Кладбище находилось на высоком западном берегу реки. Начали хоронить там давно, лет сто пятьдесят назад. Городок был небольшой, но войны и голод исправно поставляли кладбищу обитателей, и оно быстро разрослось. Расширяли его в стороны, не к воде, но за эти годы река неторопливо подмыла берег и подобралась почти к самой ограде. Поначалу кладбище было православным, затем неподалёку от него образовалось еврейское. За долгие годы оба раздались вширь, а потом и встретились и теперь стояли вплотную, разделённые невысокой и теперь уже двойной оградой.
Рыбалка была лучше на противоположной, на пологой стороне реки, но и на этой, если спуститься по извилистой тропинке мимо выпирающих из обрывистого склона корней на узкую песчаную полоску у самой воды, можно было при сноровке и небольшом везении наловить за вечер ведёрко окуней и плотвы, а, если совсем повезёт, то на правильную блесну вытащить и щуку, а на наживку из мелкого пескаря — судака.
Про рыбалку в здешних местах Матвей знал всё. Прожив в Городке почти безвыездно от рождения до ухода в армию, он исходил всю округу, знал тут каждый куст и каждую корягу в затоне, под которой мог прятаться ленивый карась или небольшой, но уже зажиревший сомик. Правда, в последний раз рыбачил он тут лет десять назад, потому как отслужив, в родные места не вернулся, а сразу поступил в большом городе в институт на вечернее отделение, благо для демобилизованных были льготы. Работал днём на заводе, в чаду, грохоте обрубочных зубил и слепящем свете электросварки, и лишний раз утвердился в правильности своего решения: образование и чистая работа. Потом он перевёлся на дневное, а после окончания устроился там же в городе в проектный институт, а к этому времени и сын родился. Отца Матвей помнил плохо — тот умер в дальней сибирской командировке (так рассказывала мать) там же и похоронили, когда он был ещё первоклассником, а вот мать на свадьбу приехала. Она приезжала ещё раз, когда внуку исполнилось три года, и всё зазывала, приглашала приехать на лето к ней, ну хоть на месяц, хоть на пару недель. А у них всё не получалось. Да и не то чтобы уж так они были заняты — просто Тане, жене его, уж больно не хотелось ехать в эту и не деревню, и не город, а так — не пойми что: Городок. И то ведь правда, зачем ребёнку проводить лето в пыльном и душном посёлке, если у её родителей роскошная дача с садом, и озеро близко, и тесть с тёщей души во внуке не чают. Вот так и не сложилось. Вот и приехал он сюда, только когда позвонила их соседка — странная и заносчивая старуха Элеонора, оказавшаяся в городке во время войны, да так и осевшая там, сказала, что мать умерла и положила трубку. Он не поспел к похоронам — на работе, конечно, отпустили сразу, а вот Таня болела, и сына было оставить не с кем. И пока тёща вернулась с дачи, пока нашёлся билет, да пока добрался с двумя пересадками, мать уже похоронили. Матвей погрустил, попил два дня с немногими оставшимися в городке старыми приятелями, а потом позвонил на работу и, плюс к трём выделенным начальством на похороны дням, попросил неделю в счёт отпуска — надо было заняться оформлением нехитрого наследства, продажей дома, на который, как ни странно, тут же нашёлся покупатель — многодетный азербайджанец, работавший инженером-технологом на цементном заводе — единственном оставшемся предприятии в городе. Дом был мал для такого семейства, но участок был большой, и деятельный технолог сразу прикинул, где он расширит, что достроит, а так как Матвей особо цену не загибал, то сторговались быстро. А ещё ему захотелось просто побыть одному, отдохнуть от жизни в пусть и большом, а всё ж не своём отдельном жилье (жили они с Таниными родителями, в их ведомственной, полученной именитым тестем квартире) побродить по городу своего детства и порыбачить, как когда-то. В чулане нашлись его детские удочки — мать сохранила даже их. Он поумилялся, но выкинул обе: и самодельную из орехового прута, над которой долго когда-то трудился, и покупную, бамбуковую, бывшую предметом его мальчишечьей гордости и зависти приятелей, и купил в магазине два новых пластиковых удилища с катушками, крючки, грузила и даже набор блёсен. Так и получилось, что теперь он бывал на кладбище каждый день. Сначала поминал у свежей, не заросшей ещё травой, могилы, а после спускался к реке.
