Мы едем в свадебное путешествие на Соловки. Эта шутка казалась нам очень удачной. А слова «Карелия», «Соловки», «Река», «Кораблик» катались в горле, как вкусные леденцы. Казалось, что и вода там сладкая и вкусная, и природа особенная — как в местах, где в сказках обитают соловьи-разбойники. Но на самом деле это была вовсе не шутка. Тогда, в 1988 году, мы действительно купили тур на Соловки в только что открывшемся на перестроечно-кооперативной волне туристическом агентстве. Кажется, оно начало работать на месте какой-то пионерской патриотической организации — приспособили помещение под новое дело. А что удивительного — тогда можно было купить шубу в аптеке: магазин мехов отвоевал часть помещения. Или детский садик делил территорию и здание с клиникой венерических болезней, а обеспокоенные родители не могли добиться правды посреди всеобщей анархии. Тур на Соловки стоил недорого, и мы уже мечтали, как после свадьбы возьмем гитару и с радостью махнем на север тогда еще СССР.
Поездка отменилась неожиданно, во время последнего перед дорогой визита в «пионерское» турбюро — оформить и забрать документы. Пока молодой муж занимался делами, я присела в скверике на площадке для юных патриотов за деревянный столик, и голова моя сама упала на руки. Идти дальше я уже не могла. Дышать и глотать — тоже. «Гнойная ангина» — вынес вердикт врач. С температурой 39 в горячечном бреду я все еще верила, что через день мы поедем на Соловки. Но муж категорически запретил поездку. Он приносил мне охапками маленькие короткие гвоздики в качестве утешения. Они сильно пахли, дурманя мне и без того больную голову. «Пионеры» лихих восьмидесятых деньги не вернули, а предложили, когда я поправлюсь, выбрать другой тур. Но Соловки к тому времени уже закончились.
Мы перебирали предложенные нам точки СССР, и больше всего по срокам и возможностям подходила Армения. «Национализированный» в перестройку пансионат ВЦСПС, расположенный недалеко от Еревана, был нам по карману, вместе с перелетом. Не Соловки, но все же. И мы решились.
...Танки вошли в Нагорный Карабах буквально на следующий день. Однако теперь уже категорична была я, хотя и не вполне окрепла после болезни. «Если мы сейчас не посмотрим Армению, то кто знает, что будет дальше, — заявила я тоном уже не невесты, но жены. — Едем!» Свекровь перестала со мной разговаривать.
Серые пыльные танки мы увидели уже, когда ехали к нашему пансионату. Почти в самом Ереване. Они казались нестрашными и напоминали старых спящих слонов. Красоту вокруг нисколько не портили. Мы оказались в составе типично советской группы. Молодой муж все время смеялся над взрослыми дяденьками и тетеньками. Мы были самыми юными. Он — худющий, я называла его «гусеночек». Сама же я удачно влезала в узкий сарафанчик, взятый специально для свадебной поездки у подруги, которая работала в Доме Моделей. Бабушка-повар, которую армянский экскурсовод сразу же показал группе как главную достопримечательность здешних мест, заприметила нас первыми. И всплеснула руками. Готовила она божественно. Завтрак и ужин возносили нас прямо в рай. Говорят, через кулинарные творения ее рук и души прошло множество профсоюзных чиновников всего Союза. Никто не остался недовольным. Килограммы набирали все.
По вечерам мы играли с местными пареньками в биллиард. Вернее, играла я, а муж охранял. Передружились, рассказывали друг другу анекдоты. Они нам — армянские, мы им — русские и украинские. О танках никто и не вспоминал. Новости и телевизор были от нас далеко. Днем мы выезжали на экскурсии — разъезжали по всей республике, а если экскурсий не было, просто сбегали в Ереван. На базаре мне в первый же поход подарили ведро раков.
«Откуда ты, девочка?» — спросил меня пожилой усатый армянин.
«Из Одессы», — ответила я, разглядывая копошащихся перед ним зеленых живых раков и пытаясь сравнить, чем армянские отличаются от одесских.
«Ты украинка? Кто твои родители?»
«Еврейка» — тогда мы еще стеснялись произносить это вслух. Дома ограничивались словами «пятая графа».
«Знаешь анекдот про евреев и армян? Армяне, берегите евреев?»
А то! С детства! В Одессе вообще говорят на языке анекдотов, и наш дом — не исключение.
Продавец усмехнулся в жгучие черные усы — набрал ведро раков:
«Дарю!»
Бабушка-повар вечером сварила их с какими-то немыслимыми приправами, и простые армянские раки превратились в пищу богов.
