Дорога в горы0

Конец 1970-х годов, август, лагерь питерских хиппи на абхазском берегу Чёрного моря.

Стар – олдовый человек и художник 45-ти лет
Шакти – его жена, университетский преподаватель, моложавая поэтесса 33-х лет
Шек – инженер с даром рок-музыканта 39-ти лет
Лариса – его жена, инженер 32-х лет
Мини – красивая студентка 19-ти лет
Шуза – некрасивая студентка 19-ти лет
Павел, он же Вэл – ушедший в летнее странствие московский студент-филолог и бывший хиппи неполных 22-х лет.

 

Вместо пролога

Море рокотало и пенилось в двух шагах, ветер нёс в лицо его запахи и солёную пыль. Вэл шёл, обсыхая на солнце от после купания, любуясь заросшими зелёными склонами и напевая дорожную песню – переделанное и положенное на собственный мотив известное стихотворение:

…мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

 

Он перепрыгнул через промоину на берегу и через несколько строк. Восстановил дыхание:

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды горят над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

мир останется вечным,

холодным и непостижимым,

зовущим и бесконечным.

 

Глубже вдохнул и запел в полный голос, слушая, как голос теряется в пространстве и шуме волн:

И, значит, есть много толка

от веры в себя и в Бога.

И, значит, нужны нам только

надежда, любовь и дорога…

 

Чайки кружили над берегом и, устав от красоты, притворно стенали, взмывали в небо и опускались, будто рвались из земного мира в иной, запредельно-прекрасный и звали за собой. Увиденная издали речка оказалась скромным ручьём, в маленьком устье мерно вскипал и затихал прибой, плескалась пена. Ледяная вода обожгла гортань, растаяла на лице, ломотой прошлась по пальцам. Вэл перешёл на другой берег, под ногами среди клочьев высохшей травы неожиданно проступила тропка. Она петляла между замшелых валунов, пропадала на гальке, вновь появлялась. Наконец, обходя завал рухнувших в море скал, пошла верхом у самого подножия берегового обрыва. Путаясь в колючем кустарнике, Вэл прибавил шагу, надеясь поскорее выйти на прибрежную дорогу и двинуться в горы, но внезапно почувствовал дым костра, остановился и в тот же миг сквозь остролистую глянцевую зелень услышал высокий, гневный девичий голосок:

– Противный! Пошёл отсюда! Ну! Искейпни!

Несколько мгновений он колебался, но любопытство пересилило. Вэл обогнул груду скалистых обломков и увидел две туристические палатки, а у костра девушку в шортах и тонкой блузке. Её длинные рыже-русые волосы охватывал витой красный ринг.
 

Разговор первый. Встреча с Мини

Тенистая, укромная лужайка под кривыми соснами в обрамлении густых мелколистых кустов. Посередине вьётся к небу дымок от костра, около него на кухонной клеёнке в беспорядке лежит посуда и еда, чуть дальше виднеется высокий округлый камень. Между палатками натянута верёвка, на которой колышется сильно выцветший синий флаг с надписью: «Hippyland».

 

Вэл (от неожиданности переходит на сленг – будто скачком возвращается в недавнее прошлое). Хай! Экскъюз ми…

Мини (вскрикивает, вскакивает и оторопело смотрит на него, переводя взгляд с лица на одежду и обратно). Вы кто?

Вэл (улыбаясь). Похоже, вы меня сходу прогнали. Сейчас искейпну.

Мини (вглядывается в незнакомца). Это я дога бездомного прогоняла. Он у нас еду ворует… Так ты из Питера? А где другие?

Вэл. Нет, я один. И из Москвы, сори.

Мини (обгорелой палкой помешивает золу, приходя в себя). Мы фрэндов наших ждём, я и подумала, что ты… Мы тут все из Питера.

Вэл. Значит, вы из системы? Файн.

Мини. Ну да… (С любопытством скользит по Вэлу искристыми серыми глазами и пробует улыбнуться). А как же ты узнал про наш кэмп?

