(продолжение. Начало в №2-3/2017 и сл.)
Выход Двадцать третий
Вооруженные мужчины в поисках сладостей и немцев.
Сегодня мой человек — Фуад Абу-Гош из Абу-Гоша. Он готов показать мне свою деревню. Абу-Гош близ Иерусалима является особенной арабской деревней, ибо ее жители дружественны к евреям с первых дней основания государства. Эта деревня — колючка в заднице для тех, кто утверждает, что арабы и евреи не могут жить вместе счастливо на еврейской земле.
— Мы, — говорит мне Фуад, — арабы. Мы ладим с евреями, только у левых израильтян есть с нами проблемы.
Я-то думал, что это правые не любят Абу-Гош, но, как выясняется, я был неправ. В сотый раз сегодня я учусь тому, что когда дело доходит до взаимоотношений арабов с евреями, мне следует отбросить логику и переформатировать мозг.
Абу-Гош известен не тем, что какие-то левые не любят арабов, ладящих с евреями, а по иной причине: из-за ресторанов. Я прошу Фуада показать мне свой любимый ресторан в Абу-Гош. Перед нами, пока мы едем, движется автомобиль с наклейкой на бампере: «Евреи любят евреев.» Должно быть какой-то правый экстремист, хотя может быть арабский Yekke вроде того, которого я видел на днях. Вы никогда ничего не знаете на этой земле.
Когда мы добираемся до ресторана, Фуад представляет меня Джаудат Ибрагиму, владельцу этого весьма дорогого ресторана, который сообщает мне: «В 1948 году все арабские деревни вокруг были разрушены за исключением Абу-Гош, потому что Мухтар [лидер общины] заключил мир с правительством.» Затем Джаудат с удовольствием поражает своего немецкого слушателя: «Абу-Гош является городом-побратимом города Бад-Гаштайн в Австрии. Знаете ли, как зовут мэра Бад-Гаштайн? Абу Юсеф».
Бад-Гаштайн — место мне знакомое, иногда я там останавливался. Никогда не слышал, что он город-побратим Абу-Гош, и я никогда не слышал о Абу Юсефе. Но Джаудату известно больше, чем мне.
Джаудат — человек умный и не только, когда речь идет о политике. «Мой повар в этом ресторане — стоматолог. Стоматологи, — объясняет он мне, — лучше всего понимают, что такое жевание и поедание — процессы, совершаемые с помощью зубов».
Прежде чем начать жевать деликатесы, приготовленные стоматологом, я продолжаю слушать Фуада:
— Я не могу винить только евреев за то, что здесь произошло в 1948 году. Я разговаривал с жителями Абу-Гош, и они рассказывали, что арабские армии предложили жителям села покинуть свои дома. Дайте нам две недели, и мы очистим ваше место от евреев”, — так они говорили. Арабы других деревень ушли, а из нашей деревни — нет. Они рассказывали: «Пришли египетские солдаты, у которых даже не было карт, и направили свои ружья на нас.» Нет, я не могу возлагать вину только на евреев. Факты есть факты, и вы не должны их менять.
Приносят еду. Она хороша, но такую же вы можете получить и в другом месте, причем за долю цены, здесь взимаемой. В общем, еда в Израиле и Палестине делает мое пребывание здесь счастливым. Не проходит и дня, когда бы я так не думал или не говорил. Не знаю, как они так готовят. Я был во многих странах, и Бог его знает, сколько я ел в каждой из них, но нигде пища не была так вкусна, как здесь. Может быть, это компоненты, выращиваемые только здесь, или ноу-хау, приобретенное в бесконечных войнах, которые здесь воевали. Не знаю. Все, что я знаю: «Факты есть факты».
Абу-Гош — интересное место. Европейские НПО и ЕС не вкладывают здесь деньги, возможно, потому что это место является колючкой в их заднице, но это не значит, что здесь нет никакого финансового вмешательства извне. И кто же здесь вкладывает? Чечня. Угу. Лидер Чечни Рамзан Кадыров строит в Абу-Гош огромную мечеть с великолепным золотым куполом. Цена новой мечети — десять миллионов долларов, из которых Рамзан жертвует шесть миллионов.
— И насколько мечеть будет велика?
— Вторая по величине в регионе после Аль-Аксы.
— Ничего себе!
— Но это еще не все.
Несколько позже Фуад ведет меня к почти достроенной мечети. Улица, ведущая к мечети, около мили длиной. Она тоже отстроена и отремонтирована добрым чеченским дядюшкой. Новые зеленые заборы, сияющие белые камни — все только что закончено, и улица будет переименована в честь благодетеля.
Потом Фуад спрашивает, не хочется ли мне посмотреть на солдат, часто посещающих местное кафе.
— Да, — говорю я. Мне хочется быть свидетелем этого чуда любви между арабами и евреями, солдатами и жителями деревни. Итак, Фуад ведет меня в кафе.
«Солдаты», о которых он рассказывал, в основном молодые израильские девчонки, поедающие сладости. Я смотрю на них и обращаю внимание, что никто другой на них не глядит. Иными словами: местные жители в этом кафе не едят.
— Как так?
— Местные не ходят в кафе и рестораны в это время.
— Я увижу местных позже вечером, если останусь?
— Нет. Они едят у себя дома.
— Бог с ним, с этим кафе. А как насчет других кафе и ресторанов? Тут я замечаю внезапное изменение выражения лица Фуада.
— Здесь едят только израильтяне. Они приезжают сюда, чтобы их обслуживали.
— Есть места, где арабы и евреи находятся вместе? Скажем, где они вместе играют в боулинг?
— Такого нет.
— Две стороны никогда не встречаются?
— Да. Именно так. Все выглядит красиво, пока вы не всмотритесь в детали. Тогда картина другая.
Арабы любят арабов.
Когда я жил в Израиле, я слышал про Абу-Гош, каждый еврей слышал, и это нас всех утешало. Это было доказательством, убедительным доказательством, что арабы и евреи могут жить в дружбе и согласии. Я никогда не ездил в Абу-Гош, но я все о нем знал.
Я думал, что знал. То, что я знал, было мифом, и реальность от него сильно отличается.
Я смотрю на Фуада, своего хозяина, и делюсь с ним мыслями. Парни, у вас есть все: прекрасная страна, лучшая еда на планете, сладчайшие фрукты, вкуснейшие овощи и лучшие из доступных в этом мире специй. А вы убиваете друг друга. Зачем?!
— Адам и Ева жили в раю, у них было все, но они стали делать то, что Бог им велел не делать. У них было все, и они все уничтожили. Это то, что мы делаем на этой земле.
Миф хорош, пока вы его не коснулись, а, коснувшись, вы открываете двери ада. Абу-Гош, деревня состоятельных жителей, имеющих прибыль от ресторанов, обслуживающих едоков — еврейских любителей мифов. По выходным, говорят мне местные жители, по городу невозможно гулять из-за ползущих бампер к бамперу автомашин, полных израильтян, приезжающих со всех концов, чтобы поесть в Абу-Гош. «Я люблю арабскую еду и атмосферу», — говорит мне израильтянин, которого я встречаю в кафе. «Для евреев небезопасно посещать другие арабские городки. Вот почему мы приезжаем сюда».
Бравый, размахивающий пистолетом израильтян, которого вы видите на экранах ваших телевизоров, тот, о котором вы читаете в ваших газетах или видите на ваших таблетах, на самом деле просто маленький ребёнок, жаждущий быть любимым и принятым.
Две музыкальные группы из Берлина приезжают сюда выступать в ближайшее время, читаю я на плакате неподалеку. Я думаю, только предполагаю, что какие-то из немецких фондов спонсируют это мероприятие. Но чтобы лучше понять, куда растекаются немецкие деньги, я отправляюсь на встречу с Марком Софером, президентом Иерусалимского Фонда.
* * *
Я даю ногам отдохнуть в уютном кабинете Марка в Иерусалиме, после чего мои губы приходят в движение.
