Охота на львов
Мягко перебирая землю упругими лапами, львица идет на водопой. Рык льва предупреждает о сопернице. В зыбучей тишине песков надо быть осторожной. В Москве на конкурсе «Супермодель России» претендентки подрались в гримерке, изрядно попортив друг другу макияж и изодрав наряды. Та, что помоложе, сломала ноготь. Львица затаилась в кустах, слилась с буграми прибрежного песка. Небо, пожелтевшее от зноя, и пустыня, манящая безлюдностью, скрадывают звуки. Лев, терпеливо ждущий на вершине песчаного холма, присел, приготовясь к прыжку… Желтая пустыня — места, далекие от Пруссии, в которой на улице имени великого пролетарского писателя сижу я за компьютером. На экране волнистые барханы. Вот лев осторожно спускается с холма. Две львицы миролюбиво трутся боками. В Москве помирились претендентки. Им обещана поездка в Египет. Горящие билеты, немедленный вылет. Импресарио пугает их львами. Одна из них, с густой копной рыжих волос и сломанным ногтем, похожая на львицу, смеется. Она думает, что всех львов давно переловили и посадили в клетки. Я сообщаю об этом льву. Он беззвучно смеется, как умеют смеяться только львы и коты. Лев в хорошем настроении — у него теперь две львицы. Импресарио в одиночестве допивает коньяк в гримерке, запах духов и пота будоражит воображение. Супермодели в самолете пьют мартини из длинной бутылки. В иллюминаторе курчавятся белые, как яблоневый цвет, облака. Первый пилот, зевая за штурвалом, слышит женский хохот. Вспоминает журчание ручейка и любовное урчание львиц. Думает о предстоящей охоте. Египетский набоб обещал большую охоту на львов. Это совсем безопасно. Стрелять можно прямо с джипов. Я сообщаю об этом льву. Он не хочет верить, недовольно взбивает хвостом песок. Жить сегодня — умереть завтра. Был такой японский фильм. Я смотрел его три раза. Плоский экран не для льва. Ему нужно объемное изображение. И нужны запахи. От охотников, даже если они на джипах, пахнет перегаром и страхом, перемешанным с потом. Импресарио заснул в гримерке. Ему тоже снится пустыня. Как и хемингуэевскому старику. И львы в этой пустыне. Львы с гордыми мордами и развевающимися гривами. Они не похожи вовсе на настоящих львов, но импресарио об этом не догадывается. Настоящий лев, утомленный ночью любви, спит и вздрагивает во сне. Он слышит, как вдалеке сигналят друг другу джипы. Я ведь предупреждал его. Во сне он вспоминает об этом. Просыпается и будит львиц. Ночь в пустыне темна, как квадрат Малевича. Никто и никогда не найдет растворившихся в ней львов. Тот, кто пытается найти льва в ночной пустыне, — явный безумец. Сидящие в джипах так не думают. Они весело хохочут. С ними не только пилот, с ними супермодели. Они дразнят охотников, прогибая спины, словно львицы. Джипы остановились в остывающих песках. Надо ждать рассвета. Чтобы не заснуть, охотники поют песни. Лев слышит эти песни, они такие печальные. Слеза набегает на глаза. Не у льва, конечно. Львы не плачут. Слеза на глазах у меня. Мне жалко льва, которого могут убить на рассвете. Я сочувствую импресарио, который не сумел добраться домой и проснулся в пустынном театре. Входная дверь закрыта, и никто не придет сюда днем. Мне жаль супермоделей — после охоты набоб может обмануть их, наобещает златые горы, а потом продаст более богатому набобу. Мне жаль пилота, но не того, который поет сейчас в джипе. Мне жаль Гийоме, который разбился в пустыне. Потерпи, Гийоме, шепчу я, Экзюпери уже влезает в кабину своего самолета, чтобы лететь на выручку. Они не слышат меня, они так далеко — в том времени, когда налаживали первые почтовые рейсы. Светает. Там, в пустыне, где задремали певцы перед охотой, солнце выкатывается внезапно и повисает на вершине песчаной дюны. Наступает рассвет и у меня в комнате на улице имени великого пролетарского писателя. И на экране компьютера возникает лев, гордая грива, зеленоватые глаза, он широко разевает пасть и рычит. Он все понял, он принял мою электронную почту.
Летучий Голландец
Обреченный на вечное плаванье, ты бороздишь океаны. Ты не можешь пристать к берегу. Корабль-призрак, скользящий никому неведомым путем. Светящийся ореол на концах мачт — бегущие огни Эльма — предупреждают в ночи встречные корабли. Эти корабли трусливо меняют курс, убегая от тебя. А ты всего лишь хотел передать им почту от тех, кто давно покинул твой борт. Твой капитан, неистовый и безумный голландец, полагал, что имеет право распоряжаться чужими жизнями. Он застрелил жениха самой красивой девушки и хотел овладеть ею. Но девушка выбросилась за борт. Разъяренное небо послало шторм и сделало невозможным дальнейший путь под парусами. Но твой упрямый капитан, сквернослов и богохульник, поклялся, что обогнет мыс Горн, у которого скопились все ветры мира. Он застрелил недовольных, тех, кто пытался образумить его. «Никто не сойдет на берег, пока не обогнем мыс Бурь, даже если на это уйдет вечность! Клянусь дьяволами всех морей!» Вечность получил он в наказание за богохульство. Но чем виновны матросы? Чем виновен трехмачтовый клипер? Давно уже нет на борту матросов. Их кости до ослепительной белизны отмыло море. Давно в клочья изорвались паруса, но бег корабля никому не дано остановить. Мы могли бы! Но я не сумел убедить никого в том, что ты существуешь…
Не верящие ни в Бога, ни в Дьявола, болтавшиеся в морях уже больше полугода в сплошном тумане, мы чуть не столкнулись с тобой, «Летучий голландец»! Ты возник справа по борту, ты был почти рядом, твои мачты не несли опознавательных навигационных огней, лишь светящаяся дымка прорвалась сквозь толщу тумана. Мы услышали заунывные звуки, похожие на жалобный плач, нам показалось, что само море тяжело и прерывисто вздыхает. Мы дали несколько пронзительных гудков, мы спустили с борта дополнительные кранцы и были готовы баграми оттолкнуть тебя, когда внезапно ты исчез, растворился в уже начавшем редеть тумане, быстро, как сахар в кипящей воде. «Это корабль-призрак!» — воскликнул я. Но никто не хотел мне верить. «Это мурманчанин, — сказал наш капитан, — он идет на промысел, и на нем еще не кончилась вся водка!» Я мог бы возразить: разве на рыбацких судах бывают такие высокие мачты? Но я не имел права спорить с капитаном. Ведь мы сами давно уже стали призраками. Рыбные косяки слишком далеко завели нас. И мыс Горн был на нашем пути.
