Перечитывая И.М. Дьяконова0

Праафразийский язык и архаическое мышление

Намерение написать эту статью возникло у меня в результате длительных дискуссий в блогax с И. Беленькой об архаическом языке и архаическом сознании [1]. Речь идет о ее предположении, что на древних этапах развития языка пополнение лексического фонда отчасти следовало моделям, описанным, например, советским психологом Л.C. Выготским (1896-1934). Выготский противопоставлял мышление «понятийное» (или логическое) и более примитивное «комплексное» мышление, которое обнаруживается, например, у ребенка. Для комплексного мышления характерно, в частности, сопоставление предметов по случайному признаку: солнце похоже на птицу (потому что летает), слова похожи на пчел (жужжат и жалят), и т. п. Подобные до-логические (точнее, паралогические) классификации характерны не только для ребенка, но и для логики архаических мифов (как средства познания и описания мира), а также для мышления некоторых психически не вполне здоровых людей.

Видный востоковед И.М. Дьяконов (1914-1999) пишет, что в архаических языках (таких как шумерский, древнеегипетский и реконструируемые индоевропейский и афразийский) не было абстрактных понятий. В результате словотворчество и мифотворчество осуществлялось по аналогии. Точнее, если пользоваться более технической терминологией, при помощи тропов, таких как метафора и метонимия. Поскольку термин «метафора» в обыденной речи часто употребляют не в его техническом значении, оговорюсь, что под «метафорой» понимается сравнение неназванного предмета с каким-либо другим на основании их общего признака, а под «метонимией» — на основании связи двух понятий. Например, «золотые руки», «шляпка гвоздя» — это метафора, а «столовое серебро», «выпить стакан» — это метонимия.

«Неспособность мыслить абстрактными обобщениями в архаическую эпоху неопровержимо доказывается материалами надежно реконструированных праязыков (индоевропейского — V–IV тысячелетия до н. э., семитского — VI–V тысячелетия до н. э., общеафразийского — примерно VIII тысячелетие до н. э.).» [2]

Дьяконов также руководствовался довольно экстравагантной теорией физиолога Л.С. Салямона (1917-2009), согласно которой неспособность человека полностью выразить свои эмоции в речи (аналог «шеррингтоновской воронки» в физиологии), вытекающая из ограниченности формально-языковых средств, компенсируется выразительностью художественного слова. В результате, продуктивный троп должен быть основан на эмоциях, в дополнение к чисто формальному сходству признака, требующемуся при метафоре или метонимии.

И.М. Дьяконов

Впрочем, Дьяконов не дает четкого определения «абстрактного понятия». Одно из возможных определений абстрактного таково:

«Абстрактные — это понятия, в которых мыслится не предмет, а какой-либо из признаков: свойство, отношение предмета, взятый отдельно от самого предмета. Например, «белизна«, «несправедливость«,«честность«. В действительности существуют белые одежды, несправедливые действия, честные люди. Но белизна, несправедливость, честность как отдельные, чувственно воспринимаемые вещи не существуют. Абстрактные понятия кроме отдельных свойств предмета отражают и отношения между предметами. Например, «неравенство«, «подобие«, «тождество«, «сходство« и другие. Абстрактные понятия, выраженные на русском языке, не имеют множественного числа».

Дьяконов известен многими достижениями в изучении древнего Ближнего Востока, но одно из главных — работы по реконструкции праафразийского языка, предка семитских языков, древнеегипетского и множества африканских языков. Эти работы были выполнены в основном еще в 1950е-1960е годы. Обстоятельный очерк праафразийского языка И.М. Дьяконова несколько раз издавался в СССР в разных справочныx изданиях с небольшими вариациями. Я использую далее главу «Праафразийский язык», в издании «Языки Азии и Африки» [3]. Конечно, этот очерк не может учитывать все открытия последних 50 лет и в определенных аспектах устарел. Существуют и другие работы по афразийской грамматике, например, Christopher Ehert,Reconstructing Proto-Afrasiatic [4]. Тем не менее, работа Дьяконова (с участием его учеников) очень обстоятельна, и из нее можно многое узнать по истории, в частности, семитских языков.

Праафразийский язык отстоит от нас дальше, чем, например, праиндоевропейский. Сам Дьяконов датировал праафразийский язык периодом не позднее восьмого тысячелетия до нашей эры и относил к эпохе мезолита. Существуют и еще более древние датировки, так, Эрет датирует праафразийский 15 тыс. до н. э. [4] Археологическая классификация (палеолит-мезолит-неолит-бронзовый-железный век) остается основной при датировке древних культур. Напомню, что мезолит заканчивается с наступлением неолита около 9 тыс. лет до н. э. (неолитическая революция — переход от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству, появлению просверленных и шлифованных орудий, керамики, ткачества). В Израиле и прилегающих территориях к мезолиту относится натуфийская культура, к раннему неолиту, например, башня в Иерихоне (городище Тель-эс-Султан). Я провел 2016/17 учебный год в Израиле, и побывал на многих экскурсиях историков М. Фрейкмана и М. Туваля по археологическим раскопкам времен каменного века, поэтому они для меня вполне зримы.

Пещера Табун в Нахаль-hа-Ме‘арот на г. Кармель. Здесь видны пласты палеолитических культурных слоев в сотни тысяч лет. В эпоху верхнего палеолита здесь бок о бок обитали неандертальцы и современные люди, здесь же позднее жили представители натуфийской культуры. Возможно, в таких местах и зародился человеческий язык?

Неолитическая башня в Иерихоне (Тель-ас-Султан) возрастом около 10 тыс. лет, принадлежавшая потомкам натуфийской культуры. Возможно, строители этой башни говорили на праафразийском языке.

Автор в энеолитической постройке в Руджум-аль-Хири (ок. 4000 до н. э.)

Существуют и попытки реконструкции более древних пластов языков. Например, предполагаемый «ностратический» язык относился к верхнему палеолиту и мог быть предком как афразийских, так и индоевропейских и ряда других языковых семей. Однако ностратический остается в статусе серьезной гипотезы, в то время как существование праафразийского общепризнано лингвистами, несмотря на разногласия по многим деталям. Поэтому рассмотрение афразийской грамматики почти неизбежно для того, кто хочет разобраться в механизмах древнего словотворчества.

