Окончание. Начало в № 8/2017 и сл.
Чаянов и чаяновщина
1.
Александр Васильевич Чаянов со студенческих лет выделялся редкой талантливостью и страстью к науке. Этими качествами он вряд ли уступал своему однокашнику Николаю Вавилову. Как и необычайной активностью, готовностью, по словам Чаянова, сжечь себя в общественном деле.
Палитра интересов Александра Чаянова была не менее широка, чем у Николая Вавилова. Он глубоко изучал и прекрасно знал историю Москвы, был тонким ценителем искусства, коллекционировал западноевропейские гравюры, интересовался мистическими учениями, писал художественную прозу — весьма своеобразную, во многом загадочную, замешанную на мистике и фантастике. Исследователи жизни и творчества Чаянова находят в его повестях подсознательные чаяния его сложной натуры[1].
Если Вавилова больше всего влекли загадки культурных растений, стремление познать их биологию, географию, происхождение, пути эволюционного развития и расселения по Земле, то для Чаянова земледелие — это экономический базис (говоря по-марксистски), над которым надстраивается все остальное: культура, наука, искусство, философия, государственность, мораль, то есть вся социальная и духовная составляющая жизни человека.
Его главным учителем в Московском сельскохозяйственном институте (Петровке) был профессор А.Ф. Фортунатов — личность яркая, как сейчас говорят, харизматическая. От него Чаянов воспринял не только конкретные знания по аграрной экономике, но общее миропонимание, горячее стремление служить труженикам земли, просвещать их, учить передовым методам хозяйствования, кооперированию с другими сельскими тружениками. Причем, ученик еще на студенческой скамье во многом превзошел учителя.
Чаянов поглощал несметное количество книг по интересовавшим его вопросам, читал критически, сопоставляя с собственными наблюдениями. Статьи он готовил быстро, но без поспешности. Обнаружен архивный документ, в котором перечислены публикации и доклады студента Чаянова с 1908 по 1910 год. То, что он сделал за три студенческих года, «нормальному» специалисту хватило бы на целую жизнь. После защиты дипломной работы и (всего через год!) магистерской диссертации он становится доцентом Петровки, позднее профессором.
Законы капитализма Чаянов, как и Фортунатов, понимал по-марксистски: капиталист затевает производство ради извлечения прибыли; затраченный им капитал не создает новой стоимости — он только переносится на продукт, создаваемый наемным трудом; зарплата рабочего это часть созданной им стоимости; другую часть капиталист присваивает, то есть грабит рабочего. Таков, по Марксу, всеобщий закон капитализма: безэксплуатации, то есть ограбления наемных работников капиталистическая система существовать не может; она держится насилием класса капиталистов над классом рабочих и должна пойти на слом.
Усвоив основные положения марксизма, Чаянов, однако, делал важную оговорку: законы капиталистического производства неприложимы к трудовой крестьянской семье, если она не использует наемного труда. Крестьянская семья работает не ради прибыли, а ради удовлетворения своих скромных нужд. Ни об эксплуатации чужого труда, ни о зарплате, ни о фиксированном рабочем дне, о конкуренции, классовой борьбе и других атрибутах капиталистических отношений тут говорить не приходится. Трудовая крестьянская семья, как экономическая единица общества, очень устойчива. Рост ее благополучия Чаянов связывал с повышением культуры земледелия и самих земледельцев, с их добровольной, взаимовыгодной кооперацией.
Земля, по Чаянову, это общее достояние, как воздух, как свет. Ее нельзя продавать, покупать, сдавать или брать в аренду. Она не имеет стоимости и не должна быть частным владением. Частными владениями могут быть постройки, орудия труда, инвентарь, скотина, но не обрабатываемые земельные угодья. Крестьянская семья должна иметь такой земельный надел, какой она может обрабатывать своими силами. Такая форма землепользования представлялась Чаянову экономически наиболее эффективной и наиболее справедливой: она исключает эксплуатацию человека человеком, при ней невозможно накопление чрезмерных богатств у одних членов сообщества и разорение других.
При таком землепользовании каждый труженик прямо заинтересован в результатах своего труда. Когда нужно, он будет вкалывать день и ночь, сверх всякой меры (самоэксплуатция, по Чаянову); когда нет такой надобности, будет отдыхать, развлекаться, пополнять свой культурный багаж, приобщаясь к литературе, искусству, другим богатствам культуры. Просвещение крестьян, расширение их кругозора, повышение общей культуры — таков, по Чаянову, путь к повышению производительности земледелия и благосостояния земледельца.
Для большей эффективности своего труда культурные земледельцы, для тех или иных надобностей, могут объединяться в кооперативы. Например, они могут объединять свои ресурсы для аренды дорогостоящей техники; могут совместно обращаться за кредитами; объединяться для сбыта продукции, чтобы не попадать в кабалу к перекупщикам. Крестьянские кооперативы должны возникать не по приказу, а благодаря осознанию бесспорной выгоды таких объединений. Принуждения не должно быть! Семейные хозяйства и кооперативы автономны от государства, их отношения с государством регулируются грамотно составленной системой налогов, которая стимулирует, а не отбивает охоту трудиться.
Чаянов сторонник гибкости, он против навязывания единых схем землепользования и кооперации. В отдельных случаях он допускал и частное владение землей, и государственное владение. Так, государству, по его мысли, должны принадлежать земли заповедников, опытных станций, семеноводческих хозяйств.
Эти и подобные идеи носились в воздухе, они были альфой и омегой и для других экономистов-аграрников, как сверстников Чаянова — Н.Д. Кондратьева, Н.П. Макарова; так и старших коллег — А.Н. Челинцева, А.А. Рыбникова, С.Л. Маслова, А.Н. Минина, К.А. Мацеевича. Чаянов лучше других умел их формулировать.
Чаянов А.В.
При яркой талантливости человек он был незаносчивый, отзывчивый, с коллегами и единомышленниками поддерживал добрые товарищеские отношения. Даже когда жена Чаянова ушла к А.А. Рыбникову, они остались друзьями.
После февраля 1917 года активность Чаянова еще более возросла. Он принимает ведущее участие в Лиге Аграрных Реформ, созданной Временным Правительством в апреле 1917 года. Выступает одним из инициаторов «семинариев» по вопросам сельхозэкономики и аграрной политики; еще более горячо пропагандирует крестьянскую кооперацию, работает над трудом «Что такое аграрный вопрос?» (выйдет в свет в 1918 году).
2.
