Это опасное слово «антисемит»
Терпеливый читатель, еще не потерявший интерес к нашей с уважаемойЛюдмилой Дымерской-Цигельман длительной дискуссии о Томасе Манне [Дымерская-Цигельман, 2017], вряд ли сомневается в главном: мы оба преклоняемся перед мастерством выдающегося писателя ХХ века, оба высоко ценим его как убежденного гуманиста, страстного антифашиста, непримиримого противника всяческих диктатур…
Для людей, выросших в Советском Союзе, Томас Манн сыграл еще одну важную роль: тетралогией «Иосиф и его братья», вышедшей в русском переводе Соломона Апта в 1968 году, писатель, в художественной форме пересказав библейские истории, проложил для многих читателей путь к духовным корням их предков.
Расхождения в наших позициях начинаются, когда в анализе произведений писателя встречается вредное словечко «антисемит». С этим госпожа Дымерская-Цигельман смириться не может. Она и мысли не допускает, что наш кумир может разделять предрассудки, широко распространенные по всему миру.
По-человечески это понятно. Как может быть антисемитом автор тетралогии «Иосиф и его братья», женившийся на девушке из еврейской семьи, имевший лучших друзей-евреев, лучших издателей-евреев, лучших читателей-евреев? Как назвать антисемитом писателя, страстно обличавшего антисемитизм во многих публицистических статьях, докладах, выступлениях по радио, которые, в частности, транслировались на воюющую Германию и служили делу антигитлеровской пропаганды?
В советское время тема «Томас Манн и еврейский мир» старательно замалчивалась. Достаточно сказать, что в превосходной биографии писателя, написанной одним из лучших знатоков его творчества Соломоном Аптом [Апт, 1972], слово «еврей» на всех 352 страницах книги встречается всего 4 раза! Конечно, составить представление об отношении Манна к острому «еврейскому вопросу», волновавшему писателя всю сознательную жизнь, по такой монографии невозможно.
Поразительно, что не лучше до недавнего времени обстояло дело и на родине Томаса Манна, где его по праву считают одним из столпов немецкой культуры и где ежегодно выходят десятки книг, проводятся многочисленные семинары, конференции, посвященные жизни и творчеству Волшебника, как его называли в семье. Первый коллоквиум по теме «Томас Манн и евреи» прошел в Берлине лишь в 2002 году, почти через пятьдесят лет после смерти писателя. До этого любые сомнения в безупречной репутации нобелевского лауреата по литературе и в отношении к нацистской Германии, и в отношении евреев рассматривались как злейшая крамола и попытка подорвать авторитет человека, считавшегося символом «новой Германии» как в ФРГ, так и в ГДР. Общее мнение, господствовавшее в немецкоязычном литературоведении того времени, выразил известный издатель, писатель и литературный критик Мартин Флинкер (Martin Flinker) в книге «Политические размышления Томаса Манна в свете сегодняшнего времени»:
«Связывать имя Томаса Манна с антисемитизмом – значит его совсем не понимать, его совсем не знать и отрицать ценность его работ» [Flinker, 1959].
В «манноведении» на русском языке еще со второй половины ХХ века сложился именно такой образ писателя – убежденного антифашиста, непримиримого борца с националистическими предрассудками, прежде всего, с антисемитизмом и расизмом. Наиболее полно эта сторона характера и особенность творчества писателя представлены в сборнике «Томас Манн о немцах и евреях», одним из составителей которого и является уважаемая Людмила Дымерская-Цигельман [Дымерская-Фрадкина, 1990]. В этом сборнике всё правда: и острые антигитлеровские памфлеты, и пламенные обращения к немецким слушателям с критикой нацизма в годы Второй мировой войны, и обличения антисемитизма в Мюнхене, и полный горечи доклад «О гибели евреев Европы»… Всё это правда, но не вся правда.
Томас Манн
Уже более десяти лет я, основываясь на текстах романов и новелл писателя, его писем, дневников, публицистических эссе и очерков, показываю, что наряду с «убежденным филосемитом», как писатель назвал себя в эссе «Решение еврейского вопроса» [Mann, 1974], есть другой Томас Манн, который рисовал в художественных произведениях персонажей-евреев, как правило, только черными красками, допускал в спорах с литературными оппонентами-евреями грязные антисемитские ярлыки и штампы, а первые законы Гитлера, направленные против евреев, воспринимал с одобрением, находя в них рациональное зерно…
Моя первая статья о Томасе Манне опубликована в ноябре 2007 года в «Заметках по еврейской истории» [Беркович, 2007] и напечатана затем в журнале «Студия», входившем тогда в «Журнальный зал» [Беркович, 2008]. После этого были статьи в «Иностранной литературе» [Беркович, 2011], «Вопросах литературы» [Беркович, 2012], «Неве» [Беркович, 2016] и других литературных и литературоведческих журналах.
Анализируя тексты Волшебника, приходишь к выводу, что полностью отрицать антисемитский характер многих из них не приходится. Нужно признать правоту Голо Манна, сына писателя, утверждавшего, что от антисемитизма его отец «никогда не избавился (его брат тоже нет)» [Golo-Mann-Ranicki, 2000 стр. 76] .
Свою позицию я кратко напомнил в Послесловии к статье Дымерской-Цигельман «Томас Манн о еврействе, евреях и еврейском государстве» в №1/2017 «Еврейской Старины» [Дымерская-Цигельман, 2017]. Судя по статье в этом номере альманаха, с чем-то мой оппонент согласился, а что-то вызвало новые возражения [Дымерская-Цигельман, 2017a].
С устоявшимися убеждениями человек расстается нелегко. Помню, как в апреле 2010 года я впервые выступал в Ганновере с докладом о Томасе Манне перед немецкой аудиторией. После доклада многие слушатели признавались, что находятся в шоке от услышанного. Им трудно было принять новую информацию о писателе, которого считали хорошо известным.
Что уж говорить про такого специалиста, как госпожа Дымерская-Цигельман, многие годы изучавшая творчество того Томаса Манна, который был известен советскому читателю? Вот и находятся у нее, как у опытного адвоката, в каждом случае смягчающие обстоятельства, а то и оправдывающие аргументы. Они, как правило, рассыпаются при внимательном рассмотрении, ибо при всем желании трудно обосновать, что белое – это черное, а черное – это белое. Большинство из этих аргументов уже были рассмотрены в указанных выше статьях, и повторять их здесь я считаю лишним. Да и объем статьи вырос бы при этом до размера книги. Вместо этого я предлагаю вместе пройтись по узловым датам и событиям творческой жизни Томаса Манна и посмотреть, как менялись его взгляды с течением времени, от каких предрассудков он избавился, а какие сохранил до конца своей жизни.
1895-96 гг. Журнал «Двадцатый век»
В том, что участие братьев Манн в антисемитском журнале «Двадцатый век», это позорная страница их биографий, Людмила Дымерская-Цигельман согласна со мной, правда, она смягчает их вину, утверждая, что это «факт красноречивый, но единичный. Больше таких сотрудничеств в жизни писателя не замечалось» [Дымерская-Цигельман, 2017a]. Аргумент типа «разок не считается». Все не так просто, и с эволюцией взглядов писателей на движение «фёлькиш», рупором которой был «Двадцатый век», следует разобраться более детально.
Напомню, что движение фёлькиш (völkische Bewegung) – это политическая идеология, распространенная в Германии конца XIX, начала ХХ веков, ставшая одним из источников национал-социализма. Немецкое слово фёлькиш (völkisch) с некоторой натяжкой переводится на русский язык нейтральным словом «народный». В современном немецком языке это слово имеет четкий негативный оттенок: националистический, расистский, ксенофобный.
В начале 2018 года в журнале «Вопросы литературы» должна выйти в свет моя большая статья «Братья Манн в „Двадцатом веке“», где рассматриваются многие материалы Генриха и Томаса из этого журнала [Беркович, 2018]. Тем самым в русскоязычное «манноведение» вводится большой корпус новых текстов. К этой статье я и отсылаю читателя за конкретными примерами, а здесь приведу несколько выводов.
Прежде всего, напомню высказывание социолога, историка и литературоведа Штефана Бройера (Stefan Breuer) об участии братьев Манн в журнале «Двадцатый век»:
«В таком идеологически заряженном окружении человек находится не потому, что не понимает, что он делает, и не потому, что ему нужны деньги, и не потому, что хочет попробовать себя в разных ролях. Кто работает в таком журнале, делает это по принципиальным соображениям, в полном согласии с тем, что лежит в основе профиля такого издания» [Breuer, 2004 стр. 90].
Поучительно проследить, как менялось отношение братьев Манн к еврейскому вопросу в ходе их развития как писателей. Генрих Манн поразительно быстро расстался со своим агрессивным антисемитизмом и уже с начала ХХ века описывал евреев в своих новеллах весьма доброжелательно и сочувственно (см., например, новеллу «Актриса» («Schauspielerin»), написанную в 1905 году [Thiede, 1998 стр. 193]). Отказ от идеологии фёлькиш и антисемитской доктрины в политических установках быстро привел к изменению литературного содержания и стиля художественных работ Генриха.
Особенно отчетливо это видно, если сравнить его статьи в журнале «Двадцатый век» и опубликованное в 1915 году эссе «Золя», так сильно уязвившее Томаса Манна и ставшее одной из причин разрыва отношений между братьями. В этом эссе Генрих Манн целиком на стороне Эмиля Золя, французского писателя, осуждавшего антисемитскую травлю капитана Дрейфуса. Но в ранних статьях, написанных именно в те годы, когда разворачивалось «дело Дрейфуса», главный редактор «Двадцатого века» был идейно солидарен с гонителями французского капитана-еврея.
Такое резкое изменение взглядов ставило в тупик литературоведов и биографов писателя, особенно действовавших в жестких рамках марксистской идеологии. Например, в Германской Демократической Республике Генрих Манн служил символом интеллигента-демократа, перешедшего на сторону рабочего класса. Но статьи в «Двадцатом веке» написал явно не демократ, а, скорее, консерватор-националист, к тому же антисемит, видящий в евреях виновников всех народных бед. Коммунист и издатель многотомного собрания сочинений писателя в ГДР Альфред Канторович так высказался об этих текстах Генриха:
Невозможно поверить, что он, который позднее блестяще прославил борьбу Золя за исправление совершенных под антисемитским давлением преступлений юстиции в отношении французского капитана Дрейфуса, во времена злополучного „дела“ сам попал под влияние противоположных настроений [Thiede, 1998 стр. 7].
И чтобы не портить сложившийся у читателя облик прогрессивного интеллигента, издатель не стал публиковать компрометирующие тексты в собрании сочинений писателя. Статьи для «Двадцатого века» были объявлены незрелыми и не имеющими значения для последующего творчества Генриха Манна. Оправданием для такой оценки служит, по мнению Канторовича, молчание писателя об этом коротком периоде, которое он хранил до конца жизни. Разве не напоминает логика Альфреда Канторовича подход Людмилы Дымерской-Цигельман к оценке творчества брата главного редактора «Двадцатого века»?