— Кто вы?
— Рассказывать о себе — одна из наименее любимых мной вещей.
— Ну, пожалуйста!
— Я поступил на дипломатическую службу в 1982 году и работал с тех пор в Перу, Норвегии, Нью-Йорке, Ирландии… Я был также советником по иностранным делам у Шимона Переса.
— Вы такой толковый?
— Если метлу взять на службу в венесуэльскую армию, через сорок лет онa дорастет до полковника.
— Так, вы метла?
— Нет.
— Каков бюджет вашего фонда?
— В прошлом году мы собрали более $30 млн.
— Можете ли вы сказать, какая сумма была дана немецким правительством исключительно для целей еврейской общины?
— Насколько мне известно, мы не получаем никаких денег от немецкого правительства, только от немецких земель.
— Можете назвать средства, предоставленные немецкими землями именно евреям?
— Я не хочу ввязываться в этот вопрос и предпочитаю обсудить что-то иное.
Марку явно неудобно от моего вопроса. Мы продолжаем говорить большей частью не для протокола, и я ухожу.
Тут звонит Лина из офиса Джибриля Раджуба. После обеда тот собирается в поход пешком из Рамаллы в Иерихон и хотел бы сделать это с каким-нибудь компаньоном. Не хочу ли я пойти с ним?
Почему же нет?
Но прежде, чем я встречаюсь со известным арабом, гуляющим меж гор и холмов, позвольте нам сначала встретиться с известным евреем, сидящим в своей гостиной буржуазного Тель-Авивского района Рамат-Авив. Это Амос Оз, возможно, самый знаменитый израильский писатель.
Выход Двадцать четвертый
Автобусная остановка «Университет» жива и здравствует в земле Израиля.
Амос Оз живет на высоком, двенадцатом, этаже. При входе в квартиру с левой стороны стоит большой книжный шкаф сo стоящими вплотную книгами Амоса, теми, что он написал. Дополнительные книжные шкафы во множестве украшают гостиную, куда Амос и приглашает меня. Около тридцати лет назад он написал книгу о своих встречах с израильтянами: «В Земле Израиля». Следует ли мне ожидать, спрашиваю я, что увижу ту же землю и тех же людей, что он и тогда?
— И да и нет. За последние тридцать лет кое-что изменилось, но есть вещи, которые не изменились. Прежде всего израильское общество по-прежнему многослойное. Общество, состоящее из религиозных и светских, правых и левых, людей, желающих мира, и поселенцев, арабов и евреев.
Его фраза построена так умело, что слово «поселенцы», как бы само собой подразумевает, что они люди войны.
— А что изменилось?
— Во-первых, за это время в страну иммигрировали миллион русских. Во-вторых, у нас теперь сотни тысяч поселенцев на территориях [захваченных Израилем в 1967 году], в отличие от положения, существовавшего тридцать лет назад.
Звонок в дверь. Приносят огромный букет цветов. Кто-то любит Амоса, а, может, он сам его купил.
— Скажите, приехавшие русские и поселенцы сделали израильское общество хуже, чем оно было раньше?
— Общество не состоит из ломтиков сыра, чтобы я мог сказать, что лучше, а что хуже. Я могу лишь сказать: это другое общество.
— Ну, это говорит о многом, не так ли?
Амос говорит тихим голосом, не меняя тона. Он почти не улыбается и никогда не повышает голос. Мне кажется, хотя я не уверен, что он недавно прошел какое-то медицинское лечение.
— Израильское общество в течение многих лет сдвигается вправо, но в то же время и правые сильно меняются. Сегодня даже правые говорят о мире и компромиссе с палестинцами.
У левых израильтян слово «палестинец» или аналогичное слово «поселенец» слетает с губ в течение первых от двадцати одной до тридцати четырех секунд вашей встречи. В этом Амос ничем не отличается от них. Он говорит о палестинцах, как будто они живут рядом, и он сталкивается с ними миллион раз за день. Но там, где живет Амос, говоря откровенно, живут люди, обладающие жирными банковскими счетами. Те, кто не могут позволить себе здесь жить, это не арабы, а бедняки, независимо от религии. Тем не менее, разум Амоса, кажется, не регистрирует этот простенький факт, и он одержим только делением на евреев и арабов.
В этом отношении Амос Оз не уникален. Многие среди израильской элиты не прекращают говорить о бедных палестинцах, в то же время вряд ли упоминая бедных евреев. По данным социологических исследований, проведенных в Израиле в этом году, более 20 процентов израильтян живут за чертой бедности и более 35 процентов находятся в стрессовой финансовой ситуации. Социальная справедливость, я полагаю, не должна быть направлена лишь на одну часть населения, и если нас действительно заботят те, ситуация которых хуже, чем наша, нам не следует думать только об одной их части. Израильских левых заботят только Мухаммеды вокруг и редко Иегуды. А жаль.
Тем не менее, я не собираюсь начинать дискуссию по этому поводу, а просто следую за Амосом. В конце концов, это его епархия.
— Возобладает ли мир, в конце концов? — спрашиваю я его.
— Другого выбора нет.
— Будет два государства, существующие бок о бок?
— Да. Иной возможности нет.
— Почему?
— Если не станут реальностью два государства, мы в конечном итоге будем иметь одно государство, и это государство будет арабским. Я не хочу, чтобы это произошло.
Амос не соблюдает субботы или Рамадана, но и он хочет еврейское государство. И также, как его дочь Фаня, он знает, что такое «еврей».
— Другие народы строили пирамиды, — говорит он мне, — в то время как евреи писали книги. У евреев никогда не было Папы Римского, который бы указывал им, что делать. Каждый еврей — Папа.
— Таков Израиль, — говорит он о маленькой стране численностью в восемь миллионов человек, — восемь миллионов мнений, восемь миллионов премьер-министров, восемь миллионов пророков и восемь миллионов мессий. Каждый еврей видит себя лидером, пророком, тем, кто указывает путь. Это общество, на самом деле, одна огромная семинария. Вы можете, стоя на автобусной остановке, увидеть евреев даже не знающих друг друга, но спорящих о религии, политике и безопасности. Временами автобусная остановка — семинария. Это то, чем является Израиль, это то, чем являются евреи.
Амос делится своими мыслями не только об израильтянах, но и об европейцах.
— Европейцы часто склонны, просыпаясь по утрам, читать газету, подписывать петицию в пользу хороших парней, начинать демонстрацию против плохих парней, чтобы в конце дня пойти спать с чувством, что они хорошие люди. Но ведь Израиль и Палестина — это не о хороших и плохих парнях, это столкновение между двумя абсолютно законными претензиями в отношении одной и той же земли.
Выход Двадцать Пятый
Прогулка со львами Палестины и поедание мороженого в знак солидарности с блаженной памяти Адольфом Гитлером.
— Были столкновения. Попытка спецподразделения израильской армии арестовать подозреваемого в лагере беженцев Каландия недалеко от КПП между Иерусалимом и Рамаллой, провалилась, трое палестинцев убиты. Джибриль хотел бы поговорить с вами об этом инциденте, — говорит мне Лина по телефону сразу после моего выхода из дома Амоса.
Я думал, что он хотел пойти в поход, напоминаю я ей.
— Ну, да, — отвечает она, он будет идти и рассказывать. Приезжайте на КПП Каландия, мы посылаем автомобиль, чтобы забрать вас.
Отлично. Немец Тоби любит, чтобы его возили, а он слушал рассказы о палестинских страданиях. Точно так же, как и прочие его немецкие собратья.
Я беру такси из Тель-Авива в Каландию, и водитель довозит меня до КПП, сам он не может пересекать палестинскую границу. Я оглядываюсь вокруг и чувствую, что что-то здесь не так, потому что КПП практически пуст.
Звонит Лина. Не могу ли я взять такси до отеля Mövenpick, и она заберет меня оттуда?
А как же автомобиль, который должен был меня забрать?