В начале октября 1917 года, при очередной перетряске Временного правительства, министром земледелия становится Семен Леонтьевич Маслов, видный деятель партии эсеров, революционер, знакомый с царскими тюрьмами, экономист-аграрник. Писатель Михаил Пришвин записал в дневнике 12 октября: «В перерыве встречаю Семена Маслова, поздравляю с высоким постом. Семен — это самое-самое, святая святых народнической интеллигенции — вид семинариста, а глаза кроличьи, доверчивые… Это кроткий монах, аскет религии человечества (то, что от [Глеба] Успенского). Позвал меня на свой доклад: знаю уж, какой это доклад — без выкупа, с выкупом, однолошадные, двухлошадные — всю жизнь он на этом сидел, а земля от него так же далека и непостижима, как университет от моего работника…»[2]
На пост своего заместителя (товарища министра) Маслов пригласил Александра Васильевича Чаянова.
За несколько дней ими был подготовлен законопроект о земле. 18 октября он был опубликован в эсеровской газете «Дело народа», а 24 октября обсуждался на заседании Временного правительства в малахитовом зале Зимнего дворца. В виду особой срочности и значимости законопроекта заседание затянулось за полночь.
Во 2-м часу ночи министры, наконец, разъехались, но вскоре стали возвращаться: обстановка в городе накалялась с каждым часом, что-то надо было предпринимать. Улицы уже патрулировали вооруженные рабочие и матросы, так что не всем разъехавшимся министрам удалось снова добраться до Зимнего. Из тех, кто добрался, наиболее активным был Маслов. Он позвонил в Государственную Думу и устроил разнос: почему думцы бездействуют и не защищают избранное ими правительство? Он внес предложение — сместить и, может быть, арестовать командующего Петроградским военным округом Г.П. Полковникова; заменить его решительным командиром, который направит сильный отряд для защиты штаба округа, почты, телефона, телеграфа.
На экстренном заседании председательствовал А.И. Коновалов: министр-председатель А.Ф. Керенский срочно отбыл на фронт — поднимать верные правительству воинские части (а не бежал из Зимнего дворца в женском платье, как гласила легенда, пущенная большевиками). Предложения Маслова были приняты. Чрезвычайными полномочиями был наделен министр государственного призрения Н.М. Кишкин. Он сместил Полковникова, назначил на его пост генерала Я.Г. Багратуни, набросал обращение с призывом о поддержке Временного правительства. Но было поздно. Обращение не удалось даже доставить в типографию. Организовать действенное сопротивление большевикам генерал Багратуни не сумел: слишком слабы были силы, на которые он мог полагаться. Почту, телеграф, телефон, разводные мосты через Неву захватили красногвардейцы. Крейсер «Аврора» произвел свой сигнальный выстрел. Зимний дворец был осажден, число защитников быстро таяло.
На телефонный ультиматум Временного революционного комитета (ВРК) с требованием сдать власть Коновалов ответил: «Правительство может передать свои полномочия только Учредительному собранию, а потому постановило не сдаваться». Начался штурм Зимнего дворца. Ночью находившиеся в нем министры были арестованы и под конвоем отправлены в Петропавловскую крепость. Временное правительство было низложено.
В 4 часа утра, в Смольном дворце — штабе переворота — торжествующие победители огласили список арестованных. Но вместо ликования в зале раздались голоса возмущения и протеста. Один из крестьян-эсеров сказал:
«Вы сидите здесь и разговариваете о передаче земли крестьянам, а сами в это время расправляетесь с выборными представителями этих крестьян, как тираны и узурпаторы!»
Находчивый председатель ВРК Л.Д. Троцкий поспешил заверить, что якобы еще накануне отдал приказ освободить министров-эсеров. В тот же день С.Л. Маслов и еще три низложенных министра были освобождены. (Кадет Кишкин был выпущен только весной 1918 года).
С.Л. Маслов был полон решимости бороться с узурпаторами власти. Он участвовал в подпольных заседаниях Временного правительства, был избран в Учредительное собрание. Но оно, как известно, заседало всего один день. Красный матрос Железняк заявил, что «караул устал». Собрание было разогнано.
После этого Маслов от политики отошел, что, однако, не спасло его от гонений. Его арестовывали в 1918, в 1919, в 1921 годах. Но всякий раз освобождали. Похоже, благодаря заступничеству его школьного товарища, наркома здравоохранения Н.А. Семашко.
Наконец, Маслова оставили в покое. Он занимался преподавательской деятельностью и, казалось бы, никому не мешал. Но в 1930 году он снова был арестован — по делу так называемой Трудовой крестьянской партии. На первом же допросе выяснилась, что его взяли по ошибке — вместо другого Маслова[3]. Но — приговорили к ссылке. Отправили в Алма-Ату, оттуда в Уфу. Освободили через три года, снова взяли в феврале 1938-го. Три месяца он выдерживал пытки ежовых костоломов, после чего «подписал все оговоры, придуманные для него следователями — и работу по воссозданию партии эсеров в 1934-1937 гг., и вредительскую работу в кооперации, и получение указаний от заграничных эмиссаров о создании террористической группы, и многое другое, не менее абсурдное. Виновным себя признал полностью»[4].
20 июня 1938 года Семен Леонтьевич Маслов был приговорен к высшей мере, в тот же день расстрелян. Закопали его на печально знаменитом полигоне с символическим названием «Коммунарка». Семью известили о приговоре к 10 годам лагерей без права переписки. До самой войны от семьи принимали продовольственные передачи. Имена стервятников, обжиравшихся продуктами из этих посылок, не выявлены.
В 1948 году, незадолго до истечения мнимого срока заключения, дочь С.Л. Маслова пыталась навести о нем справки и получила официальное уведомление: умер в январе 1943 года «от старческой дряхлости».
3.
Товарищ министра земледелия А.В. Чаянов в судьбоносные дни октябрьского переворота находился в Москве и смутно представлял то, что произошло в столице. Его одолевали сомнения: правильно ли он поступил, согласившись занять пост товарища министра; не помешает ли это его научной работе. 28 октября, т.е. через три дня после переворота, он поделился сомнениями с друзьями-коллегами А.А. Рыбниковым, А.Н. Челинцевым и Н.П. Макаровым:
«С.Л. Маслов тянет меня в товарищи себе, и кооператоры настаивают на моем согласии. Вы знаете из моих писем и разговоров, насколько это трудно и тяжело для меня в настоящее время. Если есть возможность заменить меня [К.А.] Мацеевичем, было бы очень хорошо. Не считаю, однако, себя вправе отказать, переношу вопрос на ваше совместное с С.Л. Масловым усмотрение. Как решит артель, так и постараюсь сделать, если хватит сил. А. Чаянов. 28.X. 12 ночи» [5]. К утру он отбросил колебания и сообщил в отдельном письме Рыбникову: «Вместе с тем я решил категорически отказаться от моей обязанности товарища м[инист]ра. Не знаю только, кому вручить отставку»[6].
Вручить заявление об отставке было некому…
4.
