…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
…и ощутить сиротство, как блаженство.
Белла Ахмадулина
Только поэт мог вот так, одной лишь короткой фразой предельно точно выразить всю боль человеческого бытия. Ведь это правда – никаких скрепляющих нас человеческих уз, на самом деле, не существует – одни инстинкты. Как ни горько это осознавать.
В самые тяжелые дни своей жизни человеку открывается жестокая истина, которую лучше бы ему никогда не узнать: в этом мире кривляющихся людей нет ничего, кроме пошлого лицемерия. Пожалуй, только в момент совокупления человек искренен в своих чувствах, да и чувства эти далеко не всегда нежны. А может, и чувствами это назвать нельзя – все тот же инстинкт! Вот, любовь к малым детям действительно непритворна, все остальное – фальшь! Но ведь и любовь к детям – все тот же инстинкт; мать какого-нибудь мышонка так же самоотверженно борется за свое дитя, как и кичливые представители «Homo sapiens».
И вот, как с этим знанием жить? Ведь это означает, что мы ни на йоту не отошли от животного! А тот, кто действительно хочет жить по каким-то непостижимым образом выработанным истинно человеческим законам (великий Кант им поражался), неизбежно оказывается в изоляции, жестокой изоляции.
Каждый человек должен в кого-то, или во что-то верить, любить – без этого пуста и бессмысленна его жизнь. Во что-то означает опять же – в кого-то. Ведь за идеями всегда стоят конкретные люди, и если вы утеряли окончательно веру в людей, то каким образом вам удастся сохранить веру в идеи? Вот, когда человек ополчается супротив всего мира, когда он идет убивать, или внутренне готов убивать – когда у него долгое время пустует желудок, или когда у него опустошено сердце? Это вовсе не отвлеченный вопрос – большие войны, как и поножовщина в подворотне есть безумная активность именно пустых сердец.
А как я могу показать им, им всем, кто я есть такой, не убив никого? Ведь рано или поздно каждый из них дико озлобляется против всего мира, всех остальных людей, и эта его ярость может быть утолена, по-настоящему успокоена только кровью – засим истинно героем их будет тот, кто без колебаний прольет ее. Только убив, я докажу свое право на существование, на достойное существование! Хотя бы морально убив!
Скорее всего, никто, или почти никто так не думает, не осознает своих внутренних побуждений, но алгоритм этот работает четко и неукоснительно, наставляя человека на убийство, на безудержное насилие. Присмотримся, разве не бестрепетных убийц почитает человек за величайших людей на Земле?
Засим не надо удивляться тому печальному факту, что за всю историю цивилизации самым ценным качеством в человеческом обществе так и осталось искусство убивать, и большая часть усилий и ресурсов по сей день направлена на совершенствование орудий и методов убийства. В чем еще «цивилизация» действительно заметно преуспела – в искусстве лицемерить. На всех уровнях – от межличностных отношений, до «высокой» политики государств.
В политике, которая всегда была и остается ристалищем вероломства и предательства, лицемерие нынче приобрело особенно изощренный, можно даже сказать, извращенный характер.
Со времен окончания холодной войны, в пропагандистских доктринах так называемых «великих держав» и, соответственно, их сателлитов произошли поразительные метаморфозы: если в прежние времена каждая из сторон пыталась внушить миру, что именно она, в отличие от противостоящего лагеря, выступает от имени добра и справедливости, то сегодня политики преимущественно говорят (убежденно и агрессивно говорят) о своем праве защищать (всеми доступными средствами защищать) собственные национальные интересы. Добро и справедливость, вроде, сданы в архив – они устаревшие понятия. Можно даже подумать, что эпоха лицемерия уходит в прошлое – люди идут убивать с открытым забралом. Трагикомедия, однако, заключается в том, что одновременно те же политики на голубом глазу продолжают талдычить о каких-то моральных ценностях, которые честно отстаивает именно их сторона. Когнитивный диссонанс!
Недавно известный государственный деятель России выступил со статьей, как раз посвященной лицемерию в современной политике, в которой очень грамотно, со знанием истории и лингвистики, не говоря уже о текущих политических реалиях, разоблачил лицемерие западного мира. Если бы эту статью опубликовал какой-нибудь марсианин, то можно было бы подписаться под каждым в ней словом, но в данном конкретном исполнении подобному восприятию материала категорически препятствует лицемерие самого автора, представляющего (на государственном уровне!) страну, весьма «продвинутую» по части этого самого лицемерия, которого автор, конечно же, не замечает, аккуратно обходя его стороной. Будет несправедливо, однако, не отметить, что точно так же поступает противостоящая сторона, обильно генерирующая поток столь же «объективной» информации. Что и говорить, за тысячи лет развития и совершенствования цивилизации основной постулат политической философии так называемых «центров силы» на этой земле остался неизменным: Карфаген (то бишь, противостоящий центр) должен быть разрушен! И для этого все средства хороши. Совершенствовалась только, так сказать, подача материала для простодушной аудитории, активное информационное сопровождение.