— К вам трудно послать машину, в районе Каландии большая пробка.
О чем она говорит? На кладбище движение активнее, чем здесь. Но пойди поспорь с Линой, саудовской палестинкой — вам ни за что не выиграть.
Я обхожу место в поисках такси, и вдруг в мгновение ока оно превращается в зону боевых действий. Подростки с закутанными лицами жгут на дороге шины и бросают камни в израильских солдат возле КПП. Над моей головой и в мою сторону летят камни весом не меньше меня самого.
Мне бы надо бежать отсюда, но мое любопытство оказывается мощней камней. Я хочу понаблюдать реакцию другой стороны, может быть, стрельбу на поражение, но израильские солдаты предпочитают не реагировать. Психологически, как я вижу, это самое худшее, что может приключится с подростками, бросающими камни: они довольно быстро выдыхаются. Надеюсь, они не обратят на меня свое внимание. Если бы кто-то из них знал, кто я такой, меня бы бросили живьём в огонь и дальнейшая вечеринка происходила бы здесь уже без моего участия. Не удивительно, что Лина не хочет отправлять сюда машину. Если произойдет взрыв, лучше, чтобы автомашина палестинского правительства здесь не стояла.
* * *
После нескольких неудачных попыток я нахожу такси и еду в Mövenpick.
Какое богатство и великолепие! Флаги Палестины и Швейцарии высоко реют перед отелем, вода распыляется на зелень рядом, блестящие немецкие автомашины снуют туда и оттуда, и изящно одетые служащие готовы исполнить любое ваше сокровенное желание.
Это тоже, нравится вам или нет, Палестина. Не те, так часто связанные с этим именем, ужасные картины опустошения и разрушения, принесенного евреями. Нет. Увы, IPad: ты не рассказываешь мне правду.
Прибывает Лина, и мы едем в офис Джибриля, где нас ждет правительственный автомобиль.
— Мы не способны сегодня улыбаться, трое наших убиты ими, — говорит парень в офисе.
Это грустное и серьезное приветствие занимает около минуты. Сегодня здесь немец Тоби — человек, семья которого видела смерть, принесенную бомбежками Союзных Сил во Второй Мировой Войне. И все же он до сих пор смеется, поэтому вскоре в офисе снова слышен смех.
Добро пожаловать, брат.
Через небольшое время автомобиль берет нас на прогулку.
Бывший руководитель Службы Безопасности Палестинской Нации сегодня главный Спортсмен Палестины. Человек, которого боятся, человек, у которого в сейфе лежат все секреты нации, человек, чье второе имя — «Хитрец», человек железной воли, каменного сердца и сентиментальной души, человек, который может заставить вас плакать и смеяться в ту же минуту, человек, который застрелит вас, если захочет, или станет баловать, человек, вылепленный из этого песка, человек, который может предать вас в секунду или молниеносно убить, человек в сравнении с которым бледнеют герои легенд, человек с телом из плоти, но нервами из стали идет меж гор и холмов, меж шоссе и глубоких долин во славу палестинского спорта.
Вы можете смеяться или плакать, но внутри вас растет осознание, что нет человека, подобного ему. Американский президент играет в гольф, немецкий канцлер сидит, слушая Вагнера, израильский президент ест ифтар с имитаторами Обамы, русский босс плещется с рыбами. И все они делают это, пока десятки, если не сотни сотрудников службы безопасности охраняют их, ограничивая доступ для глаз общества.
Не таков Джибриль.
Он идет и каждый может это видеть.
Конечно, его охраняют. В каком-то смысле. Автомобиль сзади и автомобиль спереди. Он идет, а вокруг около десятка человек или около того. Это охрана не поражает ваш взгляд штурмовыми винтовками и прочими впечатляющими железками. Нет.
То, что они несут с собой, другого типа и сорта: вода, мороженое, бананы, финики, йогурт и иное умное оружие. Когда им кажется это подходящим, внизу долины или на вершине горы, они открывают бутылку, лижут сладости или кусают фрукты.
То же делает и Джибриль. Восточный человек, которого боятся, лижет мороженое.
И всякий раз, когда Джибриль облизывает или откусывает, я тоже облизываю и откусываю. Каждый, кто смотрит, видит, что мы — сиамские близнецы. Джибриль начал прогулку около пяти или шести пополудни, и в дороге уже около трех часов. Я присоединился к нему во второй половине этой восхитительной прогулки.
Пока мы идем, Джибриль гневно ругает ХАМАС. Он на самом деле их не любит. Несколько лет назад он баллотировался против своего брата Найефа на место в PLC (Палестинский законодательный совет), и Найеф выиграл. Найеф это ХАМАС, а Джибриль — ФАТХ. ФАТХ сильно проиграл на тех выборах, и в конце концов потерял Газу. Джибриль может много что рассказать о тех днях, но он просит, чтобы это осталось в частной беседе.
Мы идем. Идем и идем.
Человеческие руки даже самого талантливого художника не в состоянии нарисовать то, что нас окружает. Дороги, идущие кругами среди массивов выступающего бело-коричневого песка, тропинки узкие и широкие, скрытые между холмами и горами. А тем временем ветер мягко дует на наши вспотевшие лица. Ты идешь и идешь, но дорога никогда не кончается. Часть пути расположена внутри Израиля, часть внутри Палестины, часть в области общего контроля, но трудно сказать, когда мы входим из одной страны в другую и когда выходим. Я всегда думал, что хорошо охраняемые КПП разделили две эти страны, но, ребята, как я был неправ.
Для многих людей на планете, тех, кто поколениями читали и слышали об израильско-палестинском конфликте, спорная территория должна воображаться огромной по площади, больше, чем Канада, но, когда вы идете с Джибрилем, вы понимаете, не только, как малы и Израиль, и Палестина, но и то, как обе они связаны. Вы можете судить о том, в какой вы стране только по дорожным знакам: тут они на арабском, там — на иврите, некоторые из которых предупреждают израильтян, что им проход юридически запрещен. И между ними можно проехать на автомобиле. Не на бронетранспортере, не на танке, не на самолете. Просто на автомобиле. И кошки. Да, кошек не волнует политика, они просто хотят немного мороженого. Мои кошки получают кошерное молоко, а эти кошки — халяльное мороженое.
Мы идем по дороге, по главной дороге: автомобили и мы, машины и облизывающие мороженое спортсмены.
Мы идем и говорим, говорим и идем. Бок о бок, порой рука об руку. Мы: номер один агент безопасности Палестины, позирующий в качестве спортсмена, и немец Тоби, ничего не позирующий кошерный ариец.
* * *
В какой-то момент на определенном участке прогулки и без всякой причины, Тоби решает отойти от Джибриля Аравийского и и начать изучение Святой Земли самостоятельно.
— Не ходи туда сам, — предупреждает Джибриль Аравийский немца Тоби, — они увидят твои светлые волосы и убьют тебя!
Кто они? Лучше мне не спрашивать.
— Вы посещали наши лагеря беженцев? — спрашивает Олимпийский ходок свою арийскую половину, как если бы лагеря беженцев были Диснейлендом, который туристу не стоит пропускать.
— Нет, пока нет. Но я бы с удовольствием.
— Нидал! — Джибриль подзывает одного из лизателей мороженого, сразу приближающегося, чтобы услужить хозяину, — ты устроишь для немца показ лагеря беженцев!
Нидал кивает в знак послушания, а затем предлагает мне банан.
Палестинские бананы, позвольте вам сказать, слаще меда. Это не те бананы, с которыми я знаком в Штатах, импортные и безвкусные. Ничего общего. Это Святые Бананы, свежие и священные.
Я откусываю банан, духовно приподнятый, и Джибриль спрашивает:
— У нас здесь есть хороший врач-немец, он живет в Иерихоне. Хороший немец. Хотел бы с ним встретиться?
Это последнее, что мне нужно. Встретить немца, лично знающего Джибриля. Господь небесный! Я не в состоянии обмануть настоящего немца моим «чисто немецким акцентом».