После большевистского переворота направление деятельности Чаянова меняется мало. Хотя землянационализирована, а не социализирована, как он считал правильным, Чаянов по-прежнему видит ядро экономической жизни в крестьянской семье и в крестьянской кооперации. В ноябре 1918 года он и его друзья экономисты-аграрники пробиваются на прием к Ленину. Пытаются убедить его в том, что кооперативное движение не враждебно советской власти, а, напротив, может принести ей большую пользу. Ленин выслушивает их благосклонно и выпроваживает ни с чем. Для Ильича кооперативное движение — это простодушное прожектерство мелкой буржуазии, не понимающей, что суть общественных процессов одна: борьба классов.
В 1919 году Чаянову удается издать свой труд «Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации». Но периодические издания кооператоров уже закрыты либо взяты под жесткий контроль властей, из-за чего, между прочим, осталась не у дел сподвижница Чаянова Е.Н. Вавилова-Сахарова, жена Н.И. Вавилова.
Однако ученые-аграрники новой власти очень нужны: эти буржуазные специалисты знают свое дело.Пролетарских аграрников у большевиков нет.
Оставаясь профессором Сельхозакадемии (так теперь снова называется Петровка), Чаянов становится директором Института сельскохозяйственной экономики и членом коллегии наркомзема России. Он пользуется большим влиянием. В частности, содействует командировке Н.И. Вавилова и А.А. Ячевского в США.
О его взглядах на революционные события и на то, какое будущее ждет Россию, можно судить по фантастической повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии».
Действие повести происходит в далеком 1984 году, куда волшебным образом переносится ее главный герой. Дата, конечно, условна. Она напоминает о другой утопии: великом романе Джорджа Оруэлла «1984». Случайно ли это совпадение?
Оруэлл писал свой роман в 1948 году; принято считать, что в заголовке он просто поменял местами две последние цифры. Но не была ли ему известна повесть А.В. Чаянова, издававшаяся на многих языках? Если так, то вполне вероятно, что заголовок Оруэлла рожден его внутренней полемикой с Чаяновым.
Различие между двумя произведениями разительное: авторы на противоположных полюсах. Утопия Оруэлла — мрачное предостережение, утопия Чаянова — светлая надежда.
Из повести видно, что кровавые катаклизмы, потрясавшие Россию, автор воспринимал как неизбежное следствие царского режима, который был обречен на слом, но держался слишком долго, что и привело к социальному взрыву невиданной силы. Ужасы революции, военного коммунизма, гражданской войны — это издержки переходного периода. Предстоят новые перевороты, но к 1984 году все давно успокоится. Россия — стабильная, процветающая страна «крестьянской утопии». Основная ячейка общества — трудовая крестьянская семья, свободно кооперирующаяся с другими семьями для совместного труда самыми передовыми методами, обеспечиваемыми передовой техникой. Такой труд необременителен и радостен; урожаи обильны и стабильны; капризы погоды не страшны: ею научились управлять. Селения утопают в садах, жители дышат свежим воздухом, напоенным ароматами цветов; города разукрупнены и тоже утопают в зелени. У тружеников достаточно свободного времени для самообразования, посещения художественных выставок, театров, лекций, докладов, для приобщения к высотам культуры. Во главе политической системы в счастливой стране стоит крестьянская партия. Она демократична, действует в интересах народа и пользуется всеобщей поддержкой. Никаких конфликтов, столкновений интересов в обществе нет; международные конфликты быстро и бескровно решаются благодаря подавляющему военному и техническому превосходству.
Повесть была написана в незабываемом 1919-м, издана в столь же памятном 1920-м. В ней отражены чаянияЧаянова, по крайней мере, в тот период. Как можно было не растерять такие чаяния в годину голода и разрухи, повальных обысков и арестов, полностью зажатой прессы, смертоносных эпидемий, выкашивавших родных и близких, — это загадка сфинкса.
Идеалы, озвученные в чаяновской повести, не враждебны «диктатуре пролетариата», но бесконечно от нее далеки. Как ни странно, неприятностей автору публикация повести не причинила. Вернее, они были отложены— на 10 лет.
Кронштадтское и тамбовское восстания, паралич хозяйственной жизни, всеобщее недовольство политикой военного коммунизма, заставили «пролетарскую» власть перейти к новой экономической политике — нэпу. Ядро ее, как известно, состояло в том, что продразверстка заменялась продналогом, то есть прекращался грабеж крестьянства бандами, именуемыми продотрядами. Крестьяне получили право кормить себя и свои семьи продуктами своего труда, а избыток продавать на рынке и покупать нужные им промышленные товары.
Чаянов усмотрел в нэпе первый шаг к осуществлению крестьянской утопии.
В конкретной разработке реформы, особенно налоговой политики, он принимает активное участие и делает все возможное, чтобы в основу нэпа были положены интересы трудовой крестьянской семьи. С новой энергией он доказывает, что крестьянами нельзя помыкать, нельзя навязывать им государственные планы, указывать, что, как и когда производить. Нельзя их насильно сгонять в кооперативы — ничего хорошего из этого не выйдет. Пусть крестьяне делают то, что считают выгодным для себя; пусть объединяются в кооперативы тогда и в той мере, когда убедятся в выгодности таких объединений. В выигрыше от этого будет все общество, а, значит, и государство.
После провала политики военного коммунизма власти кое-что поняли. Предложения Чаянова и его коллег были учтены, их престиж сильно возрос.
Летом 1921 года Чаянов наверняка присутствовал на 7-м Всероссийском съезде по сельскохозяйственному опытному делу, когда его саратовский коллега и друг А.А. Рыбников рассказал о масштабах надвигающегося голода.
Чаянов вошел в Общественный комитет помощи голодающим, который Ильич и большевики со злобным сарказмом окрестили Прокукишем (по именам трех его основателей: Прокопович-Кускова-Кишкин). Через 37 дней Прокукишу показали кукиш. Большинство его членов на Лубянке. Без следствия и суда их приговаривают к ссылке либо высылают из страны. Был репрессирован тесть Чаянова (отец его второй жены Ольги) Э.Л. Гуревич, видный меньшевик. Но самого Александра Васильевича не тронули. В 1922 году он вместе с женой уезжает заграницу — он не выслан, а командирован. Ему выделяют крупную сумму в золотых рублях, срок командировки не ограничен, цель столь расплывчата, что биографы до сих пор не в силах ее прояснить.
По сведениям одних авторов, Чаянов направлен в помощь наркому внешней торговли Л.Б. Красину, который ведет переговоры о торговом договоре с Англией. По другой версии, Чаянов — консультант советской делегации на Генуэзской конференции, которая была еще более важна для прорыва блокады, окружавшей страну Советов. В делегацию входил тот же Красин, так что две версии не исключают друг друга.
Однако Генуэзская конференция длилась немногим больше месяца, а Чаяновы провели заграницей более полутора лет. Александр Васильевич изучает землепользование и кооперативное движение в странах Западной Европы, работает над своими трудами, поддерживает контакты с высланными лидерами ПрокукишаС.Н. Прокоповичем и его женой Е.Д. Кусковой.