Случай Томаса Манна более сложный. Его негативное отношение к евреям изначально не содержало такой мощный мировоззренческий заряд, как у старшего брата. Поэтому изменение политических установок происходило у него не так резко, как у Генриха. Более близкое знакомство с еврейским миром, наступившее после вхождения в дом Прингсхаймов, дальнейшее развитие событий в неспокойном ХХ веке повлияли на мировоззрение Томаса Манна, заставили в политических выступлениях встать на сторону преследуемых евреев, решительно осудить антисемитизм, протестовать против преступлений нацистской Германии. Уверенно можно сказать, что в политической публицистике он решительно порвал с позицией журнала «Двадцатый век», которую раньше поддерживал.
Но эти изменения мало затронули собственно литературное творчество автора «Будденброков». Еврейская линия в художественных новеллах и романах Томаса Манна не претерпела существенных ломок и перегибов. Внимательный читатель увидит те же негативные стереотипы в изображении целого ряда еврейских фигур от ранних новелл «Тристан» (1902), «Glaudius Dei» (1903), «Кровь Вельзунгов» (1906) [Беркович, 2016] до позднего романа «Доктор Фаустус» (1947). То, что лишь намечалось в набросках для журнала «Двадцатый век», сохранилось и получило развитие в дальнейших работах писателя.
Как мастер слова Томас Манн был глубже и изощренней старшего брата, его художественное творчество не было так крепко связано с общественно-политическими установками и общим мировоззрением писателя, как у Генриха. Литература для Томаса лежала в иной плоскости, чем политика. Но то, что давало преимущество в художественном отношении, обернулось недостатком в изображении еврейской темы.
1896-1905 гг. Ранние новеллы
До встречи с Прингсхаймами никакого серьезного опыта общения с евреями у Томаса не было. В любекской гимназии имени Катарины с ним учились три мальчика-еврея, о которых он писал в очерке 1921 года «К еврейскому вопросу» [Mann, 1974e], но сын городского сенатора, патриций, не имел с ними почти ничего общего. В городе жило всего шесть сотен евреев, и вне школы особых контактов с ними будущий писатель не имел.
Тем не менее, «Кровь Вельзунгов» – вовсе не первый текст Томаса Манна, в котором появились евреи. Не удивительно, что в ранних новеллах Томаса Манна образы евреев, как правило, умозрительные, в их создании использованы распространенные штампы, клише и юдофобские предрассудки. В реальный мир богатых и образованных евреев Мюнхена Томас погрузился только после знакомства с Прингсхаймами и их окружением.
Показательна новелла «Воля к счастью» («Der Wille zum Glück») [Манн, 2011a], написанная в том же 1896 году, когда автор еще сотрудничал с журналом «Двадцатый век». Герой новеллы, болезненный юноша Паоло Гофман, знакомит рассказчика с отцом любимой девушки, бароном Штайн, который представляет так называемое «денежное дворянство»:
«Барон вел дела на бирже, раньше имел в Вене огромное влияние, вращался исключительно среди их сиятельств и тому подобное… Потом вдруг ударился в декаданс, вышел из дела – поговаривают, примерно с миллионом – и вот живет здесь, пышно, но со вкусом» [Манн, 2011a стр. 45].
Богатый парвеню сразу вызывает подозрение: не еврей ли? Паоло пытается смягчить впечатление о бароне:
«Он вроде нет. Жена скорее всего да. Впрочем, могу только сказать, что в высшей степени приятные, утонченные люди» [Манн, 2011a стр. 45].
Тем не менее автор новеллы достаточно бесцеремонно намекает читателю, что барон – крещеный еврей:
«По его наружности нельзя было с уверенностью определить, принес ли он в жертву баронскому титулу несколько слогов фамилии» [Манн, 2011a стр. 45].
Как обычно, о финансовом успехе евреев свидетельствует какое-нибудь дорогое украшение, в случае барона это «толстый золотой браслет», который Штайн «с неподражаемой манерой» умел «стряхивать обратно в манжету» [Манн, 2011a стр. 47].
Происхождение жены барона Томас Манн называет прямо и не церемонится при описании внешности:
«Супруга <…> представляла собой просто-напросто низенькую уродливую еврейку, одетую в безвкусное серое платье».
И сразу за этим следует характерная деталь, на которую часто обращает внимание Томас Манн в портретах евреев и евреек (можно вспомнить бриллиантовое ожерелье и брошь госпожи Ааренхольд в «Крови Вельзунгов»): «В ушах у нее [супруги барона Штайн] сверкали большие бриллианты» [Манн, 2011a стр. 47].
Внешность дочери Штайна, героини новеллы баронессы Ады тоже представлена в новелле набором штампов:
«Лицо с полными влажными губами, мясистым носом, над которым дугой выгнулись мягкие темные брови, хотя и не оставляло ни малейших сомнений относительно ее по крайней мере частично семитского происхождения, отличалось весьма необычной красотой» [Манн, 2011a стр. 46].
Эта томно-чувственная девушка со «зрелыми для ее возраста формами» и «блестящей чернотой волос» вызвала в Паоло необыкновенную страсть. Но и сама Ада не осталась равнодушной, любовь утонченного юноши зажгла ее ответное чувство. Любовь к Аде поддерживает в Паоло стремление жить, без любви он бы умер, болезнь давно живет в нем. Теперь же он излучал спокойствие и энергию. «Он напоминал <…> изготовившуюся к прыжку пантеру» [Манн, 2011a стр. 48]. Пять лет барон был против брака дочери с бедным и нездоровым художником, но видя, что чувства молодых людей не угасают, дает согласие на брак. Наконец, влюбленные смогли соединиться. Паоло торжествует. Но счастье было недолгим: молодой муж скончался на утро после свадебной ночи, можно сказать, в саму свадебную ночь. Воля к счастью, которой он был жив все последние годы, исполнилась, «у него не было больше предлога жить» [Манн, 2011a стр. 58].
В целом, еврейская семья Штайн описана не так негативно, как можно было бы ожидать по первым фразам новеллы. Происхождение Ады отошло на задний план. Она показана просто любящей и страдающей женщиной, поклявшейся в верности своему больному возлюбленному и сдержавшей клятву. Барон в конце повествования проявил отцовскую любовь и сострадание к мучениям дочери. Зачем же вообще понадобилось автору делать героиню своей новеллы еврейкой? По-видимому, для того, чтобы придать образу женщины, охваченной любовью и ради нее готовой на всё, дополнительный колорит. Жаркий римский ветер, раздувающий страсть Паоло, насыщается пряными ароматами цветущей пустыни, а сама Ада, в соединении с которой молодой художник видит залог счастья, выглядит волшебницей Востока.
Независимо от того, позитивно или негативно описываются евреи у Манна, все они невысокие, приземистые, с черными глазами и густыми волосами, у них полные выпяченные губы, нос крючком, который нависает над верхней губой. Как правило, они уродливы, особенно женщины в преклонном возрасте. Так показана жена Барона Штайна, мало от нее отличается и супруга Ааренхольда из «Крови Вельзунгов». Исключением являются молодые, обольстительные и чувственные женщины, вроде Ады Штайн или Зиглинды Ааренхольд.
Существенной чертой евреев, фигурирующей во всех антисемитских стереотипах, является тяга к богатству, предпочтение материального духовному, банальная алчность. В новеллах Томаса Манна эта черта проявляется в вызывающе роскошных украшениях из золота и бриллиантов, которые евреи и еврейки носят без вкуса и меры, явно отличаясь этим от скромных немцев.
Эти клише, распространенные среди современников писателя, изображали очень узкую прослойку разбогатевших торгашей и банкиров, но по умолчанию переносились на всех евреев, служили их «визитной карточкой», по ним читатель безошибочно определял, о ком идет речь.
Когда юный Томас Манн описывал представителей немецкой буржуазии, купцов, промышленников, он знал, о ком пишет, ведь сам писатель вышел из их среды. И образы их выходили из-под его пера живые, с характерными для каждого чертами и особенностями. С евреями же он был практически незнаком, почти с ними не встречался, поэтому широко использовал ходячие стереотипы и штампы, не сомневаясь в их достоверности. Из богатого репертуара антиеврейской традиции он выбирал заготовки, которые легко узнавались воспитанными в этой традиции читателями. Писателю не нужно было прямо указывать происхождение героя, достаточно привести знакомую публике его характерную черту, вроде крючковатого носа или картавости речи, и все понимали, о ком идет речь. При этом бедность фактического материала, имевшегося в распоряжении писателя, приводила к схематичности его еврейских образов, будь это торговцы, капиталисты, врачи, юристы или интеллектуалы.
В написанной в 1903 году новелле «Вундеркинд» (Das Wunderkind), в русском переводе названной «Удивительный ребенок», мельком упомянут один из слушателей концерта юного дарования. Слушатель, названный «предпринимателем с носом, как у попугая», постоянно думает о деньгах:
«А он, кстати, ловко стрижет купоны. Мест по двенадцать марок продали прилично: это уже шестьсот, плюс все остальное. Если вычесть аренду зала, освещение и программки, остается недурная тысяча марок чистыми. Вполне можно жить» [Манн, 2011b стр. 355].
К распространенным стереотипам в изображении евреев относится и потребительское отношение к культуре, приземленность, сведение высокого искусства на уровень развлечения:
«Искусство… – думает предприниматель с носом, как у попугая. – Да-а, ничего не скажешь, привносит в жизнь некоторый блеск, немного звона и белого шелка» [Манн, 2011b стр. 355].
Читателю не нужно больше объяснять, кто по происхождению этот персонаж. Три стандартных клише из антисемитского арсенала – крючковатый нос, меркантильность и презрение к высокому – и портрет еврея готов.
Теми же тремя красками изображен владелец крупного художественного салона, «просторного магазина красоты» М. Блютенцвейг из новеллы «Gladius Dei», написанной в 1902 году. Его обхождение с богатым покупателем, собирающимся купить бронзовую статуэтку девушки, выражает заинтересованность в прибыли, превосходящую нормальное желание продать товар: Блютенцвейг, «потирая руки, суетился вокруг него, нахваливая молодую девушку всеми вокабулами, какие только мог подобрать» [Манн, 2011c стр. 203]. Внешность хозяина салона, мужчины «с короткой каштановой бородкой и карими же блестящими глазами», тоже лежит в русле стереотипов о евреях. Автор, как водится, обращает внимание читателя на нос персонажа, в данном случае «нос его чуть распластался по верхней губе, так что он постоянно с легким шипением сопел в усы» [Манн, 2011c стр. 203].
Меркантильное отношение к произведениям искусства и святым для верующего человека символам страстно обличает юноша Иероним, словно скопированный с портрета Савонаролы: «Искусство – не бессовестный обман, зазывно подталкивающий к укреплению и утверждению жизни во плоти!» [Манн, 2011c стр. 208].
Евреи-дельцы, как и члены их семей, крайне неприятны Томасу Манну, и он наделяет их несимпатичными чертами, повторением привлекая к этим чертам внимание читателя. Так мельком изображен Эрвин Иммерталь, сын директора банка в рассказе «Тонио Крёгер»: «кривоногий, с раскосыми глазами» [Манн, 2011d стр. 274]. Через пару страниц кривые ноги Иммерталя снова упоминаются автором [Манн, 2011d стр. 276].
