Своеобразие толстого литературно-художественного журнала «Гостиная» состоит, среди прочего, в том, что каждый номер посвящён определённой теме. За многие годы сотрудничества с журналом в качестве автора и читателя я не раз поражался разнообразию и вдохновляющему импульсу выбираемых тем. В этом можно убедиться, посетив сайт: http://gostinaya.net/
Однако сентябрьский (2017 г.) выпуск разволновал меня особенно. Кого из нас, эмигрантов, не будили по ночам размышления о том, кто мы, собственно говоря, есть, каков наш духовный статус по отношению к стране гостеприимства, по отношению к покинутому краю. Связывает ли нас хоть что-то, или каждый сам по себе? Не исключаю, что обсуждаемый номер «Гостиной» добавит мне бессонных ночей, и, всё-таки, спасибо, что он создан, его можно «листать» и «перелистывать». Разнообразие рубрик, уровень публикаций, всё это позволяет говорить о том, что здесь нашло своё выражение самосознание нашей эмиграции.
Хочу сразу выразить уважение и принести извинения авторам, которых я не смог упомянуть в предлагаемом небольшом очерке. Содержание выпуска, думаю, обширнее тома классического толстого журнала. При моих нынешних обстоятельствах сплошное чтение просто невозможно.
«Дороги эмиграции»… Сложнейшая тема – как эмоционально, так и по богатству и противоречивости фактического материала, в том числе персонального. Выпуск открывается двумя вводными эссе. Андрей Грицман пишет о «преодолении эмиграции»:
«…преодоление эмиграции это процесс совершенно автономный, индивидуальный, “как повезет”, усилие тут не поможет. И важно подчеркнуть, особенно для тех, кто привычно делит русскую словесность на “здесь” и “там” – нет более такого понятия. Москвоцентризм закончился, и все определяется только горячими точками таланта, которые светятся на туманной контурной карте мира и связаны между собой незримыми нитями надъязыковой сети поэзии. А что касается ностальгии у авторов Диаспоры, так это скорее ностальгия по детству, по юности. “В поисках утраченного времени” Пруста, который из Парижа и его окрестностей не выезжал. Ностальгия по Времени, а Пространство вторично: “от молодых еще воронежских холмов к всечеловеческим, яснеющим в Тоскане” (1937 г.)».
Трудно не согласиться с уважаемым автором, тем более, что сказанное им подкреплено прекрасными и горькими стихами.
Остановка в пустыне на семьдесят лет.
Осыпается быт, потускнели
чёрно-белые фото и горстка монет,
и стоят безучастные ели.
Заметает позёмка в пургу на восток
и на запад летят самолёты.
На Вест-сайде – и Броды, и Белосток,
по вокзалам прощается кто-то.
И колеблется пламя субботних свечей,
тлеют молча в подвалах мундиры.
А тот город родной – оказался ничей:
проститутки, барыги да воры.
Позовут на посадку – последний полёт,
он всегда до скончанья последний.
«Он, простите, давно уже тут не живёт,
он уехал, ничей не наследник».
В тех местах давно уже нет ничего.
Только ждёт он себя и поныне
там, где визы дают, – «переучёт»
лет на сто. Остановка в пустыне.
Необходимо добавить ещё, что Андрей Грицман основал и редактирует широко известный журнал «Интерпоэзия», а во-вторых (но не в последних) он является организатором и ведущим серии литературных встреч-чтений в «Корнелия стрит кафе» в Нью-Йорке. В частности сентябрьский номер «Гостиной» родился из такой встречи-чтения 9 августа 2017 г. Нужно ли говорить, что тем самым продолжается славная международная традиция артистических кафе?
Вступительное слово Веры Зубаревой выразительно озаглавлено «В отсутствие Моисея. Размышления об эмиграции». Действительно, если говорить об эмиграции до последних стадий «перестройки» и распада СССР, аналогия с повестью Танаха очевидна. Это был исход из клещей «красного фараона» (копирайт Г.В. Костырченко), включая некоторую аналогию «карантина» в пустыне. Даже и для казней египетских можно какие-то параллели найти. Но вот Моисея не было, не было и подобия положительной общности, общности при всех противоречиях и разрывах таковой всё-таки образующей Народ. Главное – не было Откровения на Синае. Эпоха Пророков вообще прошла, а являющиеся иногда претенденты неизменно развенчиваются даже не историческим, а нашим обыкновенным временем. Посему нет и вдохновенного единого повествования о нас. Тут ничего не поделаешь. Права Вера Зубарева:
«У каждого своя история эмиграции и выхода из неё. Под «выходом» я разумею Исход из рабства идеологий. Для многих он так и не состоялся. Да, среди эмигрантов были и есть талантливые, неординарные люди, начитанные, интеллектуальные, знающие историю, знающие своё дело и внесшие вклад в ту землю, к которой они стремились по тем или иным причинам. И всё-таки брешь осталась. Брешь между нами и нашими библейскими предками, их песками и нашими перелётами».