В этой статье, которую я постараюсь построить как комментарий к очерку Дьяконова, я буду говорить только о словообразовании, оставив за бортом обсуждение таких интереснейшиx вопросов, как афразийская фонология, система глагольных пород, видовременные категории, падежи и многие другие. При обсуждении тех или иных явлений я постараюсь подбирать в качестве примеров когнаты из библейского иврита, просто потому, что иврит, как правило, гораздо лучше известен русскоязычному читателю, интересующемуся семитологией и библейской историей, чем, скажем, аккадские, эфиопские или арабские примеры. Дальнейший длинный кусок этой статьи интересен только любителям еврейской грамматики, а остальные читатели могут смело переходить к заключительным частям.

***

Тождественность существительных и прилагательных

«В афразийских языках есть имя существительное, прилагательное и числительное. Однако прилагательные отличаются от существительных по большей части лишь синтаксически и по образованию множественного числа. О специфическом морфологическом оформлении лишь некоторых типов и групп прилагательных см. § 3. Можно думать, что на праафразийском уровне прилагательные как особая часть речи не выделялись». [3]

Речь о том, что в семитских языках, включая и иврит, существительные и прилагательные во многих случаях никак не отличаются друг от друга. В этой ситуации отличить, имеем ли мы дело с существительным или с прилагательным можно, только когда мы сталкиваемся с ним в предложении. Например, слово מר «горький» может выступать как существительным, так и прилагательным. Так דבר מר давар мар «горькое дело», а מר נפש — мар нэфэш «горечь души». Или, נכרי «чужеземец» или «чужеземный», так עם נכרי ‘ам нохри «чужеземный народ», а ילדי נכרים йалде нохрийим «дети чужеземцев».

Прилагательные по своей природе менее конкретны, чем существительные, поскольку они выражают абстрактный признак. Интересный пример касается названия цветов:

«Для примера возьмем литературный аккадский (ассиро-вавилонский) язык: он различал цвета«теневой« (черный или черно-зеленый, ṣalmu), «яично-белый« (peṣû), «кровавый« (темно-красный или коричневый, du’āmu), «сердоликовый« (или розовый, sâmu), «лазуритовый« (синий, иссиня-черный, uqnû), «травяной« (желтый или желто-зеленый, warqu), «серебристый« (ṣarpu). Заметим, однако, что число терминологически различаемых цветов соответствует практическим потребностям в их различении. Поэтому у эскимосов может различаться множество оттенков цвета снега и льда». [2]

В библейском иврите лексика, относящаяся к названиям цветов, развита плохо. Фактически, есть два термина, обозначающие абстрактные цвета: Термин ירק йарак, изначально «бледный», используется для описания цветов от зеленого до желтого и синего. Он относится к цвету растительности, цветущей или увядающей, и термин אדום адом. Есть еще ряд терминов, применяющихся специфически к названиям ткани, ארגמן «пурпур», תכלת «синяя нить», масти бурых или пятнистых животных (חום «бурый»), и подобное.

«Наилучшим образом сохранился не только во всех древнесемитских, но и во многих кушитских падеж на -i. В кушитских языках это «падеж отношения«; нередко он имеет краткую форму (-i) и распространенную форму (-iiªa, -î); в первом случае он по большей части выражает отношение определения к определяемому, т. е. равен родительному падежу; во втором он выражает и более широкий круг отношений. Именно из распространенной формы «падежа отношений« во всех афразийских языках выработался морф относительных прилагательных (нисба), выражающих преимущественно принадлежность. Нисба имеет обычно форму — iiª(a)-, но (в частности, в ряде чадских языков) также и –uu’а, что еще раз указывает на первоначальную идентичность падежа на *-u и падежа на *-i». [3]

Падежи в семитских языках выражались гласными окончаниями -а, -у, или -и. В библейском иврите сохранились лишь рудименты падежных окончаний (в словах вроде לילה ночь(ю), שמה там) и отдельные формы, такие как «направительный падеж» с окончанием на -а. К рудиментам родительного падежа можно отнести окончание -и в форме сопряженного состояния אבי «отец”, אחי «брат», и в именах собственных, например, גבריאל «Человек Бога», מלכיצדק «Царь праведников». Эти формы соответствуют родительному падежу [5].

Из этой формы родительного падежа на -и образовались относительные прилагательные, такие как מואבי «моавитянин», נכרי «чужеземец» или «чужеземный» [5].

Женский род и собирательные имена

«Если в индоевропейских языках различие между родами семантически труднообъяснимо, то в афразийских языках, и в частности в семитских, это различие считается довольно четким: к женскому роду на -(a)t относятся помимо существ женского пола (акк. šarr- ‘царь’ — šarr-at- ‘царица’; kaššāp- ‘колдун’ — kaššā‡p-t- ‘колдунья’; араб, šā‘ir- ‘поэт’ — šā‘ir-at- ‘поэтесса’) также имена со значением единичности (араб, naml- ‘муравьи’ — naml-at- *один муравей’), уменьшительные (акк. nā‡r-t- ‘речка’; так часто в именах собственных), имена, обозначающие предметы социально пассивные по своему характеру, например объекты деятельности: акк. zitt- < *zawiz-t- ‘доля’; lubuš-t- ‘одежда’; šalam-t- ‘труп’; tarbī-t- ‘воспитанник’; ср. бедауйе šā’ (м.р.) ‘корова’, šā’ (ж.р.) ‘говядина’, абстрактные понятия (акк.damiq-t- ‘благо’; pulux-t- ‘страх’). [3]

В библейском иврите окончание женского рода тоже употребляется для обозначения единичного предмета в классе собирательных, обозначенныx единcтвенным числом. Примеры: אני «флот», а אניה — «корабль»; ציד «охота», а צידה — «добыча»; שער «волосы», а שערה — «волос», שיר «поэма», а שירה — «стих»; שושן «лилии», а שושנה — «лилия»; תאנה «финик» и לבנה «кирпич» считаются образованными от собирательных по этому же принципу [5].

