Поэзия Галины Рудаковой — явление. Устами скромного ветеринарного врача из деревни Ичково заговорил Русский Север. Заговорил внятно и полновесно. Обаял своей родниковой чистой, образной, звучной речью. Это похоже на чудо с Лазарем: думали, что мёртв — а он явил все признаки жизни. Так и Русский Север. Ужели поднимется? Память народа отмирала слоями. Вначале забылись былины. Потом сказки. За быличками — изредка их ещё можно услышать — вроде как должна последовать очередь слова. Просто слова! Самобытной лексики — народного словаря. Но именно здесь энтропия встретила решительный отпор! Тому свидетельство — стихи Галины Рудаковой. Поморьска говоря — их языковая субстанция. Древняя, исконная, доподлинная поморьска говоря! Слова тут вплотную приближаются к архетипам — выражают готовность прорасти мифами.
Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,
Какой бы номер выкинуть на святочные дни.
Ах, милые проказники, шугнуть бы вас пора,
И несмотря на праздники, прогнать бы со двора!
А ты, как в святки принято, напялишь балахон,
Пойдёшь «гонять шулихинов», и сам ты — шулихон.
Это насельники зимних прорубей. Это — реликт двоеверия: языческое на Русском Севере не вытеснено христианским — имело место их своеобычное переплетение. Или контрапункт — если хотите. Или интерференция. Здесь находится важнейший ключ к пониманию Русского Севера во всей его неповторимости и уникальности. Пласт лёг на пласт. Потом началось перепластование. Так образовалось богатое узорочье северной духовности — поэзия Галины Рудаковой проявляет его. Так сложилась особая языковая почва — структурная, плодородная: поэтесса в полной мере использует её ресурсы.
В конце книги — словарик поморьской говори: приложение замечательное, самоценное. Будто керетский жемчуг перебираешь! Где ещё найдёшь такой переливчатый? Диалектные слова у иных поэтов — нарочитые вкрапления: работают на стилизацию. Тогда как у Галины Рудаковой они входят в ткань стиха с предельной естественностью.
Ведь это её родная речь.
…тогда, с собою взяв охапку веток,
пойдём дорогу за реку вешить.
Вешить — значит, ставить вехи. Обнаруживая голографические свойства, редкостный глагол воссоздаёт зимний пейзаж Подвинья — бесконечную ширь, ледостав, первопуток.
Горючей печали в этой книге всклень. Но нет безнадежности! Нет чувства безысходности. Многие страницы звучат здесь как некролог. Точнее — как заплачка: причитание на похоронах. С распятия мы сняли наш Русский Север — нашу деревню.
Чаять ли воскресения?
Здесь родители наши гуляли с тальянкой да ливенкой,
А теперь вот жилой ни одной не отыщешь избы.
Тальянка — она итальянка. А ливенка — от русского города Ливны. Северяне особо любили эту гармошку. Число борин-складок у неё доходило аж до 40 — играя с огоньком, наяривая, гармонист буквально опоясывал себя мехами. До чего же картинно!
Не остаться б на карте пунктиром…
Здесь вот речка… когда-то была…
Сказано точно, пронзительно. И очень образно! Пунктир: это что-то уже разорванное, но ещё не запропавшее вовсе. Ещё как-то присутствующее в мире. Изба исчезла. Но крапива и чернобыльник намечают её периметр. Это тоже своего рода пунктирная прорись. Как бы эфемерная канва прошлого. Хоть это осталось!
В книге много таких проступаний — проявлений — сквожений.
Зачем когда-то бились наши деды —
Лес корчевали, избы становили
Да засевали хлебом чищевины…
Удастся ли оплотнить зыбкие силуэты Юромы и Чекуево, Верховья и Чёлмохты? Почему-то при чтении книги Галины Рудаковой я всё время мысленно видел эти великие архитектурные ансамбли Русского Севера. Верю, что тут есть некий унисон — тайное созвучье — неисповедимый резонанс. Одна аура — один дух. Общие корни — у всех форм северной красоты. До них-то пагуба достать не может — верит поэтесса в новую поросль.
Север. Глушь староверских скитов.
Не свобода — так самосожженье.
Здесь и речки уходят под землю,
Чтоб укрыться от зимних оков.
Стихи внушают: есть неведомые нам законы сохранения — погибшее восстанет из праха. Вот строка Галины Рудаковой, которую мне хочется отнести ко всему нашему Северу:
Есть у него, конечно, заветный схрон.
По ассоциации вспомнился Мартин Хайдеггер: «Смерть как ковчег Ничто есть хран бытия». В обоих случаях речь идёт про оборотную — потаённую — светлую сторону смерти. Про то, что Крестное Древо может обернуться Древом Жизни — чудесно процвести и заблагоухать. Северное — схрон.
И неологизм В.В. Бибихина «хран», блистательно придуманный им для того, чтобы точнее передать мысль философа. Разные сферы. И контексты очень разные. Но сколь значительна эта языковая перекличка! Слово и есть хран — схрон — хранитель памяти, этого первичного условия бытия.
Поэзия Галины Рудаковой укрепляет веру в зиждительную, воскрешающую, теургическую силу слова. Не сразу обрушился Русский Север.