Илья Герасимов, один из исследователей личности и творчества Чаянова, ссылаясь на его переписку с Кусковой и Прокоповичем, полагает, что тот намеревался остаться на Западе. Мне кажется, что переписка говорит об обратном. Прокопович затевал издание экономического журнала и хотел включить Чаянова в состав редколлегии. Александр Васильевич соглашался сотрудничать, но без афиширования своего имени.
«Тактически, наверное, мы будем вам очень полезны, а создавать лишнее затруднение в моих разговорах с Лубянкой по возвращении в Москву мне не хочется»[7].
Если бы он не планировал возвращаться, так не написал бы.
Одной из причин долгого пребывания Чаяновых в Европе были медицинские проблемы Ольгуньки — так он ласково называл жену. Пока она ходит по врачам, он занят научной работой. Ведет себя осторожно, сторонится политики.
В конце 1923 года Чаяновы возвращаются в Россию. Здесь Александра Васильевича ждут большие дела. В Петровке он возглавляет одну из ведущих кафедр экономического факультета: «Организация сельского хозяйства». Другими кафедрами руководят его друзья и единомышленники: профессор А.Н. Челинцев, профессор А.А. Рыбников, переехавший в Москву из Саратова, профессор Н.П. Макаров, тоже вернувшийся из-за границы после двухлетнего отсутствия. Экономисты-аграрники — основной мозговой центр российского наркомзема.
Как известно, одна из последних статей Ленина посвящена кооперации. В ней на удивление много общего с тем, что проповедовали экономисты-аграрники и от чего он отмахнулся в 1918 году как от наивного прожектерства. Крутой разворот в отношении к кооперации требовал «классового» обоснования, в чем Ильич был мастак:
«В мечтаниях старых кооператоров много фантазии. Они смешны часто своей фантастичностью. Но в чем состоит их фантастичность? В том, что люди не понимают основного, коренного значения политической борьбы рабочего класса за свержение господства эксплуататоров. Теперь у нас это свержение состоялось, и теперь многое из того, что было фантастического, даже романтического, даже пошлого в мечтаниях старых кооператоров, становится самой неподкрашенной действительностью»[8].
После смерти Ильича на его книжной полке нашли семь работ А.В. Чаянова: ими он пользовался, когда писал статью «О кооперации». Это еще больше подняло престиж «старого кооператора», который был почти на 20 лет моложе Ильича.
Другой рычаг влияния Чаянова — возглавляемый им Институт сельскохозяйственной экономики. Здесь разрабатывалась теория крестьянского хозяйства, решались связанные с нею практические проблемы, такие, как оптимальные размеры хозяйств в разных почвенно-климатических зонах страны, кредит, ирригация, формы и методы кооперации крестьян. Все это было очень важно для наркомзема, следовательно, для народного хозяйства страны.
Акции Чаянова, Кондратьева и других ведущих экономистов-аграрников продолжали расти, хотя уже начинали веять другие ветры. Близкий к верхам Чаянов видит, что политические решения в области сельского хозяйства уже базируются не на его рекомендациях, а на совершенно иных основаниях. На языке пролетарской власти они называются логикой классовой борьбы.
Чуткий к веяниям времени, Чаянов начинает говорить и писать о преимуществах крупного коллективного хозяйства, разрабатывает теорию совхозов.
К этому времени относится участие Чаянова в создании художественного кинофильма с таинственным названием «Альбидум» (таково латинское название одной из разновидностей мягкой пшеницы). Оно, вероятно, предложено Чаяновым. Впрочем, в прокате фильм шел под разными названиями: «Победа над солнцем», «Степная красавица», «Черная пятница на Чикагской бирже», «Цезиум 54».
Первоначальный сценарий фильма набросал некий А. Брагин, но текст не устроил режиссера Леонида Оболенского, и было решено подключить к нему известного аграрника и писателя. Фильм не сохранился, но краткое содержание его известно. Действие восходит к лету 1921 года, когда беспощадное солнце выжгло дотла посевы Поволжья. Среди этой неприглядной пустыни местный агроном Леонов находит несколько уцелевших колосьев и решает вывести из них новый сорт, обладающий рекордной засухоустойчивостью. Он берется за дело, но наталкивается на преграды, чинимые бюрократией.
В биографическом очерке о киноактере В.М. Уральском (Попове), игравшем в «Альбидуме» главную роль, говорится, что фильм имел огромный успех, но был снят, потому что прототипом главного героя послужил Николай Вавилов, «объявленный врагом народа»[9]. Это, конечно, абсурд: «врагом народа» Вавилов будет объявлен десятилетием позже.
Режиссер Л. Оболенский в письме киноведу Ю. Тюрину дает иную версию:
«Но судьба хранила, и в конце концов опытный посев (ныне «районирование») взошел на полях коммуны — кооператива горожан-рабочих, ушедших в степи от городского голода. Тут бы и кончать повесть. Так нет же! Нужен же «реализм»! Как мечта будет выглядеть завтра? Вот и началась кинематографическая чепуха (не меньше достижений, чем у Пырьева в «Кубанских казаках»). В мировом масштабе «Альбидум»! На экспорт! Биржа вздрогнула. Миллионер-хлеботорговец посылает любовницу изничтожить уездного агронома и сгноить в трюмах зерно, идущее на мировой рынок. Тред-юнионы получают бесплатную помощь хлебом для рабочих Англии!.. Вот так-то. Желаемое за действительное. Репертком разрешил. А вот зритель ахнул! Самим жрать нечего (и голод в 30-м), а они хлебушком торгуют! Вот и сняли с экрана ложь беспросветную»[10].
Что же побудило Чаянова участвовать в создании пошлой агитки? Могу объяснить это только одним: стремлением (может быть, не осознанным, интуитивным) адаптироваться к быстро меняющейся политической конъюнктуре. Как человек, приближенный к власти, он лучше других понимал и чувствовал, что происходит в кремлевском зазеркалье. Впрочем, имя свое он постеснялся поставить: в титрах соавтором сценариста А. Брагина значился Ботаник Икс.
Сталин и его аппарат, вместе с Бухариным, Рыковым, Томским, вели борьбу против оппозиции, возглавляемой Троцким, Зиновьевым, Каменевым. Еще недавно Каменев, Зиновьев и Сталин составляли триумвират, громивший Троцкого — второго лидера большевистской партии. Ухудшение здоровья Ленина, его надвигающаяся смерть заставили триумвират торопиться. На Троцкого были вылиты ушаты помоев. Его теорию перманентной революцию объявили враждебной рабочему классу, он был снят с ключевых постов и уже не мог претендовать на верховенство.