Вэл. Никак. Я с моря. В горы иду. Случайно проходил рядом и вдруг услышал, что нужно искейпнуть. Удивился. И сделал всё наоборот. Прости, что немного напугал.

Мини. Хмм, прикольно. (Окончательно успокаивается, садится к костру, с улыбкой протягивает руку.) Я – Мини. А как тебя зовут?

Вэл. Мини? (Её ладонь доверчиво тает в руке, и Вэлу становится не по себе.) Приятно познакомиться, а я Вэл!

Мини (удивлённо щурится). Вэри вэлл. А имя?

Вэл (усмехается). Говорю же, Вэл. Меня так в системе звали.

Мини. М-м… Классный нэйм.

Вэл (скидывает сумарь на землю). Можно тут у вас слегка приземлиться? Это что за кэмп?

Мини (вскинув волосами). Конечно. Называется просто – «Хиппилэнд». Здесь у нас всё просто. (Опять шикает и кидает головёшку в кусты, в листве кто-то срывается с места и шумно бросается прочь.) Достал совсем! Олды наши сюда уже четвёртый год приезжают, а я в первый раз. Тут полный кайф, сам видишь. Мы здесь уже дней десять…

Вэл (садится к тлеющему костру). А где же народ?

Мини. На море, конечно, такая жара. Скоро все придут чай пить. (В её руке незаметно оказывается сигарета). Не могу просечь – ты что, один в горы собрался?

Вэл (как можно равнодушнее). Один. А тебя оставили кэмп сторожить?

Мини. Йес. И ещё чай приготовить. Кстати… (Мини кокетливо щурится.) Ты умеешь костёр разводить? У меня никак не получается.

Вэл. Оф корс. (Иронично.) Веток сухих надо бы подбросить для начала.

Мини. А ещё раньше их нарубить. У меня с этими ветками всегда заморочка.

Вэл. О’кей.

 

Он поправляет хипповую повязку на голове, подходит к куче хвороста, наскоро наламывает его руками и бросает в костёр.

 

Мини (удивлённо протягивает туристский топорик). А топор… не нужен?

Вэл. Давай, с топором проще. (От её близости ему всё больше становится не по себе). Нарублю вам хвороста на прощанье. Пригодится.

 

Собирая сухие ветки среди кустов, Вэл собирается с мыслями: «Красивая девчонка. Но из другой жизни. Из чужой… Уйти и тут же забыть её. Забыть всё, что уже позади. Дорога – это забвение. Пройти мимо в одно касание, остаться свободным – так он учил… Ладно, выпью кружку чаю – и в горы». Он с возвращается к костру из-за кустов, бросает на землю охапку сухих веток и слышит приближающиеся оживлённые голоса.

 

Мини (кивает ему, как давнему знакомому). Это наши камают.

 

Она шевелит палкой в пламени под закопчённым чайником, расправляет потёртую клеёнку, расставляет кружки. В этот момент женщина в купальнике с распущенными светлыми волосами и полотенцем на плече выходит из-за деревьев и удивлённо останавливается, переводя взгляд с Мини на Вэла с топором и охапку хвороста.

 

Шакти. Хай! Вы уже приехали? (Помедлив, вопросительно). А где же все питерцы?

Мини (радостно выпаливает). Нет, он один, из Москвы. Случайно на нас набрёл. Его зовут Вэл. Неплохо?

Шакти (с ухмылкой заканчивает её фразу). И сходу начал нам дрова рубить. Стар, разуй-ка плексиглазы! Из вэри…

Вэл (перебивает и картинно склоняет голову). Нет, просто Вэл.

Шакти (оценивающе). А… Ясно.

 

Лысеющий толстяк в промокшем потёртом халате останавливается и стреляет очками на Вэла.

 

Стар (весело). Наши девы и здесь кого-то захомутали. Ну, чудеса!

 

К костру подходят ещё трое.

 

Шакти (обернувшись к остальным). Знакомьтесь! Это Вэл, но вэри вэлл. Из московских хиппов. Нейм у него забавный. А как его Мини здесь нашла, непонятно.

