В обычном понимании Исход — это массовый уход людей из неблагоприятных условий существования или местности ради поиска условий более пригодных.
Исход — это не бегство, а массовое событие, всегда, так или иначе, обдуманное, подготовленное, спланированное. Священная Тора учит, что важное условие Исхода — присутствие вождя, лидера.
Когда евреи по воле Б-га совершали Исход из Египта, где пребывали в рабстве, то предводителем они имели Моисея, причем он не раз подтверждал свой авторитет и лидерство.
В истории евреев Исход совершался много раз. Они покидали Европейские страны вследствие беспредела христианского духовенства и королевских преследований, спасаясь от жестоких погромов, невыносимых социально-экономических условий, государственного антисемитизма. Евреи вынужденно покидали «фатерланд», «ля бель Франс», «кохану Польшу», «неньку Украину», «матушку Россию» и прочие возлюбленные родины, опасаясь беспощадных фашистских эскадронов смерти — айнзацкоманд и злобных пьяных полицаев. Миллионы евреев, не успевшие к Исходу, были истреблены. Арабские страны они оставляли тоже под угрозой геноцида.
Классическая русская романтическая поэзия тесно связана с искренним восхищением Ветхим Заветом, «сей книгой, от небес евреем вдохновенной!», как писал Василий Андреевич Жуковский (1783 — 1852). У него много стихов и поэм на библейские сюжеты, он акцентировал внимание на мистических ситуациях, прославлял силу и мудрость древних героев. В «Повести об Иосифе Прекрасном» поэт отразил обаяние самой эстетики библейского текста и очарование драматическими событиями ветхозаветной истории. А восхищение Библией, частое обращение к ее сюжетам сделались традицией, наследуемой всей пушкинской плеядой и поэтами Серебряного века. Эта традиция продолжилась даже в безбожные послереволюционные времена, и получила отзвук в постсоветский период, на рубеже третьего тысячелетия. От нее пошло сочувственное и доброе в основе своей отношение к еврейскому народу и к его быту, вопреки другой русской традиции — злобного антисемитизма. Связи между почтением к Библии и добрым отношением к еврейству, конечно, не было (тем более, что сами богословы нередко оставались убежденными юдофобами), но благоприятная историко-культурная почва, несомненно, формировалась.
Одно из самых ранних стихотворений, непосредственно посвященное теме Исхода евреев из Египта, принадлежит поэту-романтику 19 века Владимиру Григорьевичу Бенедиктову. Поэт восторгается Моисеем, который вывел свой народ и совершил чудо перехода через Красное море. Поэтическое полотно оснащено многими подробностями. Моисей величественен, могуч, блистающ, «и бога полн». И морские волны «раздвинулись», преследователи находят «влажные могилы». Картина полна драматизма: «Тонут конь и колесница;// Он восхощет — и средь вод // Невредим его народ»:
Исход
И се: он вывел свой народ. За ним египетские кони, Гром колесниц и шум погони; Пред ним лежит равнина вод; И, осуждая на разлуку Волну с волною, над челом Великий вождь подъемлет руку С её властительным жезлом. И море, вспенясь и отхлынув, Сребром чешуйчатым звуча, Как зверь, взметалось, пасть раздвинув, Щетиня гриву и рыча, И грудь волнистую натужа, Ища кругом — отколь гроза? Вдруг на неведомого мужа Вперило мутные глаза — И видит: цепь с народа сбросив, Притёк он, светел, к берегам, Могущ, блистающ, как Иосиф, И бога полн, как Авраам…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Библейская история переплетена с мифологией и автор славит красоту, физическую силу, веру и мудрость Моисея, чей «Лик осиян венцом надежды,// И огнь великий дан очам».
Повесть заканчивается, как бы, на том берегу Красного Моря. Дальнейшие скитания и чудеса, совершаемые Моисеем, в «предлежащих пустынях» встают лишь перед его мысленным взором. Это лишь начало 40-летнего пути к избавлению евреев от рабства.