Ведь это смертельный приговор, как я должен выкручиваться?
Этот Джибриль, думаю я про себя, совсем не прост. Он подводит под меня мину, которая вот-вот взорвется. Я должен придумать, как станцевать на ней. Как с этим справиться?
Ну что ж, Тоби — истинный немец, истинный ариец, он любит немецкий народ и сделает все возможное, чтобы встретиться с их представителем. Безусловно, — говорю я Джибрилю, — для меня это честь и удовольствие познакомиться с немецким врачом, который занят помощью палестинскому народу, жертвуя свой опыт и время на это.
Теперь Джибриль поручает Нидалю устроить обед, на который будут приглашены Джибриль, Тоби, немецкий врач плюс еще трое немецких друзей.
О Господи! Сколько немцев у этого Джибриля в запасе?
Как я смогу обмануть четырех немцев? Аллах велик, он пошлет ангела на моем пути, чтобы спасти меня от прощупывающих глаз моих немецких собратьев.
Мы подходим к перекрестку, и Джибриль спрашивает:
— Хотите повернуть направо в Иерихон или хотели бы продолжать еще несколько часов?
— Сколько еще часов?
— До полуночи или, если предпочитаете, до двух часов ночи. Мне подходит, чтобы вы ни сказали.
— Думаю, пришло время посмотреть Иерихон. Это самый древний город мира, как я слышал. Это правда?
— Люди говорят, что да.
— Сколько ему лет?
— Десять тысяч лет.
Мы обязаны его посмотреть!
— Как хотите.
Мы поворачиваем к Иерихону. Темно. Много я не увижу, но у Джибриля есть там дом, и для нас там готовят обед.
Мы идем еще час или два, и предстоит пройти еще долгий путь, прежде чем мы достигнем дома Джибриля. Мимо проезжает полицейская автомашина, и офицер за ее рулем останавливается, чтобы благословить Джибриля всеми благословениями Аллаха. Джибриль спрашивает его, что нового. Офицер выходит из машины и что-то рассказывает, стоя рядом с Джибрилем. Я могу расслышать только несколько слов, которыми они обмениваются, что-то касательно «евреев», но в каком контексте я не понимаю. После того, как офицер уезжает, я спрашиваю Джибриля, что произошло.
— Евреи узнавали у него, какова цель моего сегодняшнего похода».
Мы вместе смеемся над глупыми евреями, которым неведомо, что такое спорт, и продолжаем идти.
Я зажигаю сигарету.
Джибриль говорит мне, что не стоит этого делать, ибо ходьба и курение — сочетание не слишком идеальное. Я говорю ему, что я давно пристрастился и нет никаких шансов, что он сможет убедить меня прекратить. Таков я, курящий немец.
Рядом с Джибрилем останавливается молодой парень, которого тоже зовут Джибриль. Джибриль старший кладет руку на плечо Джибриля младшего, и они идут вместе шаг в шаг.
— Его мать назвала его в мою честь, — говорит мне Джибриль с гордостью.
И тут генералу Джибрилю приходит в голову блестящая идея:
— Ваше имя с этого момента Абу Али.
Я принимаю это с радостью. Я играл с именами слишком долго и устал от этого. Я хочу быть тем, кто я есть, открыто жить со своим настоящим именем. Абу Али. Это мне подходит. Это идеальное имя для меня. Наконец-то мне не придется менять больше имена. Абу Али.
* * *
Джибриль и его ближайший и новейший друг Абу Али, т.е. я, наконец, добираемся до дома Джибриля или, чтобы быть более точным, до одного из домов Джибриля. Ужин подан. Все замечательно. Хумус, острый перец, свежие помидоры, свежий хлеб, омлет, чай, кофе, яблоки, и множество других замечательных закусок.
— Ешь, Абу Али, ешь,- приказывает мне Джибриль.
И я ем.
Все.
Джибриль, напротив, ест только овощи. Помидоры, огурцы, лук. Здоровую пищу. И халву. Да.
— Мне нужно немного сладкого, Абу Али, — говорит он.
Пожилой мужчина приближается ко мне.
— Вы знаете, что означает Абу Али?
— Скажите мне вы.
— Храбрец. Герой.
Мне это отлично подходит!
Все соглашаются.
То, что они мне не говорят, возможно, предполагая, что я и так это знаю, что есть еще один белый, которого палестинцы почтили именно этим именем.
Адольф Гитлер.
Может быть, мне следует вернуться к Амосу Озу и представиться ему моим настоящим именем. Но не сейчас. Сейчас я ем, и ем, и ем. Еще пита, лаваш и еще один лаваш. Абу Али любит поесть, но Джибриль уже насытился своей постной пищей и пытается занять себя чем-то повкуснее. У него есть телефон, и он делает то, что делает каждый мужчина или женщина, не занятые лавашем: звонит кому-то. Кому? Немецкому врачу. Они говорят минуту и Джибриль протягивает мне телефон. Джибрилю хочется услышать, как Абу Али говорит на своем идеальном немецком языке.
Согласитесь, это будет большим развлечением.
— Абу Али, — говорит Джибриль,- немец хочет с вами поговорить.
Глаза всех присутствующих сосредоточиваются на мне. Большинство из них шли долгие часы, и теперь прекрасное время расслабиться, прослушиваясь к романтичному звучанию немецкого языка.
Я беру телефон.
Дорогой Иисус! Как я избегну твоей судьбы на кресте?
Я прикладываю трубку ближе ко рту, и наполняюсь религиозным пылом.
— Аллах акбар! Аллах акбар! Аллаху Акбар! — кричу я снова и снова изо всей мощности своих легких и горла, и когда заканчиваю, то начинаю петь.
Ни один стоящий немец не станет протестовать против храброго Абу Али, когда тот чувствует потребность молиться Аллаху.
Если не может помочь Иисус, пусть поможет Мухаммед.
Присутствующие в восторге.
— У вас великолепный арабский акцент, Абу Али!
— Спасибо. Спасибо.
— Знаете,- добавляет другой, — как было бы хорошо, если бы Роммель победил.
Он имеет в виду попытку нацистской Германии во Второй мировой войне захватить Палестину.
— Вся земля была бы наша, — говорит он, — здесь бы ни один еврей не выжил.
— Во мне немецкая кровь, — говорит еще один, — все мы, палестинцы, немцы.
В нескольких шагах от нашего обеденного стола есть бассейн, и некоторые из ходоков решают попрыгать в воду, приглашая меня присоединиться. Я отказываюсь. Я плаваю только с Евой.
Какой поразительный мир. Я начал день как еврей, продолжил как немец, а теперь я австриец. Когда я приезжаю в Иерусалиме, я даю кошкам немного мяса, и они смеются моим австрийским шуткам.
Выход Двадцать шестой
Законодатели: от внучки сионистского лидера, обвиненного в сотрудничестве с нацистами, до внучки гонимой модели, пережившей нацизм.
Вчера был хороший день, когда австриец наслаждался путешествием по коридорам власти. По какому фундаменту власти этот австриец прогуляется сегодня?
Кнессет, израильский парламент, возможно, неплохой выбор. Придется скрывать свою австрийскую натуру от этих евреев, но это небольшая цена, которою стоит заплатить за удовольствиеe приблизиться к представителям власти. Единственная проблема вот в чем: Джибриль Раджуб, к сожалению, не член Кнессета, а мне нужен кто-то, кто мог бы представить меня законодателям, снующим вокруг меня. Вопрос: кто?
Мне нужно разработать план. Возможно, загнать кого-нибудь из них в угол, преградив путь. Ну да. Вот так просто: увидев представителей власти, то бишь депутатов Кнессета, я буду их останавливать.
Блестящая идея. Я надеюсь, меня не арестуют.
Я захожу в Кнессет и спрашиваю себя: кого загнать в угол в первую очередь?
Ну, первого попавшегося.
