарецкий, и в тот момент, с которого мы начинаем свой рассказ, работал он невропатологом в одной из городских больниц. Причем в больнице не простой, а ордена Красного знамени, хотя было и непонятно, где именно в этой самой больнице орден находится и к чему прикреплен. Еще доктор Зарецкий вел прием в поликлинике, но для нашего рассказа эта подробность не имеет ну ровно никакого значения. Однако, с другой стороны, это обстоятельство довольно отчетливо рисует характер героя: действительно, он любил и работать, и получать за это деньги, а в дальнейшем тратить их на удовольствия, которых тоже не чурался. А отчего бы ему, собственно говоря, было не стремиться к тем многочисленным радостям, которыми нас одаривает жизнь? Был он молод, свободен, работал в орденоносной больнице, коллектив подобрался соответствующий — жизнерадостный и пьющий, никто еще не защитился, но диссертации у большинства уже были на подходе, — так почему, скажите на милость, Аркадию Львовичу Зарецкому и его коллегам было не радоваться жизни всеми доступными им способами? Тем более что жили они не в каком-нибудь захолустье, а в Харькове, городе очень даже неплохом, а, если бы там в магазинах продавалась, скажем, колбаса или, и того хлеще, сливочное масло, то он вполне мог бы потягаться с любым европейским городом. Еще было бы, конечно, неплохо подремонтировать дороги, покрасить фасады домов и пустить вместо обшарпанных и дребезжащих, как старые кастрюли, трамваев нормальный общественный транспорт — и тогда уж точно, какой-нибудь Ливерпуль или Брюссель остались бы в этих гипотетических соревнованиях далеко позади уютного и зеленого Харькова.
Итак, как вы уже поняли, молодые врачи жили в своем любимом городе полной жизнью, и частенько в конце недели, как сказали бы за границей — на уик-энд, разбавив свою давно сложившуюся компанию несколькими молоденькими практикантками, заваливались в Вишневку, на дачу к самому безответственному врачу отделения Леониду Ривкину, и дым, скажем мы вам, стоял там коромыслом. Что именно там происходило, описывать мы не беремся, потому что все равно наши изобразительные возможности значительно слабее вашего воображения, так что додумывайте сами. Были у компании и другие развлечения: нередко этот спаянный медицинский коллектив все в том же составе, правда, с меняющимися вкраплениями, уезжал на байдарках в какую-нибудь глушь, но, вернувшись в родные пенаты, путешественники, как ни в чем не бывало, надевали белые халаты, и лица их, обветренные и искусанные комарами, принимали строгое и в то же время, как и положено врачам, участливое выражение.
Такая жизнь продолжалась много лет, но постепенно компания стала распадаться. Друзья остепенились, как в прямом, так и в переносном смысле слова, и, став степенными кандидатами наук, обзавелись семьями, что, разумеется, уже не располагало к легкомысленным уик-эндам и романтическим походам. И лишь Аркадий Львович не торопился связывать себя семейными узами и по-прежнему охотно учил медицинским премудростям молоденьких практиканток, хотя это было уже не так захватывающе интересно — ни ему, ни практиканткам. Кроме того, он и не заметил, как его амплуа решительно изменилось: если раньше он играл — и не безуспешно! — роль неутомимого охотника, то теперь все чаще и чаще он ощущал себя дичью — иногда оленем, иногда лисицей, а иногда, извините за выражение, просто каким-то зайцем.
Ну а как вы думаете? Все еще молодой (тридцать девять лет!) врач, кандидат наук, без видимых изъянов, неженатый, разгуливает на свободе! Каждое утро, переступив порог клиники, он слышал, нет, вернее, чувствовал, как секретарь кафедры неврологии, почтенная Амалия Эрастовна, беззвучно трубит в невидимый охотничий рог, оповещая весь женский коллектив, что дичь вышла из укрытия и появилась в поле зрения.