Мини (щебечет, как старшеклассница). Он сам нашёлся.

Вэл (неуверенно кивает всем сразу). Привет… народу! Я сегодня в Сухуми приехал, добрался до моря. А теперь в горы иду. Набрёл случайно на ваш лагерь, ну и подумал по жаре передохнуть чуть-чуть. Если можно…

Шек (кудрявый шатен с подпалинами солнечных ожогов по худому городскому телу усмехается и садится к огню). Понятный чувак. Сразу решил сделать Мини хэлп.

Стар (добродушно смеётся). Передышка в пути, называется. Шакти, отбери топор у гостя! Мне за вас стыдно.

Шакти (дружелюбно улыбаясь, подходит к Вэлу). Так и надо. Где ты видел женщин с топором? Но теперь расслабься. Садись к костру!

Стар (жмёт руку Вэлу). Стар! А это Шакти, моя жена – бывшая Катя и даже Кэтти… (Продолжает церемонию знакомства.) Это Шек и Лариса. Она не хочет, чтобы её звали Ари, так что кликухи у неё больше нет – просто Ларик.

 

Белотелый шатен приветствуют Вэл небрежным кивком, его кареглазая спутница – улыбкой издалека.

 

Стар. А это наша Шушу.

 

Невысокая девушка-крепыш хмуро суёт для рукопожатия жесткую ладонь, бросает на Стара недовольный взгляд.

 

Шуза. Меня зовут Шуза, а не Шушу!

Мини (обиженно тянет). А я?

Стар. А ты с ним уже познакомилась, ххе… Ладно, отец! (Жестом приглашает Вэла пододвинуться поближе.) Чаю попьёшь с нами? Доставай крухан.

 

Вэл садится рядом со Старом, вынимает из сумки полиэтиленовый пакет и высыпает на клеёнку кусок сулугуни, четверть круглого грузинского хлеба и помятую плитку шоколада.

 

Голоса. Ого! Конкретный жест!

Шакти. На дорогу себе что-нибудь оставь.

Вэл. Ничего, куплю по пути.

Лариса. Тут в магазинах пусто.

Вэл. Понимаю, как и везде… Да я у людей куплю. Мне много не надо.

Стар (иронично восклицает). Старичок, тут ты сразу в топ попал! (Спохватывается.) Прости, по привычке вырвалось.

Шек (поправляет кожаный хайратник, пододвигается к Вэлу). Значит так, Вэл… Надо закончить процесс. Стар, как ты понял, олдовый хиппарь и рулит нашим кэмпом. В меру суров, но снисходителен. С заморочками, хотя по жизни прост. И добр, как Санта-Клаус. К тому же классный художник.

Шуза (неожиданно). И страшный симпатяга.

Стар (со смешком гладит лысину в венчике редеющих волос и щиплет сивую бородёнку). Не такой уж страшный, пока…

Шек (демонстративно оглядывая Вэла). Прикид у тебя вполне трассовый. Нот бэд. Подожди, мы сейчас дрессы сменим. А ты пока сделай релакс и вообще, будь как все. О’кей?

 

Вэл кивает и смотрит в огонь, задумчиво потирая бороду.

 

Шакти. Икзэкт. За чаем покалякаем.

 

Она ныряет в палатку, за ней скрываются Ларик и Шуза, а мужчины забираются в соседнюю, размерами поменьше.

 

Мини (с милой улыбкой). Вэл, помоги чайник с огня снять. Ты гриновый будешь? Другого не осталось.

Вэл. Мне даже вайтовый пить приходилось. Даже воду из ручья. И ничего.

 

Мини хмыкает и смотрит, как Вэл управляется с горячим чайником.

 

Шек (его голос доносится из палатки). Кстати, старик, у тебя в бэге чай не завалялся случаем? А то мы с прошлого вечера вторники гоняем.

Вэл (догадывается откуда голос). Нет, я без чая обхожусь, сори. А купить грузинского тут разве нельзя?

Голос (кричит из женской палатки). Насмешил! Вокруг пусто, как во время войны. За любой едой в Сухуми мотаться надо.

