(продолжение. Начало в №10/2016 - http://7iskusstv.com/2016/Nomer10/MIoffe1.php )
Глава 16
Очень важным элементом стиля жизни в Энн Аборе для нас было лето. Я преподавал обычно два семестра подряд: зимний и весенний, а после этого наступала передышка на четыре месяца. То есть не совсем на четыре месяца, а скорее на два или недель на шесть, — с начала мая по середину июля у меня, как правило, не было работы, а потом с конца июля по конец августа я преподавал шестинедельный курс интенсивного русского языка на уровне третьего года. Эта была отличная работа во всех отношениях, хотя и приходилось работать много.
Классы длились четыре часа в день. Студентов было в каждом классе человек пять-восемь. Первые два часа класса каждый день преподавал какой-нибудь профессор, обычно Титюник.
Последующие два часа были моими. Профессор обычно разжевывал грамматику, а мне доставалась самая конфетка — чтение, пересказ, сочинения, беседы. Эта программа требовала выдумки, творческого вдохновения, азарта. Программы не было. Все тексты для чтения мы выбирали сами. В какой-то очень незначительной степени я должен был согласовывать мои классы с тем, что делал Титюник в своих утренних. Если он, к примеру, отрабатывал возвратные глаголы, то я должен был задать студентам тему для сочинения с использованием оных или провести беседу, опять-таки используя эти глаголы. И постепенно это работало, въедалось, студенты начинали писать и говорить свободнее и свободнее, а некоторые просто на удивление плавно и гладко. Но и студенты, которые брали эти классы, были интересные, серьезные, усидчивые. Их можно было понять — для них уже начинал брезжить свет в конце туннеля, ибо, начиная изучение русского языка, в первые пару семестров кажется, что никто из горемычных в моем классе никогда не заговорит более или менее свободно на этом тарабарском, жутко трудном, капризном русском языке.
Так что вторая часть лета у меня была серьезно занята, а в первую мы с Соней уезжали в грандиозные трансконтинентальные путешествия по открытию Америки.
Этому способствовало еще то, что данные мне щедрым профессором Штольцем шесть недель летнего преподавания еще оплачивались вдвойне, то есть за них платили двойную ставку, по отношению к обычным семестровым ставкам. Конечно, я работал вдвое больше в течение этих недель — вместо одного часа в день — два часа. Это позволяло нам одалживать у родителей деньги на шесть недель путешествия, а потом, отработав летний семестр, расплачиваться.
К путешествиям мы готовились очень обстоятельно, изучая карты, журналы и книги, издаваемые Обществом национальной географии.
Во времена до интернета и смартфонов мы полностью зависели от книг-гидов, издаваемых этим обществом, которые давали доскональную информацию о местах, которые мы хотели посетить, включая информацию о шоссе, которыми рекомендовалось пользоваться, и отелях и кемпингах, где можно было остановиться; ресторанах, в которых они рекомендовали питаться; о переправах, мостах, тропах, климате, и даже одежде, которую рекомендовали взять с собой. Там же давались описания достопримечательностей, цены на билеты для посещения и телефонные номера для приобретения билетов или резервирования мест в отелях или кемпингах.
Машина у нас была страшно примитивная и неказистая, известная как самая уродливая машина, когда-либо выпускавшаяся американской автомобильной промышленностью, а таковых было немало.
Это был четырех-пятилетней давности Шевроле Сайтейшн — пятидверный (под пятой имеется в виду задняя наклонная дверь багажника) и четырехцилиндровый, темно-вишневого цвета, похожий с виду на гиену или собаку со сломанной спиной.
В этой машине не было никаких элементов роскоши или даже удобства: ни тебе автоматически открывающихся окон, ни стерео, ни даже аэрокондиционера, который в жарком климате большинства американских штатов совершенно необходим. Зато четыре имевшихся цилиндра были огромными, машина поэтому ходила очень быстро и обладала большой проходимостью и мощью — могла тянуть за собой прицеп и везти в чрезвычайно вместительном чреве огромное количество утвари и снаряжения, требующихся нам в пути. А требовалось нам в пути очень много всего, ибо по бедности мы не могли позволить себе стоять в отелях и ночевали в кемпингах, а подобная ночевка требовала соответствующего оборудования. Плюс наши путешествия лежали через самые разные климатические пояса от степей и лесов Центрального Запада до ледяных перевалов Скалистых или Каскадных гор, до дождевых лесов северо-запада, до пустынь Аризоны и Юты, до комариных и жарких субтропиков Флориды и Луизианы.
Мы изначально решили купить для этих путешествий небольшой прицеп — домик на колесах, известный в Европе под названием «караван». Караваны обычно делаются либо цельными — с «твердыми» алюминиевыми стенками и крышей, либо раскладными — с металлической крышей и полом, но стенками либо наполовину, либо полностью сделанными из брезента.
Этот последний вариант — так называемый поп-уп кемпер или трейлер — мы и решили приобрести, ибо «цельные» кааваны были слишком громоздкими и тяжелыми. Мы просмотрели множество объявлений в газетах, предлагающих подобного рода бывшие в употреблении кемперы.
Наш бюджет был крошечный — в лучшем случае мы могли позволить себе потратить на кемпер не больше чем 500 долларов и скоро поняли, что много за эти деньги не купишь. И почти в каждом случае, когда мы приезжали к кому-нибудь на дом посмотреть выставленный на продажу кемпер, мы убеждались что с ним что-либо очень серьезно не в порядке: то он просто почти разваливался от ветхости, или был жутко грязен внутри, либо у него была очень серьезная и дорогостоящая поломка, типа — треснувшая колесная ось, так что покупка была невозможна.
Мы уже было начали отчаиваться, как наткнулись на объявление, сообщающее о продающемся прямо у нас в Энн-Арборе маленьком, легком кемпере бельгийского производства. Цена была подходящая — 400 долларов, — не слишком мало, но и не превышающая наши возможности.
Мы нашли по карте требующийся адрес и во дворе симпатичного нового дома на зеленой тенистой улице увидели небольшой ящик размерами 6,5 на 5 футов, покоящийся на двух небольших колесах. Хозяином его, вышедшим встретить нас из дома, оказался молодой чех, — как и мы, недавний эмигрант, компьютерщик по профессии.
Кемпер оказался совсем необычным для нас по конструкции: обычные открывались как коробки, то есть металлическая крыша поднималась вверх на четырехугловых подпорках, а стены, полностью состоящие из брезента, свешивались от крыши до пола.
Спальные места выдвигались в стороны и нависали над землей, тоже поддерживаемые подпорками и защищенные брезентовыми стенами, в которых открывались, как в палатках, окна на молнии с прозрачным пластиком вместо стекла и сетками от мошкары. Это была неплохая конструкция, очень популярная, но сбор такого кемпера требовал некоторых усилий и времени.
Тот же, который нам показал молодой чех, сильно отличался по конструкции: ящик кемпера открывался, как книга, и крыша его в перевернутом состоянии становилась полом, а часть, покоящаяся на колесах, становилась широкой и просторной постелью, и по мере открытия ящика из него выскакивала самооткрывающаяся палатка из красочного полосатого материала с двойной непромокаемой крышей и тоже окнами на молниях с комариными сетками, но без пластика, хотя и с занавесками.
На полу, которым служила перевёрнутая крыша, было достаточно места для небольшого складного стола, двух складных кресел и, если надо, то для обогревателя и для небольшой двухкомфорочной походной газовой плиты.
Тут ничего не могло быть встроено в стены и пол, как это было в более традиционных кемперах в отношении кухонных шкафчиков, плиты, холодильника, но этот фургончик собирался и укладывался назад в считанные минуты, и для нас эта его мобильность казалась очень важным фактором.
Сонин отец — Сэм, эксцентрик и мастер на все руки, помог мне оббить крышу/пол нашего кемпера пластинами блестящего алюминия, что сделало всю конструкцию более крепкой и непромокаемой, а также придало ей интересный и экстравагантный вид.