* * *
Моей первой жертвой оказывается женщина, откликающаяся на имя Мейрав Михаэли.
Очень много о ней я не знаю. Минимум, мне известный, это то, что Мейрав — депутат Кнессета от центристской партии Труда, пишет обзорные статьи для газеты Haaretz, той газеты, где подвизается Гидеон Леви. Она бывшая ведущая ток-шоу и журналист израильского телевидения и радио. Она также одна из наиболее известных израильских феминисток и обычно отождествляется с левыми, несмотря на ее центристскую принадлежность.
Этого материала недостаточно для разумной беседы, но, будучи знаменитым австрийцем, я также знаю, что отсутствие знаний никогда не останавливало представителей моего народа на пути к достижению самых высоких позиций. К сожалению, эти мудрые размышления не помогают мне узнать об этом депутате побольше, и поэтому я прошу ее заполнить пробелы. Конечно же, я пользуюсь более изящными фразами, выражая эту просьбу. Мы садимся и болтаем.
— Депутат Михаэли, расскажите мне о себе, о своей стране, о ваших мечтах. Поделитесь со мной тем, что проносится в ваших мыслях, где-то глубоко внутри.
— Это общий вопрос.
— Да. Именно так. Я хочу знать, кто вы. Рассказывайте мне, что вам захочется. Мечтайте вместе со мной. Считайте, что я Бог или Его посланник, пришедший к вам и сказавший: «Давай поболтаем». Поделитесь со мной, пожалуйста, вашими самыми интимными мыслями!
Понятия не имею, как мне пришла такая гениальной форма интервью. Какая разница? Хочу развлечься.
Депутат, сначала растерявшись, наконец, начинает говорить:
— Мои мысли, я думаю, начинаются с места, называемого «пол». Половое деление, продиктованное культурой, разделение между мужчиной и женщиной, я полагаю, это разделение есть отправной пункт всех других делений.
О, Господи! У меня, Абу Али, только лишь промелькнули какие-то грязные мыслишки, как вместо этого я получаю умственные разглагольствования ни о чем. Кто эта дама?
Увы, она то, что есть, а я должен страдать в течении всего этого интервью. Ее интеллигентное высочество продолжает:
— Система, которая решила делить людей, начинается с деления по признаку пола.
Боже мой, это будет длинная лекция!
Тем временем Ее Высочество говорит:
— Когда я думаю об обществе большего равенства, обществе, которое лучше нынешнего, где каждый может наслаждаться лучшими плодами, я думаю о мире, предлагающем больше опций.
Блестяще!
— Я представляю себе мир, в котором вы не обязаны быть мужчиной или женщиной …
У нее должно быть IQ по меньшей мере 255. Я, с моим IQ всего лишь 25, пытаюсь осознать славную мечту, которой она со мной делится, и спрашиваю:
— Не могли бы вы дать мне пример, пожалуйста?
— Нет, примеров еще нет. Сегодня у нас есть суб-половой вариант, скажем, гей или лесбиянка. Ну, я не знаю. Это может быть, скажем, что вы натуральный мужчина и в то же время носите какую захотите одежду.
В этот момент я решаю открыть ей свое сердце:
— Я не понимаю, о чем Вы говорите.
Она пытается помочь мне.
— Мужское и женское относится к сексу; но тогда мужчина или женщина, это то, что строится вокруг этого.
Интересно, она также выступает по телевизору? Как в реальной жизни можно переключить канал на что-то другое? Израильтянам следует изобрести такое устройство.
Как назло, я не могу найти такого сорта программу на моем IPad, поэтому стараюсь использовать свой планшет, чтобы подвести итог того, что она пытается мне сказать. Я пишу:
— Смысл игры — равенство. Правильно?
— Нет, — говорит она, вы ошиблись.
— А чего не хватает?
— Одного слова: солидарность.
Итак, я переписываю ее мысль:
— Смысл игры — равенство и солидарность.
Она счастлива. Но через минуту начинает волноваться:
— А это не слишком абстрактно? Может, я зашла слишком далеко?
Я ее успокаиваю. То, что она говорит, — объясняю я ей, очень понятно, потому что такая же точка зрения распространена в современных либеральных кругах в Европе и Америке. Не знаю, что я мелю, но если ей можно говорить ерунду, почему мне нельзя?
У меня хорошо получается говорить вещи, которые я сам не понимаю, и это срабатывает!
Погружаясь в свой собственный бред, я спрашиваю уважаемого депутата, когда эти великие идеи стали приходить ей в голову — проснулась ли она с ними однажды утром или мысли вдруг упали на нее в один прекрасный момент?
Она принимает это всерьез и даже впечатляется глубиной моего интеллекта.
Генерал Джибриль думает, что я ариец, депутат Мейрав — что я западный интеллектуал.
— Это связано с историей моей семьи, — продолжает она, — семьёй Кастнера. Моего деда убили здесь, обвинив в сотрудничестве с нацистами. Истина же заключается в том, что он спас много десятков тысяч евреев от верной смерти в руках нацистов.
Это последнее, что я ожидал услышать сегодня: доктор Резо Кастнер и дело Кастнера. История Кастнера восходит назад к прошлому, и, возможно, одна из самых странных глав Холокоста, если не самая странная из них. Это происходило в 1944 году, когда нацистское руководство поняло, что в скором времени все закончится их поражением, и некоторые из их лидеров начали размышлять о завтрашнем дне. Их войска только что вошли в Венгрию, где были еще живы сотни тысяч евреев, и нацистские лидеры полагали, что они могли бы использовать евреев в качестве разменной карты для собственного выживания.
Адольф Эйхман, человек, отвечающий за окончательное решение еврейского вопроса, вел переговоры с доктором Кастнером, еврейским лидером на территории Венгрии, о сделке, известной в то время под именем «Кровь за товар», о сохранении жизни миллиона евреев в обмен на десять тысяч грузовиков, нагруженных товарами. Чтобы продемонстрировать, что речь идет о бизнесе, Эйхман позволил Кастнеру отобрать самому какое-то количество евреев, которые будут отправлены из Венгрии в безопасное место. «Поезд Кастнера » с менее чем двумя тысячами евреев, на самом деле, покинул Венгрию и в конечном итоге добрался в безопасное место в 1944 году.
Но союзные державы, а возможно, и сионистское руководство, не одобрили сделку в десять тысяч грузовиков, и нацисты вернулись к своему первоначальному плану. Сотням тысяч евреев было приказано незамедлительно погрузиться в поезда, которые отвезут их в крематории, правда, евреи не знали, что именно является их местом назначения. Доктор Кастнер им не сказал. Их сожгли в печах, доктора Кастнера — нет.
В следующие годы некоторые обвинили доктора Кастнера в сотрудничестве с нацистами, а государство Израиль предъявило обвинение в клевете одному из обвинителей Кастнера. Но государство проиграло в суде, и главный судья, разъясняя решение суда, заявил, что Кастнер «продал свою душу дьяволу». В вышестоящий суд была подана апелляция, но еще до того, как суд имел возможность разобрать ее, кое-что произошло.
В Тель-Авиве к доктору Кастнеру, шедшему домой, подошел человек, вооруженный пистолетом, и спросил, зовут ли того доктор Кастнер. После утвердительного ответа, доктор Кастнер был застрелен на месте.
Мейрав — внучка доктора Кастнера.
После такой информации, австриец теряет дух. Я становлюсь уважительнее.
Мы говорим еще некоторое время, и она делится со мной своей самой большой мечтой: стать премьер-министром. Думаю, с большей вероятностью доктор Кастнер воскреснет, нежели она побьёт Биньямина Нетаньяху на выборах, но не говорю этого.
Я встаю и иду из этого холла Кнессета в другой. И тут в одном из залов замечаю Аелет Шакед из крайне правой партии «Еврейский дом».