Как только триумвират посчитал Троцкого низвергнутым, начался раздрай в нем самом. Генеральный секретарь Сталин, выдвинутый на этот пост Каменевым, оброс тщательно подобранным аппаратом и открыл военные действия против Каменева и Зиновьева. В попытке спасти положение они объединились с еще не окончательно поверженным Троцким. «Объединенная оппозиция» обвиняла генерального секретаря и его аппарат в бюрократизме, буржуазном перерождении, измене делу рабочего класса. Поскольку в сельскохозяйственной политике Сталин и поддерживавшие его Бухарин, Рыков и другие партийные боссы опирались на рекомендации экономистов-аграрников, Объединенная оппозиция обрушилась и на них. В статье «Манифест кулацкой партии» в журнале «Большевик» от 1 июля 1927 года, Г. Зиновьев назвал Чаянованеонародником и защитником кулачества.
«Формулой прогресса является единоличное хозяйство, — негодовал Зиновьев. — Прогресс и рационализацию сельского хозяйства они мыслят себе не иначе, как на принципе частной собственности… Вся “теория” неонародников механически приспособлена к тому, чтобы замазать их буржуазную сущность, их почти столыпинскую ставку на “крепкого мужика”, то есть на кулака»[11].
Обвинения в столыпинщине звучали грозно, но пока они исходили от оппозиции, Чаянов мог не беспокоиться. Объединенную оппозицию обвиняли в левом уклоне, троцкизме, в стремлении расколоть партию, нарушить единство ее рядов. По всей стране проходили партийные собрания, их повестка дня и доклады тщательно готовились, решения в поддержку генеральной линии были обеспечены. Получалось, что вся партия решительно осуждает левую оппозицию.
Ее окончательный разгром произошел на XV съезде партии, в декабре 1927 года. Троцкий, Зиновьев, Каменев были исключены из рядов, лишены всех постов, отправлены в ссылку. И на том же съезде Сталин, к изумлению своих сторонников и противников, провел решение об ускоренной индустриализации промышленности и коллективизации сельского хозяйства. По своей левизне новая программа многократно перекрывала то, что отстаивала левая оппозиция. Вчерашние сторонники Сталина — Бухарин, Рыков, Томский — увидели, что обмануты. Основываясь на предсмертной статье Ленина о кооперации и на трудах экономистов-аграрников, они делали ставку на усовершенствование трудовых крестьянских хозяйств, на их постепенную добровольную кооперацию, с постепенным же «врастанием кулака в социализм».
Пока Сталин вместе с Бухариным громил Объединенную оппозицию, генсек не высказывал никаких возражений против бухаринской линии. Расправившись с левым уклоном, он развернул фронт атаки противправого уклона и провел решение о ликвидации единоличных крестьянских хозяйств. Ускореннаяколлективизация затем превратилась в сплошную. Столь нужные еще вчера экономисты-аграрники, в одночасье стали правыми уклонистами, «бухаринцами».
Хотя Чаянов уже писал о «преимуществах» крупного коллективного хозяйства перед мелким семейным, его не хотели слушать. Встрепенулись так называемые аграрники-марксисты, гнездившиеся в Коммунистической академии. Чаянова, Кондратьева, Макарова стали обвинять в недооценке классовой борьбы в деревне, в ориентации на кулака. Было пущено в ход зловещее словцо — чаяновщина. Некий И.В. Кузнецов выступил с «Докладом о чаяновщине», тут же включенным в сборник статей под грозным заголовком «Вредительство в сельском хозяйстве» (1930).
«Теория “трудового” хозяйства для неонародников была лишь одним из средств прикрытия кулацкого хозяйства. Чаяновщина… с самого момента своего возникновения представляла собой интересы и идеологию… буржуазно-капиталистической верхушки деревни»[12].
Ничего нового в докладе И.В. Кузнецова не было: он лишь повторял обвинения левого уклониста Зиновьева. Сам Зиновьев давно покаялся в антипартийной греховности, был восстановлен в партии, получил какую-то третьестепенную должность. А его обвинения против Чаянова, оприходованные аграрниками-марксистами, расцвели пышным цветом.
Но какое значение мог иметь доклад какого-то Кузнецова, если сам генеральный секретарь публично высказал недоумение: «Почему антинаучные теории “советских” экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати»[13].
Трудно сказать, что было более зловещим в этой вскользь брошенной фразе: клеймо антинаучные или эпитетсоветских, обрамленный кавычками. Сигнал был понят. Топтать Чаянова теперь обязан был каждый, кто что-то писал или говорил на данную тему. Никому не было дела до того, что Чаянов всегда был противником наемного труда в деревне, то есть кулачества. Впрочем, в ходе коллективизации в кулаки попадал всякийкрепкий крестьянин, имевший «лишнюю» лошадь, козу или поросенка. Если же он был гол, как сокол, но не торопился «добровольно» вступать в колхоз, его заносили в разряд подкулачников, с коими расправлялись столь же сурово.
Противостоять лавине обвинений экономисты-аграрники не могли. В публичных выступлениях и в печати им позволялось только одно: каяться.
12 декабря 1929 года в «Сельскохозяйственной газете» было опубликовано письмо Чаянова. Он признавал, что его прогнозы развития сельского хозяйства были неверными. Защиту трудовой крестьянской семьи, как наиболее продуктивной, устойчивой единицы сельскохозяйственного производства, он назвал своей «грубой и реакционной ошибкой». Через месяц с небольшим (16 января 1930-го) в той же газете появилось еще одно покаянное письмо Чаянова. Он клялся, что всегда был предан революции и если чего-то в ней не одобрял, то безоговорочно ей подчинялся, ибо руководствовался известным афоризмом Жана Жореса: «Революцию можно или целиком отвергнуть, или принять так же целиком, какой она есть».
Но целиком принять то, что творилось вокруг, ему было трудно, в чем он тут же и признавался: «Я должен совершенно откровенно сказать, что многие из жестких методов раскулачивания деревни в процессе проведения коллективизации на месте весьма нелегко усваиваются мною, и я лично не нашел бы в себе достаточно твердости для проведения их в качестве оперативного организатора».
Признав «ошибки», он все же настаивал на том, что «ни у кого нет и не может быть оснований для того, чтобы отнять у меня звание советского работника безо всяких кавычек».
Но ведь кавычки поставил не какой-то оппортунист Жорес! Их поставил сам Сталин! Каяться по-партийномуАлександр Чаянов не умел.
21 июня 1930 года он был арестован.
Примерно в те же дни были арестованы другие ведущие экономисты-аграрники — единомышленники и соратники Чаянова: Кондратьев, Макаров, Маслов и ряд других.
5.