Словом, Исход у Бенедиктова — эпическая песнь во славу великого Б-га Израиля и героического Моисея, который «цепь с народа сбросил»:
Хор гремит; звенят напевы; «Бог Израиля велик!» Вторят жёны, вторят девы, Вторят сердце и язык: «Он велик!» А исполненный святыни, Внемля звукам песни сей, В предлежащие пустыни Тихо смотрит Моисей. 1845
В начале 20-го века, увлеченные идеями сионизма, российские евреи начали Исход в Эрец-Исраэль. Он еще не был массовым, а скорее, репатриацией, эмиграцией, переселением предприимчивых людей, напуганных Российскими погромами и мечтавших восстановить свое государство. В поэзии это не нашло широкого отклика, поэты Серебряного века касались, в основном, библейской тематики, героической и трагической одновременно. Случилось так, что среди первых репатриантов-энтузиастов, оказался Самуил Маршак, будущий «основоположник советской детской литературы» (М. Горький). Увлеченный идеями сионизма, он в 1911 году побывал в Палестине, трудился «в краю отцов», посетил Иерусалим. Маршак написал об этом в 1916-1917гг. цикл стихов «Сиониды», которые до самой смерти никогда не переиздавал. Строки Маршака хорошо передают страсть и энтузиазм молодого сиониста, его мечты о возвращении в Святую Землю. Это провозвестники стихов, посвященных Исходу конца 20 века.
Из сионид
Снится мне: в родную землю
Мы войдем в огнях заката
Запыленную одеждой,
Замедленную стопой.
И, войдя в святые стены,
Подойдя к Ерусалиму,
Мы безмолвно на коленях,
Этот день благословим.
И с холмов окинем взглядом
Мы долину Иордана,
Над которой пролетели
Многоскорбные века
И над павшими в пустыне,
Пред лицом тысячелетий
В блеске желтого заката
Зарыдаем в тишине.
А назавтра на рассвете
Выйдет с песней дочь народа
Собирать цветы в долине,
Где блуждала Суламифь…
Подойдет она к обрыву,
Поглядит с улыбкой в воду —
И знакомому виденью
Засмеется Иордан.
В певучих маршаковских строках, написанных белым стихом, еще не слышна та неотвратимая для России необходимость ухода, которая будет осознана появится позже, после лагерей уничтожения и уничтожающего советского антисемитизма.
Исход из Советского Союза евреи начали примерно в 70-е годы 20 века, а массовый отъезд из России, Украины, Прибалтики и Закавказья пришелся на 90-е годы и начало третьего тысячелетия. Непосредственно на это повлияли такие факторы:
— постоянно усиливающийся советский государственный антисемитизм;
— политические, технико-экономические и военные успехи государства Израиль;
— частичное ослабление препятствий к эмиграции евреев под давлением Западных государств на внутреннюю и внешнюю политику СССР.
Исход оказался продолжительным, неравномерным, он продолжается до сих пор. Всего в Израиль прибыло около 1,8 млн. олѝм (репатриантов), с советского и постсоветского пространства. Примечательно, что всегда в мировой истории Исход евреев мистическим образом предвещает близкое крушение государства.
Пожалуй, первым, кто затронул в современной русской поэзии тему Исхода, стал поэт и бард Александр Галич. Он сам с большим трудом решился на отъезд, а по сути, был насильно выдворен из страны. Задолго до отъезда, в 1964 г. он написал стихотворение «Поезд», посвященное великому еврейскому артисту Соломону Михоэлсу, зверски убитому сотрудниками КГБ. Образом надвигающейся беды стал у А. Галича поезд. Он ежедневно уходит. Об этом забыть нельзя. Это предупреждение:
Поезд
Памяти С.М. Михоэлса
Ни гневом, ни порицаньем
Давно уж мы не бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
Не рвемся ни в бой, ни в поиск —
Все праведно, все душевно…
Но помни: отходит поезд!
Ты слышишь? Уходит поезд
Сегодня и ежедневно.
Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!
А мы балагурим, а мы куролесим,
Нам недругов лесть, как вода из колодца!
А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам
Колеса, колеса, колеса, колеса…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От скорости века в сонности
Живем мы, в живых не значась…
Непротивление совести —
Удобнейшее из чудачеств!
И только порой под сердцем
Кольнет тоскливо и гневно:
Уходит наш поезд в Освенцим!
Наш поезд уходит в Освенцим
Сегодня и ежедневно!
Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!
А как наши судьбы — как будто похожи:
И на гору вместе, и вместе с откоса!
Но вечно — по рельсам, по сердце, по коже
Колеса, колеса, колеса, колеса!
1964
Словно, звучит вокзальный колокол, или однообразно стучатколеса на стыках. Замечательные стихи, точный ритм, блестящие рифмы, отчетливые образы.