К этой сверкающей крыше/полу мы приторочивали ремнями и эластичными шнурами нашу складную мебель: столик, два кресла, и торбы с другой утварью: двухкомфорочной газовой плиткой, газовыми фонарями, газовым и электрическим обогревателями.
В огромный багажник же машины укладывались продукты, ящик для льда, белье и пуховые спальные мешки, подушки и сумки с обувью и одеждой. При всей нашей бедности мы старались путешествовать с наибольшим кофортом и отчасти это получалось.
В кемпингах, конечно, главным неудобством было то, что надо было шлепать, даже посреди ночи, в туалет, который мог быть не близко, и опять-таки приходилось там мыться в коммунальном душе.
Но к этому мы давольно быстро привыкли, и также научились, если наш кемпер стоял на отшибе или в кустах и был скрыт от чужих глаз, писать по ночам по соседству с кемпером без всякого туалета. Это, конечно, не всегда было возможно — некоторые противные и неуютные кемпинги ставили кемперы гостей почти впритык один к одному и в них особенно было не расписаться. Но, как правило, мы в таких кемпингах не задерживались и всегда искали уютные, романтические стоянки для нашего каравана с красивым видом или, во всяком случае, с местом, уединенным и отгороженным от чужих глаз деревьями или ландшафтом.
По утрам после омовения мы готовили себе на электрической (если в кемпинге было электричество) или газовой плитке простой, но вкусный завтрак: яйца, геркулесовую кашу, японские макароны «рамен», салат из помидоров и огурцов. Надо сказать, что наш путь часто лежал через штаты с замечательными фермерскими хозяйствами и придорожными базарчиками, где нам удавалось отовариться свежайшими овощами, органическими яйцами прямо из под кур с замечательными ярко-оранжевыми желтками, вкуснейшим творогом, сырами, хлебом. Вся эта региональная еда из фермерских продуктов была большим и очень приятным аспектом наших путешествий.
Со временем выяснилось также, какова была идеологическая подоплека наших путешествий, или их «сверхзадача», имевшаяся у нас, помимо интереса увидеть замечательные природные красоты нашей новой страны. А «сверхзадача» эта была вот в чем: постепенно стало очевидным, что мы не только ездим везде и глазеем, но находимся в очень серьезных и доскональных поисках: поисках того региона Америки и, возможно, того города, где мы бы захотели со временем, по окончанию учебы, поселиться. Эта была огромная задача и мы подошли к ней очень ответственно и досконально, ибо до того времени, после первых пяти лет в Америке, мы пока не знали где жить.
То есть лучшим местом для жизни, какое мы знали, был Нью-Йорк. И он, конечно, во многих отношениях навсегда остался таковым. Но после этого мы посетили и Бостон, и Детройт, и Чикаго, и Кливленд, и Майами, и Атланту и многие другие города и, в основном, они оставили у нас удручающее впечатление, как места с со страшными трущобными полудохлыми даунтаунами, где надо жить в унылой однообразной скучной субурбии.
Субурбию мы терпеть не могли. Нам были нужны улицы, где люди ходят, где магазины и кафе обрамляют тротуары, с городским транспортом и ночной жизнью. То есть, видимо, мы пытались найти в Америке нечто, хотя бы отдаленно напоминающее любимые города нашего детства: для меня — Ригу, для Сони — Ленинград.
Мы скоро поняли, что городов, похожих на города старого мира, мы, скорее всего, в Америке не найдем, и потому мы решили искать нечто типично американское, но по-прежнему по-своему уютное, несущее в себе хотя бы элементы тех городов, которые мы потеряли… С таким подходом было проще и мы оценили в результате и Бостон, и Сан-Франциско, и Портланд (штат Орегон), и Сиэтл (штат Вашингтон). Но в результате, в конце концов, мы остановились на Вашингтоне Ди Си. Это было непростое решение. Вашингтон конца 80-х и начала 90-х, когда мы это решение сделали, сильно отличался от роскошного супердорогого сверкающего мегаполиса, каким он стал теперь. Когда мы переехали из Энн-Арбора в Вашингтон в 1991 году, в столице Америки не было ни одного, я повторяю «ни одного!!!!» кафе, где можно было выпить эспрессо или капучино! То есть в самом фешенебельном районе Вашингтона, в Джорджтауне, было одно ливанское кафе, где можно было выпить капучино где-то до четырех часов дня. А потом оно закрывалось… Такая ситуация с кафе говорит о городе все, что о нем нужно знать.
Но в то же время Вашингтон стал нашим выбором и не только потому, что Соня получила там работу в Библиотеке Конгресса, но и потому, что в Вашингтоне была и есть архитектура нам знакомых и любимых нами стилей — бозарт, арт деко, викторианской и модернистской архитектуры. Вашингтон, кроме того, оснащен красивым, хотя не очень хорошо функционирующим метро, и, кроме того, он вполне пригоден для пешеходов, а для нас возможность передвигаться на своих двоих по городу была одним из главных критериев его пригодности для жизни.
Кроме того, как ни странно, в те времена еще Вашингтон не был особенно дорог, цены на жилье в нем были вполовину, если не меньше от манхэттенских…
Вашингтом в те годы, конечно, был небезапасен и даже очень небезапасен. Одно время в 80-е годы он вообще считался столицей страны по убийствам. Кроме того, Вашингтон был, да и по-прежнему есть город глубоко сегрегированный по расовому признаку. И это вдобавок к сегрегации по классовому признаку.
Для меня расовая сегрегация, расовые трения, расовый дискомфорт являются и являлись самым грустным и гнусным аспектом американского существования. Это постоянно и повсеместно бросается в глаза и отравляет существование. А в Вашингтоне, в городе, который по сути состоит из двух отдельных городов — черного и белого, это особенно ранит и бросается в глаза. То есть тут налицо как бы два города: фешенебельный город для богатых белых с безопасными улицами, бутиками, уютными кафе, знаменитыми ресторанами, галереями, театрами, концертными залами, с красивой архитектурой и ухоженными парками, — и этому городу белых как бы противостоит ужасный, разгромленный, пыльный, неуютный город, город без сервисов, город без городской жизни, город руин, выбитых окон, полусожженных домов, город, пораженный преступностью, бессмысленным насилием, наркотиками, алкоголизмом, безотцовщиной, бедностью и психическими болезнями.
Почему это так — можно долго спорить, но стыдно то, что даже сейчас, во второй декаде 21-го века, после двух сроков правления черного Президента, эта сегрегация, это ужасающее разделение, влекущее за собой озлобление и взаимное неприятие, по-прежнему существует…
Так и существуют щека к щеке два города, делающие вид, что они не замечают взаимного существования. То есть белые делают вид, что все замечательно и даже не представляют, что происходит за незримой стеной, разделяющей Вашингтон на две половины, а черные на своей половине убивают друг друга и испытывают почти нескрываемую ненависть к зажравшимся, самодовольным, живущим как на облаке белым. И потому время от времени черный гнев и ненависть наносят удары по белому соседу, который, как всегда, предпочитает прикидываться, что ничего не замечает и лишь увеличивает и без того немалый контингент полицейской охраны, и увеличивает цены на недвижимость, чтобы сделать город как можно более недоступным для нежелательных элементов. Только со временем таким нежелательным элементом становятся и такие небогатые представители американской интеллигенции, как моя жена и я, и это при двух очень приличных профессиональных зарплатах…
Кроме Вашингтона, мы очень серьезно рассматривали для переезда еще и знаменитые маленькие города Америки. Тут есть такая категория городков совсем небольших, от 30 до 100 тысяч населения, которые отличаются чрезвычайным очарованием и уютом и дают тебе возможность наслаждаться прелестями городской жизни в безопасном и элегантном контексте в пределах маленького масштаба. Городки эти, как правило, дорогие, и белые люди живут там не потому, что их туда привела работа, а потому, что они могут и хотят там жить. Это, как правило, либо люди просто богатые, которым там нравится жить, либо люди творческих профессий, которые достигли определенного успеха, и их творчество приносит им доход, позволяющий им жить в подобного рода городках. Тут и писатели, и художники, и дизайнеры, и компьютерщики, и музыканты и архитекторы, плюс еще и галерейщики, повара и, конечно, застройщики. Ну и, конечно, опять-таки небогатая интеллигенция типа нас — учителя, библиотекари, кураторы.