В изображении Томасом разбогатевших евреев-предпринимателей много общего с «экономическим антисемитизмом» старшего брата времен редакторства в журнале «Двадцатый век».
Нет ничего удивительного, что юного литератора Томаса Манна интересовали деловые люди, представители нового бюргерства, как по-немецки звучало французское слово «буржуазия». Название «бюргер» возникло в немецком средневековье для обозначения городского жителя, занятого каким-то ремеслом. Тогда же определились и качества, присущие «идеальному бюргеру»: трудолюбие, бережливость, любовь к порядку, пунктуальность, честность, чувство долга… Все, что мешало ремеслу, относилось к порокам: лень, расточительство, распущенность, безответственность, прожигание жизни, чтение романов, тунеядство… Оправданием существования бюргера являлись результаты его трудов, выгода, полученная от работы. Каждый день жизни должен быть результативным.
В XVIII веке слово «бюргер» стало наполняться новым содержанием, у него появилось еще одно значение – гражданин. Общество в европейских странах все более становилось гражданским. Бюргер из представителя какого-то цеха, профессионального сообщества, превращался в гражданина государства, обретал политические права. Отсюда уже недалеко до идеалов французской революции – «свобода, равенство и братство» – и Декларации прав человека и гражданина, принятой Национальным учредительным собранием Франции в 1789 году.
Во Франции два смысла изначального бюргерства оформились в самостоятельные слова: буржуа (Bourgeois) как субъект экономики и гражданин (Citoyen) как субъект общества. В немецком языке слово бюргер (Bürger) сохранило в себе оба эти смысла, часто противоречащие друг другу. В зависимости от политических взглядов говорящего это слово могло восприниматься с ностальгией как образец для подражания, а могло критически, и тогда оно заменялось словом «филистер».
Для Томаса Манна, бюргера по происхождению, хотя и оторвавшемуся от этого сословия, идеалы прежнего бюргерства были очень близки. Всю жизнь он стремился к порядку, старался демонстрировать выдержку, хорошие манеры, тактичность, скромность даже в то время, когда жил в богемном районе Швабинг в Мюнхене. В описании любовных переживаний, своих и собственных литературных героев, Томас предельно целомудрен и скромен. К писательской работе он относился как добросовестный немецкий мастер-ремесленник, не одним талантом, но еще и прилежанием и усидчивостью добивавшийся высокого качества текстов.
Правда, бюргерство Томаса Манна имело одну особенность, связанную с его любекским происхождением. В отличие от большинства немецких городов, «вольный» Любек уже сотни лет управлялся республиканским сенатом, здесь не было единовластного властителя, короля или князя, как в других частях раздробленной Германии. Поэтому революция 1848 года, ограничившая вмешательство в экономику правителей отдельных немецких королевств и княжеств, воспринималась в Любеке с юмором, как давно пройденный исторический этап. И хотя в конкуренции с более успешным портовым Гамбургом Любек становился все более и более провинциальным, правящие кланы, чьи представители входили в сенат, все еще ощущали себя городской аристократией. Пусть с точки зрения богатых и утонченных Прингсхаймов «Будденброки – никакие не господа», все же Томас Манн гордился принадлежностью к бюргерам-патрициям и как личную трагедию воспринимал распад традиционного бюргерского уклада жизни. Этой болью пронизан его первый роман, хотя автор признает историческую неизбежность новых экономических отношений.
Томас Манн ставил себе в заслугу тот факт, что «самостоятельно, безо всяких книг, в результате непосредственного наблюдения выпестовал, выносил мысль о том, что современный капиталистический человек заработка, буржуа со своей аскетической идеей профессионального долга является порождением протестантской этики, пуританизма и кальвинизма» [Манн, 2015 стр. 133].
По его словам, лишь спустя годы он познакомился с трудами ученых, которые исследовали источники и составные части капитализма с позиций социологии. Здесь нужно назвать два главных направления. Первое представлял Макс Вебер (Max Weber) и его последователь Эрнст Трёльч (Ernst Troeltsch), рассуждавшие о «протестантской этике и духе капитализма», а второе – Вернер Зомбарт (Werner Sombart), трактовавший в книге «Буржуа» «капиталистического дельца как синтез подвижника, торговца и бюргера» [Манн, 2015 стр. 133].
В первом романе младшего Манна глава фирмы Томас Будденброк, верный старым бюргерским традициям, соответствует анализу Вебера. Образы евреев-нуворишей в других его ранних произведениях полностью отвечают взглядам Зомбарта, отдававшего евреям главную роль в становлении капитализма. Позиция Зомбарта в отношении к евреям окончательно сформулирована в книге «Евреи и хозяйственная жизнь» [Sombart, 1911].
Зомбарт полагает, что «основные идеи капитализма и основные идеи еврейского существования совпадают в действительно поражающем объеме» (стр. 328), что «капитализм, либерализм и иудаизм тесно друг с другом породнены» (стр. 329), «для евреев деньги – абсолютное средство достижения целей, так как деньги как нельзя лучше соответствуют их абстрактной интеллектуальности, их целеустремленности и отвечает их сверхнормальной способности приспосабливаться» (стр. 325).
Мимикрия, считает Зомбарт, позволяет евреям просочиться в народную среду, войти в доверие к «народу-хозяину», ибо «стойкость и гибкость издавна присущи еврейскому существованию» [Sombart, 1911 стр. 324].
Мудрый Фридрих фон Хайек, лауреат Нобелевской премии по экономике, недаром отнёс Зомбарта к тем социалистам, которые, выйдя из марксистов, стали предшественниками национал-социализма [Хайек, 2005 стр. 168].
Томас Манн в художественных произведениях создает образы евреев-буржуа, близкие к тому, как их представлял Зомбарт в своих псевдосоциологических штудиях. Возможно, писатель был знаком с работами Зомбарта и до выхода в свет в 1911 году монографии «Евреи и хозяйственная жизнь». Но если они оба, и писатель, и социолог, пришли к сходным выводам независимо друг от друга, то только потому, что они были детьми своего времени, оба широко и некритично пользовались глубоко укоренившимися в немецком обществе антиеврейскими предрассудками и стереотипами.
***
Переехав девятнадцатилетним юношей в насыщенный культурой Мюнхен и занявшись вплотную литературной деятельностью, Томас Манн познакомился с еще одной категорией евреев, ставших прототипами героев его ранней прозы. Речь идет о богемной элите, художниках, писателях, поэтах, философах и журналистах, которые населяли квартал Швабинг, где поселился начинающий писатель из провинциального Любека. Отношение к еврейским представителям интеллектуальной богемы у Томаса Манна тоже отрицательное, как и к разбогатевшим евреям делового мира. Но теперь вместо «экономического антисемитизма» впору говорить об антисемитизме эстетическом.
Типичный пример – Детлеф Шпинель, смешной персонаж новеллы «Тристан». Словно подчеркивая, что мы имеем дело с иным типом людей, не связанных с биржей, торговлей или банками, писатель наделяет Шпинеля «странной внешностью». Вместо привычных черных блестящих глаз, крючковатого носа и густой растительности на голове и теле, мы видим «брюнета лет тридцати с небольшим, хорошо сложенного, с заметно седеющими у висков волосами, на круглом, белом, чуть одутловатом лице которого нет даже намека на бороду. Лица он не брил – это сразу бросалось в глаза, – мягкое, гладкое, мальчишеское, оно только кое-где было покрыто реденьким пушком» [Манн, 2011e стр. 219].
Глаза у господина Шпинеля тоже блестящие, но не черные, а светло-карие. Вот с носом Томас Манн решил не отходить от привычной модели: «нос у него был короткий и, пожалуй, слишком мясистый» [Манн, 2011e стр. 219].
Супруга господина Клетериана, недавно приехавшая в санаторий «Эйнфрид», где лечится Шпинель, приняла его за итальянца, но доктор Леандер поправил ее: «он всего-навсего из Львова» [Манн, 2011e стр. 221].
Так, между делом, автор сообщает понимающему читателю национальность своего героя. В оригинале родной город Шпинеля назван его старым именем Лемберг, это столица Галиции, откуда были родом многие евреи, переселившиеся в Австрию и Германию. Откровенное пренебрежение к своему пациенту доктор Леандер даже не скрывает, а автор подчеркивает: «он отнюдь не дорожил писателем» [Манн, 2011e стр. 220].
Кстати, и фамилия героя (шпинель – драгоценный камень) указывает на его еврейство. В век эмансипации, когда европейские евреи стали, наконец, получать паспорта, им начали выдавать фамилии, без которых они до того обходились. В качестве фамилий часто использовались названия минералов, драгоценных и полудрагоценных камней, тканей и т.п. (ср., например, с именем доктора Плюша из «Королевского высочества») [Tyroff, 1975 стр. 67].
Писатель Шпинель был автором одной единственной книги. Это был «не очень объемистый роман с в высшей степенью странным рисунком на обложке, напечатанный на бумаге одного из тех сортов, которые употребляются для процеживания кофе, шрифтом, каждая буква которого походила на готический собор» [Манн, 2011e стр. 220]. На большее Шпинель оказался неспособным. Он довольно едко показал в рассказе Томаса Манна как оторванный от жизни эстет, который то и дело восклицает: «Как красиво! Боже мой, подумать только, как красиво!» [Манн, 2011e стр. 231].
Этот безобидный, не очень умный, смешной и неловкий парень из новеллы Томаса Манна 1903 года является предвестником целой плеяды образов еврейских интеллектуалов, созданных писателем за долгую творческую жизнь. Это уже не безобидные, как Детлеф Шпинель, а крайне опасные для общества носители экстремистских идей. Один из таких вербовщиков «готового идти на смерть воинства для покорения шара земного» (VII, 291) показан в новелле «У пророка», написанной в 1904 году.
Имя героя новеллы «Даниэль», как и само название «У пророка» отсылают читателя к библейским временам. Связь иудаизма с христианством подчеркивают стоящие на столе «распятие, семисвечник, чаша с красным вином и ломоть булки с изюмом на тарелке» (VII, 288). «Пророк» из новеллы описан в виде «молодого человека лет тридцати с необыкновенно высоким, покатым и белесым лбом, чье костлявое, чем-то напоминавшее хищную птицу лицо дышало сосредоточенной одухотворенностью» (VII, 287).
Через много лет после публикации новеллы младший брат писателя Виктор Манн спросил Томаса, кто был прототипом Даниэля? Уж не Штефан ли Георге (Stefan George), знаменитый в начале века поэт, сторонник течения «искусство для искусства», реформатор языка, представитель немецкого модернизма? Вокруг него образовалась экстравагантная группа последователей, известная как «кружок Георге». В кружок входили такие разные люди, как писатель Карл Вольфскель, философ Людвиг Клагес и будущий участник заговора против Гитлера граф Клаус фон Штауффенберг. Взгляды Георге интересовали Томаса Манна, но он опасался сближения с его кружком, так как Штефан открыто воспевал гомоэротические связи, чего Томаса всячески избегал.