В начале 70-х годов Галича уже нигде не печатают и все концерты запрещены. Он поет только на домашних вечерах для друзей и надежных людей. Горькая и неотвратимая тема отъезда становится в его творчестве главной, он пишет альбом «Песня Исхода», где 24 песни. Они вовсе не только об Исходе, а о неких фантастических островах, где все по-настоящему и дважды два всегда четыре, об отъезде «из дома, которого нет», о праве «быть просто самим собой». В альбоме песни о расставании и о ностальгии, о Земле и небе, о принципиальности и мародерах, и еще о многом другом. А центром сборника становится «Песня Исхода», давшая название всему альбому. И написана она в декабре 1971 году, когда Галич еще не думал и, главное, не хотел уезжать, а считал нужным остаться. Посвящение сделано Галиньке и Виктору, одним из многих уехавших …
Песня Исхода
Галиньке и Виктору —
мой прощальный подарок.
«…но Идущий за мной сильнее меня…»
(Евангелие от Матфея 3, 11)
Уезжаете?! Уезжайте —
За таможни и облака.
От прощальных рукопожатий
Похудела моя рука!
Я не плакальщик и не стража,
И в литавры не стану бить.
Уезжаете?! Воля ваша!
Значит — так посему и быть!
И плевать, что на сердце кисло,
Что прощанье, как в горле ком…
Больше нету ни сил, ни смысла
Ставить ставку на этот кон!
Разыграешься только-только,
А уже из колоды — прыг! —
Не семерка, не туз, не тройка —
Окаянная дама пик!
И от этих усатых шатий,
От анкет и ночных тревог —
Уезжаете?! Уезжайте,
Улетайте — и дай вам Бог!
Улетайте к неверной правде
От взаправдашних мерзлых зон.
Только мертвых своих оставьте,
Не тревожьте их мертвый сон:
Там — в Понарах и в Бабьем Яре,
Где поныне и следа нет —
Лишь пронзительный запах гари
Будет жить еще сотни лет!
В Казахстане и в Магадане,
Среди снега и ковыля…
Разве есть земля богоданней,
Чем безбожная эта земля?!
И под мраморным обелиском
На распутице площадей,
Где, крещеных единым списком,
Превратила их смерть в людей!
А над ними шумят березы —
У деревьев свое родство!
А над ними звенят морозы
На Крещенье и Рождество!
…Я стою на пороге года —
Ваш сородич и ваш изгой,
Ваш последний певец исхода,
Но за мною придет Другой!
На глаза нахлобучив шляпу,
Дерзкой рыбой, пробившей лед,
Он пойдет, не спеша, по трапу
В отлетающий самолет!
Я стою… Велика ли странность?!
Я привычно машу рукой.
Уезжайте! А я останусь.
Кто-то должен, презрев усталость,
Наших мертвых стеречь покой!
17 декабря 1971
Сам себя Галич называет «последним певцом исхода». Впрочем, может быть, он — первый? Именно он вернул в русскую поэзию само слово «Исход». И совсем скоро он тоже, высоко подняв гитару в знак прощания и протеста, пойдет «в отлетающий самолет». Он оставит стихотворение «Когда я вернусь», исполненное ностальгических предчувствий. Он надеялся, что стихи сбываются:
Когда я вернусь
Когда я вернусь — ты не смейся, — когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь…
А когда я вернусь?
1973
Галич ошибся, он не «ткнулся головой… в колени», не вернулся в Россию. Ему только гражданство посмертно вернули. Исход — это без возврата.
В те же годы, в середине 70-х написано стихотворение замечательного поэта Юрия Левитанского, где смутно, еще не вполне ясно выражена мысль об отъезде и ностальгии. Сам поэт, офицер прошедший Войну, никуда уезжать не собирался, и не уехал, но ему часто снился отходящий поезд, от которого он отстал, на который не успел:
Сон об уходящем поезде
Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним — и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас —
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берез и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.
Но в том еще беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь — так лечь, а рубят — так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна и горяча.
Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесен, он в угле и в дыму,
И я приговорен пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко над всем пережитым!
И я хочу бежать за ним — и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.
1976.