Нас возили в храмы. Гарни, Герард... И удивительным образом мне больше всего запоминались «разбросанные» по всей Армении каменные кресты — «хачкары». В них было что-то волшебно-магическое, волнующее и притягивающее. Каждый — как магнит. Намоленность, история, традиция. При переездах я сочиняла про них притчи и сказки, разгадывала и придумывала смысл того, что на них написано. Засматривалась на каждый следующий «хачкар», как на новую дверь, ведущую в неведанные пространства.
Когда мы приехали в Эчмиадзин, нам повезло — попали на шествие. Священнослужители в черных и фиолетовых одеждах шли в торжественной процессии, которую возглавлял Католикос всех армян Вазген Первый.
Молодой муж — в южных и восточных странах — везде свой. Жгучий брюнет с карими глазами в Египте выглядит египтянином, в Грузии — грузином, в Израиле — евреем, в Армении — армянином... Но пока мы еще этого не знаем: никуда не ездили — в СССР все было закрыто. Армения — свадебное путешествие — самая далекая в то время наша поездка. Я светловолосая, и везде потом окружающие будут считать, что ему повезло, в том смысле, что женился на блондинке. Мы стоим рядом в Эчмиадзине, завороженно слушаем, как пение сливается со звоном колоколов, и смотрим на развевающиеся длинные черно-фиолетовые мантии. Эти люди похожи на больших птиц. Католикос проходит мимо нас и вдруг останавливается и подходит. Мне кажется, что все это происходит не со мной, а с какой-то другой девушкой, за которой я наблюдаю со стороны. В это время он что-то вкладывает в мою руку, произносит слова на непонятном языке и идет дальше. Разжимаю кулачок — в ней армянский крест на цепочке. «Хачкарик». Так я сразу же его называю, надеваю на шею и чувствую: снимать не нужно. Даже когда буду ходить в душ.
Почему такое действие оказал на меня этот «Хачкарик», объяснить я не могла даже сама себе. Но уже через месяц, когда забеременела, многие мои прежние украшения стали меня раздражать. А «Хачкарик» — никогда. Муж смеялся, что я, как елочка, навешиваю на себя всякие украшения. А я держусь за этот «Хачкарик» на грубой цепочке и не отпускаю его. Удивительно, но у меня много красивых еврейских украшений: «могендовид» — шестиконечная звезда; изысканная и тоненькая золотая подвеска; еврейская буква «Хай», что означает «Живи». Они были тогда у нас в редкость — мне привезли их родственники из Израиля в подарок, «первые ласточки» — тогда только разрешили приезжать. Но ношу я только этот «Хачкар». Беременная, я слушаю бесконечные разговоры свекрови о том, что мы могли и не вернуться из свадебной поездки — был риск, что нас похитят или убьют. Смотрю по телевизору частые сюжеты о конфликтах между армянами и азербайджанцами и понимаю, что в ту Армению, где мы были, действительно не приедем больше уже никогда. Слова «разрушения», «восстания», «Нагорный Карабах» не сходят с экранов. Но мы не зацикливаемся на этом. Мы влюблены. У нас будет сын. Нам хорошо в любом мире. Пусть даже в нем гласность и перестройка. Зато рушатся границы.
«Хачкарик» хранил меня до самых родов. Но в роддоме пришлось его снять и повесить на спинку кровати — кормить было неудобно. Потом он «перекочевал» на гвоздик в детской дома. А уже через две недели после возвращения домой мы с малышом попали в больницу — он заболел. «Время такое, экология, условия, — ворчала бабушка мужа, по профессии в прошлом педиатр, детский врач — мамочки стали слабыми, дети часто рождаются больными, в роддомах — инфекции». Слова ее оказались правдой. В больнице для новорожденных я встретила почти всех своих новых подруг по роддому. Мы с ними «лежали» в палате, которая находилась в одном конце длиннющего коридора, наши дети — в другой, в противоположной стороне. Мы все время очень хотели спать. Но оставить детей не могли. А в их палате не полежать нормально, не присесть, тем более что сидеть было многим из нас нельзя. В итоге спали по очереди, оставляя одну из нас на дежурстве с крошками.
Во время моей первой вахты пришла из соседней детской палаты одна мамочка. Да-да, в больнице мы сразу же лишились своих имен — стали просто мамочками. Так к нам обращались врачи и персонал и, кажется, они не особенно нас любили — мы своими расспросами и приставаниями мешали им выполнять высокую миссию — лечить детей. Мамочка-гостья из другой детской была похожа на голодную волчицу. Ободранная, злая, она все время рыскала глазами. В разговоре постоянно что-то выпытывала.