«Ряд древнейших слов, обозначающих существа женского пола, образуются от другого корня и часто без морфа женского рода: сем. ’ab- ‘отец’ — *’imm ‘мать’; Himār- ‘осел’ —’atān- ‘ослица’; араб, Hāmil- ‘беременная’. Аналогично в берберских и других языках. Сюда же относятся названия парных и четных частей речи (сем. *‘aiªn- ‘глаз’; *’u³n-‘ухо’; *iªad- ‘рука’; *sinn- ‘зуб’), а также названия местностей, до рог, многих природных явлений (акк. xarrān- ‘дорога, путь, поход, караван’; nār- ‘река’; угар. špš, араб. šams- ‘солнце’; араб. ’arŸ— ‘земля’; ср. акк. ’erÑ-et-). Отнесение этих имен к женскому роду выявляется только из согласования. Существует еще некоторое количество имен женского рода, для которых семантическая причина отнесения их к нему неясна, часто эти имена колеблются в роде или имеют разный род в единственном и множественном числе». [3]

Эти примеры хорошо известны студентам древнееврейского языка: אתון ослица, שמש «солнце», ארץ «земля», יד «рука», דרך «дорога» и так далее.

Классы имен

«В афразийских языках сохранились следы, возможно свидетельствующие о существовании в глубокой древности сложной системы именных грамматических классов, которые впоследствии лексикализовались. Так, по-видимому, показателем класса вредных животных был суффикс -(а)b- (в кушитских и чадских языках, возможно, суффикс или префикс m/u9): общесем. kal-b- ‘собака’; общеафраз. *³q’-b- ‘волк, шакал’; общесем. *ča‘l-ab- ‘лиса’ (уменьш. * ču‘āl -); сем. dab-b-, dub-b- ‘медведь’; ег. db ‘гиппопотам’; сем. ’arn-ab- ‘заяц’; общеафраз. *х(w)V‘r-, ‘Vх(w)r- ‘скорпион’ > общесем.‘aqr-ab-; куш. билин qwqr-аd-а; иракв хê[‘]er-an*-w ‘скорпион’. Показателями класса диких и домашних полезных животных были -l, -r: общесем. *c‡au9-r- ‘бык’; ’imm-ar- ‘баран’; ’aiªiª-al- ‘олень’; *liH-r- ‘овца’ и т. д. Конечно, многие названия животных, происходящие от эпитетов, этих показателей не имеют (например, сем. ‘alp ‘крупный рогатый скот’, собственно ‘обученный, одомашненный’), и вообще древние классные показатели сохранились сравнительно хорошо лишь в семитских языках. К этой же группе показателей относится, по-видимому, -n с неясным значением: общесем. *Ãa’-n- ‘мелкий скот’; *’³-n- ‘ухо’ (< афраз. *Hw q³ ‘слышать’); араб. ге’эз bad-(a)n- ‘туловище’, ‘труп’ (< *bad); общеафраз. *bi•/u•-n- ‘промежуток’ (< афраз. *bi•/u•- ‘входить’); акк. tar-n- ‘мачта’; чад.нгизим tùkù-nó ‘толченая рыба’ (< афраз. *takw ‘толочь, давить’) и т. п. Суффикс -(a)t-, позже превратившийся в показатель женского рода, первоначально тоже относился к группе суффиксов именных классов». [3]

Именные классы существуют в некоторых африканских языках, и иногда считаются обобщением понятия грамматического рода с той разницей, что родов бывает два или три, а классов — несколько десятков. По мнению Дьяконова, к клаcсу вредных животных с окончанием на -б могли относиться כלב «собака», זאב «волк», דוב «медведь», ארנב «заяц», עקרב «скорпиoн», שועל «лиса» (изначально шалаб, шу‘ал — уменьшительное, как в арабском Кувейт от кут, Хусейн от Хасан и т. п.).

К классу полезных или домашних животных относятся имена с окончанием на -р или -л: שור «бык», חמור «осел», אייל «антилопа», רחל «овца». Здесь, однако, первая неувязочка: откуда в мезолите, вроде натуфийской культуры, домашние животные? Дьяконов, впрочем, говорит осторожно: «полезные живoтные».

Далее следуют форманты с окончанием -н: צאן «мелкий скот», אבן «камень», בין «середина».

Откуда взялась идея классов имен в семитских языках? Первым ее выдвинул гениальный семитолог Н.В. Юшманов (1896-1946). Дьяконов, будучи студентом, посещал лекции Юшманова в 1932/33 г. Вот как он это описывает:

«Арабская грамматика — строгая и логичная, как геометрия, и я сразу запомнил ее хорошо. Зато необыкновенно интересен был курс введения в семитологию, которую читал на первом курсе Николай Владимирович Юшманов. Александр Павлович [Рифтин] сделал ошибку, что поставил «Введение« на первом курсе — это был «не в коня корм«, потому что никто еще не знал никаких семитских языков, и все, что рассказывал Н.В., ни с чем не могло ассоциироваться и не могло заинтересовать. Поэтому, кроме двух-трех студентов, уже познакомившихся с арабским или ивритом, его никто не слушал…

Во втором полугодии курс его стал фантастически интересным — о чем он только не рассказывал! О родстве семитских языков с так называемыми «хамитскими», о теории неточных фонетических соответствий А. Майзеля, о гипотезе первичных диффузных фонем, об искусственных языках, об обстоятельствах изобретения воляпюка и эсперанто, о теориях Щербы и Шахматова, о происхождении редких русских слов, фамилий русских и еврейских, об эпизодах из жизни Юлия Цезаря Скалигсра, Нольдеке или Велльгаузсна, о принципах топонимики с примерами из России, о сложнейших этимологиях русских слов «зимогор« и «абрикос«, причем давал разбор закономерности каждого перехода из языка в язык — «абрикос« проходил через шесть языков — всего не только не перечислишь, но даже и не вспомнишь. А я все точнейшим образом, почти стенографически записывал…

Дуся-арабистка решила проявить особую добросовестность.

— Игорь, — сказала она, — ты очень подробно записывал курс Юшманова — не можешь ли дать мне твою тетрадку?

— Пожалуйста, — сказал я, — но зачем тебе? Николай Владимирович ведь подготовил машинописный конспект на 15 страницах и больше ничего спрашивать не будет!

— Да, но я хочу подготовиться как следует. – Я дал ей тетрадку. Осенью на втором курсе я решил наконец переписать ее начисто и попросил ее у Дуськи обратно. Она обещала принести в следующий раз. Но и дальнейшие мои настойчивые просьбы не помогали. Наконец, уже к весне, она призналась:

— Знаешь, я думала, что тебе она больше не нужна, и бросила твою тетрадку в урну.