Утопическая повесть А.В. Чаянова о путешествии в сказочную страну, которая процветает под руководствомкрестьянской партии, не была забыта. Сказку сделать былью умельцам из ОГПУ большого труда не составило. Чаянова обвинили в принадлежности к подпольной Трудовой крестьянской партии, которая занималась вредительством, готовила акты террора против вождей большевизма, замышляла государственный переворот, захват власти. По тому же делу были арестованы десятки ученых, экономистов, политиков. Их заставляли признаваться и называть сообщников, коих тоже арестовывали и тоже заставляли называть сообщников. Виртуальная крестьянская партия раздувалась, ветвилась, завязывалась узлами, и расползалась дальше.
В числе арестованных были Семен Леонтьевич Маслов, Николай Дмитриевич Кондратьев, Николай Павлович Макаров — муж покойной Лиды Вавиловой, вторично женившийся в 1922 году в Нью-Йорке, где Николай Иванович Вавилов и Николай Константинович Рерих были свидетелями при бракосочетании.
От обвиняемых добивались уличающих показаний против самих себя, против своих друзей и коллег, а с особой настойчивостью — против Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова и других правых уклонистов.
Но ведь уклонисты обитали на Олимпе власти большевиков, в Кремле — как они могли быть связаны с подпольной партией? ГПУшным умельцам установить такую связь оказалось нетрудно.
Из профессора Н.Д. Кондратьева выбили показания о тайных встречах, на которых был якобы согласован состав постсоветского коалиционного правительства. Наряду с лидерами ТКП в него планировалось включить Рыкова, Сокольникова и… М.И. Калинина. Об этих показаниях тотчас было доложено Молотову — он верховодил в ЦК в отсутствии Сталина. (Нажав на спусковой крючок процесса, генсек утомился и уехал в отпуск).
Рыков и Сокольников были правыми уклонистами, бухаринцами — людьми конченными. Но — Калинин!?. Михаил Иванович!? Председатель ЦИК, глава государства, Всесоюзный Староста!! Не замеченный ни в какихуклонах.
Даже видавший виды Молотов пришел в смятение.
Нельзя было и подумать о том, чтобы утаить эти показания от генсека, но, направляя их Сталину, Молотов высказал осторожное сомнение: следует ли их рассылать членам ЦК, ЦКК и «руководящим кадрам хозяйственников», как это делалось по заведенному генсеком порядку? Что если вражина Кондратьев «намеренно пачкает» Всесоюзного Старосту?
Ответ вождя не оставляет сомнений в том, кто был заказчиком таких показаний:
«Что Калинин грешен, в этом не может быть сомнения. Всё, что сообщено о Калинине в показаниях — сущая правда. Обо всём этом надо осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами»[14].
Иосиф Виссарионович далеко просчитывал свои ходы. Калинина подозревал в недостаточной преданности себе лично, его надо было держать на коротком поводке.
Бедный «староста» не мог припомнить, приходилось ли ему когда-либо встречаться и о чем-либо говорить с профессором Кондратьевым. Запросил секретаря ЦИК Енукидзе — тот ответил: «О материалах, просимых тобой, сообщаю, что в прошлый раз прислал и тебе стенограмму твоего доклада на 4 съезде Советов. О Кондратьеве ты только там и говорил. Посылаем тебе сегодня тот же отчет по газетам и также твой экземпляр «Показаний» [Кондратьева]».
А дело ТКП продолжало раздуваться. Отделения подпольной партии были «обнаружены» во многих регионах страны, на Кавказе, на Украине. Только в Центрально-Черноземной области (ЦЧО) было арестовано 779 человек[15].
Охота на ведьм в стране большевистской утопии началась в 1917 году и никогда не прекращалась, для ОГПУ все это было привычно. С ускоренной индустриализацией было гораздо хуже. Планов громадьё не было подкреплено ни достаточными финансовыми вливаниями, ни квалифицированными кадрами, ни техническим оборудованием, которое почти не обновлялось со времен революции, ни — главное! — прямой экономической заинтересованностью работников в результатах своего труда. Все это заменялось угрозами, окриками, авралами, искусственно подогреваемым энтузиазмом масс. Резко возросли аварии и травмы на заводах, на транспорте, в шахтах и рудниках. Понадобились козлы отпущения, и кто же лучше подходил на эту роль, как не буржуазные специалисты: ведь согласно заветам Ильича, эти люди «насквозь проникнуты буржуазной психологией <…> [они] нас предавали и будут предавать ещё годы»[16].
В 1928 году возникло Шахтинское дело. В Донбассе было арестовано несколько сот инженеров, техников, организаторов производства. Часть из них освободили, других осудили на закрытых судилищах, но Главному Драматургу и Режиссеру требовалось громкое пропагандистское шоу. Открытый суд над 53-мя обвиняемыми проходил в Москве, в Колонном зале Дома Союзов, и продолжался более сорока дней. Роль председателя на зловещем представлении выполнял — тогда, кажется, впервые — ректор МГУ Андрей Януарович Вышинский. Обвиняли от имени государства — нарком юстиции Н.В. Крыленко и его подручный Г.К. Рогинский, большие мастера этого дела. (Через десять лет Крыленко будет расстрелян, Рогинский — приговорен к 15 годам лагерей, живым не вернется). Им помогали четыре общественных обвинителя, метавших громы и молнии. А чтобы спектакль не походил на игру в одни ворота, обвиняемых защищали 15 адвокатов. Как в настоящем суде!
Было «выявлено» и подтверждено самими подсудимыми, что они занимались вредительством аж с 1920 года — с того самого времени, когда Донбасс стал советским. Что они поддерживали тайные связи с бывшими владельцами шахт, которые из эмиграции готовили падение советской власти, чтобы вернуть себе свои владения. Что они устраивали аварии; что укрывали наилучшие месторождения, чтобы сохранить их для бывших хозяев; что принадлежали к подпольной антисоветской организации и действовали в сговоре друг с другом; что тайно получали из-за границы огромные денежные суммы.
Судилище, артистично руководимое Вышинским, было разыграно, как по нотам. Не всех обвиняемых признали одинаково виновными. Для четверых защитники добились оправдательного приговора. Еще для четверых — условного наказания. Для некоторых — небольших сроков заключения. Зато наиболее активные «вредители» получили по 10 лет заключения, а 11 самых-самых злонамеренных приговорили к расстрелу.
Формально приговор утверждался высшим органом советской власти, а фактически — на заседании политбюро. Как откровенничал Н.И. Бухарин, «Сталин предлагал никого не расстреливать по Шахтинскому делу, но мы с Томским и Рыковым сговорились и голоснули за расстрел».
Они голоснули! Какое емкое словцо! Как ярко передает содержание и стиль эпохи!
Их уже обвиняли в правом уклоне, то есть не только в поддержке частника, но в оппортунизме, буржуазном либерализме, мягкотелости, вот они и голоснули за пролетарскую твердокаменность.