Вот и сегодня он посидел на невысокой скамеечке, которую сам сколотил из досок, найденных в сарае, и вкопал вчера внутри оградки. Отхлебнул из купленной по дороге чекушки, покурил, спустился по склону и стал разматывать удочки. За несколько дней он привык, что здесь на этом берегу никто, кроме него, не рыбачит, и не сразу заметил какое-то движение в стороне, заметив удивился, а присмотревшись, удивился ещё больше. На соседней узкой отмели метрах в тридцати от него выше по течению стоял мужчина. Его вид настолько не вязался с представлением о том, как должен выглядеть рыбак, что Матвей не удержался и фыркнул. Мужчина, полностью поглощённый своим занятием, только тогда заметил Матвея и приветственно помахал ему рукой. Понаблюдав за незнакомцем несколько минут, Матвей решил подойти — уж больно нелепо всё выглядело. Прошлёпав по мелководью между отмелями в своих высоких до колен сапогах, он подошёл, поздоровался и задал традиционный рыбацкий вопрос про клёв. Мужчина застенчиво развёл руками — в ведре у него было пусто. Пока обменивались ничего не значащими фразами про погоду и течение, Матвей исподволь присматривался к рыбаку. На том был чёрный, изрядно заношенный и лоснящийся костюм. На ногах — стоптанные чёрные же туфли, и, как показалось Матвею, уже насквозь промокшие и полные песка. Мужчина был высок, худ и немолод — за сорок. Чёрные вьющиеся волосы с проседью, трёхдневная седая щетина на впалых щеках и пронзительно синие, не выцветшие глаза. Чистая, но слегка певучая речь, и некоторые специфически местные словечки выдавали уроженца этих мест, — Матвей сам избавился от этого южного напева только после нескольких лет жизни в большом городе. А вот удочку этот рыбак явно держал в руках впервые.
— Но вот обидно, рыба-то точно есть, клюёт уже который раз. Уже трёх червяков съели, — жаловался он двумя пальцами, брезгливо цепляя на крючок следующего. — Так скоро всех и слопают. А я их всё утро сегодня копал.
Матвей посмотрел, как он насаживает извивающегося червяка за самый кончик и засмеялся.
— Я думаю, там сейчас вся рыба в реке собралась. У них слух прошёл, что бесплатная столовка открылась. Их тут червяками на халяву кормят.
Мужчина смотрел на него, не понимая шутки. Матвей забрал у него удочку, насадил правильно червя. Потом критически осмотрел всё, передвинул грузило, выставил поплавок на нужную глубину и вернул удочку хозяину.
— Вот так будет лучше.
Мужчина радостно поблагодарил и попытался забросить. Снасть плюхнулась в воду почти у самых его ног.
— Понятно, — сказал Матвей. — Смотри. Отбрасываешь эту дугу, придерживаешь леску пальцем, заносишь, размахиваешься, отпускаешь леску и… опа, а теперь дугу обратно.
— Спасибо вам, — неловко улыбаясь сказал мужчина. — Я, знаете ли, в первый раз.
