К ИНОМУ БЫТИЮ
Всё те же слезы скудного житья,
Всё тот же стон над нищенскою нивой…
Оставь надежды, родина моя,
Тебе не стать богатой и счастливой!
Так много злобы в недругах твоих,
Что не видать ни равенства, ни братства.
Они сильны… Но главное не в них —
Сама бежишь ты счастья и богатства.
Стремясь всю жизнь к иному бытию,
Возжаждав правды, света и спасенья,
Ты утоляешь алкоту свою.
А скорбный стон — оплата утоленья.
Может ли истинно православный человек стать в своей земной жизни счастливым? На мой взгляд — нет, не может. Хотя бы уже потому, что, даже купаясь в земных благах, неминуемо будет сострадать тем, кто несчастен, будет печалиться о них. А при гложущем тебя чувстве сострадания и печали — какое же может быть счастье?
А те, кто обездолен и унижен, будут на Земле всегда…
Конечно, можно закрыться от них, забыть о них — или, того хуже, уверить себя, что только они сами виноваты в своих бедах, а значит, всего лишь получают по заслугам. Но думать так, поступать так — значит перестать быть православным, да и просто перестать быть умным и честным человеком.
Допустим, однако, что в «сорок восьмом веке» технический прогресс уравняет всех землян в части получения земных благ, и сирых и убогих не будет как таковых. Но тогда истинный христианин восскорбит о своих отцах, о мириадах ушедших в небытие жителей Земли, обездоленных и униженных в давние времена. И если не восскорбит — в ту же минуту перестанет быть христианином.
А разве может православный человек хотя бы на миг забыть о крестных муках Христа? Какое уж тут счастье…
То же самое и с богатством, если разуметь под этим нечто материальное. Сказано навеки: «Hе собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут», — и эти слова всегда будут эхом отзываться в каждой истинно христианской душе.
Так думал я на рубеже 80-х и 90-х годов, когда сочинял это стихотворение, — ровно так же думаю и сегодня, отчетливо при этом понимая: покуда мои соотечественники смотрят на жизнь подобным образом, родине моей не стать ни богатой, ни счастливой. Скудость и горести будут преследовать ее на историческом ее пути.
Но зато взамен она получит правду и свет. И спасется в веках.
А натолкнул меня на эти мысли Юрий Кузнецов, с которым мы однажды говорили о сути понятия «счастье».
— Ты вдумайся в этимологию этого слова, — сказал он. — Счастье… с «частью», а не с целым!
ИДУ НА СВЕТ
Когда я понял, для чего живу,
Что ненавижу, и чему не верю, —
Упал ничком на блеклую траву
И проклял жизни прожитой потерю.
И я ударил землю кулаком!..
И в шумном мире сразу стало тише.
Но тут же под собою глубоко
Тяжелый стон испуганно услышал.
День потемнел, как будто шла гроза.
Я глянул вверх, предчувствуя возмездье, —
И в ужасе закрыл рукой глаза:
Там стыли незнакомые созвездья.
Сиял бесстрастно небосвод чужой,
И на родное не было намека.
Лишь там, где небо сходится с землей,
Клочок зари чуть брезжил издалека.
И понял я: пути иного нет,
И свет един, и тьма едина тоже.
И с плачем я пошел на этот свет,
Несмело озарявший бездорожье.
Вставало солнце в сумрачной дали,
И чей-то голос плыл, как звон набата:
— Не оскорбляй своей родной земли,
Твоя земля ни в чем не виновата.
Вини врагов за горестные дни,
Вини друзей, что предали когда-то,
Вини себя… Но землю не вини —
Твоя земля ни в чем не виновата!
Ты ненавидишь «марксизм-ленинизм», придавивший всё живое в твоей стране, ты в отчаянии бьешь кулаком землю? Осторожнее!.. не сделай больно своей родине! Твоя родина — больше, глубже, чем этот идеологический пресс, но сегодня она, так уж получилось, связана с ним тысячами кровеносных сосудов. Ты хочешь разорвать эти связи? Но ведь ты можешь обескровить свою родину!
Каждый твой удар не только приносит боль твоей земле, но еще и грозит сбить ее с орбиты. Что, если ты очнешься вдруг под совершенно чужим небом?
Помнишь ли ты, повторяешь ли ты, как заклинание, слова Пушкина: «…я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя… но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал»?
Я задавал себе все эти вопросы, сочиняя стихотворение «Иду на свет». Впервые опубликованное в вятской молодежной газете в середине 80-х годов, оно затем кочевало из одной моей книжки в другую, и многим читателям, как затем выяснилось, запомнилось. Видимо, потому, что было созвучно их собственным душевным переживаниям.