Немедленно распахивалась дверь в ординаторскую, и на пороге появлялась, звеня кольцами, браслетами, ожерельями и серьгами до самых плеч цыганистая Стелла Норейко, врач-ординатор, дежурившая этой ночью в отделении, однако свежая, улыбающаяся, с прекрасным цветом лица, будто только что вернулась от массажистки. Впрочем, не исключено, что так оно и было.
— Аркадий! С добрым утром! — восклицала она. — Что там на воле? Весна?
— Доброе утро, Стеллочка, — говорил Аркадий Львович и склонялся к Стеллиной ручке. — А знаешь ли ты, хотя конечно знаешь, что на латыни «стела» — это утренняя звезда. Ты сегодня прекрасна, как утренняя звезда. Хорошо спалось?
— Да ну тебя, — сердито дергала плечиком Стелла. — Всю ночь провела возле Ющенко из четвертой палаты. Он меня, буквально, изнасиловал!
— Старик не промах! Молодец! Я бы охотно оказался на его месте.
— Да ну тебя, — кокетливо надувала губки Стелла. — Вечно у тебя на уме одно и то же. Боже! — ахала она, достав из сумочки зеркальце. — На кого я похожа! Ну ничего, сейчас пойду высплюсь и стану человеком. Кстати, в Доме кино сегодня вечером фильм. Что-то испанское. Ты мне не составишь компанию?
Отчетливо прозвучавший вдали сигнал охотничьего рога заставлял чуть было не согласившегося Аркадия Львовича резко притормозить. Заяц внезапно останавливался и делал обманный прыжок в сторону.
— Ах, как жаль, что именно сегодня! Я как раз приглашен на день рождения к тетушке! — сокрушенно восклицал Аркадий Львович, вытаскивая на свет давно уже почившую тетю Розу. — Какая жалость! Если бы я знал раньше, я бы что-нибудь придумал.
— Ну, значит, в другой раз, — подчеркнуто равнодушно говорила Стелла, опасаясь окончательно спугнуть дичь и вообще потерять след. — С некоторых пор Дом кино для меня не проблема, — добавляла она загадочно.
— Благодарные пациенты? Или влюбленные? — многозначительно интересовался Аркадий Львович и заглядывал врачу-ординатору в глаза.
Вообще-то было бы неплохо провести с ней вечерок, но черт его знает, замужем она сейчас или нет? Семейная ситуация у Стеллы менялась с частотой картинки в калейдоскопе, и в любой момент она вполне могла оказаться свободной женщиной, жаждущей новой большой любви. Причем непременно зарегистрированной.
Стелла снимала халат, профессиональным движением, не глядя в зеркало, взбивала прическу и, звеня серьгами и цепями на шее, направлялась к двери.
— Чао, бамбино! — она делала пальчиками прощальный жест.
Зарецкий прижимал руку к груди, посылал ей воздушный поцелуй, и дверь захлопывалась. Однако немедленно открывалась снова, и в ней появлялась голова медсестры Людмилы.
— О, ты сегодня блондинка? — удивлялся Аркадий Львович.
— Вам нравится? — спрашивала Людмила.
— Мне у красивых женщин все нравится, — уклончиво отвечал Аркадий Львович.
— Или рыжая лучше? — настаивала Людмила. — Вы скажите. Только честно.
— И что будет? Ты перекрасишься?
— Перекрашусь, — кивала Людмила. — Сегодня же.
— Ой, ну что ты! — пугался Аркадий Львович. — Блондинка тоже очень хорошо.
И доставал из шкафа халат, намекая на то, что пора, наконец, заняться и делом.
