В творчестве А.С. Пушкина одними из самых частых, самых многозначных и, без сомнения, самых запоминающихся являются образы птиц. Они могут сказать многое о характерах пушкинских лирических героев и персонажей.
Так, тоска о безграничной воле томящегося узника из одноимённого стихотворения (написанного, как предполагают биографы, в 1822 году, во время «южной ссылки») передаётся через описание поведения наполовину обескрыленного, но не ставшего ручным орла. В другом стихотворении этого же периода, «Птичка» (1823), мы видим совершенно иного лирического героя, который примиряется с щемящей тоской по родным краям, совершая малый, но угодный Богу поступок. К образам двух хищных птиц, орла и ворона, Пушкин возвращается в романе «Капитанская дочка», показывая разницу во взглядах на настоящую жизнь у двух врагов-товарищей: мятежного русского бунтаря и верного присяге русского офицера.
Строки о «птичке Божьей» из поэмы «Цыганы» являются особенными. Многим читателям они известны с детства и воспринимаются как отдельное стихотворение. Возможно, что именно благодаря им многие знакомятся со строками Евангельскими, с нагорной проповедью Христа, говорящего о том, что всякое человеческое деяние бесплодно и бесполезно, если в нём нет мысли о Боге: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, не собирают в житницы; и Отец наш Небесный питает их. Вы не гораздо лучше их?».
Современная писательница В.Г. Галактионова в романе «Спящие от печали» (2010) тоже обращается к названным пушкинским и собственным «птичьим» образам, а также к Евангельскому первоисточнику. Судьбы большинства героев этого произведения подобны птицам, когда-то разлетевшимся по разным уголкам огромной страны, но волей правителей-предателей оказавшихся запертыми в клетки, в которые превратились бывшие советские республики. Духом пушкинского «узника» проникнуты действия «второстепенных» персонажей романа, безликих и безымянных как толпа, скрываемых в ночи и мраке антинародных реформ, но единых в своём недолгом, но неизменном и постоянном порыве — сбрасывании в сточную канаву чугунной решётки, изготовленной «из тюремного ржавого запаса» и построенной напротив «нелепой, ненавистной» границы с утраченной Россией.
Как и у А.С. Пушкина, «птичьи» образы в романе В.Г. Галактионовой очень многозначны, но так или иначе связаны с проблемой выбора между сокровищами на небе и сокровищами на земле, между кажущимся лёгким приспособленчеством к окружающим обстоятельствам и полнокровной, но всегда нелёгкой жизнью, между правдой собственной и правдой народной.
В трагической судьбе бывшего фронтовика и талантливого поэта Фёдора Бухмина, растратившего свой дар и свою жизнь впустую, значимую роль играет неверно им истолкованная «сказка» матери о двух птицах: поющей опрятной иволге, которая «яблоки клюёт — только с красного бока», и красавице-неряхе сизоворонке, у которой «из гнезда <…> пахнет, и вокруг понакидано…». Самое светлое и при этом самое никчёмное воспоминание Бухмина неслучайно связано с его любимым кушаньем из птицы — матушкиным курником, съеденным им «в сильнейшем любовном расстройстве» и ставшим первым ложным утешением, не избавляющим, а уводящим от душевных мук, которые, думается, должен уметь терпеть и преодолевать каждый человек, особенно мужчина.
Другому герою романа, старику мусульманину Жоресу не случайно представляется в образе чёрной боевой курицы собственная невестка, сжившая со свету мужа и поправшая родовые традиции, воспитав двоих сыновей в духе нового времени — «братком»-грабителем и наркоманом. Жорес, потомок кочевого и практически исчезнувшего, переродившегося народа, также не случайно первый предчувствует беду, увидев знак грядущей и всеобщей беды в сбившемся с пути голубе-сизаре, заклевавшем насмерть своих птенцов и красавицу голубку, «свою семью, которой — не уцелеть».
Одним из самых важных мест в романе, где слово Пушкина звучит наиболее сильно, становится эпизод, в котором внучка Полина читает перед сном престарелой Тарасевне упомянутые строки из «Цыган», которые побуждают бывшую учительницу физики и начальных классов вспомнить и пересмотреть заново всю свою жизнь. Стремясь быть полезной всем и вся, Сталина Тарасевна со временем стала оценивать с точки зрения полезности-бесполезности даже самых близких своих людей, а также саму себя.
Поначалу образ беспечного создания напоминает ей об опостылевшем учёном зяте, который не приспособился к новым условиям выживания, но не предал свою науку, а также свою веру в возрождение Родины. Но затем пушкинские строки побуждают Тарасевну задуматься о том, что в своей принципиально правильной жизни она не раз забывала о самом главном. Не выйдя замуж, а фактически взяв в мужья человека бессовестного и никчёмного, она не смогла создать с ним семью образцовую, «что всем на зависть», чем сделала свою дочь наполовину сиротой при живом отце. Верность партийным идеалам и бесконечно проводимые политинформации в школе сменились у бывшей учительницы мыслями о том, как с новыми «выродками поладить! как им угодить», а учение о любви ко всему советскому народу сменилось дифирамбами в адрес «титульной нации» и горьким уничижением своей. Усердное стремление Сталины неустанно помогать соседям по бараку и всем ближним нередко переходит в назойливую суетливость, а аскетический образ жизни сменяется мелочной экономностью.
Другой тип самопожертвования обрисован в быту Нюрочки и Ивана Бирюковых, уже с детства поборовшие слабость даже к самым обычным земным радостям, существующим ради своего прошлого — подчас неласковых родителей Ивана, и будущего — новорожденного сына Сани. Справедливо признавая свою жизнь далёкой от праведности (они с мужем вынуждены торговать самодельной водкой и делать для сдачи за бесценок могильные венки), Нюрочка не внемлет ободрительным словам Тарасевны, говорящей ненужную ей правду о прошлых пороках свёкра и свекрови, давно ставших для них обузой, крестом, который они достойно несут. Но «спокойная, терпеливая, Тарасевне не знакомая» нюрочкина колыбельная для Сани помогает первой внутренне подготовиться лицезрению чуда — трёх белоснежных голубей, летящих из замерзших степей в сторону России. Слова колыбельной также побуждают вспомнить следующие строки из Нагорной проповеди Христа о полевых лилиях, не заботящихся, как положено истинным христианам, не только о пище, но и об одеянии.
Приведённые, далеко не единственные примеры лишний раз показывают, что пушкинские традиции, а с ними и традиции Евангельские, продолжаются и сейчас, в лучших образцах современной прозы. Несомненно, что одним из таких образцов является роман Галактионовой «Спящие от печали».