Образ уходящего поезда, возникший у Галича, повторился. Состав уже «пошел, пошел, пошел», и автор безнадежно отстает от него. Хочет догнать и не может. А другие поезда ему не годятся, поскольку только этот обжит, и поэт «приговорен пожизненно к нему». И ему «нужен этот дым,// встающий высоко над всем пережитым». Конечно, тот самый «дым отечества». Но все же, хочется уехать, вскочить на подножку.
Это смятение, метание между отправляющимся поездом, номер которого он не забыл, желание уехать и желание остаться, там, где привычный быт, «мой настольный свет», к которому «пожизненно привязан». Неясная ситуация… Потому, что сон…
Еще раз напомним, что в 1971 г., когда Галич написал «Песню Исхода», открывшей эту тему в русской поэзии, поэт совсем другого мироощущения, прошедший лагеря, харьковчанин Борис Чичибабин сочинил очень похожее стихотворение, адресованное евреям, покидающим Россию:
* * *
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему — рожок.
Остающемуся — кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего — пойму.
Остающегося — знаю.
Край души, больная Русь,—
перезвонность, первозданность
(с уходящим — помирюсь,
с остающимся — останусь) —дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему — любовь,
остающемуся — помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий — меч и труд,
остающийся — надежду.
Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему — Синай,
остающимся — Голгофа.
Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему — печаль.
Остающемуся — верность.
1971
Конкретного посвящения, как у Галича, нет, но кажется, что стихи обращены к очень близким друзьям. В стихотворении добрые братские напутствия, душевные пожелания и никакого укора. Предсказаны ностальгия по российскому снежку, любовь, печаль, «меч и труд». Испытания уготованы остающимся: кара, надежда, Голгофа.
Чичибабин не был бардом. Но стихи его хорошо ложатся на гитарные аккорды. И барды Вадим и Валерий Мищуки написали песню «Дай вам Бог с корней до крон».
Знаменательно, что во многих случаях тема Исхода близко связана с творчеством бардов. Получилось, что именно они спели эти песни. Так развивалась русская поэзия. Возможно, первым бардом в библейские времена был Давид, песнопевец, а его Псалмы и «Плач на реках Вавилонских» — это ветхозаветные бардовские песни. Так и представляется костер на берегу Евфрата и пленники, собравшиеся в кружок и темные кудри певца, падающие на струны арфы. А если серьезно, то советские барды 70-х годов, пришли на смену громогласным поэтам-шестидесятникам, собиравшим огромные аудитории и полные стадионы. И тогда в ходу были задушевные стихи и негромкие, добрые, берущие за сердце мелодии.
Все стихи об Исходе оказались дружескими и сочувственными, с пронзительной тоской по русскому снегу и русскому языку. Это элегические раздумья. Есть о чем подумать, ситуация сложна — Исход, расставание, ностальгия.
Песни в этом ключе сложил и самый первый российский бард — Булат Шалвович Оуджава. И опять поводом послужил отъезд близких его друзей О. и Ю. Понароских:
О. и Ю. Понаровским
Под крики толпы угрожающей,
хрипящей и стонущей вслед,
последний еврей уезжающий
погасит на станции свет.
Потоки проклятий и ругани
худою рукою стряхнёт,
и медленно профиль испуганный
за темным стеклом проплывёт.
Как будто из недр человечества
глядит на минувшее он…
И катится мимо отечества
последний зелёный вагон.
Весь мир, наши судьбы тасующий,
гудит средь лесов и морей…
Еврей, о России тоскующий,
на совести горькой моей.
Трогательные слова о «еврее, о России тоскующем» очень окуджавские. Поэт смотрит на всякое событие с личной точки зрения, и поэтому оно становится интимным, и ностальгическим. И естественно воспринимается личная ответственность за еврея, покидающего страну, он «на совести горькой моей».
Окуджава хочет взять на себя вину за то, что «катится мимо отечества// последний зеленый вагон» того «уходящего поезда». Но это, конечно, не его вина, а следствие густого антисемитизма и полной бесперспективности существования евреев в России. «Уходит поезд сегодня и ежедневно», и самолеты по расписанию берут курс на Тель-Авив. Об этом стихотворение Риммы Казаковой:
Уезжают русские евреи
Уезжают русские евреи,
покидают отчий небосвод.
И кому-то, видно, душу греет
апокалиптический исход.
Расстаются невозвратно с нами,
с той землей, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами
словно склад, забит аэропорт.
Что сказать, что к этому добавить?