К подобного рода городкам относятся, конечно, и знаменитые американские университетские городки типа нашего же Энн-Арбора. Но притягательность университетского города понятна, она как бы дана, а те городки, которые я имею здесь в виду, обычно не зависят в своей прелести от присутствия в них большого и знаменитого университета, с его притягательностью и культурными и экономическими ресурсами.
Среди городков, которые я имею в виду некоторые, конечно, имеют в себе или поблизости известные университеты, но, как правило, это не то, что «делает» их прелесть.
Таковыми городками являются Провинстаун на мысе Кейп-Кот в штате Массачуссетс, Бурлингтон — столица штата Вермонт, Портсмут в штате Нью-Хемпшир, Портланд в штате Мейн, Вудсток в штате Нью-Йорк, Люис в штате Делавер, Анаполис и Фредерик в штате Мэриленд, Шарлотсвиль и Стентон в штате Виргиния, Ашвиль в Северной Каролине, Чарльстон в Южной Каролине, Саванна в Джорджии, во Флориде — старейший североамериканский город Сант-Августин, и один из самых очаровательнх, в котором долгие годы жил Хе Ки Уест на острове всего в 90 милях от Кубы. А дальше на запад в одному из самых милых моему сердцу штатов (Навая Мексика) находится самый милый моему сердцу город — второй по древности в Америке — блестящий и неповторимый Санта Фе, город белых и терракотовых испанских мазанок с красными черепичными крышами, город с самым большим скоплением картинных галлерей после Нью-Йорка, город индейцев, мексиканцев и белых знаменитостей, город музеев мирового класса, город художников и музыкантов со своей знаменитой оперой, замечательных кафе и отелей, город, который иначе как «конфетка для глаз» не назовешь. И я бы там жил, …если бы средства и профессия позволяли бы…
Но я что-то тут размечтался, типа если бы да кабы… Мне уже везет хотя бы потому, что я достаточно регулярно езжу в Санта Фе.
Итак назад, к нашим трансамериканским путешествиям 80-х годов!
Безопасность во время нашего передвижения по американским дорогам была одной из важнейших тем, которую мы, по мере возможности, пытались решить. Дело в том, что в те годы, да и поныне, автомобильные путешествия по Америке не являются совершенно безопасным мероприятием. То есть, конечно, это все относительно, и мы это понимали: в целом, если придерживаться проторенных дорог, стоять в людных местах и посещать места, привычные к туризму, то опасность встречи с насилием, с насильственным нападением невелика. Она в Америке несравнимо меньше, чем, скажем, в России, даже в советской России. Но в местах удаленных, непривычных к туристам, и, особенно, к иностранцам, можно нарваться и нарваться круто, как в каком-нибудь страшном кино. Поэтому, сознавая нашу физическую слабость и незащищенность, мы решили вооружиться.
Единственным положительным элементом, который я вынес после полугодичного образования на советской военной кафедре в моем Латвийском государственном Университете, где я учился на факультете славянской филологии, было мое умение стрелять. По всем остальным параметрам я, конечно, военную кафедру провалил: и «стрыться товарыщчь-студент Иоффе» отказывался, и «на леву, на праву» не понимал как разворачиваться, и маршировал не в такт, и в униформе выглядел так, что офицеры плакали и плевались, но как доходило до оружия «товарыщчь-студент Иоффе» из гадчайшего утенка превращался в стройного лебедя: и автомат Калашникова он умел разобрать за секунды, и пистолетом его руки ловко орудовали, умели все правильно передернуть, вставить, нажать. А уж на стрельбище он просто поражал офицеров, да и коллег-студентов, которые от него уж совсем не ожидали увидеть никаких проявлений боевого мастерства.
Но нет! Каким-то наитием у меня было чутье к оружию, — в целом неловкий и нескладный по жизни, с оружием я обращался свободно и умело, интуитивно понимая как его удобнее держать и обслуживать с наименьшими усилиями и с наибольшим успехом. Поэтому на стрельбище я был как дома, знал как держать мелкокалиберную винтовку, как заряжать, как целиться, когда задерживать дыхание, как плавно и мягко спускать курок.
Моя стрельба по мишеням из мелкашки особенно прославилась своей «кучностью», за кою я был не раз хвален офицерами. А «кучность» — это дело важное, она означала, что одиночный удачный выстрел в десятку или девятку не был случайным, означала, что я действительно правильно целился и стрелял. Возможно даже, у меня к стрельбе был талант. Не знаю, особенно я это после военной кафедры не проверял. Но иногда в Америке, оказавшись на стрельбище, я и по сей день поражаю стреляющих по соседству из своих дорогущих охотничьих винтовок американских жлобов моей… «кучностью!»
«Где ты научился так стрелять, чувак? — спрашивают меня обалдевшие от моей «кучности» жлобы.
«В советской армии!», — гордо отвечаю я.
«Во чувак!», — одобряют меня жлобы.
Так, чтобы защищаться от тех же жлобов, которые могут напасть на нас где-нибудь в глубинке Америки, мы решили купить винтовку. Так как у нас еще не было гражданства, а только «зеленая карточка — вид на жительство в США — мы не могли по закону купить себе пистолет или револьвер. Не гражданам Америки короткоствольное оружие не полагается. А длинноствольное: хоть охотничью двустволку, хоть боевую винтовку, хоть тот же автомат Калашникова, только сделанный в Китае — покупай хоть целый вагон, хоть по винтовке в месяц, если есть такая нужда.
В нашем штате Мичиган с этим было особенно просто — оружие покупали тут и в спортивных магазинах, и в универмагах, и в специализированных магазинах по продаже охотничьего инвентаря. И для покупки требовалось только показать автомобильные права, как свидетельство резиденства в нашем штате. Эта простота покупки смертельного оружия меня умиляла, как умиляли и некоторые ограничения на определенные типы оружия: так, нельзя было приобрести оружие, стреляющее автоматически, то есть полностью автоматически — очередями. Оружие, стреляющее полуавтоматически: один нажим курка — один выстрел без без передергивания затвора продавалось свободно.
Военное оружие тоже, вплоть до снайперских винтовок на штативах. Боевые американские автоматические винтовки и карабины типа тех, с какими солдаты воевали во Вьетнаме, в Корее, во Вторую мировую войну, да и в Первую тоже, стояли в оружейных магазинах стенами, но все они были переделаны на полуавтоматическую манеру стрельбы. Переделать их назад на автоматическую манеру тоже было возможно, но для этого требовалось специальное оборудование и умение, и, кроме того, как нам сообщили в магазине «Старого Хэнка», где мы отоваривались оружием, такая переделка собственно говоря является преступлением, если кто из властей узнает конечно…
Цены на оружие были в целом невысокие: новую полуавтоматическую мелкокалиберную винтовку можно было купить долларов за 90 или 120, в зависимости от фирмы и отделки. Красивая охотничья винтовка для убоя оленей фирмы Ремингтон стоила долларов 350, а уж совсем красивая с резным прикладом из орехового дерева и инкрустацией шла долларов за 750. Новая боевая винтовка типа прославившейся во Вьетнаме М-16 стоила где-то 1500. Подержанную можно было купить долларов за 900.
