ЗИМНИЙ СОНЕТ
Льву Дановскому
Грех отчаянья сердце стеснил
безнадёжной булавочной болью.
Утро щедро посыпано солью
горьких истин и зимних белил.
Словно кто в ширину расстелил,
полотна не жалеючи, вволю,
чистоты белоснежную долю
на поверхность, где ты наследил.
И теперь обещай, обещай,
никогда, ни единым поступком,
и зачем, когда так хороша…
Обнищай, как зима, обнищай,
и пройди эту хрупкую крупку,
свежевыпавшим снегом дыша.
* * *
Длительность дня, непомерная длительность дня
с медленным весом холодного зимнего утра,
с хрупким сплошным целомудрием снежного льна,
словно сгустилась седая алмазная сутра
и разрослась в неизбежную длительность дня,
где и застыла, не падая вниз, ни
вверх не взлетая, сама себе бережно сня,
образы жизни, бесплотные образы жизни.
Сумерки сгладят корявые линии дня,
свет истолчется в закатной пылающей ступе,
силу теряя, державшую контуры, льня
к той темноте, что когда-нибудь к сердцу подступит.
НА ТЕМУ КНИГИ «БЫТИЯ»
(обращение Рувима к Иосифу)
Добрый день, Иосиф, — благодать Господня,
пьяненькое счастье у меня сегодня!
Не пустое Йахве вопли Ханаана,
ради слов Завета сыты мы и пьяны.
Не смотри с укором на безумье пляски,
им не так уж часто выпадает праздник.
Отдадут, как дети, не вступая в торги
за минуту радости вековые скорби.
Брат ты мой возлюбленный, Иакова отрада,
да воздастся каждому по делам награда!
Нет твоей заслуги, моего бесчестья, —
волю нас Пославшего исполняли вместе.
Хорошо ли, худо ли, суд не в нашей власти,
всё послужит Господу, даже наши страсти.
И какая музыка — сколь бы ни был хрупок —
когда полон Замысла каждый наш поступок:
ты — любимой первенец, я — тебя продавший,
и над нами Видящий, это разыгравший.
Он зачтёт строптивое наше послушанье,
да воздастся каждому за его страданье!
СЕНТИМЕНТ
Укрощенье мира словом:
лёгкий взмах его хлыста
и стихает бычий норов,
рябь вселенского холста.
Проступает синий-синий —
даль не может быть синей —
очерк невозможных линий
вечной родины твоей.
Там ликует летний ливень,
пахнет счастьем и водой,
там необъяснимо живы
все, кто должен жить с тобой.
Всё настолько очевидно,
что слепит тебе глаза.
По стеклу стекает длинно
дождевая бирюза.
Капель выпуклые линзы,
укрупняющие стих,
идеальные отчизны
отразившегося в них,
залетевшего, как птица,
света по пути — туда,
где легко ему светиться,
где ни мрака, ни труда.
* * *
Мне тяжело, как зверю, жить собой,
к следам своим упорно припадая.
Ты нужен мне, какой-нибудь другой,
чтоб сердце не давало гулкий сбой,
себя в себя, как в волны погружая.
Ты нужен мне, чтоб медленно следить,
дивясь, что и тебе — свобода воли,
как ты легко и умно хочешь жить,
как ты стакан ко рту подносишь пить, —
да ты и вправду существуешь, что ли?
Ты нужен мне, чтоб я, как Иов, мог
тебя в сердечной скорби опровергнуть.
Услышав твой благоразумный слог:
концы с концами — нищенский итог,
тебя, как иго чуждое, отвергнуть.
* * *
Зловещий свет перед грозой,
так тихо-жутко, что и ветра нет.
Чей дух, обидчивый и злой,
на собственную немощь сетует?
Прокатывает дальний гром.
Деревья, вздрагивая листьями,
нас заклинают языком
пророков, чудотворцев, мистиков.
И, понимать не смея их,
мы проникаемся смятением…
Но вот, промчал последний вихрь,
открылся ливень ровным пением.
Разверзлись хляби в небесах,
взорвались лужи дробной россыпью,
и в нас раскрылся лёгкий взмах,
с нестрашной осыпью…
Так и вникаем в эту брызнь,
в её необходимость вылиться,
как проживаем нашу жизнь
при видимой её бессмыслице.
* * *
Жизнь пролазит в ушко̀ игольное смерти,
«нет» и «нет» окружают короткоживущее «да».
Как нам выпукло светит слезящая крупно звезда
в топком бархате чёрной, её обступающей тверди!
Как пропеть успевает дрожащий её голосок
невозможную песенку, шлягер юродивых бедствий,
как мы слепо доверились этой мелодии с детства,
как покорно танцуем безумье отпущенный срок.
* * *
он простукивает настоящее
тревожной тростью слепца:
совсем оно, что ли, пропащее
или время такое нищее,
что не собрать лица?