Шек (кричит из другой палатки). Здесь только рэд вайн есть, хоть упейся!

Стар (вылезая к костру в прежнем облезлом халате и белой круглой шапочке на лысине). Именно. Ты «Ахалшени» местного разлива не пробовал? Кайфово пьётся. И стоит гроши.

Мини (разливает чай, готовит бутерброды с сыром, режет на мелкие дольки растаявшую шоколадную массу, облизывает пальцы и весело кричит). Пли-из!

 

Она садится по-турецки у края клеёнки, все располагаются вокруг на земле, с охами и вздохами тянутся к еде.

 

Стар (похохатывает в сторону Вэла). Ну что, дорогой! Ты, кажется, попался. Сходу отсыпал нам отвального корма, мы про такой уже забыть успели. Теперь народ ждёт твоего расклада. Ты не очень спешишь?

Вэл (замявшись). Я хотел бы сегодня до гор добраться, где-нибудь в ауле заночевать, а с утра двинуть дальше.

Шакти (вопросительно смотрит на Стара). Ты можешь и у нас перенайтать. Если хочешь, конечно. А утром по прохладе в горы двинешь? А, Стар?

Стар (поправляет очки и проводит ладонью по лысине). Иначе и быть не может, старичок. Скоро вечер. Ничего путного ты для ночлега уже не найдёшь. На сегодня мы тебя вписываем. В палатках, правда, мест нет и спать противно, если честно. Зато у костра полная свобода.

Вэл. Спасибо. Даже не знаю… (Хмыкает и решается). Ну, пожалуй, до утра лучше притормозить… Я тут недалеко, одно место у моря приметил. Там свобода совсем уж полная.

Лариса (щурится на Вэла). Но это для самых крутых. Ты не из таких, надеюсь?

Шек. Отдам тебе на ночь свой спальник, если хочешь.

Стар (добавляет). А я одеяло могу предложить.

Вэл. Ну, раз так… (Обводит глазами всех, кроме Мини). Мэни фэнкс.

Разговор второй. Рассказ Вэла (немая кинолента)

Солнце расплавленными каплями протекает сквозь листву. С моря долетают порывы ветра, оседают над костром, смешиваются с дымом и запахом перегретой зелени. Вдали, по незримому верхнему шоссе тянется тихий рёв автомобиля.

Стар (усаживаясь поудобнее с кружкой в руках). Тогда давай свой прогон! Народ слушает.

Вэл. (Задумывается, отхлёбывает чаю, мельком взглядывает на неторопливую игру морской лазури, и ему приходит мысль, что оказался он в этом лагере неслучайно). Попробую. Не знаю, как получится…

Поначалу все негромко переговариваются, тянутся к чайнику и еде. Шек курит, лежа на спине, и смотрит в небо. Стар долго пыхтит над кружкой, потом, выпрямляет спину и прислонившись к камню, каменеет в позе лотоса. Лариса и Шакти смотрят в костёр, накручивают на пальцы колечки волос, жуют травинки и слушают неотрывно, с явным сочувствием. Мини и Шуза перешёптываются, поглядывают на Вэла, покачивают головами под неведомую мелодию и, кажется, готовы в любой миг рассмеяться. Удивляясь своему бессилию, он волнуется и с трудом подыскивает слова. В памяти всплывают дымные, шумные московские сейшены, их встреча, уносящие в небо поцелуи, миг разрыва и синяя пропасть в её глазах. Грохот железнодорожных вагонов, просёлки, развалины церквей, лица старух, голос бродячего монаха: «Вера – это дорога. Иди!». Вэл пытается рассказать о том, что так изменило его жизнь после знакомства с хиппи: о гибели знакомых, о любви, смешанной с мраком, отчаянии и поиске веры, о странствиях по России на электричках, товарняках, попутках, пешком, о глухих сёлах, ночном разговоре в церковной сторожке с бородачём, бросившем Москву, преподавание в университете и увлечение Лао-цзы, об исцелении души великим пространством и восторге, который выше любого кайфа…

 

Стар (прерывает его, слегка хлопая по плечу). Заходы у тебя крутые, старичок. Будь слегка проще. Мы тут, конечно, понемногу колдырим, но живём без дури. И вполне клёво получается. Почти как у тебя. (Щурится в усмешке.) Так что дыши с нами ровно.