Так погиб неповторимый, насыщенный бездной познания курс Юшманова. Юшманову вообще не повезло с работами: со второй половины 20-х до начала 50-х гг. издавать в СССР что-либо по востоковедению, да и по языкознанию (кроме марровского) было почти невозможно, и 80 % его важнейших и интереснейших трудов остались в рукописи или просто погибли». [6]

Н.В. Юшманов

Курс Юшманова, однако, погиб не полностью. В 1998 году он был издан по рукописи в архиве РАН [7]. Курс Юшманова написан с марристских позиций, т.е. с некоторым пренебрежением к сравнительно-историческому методу и с весьма смелыми параллелями. По поводу классов Юшманов заявляет:

«Согласно современным лингвистическим воззрениям, классы предшествуют родам, т. е. на месте сработавшихся и стершихся именных классов появляются грамматические роды, представляющие абстракцию от прежних конкретных классов, а потому и менее численные (в семитских языках только два рода — мужской и женский, а классы в африканских языках насчитываются десятками)». [7]

Юшманов, в дополнение к перечисленным, предлагает следующие «классы» семитских имен: названия растений на -м или -л, включая שום «чеснок», אשל «тамариск», בצל «лук», דקל «финик», חרדל «горчица»; части тела на -н: עין «глаз», בטן «живот», קרן «рог», אוזן «ухо», זקן «борода», לשון «язык», גרון «горло», צפורן «ноготь»; части тела на -р: צוואר «шея»; твердые тела на -м и на -д; гибкие и скользкие тела на ‘айн: אצבע «палец», צלע «ребро», צפרדע «лягушка»; влажные и жидкие тела на -р или -к: מרק «похлебка», ריק «слюна», דבק «клей», מטר «дождь», נהר «река». Примеров больше, но они все из арабского языка, я привел лишь те, что имеют когнаты на иврите.

К сожалению, современная семитология не подтверждает многие из этих примеров. A. Милитарев, ученик Дьяконова, в статье 2005 года на близкую тему очень осторожно, со знаком вопроса, упоминает семитские классы, отмечая, что в прежней работе под руководством Дьяконова было немало неточного и недоказанного, а работа Юшманова вообще негодная, поскольку касается почти исключительно только арабского материала. Милитарев пишет (пeр. с английского): «Наиболее смелая попытка обнаружить следы раширения семитских корней и трактовать их как показатели классов была предпринята Н.В. Юшмановым, однако эту попытку вряд ли можно считать успешной, из-за ограниченности аргументации, в основном, арабским языком; хотя я не исключаю возможности будущих открытий в этом направлении, обозначеннoм его теорией, принимая во внимание гениальную интуицию Юшманова». [8]

Добавление про класс абстрактных понятий

Ehret (стр. 17) пишет про именной формант *t, встречающийся во всех ветвях афразийской семьи и особенно продуктивный в египетском:

«Семитское образование абстрактных существительных на -ut/-it является его непосредственным рефлексом и вероятным источником, перемeстившимся в префиксальную позицию, семитского маркера отглагольного имени. Его не следует путать с широко распространенным афразийским маркером женского рода». [4]

Здесь речь об «абстрактных именах» с окончанием на -ут, таких как מלכות «царство» или ילדות «детство». Под отглагольным именем, вероятно, имеется в виду форма taCCiC, соответствующая породе пи‘‘ель в арабском, например, תלמיד «ученик» в иврите.

Отглагольные имена (масдары, инфинитивы)

«Если древнесемитские языки могут считаться точно отражающими праафразийское состояние, то имеет смысл указать на то, что в них от глагольных корней образуется громадное количество производных существительных (особенно имен действия, так называемых масдаров) и прилагательных. Они образуются по определенным схемам огласовок, причем каждая схема имеет определенное семантическое значение (ср. примеры в гл. «Аккадский язык« и «Арабский язык«). Ни одна схема огласовок не является случайной, а соответствует определенному типу значений: имя действия, причастие действия, причастие состояния, имя профессии, имя места, имя орудия и др. Помимо огласовок известную роль в образовании подобных имен играют и префиксы… Все это касается только отглагольных имен, в том числе и образованных от отыменных глаголов; как мы видим, существовало множество совершенно различных огласовок таких вторичных имен… Помимо глагольных, как мы видим, существуют имена первичного именного фонда. Для этой последней группы имен тип огласовки не имеет семантического значения». [3]

Имена делятся на две большие группы: отглагольные имена и «первичный именной фонд». К отглагольным именам относятся инфинитивы, причастия (в позднем иврите часто понимаемые как «настоящее время», например כותב «пищущий» или «пишет») и другие типы имен действия. При этом инфинитив в библейском иврите понимается достаточно широко, например, отглагольные имена типа אהבה «любовь», יראה «страх» часто считают инфинитивом соответствующих глаголов, наряду со склоняемым инфинитивом לאהוב «любить» или לירוא «бояться». Отдельно можно отметить абсолютный инфинитив (аналог арабского масдара), являющийся абстрактым обозначением действия כתוב «письмо».

К группе первичного именного фонда относятся такие слова как כלב «собака», עין «глаз», גמל «верблюд» и подобные.

Происхождение трехсогласных корней из двухсогласных

«В составе корневой ячейки CVC гласный — в большинстве случаев, вероятно, /а/ — имел небольшое значение в качестве смыслоразличительного средства по сравнению с согласными и был замещен гласным внутреннефлективной огласовки. Но это означало, что корнеобразование как средство лексического обогащения было чрезвычайно ограничено по своим возможностям; число возможных корней стало почти равняться числу комбинаций согласных по два». [3]

Согласно Дьяконову, трехсогласные корни произошли от двухсогласных, имевщих структуру CVC (то есть согласный-гласный-согласный). Немалое внимание он уделяет попыткам выяснить, какие именно процессы словообразования к этому приводили.

а) Слабые корни

«Во всех ветвях афразийской языковой семьи весьма значительный процент глагольных корней составляют такие, в которых один из корневых согласных — «слабый», т. е. ’, u или i, а также n, формантное происхождение которого, по крайней мере в начале корня, общепризнано. По-видимому, «слабые» корневые согласные ’, u и i, а также n приспособлялись для подгонки двусогласных корней под трехсогласную схему, необходимую для размещения гласных инфиксов по известным стандартным моделям огласовки («схемам« — случай действия аналогии)». [3]

Речь о «слабых” корнях, то есть содержащих вав, йод, ’алеф или нун.