С каждым годом держать оборону становилось все труднее, но постепенно страсти, кипевшие в отделении, стали стихать: то ли члены коллектива устали друг от друга, то ли на организмах сказалась постоянная нехватка сливочного масла и витаминов. Было ощущение, что весь персонал клиники погрузился в спячку и свои обязанности выполняет лишь по инерции. А спустя еще какое-то время в отделении и вообще начался разброд. Коллеги Зарецкого, с которыми он проработал столько лет, начали уезжать. Кто в Америку, кто в Израиль, а Леонид Ривкин, самый верный его друг, владелец легендарной дачи в Вишневке, подался аж в Австралию. Первые письма уехавших зачитывались в ординаторской вслух, и когда Ниночка Сокол, великолепный диагност, врач, что называется, «милостью божьей», в письме к Стелле из Израиля написала: «А Аркадию передай от меня особый привет — грустный и нежный», — все с удивлением переглянулись: ведь Ниночка, единственная в отделении, не пыталась захомутать Зарецкого. Она вообще была странная, скрытная, никто ничего про нее не знал, кроме того, что она никогда не была замужем. Дружила она, как ни удивительно, со Стеллой, однако и от Стеллы никому ничего узнать о ней не удавалось. Никто и не догадывался, что она собирается уезжать, и когда Стелла сообщила, что вчера была на проводах Нины Сокол, все ахнули от удивления, поскольку были уверены, что Нина в отпуске, и не более того.
Жить становилось все скучнее, комфортабельными автобусами ржавые трамваи в городе так и не заменили, не говоря уже о витаминах, и, получив от Семена, своего двоюродного брата, очередное письмо из Иерусалима, полное недоумения, что же, что его держит в голодном Харькове, Аркадий Львович впервые подумал: а действительно, что? И стал собираться. Семен немедленно прислал вызов, а его жена Зинаида, видимо, для убедительности, несколько буклетов с потрясающими пейзажами и фотографиями древних развалин. ОВИР к тому времени начал, наконец, выполнять единственную функцию, возложенную на него Богом, — исправно оформлять документы граждан на выезд, и в один прекрасный осенний день Аркадий Львович Зарецкий в сопровождении всего отделения неврологии, а вернее, его жалких остатков, явился, как и положено, за три часа до вылета в аэропорт. Путь предстоял долгий: сначала до Москвы, потом пауза в шесть часов и, наконец, поздним вечером, а вернее ночью, рейс на Тель-Авив. И провожающим, и отъезжающему было немного не по себе: провожающим — потому что грустно ощущать себя последними могиканами, а отъезжающему — потому что кто его знает, какая она будет — новая жизнь. Конечно, он все предусмотрел, насколько это возможно. Он созвонился с приятелями, тоже из их бывшей шайки-лейки, которые давно уже жили в Израиле, устроились там и даже процветали, — попросил, чтобы они прозондировали почву в каком-нибудь медицинском учреждении, а брат снял для него квартиру по соседству с собственным жильем, и даже телефон сообщил — чтобы Аркадий Львович мог оставить его в Харькове всем заинтересованным лицам.
И все-таки грустно было, тревожно как-то — что и говорить.
Последние объятия, последние бестолковые, необязательные слова, прощальный взмах руки, уже издалека, за мгновение до того, как скрыться навсегда, и — первые шаги к новой, такой непонятной жизни — то бишь, к самолету.
Компания, провожавшая Аркадия Львовича, почему-то продолжала топтаться у ограждения, хотя не только Зарецкий, но и все пассажиры рейса на Москву давно исчезли из вида, и ничего больше произойти не могло.
— Может быть, пойдем в кабак? — нерешительно сказал кто-то. — Выпьем за его удачу?
И все облегченно закивали, зашевелились, потому что невозможно было так вот взять и разойтись. Решили ехать в центр, там в «Украине» у кого-то был знакомый метрдотель. Поехали на маршрутке и всю дорогу говорили разную чепуху, пытались острить, но даже у остроумца Бравермана шутки выходили натужными и несмешными. Возле центрального почтамта Стелла неожиданно попросила шофера притормозить и, к удивлению друзей, вышла из машины, пообещав через некоторое время, уже в ресторане, к ним снова присоединиться.
