1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Свое призвание — творить в сфере поэзии и литературы — я чувствовал еще в школьные годы. И тогда же стал посещать детский кружок поэзии, руководимый замечательным ленинградским поэтом Глебом Сергеевичем Семёновым. Первыми моими опытами были, конечно, стихи, и среди них, написанных школьником, встречались вполне удачные.
2. Кого можете назвать своими литературными учителями?
Строго говоря, учителей как таковых в поэзии и литературе у меня не было. Но были кумиры. Это, например, Александр Блок и Анна Ахматова. Их образы и их поэзия были овеяны для меня ореолом избранности и, конечно, властно влияли на мое формирующееся литературное сознание.
3. В каких жанрах Вы пробовали себя?
В поэзии, философской эссеистике и литературной критике, в историко-литературных и биографических исследованиях.
4. Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Пожалуй, это сплав поэзии и мысли… Я убежден, что подлинно творческое и созидательное мышление — это мышление образами. И меня всегда тянуло к нему неодолимо. Вместе с тем для меня мышление образами есть не просто созидание эстетически прекрасного, но процесс осмысления человеком окружающей реальности, процесс самопознания — то есть именно мышление, имеющее философическую и экзистенциальную заостренность и значимость.
5. Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Я не берусь авторитетно судить о содержании современных школьных программ по литературе. Но если в них есть до сих пор Некрасов, то его надо исключить несомненно — это фальшивый, поддельный поэт, так называемый «певец народного горя», а на самом деле весьма алчный коммерсант в литературе, большой игрок, картежник, крайне несимпатичная личность, знать о сочинениях и жизни которого детям совершенно не обязательно. В стихах Некрасова звучат фальшивые ноты, чувствуется и становится доминантой елейно-приторное воспевание народа и слащаво умильное «печалование» о его «горькой доле», в котором больше притворства и обычной псевдодемократической показухи, чем искренности и подлинной глубины чувства.
6. Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
Пожалуй, нет такого писателя. Кого любил в юности, того и сейчас люблю: Блока, Пруста, Бунина, Льва Толстого.
7. Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
Музыку и живопись я очень ценю, хотя не могу сказать, что в них глубоко разбираюсь и способен, например, по достоинству оценить новаторство в этих сферах искусства. А от кино я очень далек и в целом его искусством не считаю, хотя проблески настоящего искусства были и там: фильмы Эйзенштейна, Козинцева и некоторых других.
8. Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Литературе я отдал и отдаю до сих пор всю свою жизнь. Меняются только жанры, в которых я работал и работаю ныне. В молодые годы и сейчас — это поэзия и только поэзия. А было время, когда я увлекался историко-литературными исследованиями, писал книги о замечательных русских писателях и мыслителях: Ап. Григорьеве, В.В. Розанове, Вл. Соловьеве, основателе славянофильства И.В. Киреевском. Потом на годы с головой погружался в литературную критику и эссеистику. Но доминантой моего творческого пути была и остается поэзия, слившаяся для меня с философическим погружением в экзистенциальные глубины жизни.
9. Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Непременным условием творчества является максимальная творческая свобода. Я мучился в годы советской власти от отсутствия этой свободы, просто мучился. И ни мою поэзию, ни мои свободные опыты в других жанрах (философическую эссеистику, исторические очерки) в советскую печать не пропускали — для меня оставался только самиздат. В последние два-три года правления Михаила Горбачева меня, правда, уже пропускали иногда и в официальную печать. Но это были годы ослабления и затем полной отмены цензуры, когда советская система уже катилась в пропасть…
10. Что Вам кажется неприемлемым в художественном творчестве?
Неискренность, душевная фальшь. Когда она чувствуется в произведениях искусства (в той же поэзии), это неприятно, более того — просто противно. И в итоге сводит на нет художественную подлинность и значимость тех произведений, в которых такая душевная фальшь проявляет себя и господствует.
11. Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
Я расскажу смешной эпизод, который никак нельзя назвать значительным, но который, как мне кажется, немало говорит о преимуществах (правда, в несколько ироническом ключе) литературной известности и славы даже в повседневной жизни…
Моя фамилия Носов, и я просто однофамилец широкого известного писателя Николая Носова, автора замечательных «Приключений Незнайки и его друзей» и многих других славных книг для детей. Мой отец, крупный ученый-историк, по соглашению о взаимном обмене ведомственными «местами отдыха» между Академией наук СССР и Союзом писателей имел возможность нередко проводить свободные дни и недели в доме творчества писателей в Комарово под Ленинградом. И он обычно брал с собой меня, где я, отлынивая от школы, приятно проводил время. Лет в десять или двенадцать у меня появилась в этом славном доме писательского творчества довольно глупая забава: я пытался схватить за хвост белок, которых было множество в тамошнем саду и которые были почти ручными… И однажды, когда я в очередной раз подкрадывался к устроенной для белок кормушке, где весело суетились эти пушистые зверьки, на дорожке рядом появился высокий, строгий и сердитый дяденька, подошел ко мне и суровым тоном заявил: «Ааа… хулиганишь! Безобразник! Ты кто такой? Как твоя фамилия?». Я растерялся и испуганно промямлил: «Носов…» Но тут уже растерялся суровый дяденька и… быстро преобразился в этакого ласкового папиньку, который очень любит детей. И очень добрым голосом, нежно на меня глядя, сказал: «А… ну а я — Пантелеев (автор некогда популярной «Республики ШКИД», если кто не помнит)… Играй, играй мальчик»… Смущенно улыбнулся, погладил меня по голове известный писатель Пантелеев и ретировался. Разноса и наказания мне не вышло. Так меня спасла слава моего знаменитого однофамильца…
12. Каким Вам видится идеальный литературный критик?
К сожалению, идеальный литературный критик — это чуткий к литературе, к прекрасному, но не очень творческий человек. Он не творит или почти не творит в литературе сам и поэтому способен быть безупречно объективным в своих литературно-критических суждениях и оценках.
13. Каким Вам видится будущее русской литературы?
Русская литература все-таки должна в первую очередь вернуть внимание русского общества к себе. Это ее главная задача. И некоторым настоящим большим писателям это удается уже сейчас — Пелевину, например — причем без всякой шумной рекламы или саморекламы. И это вселяет оптимизм, веру в то, что литература может стать по настоящему востребованной современным обществом.
14. Есть ли у Вас рекомендации для молодых студентов-филологов?
В современном литературоведении очень много разного рода формалистики, чувствуется засилье штампов. Все мы помним по прежним временам, что Лев Толстой — «зеркало русской революции». Подобные примитивные штампы распространяются и сейчас, только широкая публика о них меньше знает. Поэтому желаю филологам всячески их избегать, переосмысливая устоявшиеся мнения и открывая новое в литературе.
15. Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Любить настоящую честную русскую литературу.