«В семитских языках фактически существуют и двусогласные глагольные корни (обычно, но не всегда с долгим гласным — долготы, вероятно, вторичные), но и они в словоизменении по мере возможности подгоняются под трехсогласную модель (причем одним из корневых согласных считается u, i, или ’, в зависимости от качества долгого гласного в корне: ū, ī или ā)». [3]

В качестве примера приводятся прасемитские корни קם «вставать» и טב «быть приятным», которые в разных семитских языках начинают себя вести как קום, קים, טוב, טיב или טאב.

«Глаголы с третьим корневым u или i выдают непоследовательностью образования различных форм свой непервичный характер и в древнеегипетском; в ряде случаев это отыменные образования от относительных прилагательных на -i-. По формообразованию они также отличаются от собственно двусогласных». [3]

Имеются в виду «недостаточные» глаголы с корнями типа קנה, в ряде форм которыx проявляется, например, гласный «и», קניתי «я приобрел».

б) Остальные корни

«Mожно показать, что и эти [трехсогласные] глаголы, по крайней мере в подавляющем большинстве случаев, восходят к двусогласным корневым ячейкам (ср. выше примеры на чередование *dbb || *db-r, *sll || *sl-b). Мы уже отмечали, что главную смыслоразличительную роль явно несут только два согласных (обычно первый и второй, реже — второй и третий)». [3]

Трехсогласные корни, по мнению Дьяконова, произошли от двухсогласных. Это подтверждается наличием двухсогласных ячеек. Например, корень דבר «говорить» на иврите соответствует корню в דבב аккадском (этот корень есть и в библейском иврите). Идея наличия двухсогласных корневых ячеек, передающих смысл ивритского или арабского корня, не нова. Она выдвигалась многими традиционными грамматистами и комментаторами священного писания, которые постоянно обращали внимание на сходство значений корней, имеющих более одной общей корневой согласной. Известна идея двусогласных ячеек семитского корня и в лингвистической литературе. Юшманов пишет:

«Свести семитский корнеслов (за вычетом заимствований и отдельных сбитых случаев) к перечню первобытных корней или, как я выражаюсь, первоячеек — задача заманчивая, но чрезвычайно трудная. Целый ряд авторов дает подобные перечни, которые между собой не сходятся ни по форме, ни по значению, но это не должно нас смущать». [7]

Далее Юшманов приводит ячейки, предложенные семитологами Дитрихом (1844), Филиппи (1875), Казэ (1882) и Габеленцем (1901). Например, «ячейки Филиппи» включают פת «разделить / открыть», פר «отделить» и подобное.

Продолжим чтение Дьяконова:

«По-видимому, главным путем образования третьих корневых согласных помимо формального наращения «слабых« согласных ’, u, i, n (и ’) и редупликации корня — полной или сокращенной — было расширение корня за счет первоначальных грамматических формантов. Формантное происхождение некоторых корневых согласных довольно ясно — это начальное n-, t-, iª-, ’-, < š-, а в ряде африканских афразийских языков, также m- местоименного и «породного« происхождения (см. § 13), но в большинстве случаев формантный характер «комплементов« неясен, так как речь идет о формантах, давно утерявших продуктивность. В начальной позиции иногда удается выделить как бывшие форманты H- и (в берберских) b-, но (кроме некоторых типов названий животных) происхождение«комплементов«, ставших третьими корневыми согласными, не объяснено, за исключением *-q, выражающего мгновенность действия». [3]

Речь о служебных согласных (’алеф, тав, йод, нун, hей, реже — шин), выступающих в качестве префиксов (например, в глаголах в имперфекте / «будущем времени»). Такие префиксы, например, будучи показателем какой-нибудь древней глагольной породы (биньяна) могли со временем лексикализироваться и восприниматься как часть корня. Аналогией (поздней по времени) являются в иврите глаголы שעבד «порабощать», שחרר «освобождать», שקם «востанавливать», образованные от עבד «работать», חרות «свобода», קם «вставать» при помощи непродуктивного биньяна шиф‘эль (аналога hиф‘ъиль).

в) Родственные корни

«Следует отметить любопытное, весьма распространенное в семитских (особенно в арабском), но небезызвестное и другим языковым семьям явление семантической связи акустически или артикуляционно близких корней, не являющихся закономерными отражениями друг друга. Так, ср. в арабском серии корней: ksr, ksf, qsm (первичный корень q/kas-?); q¢‘, q¢¢, qtl < *q¢l (первичный корень qa¢-?): ³D’/‘, ³DD, ³Dm, ³zz, ³z’ (первичный корень ga³-?)». Все эти корни имеют значение ‘отрезать’ , ‘вырывать’, ‘отламывать’, ‘отрубать’, ‘убивать’, ‘разделять’ и т. п. Ср. в акк. qāt- (< *qā¢-) ‘рука’ и глаголы kss ‘отрезать’, ksp ‘разламывать’, gdm ‘кастрировать’, gzz ‘стричь’ и т. п. Явление это, изучавшееся у нас в стране Н.В. Юшмановым, С.С. Майзелем и А.Ю. Милитаревым, пока не нашло исчерпывающего объяснения. По-видимому, здесь идет речь о звукоподражательности — как прямой (подражание естественному звуку), так и вторичной (подражание уже ранее известному корню, ср. русск. брызнуть, прыснуть, дрызнуть, из которых только один глагол — древний). Несомненно, играли роль также звуковые несовместимости, действительные для одного диалекта, но не для другого, междиалектные заимствования, возможно, влияние женского языка. Женские языки четко выражены в примитивных языках — яна, чукотском, шумерском. Хуже изучены они в более поздних языках; однако, по личному сообщению Д.О. Эдцарда, в бейрутском диалекте арабов ‘ — «мужской звук» и в женской речи заменяется на ’. Во всяком случае, необходимо сказать, что в описываемом явлении мы встречаемся с еще одним не изучавшимся ранее способом словообразования, по-видимому диахронически скорее поздним». [3]

Речь о родственных корнях, исследовавшихся С. Майзелем в основном на материале многочисленных арабских современных диалектов, хоть и с привлечением древних источников. Как и в случае с двухсогласными ячейками, корни с двумя общими согласными зачастую имеют близкое значение: קצר «отрезать», קצב «собирать урожай», «отрубать» и подобное. Майзель раccматривает метатезу (перестановку), аллотезу (чередование), редупликацию (удвоение двухбуквенного корня до четырехбуквенного) [9]. Этот «диахронически скорее поздний» процесс следует отличать от появления родственных в результате наращения слабых корней, например, גלל, גלגל «вращаться» и, вероятно, עגל «круглый».