В письме от 20 февраля 1948 года Томас ответил брату, что не Георге был прототипом Даниэля, а Людвиг Дерлет (Ludwig Derleth), принадлежавший «кружку Георге» [Mann, 1965 стр. 23]. Дерлет был более известен не как поэт, а как автор «Прокламаций», выдержанных в мистическом духе. Он выступал от имени какого-то высшего существа, формирующего армию своих солдат, которым отдаст на разграбление весь земной шар.
Виктору Манну имя Дерлета было знакомо. В воспоминаниях «Нас было пятеро» брат писателя рассказывает, что гостем салона его матери нередко бывала Анна Дерлет, сестра Людвига, некрасивая и «бедная, как церковная мышь» девушка, боготворившая своего брата [Mann_Viktor, 1994a стр. 83]. Бывал ли сам Дерлет в салоне Юлии Манн, Виктор не помнит, но так как Анна всегда говорила только о нем, называя его «Орлом», то Людвиг как бы «незримо присутствовал» на всех вечерах, когда там бывала Анна[1].
В апреле 1904 года Томас Манн посетил одно частное собрание, на котором Дерлет читал свои «Прокламации» [Heine-Schommer, 2004 стр. 34]. Впечатления от этого чтения и легли в основу новеллы «У пророка». Сестра пророка носит в новелле тоже библейское имя Мария-Иозефа.
В отличие от библейского пророка Даниила, герой новеллы – опасный шарлатан, проводник взглядов, которые позднее назовут фашистскими. И по форме, и по содержанию «Прокламации» напоминают выступления Муссолини или Гитлера несколько десятилетий спустя:
«Поучения, притчи, тезисы, догмы, видения, пророчества, отдававшие приказом по войскам, обращения к пастве следовали друг за другом пестрой нескончаемой вереницей, в которой выспренние обороты, заимствованные из Псалтыря и благовествований, перемежались со специальными военно-стратегическими и философскими терминами. Горячечное, донельзя рассерженное Я, одинокое и одержимое манией величия, становилось на цыпочки и обрушивало на мир поток уничтожающих слов, <…> обнародовало указы, ставило свои неумолимые условия; бедности и целомудрия требовало оно и исступленно, с каким-то противоестественным сладострастием вновь и вновь настаивало на обете беспрекословного послушания» (VII, 291).
Семья Дерлет не имела к еврейству никакого отношения, но Томасу Манну нужно было сделать героя новеллы евреем, чтобы обыграть сходство с библейским пророком Даниилом, истолковавшим слова «мене, мене, текел, упарсин», начертанных таинственной рукой на стене во время Валтасарова пира. Об этом эпизоде из «Книги пророка Даниила» напоминает в новелле «похожий на кенгуру философ», который «длинным кривым указательным пальцем время от времени чертил в воздухе какие-то иероглифы» (VII, 291).
Образ «пророка», хоть и не показанного явно, но «незримо присутствующего» в новелле, открывает в произведениях Томаса Манна череду опасных еврейских интеллектуалов, угрожающих миру. Мы уже говорили о том, что в новелле «Кровь Вельзунгов» писатель предупреждает об опасности еврейского интеллекта, вооруженного «стальной и абстрактной диалектикой». Об этом же он пишет в дневнике 2 мая 1919 года, в период послевоенных беспорядков в Германии, неудачных попыток установить в Мюнхене, в Берлине и некоторых других городах советской власти по образу и подобию российской:
«Сидел перед ужином с К[атей]. <…> Мы говорили также о типе русского еврея, вождя мирового движения, представляющего собой взрывоопасную смесь интеллектуального еврейского радикализма и славянской христианской мечтательности. Если у мира осталось чувство самосохранения, то он должен со всей возможной энергией и в ускоренном порядке выступить против такой породы людей» [Mann, 1979 стр. 223].
Этот тип еврейского интеллектуала найдет свое крайнее выражение в образе проводника нацистской идеологии, выведенного Томасом Манном под видом еврея, доктора Брейзахера, в романе «Доктор Фаустус».
Возвращаясь к ранним новеллам Томаса Манна, можно сказать, что и в них, как и в статьях журнала «Двадцатый век», не ощущается никакой амбивалентности, никакой двойственности по отношению к изображаемым в них еврейским персонажам. Они написаны с использованием стандартных антисемитских клише и стереотипов, отражают либо насмешливое, либо негативное отношение автора, в очень малой степени основаны на личном знакомстве писателя с представителями еврейского мира.
Потребуется сильнейший душевный кризис, связанный со скандалом вокруг новеллы «Кровь Вельзунгов», созданной сразу после женитьбы Томаса на Кате Прингсхайм, чтобы писатель пересмотрел свои взгляды на «еврейский вопрос». Именно после этого кризиса у Томаса Манна начинает проявляться эта пресловутая амбивалентность: в публицистике он становится «убежденным филосемитом», сохраняя при этом все черты «литературного антисемитизма» в художественных произведениях.
1905 г. Новелла «Кровь Вельзунгов»
О новелле «Кровь Вельзунгов», знаменующей поворот в изображении Томаса Манна евреев, я писал так подробно и тщательно, как ни об одном другом его произведении [Беркович, 2016]. Поэтому я не понимаю скрытого упрека Людмилы Дымерской-Цигерман в каком-то «упрощении представлений до чернобелых схем» [Дымерская-Цигельман, 2017a]. Мне кажется, я рассмотрел все грани этой новеллы от почти детективной истории ее создания до тончайших стилистических особенностей речи ее персонажей. Никакого «упрощения представлений» я тут не вижу.
В оценке этой новеллы я принципиально не согласен с моим уважаемым оппонентом. Она пишет:
«Я отношу к возможным эмоциональным побуждениям писателя томительное ожидание ответа Кати. И не более того» [Дымерская-Цигельман, 2017a].
Вот это как раз сильное упрощение. На деле все серьезнее. В новелле отразился страх Томаса Манна встретить в семье Прингсхаймов тех евреев, которых он изображал в своих раннних произведениях, основываясь на господствовавших в то время предрассудках. И облегчение от того, что этого не произошло. Я много раз цитировал его ключевую фразу: «В этих людях нет и намека на еврейское происхождение; не чувствуешь ничего, кроме культуры» [Генрих-Томас-Манн, 1988 стр. 73], которую он написал он брату в феврале 1904 года за год до свадьбы.
Людмила Дымерская-Цигельман подчеркивает, «что ни у одного из персонажей новеллы с членами семейства Прингсхаймов подобия не было» [Дымерская-Цигельман, 2017a]. Ой ли? Если бы было так, то не разошелся бы по Мюнхену слух, что Томас Манн клевещет на родню своей молодой жены. Не разразился бы и скандал в доме Прингсхаймов, чуть не разорвавший отношения между зятем и тестем. В рождестенские дни 1906 года Хедвиг Прингсхайм писала своему другу Максимилиану Гардену про Томми: «Он нам сильно отравил праздник» [Pringsheim, 2006 стр. 40].
Все члены семьи Ааренхольдов имеют прототипы в доме Прингсхайма. И только мать семейства изображена так, что никакого сходства с Хедвиг Прингсхайм в ней не найти. Хедвиг – красавица, про которую ее внук Клаус Манн писал: «обольстительная смесь венецианской красоты а-ля Тициан и загадочной гранд дамы а-ля Генрих Ибсен». А в новелле мать ‑ «низенькая, некрасивая, рано постаревшая, словно высохшая под чужим, более жарким солнцем». Чтобы подчеркнуть безвкусие и богатство, упомянуты классические бриллиантовые ожерелье и брошь [Манн, 2011 стр. 492]. Томас Манн словно боялся нового гнева тещи, подобного тому, что случилось при чтении новеллы «У пророка». Зато с остальными членами семьи писатель не церемонился.
В новелле слишком много скрытых и явных указаний автора на то, что действие происходит в доме по улице Арси 12, чтобы оставить это без внимания. Правда, хозяин виллы в Тиргартене коллекционирует не майолику, не картины и не серебряные и золотые изделия, как Альфред Прингсхайм. Господин Ааренхольд собирает всего лишь антикварные книги: «Он постоянно приобретал литературные древности, первоиздания на всех языках — бесценное, подгнившее старье» [Манн, 2011 стр. 491].
Зато в тексте есть тонкие намеки на то, какие именно сокровища хранились в шкафах и витринах, расставленных вдоль стен роскошной столовой в доме Прингсхайма. Речь идет об именах героев новеллы – хозяина дома Ааренхольда и жениха его дочери чиновника фон Беккерата. Скорее всего, эти имена Томас Манн услышал впервые во время разговоров именно в этой столовой, причем из уст самого Альфреда Прингсхайма. Дело в том, что крупный берлинский текстильный промышленник Адольф фон Беккерат (Adolf von Beckerath, 1834-1915), родом из Крефельда, считался в Германии основным конкурентом Альфреда Прингсхайма по части коллекционирования средневековой итальянской майолики. Когда его коллекция распродавалась с аукционов в 1913 и 1916 годах, то некоторые образцы были куплены Прингсхаймом, а часть других попала в берлинский музей декоративно-прикладного искусства. Фон Беккерат был одним из немногих немцев среди крупных берлинских коллекционеров искусства, большинство из которых были евреями. Возможно, именно поэтому Томас Манн выбрал это имя для жениха Зиглинды, так как сокровенным желанием Ааренхольдов было войти в высшее немецкое общество.
Фамилия Ааренхольд тоже напоминает об известном предпринимателе, меценате и коллекционере Эдуарде Арнхольде (Eduard Arnhold, 1849-1925). Свое состояние он, как и отец Альфреда, Рудольф Прингсхайм, сделал на торговле каменным углем, добываемом в Силезии. Он был единственным евреем, назначенным кайзером членом верхней палаты прусского парламента (Herrenhaus). Он, как Альфред Прингсхайм и Адольф фон Беккерат, коллекционировал майолику и произведения живописи.
Господин Ааренхольд из новеллы Томаса Манна тоже разбогател на угольном бизнесе:
«Родившись в дальнем местечке у восточных границ и взяв в жены дочь состоятельного торговца, господин Ааренхольд, смелый и умный предприниматель, посредством великолепных махинаций, имевших предметом горное дело — развитие угольного месторождения, — направил в свою кассу мощный и неиссякаемый поток золота…» [Манн, 2011 стр. 496].
И Альфред, и Рудольф Прингсхаймы родились «в дальнем местечке у восточных границ» — в Силезии, на границе с Польшей, Альфред – в городке Олау (Ohlau) в 1850 году, Рудольф – в местечке Эльс (Oels) в 1821 году.
Внутреннее убранство и оборудование дома Ааренхольда в деталях совпадает с описанием виллы Альфреда Прингсхайма в Мюнхене. Читателя, интересующегося другими деталями, я отсылаю к моей статье в «Неве» [Беркович, 2016].
Завидное упорство проявила уважаемая Людмила Дымерская-Цигельман в отношении концовки новеллы. С удовольствием отмечу, что некоторая подвижка все же есть. Людмила признается, что «в переводе концовки мы нарушили волю автора. Ее действительно положено исполнять. Но я бы добавила к авторской концовке соответствующее примечание» [Дымерская-Цигельман, 2017a]. И за то спасибо!