Но те люди, что прорвались в начале 90-х годов к операционному столу, на котором лежала, трепеща, моя больная держава, подобными опасениями не заморачивались. Запустив бестрепетную руку в сокровенную жаркую глубь, они разом вырвали оттуда не только «марксизм-ленинизм», но и советское жизнеустройство. А затем, наскоро зашив обездвиженное тело, впрыснули в него гайдаровский «эликсир»...
СОРНЯК
Ты некультурен. Это скажет каждый,
Поговорив с тобою полчаса.
Твою культуру вырубили шашкой,
Свели на нет, как русские леса,
Растерли в пыль взрывчаткою холодной
И затопили сотнею морей…
Ты некультурен. Лишь сорняк залетный
Цветет на поле памяти твоей.
Никогда мне и в голову не приходило считать своего современника, верящего в «доброго дедушку Ленина» и «торжество коммунизма», — идиотом, умственное развитие которого остановилось навсегда. Я видел, что он — продукт эпохи, результат семидесятилетнего коммунистического оболванивания масс. И думал, что этому человеку нужно просто помочь открыть глаза, посодействовать в получении новой информации…
Но он, вообще-то, смотрел на такую помощь косо. До сих пор помню, как на заре своей самостоятельной издательской деятельности, в самом начале 1991 года, я стоял в цеху ярославской областной типографии и с трепетом наблюдал, как печатная машина выдает «на-гора» тираж моего заказа — тоненькой брошюры под названием «Тайный союз Ленина с Вильгельмом», составленной мною из фрагментов книги известного русского историка, бывшего деникинца Сергея Пушкарева, и цитат из военных воспоминаний Эриха фон Людендорфа. Рядом прохаживался рабочий-печатник, перелистывая пробный оттиск брошюры и бросая на меня мрачноватые взоры.
— Что печатаешь, Вася? — крикнул ему проходящий мимо приятель.
— Да вон… — печатник выдержал многозначительную паузу и кивнул головой в мою сторону. — Вон товарищ печатает, что Ленина к нам немцы заслали, в запломбированном вагоне…
Приятель покрутил головой и пошел себе дальше. Я же остался стоять на месте, кусая губы и стараясь, чтобы на моем лице не дрогнула ни одна жилка.
«Ничего, — думал я, — ничего. Пора вам узнать кое-что новое о своей истории, дорогие мои соотечественники…»
МУЗЕЙ РЕВОЛЮЦИИ
Тишина за музейной стеною —
Ни речей, ни трудящихся масс…
Крепкий старец возник предо мною
И сказал: «Я приветствую вас!»
«Вы смотритель?» — «Не просто смотритель,
Тут смотрителей целая рать,
Ну, а я буду их предводитель
И готов обо всем рассказать.
Прогуляйтесь по залам со мною.
Вот, извольте потрогать, — бревно.
Говорят, что оно надувное,
Но не всё ли народу равно?
Вот наган, вот ломы и лопаты,
Вот, возьмитесь рукою, — кирка.
Говорят, что и мы — экспонаты…
Заблужденье! Мы живы пока.
В наших душах горят идеалы,
В наших жилах бежит огонек…»
Новым звуком наполнились залы:
Это шаркали тысячи ног.
Из запасников темных, из пыли
Повалили гурьбой старички.
Подступили, бревно облепили,
Что есть мочи вцепились в сучки.
«Полюбуйтесь, — вскричал собеседник, —
И победно взглянул на меня, —
Сколько сил — и отнюдь не последних,
Сколько страсти и сколько огня!
Все готовы к свершениям новым!
А бревно сотворит чудеса:
Накачай его газом дешевым —
И оно полетит в небеса!
Мы готовы, — мигнул предводитель, —
Есть и сила, и прежняя прыть, —
Бросить пыльную эту обитель
И опять над страной воспарить!..»
«Музей революции» был сочинен мною в те времена, когда кремлевские геронтократы, отброшенные в сторону клокочущим валом истории, всё еще духовно цеплялись за привычную мифологию, за «бревно, которое Ильич нес на субботнике». Бойкие старички еще не понимали, что время хлынуло в другое русло. Но что-то жалкое уже проступало в их облике.
В нашей губернии, где с конца 80-х бушевала толпа агрессивных идиотов, гордо именовавшая себя «народным фронтом», коммунистические старички уже и вякнуть не могли ничего вразумительного супротив этой толпы. А потом с ними стали происходить совсем уж курьезные вещи.