Любопытное рассуждение о «мужском» и «женском» языке в бейрутском диалекте арабского (‘айн – мужской звук, в женской речи заменяется на ’алеф), вроде бы, не имеет параллелей в древнееврейском.

Видовременная система глаголов

«При достаточном разнообразии глагольных структур в различных афразийских языках для большинства из них характерно различие сначала «действия» и «состояния», затем «переходности» и «непереходности», а в пределах глаголов действия — различение видов — мгновенного и длительного». [3]

Дьяконов считает исконно-семитской две префиксальных формы спряжения (имеющихся в аккадском языке). Имперфективу (прeвратившемуся в иврите в перфект, а затем и в будущее время), соответствует форма типа יכתוב йиxтов («он напишет»), а перфектив — юссив (краткая форма будущего времени). В иврите сохранились следы употребления юссива в значении перфекта в формах с вавом последовательности: ויהי ва-ййеhи «и был он», ויקם ва-ййаком «и встал он» и т. п. (Разумеется, юссив не следует путать с имперфектом: יהיה йиhйе, יקוםйакум).

Артикли и состояния

Для целей нашего изложения (отражение в языке абстрактного и конкретного мышления) важно упомянуть, что уже в самый ранний период в афразийском языке существовало множественное (а возможно и двойственное) число, определенное состояние и использовались артикли (в их качестве выступала нунация либо мимация).

***

Не являясь специалистом по лингвистике, я обратил внимание на то, что реконструкции зачастую основываются на предположении, что язык-предок был похож на потомка. В отсутствие других данных, о праафразийском языке судят по прасемитскому. Вот характерная фраза, уже цитировавшаяся выше:

«Если древнесемитские языки могут считаться точно отражающими праафразийское состояние, то имеет смысл указать на то, что в них от глагольных корней образуется громадное количество производных существительных (особенно имен действия, так называемых масдаров) и прилагательных». [3]

Но между древнесемитскими и праафразийским — дистанция в несколько тысяч лет. О прасемитском, в свою очередь, зачастую приходится судить по семитским языкам древней стадии, грамматика которых реконструируется в значительной мере исходя из того, что известно о языках средней стадии: арабском и еврейском. В результате, говоря, например, о масдарах или о различии существительных и прилагательных, не переносим ли мы автоматически наши представления о еврейской и арабской грамматике (~2 тыс лет назад) на праафразийский (~10 тыс лет назад)? Конечно, при этом соблюдаются формальные принципы сравнительного исторического метода, требующие для реконструкции явления в языке-предке наличия этого явления в разных ветвях потомков. Но в случае языков, не засвидетельствованных в древний период (например, омотских, чадских, кушитских, берберо-ливийских), реконструкция их собственных предков зачастую производится с определенной оглядкой на семитские грамматики.

Грамматика

Если все же доверять реконструкциям, то, рассматривая приведенный в этой статье материал, я делаю следующие наблюдения. За попытками праафразийской реконструкции на протяжении многих десятилетий стояло стремление свести семитскую грамматику к предположительно более простой праафразийской. Значительные усилия приложены лингвистами для того, чтобы свести трехсогласные корни к двухсогласным, как при помощи гипотезы «именных классов», так и «двусогласных ячеек». В ряде случаев это удается сделать. Например, постулируется сведение לשון «язык» к lis, גבול «гора» (в иврите — «граница», ср. араб.джабаль) — к gab (ср. גב), קטן «маленький» к kut, קרן «рог» к kar, שמש солнце к sam, חלב «молоко» и לבן «белый» к lab [10]. Тем не менее, для многих трехсогласных корней такого сведения не произошло.

Вопрос о том, возникло ли имя от глагола или глагол от имени, праафразийская реконструкция никак не решает. На самом древнем этапе предполагается существование и отглагольных имен, и отыменных глаголов. Предполагается также существование уже довольно разветвленной системы глагольного спряжения и пород.

Обращает на себя внимание и то, что та условная грамматическая реконструкция, которую в гебраистике мы привычно называем «прасемитской», куда более последовательна и стандартизирована, чем современные праафразийские рекoнструкции. Возьмем ивритские сеголатные имена, которые легко реконструируются в односложную основу вида CVCC: אפר «прах», בטן «живот», כלב «собака», אזן «ухо», עין «глаз», רגל «нога», קרן «рог», ראש «голова», יום «день», אבן «камень».

При преподавании грамматики библейского иврита зачастую произносится мантра о том, что, например, словокэлев проиcxодит от «прасемитской основы» кальб- (a с падежным окончанием – кальбу). При этом в иврите между вторым и третьим корневым вкрадывается протетический гласный — сегол (отсюда и название «сеголатные имена»). Причем хронологически это проиcxодит поздно, уже в послепленную эпоху или даже в период Второго Храма. Ожидается, что праафразийская реконструкция кальбу даст двухсогласный коренькаль. Но дело обстоит несколько сложнее. Я выписал подобные сеголатные имена из опубликованного Милитаревым семитского списка Сводеша [10]:

’эфэр < ’апр < ’апар < фар

бэтэн < батн < бат

кэлэв < кальб < каль

’озэн < ’узн < ’удн

‘айин < ‘айн < ‘айVн

рэгэл < ригл < ригал

кэрэн < карн < кар

рош < ра’с < ра’ис

йом < йавм < йам

’эвэн < ’абн < бун

Мы видим, что некоторые сеголатные действительно сводятся к двухсогласному корню: אפר фар, בטן бат, כלבкаль, קרן кар, אבן бун, יום йам. Для остальных, однако, этого не происxодит. Более того, в том, что мы считали исконной трехсогласной основой, у некоторых имен обнаруживается гласный между вторым и третьим корневым: ‘айVн, ригал, ра’ис, а у других он отсутствует: ’удн. Наши наивные гебраистичеcкие «прасемитские» реконструкции отчасти просто подгоняют имеющийся материал под удобную и простую основу CVCC. Попытки дальнейшего упрощения не приводят автоматически к еще более простой структуре CVC.