В своих работах я не раз приводил пример китайцев, которые со времен Конфуция определили для себя важность ритуала: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости, осторожность без ритуала приводит к боязливости, смелость без ритуала приводит к смутам, прямота без ритуала приводит к грубости».
А что такое ритуал? Все то же лицемерие; оно «замазывает» все шероховатости, все сквозящие щели, камуфлирует истинные цели производимого действия.
И нынче весь мир, в большинстве своем весьма далекий от восточной философии, тем не менее, прекрасно усвоил китайский подход, доведя в своей практике концепцию почти до совершенства. Таким образом:
Грабеж при соблюдении ритуала превращается в бизнес, ложь при соблюдении ритуала превращается в свободу интерпретации, насилие при соблюдении ритуала превращается в защиту высоких принципов.
Вывод: всякая мерзость может быть замазана ритуалом; тщательно разрабатывайте церемониал и дальше делайте, что хотите. Конечно, если у вас увесистый кулак.
Наверное, здесь стоит сказать несколько слов о постоянной конкуренции (точнее даже, конкуренции в риторике) различных стран и систем по поводу того, какие из них лучше, цивильнее, какие больше заботятся о своих гражданах и т.д. Для некоторого прояснения этого вопроса, не помешает провести аналогию между государством и семьей.
Семьи живут по-разному – дружно, или совсем нет, случаются даже ужасные преступления внутри семьи, но когда добытчик от дома выходит на охоту, он ведет себя, как и все другие добытчики – действует зубами и когтями, здесь ему миндальничать не приходится, каждый хочет оторвать для своих детишек лучший кусок. В политике, внутренней и внешней, происходит то же самое: если внутреннее устройство различных стран варьируется от свободных демократий до кровавых диктатур, то в отношениях между государствами неизменно действуют – так же, как и у добытчиков от семьи – правила жесткой конкуренции, заставляющие участников мало считаться с такими понятиями, как нравственность или благородство. Однако, в отличие от отдельно взятого человека, оценку которому следует давать все-таки по совокупности его поведения как внутри своей семьи, так и вне ее, более или менее адекватную оценку любой страны можно давать только по устройству ее внутренней жизни, поскольку на внешнем контуре все игроки – одинаковые шакалы. И эта аморальность никогда не будет преодолена, точно так же как и аморальность при конкуренции за высокую должность, или доходный прилавок на рынке в обычной жизни. Смешны потому попытки оправдать внутренние неурядицы в стране «благородством» на внешнем контуре, или наоборот – провалы во внешней политике благополучием во внутренней жизни. Разные это оперы. Правда, основной лейтмотив во всех исполнениях один – лицемерие!
Возвращаясь, таким образом, к проблеме лицемерия в человеческом обществе, отметим, что вышеозначенный ритуал имеет не менее важное значение и в межличностных отношениях, и это, наверное, самое ужасное, что может быть для сколь-нибудь утонченного человека: если вдруг нам случается рассмотреть (а это когда-нибудь случается с каждым) под самую слабенькую лупу свои взаимоотношения с наиболее близкими, казалось бы, людьми, то неизбежно открывается убийственная истина – любви, человеческой любви, как таковой, не существует!
При строгом подходе можно отметить, что в антропологическом плане единственная чисто человеческая любовь, которая базируется не на инстинктах – это любовь отца. В природе привязанность самца к потомству чрезвычайно редкое явление, и чаще всего встречается у птиц – опять же в виде инстинкта выхаживания птенцов в короткий период гнездования. Я полагаю, промискуитет (то есть беспорядочные половые связи в общине) завершился, когда возроптал мужчина: он также захотел быть родителем, отцом. Но прилепившись для этого к жене своей, разве мог он более не смотреть на других женщин, особенно в период беременности, или «больных» дней супружницы? Разве мог он сопротивляться заложенному в него природой стремлению к максимальному распространению своей генетической информации, то есть к оплодотворению возможно большего количества самок? А она? Могла ли она сопротивляться той же природе, велящей ей выбрать наилучшего самца для воспроизводства? Могла не думать постоянно, что другой мужчина – более сильный, ловкий и красивый, каких определенно было немало вокруг нее – обеспечил бы ей более качественное потомство – главную цель ее существования? Вероятно, эти сравнения и сомнения чаще происходили (и происходят) на подсознательном уровне, но их результат всегда вполне конкретен – измена. И вместе с ней, конечно – лицемерие.