— Мне нужно позвонить, — туманно объяснила она в ответ на недоуменные взгляды.
Все обиделись, но промолчали.
Торопливо вошла Стелла в здание почтамта.
Иерусалим дали через двадцать пять минут.
— Ниночка, это я, — сказала Стелла и добавила почему-то приглушенным голосом: — Уехал. Только что проводили. Записывай телефон: 441802. Да, тоже в Иерусалиме. Позвони ему прямо завтра, не откладывай ни в коем случае! Он сейчас беспомощный, как теленок. Ты будешь ему не просто нужна, а необходима!
«Жду до двух часов», — строго сказала себе Нина. — И ни на минуту раньше. Пусть выспится».
Стрелки не двигались, Нина даже проверяла несколько раз, идут ли часы. В половине второго она решила, что полчаса ничего не меняют, почему, собственно, он должен спать до двух? Может быть, он вообще не может спать, как она три года назад.
441802. Она запомнила с первого раза. Сердце колотилось как бешеное.
— Слушаю, — с интересом откликнулся женский голос.
Нина будто споткнулась.
— Извините, я, наверное, ошиблась…
— А кто вам нужен? — приветливо спросила женщина.
Аркадий Львович… — неуверенно сказала Нина.
— Его сейчас нет, попробуйте позвонить через час.
— Как через час?! — изумилась Нина. — А кто это говорит?
— Его жена, — все так же доброжелательно ответила женщина, и тут же сказала в сторону, слегка укоризненно: — Ириша, ты же видишь, что я разговариваю! Подожди, детка! Может быть, Аркадию Львовичу что-нибудь передать? — это уже Нине.
— Н…н…нет… С..с..спасибо… — ошеломленно проговорила Нина и положила трубку.
— Тебе звонила какая-то женщина, — сказала Маргарита, когда Аркадий Львович с трудом, еще не привыкнув к замку, открыл дверь.
— Женщина? — удивился Аркадий Львович. — Наверное, Зинаида?
— Нет, она бы назвалась, мы же с ней вчера познакомились. Другая женщина.
Маргарита внимательно посмотрела Аркадию Львовичу в глаза.
Аркадий Львович пожал плечами и пошел на кухню. Он понятия не имел, кто бы это мог быть, и вообще соображал с трудом. Все, что произошло за последние сутки, было настолько невероятным, что он старался не углубляться и не задумываться, во всяком случае — пока.
Когда вчера в самолете, летевшем уже в Израиль, его место оказалось рядом с молодой рыжеволосой женщиной, он был весьма доволен. Еще в Харькове, в аэропорту, несмотря на суматоху расставания, он заметил яркую привлекательную женщину с девочкой лет восьми. Мгновенно в нем вспыхнул прежний инстинкт охотника, но тут же погас: во-первых, его ожидало приключение посерьезнее флирта, а во-вторых, он был уверен, что рыжеволосая красавица кого-то провожает. В какой-то момент они оказались рядом, и он восхитился цветом ее кожи и даже почувствовал аромат. Как на картинах голландцев, подумал он, как раз то, что надо. Но… мгновение кончилось, она опять оказалась далеко, а тут появился опоздавший на проводы Браверман со своими шутками-прибаутками, и Зарецкий забыл о прекрасной незнакомке. Потом он, конечно, удивлялся, как это не увидел ее еще в первом самолете, но, то ли она летела в другом салоне, то ли он после всех проводов-расставаний слишком быстро уснул, факт остается фактом: снова он увидел ее, лишь усаживаясь рядом с ней в самолете на Тель-Авив. Сюрприз был из приятных, что и говорить. Девочка, сидевшая между ним и матерью, все время вытягивала тонкую шейку, пытаясь хоть что-нибудь увидеть в окошке, и он посадил ее на свое место возле иллюминатора, а сам сел с края. Мать смущенно поблагодарила, и это был прекрасный повод затеять разговор.