Правда, мой оппонент настаивает, что «близнецы не могли знать идиш». Мое объяснение, что «родному языку не обучают, дети впитывают его сами, буквально с молоком матери», она отклоняет, ссылаясь на то, что в семье Прингсхаймов этого не случилось. Это очень слабый аргумент. Дело в том, что в семье Прингсхаймов не только дети были далеки от еврейской традиции. Уже их мать, Хедвиг Прингсхайм, была с детства воспитана как немка. Ее родители, Хедвиг и Эрнст Дом были рано крещены по протестантскому обряду и тоже не вспоминали о своих еврейских корнях. В речи Хедвиг Прингсхайм никто никогда не слышал еврейского говора. В противоположность ей госпожа Ааренхольд часто использует слова и выражения ее родного языка, называемого Манном «диалектом»:
«Ее речь была пропитана странными, богатыми на гортанные звуки словами – выражениями из диалекта детства [Манн, 2011 стр. 497]».
Речь у нее не совсем гладкая, она часто отвечает вопросом на вопрос, не точно выбирает слова:
«– И что ты там такое говоришь? – сказала она. – Ты этому учился? Ты мало учился» [Манн, 2011 стр. 498].
Госпожа Ааренхольд так и не избавилась от родного идиша, не перейдя, в отличие от госпожи Прингсхайм, к правильному немецкому. Нетрудно догадаться, на каком языке пела она детям колыбельные, какой язык они впитывали с молоком матери.
Здесь стоит отметить, что Игорь Эбаноидзе в статье «О новелле „Кровь Вельзунгов“» неправ, утверждая, что «в качестве советника по вопросам идиша Т.Манн привлек своего шурина Клауса Прингсхайма – прототипа Зигмунда Ааренхольда» [Эбаноидзе, 1997 стр. 284].
Дело даже не только в том, что это утверждение противоречит воспоминаниям Клауса Прингсхайма, который подчеркнул, что Томас Манн сам направился к тестю, «что он не часто делал, с вопросом, точнее, с просьбой» подобрать подходящее к концовке новеллы еврейской слово [Pringsheim, 1966 стр. 262]. Клаус не мог быть советником Томаса Манна по вопросам идиша, потому что в доме Прингсхаймов дети росли, не зная, что они евреи. На идиш они не говорили, а отдельные еврейские слова, которыми иногда обменивались родители, воспринимали как семейную игру, проявление каких-то интимных родительских отношений [Roggenkamp, 2005 стр. 20].
Возвращаясь к концовке новеллы во всех трех русских переводах, должен отметить, что меня умиляет уверенность переводчиков в их праве «улучшать» текст автора. С одной стороны, все признают, что Томас Манн – непревзойденный мастер слова, с другой – считают написанное им ошибкой и не обращают внимания на волю автора, высказанную не один раз с полной определенностью.
Напомню, что Томас Манн придавал большое значение последней фразе текста, так сказать, завершающему аккорду новеллы. По замыслу писателя в конце повествования, уже после сцены инцеста, растерянная Зиглинда обращается к брату с вопросом, как быть теперь с обманутым женихом. Ответ Зигмунда предполагался хлестким, в нем должны были прозвучать мотивы превосходства над несчастным чиновником, мести за предстоящую свадьбу Зиглинды, за неизбежную ассимиляцию еврейской семьи в немецкое общество. Лучше всего, чтобы фраза содержала пару типично еврейских слов, означавших обман, надувательство или что-то подобное. Не владея идишем, Томас в начале осени 1905 года пришел за помощью к тестю, объяснив ему, какие слова нужны ему для новеллы, которую он как раз заканчивает.
В результате консультаций с тестем у Томаса Манна получилась такая концовка новеллы, такая последняя фраза, сказанная Зигмундом: «Бегáнэфт мы его, ‑ гоя». В оригинале последняя фраза новеллы звучит так: «Beganeft haben wir ihn, — den Goy» [Mann, 2004 стр. 463].
Редактору «Neue Rundschau» доктору Оскару Би (Oscar Bie, 1864-1938), как и Людмиле Дымерской-Цигельман, концовка новеллы не понравилась. По их мнению, последняя фраза выпадала из общего стиля повествования.
В журнальном варианте Томас Манн пошел на компромисс и уступил редактору «Neue Rundschau», но для книжного издания новеллы оставил свой вариант со словами на идиш. Это решение автор подтвердил и спусти пятнадцать лет, когда в 1921 году вышло эксклюзивное издание «Крови Вельзунгов». Тогда он очень огорчился, что по его недосмотру концовка текста осталась той же, что была подготовлена для «NeueRundschau», без «грубых» еврейских слов[2].
Когда писатель подарил экземпляр книги другу Эрнсту Бертраму (Ernst Bertram, 1884-1957), то он собственноручно исправил последнюю фразу на первоначальный конец текста с еврейскими словами [Mann, 1979 стр. 505]. Копия исправленной автором страницы текста приведена в томе комментариев к тексту новеллы [Reed, 2004 стр. 341].
Нужно иметь большую смелость, чтобы взять на себя ответственность исправлять авторский замысел, выраженный столь ясно. Хорошо, что «Джоконда» Леонардо да Винчи висит в Лувре за пуленепробиваемым стеклом – иначе кто-то из художников-любителей обязательно попытался своими мазками поправить мастера.
1921 г. Полемика с Якобом Вассерманом
Чтобы не увеличивать и без того большой объем статьи, пропустим 1907 год с много раз обсуждавшимся ответом Томаса Манна на вопросник редактора еженедельной еврейской газеты Юлиуса Мозеса (Julius Moses, 1868-1942), вылившимся в эссе «Решение еврейского вопроса» [Mann, 1974f]. Подчеркнутый, хотя не всегда искренно звучащий филосемитизм автора этого эссе – очевидный ответ на упреки в антисемитском духе новеллы «Кровь Вельзунгов».
Таким же ответом на критику «Крови Вельзунгов» можно считать образ «положительного еврея» – доктора Плюша – из романа «Королевское высочество» (1909 г.). Вслед за Зигмундом Фрейдом доктор Плюш видит в дискриминации евреев преимущество, так как она помогает развиться таланту.
Перейдем сразу в 1921 год, когда состоялась очень значимая для понимания отношения Томаса Манна к еврейству дискуссия с писателем Якобом Вассерманом. По непонятной мне причине эта полемика не нашла отражения в уже упоминавшемся сборнике «Томас Манн о немцах и евреях», одним из составителей которого является мой уважаемый оппонент [Дымерская-Фрадкина, 1990]. В аннотированном списке имен Вассерман присутсвует, но найти ссылку на него в тексте я не смог. Нет ни письма Томаса Манна Якобу, ни ответа Вассермана, хотя эти тексты я считаю очень важными для темы сборника. Подробный анализ полемики требует отдельной большой статьи, поэтому здесь ограничимся лишь контурами проблемы.
Дружеские отношения между писателями установились давно, еще в пору первых литературных опытов Томаса Манна. В «Застольной речи в честь Вассермана» («Tischrede auf Wassermann»), произнесенной и опубликованной в 1929 году, Томас вспоминал, как в 1896 году именно Якоб вручил ему первый писательский гонорар – за новеллу «Воля к счастью», напечатанную в недавно созданном журнале «Simplicissimus», куда Вассермана незадолго до этого взяли сотрудником [Mann, 1984 стр. 400].
Путь Вассермана к славе одного из самых читаемых немецких авторов был долгим и трудным. Писатель прошел его, не пытаясь сделать путь короче и легче. Добиться этого было бы просто: нужно было креститься и согласиться с мнением, что среди его предков были чистокровные арийцы. Это быстро добавило бы ему новых восторженных почитателей. Но Вассерман не сделал ни того, ни другого. Он пошел на трудности сознательно, добиваясь для себя ответа на мучавший его вопрос: можно ли быть одновременно и немцем, и евреем? Он как бы поставил над собой эксперимент длиною в жизнь и тщательно фиксировал все свои попытки стать «как все» и ответы общества, вновь и вновь напоминавшего ему, что он «другой».
Итогом эксперимента стала книга «Мой путь как немца и еврея» («Mein Weg als Deutscher und Jude») [Wassermann, 1987 (erste Ausgabe 1921)], вышедшая в свет в 1921 году и через два года переведенная на русский. Основной вывод автора книги – немецкая публика никогда не принимала его как своего, так как всегда видела в нем еврея, а не немецкого писателя. В конце книги Вассерман формулирует десять горьких утверждений о немцах, каждое из которых начинается со слова «бесполезно». Вот только несколько примеров
«Бесполезно подставлять правую щеку, если ударили по левой. Это их нисколько не озадачит, не обеспокоит, не обезоружит: они ударят и по правой».
«Бесполезно вести себя примерно. Они скажут, мы ничего не знаем, ничего не видели, ничего не слышали».
«Бесполезно идти среди них и предлагать им свою руку. Они скажут: что он со своим еврейским нахальством хочет с них что-то получить».
«Бесполезно жить и умереть за них. Все равно они скажут: он еврей» [Wassermann, 1987 (erste Ausgabe 1921) стр. 129].
Отношения Томаса Манна и Якоба Вассермана всегда оставались дружескими, бывая в Мюнхене, Якоб обязательно навещал Томаса и Катю в их вилле на Пошингерштрассе. Новую книгу Вассермана Томас прочитал буквально через несколько дней после выхода ее из типографии – издатель Самуил Фишер прислал экземпляр своему постоянному автору. В дневнике за 30 марта 1921 года Манн помечает: «Читал автобиографический текст Вассермана» [Mann, 1979 стр. 497].
Книга задела Манна за живое. Выводы Вассермана не соответствовали его взглядам «на еврейский вопрос», поэтому в дневнике от 3 апреля появилась запись, что он вчера после обеда «начал обширное письмо Вассерману, прервав работу над романом, сегодня утром письмо закончил» [Mann, 1979 стр. 498].
Это письмо вначале носило частный характер, но после смерти Вассермана было опубликовано в 1935 году его вдовой Мартой Карлвайс (Marta Karlweis) в книге-биографии ее мужа, вышедшей с предисловием Томаса Манна [Karlweis, 1935]. С позиций 1935 года Томас Манн так оценивал свое письмо Вассерману, написанное четырнадцать лет назад: «длинное, хорошо написанное в 21-м году в духе „Размышлений [аполитичного]“ письмо от меня Якобу, непозволительно легковерное в том, что касается Германии» [Mann, 1978 стр. 186].
Действительно, в письме 21-го года Томас Манн легкомысленно оценивает немецкий антисемитизм как вполне невинное явление, слабо влиявшее на жизнь писателя-еврея. Прежде всего, Томас Манн убеждает своего друга, что причина его трудностей вовсе не в еврействе:
«Я не хотел бы Вас обидеть, мое желание как раз противоположное, но порыв Вам возразить столь силен, что я в данный момент не могу себя сдержать. Я с высоким уважением и с симпатией отношусь к Вашим субъективным переживаниям, но всё ли действительно так? Не играет ли тут большую роль писательская ипохондрия? Некоторые Ваши жалобы относятся вообще к общенемецким обстоятельствам, и каждый нееврейский немецкий романист мог бы их выдвинуть» [Mann, 1988 стр. 475-476].