 

Вэл кивает, скрывая досаду: «Зря я так раскрылся. Наверняка от меня ждали обычного трассового расклада, с феньками и столичным стёбом – не больше. Но ради этого не стоило бы и рта раскрывать. Ладно, пусть. Рассказал кое-что, и хватит».

 

Вэл (не отводя глаз от пригасшего костра). Вот, в сущности, и весь прогон… Сейчас я в горы иду. Может, отыщу тут старцев. Много, о чём спросить их нужно. А дальше – как Бог даст.

 

Теперь он готов был со всеми распроститься и идти дальше. Кажется, тот, похожий на художника монах, вновь оказался рядом, смотрит мимо глаз, говорит в душу: «Чувства и мысли соедини с сердцем. Помни об истине, в которой жизнь. Доверься пути». В тот же миг Стар взрывается.

 

Стар (с горячностью, переходящей в резкость). Для начала растолкуй заморочку! Кликуха у тебя английская, джины штатские, косынка на голове какая-то гималайская, а ты нам про Россию и православие талдычишь?

Вэл (с досадой). Меня так в системе назвали, ну и осталось… А вообще меня зовут Павел.

Стар (строго, тоном поучения). Павел – будет честнее. Если ты христианин, должен от кликухи отказаться. Вон, как Лариса. Она недавно на православии страшно запала, даже крест носит. А ты под кого косишь? Ментов боишься что ли, Тарзан?

 

Вэл хватается за голую грудь и бледнеет: крестика на нём нет.

 

Вэл (едва слышно). Потерял.

Стар (оглушительно хохочет). Ларик, сколько раз я тебе говорил, что христианам нельзя верить! Лгут и себе, и другим. (Он блещет очками на Вэла и восклицает с шутливой горячностью.) Немедленно переходи в лоно индуизма! Постепенно станешь самим собой, и лгать будет не нужно.

Вэл (пунцовый от смущения). Ещё утром он был на мне. Не представляю… Ладно. (Меняется в лице.) Спасибо за чай и гостеприимство. Мне пора!

 

Он резко встаёт, вскидывает сумку на плечо. Лариса, сидящая дальше всех, вскакивает и бросается ему навстречу.

 

Лариса. Не слушай его! Стар чудесный, но иногда пургу несёт. Он меня уже достал со своими комплексами – почему христианство, зачем? И так далее.

Стар (сокрушённо вздыхает). Опять! Сколько раз повторять, что у меня не комплексы, а вопросы. Это у вас и у эропенсов разные комплексы и неврозы. К Востоку эти дела не относятся.

Лариса (не отвечая, бёрёт Вэла за плечо). Переночуешь у нас, а завтра пойдёшь. Не обижайся. Я так рада, ты замечательные вещи рассказывал. (Быстро целует его в щёку.) А Стар приложил тебя, как бы сказать? Ради углублённого знакомства, что ли. Такой у него прихват жлобский есть. Задел ты его, видно.

Стар (шипит). Чушшь говоришшь…

Шакти (подходит и для убедительности тоже целует Вэла). Твой прогон – целая хипповесть. Или хипповесть. И не только для юнгов. Это, во-первых. А во-вторых, в нашем кэмпе всех любят. У нас тут полная свобода и совести и убеждений. Оставайся, увидишь.

Вэл. Спасибо. (Явно колеблется.) Я обиды не клею. Просто хочу найти свой крест. Как можно быстрее. Я его, когда купался, потерял. И даже не заметил. Глупо…

Шек. Брось, расслабься! Из-за поповской феньки голову ломать. Другой купишь. Если Бог и есть, то в таких вещах явно не нуждается.

Лариса (с возмущением вынимает крестик, невидный под майкой с надписью «Love»). Жэка, я тоже феньку ношу? Тебя мой крест достаёт, да?