Что мир тесен, Зарецкий знал и раньше, но чтобы настолько!.. Женщина — ее звали Маргарита Александровна — тоже была врачом и — мало того! — когда-то проходила стажировку в их больнице, и даже в их отделении. Эпизоды и подробности, о которых она вспоминала, не давали возможности усомниться в правдивости ее слов. Она помнила Амалию Эрастовну, Леонида и упомянула вскользь дачу в Вишневке, куда однажды ездила вместе с их гоп-компанией.
— И Стеллу Владимировну, которая вас провожала, я тоже узнала, — сказала она, и вдруг, после паузы, глядя Зарецкому прямо в глаза, тихо спросила: — А вы меня совсем не помните?
— Ну почему же? — соврал Аркадий Львович. Ваше лицо мне сразу показалось знакомым, но я не мог припомнить, где мы встречались.
— На даче в Вишневке.
— Ну? — притворно удивился Зарецкий. — Неужели я там тоже был?
— На даче в Вишневке, — с нажимом повторила Маргарита Александровна, игнорируя неискреннее удивление собеседника, — в мансарде под самой крышей.
— Что вы хотите сказать? — занервничал Зарецкий. — Я вам показывал дом?
— Не совсем… — замялась Маргарита Александровна и, мельком взглянув на дочь, прильнувшую к окну, добавила с усмешкой: — Вы мне показывали мансарду… целую ночь.
— Не может быть… — выдохнул Аркадий Львович. — Не может быть!
Он дернулся было вперед, но ремень, который он забыл отстегнуть, с силой вернул его на место. Дрожащими руками он расстегнул пряжку, тяжело поднялся с кресла и медленно пошел по проходу. Туалет был свободен. Аркадий Львович попытался сунуть голову под воду, но у него ничего не получилось, и он долго просто плескал холодную воду себе в лицо и на голову.
Ничего себе история! Да, он что-то такое припоминает, рыженькая практикантка, а может быть, стажерка, но мало ли их было! Возможно, и эта тоже. Как раз в его вкусе, вряд ли она все это сочинила. Ну и что же? Было и было, что из того. Аркадий Львович начал успокаиваться, но вдруг вспомнил взгляд, который она бросила на дочь, когда сказала про мансарду, и даже вспотел. Что она хочет сказать, что это его дочь? Ну нет, дудки, это уже беспардонная ложь. Обыкновенный шантаж. Сколько девочке лет? Семь, восемь? Значит, это был какой-нибудь восемьдесят третий, восемьдесят четвертый год? Да, черт возьми, тогда они как раз зачастили к Леньке на дачу, как с цепи сорвались. Но что это доказывает? А ничего это не доказывает. Даже если это и так, раньше нужно было думать. Могла найти его, сообщить. Хотя…Ну, сообщила бы, и что? Что бы он сделал? А ничего. Дал бы денег. А впрочем, кто его знает!..
Аркадий Львович вытер лицо бумажной салфеткой, бросил в зеркало невидящий взгляд и побрел на свое место. Маргарита Александровна сидела с закрытыми глазами, девочка по-прежнему смотрела на огни, мерцавшие на дне воздушной пропасти.
— Маргарита Александровна… — робко произнес Зарецкий.
— Рита, — сказала женщина, не открывая глаз.
— Маргарита Александровна, — повторил Зарецкий, решив, что она не расслышала.
— Рита, опять сказала женщина и открыла глаза. — Для вас я Рита.
Аркадий Львович запнулся и сразу же забыл, что хотел сказать. Рита… Маргарита… Черт знает, что!
— Я знаю, про что вы хотите спросить, — проговорила Рита. — Про нее?
Она показала глазами на девочку.
— Про нее, — кивнул Зарецкий.