Далее, автор письма подчеркивает успешность Вассермана-писателя:
«Ваши природные дарования, характер и талант высоко вознесли Вас как духовно, так и социально. История, как у Вас гостил Ваш старый отец, достойна быть описанной в романе» [Mann, 1988 стр. 476].
Томас Манн имеет в виду трогательный рассказ Якоба об отце, бедном торговце и неудачном предпринимателе, так и не добившемся богатства, несмотря на то, что всю жизнь упорно трудился. Когда тридцатилетний Якоб пригласил отца на недельку погостить у себя, тот все время тихо удивлялся, а на прощание сказал: «Это был первый отпуск в моей жизни». Через восемь дней после возвращения домой он умер. Ему было пятьдесят шесть лет [Wassermann, 1987 (erste Ausgabe 1921) стр. 11].
Продолжая письмо 21-го года, Манн напоминает, что имя Вассермана сияет на небосклоне немецкой литературы, его романы заслуженно имеют громадный успех у публики. Так на что же жаловаться писателю? Томас убежден, что с такими же трудностями и проблемами, с которыми Вассерману приходится сталкиваться, знаком каждый художник, каждый писатель. Творческая личность поневоле ощущает одиночество, поэтому ссылаться на еврейство как причину отчужденности от общества необоснованно. Более того, еврейскому писателю еще повезло, так как еврейские читатели в своей массе более чувствительны, лучше понимают юмор и романтические переживания, описанные автором, чем медлительные и менее сообразительные коренные немцы [Mann, 1988 стр. 477].
Конец письма содержит ту самую «непозволительно легковерную» оценку Германии, о которой Томас Манн сожалел в 1935 году:
«Существует ли вообще эта национальная жизнь, из которой еврея якобы пытаются вытеснить, в отношении которой ему могли бы выказывать недоверие? Может ли Германия, такая космополитичная, какой она является, всё принимающая, всё пытающаяся переработать, имеющая национальный характер, в котором вечно борются северное язычество и южная страстность, смешиваются западное гражданственность и восточная мистика, – может ли она быть почвой, в котором ростки антисемитизма могли бы пустить глубокие корни?» [Mann, 1988 стр. 475-476].
Очевидно, Томас Манн, как и многие его современники, не принимал немецкий антисемитизм всерьез. Хотя к Вассерману он относился дружески, но его автобиографическую книгу прочитал как сборник необоснованных жалоб и эгоистических сетований, вызванных «писательской ипохондрией». «Еврейский вопрос», по Томасу Манну, решается просто. Евреи должны полностью ассимилироваться, а если на этом пути и возникают трудности, то нужно просто запастись терпением, они скоро будут преодолены.
Подобные упрощенные взгляды и неверные оценки были распространены в опустошенной войной и революциями Европе. Для простых людей на первом месте стоял вопрос собственного выживания, а скорби и обиды какого-то национального меньшинства мало кого интересовали. Именно это настроение и отразилось в письме Томаса Манна. Не удивительно, что он вызвало возмущение Якоба Вассермана, на своей шкуре испытавшего все «прелести» якобы несуществующего в Германии антисемитизма.
Вассерман с горечью признается, что из письма своего друга он понял, что человек такого типа, происхождения, воспитания, внутренней конституции, как Томас Манн, не в состоянии понять описанный конфликт человека и общества. Разница судеб еврейского и немецкого художника, которую отрицает Томас Манн, Вассерман видит в следующем:
«Вы не можете ссылаться на общую долю художника, потому что трудностей на моей стороне было вдвое больше, чем на Вашей. Если Вы были под давлением десять атмосфер, то на меня давило двадцать; если Вы должны были сражаться с дюжиной призраков, то я с двумя дюжинами» [Wassermann, 1988 стр. 478].
Вассерман ставит в упрек автору «Тонио Крёгера» полное непонимание драмы еврейского населения Германии. Герой этой новеллы раздвоен между миром отца, «высокого, изящно одетого господина, с умными голубыми глазами», и миром «черноволосой красавицы матери», привезенной когда-то «из далеких краев, расположенных в самом низу карты» [Манн, 2011d стр. 270-271].
Но что значит эта раздвоенность по сравнению с той пропастью, которую еврей должен преодолевать изо дня в день? Пропастью между тем миром, из которого он родом, но ему уже не принадлежит, и другим миром, признания которого он хотел бы добиться, но тот его упорно не признает и постоянно в чем-то подозревает. Полностью быть принятым в этот новый мир еврею не удается никогда.
Ссылаясь на слова Томаса Манна об успехах евреев, об их господстве во многих областях жизни современной Европы, Вассерман подчеркивает, что этот успех и это господство сопровождаются неизбывной ненавистью масс, постоянными подозрениями со стороны коренного населения. Он пишет:
«Только представьте себе, какую чудовищную энергию, волю, самообладание нужно было проявить человеку, чтобы чего-то достичь. Только представьте себе, что добивается положения в обществе лишь узкий слой, в то время как 8–9 миллионов прозябает в галуте. Нужно самому помучиться в галуте, чтобы узнать, что это значит, вкусить стыд, унижение, издевательство, чтобы понять, что это такое. Иначе давать оценку было бы опрометчиво» [Wassermann, 1988 стр. 479].
Якоб Вассерман напоминает Томасу Манну, что уже шесть-восемь десятилетий немецкие студенты не принимают в свои союзы еврейских товарищей по обучению, объявляя их неполноценными и недостойными даже вызова на дуэль. Конечно, это можно объявить не заслуживающей внимания мелочью, пустяком, но эта «мелочь» отравляет жизнь тысячам молодых людей. Несмотря на формальное равенство в правах, общество, за редким исключением, не допускает евреев-военных до получения офицерских званий, евреев-юристов до назначения судьями, евреев-ученых до получения профессорских кафедр [Wassermann, 1988 стр. 480].
Не видеть этой несправедливости, этого ежедневного унижения, этого явного нарушения общепринятых прав гражданина может только человек, далекий от этих проблем, не испытавший их на себе, у кого нет сострадания к «униженным и оскорбленным».
Мы не будем здесь обсуждать новые детали возражений Вассермана, оставляя это для упомянутой статьи. Суть же понятна: письмо Томаса Манна показывает границы его понимания еврейского вопроса. А если точнее, то показывает безграничность непонимания: он убежден в отсутствии в Германии настоящего антисемитизма, а проблемы дискриминации евреев считает большей частью выдуманными самими евреями. Важно подчеркнуть, что это мнение не легкомысленного юноши, незнающего жизни, а убеждения зрелого человека, которому через четыре года исполнится пятьдесят лет, а еще через четыре года он получит нобелевскую премию по литературе. Аргументы Вассермана на Томаса Манна не подействовали. Он и дальше продолжал считать, что антисемитизм – маргинальное явление, не характерное для якобы «космополитичной Германии».
Уважаемая Людмила Дымерская-Цигельман называет это заблуждение, эту политическую слепоту «наставничеством». Она пишет:
«Наставничество Т.Манна строилось на том, что должное становится сущим, разумное — действительным. Немцам он объяснял, что они серединный, то есть избегающий крайностей, народ, что их культура – это иудео-христианская культура Европы, это их сущее. И потому для них невозможно такое «низменное развлечение как антисемитизм»» [Дымерская-Цигельман, 2017a].
Судя по ответным письмам Якоба Вассермана, он такое «наставничество» не принял и не понял. Если в отношении немцев подобная выдача желаемого за действительное может хоть как-то оправдываться педагогическими соображениями, то в отношении евреев это в чистом виде дезинформация, которая приводит к многочисленным жертвам.
Учитывая такое своеобразное понимание антисемитизма в Германии, не удивительно, что в художественных произведениях Томаса Манн часто встречаются евреи, но практически не показаны юдофобы. Только в конце романа «Волшебная гора» (1924 г.) на короткое время возникает комический персонаж торговца Видемана, которого читатель вряд ли принимает всерьез. Имя Видемана в романе не названо, про него только сказано:
«Он носил фамилию Видеман, христианская фамилия, не какая-нибудь нечистая» [Манн, 1959 стр. 484].
Воинственный антисемитизм Видемана при этом всерьез не осуждается, рассматривается как ребячество и занятие нездорового человека.
В романах Генриха Манна представлены и евреи, и юдофобы, у его брата – только евреи.
Время показало, что заблуждение Томаса Манна в отношении антисемитизма в Германии в основных чертах не изменится, хотя с приходом Гитлера к власти положение евреев катастрофически ухудшилось.
1937 г. Доклад «К проблеме антисемитизма»
В марте 1937 года, когда гитлеровский режим уже вовсю раскрутил маховик антисемитской пропаганды и дело вплотную подошло к Всегерманскому погрому, вошедшему в историю под названием Хрустальная ночь, Томас Манн выступал в Цюрихе в клубе «Кадима». Речь называлась «К проблеме антисемитизма» («Zum Problem des Antisemitismus») и содержала чеканные формулировки, по сути, однако, не сильно отличавшиеся от тезисов в письме Вассерману, написанного в 1921 году, на заре Веймарской республики. В Цюрихе Томас говорил:
«Кто-то не без основания назвал фашизм социализмом дураков. Так вот, антисемитизм – это аристократизм быдла. Он сводится к простой формуле: „Я ничто, но я не еврей“. Простак верит, что он действительно что-то собой представляет» [Mann, 1974c стр. 481].
Писатель уверен, что антисемитизм в Германии практически отсутствует. Даже в 1943 году, когда гитлеровский режим полным ходом уничтожал евреев Европы, Томас Манн утверждал:
«Никогда интеллигентный, образованный, европейски ориентированный человек в Германии не может быть антисемитом… Абсолютно неверно приписывать антисемитизм подавляющему большинству немецкого народа, что могло бы выдаваться за народную основу преступлений нацистов против евреев» [Mann, 1974d стр. 496].
Здесь Томас Манн явно выдает желаемое за действительное. Если это сознательное «наставничество», то оно больше похоже на лукавство. Трудно представить себе, чтобы писатель ничего не знал о так называемом «академическом антисемитизме», которым были заражены многие интеллектуалы, академики, профессора. Уж их ни простаками, ни быдлом не назовешь. Зачем далеко ходить – историю своего тестя Томас должен был знать? Альфреду Прингсхайму заветную должность ординарного профессора университета пришлось ждать двадцать с лишним лет, и получил он ее, когда ему было уже за пятьдесят. Не последнюю роль играл здесь этот самый «образованный антисемитизм». А ведь Альфред был одним из самых продуктивных математиков своего времени, став еще до получения профессорского звания действительным членом Баварской академии наук.
В профессорской среде так называемый «образованный антисемитизм» существовал и в кайзеровской Германии, и во времена Веймарской республики, причем к началу тридцатых годов он еще больше набрал силу. Историк Михаэль Катер пишет:
«Число профессоров, которые склонились к национал-социализму, к 1932 году существенно возросло, причем часто из-за антисемитизма, и даже если большинство про себя решило держаться вне партии, есть много доказательств того, что в глубине души они уже перебежали на сторону Гитлера» [Kater, 1983 стр. 69].