Шек. Ты его этой весной вдруг нацепила. А до этого вполне клёво без него жила.

Стар (делая рукой отмашку). Шек, не трави любимую жену – ещё не раз в жизни пригодится! Паша, прости, дорогой! Я рад, что ты у нас тут нарисовался, честно говорю. Садись! Давайте успокоимся. Народ, вспомним, кто мы и почему вместе? Чтобы стать истинно свободными, ну и немного покайфовать на нашей убогой земле.

Лариса (садится к костру, тянет за собой Вэла, но смотрит через огонь на Стара). Как художник, признайся! Ты ведь лучше других должен чувствовать, что такой радости и красоты как в христианстве, ни в одной вере нет. Я с Вэлом согласна.

Стар (снисходительно). Неужели я так юно выгляжу? Ты же знаешь, радость сменяется печалью и наоборот. Всё в мире призрачно. Истинная мудрость учит идти мимо страстей, искать великий покой и находить утешение в малом. (Он нырнул в палатку, звякнул стеклом и вновь возник с бутылкой вина.) Закончим расклад московского гостя по обычаю. На сей раз из остатков нашей сухумской коллекции. «Киндзмараули»! Не слышу криков «ура».

Несколько голосов (дурачась). У-ра-а! Уррра!

Шек (слегка толкает Вэла плечом, кивая на Стара). Он уже давно и круто запал на Востоке, в отцы метит. Но пока ещё допускает свободомыслие и живёт с нами в кэмпе, как простой мэн.

Стар (замолкает, иронически наставив очки на Шека, потом наполняет кружку Вэла). Держи колдырь! Гостю первому полагается.

 

Сбросив сумку, Вэл вновь садится к огню. Слабо улыбается, отгоняя грусть, чокается со всеми, но не может избавиться от мысли, что его толком не услышали и не поняли, что, скорее всего, приняли за одного из пустозвонов, каких полно шатается по хипповым трассам и тусовкам.

 

Шакти (с пафосом). За нас, за наш кэмп!

Шуза (кричит и подпрыгивает на месте от воодушевления). За всех пиплов! За «Хиппиленд»… без границ!

 

Все тянутся друг к другу с кружками.

 

Стар (похахатывая). Народ, полегче со странником. Ему завтра с утра придётся на больную голову в горы переть, к старцам.

Лариса (недовольно). А что ты его так резко отчисляешь? Вэл, тебя никто не гонит. Завтра, послезавтра – сам смотри. Мне, например, поговорить с тобою хочется, об очень важных вещах.

Шакти. Конечно, оставайся! (Поочерёдно переводя взгляд с одного на другого.) Правда, Стар, Шек?

Стар (смеётся). Отец, все девы тебя сразу срисовали. За твою еду, разумеется.

Шек (не обращая внимания на Стара). Расклад у тебя был с примолотами, конечно, но пусть. Я про такие трассы ещё не слышал. Ехать день и ночь на товарняках, добраться на шару от Москвы до югов это класс! Не то, что мы – купили билеты, сели на поезд, как турьё, и прикатили. Кстати, покажи свой трассник! (Вэл извлекает из сумаря и протягивает ему страничку, вырванную из школьного атласа.) И с этим ты ездил? Инкредибл!

Лариса (язвительно смотрит на мужа). Конечно, сам ты в одиночку тоже легко доехал бы «на собаках» от Питера до Абхазии. Но, как всегда, жена мешает.

Стар (беззлобно усмехаясь и немного паясничая). Истинным христианкам, я слышал, присуща кроткая любовь…

Шек (с нажимом). И послушание мужу.

Мини (неожиданно). Любящему мужу!

Шек (кивает на Ларису). Пусть скажет, что я её не люблю.

Шакти (плеснув остатки вина в воздух над костром). За любовь! Только любовь выше свободы! Раз мы всё выпили – вместо вина у нас будет огонь. Будем впивать его глазами и гореть душой.