— Да, это ваша дочь, — спокойно и совершенно буднично сказала Рита, — но это ни к чему вас не обязывает. Не беспокойтесь.
Неожиданно Аркадий Львович почувствовал себя оскорбленным.
— Как это так — не обязывает? — возмутился он. — Если это, действительно, моя дочь, то очень даже обязывает!
Рита ничего не ответила и отвернулась.
— Но как я могу быть уверен? — не унимался Зарецкий. — У вас есть какие-нибудь доказательства?
— А зачем мне что-то доказывать? Я же ничего от вас не хочу. Сейчас мы приземлимся и разойдемся в разные стороны. И все. И думайте, что хотите.
— Но почему вы меня тогда не нашли, почему не сказали? — с упреком проговорил Аркадий Львович.
— Потому что и тогда вы захотели бы доказательств. А что я могла доказать?
«И то верно», — подумал Зарецкий.
— Но почему мы больше не виделись? Вы не захотели? Не я же! Я знаю себя, от такой женщины я ни за что бы не отказался!
— Я вам дала свой телефон, но вы не позвонили.
— Не позвонил?.. Но мы же потом виделись в клинике, раз вы были у нас на стажировке?
— Нет, больше в клинику я не приходила, на даче мы как раз праздновали окончание нашей стажировки. Целый месяц я не выходила из дома, сидела, как приклеенная, и ждала вашего звонка, — Рита грустно улыбнулась.
— И я не позвонил? Вот болван! — схватился за голову Зарецкий.
— Болван, — согласилась Рита.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
Стало легче.
— Как зовут вашу… нашу девочку?
— Мою дочь, — подчеркнув первое слово, сказала Рита, — зовут Ирина. Иришка.
— Иришка… — как зачарованный, повторил Зарецкий. Ей восемь лет?
— Восемь, — кивнула Рита.
— Но она действительно похожа на меня!
— Не выдумывайте, — засмеялась Рита. Она похожа на меня.
Аркадий Львович еще раз, уже с пристрастием посмотрел на девочку.
— Увы! — согласился он.
— Вы считаете, что увы? — шутливо поинтересовалась Рита.
— Я… в другом смысле… — пробормотал Зарецкий. — Нет, конечно… Хорошо, конечно… Замечательно!..
Наступила длинная пауза.
— А что она знает об отце? — нарушил молчание Зарецкий. — Впрочем, вы наверняка замужем, и у нее есть отец.
— Нет, я не замужем, — покачала головой Рита, и Зарецкий почему-то обрадовался. — А об отце она знает…
— …что он был полярный летчик, — перебил он Риту, — и погиб во льдах при выполнении боевого задания, да?
— Нет, — улыбнулась Рита. — Она знает, что мы с ее отцом разошлись, когда она была совсем маленькая. Тем более что, фактически, так оно и было.
— А куда вы едете? К кому? Вас ждет кто-нибудь? — забеспокоился Зарецкий.
— Не пропадем, — уклончиво ответила Рита.
— Но есть же у вас кто-нибудь в Израиле? Не на пустое же место вы едете, да еще с ребенком?
— Понимаете, произошла ужасная нелепость. Мы ехали по вызову моей подруги, она мне ближе, чем сестра, но две недели назад она уехала в Канаду: у нее заболела мама…
— Так надо было подождать, пока она вернется! закричал Аркадий Львович так громко, что все окружающие, как по команде, повернули голову в их сторону. — Нельзя же с ребенком бросаться вот так, очертя голову, в пропасть!
— Все уже было оформлено, и билет тоже, у меня не было выхода, — против воли начала оправдываться Рита и, увидев ужас в глазах Зарецкого, прикоснулась к его руке: — Да не волнуйтесь за нас, не пропадем!
Аркадий Львович сник, и какое-то время они сидели молча.
Стюардессы начали разносить еду, и публика зашевелилась.
— Мама, смотри какое варенье! — воскликнула Иришка. — Полосатое, как зебра!