И эта мысль подтверждается подборкой великолепных стихов Веры. Многие из них мне особенно близки. Вот это, например:
НЕБО ИТАЛИИ
Страшно не то, что оставлен дом
И роздано прошлое неизвестно на чью потребу,
А то, что чувствую себя, как фантом,
Меж созвездий, расставленных по новому небу.
Каждый мой последующий шаг
Всё дальше уводит от привычного ориентира,
А инакомыслящий Зодиак
Переворачивает основы мира.
Закрываю глаза, возвращаю себе небосвод,
Где созвездия – как бесформенные скопления.
Ночью звёзды России не складываются в аккорд,
Коль от каждой отлучают гения.
Итальянское небо, в котором себя не найти,
Хоть возьми телескоп и обследуй квадрат за квадратом.
Так умерший, проплавав ещё в бытии,
Не поняв, что к чему, не распавшись на клетку, на атом,
Наконец-то умрёт, потрясённый, возле белых зеркал.
Белых-белых, как шок отразившихся близких.
Так и я, задрав подбородок, чтоб исполнить вокал,
В этом зеркале жизни не вижу самой вокалистки.
В разделе поэзии сразу же увидел подборку Эллы Ромм. Вот стихи о Нью-Йорке:
Город желтых такси, небоскребов, туристов,
Где со мной ты гуляешь сегодня заочно,
Этот город прекрасен, суров и неистов,
Он умеет влюблять и удерживать прочно.
Протяни мне ладонь за черту океана,
Прилети журавлем или, хочешь, синицей.
В город желтых такси, в город форте и пьяно
Не закрыт тебе путь виртуальной границей.
Прилетай на метле или шаре воздушном,
Если крылья твои в этот раз подкачали.
В город желтых такси, там, где вечером душным
Много желтых огней и вселенской печали.
Этот город чудной вызывает страданья,
Этот город шальной временами не сносен,
Но сегодня притих он, и весь в ожиданье –
В город желтых такси входит желтая осень.
«В город жёлтых такси входит жёлтая осень» – прекрасно сказано. Спасибо Элле за стихи, за свежие – без всякого влияния моды, этой назойливой манифестации человеческой глупости – строки.
Елена Литинская, поэт и прозаик, автор давно мне знакомый. Героиня её рассказа Фанечка – еврейская женщина, заряженная необычайной жизненной энергией, погружённая в жизнь, создающая эмоциональное поле вокруг себя. Не всегда такая энергия высвобождается «в мирных целях». Например, всем нам знакомы по литературе, кино, рассказам старшего поколения комиссарши, и не столько в пыльных шлемах, сколько в кожанках и с маузером в деревянной кобуре на боку. (Существовала, кстати, специальная «большевистская» версия широко известного оружия – боло-маузер.) Фанечка революций не делала, в комсомольские богини не метила, но использовала своё необычайное понимание любого собеседника, мгновенную реакцию на его душевное состояние во вполне законных целях – для привлечения новых студентов в колледж. За такое умение её и взяли на работу. Последовательно строила она свой американский рай: муж, работа, дом. И всё получалось, и получилось бы, если бы не рок. Наследственная болезнь почек, отчаянная игра мужа на бирже… И конец:
«Забрали меня в больницу в emergency room. И странное дело: вдруг стало меня как бы две. Одна лежит на каталке, недвижимая, желтая, вся в трубках. И врачи над ней хлопочут. А другая, невесомая, светлая, летает над ними кругами и как бы наблюдает. Та, которая летает, слышит голос Виталика: «Я жду тебя, Фанечка!»
Горько жить на этом свете, господа… Елена Литинская обладает редким даром разглядеть вечное в обыденном…
Размышления Лианы Алавердовой о судьбах эмигрантских писателей, о появлении единого, без границ литературного пространства читаются с большим интересом. Многому, если не всему, мы обязаны здесь Интернету. Стали возможными публикации без границ. Соответственно, появились и читатели без границ. Просто тепличные условия для графоманов. Не знаю, что и сказать – смотрю на самого себя и спрашиваю, а не графоман ли ты, батенька? «Ни дня без строчки» можно ведь считать и девизом графомана. Сказано как будто про меня, только одной строчкой, увы, не обхожусь.
Рассвет вовсю. Девятый вал.
Так мощен ил в разливе Нила.
А я бесцельно тосковал
И от стихов меня тошнило. –
В висках сквозь света океан:
«Ты графоман, ты графоман»…
18 сентября 2017 г., Pittsburgh
Судьба Дмитрия Бобышева много лет назад причудливо переплелась с судьбой Иосифа Бродского. С тех пор Бродский захвален до непристойности, а имя Бобышева стало неудобно произносить в «приличном обществе». Так постарались бродскофилы всех мастей и разливов. О моде, как ярчайшей манифестации человеческой глупости и пошлости, я уже упоминал. Но стоит сделать глубокий вздох, как перед нырянием в глубоководный Марианский жёлоб, отодвинуть самоварное солнце нобелианта, и перед нами предстанет самобытный поэт и замечательный мемуарист. Мемуарную прозу Бобышева отличает великолепная память автора на ситуации и персонажи, удивительная меткость в описании людей и обстоятельств, плюс главное, и самое трудное, – абсолютная внутренняя свобода. В результате я испытывал полный эффект присутствия в такой далёкой от меня и моего круга жизни. В опубликованной в «Гостиной» главе воспоминаний Бобышев рассказывает о видном поэте эмиграции Игоре Чиннове.