Исследователи прежних времен расчитывали свести сложное к простому. Юшманов, попав под обaяние Н.Я. Марра, даже рассуждает о близости изначальной структуры семитского корня CVC к диффузным первозвукам:

«Этот принцип структуры слога — пережиток первобытных слов, которые получились расклиниванием диффузного звука гласным (вроде САЛ, БЭР, РОШ, ЙОН)». [7] (стр. 88-89).

Очень похоже высказывается и Дьяконов:

«По-видимому, первоначальным типом семитского корня был тип CVC; первичность подобных корней вообще является лингвистической универсалией». [3]

Однако эта программа вряд ли осуществилась. Сложное возникает не из простого, а из другого сложного.

Семантика

Вернемся теперь к вопросу о том, что говорит реконструкция древнего праафразийского языка, предположительно, эпохи мезолита или даже верхнего палеолита, о специфике мышления человека каменного века? Рассуждая о праафразийском языке, мы держим в уме, например, натуфийскую культуру, археологические свидетельства которой легко видеть в Израиле.

Прежде всего, насколько справедливо утверждение об отсутствии абстрактных понятий в праафразийском языке? Мы встретили выше определенное количество понятий, которые можно в той или иной мере назвать абстрактными: прилагательные (атрибуты), именные классы объектов (например, животные на -б), собирательные понятия (и образуемые от них единичные с окончанием женского рода), абстрактные имена (с окончанием на -ут), масдары и имена действия, действие мгновенное и длительное, определенный артикль. Однако достаточно ли абстрактны эти абстрактные понятия?

На мой взгляд, приведенные выше примеры дают нам множество механизмов абстрагирования, с готовностью имеющихся в праафразийском и прасемитском, исходя из описания этих языков у Дьяконова. Рассмотрим здесь подробнее некоторые из уже привoдившихся примеров.

נכר нохер (накр) > נכרי нохри

На этом примере я хочу проиллюстрировать образование имени по форме относительного прилагательного и последующее употребление его в качестве либо существительного, либо прилагательного. Корень נכר НКР имеет значение «знать» или «признавать». Не вполне понятно от этого корня, или же от омонимичного, происходит и значение «чужой», «странный» (возможно, в смысле «незнакомый» или «отвергаемый»), в частности, слово נכר нехер или нохер (основа накр), означающее «несчастье». Форма родительного падежа с окончанием на -и приобретает значение относительного прилагательного, то есть «относящийся к незнакомому» превращается в נכרי «чужой». Это слово может употребляться как в значении существительного, так и прилагательного, например, עם נכרי ‘ам нохри «чужеземный народ». Все эти языковые средства абстракции — от указания на конкретного незнакомца до концепции «чужой народ» — имеются в наличии в грамматике и могут быть задействованы по мере требования. Говоря о прилагательных, обратим внимание на точное высказывание Дьяконова о цветах: «Заметим, однако, что число терминологически различаемых цветов соответствует практическим потребностям в их различении». Это, на мой взгляд, еще одно свидетельство того, что абстрактные понятия не столько создаются, сколько актуализируются по мере надобности

מלך мелех (малк) > מלכות малехут

Конечно, в эпоху мезолита и неолита никаких царей еще не было. Слово «царство» возникает позднее, видимо, уже в эпоху бронзы. Однако, формант -ут имеется в готовности с самых ранних прaафразийских времен.

каль > כלב келев (кальб)

Этот пример мы уже подробно рассматривали. Существование грамматического класса названий животных с окончанием на -б является гипотезой. Тем не менее, оно подразумевает определенный уровень абстрактно-логической классификации предметов.

אהב аhаб > אהבה аhава (аhбат)

Образование инфинитивов (то есть абстрактных названий действия) является механизмом, существующим с самых ранних праафразийских времен.

Приведенные примеры наводят на мысль, что уже на самом древнем этапе праафразийский язык имел механизмы и средства для абстрагирования и расширения семантики, которые потенциально могли быть актуализированы по мере надобности. Эти лексико-грамматические средства обладают определенной заложенной в них внутренней логикой, и эта логика понятийная, если пользоваться предложенным Л. Выготским противопоставлением «комплексного» и «понятийного» мышления. Другое дело, что логика эта не всегда актуализируется.

Сказанное не исключает использования тропов, таких как метафора или метонимия, и важности эмоционального заряда этих тропов при словообразовании. Раширение лексики, как и использование языка вообще, представляет собой сочетание логического и интуитивно-эмоционального, подобно тому, как мышление вообще требует работы обоих полушарий головного мозга.

Чтобы проиллюстрировать эту идею, рассмотрим многозначный корень דבר. Словарь BDB [11] отмечает, что «изначальное значение этого корня вызывает сомнение», поскольку предлагавшееся значениe «упорядочивать» — предположительное и недостаточно всеобъемлющее, а значение «вести» не объясняет древнееврейское и арабское употребление. Согласно BDB, только значение «уходить» объясняет все четыре области применения этого корня: (1) «уводить и истреблять» (2) «быть позади» (включая девир — «потаенное святилище») (3) «вести за собой» (в том числе стадо животных или насекомых) (4) «заключать», «издавать мнение» или «приводить историю» (в частности, просто «говорить»). Отсюда целый спектр значений в иврите: даббер «говорить»; давар — «слово», «история», «вещь» девер — «мор»; довер — «пастбище»;девора — «пчела»; девир — «святая святых»; мидбар — «степь» (как место выпаса) или «пустыня».

Итак, библейский словарь предлагает довольно соблазнительный семантический ряд, во многом основанный на «тропическом» мышлении: уходить-истреблять-скрывать (святая святых)-уводить-пасти-роиться (пчелы)-пастбище-пустыня. С другой стороны: уходить-высказывать-говорить-слово-вещь. В этом можно углядеть и элементы комплексного мышления по Выготскому, и эмоциональной заряженности тропов по Дьяконову-Салямону.