Выбор был огромный, но средства нашу были ограниченны, и мы хотели найти винтовку, которая и выглядела бы интересно, и несла в себе какие-либо литературно-кинематографические аллюзии, и имела хорошую убойную силу, плюс магазин на 5-7 пуль, чтобы не перезаряжать все время (во время нападения, конечно).
Надо сказать, что я с детства был фанатом фильмов про старого Шатрхенда, где красивый югослав Гойко Митич играл благороднейшего из всех индейцев — вождя племени Апачи по имени Винету, или Зоркий Сокол (не уверен, впрочем, что это один и тот же персонаж). Он всегда был вооружен винтовкой Винчестер, потому что индейцы предпочитали длинноствольное оружие ковбойским револьверам типа системы Кольта или Смит-Уессона. Винтовка эта на экране выглядела как-то странно: у нее вроде как было два ствола один под другим, была она многозарядной, и перезаряжалась путем передергивания рычага, находящегося внизу затвора, причем рычаг этот имел округлую или скорее овальную форму. Как это все работало в кино — было совершенно непонятно, но понятно было, что эта винтовка героев Дикого Запада, окруженная ореолом тайны и героизма. Особенно, помнится, меня потрясла эта винтовка в последнем фильме про Зоркого Сокола под названием «Белые Волки», где «белые волки», то есть бессердечные и жадные капиталисты, стремящиеся завладеть природными богатствами на земле индейцев, в конце фильма убивают героического индейца. Он попал в западню и, сидя на крыше дома, отстреливается из своего великолепного винчестера, в какой-то момент его рука двигается к поясу-патронташу и находит, что там всего осталось две-три пули, он достает их и не глядя, умелыми руками вставляет в затвор, надавливая приемный клапан и передернув округлый рычаг, и потом бросается в последний бой, где трагически гибнет…
Вот такую точно винтовку именно я и хотел! С такими точно двумя стволами и рычагом-левером.
В магазине «Старого Хэнка» старый Хэнк — толстый бородатый дед в джинсовом комбинезоне и красно-черной клетчатой бейсбольной кепке — то есть подлинный жлоб и по обличаю, и по профессии и его сын «молодой Хэнк» (они оба действительно были Хэнки) показали нам с Соней модель винтовки Винчестер калибра 30/30, и это была действительно винтовка Зоркого Сокола, совершенно как в кино. Оказалось, что два ствола были не два ствола вовсе, а ствол был один, другая трубка расположенная под стволом той же длины и диаметра, что и ствол, была, оказывается, магазином, куда вставлялись запасные патроны, и перезаряжалась винтовка путем передергивания рычага-левера, каковое действие одновременно выкидывало использованную гильзу и досылало патрон, двигаемый из магазина пружиной, — в ствол. Система была простая и очень хорошо отработанная. Такая винтовка при самом минимальном уходе — чистке и смазке — должна была служить без помех. Хэнки объяснили нам, что калибр 30/30 — это стандартный калибр для охоты на оленей, ну и, если надо, — и на лосей. Это достаточно мощная винтовка, стреляющая на большое расстояние, отличающаяся меткостью и легкостью. Магазин брал шесть патронов и седьмой досылался в затвор.
Хэнки пояснили, что то, что я видел в фильме, было явно другой моделью Винчестера, рассчитанной на короткие револьверные патроны, поэтому Зоркий Сокол мог нафаршировать свою винтовку, наверное, 15-20 патронами и стрелял часами без перезарядки. Патроны предлагаемой нам винтовки были куда длиннее и их входило только шесть в магазин. На вопрос — хороша ли эта винтовка для самозащиты, ну, скажем, в доме, Хэнки мне честно сказали, что Винчестер намного более мощное оружие, чем требуется для подобных нужд — пуля, выпущенная из него, скорее всего может прошить все стены дома и еще задеть какого-нибудь прохожего на улице. То есть, конечно, винтовка выполнит свое назначение и «убьет насмерть» кого полагается, как сказал старый Хэнк, но это оружие для стрельбы по удаленным мишеням, а для близкого боя лучше приобрести ружье-дробовик, вот это лучшее для защиты жилища, пояснил он: «проделает в чуваке дырку величиной с тарелку», если использовать пустую пулю дум-дум, а если дробью, то «превратит его в розовый фарш». Он показал нам рекомендуемую для защиты дома модель — ружье Мозберг 12-го калибра: патроны в него входили величиной с полбанана. Мозберг мне очень понравился тоже, но был за пределами нашего бюджета, — стоил около 300 долларов. Ну и к тому же он не вызывал никаких романтических ассоциаций и покупка его была бы чисто технической. За подержанный Вичестер, который мы облюбовали, старый Хэнк просил 160 долларов, плюс мы купили две коробки патронов по 10 долларов каждая и тем самым потратили весь наш бюджет, но зато у нас было 30 новеньких блестящих в своих медных гильзах патронов, которых, мы считали, хватило бы нам на обычный бой.
Добряк старый Хэнк растрогался узнав, что это первое оружие, свободно приобретенное нами — эмигрантами из СССР, в свободном мире и подарил нам чехол для винтовки, а молодой Хэнк, узнав, что мы из Раши (технически я был совсем не из Раши, а из Латвии, но мы обычно предпочитали не объяснять такие политико-географические сложности), заглянул под прилавок и достал оттуда, как некую потаенную ценность, «настоящий русский автомат Калашникова, а не китайскую подделку» и гордо показал нам как реликвию. А потом снял со стены почетно висевшую там допотопного вида винтовку, очень мне напоминавшую русскую «трехлинейку» времен Первой мировой войны. Так и оказалось, что это была настоящая винтовка Мусина, которой молодой Хэнк очень гордился и не мог сдержаться похвастаться ей «настоящим русским, которые смогут оценить» его драгоценный коллекционный экземпляр. И мы оценили, любуясь на знакомое с детства оружие в магазине Старого Хэнка в городке, названном в честь греческого повстанца 19-го века Ипсиланти, среди населенных жлобами полей и лесов нижнего Мичигана…
Винтовка наша, запакованная в подаренный Хэнком чехол, проездила с нами, лежа в машине с правой стороны под дверью, где для нее было достаточно места, по 47 штатам Америки. Мы не побывали только на Аляске, Гаваях и в Штате Арканзас, который мы как-то пропустили, проезжая, и не раз, мимо через соседние штаты.
По договоренности с Соней, которая, тоже хорошо стреляя, все же несколько побаивалась огнестрельного оружия, мы решили, что винтовку мы будем возить с собой незаряженной и заряжать в случае необходимости. Я, конечно, понимал, что это иррационально, и что незаряженная винтовка в случае внезапной опасности — это полная погибель, но согласился, хотя согласился скорее потому, что где-то слышал, что возить в машине заряженное оружие против закона. Потом, правда, оказалось, что вообще транспортировка оружия из штата в штат — дело весьма нелегальное, и что в целом, путешествуя с нашим Винчестером, мы, наверное, понарушали законов, как и местных, так и федеральных. Но перед лицом большей опасности, которую представляли собой потенциально нам угрожающие американские жлобы, это было, как нам казалось, допустимым риском.
Постепенно, конечно, винтовка наша была заряжена, и в дальнейшем уже ездила с нами, полная пуль, нарушая еще большее количество законов.
Вот при каких обстоятельствах нам пришлось зарядить наш Винчестер.