— Это желе, а не варенье, — сказала Рита. — Но сначала поешь курицу.
— Хочешь, возьми мое желе тоже, — предложил Зарецкий девочке. — Я не люблю сладкое.
Иришка вопросительно посмотрела на мать.
— Возьми… если хочешь, — неуверенно сказала Рита.
Зарецкий почувствовал себя польщенным.
— Может быть, хотите что-нибудь выпить? — предложила стюардесса, подвозя к ним тележку, уставленную всевозможными бутылками. — Пиво, вино, кола, коньяк?
— Мы хотим что-нибудь выпить? — Аркадий Львович посмотрел на Риту.
— Хотим, — кивнула она головой. — Хотим вина. Сухого, красного.
— Мы хотим вина, — сообщил стюардессе Аркадий Львович. — Сухого, красного.
Стюардесса улыбнулась профессиональной улыбкой и налила вино в два высоких бокала.
— За прошлую жизнь! — торжественно сказал Зарецкий. — Ей Богу, она была не так уж плоха, — и он показал глазами на Иришку. — А за жизнь грядущую мы выпьем завтра в Иерусалиме.
— В Иерусалиме? — не поняла Рита. — Мы же едем в Хайфу! Подруга — там!
— Подруга в Канаде, — возразил Зарецкий. — А вы поедете со мной в Иерусалим. Там для меня уже сняли квартиру. Три комнаты.
— Но… я не знаю… Как-то неудобно… — нерешительно сказала Рита. — Мы же с вами, практически, незнакомы…
Не сговариваясь, они одновременно посмотрели на Иришку, наслаждающуюся полосатым желе и поглядывающую на мамину порцию тоже, и рассмеялись.
— Вас это тоже ни к чему не обязывает, поспешно проговорил Зарецкий. — Я приглашаю вас всего лишь в соседи. Остановитесь в моей квартире, осмотритесь, поймете, что к чему, а потом уже решите, переезжать в Хайфу или нет.
Рита благодарно посмотрела на него, и, хотя она ничего не ответила, Зарецкий понял, что у него, в его иерусалимской квартире, появились соседи. А может быть, и не просто соседи.
Стюардессы начали собирать грязную посуду, пассажиры, довольные и ублаготворенные курицей, салатом и вином, расслабились и размякли. Кто мог — задремал. Час был поздний, Иришка мгновенно уснула и даже негромко засопела. Рита откинула кресло назад и закрыла глаза. Судя по всему, она тоже уснула, и постепенно голова ее сползла на плечо Аркадия Львовича. Он смотрел на прекрасные рыжие волосы у себя на пиджаке и боялся пошевелиться. Его ребенок, не его ребенок — какая разница! Это только в мыльных операх героям страшно важно, кто чей ребенок. Если бы он увидел сейчас Маргариту впервые, помешало бы ему, что у нее есть дочь? Нисколько. Он бы пытался заполучить эту женщину любой ценой, причем — навсегда. Ведь, если говорить честно, давно уже надоела ему эта вечная охота с заранее известным и всегда одинаковым финалом, да и силы уже не те. И, кроме того, вдвоем начинать новую жизнь в чужой стране вдвое легче, чем одному. Никого более подходящего для этого, чем Маргарита, он и представить себе не мог. А дочка, пусть даже чужая, — только в радость, такой очаровательный ребенок. Вылитая мать, маленькая рыжая ундина. И кто, кстати, может доказать, что это не его дочь?
Рита пошевелилась и чуть приоткрыла глаза.
— Ты? — улыбнулась она сквозь сон и провела теплой ароматной рукой по его щеке.
— Спи, дорогая, и ни о чем не беспокойся… — прошептал Аркадий Львович, чувствуя, что сердце у него сейчас разлетится на куски.
Семен и Зинаида не могли скрыть своего изумления, да нет, потрясения, когда увидели Аркадия, сходящего с трапа со спящей девочкой на руках.