В известном своем труде «Пол и характер» Отто Вейнингер довольно прямолинейно делит женщин на две полярные категории – матери и проститутки с соответствующей оценкой каждой из них. В жизни встречаются, конечно, и образцовые матери, и оторвы-шлюхи, истина, однако, заключается в том, что в природе любой женщины присутствуют оба эти начала, и если инстинкт материнства порой подавляется какими-то привходящими внешними условиями, то постоянный поиск идеального производителя (назовем это так) в ней неистребим, и даже полностью уже утеряв интерес к телесным делам, лукаво следит она из-под глаз, какое впечатление производят на окружающих мужчин ее наряды и ее косметика. Это вовсе не означает, что всех, без исключения, женщин однозначно следует назвать проститутками – по большей части все возможные варианты прокручиваются лишь у них в голове, а никак не ниже – но, в сущности, разве от этого что-нибудь меняется в аспекте межличностных отношений? В одном из американских фильмов жена героя на признание мужа, что тот любит другую женщину, но между ними ничего не было, меланхолически замечает: «Но ведь это еще хуже!»
В детстве меня всегда поражало лицемерие взрослых: они могли едва ли не объясняться в любви человеку, но стоило тому выйти за дверь, как наперебой начинали поливать его грязью. Я к этому так и не привык. Но с годами я понял главное: лицемерие есть вполне закономерная реакция человека на принуждение следовать нормам нравственности, которые, на самом деле, глубоко чужды его истинной природе (еще раз вспомним Канта). Наверное, можно сказать, что лицемерие это изнанка цивилизации. И как всякая изнанка, оно призвано прикрывать цивилизацию изнутри. Утилизировать ее грязь. Как в большой политике, так и в повседневной жизни самых простых людей. Ведь по большому счету, как отдельно взятый человек, так и целые государства совершают те деяния, то насилие, которое могут себе позволить, какое доступно их мускулам, их силенкам, их изощренному уму, а вовсе не те самоотверженные поступки, которые диктует им высокая мораль – последняя употребляется только для проповеди победителей побежденным.
Ребенок начинает взрослеть с того момента, как замечает, что окружающие весело смеются не вместе с ним, а над ним. В своем раннем развитии первым он замечает лицемерие взрослых (которое им кажется совершенно безобидным) и постепенно сам научается ему.
Показательный пример зарождения и последующего закрепления лицемерия у маленького человечка приводит Эрих Фромм в широко известной своей работе «Бегство от свободы». Там пятилетняя девочка, вначале возмущающаяся при обнаружении неверности матери по отношению к отцу, со временем, по своим обстоятельствам, перестает обращать на это внимание и даже «убеждает» себя, что у ее родителей вполне счастливый брак. И хотя Фромм в угоду своей генеральной концепции приводит эту историю, как пример подавления критического мышления, очевидный факт постепенного вхождения изначально честной девочки в лицемерный мир взрослых и усвоения ею правил этого мира никак не может быть оспорен, пусть хотя бы в качестве побочного эффекта. И нет никаких сомнений, что сама эта девочка вырастет такой же «хорошей женой», как и ее мать.
Однажды приняв лицемерие в качестве жизненной философии, человек уже никогда не сможет отказаться от него – неверие уже прочно укоренилось в нем. И разве оно не обосновано?
Не веря в людей, человек ищет иные точки опоры в жизни; деньги, власть становятся главными надеждами его. И ничего ведь не скажешь супротив денег! Деньги здорово сужают пропасть между чужими людьми и порой могут сделать их почти родными. Но все наоборот среди действительно родных людей. Родных в любом смысле – их деньги разобщают. Заметим, что и в том, и в другом случае «работает» и верх берет опять же лицемерие. То самое лицемерие, которое как раз и пытаются прикрыть, «замазать» деньгами. Если же говорить о гендерных отношениях, то деньги мужчины чаще работают все же на сближение, пусть и лицемерное; деньги женщины – на отдаление. Тоска по формально закрепленной власти подавляет у нее все, лишая, в конце концов, реальной власти над своим мужчиной вместе с ним самим.
В религиях лицемерие просто узаконено – «тайна сия велика есть». А разве тайна сама по себе не есть великое лицемерие? Тем более тайна, которую непозволительно даже пытаться раскрыть! Кто-то из европейских авторов, долгое время живший в Юго-Восточной Азии, в одном из своих произведений признавался, что иногда, встретив буддийского монаха, он испытывает острое желание убить его. Наверное, такая резкая, определенно неадекватная реакция на присутствие священнослужителя (безотносительно конкретной конфессии) порой случается и у самых мирных, незлобивых людей. Должно быть, так подсознание «выстреливает» свой протест против общей атмосферы лицемерия, самыми откровенными творцами которой являются именно служители культа. Сами эти служители определенно не могут верить во все те байки, которые с пафосом преподносят страждущим прихожанам. Хотя бы уже потому, что на пути к амвону принуждены были прочесть те самые сказки, которые именуются «святыми книгами». Есть ли большее лицемерие, чем проповедь идей, в которые сам не веришь? Надо ли при таком положении вещей удивляться тому, что сам погрязший в грехах священник без тени смущения «отпускает грехи» кающемуся прихожанину?