Стар (обернувшись к Вэлу, иронично кивает на жену). Она у нас стихаресса. Ей всё можно.

Мини и Шуза (вздымают руки к небу и бросают вверх пустые кружки). Любовь! Свобода! О-о-о! А-а-а!

 

Разговор третий. Среди своих: рассуждения о верах

Вэл тоже плещет в костёр остатки из кружки и ловит беглый взгляд Мини.

Стар (усаживается по-восточному и громко произносит, явно затевая спор). А я последний глоток пью за истину. Только в ней свобода. Для мудреца истина выше любви, ненависти и прочих страстей.

Лариса (возбуждённо). Истина без любви и свободы нужна только астрономам. Чтобы вычислять ход погасших светил.

Стар. Не заводись. (С усмешкой посматривает вокруг, потом кивает на Вэла.) Шек, кажется, девы немного запали от его прогона. А?

Шек. Да, я заметил. Что-то в последнее время герлухи к попам и церквям потянулись. «Бог есть любовь», и они кайфуют. Свечки, кресты, монахи. Красиво, конечно… А ведь эта мода – признай, Стар – на Русь тоже с Запада пришла. Помните рок-оперу «Джесус Крист суперстар»?

Лариса (запальчиво, почти гневно). Ну, сказанул! Это же дурацкая бродвейская дешёвка. Мы её вместе слушали, забыл, что ли? В совке и то честнее: нет Бога и всё! А тут добро и зло перемешано: Христос – несчастная суперзвезда в толпе фанатов! Всё сведено к примитивной лав стори и сказке про злого царя! Подогнано под дебилов – точно в сайз! И музыка попсовая. Где надо, кислотная, где надо – сладенький сонг. Под неё и дэнс можно продавить, и о любви помечтать. А на самом деле этой оперой Христа распинают! Да, именно!!

Шек (возмущённо). Бред полный! Если тебе не катит, не впадай в мракобесие!

Лариса (продолжает горячиться). А тебе всё по барабану, да? Верующий после этой бодяги будет долго отплёвываться, а остальные могут глухо на дурь садиться. Ноу проблемз – всё позволено.

 

Вэл пытается что-то спросить, Шек небрежно отмахивается от жены, не желая спорить.

 

Стар (со скрытой иронией). Круто ты Запад приложила – я молчу! Но думаю по-другому… В России начинают дуть ветры Великой степи. В православии всплывает Восток, и совдепия превращается в «Русскую Индию». Мы – первые тому свидетели.

 

Он с усмешкой поднимает указательный палец, затем изображает мудру «Будды проповедующего».

 

Лариса (недовольно сверкает глазами). Опять туфту гонишь? Уже проехали.

Шек (затягиваясь сигаретой). Не знаю, старик… Лет пять назад, помнишь, мы вчетвером на Памир ходили. Ари тогда среди нас самой нешуточной была, исмаилиткой хотела стать. А теперь в обратную сторону потянулась – на Запад. Куда-то под Ригу к старцу своему ездит. Не могла в Питере чувака отыскать.

 

Он безнадёжно машет рукой, но Лариса приходит в гнев.

 

Лариса (хлопая себя по колену). Во-первых, чувак – это ты! А он – мой духовный отец. Во-вторых, при чём тут Запад? И Восток тут совершенно не при чём. Я езжу к моему духовнику. Неважно, где он живёт. У меня есть всё, чтобы смысл жизни найти. А вы, как дети, то в Америке, то в Индии откровений ищете. И всё по заумным книжкам! Слабо вам по нашим просёлкам побродить? Была бы я мэном, я бы вместе с Вэлом по России странствовать пошла.

Стар (выразительно глянув на неё). По совку, ты хотела сказать. Чего тут искать? Это мёртвая страна. Одни синяки в сёлах остались, и в городах синь непроглядная. (Поворачивается к Вэлу.) Этот твой странствующий гуру – от него явно шизой несёт, ты уж прости. Слишком он радостный. Юродивый из лесов. А деревенские старухи, хоть и настоящие, но это тоже клиника, только мрачная и убогая. Они скоро перемрут, и после них вообще никого не останется.