В конце лета 1991 года, вскоре после «провала августовского путча», мы с приятелем шли по каким-то предпринимательским делам в областную администрацию. Над зданием, в котором еще пару недель назад размещался обком КПСС, уже развевался трехцветный флаг, а на пороге нас встретил швейцар, которого раньше тут никогда не наблюдалось. Настоящий, с кустистыми седыми баками и в зеленом сюртуке с галунами!
— Пожалуйте, господа! — возгласил он с поклоном, распахивая перед нами стеклянные двери.
Миновав его, я несколько раз оглянулся, всматриваясь в эту «примету нового времени». А мой приятель, знавший в лицо всю провинциальную элиту, добавил в ситуацию перца.
— Помнишь его? — сказал он, незаметно кивая мне на оставшегося позади швейцара.
— Нет, а кто это?
— Ну, как же! Серьезную должность занимал, заместителем заведующего сельхозотделом обкома партии был. Вот что жизнь с человеком сделала…
Я изумленно открыл рот: вот это да… Но как же, однако, эти люди прикипели к родным стенам!.. не выгонишь! Или они надеются на то, что новая власть — ненадолго, и решили «пока побыть рядом»?
В кабинете с табличкой «Областной отдел культуры» сидел человек, которого я уже и сам узнал, — это был местный «народнофронтовец» по фамилии Ольховик. Тут я опять открыл рот.
— Гена! Что ты тут делаешь? Ты же слесарь по профессии… к культуре-то каким боком прижался?
Заведующий отделом культуры самодовольно ухмыльнулся:
— Эко дело… не боги горшки обжигают!
Так начиналась в нашей губернии новая жизнь. Но до матросов в банках, слава Богу, дело не дошло.
КИТ ИМПЕРИИ
Когда-то он был исполинским китом…
Лихие замашки усвоив,
Своим своенравным, могучим хвостом
Топил он суда китобоев.
И вот он лежит, как укор небесам,
Вдали от европ и америк.
Гарпунщик его не подранил — он сам
Зачем-то метнулся на берег.
Гигантская туша гниет на мели,
С костей исполинских сползая.
Гудя удивленно, плывут корабли
В края китобойного рая.
И носятся чайки над мелкой водой
В предчувствии теплой погоды,
И вольно гуляет планктон молодой,
Хмельной от нежданной свободы.
Размышляя о гибели Советского Союза, — страны, в которой мне довелось прожить 35 лет, — я приходил к выводу, что гибель эта не может быть объяснена одними лишь конспирологическими гипотезами. Разумеется, западный гарпунщик 70 лет метал в кита нашей империи свою атлантическую острогу, но советский Левиафан, тем не менее, успешно плыл в пучинах мировой истории и с пучком гарпунов в боках. И вдруг в начале 90-х годов сам выбросился на берег! Что с ним случилось?
Может быть, внутри нашего кита прогрессировала какая-то болезнь — и от мучительной боли он, не ведая, что творит, решился на самоубийство? Гм… но я же сам жил в то время, был крошечной частицей этого Левиафана, страдал всеми его хворями — и готов засвидетельствовать, что для сугубого большинства моих сограждан нехватка колбасы и благоустроенной квартиры (равно как и всевластие цензуры) все-таки не были такими уж нестерпимыми муками. Нет, советский кит мог жить с этими родовыми недугами еще долго-долго…
Не сумел приспособиться к новым реалиям? Двигался по привычным путям в то время, как жизнь уже изменилась, продолжал слепо доверять своей устаревшей локационной системе, потерял ориентиры? И в результате — ошибочный путь, гибельная мель?
Но отчего же более полувека он как-то умудрялся приспосабливаться к постоянно менявшимся условиям? Колебался бы себе спокойно вместе с линией партии… вон китайский кит никуда ведь не выбросился, а жизнь там тоже всё время менялась.
Или все-таки виноват гарпунщик-атлантист, сменивший острогу на военный сонар? Мощные враждебные волны, десятилетиями пронзавшие духовное пространство нашей империи, сделали-таки свое черное дело — и в мозгу у советского кита вышел из строя компас?
В чем же все-таки истинная причина?
А планктон выживет, — думал я с горечью. Киты его жрут, а он всё плодится и плодится…
***
Горизонты молнией стегая,
Небо погромыхивает малость…
Родина! Судьбина дорогая!
Вижу я: ты вздрогнула и сжалась.
Но не вижу, душу растревожа,
Как ты сжалась, родина-судьбина, —
То ли как шагреневая кожа,
То ли как железная пружина.