Когда Томас Манн опасался, что признание антисемитизма большинства немцев подтвердит «народную основу преступлений нацистов против евреев», он был недалек от истины. В послевоенной Германии не любили вспоминать, каким широким народным движением стал национал-социализм в годы своего могущества, какие разные общественные слои он охватил. Стремительный рост популярности партии Гитлера в конце двадцатых, начале тридцатых годов прекрасно иллюстрируют итоги выборов в Рейхстаг.
В 1928 году национал-социалистическая рабочая партия Германии (NSDAP) насчитывала примерно сто тысяч членов, и за нее на выборах проголосовало чуть больше восьмисот тысяч избирателей, что составило всего-навсего 2,6% всех голосов. Всего за три года положение радикально изменилось. На выборах в июле 1932 года за NSDAP проголосовали более тринадцати миллионов человек, т.е. 37,3% всех избирателей. В марте 1933 года число голосов за партию Гитлера превысило семнадцать миллионов, что составило 43,9%. Такой динамики роста не знала ни одна партия Германии [Falter, 1991 стр. 25].
О том, какие слои населения были вовлечены в национал-социалистическое движение, можно судить, анализируя социальную структуру национал-социалистической партии, которой с июля 1921 года руководил Адольф Гитлер.
На день «пивного путча», 9 ноября 1923 года, в партии числилось 55 287 членов [Kater, 1983a стр. 25]. После того, как будущий фюрер нации вышел из тюрьмы в Ландсберге, он в феврале 1925 года реорганизовал партию, устроив новую регистрацию членов. К первому апреля того же года новые партийные билеты получили 521 человек. К марту следующего, 1926 года, партия насчитывала 32 373 члена. В дальнейшем численность партии увеличивалась ежегодно на 20-30 тысяч членов и к марту 1929 года достигла 121 178 человек. В следующие два года, на фоне экономического кризиса, рост ускорился, и к марту 1933 года в NSAPD состояло 1 490 432 члена [Kater, 1983a стр. 26].
Мартовские выборы 1933 года, когда Гитлеру удалось получить поистине диктаторские полномочия, вызвали такой поток заявлений о приеме в партию, что первичные партийные ячейки буквально утонули в нем. В течение нескольких недель численность NSDAP превысила два с половиной миллионов человек!
Тем, кто из конъюнктурных соображений вступил в партию после марта 1933 года, придумали ироническое наименование «мартовские падшие» (Märzgefallene) – так раньше называли жертв мартовской революции 1848 года в Вене и Берлине, а также жертв Капповского путча 1918 года. Для ветеранов партии, имевших номер партийного билета меньше ста тысяч, т.е. вступивших в NSDAP до 1928 года, ввели специальное звание «Старые бойцы» (Alte Kämfer). Их награждали «Золотым фазаном» — специально введенным «Золотым значком партии» (Goldenes Parteiabzeichen). Впоследствии предельный номер партбилета для «Старых бойцов» увеличили до трехсот тысяч. Для тех партийцев, кто вступил в национал-социалистическую партию до назначения Гитлера рейхсканцлером, т.е. до 30 января 1933 года, использовали обозначение «Старые члены партии» (Alte Parteigenossen). Первого мая 1933 года из-за лавины новых заявлений прием в партию был временно приостановлен. Когда прием снова возобновили, численность партии достигла восьми с половиной миллионов членов [Benz, 2009 стр. 7].
Оценивая общие итоги выборов тех лет, можно утверждать, что еще до 1933 года NSDAP фактически стала партией всего народа, ей удалось сломать барьеры, отделявшие друг от друга социальный группы избирателей, выделенные по роду занятости. Практически все члены национал-социалистической партии разделяли ее антисемитские установки, поддерживали антиеврейские законы и акции.
Национал-социализм при Гитлере стал поистине общенародным движением. Можно, конечно, на это закрывать глаза, стараться забыть, как делали немцы после разгрома Третьего рейха.
В американской армейской газете «Stars and Stripes» («Звезды и полосы») 15 апреля 1945 года была опубликована заметка, разъясняющая американским солдатам, как надо вести себя при задержании противника. В заметке, в частности, говорилось:
«Все немцы при аресте ведут себя одинаково. Они говорят, что никогда всерьез в национал-социализм не верили. У них всегда имеется оправдание своему поведению. Не важно, что они в 1927 или 1939 году вступили в партию. Они говорят, что к этому их вынудили деловые обстоятельства – так говорят даже те, кто вступил в NSDAP еще в 1927 году» [Kellerhoff, 2017 стр. 9].
Знаменитая американская журналистка и писательница, третья жена Эрнста Хемингуэя автор военных репортажей, вошедших в историю Второй мировой, Марта Геллхорн (Martha Gellhorn) тоже отмечала поразивший ее факт:
«Никто не признается, что он нацист. Никто им никогда и не был. Возможно, в соседней деревне найдется пара нацистов или вон в городке, расположенном отсюда в двадцати километрах, есть настоящий рассадник национал-социалистов, но не у нас.<…> Мы давно ждали американцев. Чтобы вы пришли и нас освободили… Нацисты – свиньи. Вермахт хотел восстать, но не знал как» [Ebzensberger, 1990 стр. 87].
Марта Геллхорн поражается, как никому не пришел в голову простой вопрос: почему же этому отвратительному нацистскому правительству, которому никто не хотел подчиняться, удалось пять с половиной лет вести ужасную войну? Этот риторический вопрос сама же журналистка комментирует: «Целый народ, увиливающий от ответственности, представляет собой жалкое зрелище».
Другая знаменитая американская журналистка и фотокорреспондент Маргарет Бурк-Уайт (Margaret Bourke-White) приводит в своей книге «Германия, апрель 1945» высказывание одного майора армии США:
«Немцы ведут себя так, как будто нацисты – это какая-то чуждая раса эскимосов, пришедшая с Северного полюса и каким-то образом вторгшаяся в Германию» [Bourke-White, 1979 стр. 27].
В побежденной Германии повсеместно наблюдался интересный механизм психологической защиты, называемый «вытеснением». Нацисты, словно инопланетяне, посетившие их страну, теперь полностью исчезли с лица Земли. Немцы как будто забыли о своей жизни в течение двенадцати лет Третьего рейха. А ведь большинство взрослого населения не просто жило в условиях гитлеровской диктатуры, но активно участвовали в делах нацистского режима. Теперь же они представляли себя жертвами войны и Гитлера, заслуживающими лишь жалости, а не наказания за многочисленные преступления.
Ли Миллер (Lee Miller), бывшая фотомодель с обложки журнала «Vogue», ставшая в сороковые годы военным корреспондентом этого журнала, вспоминала:
«Поразительна наглость немцев. Как они могут от всего, что было, дистанцироваться? Что за механизмы замещения в их плохо проветриваемых мозговых извилинах создают у них представление о себе как об освобожденном народе, а не побежденном?» [Miller, 2015 стр. 205].
Иллюзии Томаса Манна в отношении маргинальности антисемитизма в Германии тоже можно рассматривать как своеобразный механизм замещения, позволявший писателю жить и творить в выдуманном им мире. Отсюда и Германия без антисемитов и евреи без Холокоста.
1943-1947 гг. Роман «Доктор Фаустус»
Уважаемая Людмила Дымерская-Цигельман считает, что опровергла мой тезис, напомнив, что «Томас Манн одним из первых, если не первый, начал оповещать«демократические страны» и немцев о массовом уничтожении европейского еврейства» [Дымерская-Цигельман, 2017a].
Это, конечно, не опровержение, а непонимание того, что я хотел сказать. Повторю, это важно: двойственность, или амбивалентность, писателя в отношении к евреям, о чем я говорю уже более десяти лет, проявляется в различном подходе к еврейскому вопросу в художественных и публицистических текстах. Примеры, которые приводит госпожа Дымерская-Цигельман, взяты именно из публицистики. Я же говорю о художественных произведениях, прежде всего, о позднем романе «Доктор Фаустус», который писался в те годы, когда шло систематическое уничтожение европейских евреев, а с немецкими евреями было уже покончено. «Описания Катастрофы в романе нет», – признает сама Дымерская-Цигельман [Дымерская-Цигельман, 2017a]. Она совершенно права и в характеристике романа как «истории болезни нации, соблазненной нацизмом». Второй важной темой романа является показ роли интеллектуалов в духовной жизни Германии до и после Первой мировой войны.
Одним из таких интеллектуалов является культурфилософ из Мюнхена доктор Хаим Брейзахер. Автор романа характеризует его как
«ученого без официальной должности, человека ярко выраженной расы, интеллектуально весьма развитого, даже смелого, впечатляюще безобразной наружности, который — явно не без злорадства — играл здесь роль чужеродной закваски» [Манн, 1960 стр. 362].
Ни автор, ни рассказчик – Серенус Цейтблом – не скрывают свою антипатию к этому персонажу. Брейзахер выступает в романе рупором идеологии, которую мы теперь называем «нацистской». Он презирает гуманизм, восхваляет примитивизм в искусстве, в его речах часто встречаются слова «кровь», «народ», «жертва»… Ради гигиены народа и расы допустимо идти «к умерщвлению нежизнеспособных и слабоумных» [Манн, 1960 стр. 478].
Рафинированный немецкий интеллигент Серенус Цейтблом признается:
«Во всяком случае, новый мир антигуманизма, неведомый дотоле моему добродушию, впервые приоткрылся мне тогда у Шлагингауфенов, и как раз благодаря этому самому Брейзахеру» [Манн, 1960 стр. 369].
Под «новым миром антигуманизма» тут понимается как раз нацизм, о котором у этой доброй души до Брейзахера не было никакого понятия. Интеллигент Цейтблом корит себя, что не нашелся, как возразить этому наглому еврею, проповедующего нацистские человеконенавистнические идеи. Эта сцена описана Томасом Манном без присущей ему иронии. Более того, он уже после написания романа пытался оправдаться, упомянув эти пассажи в очерке «История „Доктора Фаустуса“. Роман одного романа»:
«…в моем романе имеется еще гнусный Брейзахер, этот хитроумный сеятель великой беды, описание которого тоже дает повод заподозрить меня в юдофобстве. Впрочем, о Брейзахере сказаны такие слова: «Можно ли досадовать на иудейский ум за то, что его чуткая восприимчивость к новому и грядущему сохраняется и в запутанных ситуациях, когда передовое смыкается с реакционным?» [Манн, 1960a стр. 342].
Надо подчеркнуть, что во время создания романа Томас Манн знал о Катастрофе европейского еврейства, о страшном преступлении немцев в отношении евреев. Тем не менее, эта сцена в романе меняет местами жертву и преступника. Преступником выступает еврей, а жертвой выглядит невинный Цейтблом.
Аргумент самооправдания автора романа не убеждает:
«если не считать самого рассказчика, Серенуса Цейтблома, да еще матушки Швейгештиль, то разве выведенные в этом романе немцы приятнее, чем изображенные в нем евреи?» [Манн, 1960a стр. 343]
Приходится согласиться с известным литературоведом Рут Клюгер (Ruth Klüger), что в этом случае мы имеем дело с «извращенным дурным вкусом» [Klüger, 1994 стр. 41].