Наше первое трансконтинентальное путешествие по открытию Америки, состоявшееся летом 1984 года, началось в Чикаго, где в аэропорту Охара мы с Соней встретили нашего лучшего Нью-Йорского друга Яшу Стрижевского, талантливого инженера родом из Киева, человека, с которым мы буквально сроднились за годы жизни в Нью-Йорке, а впоследствии он действительно стал моим родственником через брак, женившись в начале 90-х годов на сестре жены моего дяди Бориса, Нью-Йоркского архитектора. Яша был большой, мягкий, добрый, с отличным чувством юмора и глубокой интуицией. Мы с Соней оба его очень любили и были рады, что он присоединился к нам на первые две недели путешествия. Эти первые две недели пролегали из Чикаго на север вдоль западного берега грандиозного озера Мичиган с его лазурной водой и живописными берегами до городов-близнецов Миниаполиса и Сент-Пола, оттуда круто на запад: мы пересекли начало легендарной Миссисипи в очень живописном месте, ибо река тут течет по просторной зеленой равнине, но, едва миновав ее, сразу за мостом берег резко вздымается, наверное, метров на 300 перпендикулярно вверх отвесными утесами и дорога тоже устремляется винтом вверх и когда, наконец, подъем заканчивается, то ты обнаруживаешь себя, как в каком-нибудь Волшебнике Изумрудного города, в новом пространстве, на плоскости невероятно обширного высокогорного плато, которое будет простираться от этих утесов над Миссисипи до Скалистых гор в штате Вайоминг. Дорога лежит прямо на запад и такое ощущение, что она медленно, чуть заметно карабкается вверх, что плато, по которому она пролегает, постепенно поднимается все выше, пока не приблизится к вершинам гор, вздымающихся из него в конце пути.
Дорога пролегает через те края, которые Фенимор Купер описал в своем романе «Прерия»: плато, действительно, является прерией, оно покрыто высокими колышащимися травами, здесь еще весьма душно, но пространство открыто ветрам, что создает очень холодный зимний климат. Странным образом каждый раз, сходя с шоссе на местную дорогу, мы почему-то сразу же двигались круто вниз, среди утесов по винтовым дорогам, и как бы спускались с верхнего открытого травянистого плато в нижние его уровни, где росли большие деревья, протекали реки, плескались озера и находились деревушки и городки. Мы словно опять попадали в другой мир, мало похожий на мир верхней равнины, где было не много деревьев и почти не было видно поселений.
Ночью мы отыскивали на карте кемпинг, сходили с дороги в поисках его, и найдя, располагались в нем, раскрывали наш кемпер, устраивали постель на троих, что вполне было реально на широкой кровати нашего кемпера, готовили ужин на наших плитках, и, разлегшись в мягких спальных мешках внутри каравана, курили перед сном марихуану, и, беседуя, отдыхали от дороги и впечатлений дня.
Надо сказать, что до марихуаны мы не были особыми любителями, но, отдавая должное либеральной традиции Энн Арбора, где за курение марихуаны в публичных местах всего- навсего полагался штраф в пять долларов, мы считали своим долгом потреблять это зелье. Я бы, честно скажем, предпочел бы алкоголь, но в те времена я не мог пить по состоянию здоровья, а Соня и Яша придерживались трезвости из солидарности со мной. Так что нашей усладой была марихуана, купленная в Энн-Арборе у приятеля-аспиранта по истории канадского украинца по имени Тарас, который снабжал нас недорогой, но высококачественной травой. С Тарасом мы познакомились на очередной вечеринке у Титюника, и вполне возможно было, что он снабжал и нашего привередливого мэтра подобной же травой. При мне, однако, Титюник никогда не курил, что не значило, что он этого не делал никогда. При мне и со мной он, конечно, пил, и часто пил много и с сознанием дела.
На второй день путешествия в центре бескрайнего штата Миннесота, недалеко от малюсенького городка под названием Джексон, с нами произошла неприятность: у нашего кемпера внезапно отвалилось колесо! То есть сперва что-то сзади загромыхало и кемпер несколько наклонился и завибрировал, но продолжал двигаться еще несколько миль, пока мы искали какую-нибудь стоянку на шоссе, чтобы сойти с него и проверить что происходит.
Когда же мы, наконец, остановились на стоянке, кемпер еще более накренился, мы с Яшей его потыкали ногами, потрясли, и он вдруг совсем осел на одну сторону, — мы заглянули под него и, к нашему великому удивлению, увидели, что правое колесо (где был наклон) не стоит вертикально, как ему бы и полагалось, а лежит почти плашмя на земле, хотя и прикреплено каким-то образом к изогнутой в дугу оси…
Зрелище было грустное, если не сказать катастрофическое. Мы были посреди какой-то глуши. Запчасти к такого типа трейлерам тут, да и пожалуй нигде в Америке, не существовали. Что делать, как продолжать путешествие? Тем более, что Яшины дни были расписаны и через две недели мы должны были доставить его в аэропорт в Денвере (Колорадо), для отлета назад в Нью-Йорк. А до этого нам надо было посетить разные другие штаты и достопримечательности. Кроме того, худшего времени, чтобы подобная поломка произошла, себе невозможно представить было: это было 3 июля, а 4 июля — национальный праздник Америки — День независимости, а тут уж точно никто не будет работать и чинить наш гребаный иностранный кемпер.
Времена, конечно, это были далекие, дремучие и темные, ни тебе никаких сотовых или смартфонов еще не было и в помине. А куда-то надо звонить, вызывать какую-то помощь…
На стоянке была телефонная будка. Там на шнуре висела местная телефонная книга для городка Джексон и окрестностей. Звоним в автошопы, а на дворе 4 часа дня … перед праздником… Полное отчаяние!
Все молчат. Оставьте сообщение… А кому? Зачем?
И вдруг некий дамский голос отвечает на звонок: «Где вы застряли? Что случилось? Ждите — мы присылаем трак, будет приблизительно через полчаса».
Мы переглянулись, — типа что-то уж очень спокойно и уверенно звучала дама, и уж очень простым казалось, что кто-то откуда-то почему-то приедет-таки к нам на помощь. Мы уже думали бросить кемпер на стоянке и продолжать путь, перенеся вещи в машину, и купив где-нибудь по дороге большую палатку и матрасы для ночлега.
Через полчаса действительно приехал огромный красивый грузовик, весь расписанный, в мигающих лампочках и никеле и на кабине было написано огромными буквами: Аварийный Джексон. Из кабины вылез очень пожилой дяденька, наверное лет около 80, и подошел к нам. Говорил он с местным деревенским прононсом, но прекрасно понимал наш акцент, был приветлив, но сдержан, как бывают белые люди англо-саксонских кровей, знающие себе цену. Он заглянул под наш кемпер, удивился нашему колесу, еще больше удивился тому, что мы не потеряли его на шоссе. Затем он подогнал задом к кемперу свой грузовик, а кузов его грузовика представлял собой открытую платформу с краном. К крану он цепью присоединил наш злопоучный кемпер, накренил кузов и кран, вращая лебедкой, затащил наш кемпер на платформу. Достигнув вершины платформы, наше колесо, болтающееся на ниточке, прикрепленной к сломанной оси, совсем отвалилось. Пожилой господин взял колесо в руки, осмотрел отверстие, где крепилась ось, осмотел саму ось, всю искореженную, стертую отчасти и покачал головой в недоумении. Он поинтересовался откуда мы и куда держим путь, но тоже сдержанно, не проявляя особого любопытства. Наши причитания о том, что у нас рушится отпуск и что мы движимы особым расписанием он, казалось, совсем пропустил мимо ушей.
— Я отвезу это к себе в гараж, — сказал он, — и посмотрю что можно сделать. Похоже, что ваша ось вышла из строя.., — сказал он, усаживаясь за руль своего грузовика.
Он порекомендовал нам мотель, где остановиться в городке, ресторан, где можно было поужинать, дал нам визитку со своим телефоном и сказал, что позвонит нам завтра, до 11 утра, и уехал с нашим кособоким кемпером, грустно лежащем на платформе его шикарного грузовика.
Огорченные, не представляя себе что можно сделать, чтобы помочь нашему кемперу и спасти наше путешествие, мы задвинулись в очень простой, очень дешевый и очень чистый мотель, который, видимо, находился на главной улице городка Джексон. Мотель назывался Джексон-мотель, а около него совсем рядом располагался ресторан под названием Джексон-ресторан, открытый 24 часа в день и угощавший замечательной деревенской американской едой: типа открытый сэндвич с мясом жареной индейки с картофельным пюре, под белым соусом, и с хлебной начинкой и клюквенным джемом.