Моя великая континентальная держава никогда не представлялась мне просто куском планетной коры, окруженным тремя океанами, — будучи маленькой частицей своего государства, я с юношеских лет глубоко переживал всё, что с ним происходило. Все его внутренние напряжения я и ныне ощущаю как глухую дрожь собственного организма, все разрывы и потери — как острую боль.
Причины такого отношения коренятся в моей исторической памяти, которая зиждется совсем не на схоластических штудиях. Пот и кровь, обильно пролитые моими предками при обустройстве и защите Отечества, — свои и чужие пот и кровь! — эхом отзываются в моей собственной крови, в моей судьбе.
— Вот как вы навильники-то бросаете на стог, так я людей штыком через себя бросал, — сказал однажды своим детям мой прапрадед, участник русско-турецкой войны. — Живых людей, хошь и басурманов. За братьев-христьян…
Это не схоластика, нет. Моя империя — во мне, в каждой моей клетке. И когда империя сжимается — сжимается всё во мне.
РАЗДУВАТЕЛИ ПЕПЛА
Раздуватели старого пепла
Говорят, что их воля окрепла,
Надувают опавшие щеки,
Называют заветные сроки.
Им внимают голодные стогна,
Рукоплещут закрытые окна.
Но досужие страхи напрасны —
Раздуватели, вы не опасны!
Мир давно застрахован. Давайте,
Раздувайте сильней, раздувайте!
Если прежнего пламени нету,
Пусть хоть пепел летает по свету!
Это стихотворение я опубликовал в ярославской прессе летом 1992 года, в краткий исторический промежуток между распадом моей державы и расстрелом ее первого постсоветского парламента. Капитализм уже ощеривал свои желтые клыки, в России начиналась гайдаровская «шоковая терапия», в столице бушевали протестные митинги…
Скептически относясь к мечтам отечественных либералов об укоренении на российской общественной почве парламентаризма европейского типа, я с сожалением наблюдал тогда, что реальная оппозиция пришедшим к власти «демократам» выступает под ненавистными мне коммунистическими знаменами, тащит над собой всё те же портреты Маркса и Энгельса, кровавого политического экстремиста Ленина. Встать под эти знамена было выше моих сил.
К этому времени сам я уже бедствовал. Мое тогдашнее предпринимательство не задалось, костлявые пальцы нищеты подбирались к моему горлу. Но в своих бедах я винил только самого себя. Идея социального равенства была давно уже испепелена в моей душе, за раздувателями старого пепла я идти не хотел.
***
Оставим свободы масонам,
Свернем с европейских путей,
Прогоним крестом и трезвоном
Компьютерных бледных чертей,
Потешим восторгом Востока
Свою азиатскую спесь —
И, вновь обманувшись жестоко,
Поймем, что Россия — не здесь…
Это стихотворение было одним из первых моих шагов на пути к евразийской идее.
Да, Россия «не здесь», я остро ощущал это в начале 90-х годов, когда сочинял и публиковал эти строки. И не только в том смысле, что само это понятие, «Россия» — трансцендентное, не вполне земное. Это-то — так, но если говорить о вполне земных (в том числе политических) маршрутах, то грядущее моей страны — это нечто более серьезное и глубокое, нежели одно только возможное «сворачивание с европейских путей».
Собственно говоря, с этих путей нам и свернуть-то было невозможно — мы никогда на них, по существу, не вставали, да и встать не могли. Не считать же нашу российскую «процедурную демократию», во времена которой я вынужден жить вот уже четверть века, демократией европейского типа!
Кроме того, мы не могли (и не сможем, если желаем надолго сохраниться на евразийском континенте) и ограничиться одной только идеей триумфа православного духа, торжества христианского креста и колокольного звона. Увы или ура, но на многие века вперед духовный пласт на евразийском континенте будут совместно формировать православие и мусульманство (буддизм и иудаизм я в расчет не беру, их влияние будет ничтожно малым). Эти два культурно-религиозных феномена и определят в ближайшие века судьбу нашей империи. Только эти два!
Именно между ними наши враги и будут пытаться вбить клинья раздора, вражды…
СЧЕТА
Что впереди? Надежд тщета.
А сзади? Нищета.
В почтовом ящике — счета.
Оплачивай счета!
За телефон, за свет, за газ,
За лишний метр земли.
За всё, что прадеды для нас
Оплошно сберегли.
Плати за ветхое жилье,
За утлый двор плати.
Контора пишет — и ее
Тебе не провести.
Тариф, расчет, перерасчет,
Надбавка за ремонт…
А завтра — счет за небосвод,
За ржавый горизонт,
За грязный грунт, за хлор в воде,
За ртуть в седых дождях,
За жизнь в болезнях и нужде,
За смерть. За бедный прах.