«Есть ли у тебя муж?», «Кем он работает?», «Ты его любишь?» Мне захотелось, чтобы она не только не подходила к моему малышу, но и не трогала его. «Ты куришь?», «Пойдем покурим — нам можно, пока врачи не видят», «Почему не хочешь?», «А ты безмамных видела?»
Безмамных я тогда еще только слышала. Они лежали за стенкой и все время непрестанно плакали. Оставленные малыши, да еще и больные. Медсестры к ним практически не подходили. Только во время кормлений — машинально исполнить свои обязанности. И забота о брошенных детях, как нечто само собой разумеющееся, ложилась на других мам, которые лежали в больнице со своими малышами. Расчет был точный, мол, они — сами мамы и чужих детей не оставят. Палаты были открыты, заходи в любую, когда хочешь — никто особо за крохами не приглядывал.
Но все это я узнала потом. А пока, напуганная вопросами и видом «мамочки-волчицы», еле-еле дождалась своей сменщицы и рванула по бесконечному коридору в нашу женскую палату — принести «Хачкарик». Сдернула его со спинки своей кровати и повесила на «корзинку» нашего малыша, напоминающую такие, которые потом появились в супермаркетах. Снизу, незаметно. Чтобы охранял!
Украли «Хачкарик» за день до выписки. Мне показалось, что эта была та самая «волчица» с вороватыми глазами. Позже я узнала, что она отказалась от своего ребенка — вот почему ее так волновали «безмамные». Я расстроилась, конечно, из-за родного «Хачкарика», но быстро переключилась. Главное, что малыш пошел на поправку.
Вспомнила про «Хачкарик» я уже тогда, когда сын учился в институте. Ему внезапно понравилась армянская девушка — тоненькая, как тростиночка, с большими красивыми глазами. Как-то раз они вышли из нашего дома и пошли, взявшись за руки, по стадиону, который был расположен через дорогу. Я наблюдала сверху, из окна, и вдруг увидела, что они словно созданы друг для друга — как скроены специально. Он очень сильно влюбился. Переживал, волновался... Они еще не были женаты, когда мой добрый знакомый пригласил меня на большое мероприятие, которое он устраивал в Ереване. Я согласилась при условии, что мне будет позволено взять с собой детей. Девочка наша не смогла, а сын поехал. Впервые в Армению. Про мою работу мы с ним забыли практически сразу же. Каждое утро заказывали машину и разъезжали — смотрели страну. Места, где около 20 лет назад я была с его отцом... В Эчмиадзин поехали в первую очередь. В 11 утра там было тихо, и от этого особенно торжественно. Оказалось, я его запомнила совсем другим, но то место, где в мои руки попал «Хачкарик», определила безошибочно. Сыну не показала — он и так был переполнен происходящим вокруг и впервые им увиденным. Но историю о «Хачкарике» рассказала, тем более, что каменные кресты по-прежнему странным образом волновали мое воображение.
Мы ездили в Гарни, Герард, на озеро Севан... Оказалось, что практически все армянские бабушки готовят божественно. И не только бабушки. Новый «Хачкарик» я приобретать не стала. Ни в одном храме. Хотя открыла на этот раз для себя и Хор Вирап, и монастырь Татев. Сын очень напоминал отца, даже тем, как тщательно планировал каждую нашу поездку. Отец же все время звонил нам — переживал, интересовался. А мне казалось, что я никогда так тонко не чувствовала перемены и предсказания времени. Та же Армения, но другая. То же путешествие, но не свадебное, а семейное, родительское. Как потом оказалось — предсвадебное. В том месте, рядом с Ереваном, где стоят, как скульптуры, большие буквы армянского алфавита, мы купили по одной каждому из нашей семьи, и девочке — тоже. Эта армянская буква, «открывающая» мое имя, висит сейчас в спальне, рядом с кроватью. И, глядя на нее, я думаю о том, сколько вещей являются предвестниками знаковых для нас событий и пододвигают время поближе, а мы даже не подозреваем об этом. Кто мог знать тогда, во время свадебного путешествия, что мы станем одной семьей с другой армянской бабушкой, Розой, из рук которой выходят такие блюда, что забыть вкус этой пищи невозможно.
Во время нашего свадебного путешествия в Армению мы на один день заезжали в тогда еще не разрушенный в 90-е Тбилиси. Это входило в программу поездки. Как можно было в то время догадаться, что, спустя более чем двадцать лет, наш сын женится на армянской красавице и свадьбу они устроят в грузинском ресторане, а в свадебное путешествие поедут именно в Грузию. Причем, ни я, ни муж ничего им не советовали и даже вслух не высказывали своего мнения. Они все выбрали сами.