О депутате Аелет я знаю примерно столько же, сколько знал о депутате Мейрав до начала разговора с той. Единственный факт, мне известный об Аелет, это то, что всевозможные левые упоминают ее имя как убедительнейший пример абсолютной глупости, безмозглости и идиотизма правых.
Я подхожу к ней. Не согласится ли почтенный депутат потратить на меня свое время? Пройдемте в мой офис, — предлагает она, и я с радостью следую за ней.
— Скажите, что бы вы хотели сказать миру!
— Я хотела бы объяснить нашу позицию относительно израильско-палестинского конфликта и почему мы против двух государств, и почему я думаю, что мир демонстрирует лицемерие, когда дело доходит до Израиля. Арабский мир, как можно наблюдать на примере арабских стран, расположенных вокруг нас, таких как Египет и Сирия, рушится, но в это же время расположенные вдали государства пытаются заставить нас вести переговоры с арабским миром и хотят, чтобы мы отдали часть наших земель странам, режимы которых являются чем угодно, но только не стабильными.
Наша партия против этого. Каждый участок земли, который мы отдавали арабам в прошлом, такие как Ливан или Газа, находится сегодня под контролем фанатиков, будь то ХАМАС в Газе или Хизбалла в Ливане.
Отношение к нам Европы, навязывающей бойкот против нас, в моих глазах позорно и лицемерно. ЕС и ООН одержимы нами, я не знаю, почему. Я ожидала, что Германия будет с нами, но увы, это не так. Германия должна придерживаться моральной и исторической ответственности, когда дело доходит до нас, и уж, конечно же, не присоединяться к любому бойкоту, направленному против нас. Я надеялась, что Германия будет противостоять бойкоту.
Аелет не знает, кто я. Это интервью не было организовано через ее пресс-секретаря, и единственное, что она знает, это то, что я немец. Я забыл, что сегодня я собирался быть австрийцем. Аелет заглядывает мне в глаза и спрашивает:
— Вы еврей?
— Да.
— Действительно ли Европа настроена антисемитски?»
А потом, тихо, почти глотая слова, она сама отвечает на свой вопрос:
— Большинство из них.
— Чем занимается ваш муж?
— Он летчик.
— Гражданский или военный?
— F-16.
Для справки: его имя не Джонатан Шапира. Кроме того, Аелет окончила Тель-Авивский университет, инженерный и компьютерный факультеты. И еще одна справка: академические достижения Мейрав Михаэли: средняя школа. Конечно, так как Аелет является правой, а Мейрав — левой, то это Аелет — та, которую называют глупой, безмозглой и идиоткой. Почему люди не могут обсуждать политические разногласия без брани. Я оставляю офис Аелет и возобновляю блуждание в зверинце Кнессета. Кто будет моей следующей жертвой? Может быть попробовать подцепить депутатов Кнессета из харедим. Я буду бродить, бродить и схвачу первого же депутата в большой кипе.
* * *
Охота занимает некоторое время, но в конце концов я обнаруживаю депутата из харедим, стоящего у входа в свой кабинет. Табличка на его двери говорит, что он принадлежит партии сефардских харедим ШАС. Возможно, он даже друг рабби Давида Бацри из блока спасителей мастурбаторов. Я открываю дверь, говорю «здравствуйте» и сажусь. И только теперь понимаю, что я не знаю, как зовут этого депутата. Я шел слишком быстро. Как мне его называть? А, какая разница: я не буду обращаться к нему по имени, все равно он уже здесь.
И он уже говорит:
— Наше государство является примером почти в любом отношении, особенно с этической и моральной точки зрения.
— Этической и моральной, на самом деле?
— Да, конечно. Это не началось прямо сейчас. Это продолжение истории еврейского народа, начавшейся тридцать пять сотен лет назад. Тридцать пять сотен лет назад существовали мощные империи. И они исчезли. Но не еврейский народ, мы все еще здесь. Та же культура, такой же интеллектуальный потенциал.
— Ничто не изменилось за тридцать пять сотен лет? Вы действительно думаете, что это та же самая культура?
— Да. Даже лучше!
Мне бы действительно хотелось узнать, кто этот человек. Два члена Кнессета от его партии провели годы в тюрьме за кражу денег, бывший президент Израиля оказался обычным насильником и в настоящее время отбывает срок, бывший главный раввин обвиняется в краже миллионов, бывший премьер-министр сейчас находится в суде из-за разнообразных финансовых махинаций. А этот парень говорит об этике и морали?! Надо выяснить о нем побольше. И я спрашиваю:
— Откуда вы? Откуда ваша семья?
— Я родился здесь, но моя семья происходит из Триполи в Ливии. А вы откуда?
— Польша. Боже, как я сегодня путаю страны!
— Дом моего деда в Ливии был точно таким же, как и дом вашего деда в Польше. Характер, внутреннее свечение обоих было одинаковым. Тa же этика, то же самое мышление, тот же «свет для наций». Да, да.
— Подождите. Что такое еврейская этика?
— Во-первых, кто дал человечеству этику? Иудаизм. Вначале все вокруг были каннибалами, без этики и морали, но затем евреи дали миру Библию. Народы мира скопировали ее. Наша Библия, еврейская Библия, была переведена на более чем семьдесят два языка.
— Вы же знаете, дорогой депутат, что большинство израильтян не следуют Библии. Пойдемте со мной, я возьму вас на пляжи Тель-Авива и покажу вам евреев.
— Позвольте мне объяснить вам. Кое-что произошло здесь, в этой земле, то, что ни ваш, ни мой дед не могли даже вообразить. Израиль, понимаете ли, был основан русскими радикалами, которые были атеистами. Но это все прошло. То, что вы видите на пляжах Тель-Авива, есть лишь последствия деятельности этих радикалов много лет назад. Но есть сдвиг в стране в сторону корней, к вашему деду, к корням моего деда. Вы можете это видеть.
— Как я могу это видеть?
— Через три года большинство детей, поступающих в начальные школы Израиля, будут харедим.
— Вы это серьезно?
— Да, да. Эти дети уже родились!
— Вы утверждаете, что, скажем, через пятьдесят лет большинство израильтян будут ортодоксы?
— Как ваш и мой деды.
— И через пятьдесят лет пляжи Тель-Авив будет пусты в субботу?
— Не совсем пусты. Останется небольшое число светских евреев, но они будут в меньшинстве. Благословен Господь, ибо светская культура скоро исчезнет.
Ровно в этот момент наступает 2:00 пополудни. А каждый час транслируются новости по израильскому радио. Депутат включает радио и слушает. Ему хочется знать, что нового в Сирии, соседствующей с Израилем. Он слушает, и слушает, и слушает.
Это очень израильская вещь, уникальная привычка, и он напоминает мне о ней: слушать новости каждый час, чтобы убедиться, да поможет нам Бог, что Израиль все еще существует. Эта привычка является одной из самых интересных, самых трогательных и самых страшных реальностей, с которой вы когда-либо сталкиваетесь в Израиле. Она не содержит никаких слов, почти никаких эмоций, лишь краткое движение пальца, нажимающего кнопку или касающегося экрана, чтобы включить передачу новостей. Только не задумывайтесь об этом, потому что, если вы задумаетесь, то начнете рыдать над этим народом.
— Войны нет, — говорит он, выслушав новости, счастливый тем, что можно продолжать цепляться за жизнь. Он выключает радио и снова говорит.
— Еврейский народ выжил, потому что евреи сохранили единство внутри. Вы знаете, почему народы мира нас ненавидят?
— А они ненавидят?
— Да, да, они ненавидят. Они антисемиты. Вы знаете, почему они антисемиты? Потому что они завидуют нам!
— Народы мира ненавидят вас?
— Безусловно.
— Американцы тоже?
— Американцы, не знаю. Но антисемитизм есть повсюду, давайте не будем говорить об отдельных странах. Антисемитизм существует и в огромном количестве. Посмотрите, в прошлом веке немцы хотели убить всех существовавших евреев. Почему? Что мы сделали немцам? Что за борьба или спор был у нас с ними? Почему они нас убивали? В чем причина? Зачем? Разве есть логика, способная объяснить их ненависть? Разве есть разумное объяснение их действиям?