Об Игоре Чиннове, а также о Юрии Иваске и Страннике замечательно пишет старейшина нашего литературного цеха Валентина Алексеевна Синкевич. В прошлом году отмечалось её девяностолетие. Поразительно много сделала для литературы Валентина Алексеевна. Помимо собственных книг, она была редактором, движущей силой альманаха «Встречи» – одного из лучших поэтических изданий за пределами России. Очерк, помещённый в «Гостиной», можно рассматривать и как литературоведческую работу, и как воспоминания чрезвычайно одарённого человека. На меня особое впечатление произвёл рассказ о Страннике: под таким псевдонимом публиковал стихи князь Дмитрий Шаховской, впоследствии Архиепископ Иоанн Сан-Францисский. Мне доводилось слушать его религиозные беседы по «Голосу Америки» и, не соглашаясь с ним теологически, я радовался мудрости, доброте, обаянию этого светлого человека.
Огромный интерес представляют извлечения из личной переписки Валентины Алексеевны со Странником и письма Надежды Мандельштам к Владыке Иоанну, копии которых он переслал Синкевич. Эссе Валентины Алексеевны, помимо широкого круга читателей, несомненно, привлечёт внимание историков литературы и литературоведов.
Очерк Елены Дубровиной меня заинтриговал. Никогда не слышал о писателе Але Рахмановой. Вот уж невероятная судьба! Для начала – разгул гражданской войны, Советская Россия, из которой ей с мужем, австрийским филологом, удаётся вырваться в Австрию. Приходит время аншлюса, и Аля поддерживает Гитлера. В эти годы она уже была весьма успешным писателем. И здесь тоже всё необычно – пишет она свои романы по-русски, но публикуются они (в переводах мужа) по-немецки. Книги Рахмановой широко распространяются и переводятся на многие языки, за исключением… русского. Только одна её книга – в обратном переводе с немецкого! – появляется в посмертном издании по-русски. Умирает писательница в Швейцарии – одинокая, забытая… Рахманова поддерживала Гитлера до самого конца. «Господи, помоги Гитлеру в его борьбе!» – пишет она в своём дневнике в августе 1944 года. В апреле 1945 года погибает солдатом вермахта её единственный сын. Жизнь создаёт такие фабулы, что ни одному романисту не приснится. А если бы и приснилось, мы бы не поверили, ругали автора.
В заключение хочу сказать то, с чего надо было бы начать. Сердечное спасибо всей редакции «Гостиной» и особенно Вере Зубаревой. На её многочисленных талантах и необычайной энергии зиждется прекрасное здание этого литературно-художественного журнала, возрождающего жанр салона, собирающегося вокруг его хозяйки. Здесь можно вспомнить салон графини Тун, посещавшийся Моцартом и Императором Иосифом 2, парижские салоны 19 века, в которых выступали Лист, Шопен, Тальберг (в салоне княгини Тривульцио Бельджойозо произошло знаменитое соревнование между Листом и Тальбергом), русские салоны… Этой теме посвящены интересные книги. Если освободиться от укоренившейся отрицательной коннотации выражений «салонная музыка», «салонная поэзия» и т.д., то станет ясной огромная роль салонов в истории искусства, литературы, мысли… И разве не были своего рода салонами наши кухни советской поры?
29 сентября 2017 г., Pittsburgh
Публикуется с сокращениями
Борис Кушнер – математик, поэт, переводчик, эссеист и публицист. С 1989 г. живёт в США. Профессор математики Питтсбургского Университета. Многим памятно его «Открытое Письмо Шафаревичу», опубликованное в советском самиздате, а также в Израиле, Германии и США. Его творчество было предметом специальной программы радиостанций РЭКА и Кол Израэль (Израиль), стихи передавались также по радио Голос Америки. В 2005 г. творчеству Бориса Кушнера был посвящён большой цикл передач телеканала RTN (Нью-Йорк). Неоднократно публиковались большие эссе «В защиту Антонио Сальери», «Одна, но пламенная страсть» (полемика с И.Р. Шафаревичем), «Больше, чем ответ» (полемика с А.И. Солженицыным), «Учитель» (к столетию со дня рождения А. А. Маркова, мл). Ряд произведений был опубликован в сетевых журналах «Записки по еврейской истории» и «Еврейская старина» http://berkovich-zametki.com/. Борис Кушнер автор многочисленных математических работ, монографии «Лекции по конструктивному математическому анализу» и семи книг стихов. Член международного Пен-Клуба и Союза писателей Москвы.