За обедом официантка спросила нас, что мы тут делаем и откуда мы. Мы уныло поведали ей нашу историю. Она спросила : «Так вас кто подобрал? Мистер Джексон?»
— Это пожилой такой господин с огромным грузовиком? — спросили мы.
— Ну да, — ответила официантка — он самый. Вы в хороших руках. Он что-нибудь придумает, чтобы починить ваш кемпер».
Мы, конечно, сомневались, но из вежливости выразили надежду.
— А что, — спросил любопытный Яша, — мотель и ресторан называются в честь мистера Джексона?
— Да, — ответила официантка, — они ему принадлежат. Как, собственно, и почти все в городе принадлежит его семье».
Быстро соображающий Яша спросил:
— А город тоже называется в его честь?
— Не знаю, — ответила официантка, — скорее всего это совпадение…
Наутро сидим мы перед мотелем на терассе и пьем кофе, купленный в Джексон-ресторане, и думаем о том, как нам в дальнейшем организовать продолжение путешествия без кемпера. Часов в десять утра внезапно слышим у нас в номере телефонный звонок. Я поднимаю тубку и слышу: «Это Стив, Стив Джексон, я сейчас подъеду за вами в мотель — ваш кемпер готов, вы можете его забирать и продолжать свою дорогу».
Я как-то сперва не понял ничего и только промычал в ответ что-то утвердительное, может даже восторженное и попытался обьяснить услышанное Соне и Яше, но на их вопросы типа: «А что, он полностью починил? Он что ехать может?» ответить, конечно, ничего не мог. Да и сам я не понимал как ТАКОЕ можно полностью починить? Ну может на соплях как-то временно сделать, но в целом это было непочиняемо…
Стив, он же мистер Джексон, приехал за нами на простой белой машине и велел следовать за собой, мы погрузились в наш шевролет и двинулись за ним куда-то за город, где были лабазы, починочные гаражи и автомобильные стоянки. Все было закрыто и нигде не было ни души — праздник!
В большом, очень душном и жарком лабазе из красного кирпича с вывеской «Джексон автомобильная починка» мы обнаружили наш кемпер — но не на боку, как жалкий инвалид, а стоящим пряменько на двух колесах. Мистер Джексон подошел и качнул его, качнул еще и сказал с небольшой довольной улыбкой: «Он теперь пройдет 100 000 миль, теперь у него ось очень крепкая и надежная».
Мы переглянулись, не понимая что он такое сделал с нашим кемпером: «Сэр! Это невероятно, сэр! Вы волшебник! Что вы такое сделали? Как вам удалось?!».
Мистер Джексон улыбнулся по-прежнему сдержанно, но пощедрее, было видно, что наше удивление ему приятно и объяснил: когда он отсоединил поломанную ось от кемпера, он увидел, что починить ее было нельзя, часть ее была стерта об асфальт, она была изогнута и непригодна для починки. Тогда он снял второе колесо и отсоединил вторую ось и изучил ее. И взял ее за прототип для создания новой оси: так как металлического прута требуемого диаметра у него не было. Он решил в результате использовать старую поврежденную ось для основы, он ее нагрел и выправил на наковальне, после этого взял металлический прут и приварил его автогеном со стороны, где ось стерлась и из округлой стала плоской. Потом он вставил ось во фрезерный станок и обточил ее до требуемого диаметра, придав округлость. Потом, используя целую ось за шаблон, вырезал на получившейся у него круглой металлической болванке все необходимые канавки и сужения. Потом он вставил обе оси назад в их гнезда, и надел колеса на приемные части осей и закрепил их болтами!
То есть чувак встал рано утром и создал для нас несуществующую в природе ось! Это было волшебство и больше!
Мы не знали как его благодарить.
За все это он взял с нас, кажется, 156 доларов! А ведь мог назвать любую цену и мы бы радостно заплатили. Я так думал, он с нас долларов 500 минимум возьмет, но мы уже морально к этому подготовились…
Прицепляя кемпер к машине, мы не переставали выражать наш восторг и признание ему, но скромный мистер Джексон не особенно был настроен это выслушивать, просто сказал, что он рад, что наше путешествие продолжится и рад нам помочь. И потом он задал нам единственный вопрос, который мы почувствовали, ему хотелось задать — он спросил нас не израильтяне ли мы, и спросил это с такой уверенностью и надеждой на то, что мы-таки и есть израильтяне, что нам ничего не осталось, как соврать, что да, мол мы израильтяне, он мол прав. Он улыбнулся довольно и сказал, что у него хороший слух на языки…
В течение многих последующих недель и в течение двух летних отпусков починенное мистером Джексоном колесо прошло тысячи миль по американским шоссе, да и по бездорожью тоже. И когда наш кемпер уже прогнил и стал разваливаться, колеса его, включая починенное мистером Джексоном колесо, оставались совершенно годными для работы…
Простившись с мистером Джексоном, мы отправились дальше, и через пару дней, проехав через Южную Дакоту со страннейшими природными формированиями, выточенными ветром и водой из песчаника — так называемыми Плохими Землями — одним из самых сюрреальных Национальных парков в Америке, достигли наконец прославленного и воспетого путешественниками Йеллоустонского национального парка. Все, что рассказывают о нем, действительно, правда: тут и глубокие темные каньоны, и скалистые горы и альпийские луга, и суровые хвойные леса, и водопады, низвергающиеся с невероятной высоты, и туманные высокогорные озера, и гейзеры, и бассейны с бурлящей глиной — все правда, все настолько грандиозно и шикарно красиво, что чувства даже как-то атрофируются и ты просто смотришь в действительности на красивую картинку, много раз виденную в журналах и по телевизору, и она хоть и запечатлевается в памяти, но в целом как-то не колышет, уж больно все тут грандиозно и перфектно, как в рекламном кино для развития туризма.
Кемпинг тут был огромных размеров, что твой город! И был он составлен по науке: в центре ставились палатки и «мягкие фургоны» как наши, то есть незащищенные алюминевыми или пластиковыми стенами, а по периметру выставлялись «твердостенные» фургоны и жилые автобусы — как нам сказали егеря — для безопасности.
Мы тут же, конечно посмеялись над такой глупостью — ну кого тут бояться мол!? Только самый тупой медведь решится напасть на такое людное и шумное становище, как то, в котором мы ночевали! Однако позже тем летом мы узнали, что буквально через пару дней после нашего отьезда из Еллоустона медведь гризли таки пробрался ночью в этот кемпинг и напал на двух австрийских туристок, ночевавших в палатке, и заел одну до смерти! Медведь был потом расстрелян егерями…
В этом кемпинге было холодно и промозгло: на него снизошло огромное облако, отказывавшееся растворяться и мы оказались в тумане на несколько дней: ночью мы грелись у походного обогревателя, что было романтично и уютно, но выходить из кемпера не хотелось, а уж ходить в душевую было целым мероприятием — нужно было нести с собой кучу теплой одежды, чтобы не замерзнуть на обратном пути в кемпер из душа. Однажды утром через парк прошел ураган с торнадо. Торнадо навыкорчевывал огромных деревьев, валявшихся поперек дороги и по лугам, как рассыпанные из коробка спички. От этого стало еще менее комфортабельно и мы сбежали из знаменитого парка к юго-западу от него к гряде Скалистых гор, называемой Грэнд Титоны.
Там елки были пушистые, по лесам гуляли огромные лоси, зубастые Титоны вздымались в небо прямо перед носом, а к их вершине шел фуникулер. Мы стояли в красивом кемпинге на берегу озера с видом на горы и решали куда ехать дальше — то ли к юго-востоку в Колорадо в знаменитый лыжный корорт Аспен в горах, то ли в другое место, тоже хорошо известное — город Солт-Лэйк в штате Юта, где находилась штаб-квартира религиозного движения мормонов.