— Это заметно, — ухмыльнулся Матвей. Он присел на корточки в стороне, чтобы самому не попасть на крючок, но дела у новичка пошло неплохо. Уже с третьего раза он забросил вполне прилично, и Матвей, пожелав ему удачи, пошёл к своим удочкам. Он успел размотать и забросить одну и уже приготовил спиннинг, чтобы сделать первый заброс на щуку, но пришлось снова подойти к незадачливому новичку. У того клевало и он, как только видел уходящий под воду поплавок, с силой рвал на себя удилище и, конечно, рыбёшка, даже если и была на крючке — срывалась. Пришлось показать ему, как подсекать и как плавно, не ослабляя натяжения, подводить добычу к берегу, и вот наконец-то, совместными усилиями они вытащили первого и довольно приличного окушка. Мужчина был счастлив и так горячо благодарил Матвея, что тот расчувствовался и предложил, как положено, обмыть первый улов. Они сделали по глотку из Матвеевой чекушки, тогда и познакомились. Новичка звали Семёном, был он тоже местным уроженцем, ходил в ту же школу, что и Матвей, но десятью годами раньше и закончил её, когда Матвей только собирался в первый класс. Когда стемнело уже настолько, что стало не различить поплавков, в ведёрке Семёна вяло били хвостами три окуня и пара серебристых плотвичек. Матвей плотву не брал вообще, и в его ведре засыпали с пяток окуней и солидная, сантиметров на сорок, щука.
— Что с первым уловом будешь делать, Семён? — поинтересовался Матвей.
— Пожарю! — мечтательно ответил тот.
Матвей засмеялся:
— Что там жарить. Плотва мелкая — жарить, конечно, можно, но есть нечего, а окунь вкусен, но очень уж костляв. Из этого уху можно хорошую сварить.
— Нет… очень пожарить хочу, — упрямо ответил тот.
— Ну, бывай, рыбак. Завтра придёшь?
— Приду, Матвей, обязательно приду. Спасибо за науку.
На следующий день Матвей пришёл на берег довольно рано. Солнце только перевалило через зенит. Было жарко, и даже раскладывать удочки не хотелось. Семёна ещё не было. Вчерашний улов Матвей отдал соседке Элеоноре. Старуха, сердитая на него за то, что ни разу не приехал навестить мать да и на похороны опоздал, немного смягчилась и сказала, что давненько не ела жареной рыбки и что, когда пожарит, занесёт часть и ему. Отнекиваться Матвей не стал, поблагодарил, удивившись про себя, что всех так потянуло на жареную рыбу. Сам он предпочитал уху, а из щуки любил котлеты, которые мать когда-то замечательно готовила, добавляя в жестковатое щучье мясо нежную мякоть сига. Он расстелил у воды брезентовый плащ, который всегда брал с собой на рыбалку, лёг и уже начал дремать, когда по тропинке, неуклюже спотыкаясь и приветственно что-то крича, спустился Семён.
— Не вопи, рыбак, всю рыбу распугаешь, — проворчал Матвей, но таких тонкостей рыболовства Семён ещё не знал и так же радостно и шумно вытащил бутылку водки и пару жареных окуней для закуски. Всё это он выставил Матвею в благодарность за учёбу. Солнце пряталось за высокие сосны, а тень от них протянулась уже до середины реки, когда Матвей с Семёном, выпив понемногу, решили всё-таки порыбачить. Они разошлись по своим отмелям, но рыбалка не задалась, и часа за три у них набралось на двоих с десяток окуней и пять плотвичек. Щука даже не пыталась схватить блесну, единственной приличной рыбой из всего улова оказался небольшой судачок, и часам к шести Матвею стало скучно.
— А пошли ко мне. Покажу тебе, как варить настоящую уху.
Семён был в восторге от приглашения и по дороге ещё раз забежал в магазин где, хоть Матвей и хотел поучаствовать, вторую бутылку купил сам.