***
Рассматривая, как менялось со временем отношение Томаса Манна к еврейскому миру, понимаешь, что простые ярлыки «филосемит» или «антисемит» к нему неприменимы. Отношение Томаса Манна к евреям постоянно колебалось между двумя полюсами: от отчуждения («я, рожденный немцем, не такой, как вы») до слияния («я такой же изгой, как евреи»). Картина «Томас Манн и еврейство» перестает быть простой и одноцветной, как казалось ранее, а задача исследователя жизни и творчества писателя усложняется. Еще в первой статье о Томасе Манне [Беркович, 2007] родилось сравнение, которое я считаю уместным тут повторить: отбросить одну краску в этой картине так же невозможно, как разделить полюса у магнита или оставить земной шар только с одним полярным кругом.
Литература
Benz, Wolfgang (Hrsg.). 2009. Wie wurde man Parteigenosse? Die NSDAP und ihre Mitglieder. Frankfurt am Main : S. Fischer Verlag, 2009.
Bourke-White, Margaret. 1979. Deutschland, April 1945. München : Schirmer/Mosel Verlag, 1979.
Breuer, Stefan. 2004. Das „Zwanzigste Jahrhundert“ und die Brüder Mann. In: Manfred Dierks и Wimmer (Hrsg.) Ruprecht. Thomas Mann und das Judentum. Die Vorträge des Berliner Kolloquiums der Deutschen Thomas-Mann-Gesellschaft. (Thomas-Mann-Studien 30). Frankfurt a. M. : Verlag Vittorio Klostermann, 2004.
Ebzensberger, Hans-Magnus (Hrsg.). 1990. Europa in Trümmern. Augenzeugenberichte aus den Jahren 1944-1948. Frankfurt a.M. : Eichborn Verlag Ag, 1990.
Falter, Jürgen W. 1991. War die NSDAP die erste deutsche Volkspartei? In: Michael Prinz и Rainer (Hrsg) Zitelmann.Nationalsozialismus und Modernisierung. Darmstadt : Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1991.
Flinker, Martin. 1959. Thomas Mann’s politische Betrachtungen im Licht der heutigen Zeit. Gravenhage : Mouton , 1959.
Golo-Mann-Ranicki. 2000. Mann Golo, Reich-Ranicki, Marcel. Enthusiasen der Literatur. Ein Briefwechsel. Aufsätze und Portraits.Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 2000.
Heine-Schommer. 2004. Heine Gert, Schommer Paul. Thomas Mann Chronik. Frankfurt a.M. : Vittorio Klostermann, 2004.
Karlweis, Marta. 1935. Jakob Wassermann. Mit einem Geleitwort von Thomas Mann. Amsterdam : Querido, 1935.
Kater, Michael. 1983a. Sozialer Wandel in der NSDAP im Zuge der nationalsozialistischen Machtergreifung. In: Wolfgang (Hg.) Schieder. Faschismus als soziale Bewegung, S. 25-68. Göttingen : Vandenhoeck und Ruprecht, 1983a.
—. 1983. The Nazi Party: A Social Profile of Members and Leaders 1919-1945. Oxford : Blackwell Publishers, 1983.
Kellerhoff, Sven Felix. 2017. Die NSDAP: eine Partei und ihre Mitglieder. Stuttgart : Klett-Cotta Verlag, 2017.
Klüger, Ruth. 1994. Katastrophen. Über deutsche Literatur. Göttingen : Wallstein Verlag, 1994.
Mann, Thomas. 1988. An Jakob Wassermann, München, 2./3.4.1921. Briefwechsel mit Autoren, S. 475-478. Frankfurt a.M. : S. Fischer Verlag, 1988.
—. 1965. Briefe 1948-1955 und Nachlese. Hrsg. von Erika Mann. Frankfurt a.M. : S. Fischer Verlag, 1965.
—. 1974. Die Lösung der Judenfrage. In: Mann Thomas. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 459-462. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 1974.
—. 1974f. Die Lösung der Judenfrage. In: Mann Thomas. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 459-462. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 1974f.
—. 2004. Große kommentierte Frankfurter Ausgabe. Werke – Briefe – Tagebücher. Band 2.1. Frühe Erzählungen. 1893-1912. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 2004.
—. 1979. Tagebücher. 1918-1921. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. Frankfurt a.M. : S.Fischer Verlag, 1979.
—. 1978. Tagebücher. 1935-1936. Herausgegeben von Peter de Mendelssohn. Frankfurt a.M. : S. Fischer Verlag, 1978.
—. 1974d. The Fall of the European Jews. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 494-498. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 1974d.
—. 1984. Tischrede auf Wassermann. Rede und Antwort. Gesammelte Werke in einzelbänden. Frankfurter Ausgabe. Herausgeben von Peter de Mendelssohn, S. 399-404. Frankfurt a.M. : S. Fischer Verlag, 1984.
—. 1974c. Zum Problem des Antisemitismus. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, Nachträge, S. 479-490. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 1974c.
—. 1974e. Zur jüdischen Frage. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, S. 466-475. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 1974e.
Mann_Viktor. 1994. Mann, Viktor. Wir waren fünf. Bildnis der Familie Mann. Frankfurt a.M. : Fischer Taschenbuch Verlag, 1994.
Miller, Lee. 2015. Krieg: Mit den Alliierten in Europa 1944-1945. Reportagen und Fotos. München : btb Verlag, 2015.
Pringsheim, Hedwig. 2006. Meine Manns. Briefe an Maximilian Harden. Berlin : Aufbau-Verlag, 2006.
Pringsheim, Klaus. 1966. Ein Nachtrag zu „Wälsungenblut“. In: Georg (Hrsg.) Wenzel. Betrachtungen und Überblicke. Zum Werk Thomas Manns. Berlin, Weimar : Aufbau-Verlag, 1966.
Reed, Terence J. 2004. Kommentar zu „Wälsungenblut“. In: . Frühe Erzählungen. 1893-1912. Kommentar. Band 2.2. S. Fischer Verlag Frankfurt a. M. 2004. In: Mann Thomas. Große kommentierte Frankfurter Ausgabe. Werke – Briefe – Tagebücher. Band 2.2. Frühe Erzählungen. 1893-1912. Kommentar. Frankfurt a. M. : S. Fischer Verlag, 2004.
Roggenkamp, Viola. 2005. Erika Mann. Eine jüdische Tochter. Zürich, Hamburg : Arche Literatur Verlag AG, 2005.
Sombart, Werner. 1911. Die Juden und das Wirtschaftsleben. Leipzig : Duncker und Humblot, 1911.
Thiede, Rolf. 1998. Stereotypen vom Juden. Die frühen Schriften von Heinrich und Thomas Mann. Berlin : Metropol Verlag, 1998.
Tyroff, Siegmar. 1975. Namen bei Thomas Mann in den ‘Erzählungen’ und den Romanen ‘Buddenbrooks’, ‘Königliche Hoheit’, ‘Der Zauberberg’ . Frankfurt a.M. : P. Lang, 1975.
Wassermann, Jakob. 1988. An Thomas Mann [zwischen 4. und 14.4.1921]. In: Thomas Mann. Briefwechsel mit Autoren. Frankfurt a.M. : S. Fischer Verlag, 1988.
—. 1987 (erste Ausgabe 1921). Mein Weg als Deutscher und Jude. Berlin : Dirk Nishen Verlag, 1987 (erste Ausgabe 1921).
Апт, С.К. 1972. Томас Манн. Серия «Жизнь замечательных людей». М. : Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1972.
Беркович, Евгений. 2018. Братья Манн в «Двадцатом веке». Вопросы литературы, №2 (в печати). 2018 г.
—. 2016. Новелла Томаса Манна «Кровь Вельзунгов» и проблемы литературного антисемитизма. Нева. 2016 г., Т. № 5, стр. 122-145.
—. 2012. Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. Вопросы литературы, № 1. 2012 г.
—. 2011. Томас Манн в свете нашего опыта. Иностранная литература, №9 . 2011 г.
—. 2008. Томас Манн: меж двух полюсов. Студия, стр. 73-96. 2008 г., №12.
—. 2007. Томас Манн: между двух полюсов. Заметки по еврейской истории, №18(90). 2007 г.
Генрих-Томас-Манн. 1988. Генрих Манн — Томас Манн. Эпоха. Жизнь. Творчество. Переписка. Статьи. М. : Прогресс, 1988.
Дымерская-Фрадкина. 1990. Томас Манн: о немцах и евреях. Статьи, речи, письма, дневники. Составители Л.Дымерская-Цигельман и Е.Фрадкина. Иерусалим : Библиотека-Алия, 1990.
Дымерская-Цигельман, Людмила. 2017a. Послесловие к послесловию редактора. Еврейская Старина, №4. 2017a г.
—. 2017. Томас Манн о еврействе, евреях и еврейском государстве. Еврейская Старина, №1. 2017 г.
Манн, Томас. 2011c. Gladius Dei, перевод Е. Шукшиной. Ранние новеллы. Стр. 193-211. М. : АСТ: Астрель, 2011c.
—. 1959. Волшебная гора. Роман. Окончание. Собрание сочинений в десяти томах. Том четвертый. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1959.
—. 2011a. Воля к счастью. Ранние новеллы, стр. 41-58. Перевод Е. Шукшиной. М. : АСТ: Астрель, 2011a.
—. 1960. Доктор Фаустус. Роман. Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1960.
—. 1960a. История „Доктора Фаустуса“. Роман одного романа. Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый, стр.199-364.М. : Государственное издательство художественной литературы, 1960a.
—. 2011. Кровь Вельсунгов. Ранние новеллы, стр. 491-522, перевод Е. Шукшиной. М. : АСТ: Астрель, 2011.
—. 2015. Размышления аполитичного. Перевод Е.В. Шукшиной. М. : АСТ, 2015.
—. 2011d. Тонио Крёгер. Ранние новеллы, стр. 267-334. М. : АСТ: Астрель, 2011d.
—. 2011e. Тристан. Перевод С.Апта. Ранние новеллы, стр.212-258. М. : АСТ: Астрель, 2011e.
—. 2011b. Удивительный ребенок. Перевод Е.Шукшиной. Ранние новеллы: пер. с нем., стр. 349-359. М. : АСТ: Астрель, 2011b.
Хайек, Фридрих фон. 2005. Дорога к рабству. М. : Новое издательство, 2005.
Эбаноидзе, Игорь. 1997. О новелле «Кровь Вельзунгов». Ясная Поляна, №2 . 1997 г.
Примечания
[1] В книге Соломона Апта «Томас Манн» не совсем точно говорится, будто «Виктор Манн вспоминает, что в начале девятисотых годов одним из посетителей вечеров сенаторши на Герцогштрассе был некто Людвиг Дерлет» [Апт, 1972]. Виктор, напротив, пишет, что не помнит, бывал ли Дерлет у них в доме [Mann_Viktor, 1994 стр. 84].
[2] Утверждение Евгении Фрадкиной, будто «“Кровь Вельзунгов“ не была опубликована на языке оригинала при жизни автора» следует признать очевидной ошибкой [Фрадкина, 1995 стр. 38].
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/2017-nomer4-berkovich/
