Так звали моего деда по материнской линии. Он был из хорошего рода, восходящего к легендарному шотландскому флибустьеру, последнему морскому разбойнику Северных морей Европы, — по фамилии Барто. Недавно я узнал, что этот шотландский род известен как Бартоломью, что сходно с именем апостола Варфоломея. Впрочем, мать деда, моя прабабушка, Лидия Эдуардовна, была чистой немкой, что отразилось и во внешности, и в характере Павла Николаевича. В юности он занимался балетом, всю жизнь посвятил изучению птиц и их повадок, а главное, имел несомненное поэтическое дарование. Дедушка в молодых годах был очень хорош собой. Впоследствии он отличался изысканными манерами и осанистой представительностью, которые производили неотразимое впечатление на прекрасную половину человечества.
Павел Николаевич Барто рано женился. Его первой избранницей стала Анна Волова, которая уже никогда не пожелала расстаться с романтической фамилией мужа. Их брак не был счастливым во многом из-за различия религиозных убеждений. Единственный сын, красивый мальчик Эдгар, погиб во время велосипедной прогулки, отпросившись покататься «на полчасика» перед обедом. Его насмерть сбила машина. Эдгару было около двадцати лет.
До сих пор в архивах деда хранятся маленькие книжечки тридцатых годов, написанные в соавторстве мужем и женой — Павлом и Агнией Барто. По ним учились читать в Советском Союзе все дети: «Девочка чумазая», «Танечка, не плачь» и другие. Вскоре после развода Павел Барто встретил мою бабушку Любовь и венчался с ней.
Дед был убеждённым эстетом и прежде всего ценил в жизни красоту. Это особенно проявлялось в бытовых мелочах, что для нас, внуков, было, несомненно, положительным моментом. До сих пор я помню лицо дедушки. Острый, как у птицы, нос с характерной немецкой горбинкой; красиво обрамлённый тонкими губами рот; выразительные глаза с быстро меняющейся гаммой взоров, от добродушно весёлого до отчуждённо обидчивого. Дед был хорошо физически развит и следил всю жизнь за своей фигурой. Одетый с иголочки, в безукоризненно чистую одежду, он, пожалуй, мог быть назван джентльменом среди своих сверстников, а тем более, среди молодых мужчин.
После войны союз с моей бабушкой, к сожалению, тоже распался, но присутствие дедушки Павла было всегда ощутимо в нашей мальчишеской жизни. Помнится, как вместе с бабушкой мы, близнецы, посетили дом деда во Львове, где он жил со своей последней женой Ренатой Николаевной Виллер вплоть до их переезда в Москву. Мне, семилетнему отроку, запомнился чудесный, утопающий в зелени город Львов с его парками и изящными домами западной архитектуры. В доме деда царил, конечно же, идеальный порядок! Рената, немка по происхождению, до сих пор здравствует и живёт в родной для себя Германии…
Вот дедушка садится завтракать (мы примостились по обе стороны от него, словно воробьишки близ вальяжного голубя). На столе — удивительные полупрозрачные чашечки и блюдца из тонкого немецкого фарфора, серебряные чайные ложки с вензелями — остатки былого дореволюционного великолепия… Дед картинно вкушает домашний творог, политый смородиновым вареньем, так называемым «витамином»… Страшно даже вздохнуть, не то что проглотить изысканное яство…
Вот дед выводит меня в палисадник. Там, как немецкая армия на плацу, в геометрическом порядке высажены: петрушка, укроп, редис, салат — в художественном обрамлении ноготков и фиалок. Дед очень любил цветы, без устали с ними возился, и, казалось, знал наизусть все названия культурных садовых растений…
Мы идём по роскошному львовскому парку… Дед буквально приказал мне разделить с ним прогулку. Проявив строптивость поначалу, при первом соприкосновении с природой я был уже полностью ею поглощён. Дед заставлял меня прислушиваться к щебету пичужек… и определял голоса малиновки, пеночки-веснички, зяблика и прочих своих друзей. Он действительно любил их. В его стихотворных сборниках пернатые оживают и как будто начинают петь. Оформляли книги талантливые художники, такие же, как дед, патриоты леса и его обитателей.
Вы помните, друзья, как велико было воздействие Павла Барто на женский пол. Особенно это проявлялось в отношении кассирш, билетёрш, смотрительниц музеев, которые, увидев дедушку, цепенели и безмолвно пропускали его всегда и всюду. Однажды, встретившись с неожиданным сопротивлением, дед широко раскрыл глаза, с таинственным видом извлёк из нагрудного кармана писательское удостоверение и медленно, чётко произнёс фразу с интонацией риторического вопроса: «А что если я детпис?..» [1]. Оглушённая привратница самоустранилась — и вход оказался свободным, как и всегда. В этом отношении он умел проходить сквозь стены. Может быть, его визит к декану филологического факультета Московского университета во многом поспособствовал тому, что я был определён в студенты, хотя мне не хватало половины балла для зачисления по результатам сданных экзаменов.
На меня дед возлагал особые надежды, видя во внуке продолжение своего литературного дара. Но Бог помог и мне послужить его бессмертной душе. Дед не был церковным человеком, как и многие представители русской интеллигенции двадцатого века. Отказавшись некогда сотрудничать с «органами», он был предан литературному забвению как писатель, в отличие от своей многоуспешной первой супруги, ставшей корифеем советской поэзии.
Однако дед придерживался высокого суждения о своём призвании. Иногда он говорил, что приобщается Божеству в самом процессе поэтического творчества. Всю жизнь он вёл дневники с немецкой пунктуальностью и кропотливостью, оставив после себя целые чемоданы толстых тетрадей, исписанных мелким почерком. Мне удалось в мои студенческие годы познакомить дедушку с талантливым московским проповедником, священником Вячеславом Резниковым, Царство ему Небесное… Деду импонировало, что тот окончил в своё время Литературный институт. Тяжёлое онкологическое заболевание истощало силы деда Павла, который всегда отличался удивительной внешней динамикой и живостью характера. Тяжело ему было оказаться поверженным на одр болезни. Батюшка нашёл общий язык с поэтом-орнитологом, исповедовал его и приобщил (впервые с детских лет) Святых Христовых Таин. Наконец-то дед ожил душой и воистину стал причастником Божества! До революции его крестили в храме святых апостолов Петра и Павла в Лефортове. Неподалёку от родной церкви он обрёл место своего упокоения — на Введенском (Немецком) кладбище, близ своих пращуров и сродников. От могилки всегда веет чистотой, опрятностью и покоем… Его верная спутница, Рената, протестантка по крещению, уже приготовила табличку для себя, где выгравирован год её рождения, но отсутствует дата кончины…
Теперь я понимаю, сколь многим обязан своему дедушке Павлу и тому образу джентльмена, который он старался воплотить в своей жизни. И это несмотря на то, что в наших жилах течёт кровь последнего шотландского флибустьера. Конечно, если верить семейным преданиям старины глубокой…
Примечание
1. Сокращение в духе советского времени — детский писатель.