А мусульманский имам, заключающий так называемый «временный брак», разве не выполняет он, по существу, роль «мамочки» в европейском борделе? Но при этом и он, совершающий церемонию, и его клиенты абсолютно уверены, что чисты перед Всевышним. Между тем, в самом Коране ни о каком временном браке не говорится; там есть только установка: «за удовольствие, которое вы получаете от них, давайте им положенное вознаграждение». То есть заплатите проститутке по тарифу. Временный брак – это верх лицемерия.
Как это ни печально, наиболее искренними люди бывают в своем горе; их сближает общее несчастье. Самые близкие отношения устанавливаются в палате для смертельно больных. Но даже здесь одновременно рождается дикая ревность – кто протянет дольше. Так что забота друг о друге и тут носит немалый налет лицемерия.
А труднее, неохотнее всего люди прощают добро, пусть и принимают его с превеликим удовольствием. Потому что добро, истинное добро невозможно творить неискренне, а люди – сами, как правило, лицемеры – не могут признать и принять, что где-то существует иной тип человека, иные ценности, и на уровне подсознания ненавидят благодетеля – своего, или чужого.
Искренность потому самая страшная вещь для человека, что более всего он боится раскрыть миру свою подноготную. Нет более жалкого зрелища, чем мужчина в момент совокупления. Почему? Потому что только в эти секунды он совершенно искренен, и его первобытный страх перед жизнью выявляется четко и однозначно, пусть даже пытается он скрыть его под маской жестокого садиста. Никак не получится у него быть лицемером перед самим собой! Это единственный, наверное, случай, когда лицемерие абсолютно «не работает». Ибо соитие есть предтеча и жизни, и смерти – в прятки здесь не сыграешь!
Наконец, я обязан, в свете изложенного, объяснить заголовок статьи – почему «апология», разве было сказано что-нибудь хорошее о лицемерии? Разве может быть сказано что-нибудь хорошее о лицемерии?
Я смею утверждать, что человеку, который не умеет лицемерить, не место в этой жизни! Утверждаю на основании собственного горького опыта.
Я очень тяжелый человек для окружающих – именно потому, что не умею лицемерить. Совсем не умею. А кто не в состоянии лицемерить, тот не в состоянии и прощать. Ибо сам никогда не лжет. Может ли он не стать ненавистным всему миру? Как с таким человеком жить? Как «дружить», «любить» в обычных терминах, принятых в человеческом обществе?
Как мне жить!?
Думаю, не только у меня в течение всей жизни были одни лишь потери – по мере того, как раскрывались в непотребных поступках истинные лица моих «близких». Моя месть всегда была скромна: я просто лишал их самого себя. Возможно, потом они понимали цену потери. Или не понимали, и это означало, что мое решение было вдвойне оправданным.
Список моих друзей, близких всегда был очень короток, но я был готов в любой момент без колебаний вычеркнуть из него последнего «друга», если он окажется не на высоте.
И вот – вокруг никого. С кем же это я, сирота, остался один на один – с Богом, или с Дьяволом? И есть ли тут, в принципе, разница? Кто скажет? Видимо, я сам и должен дать оценку. На самом деле, это ведь оценка самого себя – чего ты видишь в себе больше? И главное – с какой частью хочешь остаться?
Несомненно, каждому человеку необходимо верить в других людей, ну, хотя бы в одного-единственного человека. И если эта вера утрачена окончательно, что еще может удерживать человека в этой жизни, какими щупальцами зацепиться ему за нее? Голимой мизантропией?
Выбора нет: если ты хочешь остаться с миром, с людьми, прославь лицемерие и прими его на вооружение – ты будешь «радушно» принят в обществе! Дьявол будет гримасничать тебе со всех сторон, но это вовсе не будет тебя удручать – ведь он же (Дьявол) будет сидеть и на твоих плечах.
Нет, не счастливы, но, по крайней мере, гарантированы от жестоких, убийственных разочарований к концу жизни те «прагматики», которые смолоду, по сути, отвергли любовь и дружбу в сокровенном их смысле, для которых с младых ногтей цинизм стал религией на все времена. Но можно ли им завидовать? Можно ли завидовать облысевшему смолоду, что он уже не страдает по поводу каждого выпавшего волосика?
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки,
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
(А.Ахматова, 1917)