Он задумывается на минуту над словами, которые только что произнес, и делится другой мыслью. Антисемитизм исходит от христианских стран, а не из исламских. До эпохи сионизма, говорит он мне, мусульмане и евреи сосуществовали отлично.
Я меняю тему разговора.
— Что вы думаете о рабби Бацри?
— Такой же праведный как и другие.
— Он принят обществом?
— Как и другие рабби. Они все мудры, все умны, все хорошо разбираются в Библии.
Мне хочется спросить его, дал ли бы он тоже рабби Бацри 4000 шекелей, но быстро прикусываю язык. Я даже не знаю его имени, и было бы совершенно несправедливо обвинять его в мастурбации.
У вас есть мечта?
— Мир.
— С кем?
— Между нами и арабами. Поверьте, нет никаких оснований, чтобы не достичь с ними мира. Проблема заключается вот в чем. Ашкенази, а только они ведут переговоры с палестинцами, никогда не достигнут никакого мира с ними. Если бы Израиль послал сефарда вести переговоры с палестинцами, мир уже давно был бы здесь. Ашкенази не хотят, чтобы мы, сефарды, разговаривали с арабами. Послушайте меня, сионистское движение с самого начала не понимало того, что для того, чтобы говорить с другими народами, вы прежде всего должны понимать их культуру. Если вы хотите заключить мир с палестинцами вы должны сначала понять их, их культуру, различные нюансы их культуры, но ашкеназские евреи до сих пор не осознали этот факт.
Оставляя его офис, я гляжу на имя на табличке: депутат Ицхак Коэн.
Кто он такой?
Вот официальная информация Кнессета о нем: глава Комитета по этике Кнессета, бывший министр по делам религии, бывший заместитель министра финансов, отец десяти детей.
* * *
Десять детей может показаться многовато для некоторых, но не для депутата Меира Поруша, в чьем кабинете я сижу после того, как покинул депутата Коэна. У Меира двенадцать детей.
Меир является центральной фигурой в партии «Тора и Иудаизм», ашкеназском эквиваленте партии ШАС. Он одет в традиционную одежду харедим, включающую в себя длинное черное пальто, дизайн которого был первоначально разработан для условий Сибири. Погода сегодня очень, очень жаркая, но Меиру нормально. У него есть кондиционер, установленный на температуру морозильника, что очень удобно для него и его привычных гостей, но не для таких людей, как я.
— Скажите мне, что захотите, а я поведаю миру о том, что бы вам хотелось им рассказать.
— Я не знаю, хотят ли ваши читатели что-то знать о нас, — отвечает он.
— Вперед, говорите,- подбадриваю его я, и он начинает.
— Мы представляем подлинный иудаизм, культуру, начавшуюся три тысячи лет назад на горе Синай.
Сефардский депутат Ицхак говорил о тридцати пяти сотнях лет, но это ведь ашкеназский депутат. Может быть, сефарды старше, я не знаю.
— Почему так важно, чтобы мы сохранили эту старую культуру? — спрашивает Меир и тут же отвечает: «Еврейский народ является старейшей нацией в мире».
Некоторые, возможно, оспорят это историческое обозрение, но они не впечатлят Меира. «Нет другой, столь же древней нации», — подчеркивает он.
А что же такое еврейская культура? Ну, согласно депутату Меиру, есть одна вещь, к ней точно не относящаяся: «Если вы покупаете товары «Made in Israel», то это еще не делает вас евреем».
Депутатам Кнессета, я вижу, нравится поговорить о философии, идеологии, этике и истории, но я пытаюсь вернуть депутата на землю на пару минут.
— Сегодня Кнессет созывается для обсуждения так называемого закона «о равном разделении бремени». Можете ли вы объяснить мне, что это такое?
— Никто не знает!
С этим человеком не скучно, но на мой вопрос он отвечать не желает.
Правда заключается в том, что закон «о равном разделении бремени» в данный момент для Израиля весьма взрывоопасен. Израильтяне харедим не служат в армии (не «разделяют бремя»), но получают помощь от государства в случае нужды, как и любой другой гражданин и даже чаще.
Полвека назад это не было большой проблемой, поскольку их было немного, но теперь их сообщество насчитывает сотни тысяч человек.
Я давлю на него, требуя лучшего ответа, нежели «никто не знает», и он отвечает, что «разделить бремя» — всего лишь инструмент, который светские евреи используют для атаки на харедим за неимением чего-то лучшего.
— Почему это, мужчины друзы служат в израильской армии, а друзские женщины нет? Где равенство?
Конечно же, служба друзских женщин в израильской армии — это последнее, что заботит депутата Меира, но хороший метод сбить человека с курса.
Со своей стороны, я прошу его быть более точным в своих ответах, и он подчиняется:
— Я не рассматриваю как святая святых необходимость иметь здесь еврейское правительство. Конечно, удобней, когда правительство еврейское, но если еврейское правительство устраивает нам трудности в соблюдении наших традиций, то я не жажду, чтобы именно евреи управляли государством.
Другими словами, депутат Меир говорит следующее: если иметь еврейское государство означает, что общине харедим придется служить в армии, то он и его партия предпочли бы иметь государство исламское. Это нечто, что я никогда не думал услышать, но факты есть факты.
* * *
После того, как я покидаю комнату депутата Меира, я сталкиваюсь с министром Ури Орбахом и спрашиваю, не хотел ли бы он дать интервью. Он отвечает:
— Зачем? Почему я должен тратить свое время на пиар Израиль? Спасибо, нет.
* * *
Депутат доктор Ализа Лави — член самой новой партии Израиля, “Еш Атид” (Существует будущее), созданной журналистом Лапидом, превратившимся в политика. Ализа — одна из наиболее известных феминисток своей страны, религиозная женщина, преподаватель университета и автор нескольких книг.
Я прошу ее рассказать мне, что такое «Израиль».
— Для меня государство Израиль означает дом. Дом — это место, где вы работаете, место, которое вы любите, ремонтируете, храните, это место, куда вы можете убежать и где спастись.
— Вы гордитесь тем, что вы израильтянка?
— Конечно. И более того, я благодарна Израилю. Я принадлежу поколению, у которого есть дом, и я очень этому рада. Моя бабушка родом из Бухареста. Она была моделью, когда ей было двадцать — двадцать один год. У нее была студия моды, у нее было все, но в один прекрасный день ее студию и все, что она имела, сожгли. Были люди, позаботившиеся о ней и доставившие ее сюда. Медленно, но она отстроила себя заново, себя и эту землю. Я вижу свою задачу в том, чтобы помочь каждому еврею в любой точке мира, желающему сюда приехать, помочь, в чем бы он ни нуждался. Эта страна является домом для евреев, и моя работа состоит в том, чтобы сохранить это место живым.
— Что такое израильтянин?
— Человек, желающий жить, продвинуться, выжить. Желанием жить пронизаны все части бытия израильтянина. Почему израильский хайтек столь продвинут? Это не только «еврейский мозг», это гораздо больше. Это желание жить полной жизнью. Быть израильтянином значит иметь дом. И, несмотря на все различия между евреями, несмотря на все крики друг на друга здесь в этом Кнессета, существует какой-то клей, соединяющий всех израильтян. Мы все разделяем тот же дом. Я не могу объяснить это. Эта общность, это единство дает мне силы сидеть с немецкими журналистами и давать это интервью. Это придает мне силы, и я могу простить прошлое.
Она говорит обо мне. Это я немец, и ей нужно особое усилие, чтобы говорить со мной. Хорошо.
— Можете ли вы дать мне образ этой «общности»?
— Если я упаду на улице, я хочу, чтобы это произошло здесь [в Израиле], ибо здесь кто-нибудь поможет мне. У меня нет другой земли, нет никакого другого дома.