Чья это победа, чья беда?
Что от них нам остается? Память.
Памятники духа и труда.
Удержать их, не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе «К могиле
Пастернака» выведено — «жид»…
1990
Строки посвящены Борису Пастернаку, поэту, который стремился быть русским поэтом и был им. Они опубликованы в газете «Правда» в год 30-летия смерти поэта, что само по себе знаменательно. Но главное, стихи посвящены «апокалиптическому Исходу». Что там ни говори, а черносотенство неискоренимо и оставляет грязные следы даже на Переделкинском кладбище.
Что же касается Окуджавы, то он побывал в Израиле, повстречался со многими уехавшими друзьями. Его там любят, и друзья-поклонники устраивают фестивали бардовской песни, посвященные ему. Многие окуджавские песни по-русски и на иврите трогательно и страстно исполняет под гитару израильская певица Лариса Грештейн. И слушатели плачут, поскольку бардовская поэзия соединяет. Издаются книги, крутятся диски.
«Наша жизнь разбита пополам» — написал он в стихотворении, обращенном артисту Валентину Никулину, который совершил было свой Исход, но потом вернулся в Россию:
Иерусалимский романс
В. Никулину
В Иерусалиме первый снег,
Побелели улочки крутые.
Зонтики распахнуты у всех
Красные и светло-голубые.
Наша жизнь разбита пополам,
Да напрасно счёт вести обидам.
Всё сполна воздастся по делам
грустным и счастливым, и забытым.
И когда ударит главный час
и начнётся наших душ поверка,
лишь бы только ни в одном из нас
прожитое нами не померкло.
Потому и сыплет первый снег.
В Иерусалиме небо близко.
Может быть, и короток наш век,
но его не вычеркнуть из списка.
1993
«Может быть, и короток наш век» — возникает привычная окуджавская интонация, местоимение «они» (уехавшие далеко эмигранты), легко меняется на «наш»: общее становится личным. «Да напрасно счет вести обидам». Многие, совершавшие Исход, вернулись: Михаил Казаков, Леонид Каневский, Максим Леонидов и др. Их немало, не станем их судить: «лишь бы только ни в одном из нас// прожитое нами не померкло».
Поэт не раз возвращается к этой грустной теме. Если Галич стал певцом Исхода, то Окуджаву можно назвать поэтом ностальгии, вечной спутницы Исхода. Вот еще одно стихотворение «о боли от перемены мест»:
Тель-авивские харчевни…
Тель-авивские харчевни,
забегаловок уют,
где и днем, и в час вечерний
хумус с перцем подают.
Где горячие лепешки
обжигают языки,
где от ложки до бомбежки
расстояния близки.
Там живет мой друг приезжий,
распрощавшийся с Москвой,
и насмешливый, и нежный,
и снедаемый тоской.
Кипа, с темечка слетая,
не приручена пока…
Перед ним — Земля Святая,
а другая далека.
И от той, от отдаленной,
сквозь пустыни льется свет,
и ее, неутоленной,
нет страшней и слаще нет.
…Вы опять спасетесь сами.
Бог не выдаст, черт не съест.
Ну, а боль навеки с вами, —
боль от перемены мест.
Там, где «от ложки до бомбежки расстояния близки», все равно нет ничего страшней, тоски по стране Исхода, где оставлено сердце. Об этом писал еще Пушкин, надеявшийся найти свободу под далеким африканским небом и тосковавший по России:
…под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Современный Исход имеет много аспектов, получивших отражение в стихах. Они значительны и заслуживают отдельного обсуждения. Это неприятие образа жизни и политики Израиля — страны, куда едут эмигранты, а с другой стороны, националистический патриотизм вновь прибывших, и разнообразные бытовые проблемы. Но самое существенное для поэтов и бардов — отношение к русскому языку. По этому поводу даже возникли серьезные «поэтические дискуссии». Ведь российские писатели и поэты уезжают не только из России, но — главное — они совершают Исход из русского языка. А это чрезвычайно болезненно, трудно и продолжительно. «Отпусти мой народ» — потребовал от фараона Моисей, но к кому обратить требование «отпустить» от родного языка. Увы, такая просьба остается без ответа. Никакого результата, язык не отпускает. Это мощный якорь, крепко зацепившийся за профессию, родную землю, за всю прошлую жизнь,
Поэт из первой «могучей кучки бардов» Александр Городницкий, как раз, и затеял спор о «крови и языке», запальчиво заявив, что «Родство по слову порождает слово// Родство по крови — порождает кровь». Такой неожиданный афоризм вызвал довольно острую дискуссию и много возражений: нет, мол, кровь всего важнее, а не слово! Участники спора «евреев меж собой», вставшие на разные точки зрения, написали несколько хороших стихов. Их интересно сопоставить в отношении поэзии и мировоззрения.