Религия Мормонов окружена таинственностью и легендами и они особенно знамениты когда-то практиковавшемся среди мормонов многоженством. Кроме того, было известно, что мормонская религия чуть ли не самая новая на Земле — была основана в начале 19-го века на восточном побережье Америки. Мы также слышали, что мормоны почему-то имеют сильное представительство в правительстве, что в ЦРУ, к примеру, их засилие, что они не пьют, не курят и не употребляют кофеин и что они почему-то хорошо относятся к евреям.
Всего этого было достаточно, чтобы мы решили ехать к мормонам.
Дорога в Солт-Лэйк-Сити заняла около дня и пролегала через высокогорную пустыню, моментами превращенную в роскошные фермерские сады, где вдоль дороги фермеры продавали невероятно вкусную черешню, и помидоры, столь же уродливые с виду, сколь и вкусные.
Проехав через сады мы оказались на пустой равнине, где вдалеке как мираж колыхалось некое белое пространство —приглядевшись и сверившись с картой, мы поняли, что в жарких потоках струящегося воздыха колыхалось знаменитое соленое озеро — углубленное безводное пространство на равнине, покрытое солью. Через него по легенде в Юту прибыли мормоны.
Город мормонов Солт-Лэйк-Сити тоже своего рода мираж — это как будто вы внезапно вступили в кадр фильма Волшебник изумрудного города и окружающее перестает быть узнаваемым. Так, в сердце этого города, среди построек его религиозного и административного центра нет архитектуры, к которой можно обратиться со сравнением, за прототипом, за аллюзией. Здесь все белое, стройное, устремленное ввысь — шпили, арки, крыши, окна — ничто не говорит ни о каких знакомых евро-американских стилях, как ничто не говорит ни о каких-либо этнических или религиозных влияниях. Белые, вытянутые вертикально здания с позолоченными шпилями и либо с шарами, либо с фигурами трубящего ангела наверху, быть может, где-то напоминали собор Святой семьи Гауди в Барселоне, но только чисто по форме, — а так они были стерильно простыми и лишены напрочь изощренной орнаментальности Гауди — тут было все крайне просто, если бы не обильная позолота, но в тоже время отсутствовало при явном устремлении в небо ощущение парения, столь видимое в знаменитых древнерусских храмах во Владимире и Суздале, тоже белых и устремленных ввысь…
Ощущение от архитектуры Солт-Лэйк-Сити было такое, будто кто-то очень старался придумать что-то свое, ни на что непохожее и оригинальное, — и придумал, но забыл объяснить — почему именно это и не что-либо другое… Глядя на эту архитектуру, которая не поражает, не поднимает ввысь, не заставляет воспарить, не дает никаких знаков в своей символике, — остается только одно удивление и вопрос: почему так?
В огромной библиотеке мормонов нам подарили мормонскую библию — Книгу Мормона. Библиотекари — очень любезные тетеньки, очень чистые, очень белые объяснили нам, что многоженство — это как бы легенда о мормонах в популярном сознании. Оно имело-таки место в ограниченном порядке в 19 веке, во время переселения мормонов на запад и имело в себе чисто экономическую подоплеку — чтобы помочь женщинам выжить на очень тяжелом караванном пути на запад. Здоровые мужчины брали себе под крыло несколько женщин, которые становились их женами. Сейчас же эта практика запрещена и не практикуется, и если одиночные случаи многоженства и имеют место то это среди каких-то радикалов и изгоев. Сама церковь этого не поддерживает и это запрещено и законом штата, и федеральным законом. А церковь очень блюдет закон, и вообще отличается невероятным американским патриотизмом. Патриотизм, конечно, вызван религиозной толерантностью в Америке — в любой другой стране нас бы уничтожили, сожгли бы на кострах, а в Америке мы расцветаем, — говорили нам библиотечные тетеньки.
Оно и правда: пригородные районы Солт-Лейк-Сити, заселенные мормонами — это пример добропорядочности и ухоженности — чистейшие улицы, отманикюренные лужайки, однообразные уютные домики, и всюду пышная растительность, — сады, парки, и горы вздымающиеся над городом.
Сам даун-таун Солт-Лэйк-Сити — типичный американский дохлый даун-таун — с облезлой автобусной станцией, на которой, как всегда, тусуются какие-то подозрительные персонажи неприятного, если не сказать опасного вида, обычные алкогольные магазины с пуленепробиваемым стеклом, защищающим прилавок, порношопы, наркоманы, заколоченные окна домов и пустые витрины магазинов — и это всего в нескольких шагах от ухоженности и добропорядочности мормонских районов.
Библиотекарши объяснили нам — почему мормоны любят евреев. Оказывается, по Книге Мормона, — древние мормоны — выходцы из Израиля, то есть древние иудеи, которые переселились сперва в Египет, где научились строить пирамиды, а потом погрузились на корабли (почти за полтораста лет до Тура Хейердала с его папирусной лодкой Ра, доказавшей, что плавание из Египта к берегам Нового Света было возможно) и переплыли океан, двигаясь на запад, и достигли Мексики, где воздвигли новые пирамиды, подобные египетским, но несколько другие. Таким образом, древние мексиканцы — это иудеи из Египта. Что произошло потом — я не помню, но в первые 30 лет 19-го века некий американец по имени Джозеф Смит придумал и эту историю, и саму религию и записал в Книге Мормона (Мормон, собственно говоря, — пророк, от которого и пришла к Джозефу Смиту эта книга … в виде пророчества, видимо).
Сидя в кемпинге и листая Книгу Мормона я, глядя на нее глазами историка литературы, вдруг понял с чем я имею дело: Книга Мормона — это ярчайший пример экстремального литературного романтизма, столь популярного в начале 19-го века — от лорда Байрона к Перси Биши Шелли, к Лермонтову, к Шиллеру и Гете… Здесь тебе и харизматичний лидер, кончающий трагически, и невероятные приключения, и экзотические страны, и мистицизм, и предвидение, и катаклизмы, совмещающиеся с пророчествами и предвидениями…
И конечно же Джозеф Смит сам не доживет до начала переселения мормонов на запад, а трагически умрет от болезни на восточном побережье еще совсем молодым, ну как твой Байрон или Лермонтов, а дело его будет закончено другими, в частности человеком железной воли по имени Бригам Янг, ставшим лидером переселения в Юту и допустившим становление института многоженства.
После посещения страны Мормонии мы двинулись назад на восток, в горы штата Колорадо, где через несколько дней нам надо было посадить Яшу на самолет в аэропорту города Денвер.
До Денвера у нас была еще пара дней, и мы проехали снова, но теперь с запада на восток весь штат Вайоминг, который в целом, если он не украшен горами, представляет собой плоскую невзрачную какую-то бежево-серую пустыню, покрытую низкорослой блеклой растительностью. По сравнению с Вайомингом штат Колорадо роскошен — особенно роскошен он огромным массивом Скалистых гор, занимающим практически весь штат с юга на север.