Понимал ли Бухарин, какой ящик Пандоры открывал? Через 10 лет, когда голоснет товарищ Сталин, в ящик сыграет он сам! (Впрочем, ящик тот был открыт задолго до того, как они голоснули).
…Для пятерых из одиннадцати расстрел все же был заменен 10-летним заключением, шестеро получили пули в затылок. Товарищ Сталин, как положено вождю и наследнику Ильича, подвел под кровавый спектакльтеоретическую базу:
«Нельзя считать случайностью так называемое Шахтинское дело. “Шахтинцы” сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко ещё не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические элементы далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти»[17].
Буржуазным специалистам в стране большевистской утопии было уготовано светлое будущее.
О том, как восприняли Шахтинское дело некоторые «буржуазные» специалисты, говорит поразительное по смелости «Заявление об отставке» с поста Председателя научного совета ВСНХ крупного ученого-металлурга, члена-корреспондента АН СССР В.Е. Грум-Гржимайло: «Они [большевики] раздули шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности, взяли под подозрение всю интеллигенцию, арестовали множество инженеров, возбуждают серию дел. <…> Что должен делать я, для которого ясно, куда мы идем? Я, честный человек. Писать, говорить, печатать? Свободного слова нет, свободной печати нет… Остается молчать и делать вид, что служишь… Мы, дескать, люди маленькие… и ждать неизбежной катастрофы. Большевики, раздавив капитализм, уничтожили класс независимых от правительства людей. <…> Сейчас в России независимых людей нет. Все интеллигенты <…> голодом принуждены быть послушными рабами. Поэтому все молчат»[18].
В.Е. Грум-Гржимайло умер в октябре того же 1928 года, что, очевидно, избавило его от репрессий. Но его единомышленники, не высказывавшиеся столь откровенно, были живы — их требовалось выявлять.
Два года спустя, параллельно с делом Трудовой крестьянской партии, ОГПУ раскручивало два других громких дела: Промпартии, с теплотехником Л.К. Рамзиным в роли главного обвиняемого, и Меньшевистского центра — одной из звезд на нем стал Н.Н. Суханов. Оркестровку Сталин осуществлял лично: «Надо обязательно арестовать Суханова, Базарова, Рамзина. Нужно пощупать жену Суханова (коммунистка!): она не могла не знать о безобразиях, творившихся у них дома»[19].
Суханов был женат на видной большевичке Г.К. Сухановой (Флаксерман). Она была доброй знакомой Н.И. Вавилова по Риму, где служила в советском посольстве и оказывала ему посильные услуги. После ареста мужа ее пощупали, но пощадили: ограничились удалением с дипломатической работы. Она стала редактором и журналисткой, общалась с видными учеными, писателями. В 1934 году, когда был возрожден журнал «Наука и жизнь», ее назначили ответственным секретарем. Она привлекала к сотрудничеству Николая и Сергея Вавиловых.
Ее муж Н.Н. Суханов до революции действительно был видным меньшевиком, острым публицистом. Летом 1917 года в острых памфлетах изобличал связи Ленина с германским генштабом. После победы большевиков от политики отошел, стал ученым-экономистом, членом Комакадемии, работал на разных постах, одно время в Институте сельского хозяйства, руководимом А.В. Чаяновым. В 1928 году он имел неосторожность выступить с докладом о товарном голоде в стране. Для борьбы с ним предлагал ряд мер:
-
Поднять закупочные цены на сельхозпродукцию
Увеличить экспорт
Притормозить темпы сплошной коллективизации.
Возможно, именно этот доклад рассердил Сталина и стал толчком к фабрикации дела меньшевистского центра[20].
Оба судилища снова были превращены в грандиозные шоу. Затаив дыхание, за ними следила страна, следил мир.
Рамзин признал все обвинения и дал подробные показания против себя и своих подельников. Приговор к расстрелу ему милостиво заменили 10-летним заключением. Отбывал срок в относительно тепличных условиях шарашки. Продолжал работать по специальности, а затем и вовсе был прощен, возвращен на пост директора института, награжден орденами, удостоен Сталинской премии. Вождь умел не только карать, но и миловать. И даже награждать раскаявшихся грешников.
Суханов тоже дал признательные показания, но ему была уготована иная участь. Он признался, что был против ликвидации нэпа и против колхозов, ибо полагал, что «колхозное движение и вся хлебозаготовительная кампания 1929-1930 годов неизбежно будут иметь катастрофическое значение для всего нашего народного хозяйства». Был присужден к 10 годам лагерей, через пять лет остаток срока ему заменили ссылкой, но в 1937 году снова арестовали — теперь уже как германского шпиона. Пытки и угрозы «поставить в аналогичное положение» его жену вынудили снова «признаться». 29 июня 1940-го года он был расстрелян.
7.
По капризу Главного Драматурга и Режиссера дело Трудовой крестьянской партии до открытого суда доводить не стали. Приговоры выносились с молниеносной быстротой, на закрытых судилищах или вовсе без суда — решениями ОГПУ. Сотни обвиняемых были брошены в тюрьмы и лагеря, другие сосланы в отдаленные районы.
Чаянову дали пять лет тюрьмы. Заключение он отбывал в Ярославском изоляторе.
Туда же отправили Н.П. Макарова — на восемь лет, но, по ходатайству Н.И. Вавилова, срок скостили тоже до пяти. К счастью, у него было железное здоровье. В 1935 году он был отправлен в ссылку, 12 лет работал плановиком-экономистом в совхозах Воронежской и Ростовской областей. В 1948 году стал преподавателем Ворошиловградского сельхозинститута, в 1956-м защитил докторскую диссертацию. Глубоким стариком смог вернуться в Москву. Умер в 1980 году, 93-х лет, так и не дождавшись официальной реабилитации[21].
Чаянов не был столь крепок. Последний тюремный год ему по болезни заменили ссылкой и под конвоем доставили в Алма-Ату. На работу определили в Казахский сельхозинститут. Он с жаром взялся за дело: читал лекции студентам, руководил научно-техническим сектором, за короткий срок многое успел. Через семь месяцев, не дав завершить учебный год, его уволили: общение опального профессора со студентами сочли опасным.
Определили в НИИ экономики сельского хозяйства Казахстана, где Чаянов написал книгу в соавторстве с замдиректора института С. Нусиновым. Книгу раздолбали в местной газете — от этого не смог уберечь и ничем не запятнанный соавтор.
С некоторыми коллегами у Чаянова завязались дружеские отношения, и однажды он пригласил их к себе на чай. Это сочли криминалом. Уволили. Следующим прибежищем для него стал Наркомзем Казахстана. Нарком оценил его познания и давал ответственные поручения. Недреманное око НКВД терпеть этого не могло. 17 марта 1937 года — новый арест.
