***
Приготовиться к смерти, как сушат грибы к зиме:
пожелтевшие письма – гербарий увядших дней –
разложить на столе, помолчать, посчитать в уме,
сколько раз умирал от любви – от игры теней.
Три любимые книги опять перечесть в слезах,
проходить целый день в халате и быт презреть.
И подумать о том, как же жалко с саней слезать,
на которых пригрелся и даже сумел прозреть:
только это движенье и было всего милей –
в никуда ниоткуда под лёгкий полозьев скрип.
Как невольный всхлип, ощутить белизну полей,
трепетанье ветвей, подо льдом – шевеленье рыб.
Но тряхнуть головой – поубавить игривый пыл
забияки-щенка, что заметно к весне подрос.
Приготовиться к смерти, смахнуть с антресолей пыль,
и тогда уже жить начинать, наконец, всерьёз.
***
Метели русской письмена
на датский не переводимы.
И кажется, что нет меня
на свете, где сердца, как зимы –
где жизнь расходится по шву,
как тот кафтан нелепый Тришкин.
Всё, что любила, чем живу –
уже обманывало трижды.
И Андерсена мастерство
не помогло печальной Герде
постичь комедий естество
в исконном облике трагедий.
Чужой зимы старинный хлад
судьбы меняет изначальность.
И жизнь, что вся не в склад не в лад,
чем совершенней – тем печальней.
***
Живи сто лет – в одну слепую небыль
собьются дни – в один бесцветный ком,
когда уже под вылинявшим небом
не думаем, не плачем ни о ком.
Вот так и я живу – смиренно, чинно,
примолкнув, затупившись, заржавев,
как выброшенный ножик перочинный
в канаву возле высохших дерев.
А было время – раня и тревожа,
в плоть бытия врезалась горячо,
и сок стекал берёзовый по коже –
и капли поцелуев жгли плечо.
Как лепеты любви на междометья
разлуки поменялись – не гадай,
Я и сама едва смогла заметить,
как некогда вернулось в никогда.
***
Это просто дожди зарядили отчаянно,
и ореховой хрупкой скорлупкой душа,
покружившись на месте, куда-то отчалила,
вдруг устав от бумаги и карандаша.
Поплыла в переулках ночных: апельсиновый
свет из окон, луну среди туч завитком –
всё вбирала душа и с бездомною псиною
обменялась, как с давней знакомой, кивком.
С неучёным котом разминулась – два камушка
изумрудных сверкнули во тьме колдовской.
Было грустно душе, потому что века уже
болен дождь-одиночка любовной тоской.
В бормотанье его всё невнятнее отзвуки
полдней страсти, её сладкожалящих ос.
Жизнь, пыльцой золотой трепетавшую в воздухе,
ломким крылышком бабочки ветер унёс.
Лишь один и остался под лампой настольною
остров света над белой равниной листа.
Ночь входила в дома забродившей настойкою
недосказанных слов от второго лица.
***
Найди границу слов
и тишины границу.
Весь бытия улов
лишь там и сохранится.
Между молчаньем дня
и многоречьем ночи
черта проведена
незримым многоточьем…
Иди по ней, иди –
над явью сна и бденья.
небытия пути
там сходятся с рожденьем.
Услышь – ещё до слов,
до дрожи каждой жилки:
моя к тебе любовь
была – ещё до жизни.
***
Детский парк, забытые качели
над рекой – прозрачная луна.
Листопадов вечное кочевье,
снегопадов древних письмена.
Возвращенье – взращиванье буден
круговыми петлями времён,
возвещенье – вещее пребудет,
Мирозданью сданное в ремонт.
***
Очерчивай, озвучивай границы –
в их шумных мастерских и ткётся жизнь.
Смерть – безгранична. С этим примириться
ещё черёд настанет. Привяжись
к невидимым оковам, огражденьям –
затей в пределах этих кутерьму.
Иного не дано, ведь и рожденье –
вселение в телесную тюрьму.
И всё-таки в прекрасном заточеньи
любви и веры, творческой тоски –
проявленней бытийное теченье,
пронзительней бессмертия ростки.
Пусть памятью свершается плененье
и охраняет многоликий смысл
граница-слово… Без надменной лени
вязанием земных петель займись.
***
Я – созревший одуванчик
на подкошенном стебле.
Стол, комод, трюмо, диванчик
и Кандинский на стекле.
Дом без весел – словно лодка,
на которой плыть нельзя.
Почему то мне неловко
посмотреть тебе в глаза.
И бывает ли яснее
невозможность вечных чувств?
Ну, смелее – дунь сильнее:
я по свету разлечусь.
***
Если хочешь – взлетай: буду небом.
И водою я буду и хлебом.
В безрассудстве своём непокорном
если хочешь расти – буду корнем.
За удачей отправишься следом –
буду верным твоим амулетом.
Если всё, что имел, проиграешь –
сотворю из соломинок рай наш.
Всё бесцельно с тобой и бесценно.
Если хочешь – играй: буду сценой.
Ну а если любовь нас с тобою
вместе вылепит – стану судьбою.
Все твои откровенья и тайны
свято буду хранить, неустанно.
Если хочешь уста – буду телом.
Если хочешь, оставь – буду тенью…
***
Если уж страсть, то страсть. Остальное чушь –
порох сырой, песчаник, сухие листья.
Если уж красть, то красть – чтоб хватило чувств
так первородно друг с другом сплестись и слиться,
как с чернозёмом древним – растить слова,
слёзы растить и смех, расставанья, встречи.
Если любить – то всласть, понимать едва,
что это всё причуды творящей речи.
Нежности хмель цедить – словно в первый раз –
через соломинку лет. Если жить на свете,
то уж сполна – идти на крутой вираж
вечной души в безвоздушном пространстве смерти.
***
Суть любови по-русски –
наважденье конца.
Будто счастье – нагрузка.
Будто нужно свинца
боли в самое сердце.
Так и рвётся из вен
роковое усердье –
расставаться навек.
Всё кончать до начала.
Как Ассоль ни зови –
оставлять у причала
паруса на крови.
Мало моря и мало
этим чувствам земли –
лучше встать у причала,
чем потом на мели
оказаться – в разрухе
бесконечных потерь.
Видно, лучше в разлуке,
чем в земной тесноте.
Лучше сразу от быта
улететь до небес.
Лучше горя избыток,
чем любви недовес
в бытии, что мечтает
зачехлить и ушить.
Жизнь любви не вмещает –
мука русской души.
***
Есть что-то безнадёжное в раю
для тех, кто до конца ещё не умер.
В чужом раю, как и в чужом краю,
под каждой розой – ностальгии зуммер.
Трава не та, листва совсем не та,
не те дожди, не так цветут каштаны.
Зима не та – сплошная маята.
На санках нас не так отцы катали.
Не те дома, соседский дух не тот.
И праздники не те, застолья, песни.
Не те друзья, не тот уже полёт
в расчерченном на клетки поднебесье.
Не те моря, не тот воды глоток,
не та победоносность на престоле.
И жизнь сама – опрятный закуток,
а не просторы, Боже, не просторы.
Язык не тот – в нём не найти следов,
ведущих за незримые пределы.
И слово сокровенное «любовь»
звучит не так, как сердце бы хотело.
***
Войти к тебе, как входит в дом
к убившему давно убитый –
той странной тягою ведом,
когда условности забыты.
Не усидевши за столом,
сказать тебе весь стыд по сути
и лечь не с телом, а с теплом –
почти что вне имён и судеб.