В Колорадо мы отправились в другой известный национальный парк — Парк Скалистых гор. Он оказался менее впечатляющим, чем Елоустон и более суровым и высокогорным, чем Титоны, беда в нем была однако в том, что горы были видны с дороги, или, если скажем, ты с машиной карабкаешься на перевал, а из парка, который находился на верхотуре, гор, собственно, не было видно, было видно вниз, на равнину, на городок Эстес Парк, но этот вид как-то был лишен драматизма, а нам хотелось именно горной драмы — утесов, провалов, облаков, ледников… Это где-то было, но к этому надо было долго ехать, а приехав, ты оказывался носом к носу с главными достопримечательностями, и из близи они не были такими уж впечатляющими, какими казались издалека…
В этом парке с нами произошло первое приключение, при котором мне пришлось показать людям наш винчестер — в целях самообороны, конечно…
Итак, остановились мы в этом парке Скалистые горы, нашли для нашего кемпера отличную ровную стоянку, недалеко от душевых и даже с видом вниз, на равнину. Расположились удобно под елками, расставили мебель и решили тихонько покайфовать в горах, вдыхая лекарственный местный воздух дня три до Яшиного отъезда. И все шло себе замечательно, пока в первый вечер по соседству с нами в кустах, подле выложенного камнями очага для костра, не поселился в палатке какой-то жлобоватого вида чувак, как всегда в таких случаях приехавший на видавшем виды грузовичке с кузовом, полным непонятного хлама, и сам он был, как и полагается подобному персонажу, неаккуратен, с длинными сальными патлами и обвисшими усами. Изначально он с нами приветливо поздоровался и даже обменялся парой фраз, типа: Вы откуда и куда? А я вот себе еду в Калифорнию… Он даже похвалил необычный дизайн нашего кемпера.
Потом мы уехали смотреть ледники и прочие естественно-природные явления, и когда вернулись назад под вечер, то обнаружили, что рядом с нашим вислоусым соседом поселился еще один — мотоциклист, в джинсовой куртке с отрезанными рукавами, заляпанной наклейками и инициалами его клуба, с брюхом, бороденью и седыми патлами, как то полагается подобного рода персонажу.
Ребята сразу нашли общий язык, накрыли себе на стол, выставили пиво и виски, стали жарить курицу на костре.
Мы решили на них не обращать внимания, и пока не стемнело, действительно как-то о соседях забыли, занятые приготовлением ужина и самой трапезой. Поев, мы продолжали сидеть у стола, освещенного нашим ярким газовым фонарем за чаем и бессой, и слушая как наши соседи все больше и больше заводятся у своего костра: их смех становился все громче и громче, и все больше начинал напоминать смех каких-нибудь украинских погромщиков или надзирателей из лагеря смерти.
Потом в сторону нашего стола полетела из темноты обглоданная куриная нога и упала на землю, не долетев. Мы переглянулись и решили выждать, чтобы убедиться, что это не что-то случайное, а, действительно, агрессия по нашему адресу.
Молодецкий смех продолжался, и через сопровождавшую его болтовню, которую было трудно разобрать, до нашего слуха стали доходить фразы типа: «А давай-ка мы этим парням дадим по башке! — Ха-ха-ха! — Дадим по башке этим чувакам! — И девицу возьмем себе! — Ха ха ха! — А че нет? — Давай! — Ха-ха-ха!».
И в наш адрес опять полетела куриная кость…
Тут мы действительно всполошились — лагерь был огромный, где искать каких-либо работников его — черт знает. Прыгать в машину и уезжать на поиски защитников нас ломало, а в тоже время пьяное недружелюбие соседей не вызывало никаких сомнений. И по фильмам мы знали, что такое соседство может закончиться какой угодно херней. Физически противостоять нашим соседям мы с Яшей, конечно, не могли, что мы тут же отметили, и потому я, стараясь делать спокойный вид, и даже как будто бы посмеиваясь над ситуацией, сказал, что пора, видимо, достать нашу винтовку. Тут же Яша с Соней на меня зашушукались, типа: «Да что за глупости! Это опасно». Яша по умному сообщил, что, по статистике, люди с оружием скорее наносят себе увечья, чем врагу.
Тут в нашу сторону полетела еще одна куриная кость и последовал смех с последующим разговором типа: «Вот сейчас они заснут, а мы им по кумполу — ебых, хуяк!».
Я встал и пошел к машине. Соня, сопровождая меня шептала: «Только не доставай винтовку из чехла!..».
«А как же они узнают, что у нас есть винтовка, если я буду держать ее в чехле?» — поинтересовался я.
«А зачем им знать? Если нападут, — тогда мы в них пульнем предложила Соня.
«Моя идея в том, что если будут знать про винтовку — и нападать не захочется!», — ответил я.
«Тока не заряжай ее», — взмолилась Соня, незнающая кого больше бояться, — наших жлобских соседей или самой винтовки…
Я пренебрежительно фыркнул и достал чехол с винтовкой из машины, открыл его на капоте при свете нашего фонаря, и, расчехлив винтовку, закинул ее на плечо как бы приличным движением, и продефилировал к кемперу. Мой расчет был прост — соседи увидят винтовку и не решатся приводить в жизнь свои ночные планы.
«Эй, чувак», — закричали они, увидев в свете фонаря мою винтовку. — Это что: 30/30? А пули-то у тебя есть?».
Я глянул на них, снял винтовку с плеча и скрылся в кемпере.
Внутри взволнованные Соня и Яша сидели на кровати и ждали меня. Я положил винтовку на кровать и полез в рюкзак за коробкой с патронами.
«Что ты собираешься делать?» — спросила Соня.
«Как что? Заряжать винчестер. А как иначе?» — поинтересовался я.
«Может, если они зашебуршатся, то тогда и зарядим?» —предложил Яша.
«Тогда будет поздно», — начиная раздражаться их отношением к ситуации ответил я: «Его зарядить занимает время, которого у нас, если они зашебуршатся, не будет».
«А ты умеешь его заряжать?» — спросил Яша.
«Конечно я уже пробовал дома», — соврал я.
Я, признаться, не имел представления как заряжать винчестер, о чем теперь пожалел.
Но сообщать им об этом я не стал, понимая, что только моя уверенность спасет их от полной паники. Я сел на кровать, и как Гойко Митич в фильме Белые Волки, казалось бы привычным движением вставил патрон в отверстие, в которое в фильме Митич вставлял патроны в магазин винчестера. Планка, прикрывающая отверстие, нажатая патроном, туго поддалась и отодвинулась, и патрон сам скользнул в магазин без особого труда, за ним последовал второй, третий.
Тут Соня опять вступила: «Ну и хватит! Зачем больше трех? Их же только пугнуть надо будет, а не в перестрелку вступать».
Я, хотя и не верил в данную логику, согласился остановиться на трех патронах, согласившись, что больше чем пару выстрелов сделать не придется.
Потом, передернув рычаг зарядки, я дослал один патрон в ствол.
«А это что ты сделал?» — подозрительно спросила меня Соня. Я объяснил.
«А зачем это нужно?» — поддакивал ей Яша.
Я объяснил, что если что — то каждая секунда будет на счету и хорошо, чтобы патрон был уже наготове в стволе.
Мои товарищи отнеслись к этому с большим недоверием, было явно видно, что они испытывают больший дискомфорт от винтовки с пулями в ней, чем от присутствия по ту сторону брезента распаленных выпивкой жлобов.
Пока они занимались вечерними приготовлениями, я тайком дослал в магазин еще один патрон. Винтовку я положил на ночь спать рядом с собой, справа от меня у стенки. Соня, правда, волновалась как бы она случайно посреди ночи не выстрелила…
Я часто просыпался той ночью. Странно, но после моего появления с винчестером на плече жлобы перестали орать и кидаться в нас костями. Просыпаясь посреди ночи, я часов до трех слышал тихое и ровное бормотание их голосов, явно шла обычная бесседа, и как я ни прислушивался — никаких следов агрессии я не слышал. Винчестер приятно холодил мою руку, и я чувствовал от его присутствия спокойствие, хотя и не знал — смогу ли при обстоятельствах, требующих решительности, выстрелить в человека. Я хотел думать, что смогу, и был рад, что, видимо, жлобы у костра тоже так решили.
Утром, когда мы проснулись, странным образом жлобы исчезли. Они оба собрались ни свет ни за заря и выехали куда им там было нужно. Они даже не оставили особой грязи после себя… Это было приятно, совершенно не хотелось с ними встречаться утром при свете дня. Им, видимо, тоже не особенно хотелось видеть нас поутру и они трезво рассудили, что лучше убраться пораньше…
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer11-mioffe/