он вслушивается в предстоящее
и вязнет в кошмаре конца,
так втекает в сознание спящее
страха река слепящая
тяжким расплавом свинца.
он вспоминает прошедшее:
в детстве хоронит птенца, —
тельце его поблекшее,
плёнка глаза потухшего, —
смерть прозрачнее леденца.
ИЗ ЦИКЛА «НАСТОЯЩЕЕ ПРОДОЛЖЕННОЕ»
1.
…и вот опять идут простые дни
без рифмы и размера. Очень рано
встаю, готовлю чай и умываюсь…
Какой покой в обыденных словах,
написанных на следующий вечер,
когда от света — еле видный след,
зажившая царапина, но утром
те пять минут, когда привычка жить
ещё не обрела привычной власти, —
вся чернота холодной зимней ночи
да две полоски света на стене
от окон, где проснулись часом раньше, —
вот всё, что есть, помимо горечи душевной ,
столь беспричинной и несоразмерной,
что удивлённый и чужой следишь,
как тело медленно встаёт и суетится,
и ставит чай, и прячется в одежду,
и всё затем, чтоб не успел додумать
простую мысль: тебе дарован день,
ты — избранный сосуд в каком-то смысле,
но смысл и цель настолько далеки
от ежеутреннего сонного похмелья,
от сложенных в бессилье длинных рук,
от коридора тесного, в котором,
уже в дверях опомнившись, не верю:
и это я в шатающемся теле?
2.
Весёлый мальчик, ты пришёл за мной, —
смешинка съедена, и щёки распирает,
ты, как всегда, некстати, вертопрах,
я нахожусь на службе, ergo занят
серьёзной чепухой; кругом сидят
живые равновесья благ и тягот,
они насуплены и вряд ли одобряют
твою беспечность, впрочем, ты упрям,
к тому же, мне на улицу пора,
ты это знаешь и мостишься сбоку,
и стоит зазеваться, как прильнув,
сливаешься со мной, вот новым взглядом,
уже твоим гляжу на всё вокруг:
дома разбросаны, негреющее солнце
им отмеряет тень и строит их в шеренги,
машины ждут толпой у переезда,
а паровозик маленький снуёт,
и белый пар — сугроб среди сугробов.
Неотличима шалость от труда,
неотличима, видишь, я шагаю
и каждым шагом зарабатываю столько,
чтоб возместить потерю сил от шага.
О, равновесье дивное, закон
всеобщий и дарующий спасенье
душе приблудной и несмелой!
Я — в законе.
беру, что можно, от щедрот природы
и никому на свете не мешаю.
Ты внушил
мне это чувство, ветреник весёлый?
3.
Сегодня день — за все не дни награда.
Всё так совпало: редкой тишиной
внутри и тихим местом у окна
я награждён за месяцы бездушья.
Тихий ангел
спокойно направляет трезвый взгляд
на вымерзший пустырь, где два скелета
больших деревьев связаны верёвкой,
и простыни дубеют на ветру,
старуха бьётся с мокрым полотенцем,
а мальчики затеяли игру
беззвучную отсюда.
Светлый контур
многоэтажной ряби новостроек
виднеется вдали на горизонте.
Всё видимое только подтвержденье —
наружная судьба моей души,
но странным образом и вправду существует…
Я медленно живу. Свет угасает.
Сначала исчезают новостройки,
старуха возвращается домой,
деревья нависают тёмной мощью.
Я вспоминаю строки из стиха,
написанного раньше: «Бог дарует
обитель тихую…»
И повторяю: «Бог дарует».
4
Что же прекрасно сейчас?
Не спрашивай, смотри в окно,
где красный кирпич и красный закат,
в тупик упирается улицы ров,
прохожий уходит в область утрат,
скрытую стенами соседних домов;
взгляд,
ломаясь о непрозрачные преграды, —
цветок на подоконнике, антенны разлёт, —
добирается до пологого ската
крыши, под которой крыша трамвая плывёт,
поднимается по циклопическим трубам,
чьи жерла небесное нёбо коптят,
выдыхая курчавые шубы, —
их руно на закате рождает ягнят…
…не это ль прекрасно,
так идти неуклюже и наоборотно
от предмета к себе, чтобы стало стремительно ясно,
для чего так пространство заполнено точно и плотно,
почему так на месте любое в оконном улове,
что эпитет лишь эхольный отклик бесспорных предметов,
и тишайшая тишь воцаряется в мысли и слове,
осенённая сложным закатом из светлого света…
…но ты, разорвав
шаманскую связь из всего лишь слов,
вернёшься к тому за окном,
что стойко живёт, проявляя нас,
вбирая закат и старея тебя,
безостановочно скользя,
сквозь то, что прекрасно сейчас.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer11-chereshnja/