Плати за всё — и не крути
Похмельной головой.
Ты выбрал рынок? Заплати
За этот выбор свой!
Иногда мое государство, столь любимое и даже превозносимое мною, превращается в рычащего голодного зверя, который хочет только одного: насытиться любой ценой. И тогда уж — не попадайся ему на пути, забивайся в темную нору, прикидывайся хворостом. Лежи, дрожи и утешай себя мыслью о том, что и ты тоже регулярно хочешь жрать, как и эта зверюга. И перед тобой кто-то дрожит, и от тебя кто-то прячется в тени пищевой лестницы…
Ладно еще, если нападает на тебя непосредственно государство, — с его требованиями ты, волей-неволей, как-то примиряешься. Все-таки, думаешь ты, эти аппетиты как-то осмыслены на уровне звериного мозжечка, поддаются какому-то контролю. Но как часто у нас бывает так, что насыщение требуется не только ненасытному брюху голодной животины, но и каждой ее мохнатой лапе, ее хвосту, ее ушам!
Помню, как однажды, в начале «нулевых», перед новогодними праздниками, мой бухгалтер встретил меня возгласом:
— А нас на пятьсот рублей оштрафовали!
— Это еще за что? — пробурчал я.
— За несвоевременную сдачу отчетности.
— А ты что — не вовремя отчеты сдал?
— Как раз вовремя! По почте послал, вот и квитанция. Прихожу в налоговую и говорю: вы что творите, изверги? За что оштрафовали-то? Вот квитанция с датой отправки! А они мне этак спокойненько: а вы в суд подавайте на нас. Подавайте-подавайте, вы это дело выиграете…
Я почесал в затылке. Подавать в суд на налоговую из-за пятисот рублей не представлялось мне разумным.
Видимо, точно так же подумали и тысячи моих ярославских коллег, мелких предпринимателей. А дети сотрудников налоговой инспекции, похоже, не остались к тому Новому году без подарков. Дед-Мороз по отношению к ним оказался тогда удивительно щедрым.
КОЛОБОК
Осторожней, дружок! Пред тобой — колобок,
С виду прост, но глядит калачом.
Он в партшколе учен, в комсомоле печен,
Он сечет, что куда и почем.
Раньше тем колобком занимался обком,
А теперь никого над ним нет.
Столько зим, столько лет он носил партбилет,
А вчера ему молвил: «Привет!»
И пошел по кустам да по темным местам
Наживать теневой капитал.
За границу слетал, учредил филиал,
Мимо кассы погнал черный нал.
И теперь он в лесу не боится лису,
Потому что он волку свояк
И медведю не враг... И хоть эдак, хоть так,
А выходит, что он не дурак.
И чиста его даль, и уютна мораль,
Уводящая в тайную высь:
Ничего не стыдись и нигде не светись,
Взял, что плохо лежит, — и катись!
Эту истину он знает с давних времен,
Как партийный устав, назубок.
Осторожней, дружок! Этот бес-колобок
На тебя разевает роток…
Слепленный из советской муки, архетипический герой моего стихотворения в начале 90-х годов сдал в райком партбилет, спрыгнул с подоконника русской сказки и покатился по тропинкам новейшей истории России.
Он катился и думал: главное — выжить, а об идеологии будем спорить потом. Да ведь и не я же затеял всё это — перестройку, рынок, демократию, многопартийность… это всё сотворили медведи с волками. Им и отвечать, если что. Сейчас для меня самое главное — с лисой не ссориться, то бишь, с налоговой инспекцией. Она, конечно, тоже кушать хочет, но ведь я же и не против. Пускай регулярно отгрызает по маленькому кусочку, от меня не убудет, зато всем нам будет хорошо. Ну, и заяц этот антимонопольный тоже пусть покусывает иногда, раз уж отрастил такие зубы…
Не худо бы сейчас в депутаты закатиться. Положим, я в законотворчестве ни шиша не понимаю, но там ведь и не надо ничего особо понимать. Знай жми на нужные кнопки да правильные песенки пой — вот тебя никто и не слопает.
А эти нищеброды, дед с бабкой, пускай на пенсию живут. Ишь, чего удумали — праздник жизни себе устроить за мой счет. Не выйдет!
…И до сих пор катится он, круглый и румяный, по тропинкам российской «рыночной демократии». Покупает, продает, отмывает, заносит, откатывает, уворачивается от косых, косолапых и серых. Лепит деток, таких же румяных и круглых. Хохочет, смотря по телевизору политические шоу. Кривится, глядя из окна своего «лексуса» на протестные митинги.
Чем-то он займется завтра, когда время сломается в очередной раз?