Таковы нынешние предводители страны, в которой я когда-то родился. Эта страна также благословлена миллионом кошек, некоторые из которых живут в моем саду, куда я и возвращаюсь.
Выход Двадцать Седьмой
Что делают гуманные иностранные журналисты возле лежащего полумертвого сирийца.
Я не знаю, где сегодня кошки. Возможно отправились в Иорданию на конференцию KAS.
Дядя Сэм угрожает вмешаться в конфликт в Сирии, где один человек убивает другого без какой-либо причины, а ребёнок голодает, пока не умрет. К настоящему моменту, согласно опубликованным данным, в Сирии потеряно уже более 100 тысяч жизней, а число раненых значительно больше.
Ближний Восток остается Ближним Востоком, местом, где коалиции и лояльности возникают и обрываются дуновением ветра. Ряд раненых в сирийской войне пересекают израильскую границу и попадают на лечение в израильские больницы. Сирия — один из злейших врагов Израиля, но Израиль — это место, отделяющее раненых от смерти.
Я благополучно прибываю в Цфат, что на севере страны. Каким-то образом сто сорок раненых сирийцев попали в Израиль и в настоящее время многие из них оказались именно тут, где я нахожусь на данный момент, в больнице Зив.
На кровати — едва живой Халид: пальцев нет, в теле дыра, лицо окружено трубками и проводами, поддерживающими дыхание. Он здесь уже две недели, и только Аллах знает, каково его будущее.
Он не может говорить и только жестикулирует лицом и руками.
Тут же присутствует группа журналистов, в основном иностранных, но также местных палестинских. Тихо шумят камеры и записывающие устройства. Один из журналистов спрашивает:
— Как вы себя чувствуете в Израиле?
Он взглядывает, как бы говоря: «Хорошо».
— Откуда вы? — спрашиваю я его.
Он смотрит на меня, жестами показывая, что хочет написать свой ответ, это он может сделать.
Я прошу больничный персонал дать ему ручку и бумагу. Они приносят.
Он пишет. Это занимает столетие: «Дераа».
Там, где война началась два года назад. Там, в центре всего этого ада.
Он показывает на свой живот и пытается что-то рассказать мне.
— Живот,- говорит он.
— Да дарует Аллах вам здоровье, — говорю я ему. Он нежно меня касается и жестом показывает, что хочет написать что-то еще.
Когда он начинает писать, съемочная группа просит меня подвинуться. В чем дело? Они хотят снять его, неважно, что раненый прилагает такие усилия, чтобы говорить со мной.
Пусть идут к черту. Я не двигаюсь.
Халид показывает мне пальцы, пять. Едва слышно, он произносит:
— Пятеро детей.
Он отец пятерых детей, если они все еще живы.
— А что с вашей женой? — спрашиваю я.
Он тронут. Он не привык к журналистам, которым интересен он сам.
Он подвигает раненую руку ближе ко мне, берет мою руку, медленно подносит ее к своим губам и целует.
Мне хочется плакать.
Я тоже целую его.
Этот простой человеческий жест переполняет его. Он жестом показывает, чтобы я отослал других журналистов подальше, а затем берет мою руку снова ее целует.
Это душераздирающе.
Он берет своей правой рукой мою левую и удерживает ее. Я глажу его левую руку и голову. Он едва может дышать, ему это очень тяжело, и он держится за меня как только может. От этого ему становится легче, и он снова показывает жестом, чтобы другие журналисты ушли. Я думаю, что, возможно, он хочет, чтобы я тоже ушел, и двигаюсь, но он снова берет меня за руку.
Мне хочется плакать, но вместо этого я глажу его.
Персонал просит нас всех удалиться. Я делаю шаг назад, но Халид не хочет меня отпускать. Я снова подхожу, и он медленно приподнимает одеяло со своего тела, показывая мне свою рану, огромную дыру там, где должен быть живот.
Выживет ли этот человек, или я смотрю в жестокое лицо смерти?
Я хочу обнять его, дать ему каплю поддержки. Он смотрит на меня, человека, которого он никогда не встречал раньше, глазами, наполненными любовью.
Я никогда не забуду Халида, человеческое лицо в пейзаже наемных журналистов.
Снаружи, у входа в больницу, где сейчас я стою и курю сигарету, чтобы успокоиться от злости на иностранцев, я вижу машину скорой помощи с надписью: «В память о шести миллионах, погибших в Холокосте».
Эта машина скорой помощи, подаренная неким Виктором Коэном из Бока-Ратон, Флорида, США.
* * *
Наемные журналисты и я продолжаем двигаться на север, ближе к Сирии. Все выше и выше в сторону Голанских Высот, где огромные горы приветствуют нас. Может я в Тироле?
Эта страна, обладательница самой низкой точки на земле, Мертвого моря, поднимается здесь до высот покрытых снегом — перепад высот, который трудно представить на такой небольшой площади. География этой земли, судя по тому, что я видел, столь же различается от места к месту, как и ее люди. Крайности как на земле, так и в людях, на ней живущих.
Мы продолжаем ехать и попадаем в Мадждал-Шамс, друзскую деревню на Голанских высотах. Друзы — арабы, являющимися особыми мусульманами, живут по обе стороны от сирийско-израильской границы. Сидящий в местном ресторане парень-друз дает мне свою визитную карточку на случай, если я захочу прийти еще раз. Там написано, что его адрес: «Оккупированные Голанские Высоты».
В другой части ресторана я получаю шанс увидеть и услышать, как европейские журналисты интервьюируют местных жителей с целью извлечь подходящие их мировоззрению ответы. Наблюдать это захватывающе и интригующе.
Британский журналист и житель деревни, друз, обсуждают вероятность войны с Сирией и возможность использования здесь химических бомб. Вот как это выглядит:
J: У вас есть противогазы?
D: Нет.
J: А израильские власти снабжают вас противогазами?
D: Нет.
J: Но в целом, израильские власти предоставляют гражданам Израиля газовые маски, не так ли?
D: Да, я думаю, что так.
J: Они дают маски своим гражданам, а вам — нет. Правильно?
D: Думаю, что да.
J: Выходит, евреи получают их, а вы нет. Интересно.
D: Я не знаю.
J: Они не предлагают вам никаких масок, не так ли?
D: Нет, я думаю, что они распределяют маски только в больших городах, таких как Тель Авив или Иерусалим.
J: Но они распространяют их среди местных жителей-евреев?
D: Может быть. Я не знаю.
J: Возможно, они распределяют маски своим, но не вам.
D: Может быть.
J: Значит, они предлагают маски евреям, но не друзам. Действительно интересно!
К этому моменту житель полностью запутан, он зажигает сигарету и начинает разговаривать с другим жителем, сидящим рядом.
Что касается журналиста, то он видит, что я наблюдаю за ним, и его лицо становится злобным. Он бросает на меня сердитый взгляд и уходит.
Да Благословит Бог Королеву.
* * *
Наша следующая остановка — гора Бенталь. Здесь вы стоите и видите Сирию прямо перед вашими глазами. Сирию, откуда пришел Халид, где находятся его жена и пятеро детей, если они все еще живы.
Какая Израиль маленькая страна! Нужно лишь три часа, с остановками на кофе, сигареты, и туалет, чтобы добраться сюда из центра Израиля. Причем, примите во внимание, что это не Америка, и значит, путь часто проходит по небольшим, второстепенным дорогам. Иными словами, вы можете пересечь Израиль вдоль на автомобиле примерно за пять часов, с юга на север. Пересечение Израиля в ширину займет у вас долю этого времени, от десяти минут до двух часов, в зависимости от того, где выбрать пересечение.
Малюсенькая-малюсенькая страна, но мир настолько ею заинтересован. В этом нет ничего общего с логикой. Может быть, это вещь «духовная»?
Возможно, я должен найти духовного лидера и посмотреть, имеется ли у него или у нее объяснение.
(продолжение следует)
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer10-tenenbom/