Потрошили рыбу вместе, чистить Матвей доверил Семёну, а сам тем временем подготовил всё остальное. Уху сварил двойную — отбросив из первого бульона плотвичек и мелких окушков – и получилось на славу, а тут ещё и соседка Элеонора занесла несколько кусков жареной щуки и посидела с ними, правда, совсем не долго. Выпила не поморщившись рюмку за упокой, похлебала ухи, вспомнила, как жили они с соседкой, матерью Матвея, последние годы душа в душу, как любила та жареную рыбу — да редко перепадало. Семён, похоже, впервые ел такую уху, не мог нахвалиться и даже записал какие-то, показавшиеся ему важными, тонкости рецепта в маленький блокнот, который таскал во внутреннем кармане того же вечного чёрного пиджака. Весь вечер говорили ни о чём. Вспоминали школу, учителей, искали общих знакомых, делились жалобами на начальство: выяснилось, что Семён всю жизнь проработал на одном месте – на единственном и последнем в городе предприятии, экономистом в цехе. И только ближе к ночи, когда уже вторая бутылка была наполовину пуста, Матвей задал вопрос, который, собственно, мог задать и в первые минуты знакомства и почему-то не задал:
— А как ты на этом-то месте оказался? Почему там рыбачить решил?
Семён удивился вопросу:
— Так кладбище же рядом. А я там каждый день бываю. Это я сейчас в отпуске, а так – после работы обычно захожу.
— А кто у тебя там?
— Так… все. И мама, и жена. А больше у меня никого и нет. Мама на еврейском, а жена вот… совсем недавно… на соседнем, православном… Я попросил место ей выбрать рядом с оградой, и мне теперь удобно, понимаешь, — я в ограде дырку проделал, и мне теперь совсем близко – не надо обходить через ворота. Они почти рядом.
Матвей не нашёлся что сказать, а только потянулся и разлил по стаканам остатки. Они выпили не чокаясь, и Матвей, просто чтобы разорвать затянувшееся молчание, спросил:
— Ну, так как моя уха — лучше, чем просто пожарить?
— Очень вкусная уха, — искренне ответил Семён. — Но, понимаешь: они так обе любили жареную рыбу… А всё не получалось. Я всё как-то не мог им её принести. Свежей рыбы же в магазине не купить, а у рыбаков на рынке — так дорого. И так моей зарплаты еле на жизнь хватало, особенно в последние годы, когда жена болела. А рыбачить — так я об этом даже никогда и не думал. Вот только сейчас пришло в голову.
— Знаешь, — засмеялся Матвей. — Такую фразу, уж не помню, кто сказал, что дай человеку рыбу и накормишь его на один день…
— Да-да, — подхватил Семён. – А дай ему удочку и научи ловить рыбу — и накормишь его на всю жизнь. Помню-помню. Эх, Матвей — почему я не встретил тебя раньше? Когда было, кого кормить.
В день отъезда Матвей успел заглянуть на кладбище. Не собирался заходить, но сложилось так, что все предотъездные дела закончил раньше, чем рассчитывал, чемодан был собран, а поезд был вечерний. Пошёл налегке — удочки он ещё вчера подарил Семёну и даже выпить с собой не взял: побаивался перед дорогой. По центральной кладбищенской аллее, весь в ярких пятнах пробивающегося сквозь плотные кроны солнца, он вышел к могиле матери. На ещё влажной от ночного дождя земле, в изножье вытянутого холмика, лежали два жареных окуня. Матвей сначала рванулся убрать их, но остановился и вместо этого по едва расчищенной дорожке быстро пошёл к еврейскому кладбищу к тому лазу, что показал ему потом Семён. Подошёл и замер, укрывшись в тени разросшейся акации. На свежей могиле, находящейся почти у самой границы кладбища, с временной чёрной табличкой в изголовье (такой же, как и у его матери) тоже лежали две рыбки. А чуть поодаль, за проделанным в двойной ограде узким проходом, у другой могилы, уже покрытой небольшой бетонной плитой и дешёвым надгробием из местного песчаника, сидел Семён. Перед ним прямо на плите была разложена газета. На ней стояла наполовину выпитая чекушка, и лежали несколько жареных рыбёшек. А сам он, не замечая ничего вокруг, что-то говорил, жестикулировал… объяснял… оправдывался…
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2017-nomer11-vreznik/