— Это чужая, — твердо сказала Зинаида и добавила с надеждой: — Наверное, ребенок попутчицы. Помогает.
Однако Семен, знающий брата лучше, чем жена, с сомнением пожал плечами.
Хорошенько обняться, сообразно обстоятельствам, мешал спящий на плече ребенок. Свободной рукой Зарецкий поздоровался с родственниками и, поймав недоумевающий взгляд Семена, сказал:
— А это Маргарита… — и добавил после паузы, — моя жена.
И внимательно посмотрел на Риту.
Брат и невестка молчали, по-видимому, навсегда лишившись дара речи, и не двигались с места.
— Очень приятно, сказала Маргарита.
Семен и Зинаида не ответили, молча уставившись на спящую Иришку.
— А это наша дочка, — объяснил Аркадий Львович, и поскольку брат и невестка продолжали стоять, как вкопанные, свободной рукой взял Риту под локоть и повел в зал.
И только тогда Семен и его жена очнулись и поспешили вслед за Аркадием.
Вот, собственно говоря, и вся история, о которой до сих пор не может забыть город Харьков. Да, да — весь город, а не только краснознаменная больница, в которой и сейчас работают некоторые друзья Аркадия Львовича. Рассказывать эту историю непосвященным они начинают с загадки: «Угадайте, каким образом можно сесть в самолет в Харькове холостым человеком, а приземлиться в Тель-Авиве женатым?» И рассказывают о фокусе-покусе, произошедшем с их бывшим коллегой Аркадием Львовичем Зарецким, умалчивая, правда, о том, что сами они об этой истории узнали в общем-то случайно, только благодаря письму своего бывшего коллеги Леонида Ривкина, живущего в Австралии. Сам Зарецкий даже не потрудился поставить в известность товарищей, с которыми проработал столько лет, о переменах в своей личной жизни. Хорош, оказался, гусь. О том же, что с Зарецким произошла какая-то темная история, сообщила коллективу Стелла Норейко на следующий день после отлета Аркадия Львовича. Растрепанная и запыхавшаяся от бега по лестнице, она ворвалась в клинику и поведала изумленным коллегам, что только что в состоянии полного шока ей позвонила Ниночка Сокол.
— Что же ты меня не предупредила, что он едет с женой и дочкой? — чуть ли не прорыдала она в трубку.
— С какой женой? С какой дочкой?! Ты в своем уме?! — заорала в ответ Стелла.
— Такого… я от тебя… не ожидала, — с трудом проговорила Ниночка и повесила трубку.
Никто в больнице ничего не мог понять, пока, наконец, не пришло то самое письмо из Австралии. Письмо, конечно, объяснило многое, хотя все равно трудно было поверить, что не только в мексиканских сериалах, но и в обычной жизни с обычным врачом могут происходить такие необыкновенные, уму непостижимые вещи. Но оказалось — могут. Оказывается, нужно только попасть на гребень высоченной волны идущей с тревожным шелестом через жизнь, и она понесет тебя над землей, над бытом, над глупостью и враньем, и ты увидишь жизнь сверху, в другом ракурсе, всю в жемчужных брызгах неожиданного счастья.
Конечно, вам не терпится узнать, что было дальше с Маргаритой и Аркадием Львовичем. Но имеет ли это значение? Важно одно: что они встретились и исправили ошибку, которую по глупости и недомыслию совершили когда-то.
Однако если вы все-таки будете настаивать, я расскажу, чем кончилась эта история, поскольку разочаровывать читателя — последнее дело.
Конечно, они жили вместе долго и счастливо. И, конечно, через какое-то время они расстались, как расстается большинство людей, нашедших однажды друг друга. Но самолет тут не при чем. Это случается и с теми, чьи браки совершаются не на небесах, а на нашей грешной земле.
Июль, 01.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer10-dymova/