Сравнение слов с пчелами, которые жужжат и жалят, может быть зрелой художественной метафорой. У Мандельштама находим «Как пчелы, вылетев из улья, Роятся цифры круглый год». У Йегуды Галеви:

פגשתני במדברים ערבים –

בתוכם אורבים נושאי שלחים,

דברים ארבו תוכם דבורים

ותוך יערת דבש קוצים כסוחים.

«Ко мне ты обратился со льстивымы словами, но затаились в них вооруженные мечами. Слова, в которых как в засаде пчелы, средь меда спрятанные жала».

С одной стороны, трудно отрицать, что переход от «уводить за собой» к דבורה «пчелa» или к דביר «святилищe» является тропом и несет сильный эмоциональный заряд. Однако обратим внимание на то, что при переходе между единицами смыслового ряда семы, т. e. элементы смысловых единиц (семем), имеют здесь, помимо паралогического и эмоционального, также четкие логические и таксономические отношения между собой. Например, если корню דבר приписывается смысловое значение «вести за собой» (животных), либо «истреблять», то форма מדבר мидбар включает сему «имя места» (миCCaC), означая либо «просторное место выпаса», либо «пустынное, гиблое место» (в зависимости от того, какую этимологическую теорию мы выбираем), а также и «уста» как место речи. Аналогично, דבורה девора («пчела») может включать корневую сему «вести за собой» (в данном случае — рой насекомых) и окончание единчного имени —a со смыслом “eдиничное насекомое из роя».

В то же время существует родственный корень דבב, означающий «говорить», «шептать», 2двигаться плавно». От последнего BDB выводит דוב «медведь», впрочем, Дьяконов приводит древнеегипетскую параллель ДБ — «бегемот», и в то же время упоминает слово «медведь» в связи с суффиксом -б, являющимся показателем «класса вредных животных» [3]. Милитарев указывает на семитский корень дабр в значении «пастбище, горная долина» и на его происхождение от афразийского dV(m)b «скала» [10]. Не имеем ли мы здесь дело с омонимией/омофонией?

Возникает впечатление, что как и в случае с грамматикой, при попытке максимально упростить и свести к единому значению этот семантический ряд, наше построение рассыпается; сложное опять не сводится к простому.

***

Из сказанного выше я делаю три вывода, лежащих в разных плоскостях.

Во-первых, если говорить об истории семитологии, то интересно влияние, которое Н.Я. Марр оказал на Н.В. Юшманова, а тот — на И.М. Дьяконова. Юшманов довольно смело (хотя и с известной осторожностью) применяет марристкие положения, такие как представление о «диффузных звуках», об «аморфно-синтетической стадии» семитских языков или о скрещении корней. Можно спорить о том, была ли это дань официальному в 1930е годы в СССР «новому учению о языке». Дьяконов, конечно, не признаёт марристких концепций, отвергнутых научным языкознанием. Однако он придерживается представлений об исходных семитских корнях CVC и о развитии корневого фонда путем использования двухсогласных ячеек и показателей именных классов.

Во-вторых, говоря о теории познания вообще, нельзя не отметить интересное обстоятельство. Попытки свести сложную структуру языка к более простым явлениям наталкиваются на постоянные препятствия. Это касается как сведения трехбуквенных корней к более простым и менее многочисленным двухбуквенным, так и сведения сложной и разветвленной семантики к изначальным простым значениям корней и формантов. Каждый раз, когда кажется, что простая «изначальная» схема реконструкции совсем близкa, выясняется, что свести многообразие форм и значений к простой формальной схеме не удается. Это во многом похоже на ситуацию в ряде естественных наук на рубеже ХХ–ХХI веков, в которых не удается примирить логически противоречивые концепции (самый известный, хоть и не единственный пример: теория относительности и квантовая механика).

В-третьих, интересен вопрос о том, какой тип мышления отражают древние грамматические и материальные пласты реконструируемого языка. Вопрос о связи языка и мышления – старый, и oн рассматривался разными авторами с позиций структурализма, марксизма, генеративизма и других. Описаниe праафразийской грамматики создаeт впечатление того, что формально необходимые средства для выражания абстракции (единичное и общее; предмет, признак, действие, состояние, отношение и т. п.) уже имеются в языке. Правда, сама реконструкция этих описаний основываeтся на языках-потомках более позднего состояния. Нельзя отрицать и роль “не-логических” средств, таких как метафора, метонимия или аналогия, в создании семантических рядов. Создается впечатление, что формально-логические и интуитивно-эмоциональные средства задействованы в языке одновременно.

США

Литература

Блог автора (http://blogs.7iskusstv.com/?p=60392 и http://blogs.7iskusstv.com/?p=60958) И.М.Дьяконов. Архаические мифы востока и запада, М. 1990. http://annales.info/other/djakonov/index.htm#amvz И.М.Дьяконов. Праафразийский язык // Языки Азии и Африки, — Т. 4.- кн. 2, — М.: Гл. ред. вост. литературы, 1991. – Cc. 5-69. C.Ehret. 1995. Reconstructing Proto-Afroasiatic (Proto-Afrasian): Vowels, Tone, Consonants, and Vocabulary. Berkeley and Los Angeles: University of California Press. Gesenius’ Hebrew Grammar (ed. and enlarged by E. Kautzsh, reprinted from 2nd English ed. revised in accordance with the 28thGerman ed. 1909, Claredon Press, Oxford). И.М.Дьяконов. Книга воспоминаний http://uni-persona.srcc.msu.ru/site/authors/djakonov/8.htm H.В.Юшманов. Работы по общей фонетике, семитологии и арабской классической морфологии. – M.: Bост. литературa PAH, 1998. A.Militarev. 2005, Root extension and root formation in Semitic and Afrasian. Proceedings of the Barcelona Symposium on comparative Semitic, 19–20/11/2004, Aula Orientalis 23/1–2, p. 83–130. http://starling.rinet.ru/Texts/semroot.pdf С.С.Майзель Пути развития корневого фонда семитских языков. – М., 1983. A. Militarev, 2015, Addenda and conclusion of an etymology-based 100­item wordlist for Semitic languages, Journal of Language Relationship — Вопросы языкового родства, 13/2 (2015), Pp. 91—13 http://www.jolr.ru/files/(164)jlr2015-13-1-2(91-138).pdf The F. Brown, S. Driver, and C. Briggs (BDB) Hebrew and Engish Lexicon, (reprinted from the 1906 edition), Peabody, Ma, 2000.

 

Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer10-mn/