Акт медицинского обследования, составленный через несколько дней, дает представление о его состоянии:
«У профессора Чаянова А.В. лицо несколько асимметричное — правая половина его несколько плоше и меньше левой <…>. Со стороны внутренних органов найдены явления микрокардиопатии: тоны сердца глухие, пульс 132 удара в минуту при нормальной температуре <…> зрачки сужены, вяло реагируют на свет <…> красный, с повышением дерматизм, дрожание в веках и вытянутых пальцах <…> повышение поверхностных и глубоких рефлексов». «Жалобы: головокружение, провалы памяти, упорная бессонница, боли в затылочной части головы». «Заключение: Чаянов страдает резко выраженной неврастенией на почве переутомления и начинающегося склероза мозговых сосудов»[22].
Сын Александра Васильевича имел возможность ознакомиться с материалами следствия по второму делу отца. Обнаружил таблицу, из которой видно, что на дневные и ночные допросы — каждый длился по многу часов — его водили 21 раз. Но в деле оказались протоколы только двух допросов. 19 протоколов либо были изъяты, либо вообще не составлялись. Второе мне представляется более вероятным: когда обвиняемый говорил не то, чего добивался следователь, показания на бумагу не заносились. Записано было признание в том, будто и в ссылке он установил связи с правой оппозицией (то есть с бухаринцами); что занимался вредительством; что готовил теракты. Через какие муки пришлось ему пройти, прежде чем он подписал этот протокол, можно только гадать.
3 октября Чаянов был приговорен к высшей мере социальной защиты, в тот же день расстрелян.
Так как процесс по делу ТКП не был открытым, то оно не имело такого громкого резонанса, как дело Промпартии или Меньшевистского центра. Но оно стало рекордным по другим показателям. Ни с одного дела умельцы ОГПУ-НКВД не сняли такого числа урожаев. В последующие годы дело ТКП вновь и вновь открывали, втягивая новые группы обвиняемых.
Сохранились десятки письменных ходатайств Н.И. Вавилова за арестованных, которых он лично знал. О том, как Николай Иванович относился к этим арестам, можно судить по доносу на него в ЦК ВКП(б) и лично Сталину вице-президента ВАСХНИЛ А.С. Бондаренко и парторга Климова. Они «посчитали долгом большевиков» сообщить, среди прочего, о том, что «когда ему [Вавилову] указали на безобразное положение филиала Всесоюзного Института Растениеводства в ДВК [дальневосточная станция ВИРа], он, рассвирепев, заявил, что, когда там были Соболев и Савич (вредители), то дела шли “блестяще” — “это были честные самоотверженные люди!” Не было случая, чтобы Вавилов о ком-либо из установленных вредителей (Таланов, Максимов, Левитский и др.) сказал, что они преступники. Этим он всегда мешал нам правильно направлять настроение массы научных работников. Окружен он постоянно самой подозрительной публикой»[23].
Н.И. Вавилов
В своих обращениях в ОГПУ Вавилов не мог ни «свирепеть», ни настаивать на невиновности арестованных: это было бы вмешательством в дела компетентных органов, чего никому не позволялось. Он мог только характеризовать арестованных как ценных научных работников и предлагать их использовать по основной специальности — не ради них самих, разумеется, а для пользы страны и народа. Благодаря его ходатайствам участь некоторых обвиняемых облегчалась, а непростое положение ходатая — усугублялось.
Через 10 лет после первой волны арестов по делу ТКП Николая Ивановича Вавилова сделают одним из главарей этой мифической партии. Следователь Хват предъявит ему уличающие показания бывших сотрудников и коллег. Кому-то из них его ходатайства спасли жизнь, другие были расстреляны, их кости истлели в необозначенных братских могилах. А показания, выбитые из них палачами, обрели бессмертие. Они содержались под грифом — хранить вечно! Ходатайства о смягчении участи «сообщников» в деле Вавилова станут отягчающими обстоятельствами.
Примечания
[1] См. Илья Герасимов. Душа человека переходного времени. Случай Александра Чаянова, 2008.
[2] Цит. по: О.В. Балашова, Т.М. Галиева. Семен Леонтьевич Маслов – ученый и политик
[3] По-видимому, вместо С.С. Маслова (1987-1945), тоже бывшего эсера, политэмигранта.
[4] Цит. по: О.В. Балашова, Т.М. Галиева. Семен Леонтьевич Маслов – ученый и политик.
[5] В.А. Чаянов. Жизнь и деятельность Александра Васильевича Чаянова, М. 2008. С. 104.
[6] Там же, С. 104. Письмо не датировано, но примерная дата узнается из содержания.
[7] Письмо А.В. Чаянова С.Н. Прокоповичу от 3.1.1923 // Цит. по: В.А. Чаянов. Ук. соч. С. 106.
[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 369.
[9] http://dovzhenko.kinoexpert.ru/index.asp?comm=5&kw=12476
[10]Юрий Тюрин. «АЛЬБИДУМ» ЕДИНСТВЕННЫЙ ФИЛЬМ ЧАЯНОВА. Литературная Россия (М.).- 1989, 29 сент., № 39 (1391), С. 22. Пер. в эл. вид Ю. Зубакин, 2004.
[11] Зиновьев Г. Манифест кулацкой партии // Большевик. М.: Правда, 1927, №13. С. 33-34.
[12] Цит. по: Виноградова И.Н. Опровержение критиков А.В. Чаянова, окрестивших его сторонником кулацко-капиталистического развития деревни, «Экономический журнал», 2002, № 2 (4).
[13] И.В. Сталин. К вопросам аграрной политики в СССР. “Правда” № 302, 22 декабря 1929; И.В. Сталин. Полное Собр. Соч., т. 12.
[14] Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 198–199. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. И.В. Сталин. Письмо В.М. Молотову (не ранее 23 августа 1930 года). Цит. по
[15] А.Ю. Саран. Дело «Трудовой крестьянской партии» в Центрально-Черноземной области.
[16] В.И. Ленин. ПСС, т. 38, С. 142
[17] И.В. Сталин. ПСС., Т. 12. О правом уклоне в ВКП(б): Речь на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в апреле 1929 г. (Стенограмма).
[18] Этот поразительный документ прислал мне М.Д. Голубовский, выражаю ему сердечную благодарность.
[19] Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. С. 198–199. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 5388. Цит. по
[20] Подробнее о Н.Н. Суханове см.: С. Резник. «Вместе или врозь?», 2005, С. 397-402.
[21] Т.А.Савинова. Н.П. Макаров – русский и советский экономист-аграрник.
[22] Цит. по: В.А. Чаянов. Жизнь и деятельность Александра Васильевича Чаянова, М. 2008, С. 66.
[23] «Суд палача: Николай Вавилов в застенках НКВД. Биографический очерк. Документы». Составители Я.Г. Рокитянский, Ю.Н. Вавилов, В.А. Гончаров. М., «Academia», 1999, С. 164.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer11-sreznik/