А. Городницкий не уехал, хотя дети его ушли в Исход. Он написал много проникновенных стихов о Холокосте, о гибели местечек, исчезновении родного языка идиш, снял об этом фильмы, а в стихотворении «Беги от кумачовых их полотен» содержится недвусмысленный призыв к Исходу:
Беги от кумачовых их полотен,
От храмов их, стоящих на костях.
Дурацкий спор заведомо бесплоден:
Они здесь дома — это ты в гостях.
Ледок недолгий синеват и тонок
Над омутами чёрных этих рек.
Перед тобой здесь прав любой подонок
Лишь потому, что местный человек.
Не ввязывайся в варварские игры,
Не обольщайся, землю их любя,
Татарское немереное иго
Сломало их, — сломает и тебя.
Беги, покуда не увязнул в рабстве.
Пусть голову не кружит ерунда
О равенстве всеобщем и о братстве:
Не будешь ты им равен никогда,
Хрипящим, низколобым, бесноватым.
Отнявшие и родину, и дом,
Они одни пусть будут виноваты
В холопстве и палачестве своём.
Не проживёшь со стадом этим вровень,
Не для тебя их сумеречный бред, —
Здесь все они родня по общей крови,
А на тебе пока что крови нет.
1992
В каждой строфе указаны причины: «они здесь дома — это ты в гостях», «не обольщайся, землю их любя», «не будешь ты им равен никогда» и, под конец — «все они родня по общей крови,// а на тебе пока что крови нет». Яснее не скажешь. Как же мог А. Городницкий написать вскоре, что, родство «по слову» важнее «родства по крови», которое «порождает кровь»? Думаю, что это тот самый случай, когда поэт оказался во власти красного словца.
Пожалуй, к случаю с Городницким применимо полушутливое, но, по сути, очень точное четверостишие его современника, Игоря Губермана (род. в 1936 г):
Еврейского разума имя и суть —
Бродяга, беглец и изгой;
Еврей, выбираясь на правильный путь,
Немедленно ищет другой.
Но все равно, от кумачовых полотен надо бежать… Поезд уходит ежедневно.
Тема Исхода не вечна. Скоро в России евреев не останется, все, кто будет в состоянии, уедут, остальные, что называется, уйдут естественным путем. Много ли евреи сделали для русской поэзии? Думаю, что много.
Закончим это эссе стихотворением молодого русского поэта Всеволода Емелина. Он выпускнике Московского геодезического института, экспедиционник, полевик, работал на Севере Сибири. Емелин еще серьезно не печатался в России. Издана лишь маленькая его книжка «Песни аутсайдера». Он хорошо владеет пером. Вот его стихотворение на тему:
Исход
Поцелуи, объятья.
Боли не побороть.
До свидания, братья,
Да хранит вас Господь.
До свиданья, евреи,
До свиданья, друзья.
Ах, насколько беднее
Остаюсь без вас я.
До свиданья, родные,
Я вас очень любил.
До свиданья, Россия, —
Та, в которой я жил.
Сколько окон потухло,
Но остались, увы,
Опустевшие кухни
Одичавшей Москвы.
Вроде Бабьего Яра,
Вроде Крымского рва,
Душу мне разорвало
Шереметьево-два.
Что нас ждёт, я не знаю.
В православной тоске
Я молюсь за Израиль
На своём языке.
Сохрани ты их дело
И врагам не предай,
Богородице Дево
И святой Николай.
Да не дрогнет ограда,
Да ни газ, ни чума,
Ни иракские СКАДы
Их не тронут дома.
Защити эту землю,
Превращённую в сад.
Адонай элохейну.
Адонаи эхаад.
Добавить тут нечего, все очень понятно и узнаваемо. Русские читатели и поэты не скоро перестанут печалиться, вспоминать друзей, горевать, молиться и от души желать всего доброго тем, кто в Исходе.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer10-berljant/