Как мы ни клеймим колхозы, а они — в условиях приличного удаления от центра — всё же какое-то время удерживали инерцию общинного согласия, не подминали окончательно привычный уклад, не выдавливали из человека человеческое. Проза Василия Белова и Фёдора Абрамова свидетельствует об этом. Как и поэзия Николая Рубцова. (Не его ли муза перешла к Галине Рудаковой?) Поэтесса тепло вспоминает своё советское детство:
Мы там сенокосили вместе со взрослыми;
И в школу ходили тропинками росными
Вдоль озера синего, озера длинного…
Где эти сенокосы? Где эти школы? Потом за парты сели дети бывших школьниц. Порой на учёбу их приходилось возить далеко. Создавались интернаты. Во время распутицы связь детей и родителей могла прерываться надолго. Но встанет лёд —
И снова оживится жизнь в глуши.
Когда на выходной дождёмся деток...
Сколь значимые детали! Связь человека и природы на Русском Севере похожа на глубинный симбиоз. Одно прорастает в другое. Отсюда антропоморфизм северного фольклора. Это его свойство унаследовали стихи поэтессы:
А травы… Травы нынче здесь по плечи…
Берёза смотрит взглядом человечьим…
Сучок отломан, ямка — словно око,
А в нём наш путь — от устья до истока!..
Зрачок заметен ясно, взгляд осмыслен…
Вочеловечивание природы получает в игре этих образов своё максимальное выражение. Замечателен этот осмысленный взгляд! Не уйти от него. Не спрятаться! Сегодня в нём читается упрёк. И глубокая обида. И острая боль.
Можно и должно говорить о народном пантеизме — мироощущение Галины Рудаковой пронизано им. Реки и речки на лике Русского Севера — как характерные черты, чёрточки. Стихи поэтессы на эту тему соединились у меня в отдельный цикл. Что я ощутил при их чтении? Река — и душа: они теперь нераздельны. Они как сообщающиеся сосуды! Мелеет родная река — и мы духовно скудеем. Нагрянуло половодье — и радость бытия достигает пика.
Загляну в озёрные глаза,
Расцелуюсь с речкой Брусеницей.
Приложиться к воде — как поцеловать её: это народное, настоящее.
Я пребуду с тобой, и река не застынет…
Ведь оно навсегда поселилось во мне —
Время талой воды, время светлой светлыни —
Отражённое солнце в речной глубине.
Или ещё:
Я в эту речку, как в любовь,
Вошла, недолго думая.
В 1916 году Николаев Клюев пишет цикл «Земля и железо». Означена трагическая антитеза! Вскоре отшатнётся — и рухнет ниц — ранимый Сергей Есенин, оторопело увидев, как на его жеребят несётся «стальная конница». Заброшенные МТС — апокалиптическое зрелище: ужасают эти кладбища металла. Тема, ставшая нервом нашей крестьянской поэзии, нашла своё преломление и у Галины Рудаковой. Старушки собирают клюкву на ближнем болоте. И вот появляется ушлый горожанин:
Щёлкали зубья железной грабилки…
Без ягод остались местные жительницы. Малый конфликт? Нет, великая коллизия, здесь явившая себя через частность. Гигантская грабилка прошлась по Русскому Северу — искорёжила и опустошила его. Поморье — Синегорье — Пятиречье: это кодовые понятия нашей культуры. Ореол бессмертной поэзии стоит над ними. Здесь — на высоких широтах — осели многие мотивы и символы Ойкумены. Здесь и природа, и история потворствуют мифогенезу.
Выглянет солнце — смешной желтоклювый птенец,
Как скорлупу, расклевав изнутри облака.
Космическая метафора! Она в духе молодого Владимира Маяковского — сомасштабна ему. Угадываете в ней один из ключевых архетипов человечества? Представление о мировом яйце независимо возникло у многих этносов.
Некоторые стихи Галины Рудаковой я смело отнёс бы к вершинам женской любовной лирики. Эта тема требует предельной — экстремальной, на разрыв — искренности. Это исповедальное! Когда ничего нельзя утаивать. Перед любимым — как перед Богом. Порой оба суровы. Если не сказать — безжалостны.
Я, может, у дверей твоих умру…
Эмоциональное напряжение тут зашкаливает. Захватывает свежий и сильный ритмический рисунок в этих стихах:
Я в лабиринтах лживых слов не заблудилась,
Душа, как беленький платок, не зарудилась.
Пусть о тебе я у ветров не допросилась,
Но, как платок, моя любовь не обносилась.
Великолепно!
…Очень меня волнует сегодняшняя жизнь Русского Севера. Переписываться с Галиной Николаевной — как держать руку на пульсе Подвинья. Непросто там. Когда бы не малолюдье — быть бы мятежу. Многие годы Галина Рудакова обихаживала легендарных коров-холмогорок. Племенное стадо загублено. Недавно пришлый приватизатор бросил на произвол судьбы табун лошадей. Пришлось на морозе пробивать для них пролубки. Сено-то где взять? Жуткие фотографии прислала мне Галина Николаевна. Как такое возможно? Кто верховодит Россией? Родные места поэтессы славятся жизнерадостной борецкой росписью.
Из Борка да в Кургомень — на чужу сторонку…
Эх, закружит кругомень — молодую жёнку!
…Как на прялке веточки ягодами рдеют,
Пусть родятся деточки, чувства не скудеют!
Бьюсь об заклад: самое яркое и бодрое в России — это палитра Борка. Взять бы оттуда побольше красок! И записать ими всё серое, тусклое — переновить усталое Отечество. Галина Рудакова уже начала делать это. Свой отзыв мне хочется закончить на мажорной ноте.