Вэл (резко перебивает). Насчёт шизы и клиники. Давай так – диагнозы каждый ставит только себе! Ты этих людей даже близко не видел. Жалею, что о них рассказал.

Стар (неохотно смягчается). Ну, пусть ты отчасти прав, ладно. Всё равно, всем, кто в эсэсэрии хоть немного на религии подсел, крезовоз уже заказан. Их, твоих старцев, гэбэ обязательно добьёт. Тебе крупно повезло, что встретился с монахом. А где у нас истинные святые, отшельники, странники – такие как на Востоке? В дурдомах! Тут, в горах, ты явно никого не найдёшь. Спокойно поезжай домой. Последние отцы, духовные исполины, давно умерли – или в гулаге, или за бугром. А где вообще сейчас наши гении – писатели, философы, учёные, художники? Вы много их видели, слышали?

Вэл (тихо, с понурым видом). Много не бывает. И по мусорнику их не покажут. Да они сами ото всех скрываются. И не только от разной попсы, а просто чтобы не стать никому в кайф.

Стар (чуть понизив голос). Может быть. Пожалуй, тут ты тоже прав. Учителей всегда было мало. Но сейчас и последние исчезли, а новые не появляются. Рождаются одни придурки. Кстати, (Стар, хмыкнув, обернулся к жене), потому я никогда и не хотел детей. Ты же видишь, кого растим, на свою голову… Так что, Ларик, нам остаются одни книги. Только книги! Ты ведь сама с книгой и спишь и ешь.

Лариса (вспыхивает). Это Евангелие, а не просто книга!

Стар (невозмутимо). А для меня Упанишады вместо Евангелия. И вместо учителей. Я боюсь, сейчас ни в Индии, ни на Тибете, ни вообще на земле не осталось настоящих отцов.

Вэл. Что бы кто ни говорил, а учителя искать нужно. Книги – это только еда в дороге, обувь, одежда, карта – что угодно. А ходить, находить, идти до конца учит только духовный учитель.

Стар (с вызовом). И у тебя он, конечно, есть!

Вэл. Я же про него рассказывал. Это мой незримый духовник. Мастер пути. Его надо искать до тех пор, пока он сам тебя не найдёт. (Отворачивается, чтобы не продолжать.)

Стар. Что-то вы, православные, темнить любите. Глаголь проще: учителя у меня нет. А от себя добавлю – и быть не может.

Лариса. Стар, хватит понтяру гнать! Откуда ты знаешь, что может быть, что не может? (Глядя на Вэла.) Ищите и обрящете! Мы все должны странствовать по жизни, а не кайфовать по флэтам и кэмпам. Система, кстати, учит не забывать про трассу.

Шек (хохочет). Что ты сейчас и делаешь, диэ тичер.

Стар (поднимая палец). Опять крайность, Ларик. Потому над тобой и смеются. Наш лагерь – не просто стоянка, это мысленное продолжение дороги, у каждого своей. Кто этого не понимает, объясню особо.

 

Он шутливо хмурит брови и смотрит в сторону Мини и Шузы. Шакти приваливается спиной к коленям мужа и с улыбкой ждёт, чтобы вставить слово.

 

Шакти (умиротворённо). Сейшны нельзя отрывать от трассы. Но я хочу о другом сказать. Когда мы были моложе, искали не запредельные истины, а любовь. Прежде всего. Так, как сейчас её юнговые хиппы ищут. Только о ней и думали, но говорили другими словами. Для меня любовь и есть высшая истина. Мини, Шуза, скажите!

Мини (плечом толкает подругу). Без любви, как без кислорода!

Шуза (падает со смехом). Умираю, задыхаюсь…

Стар (зорко поглядывая то на Вэла, то на Ларису). Не впадайте в самообман. Для христиан, как и для буддистов, земная любовь – это майя, грех и зло. Шакти, мы же с тобой читали Евангелие, помнишь: «Весь мир во зле лежит…». Вы согласны?

Лариса. Прости, ты главного не понял. Для православного «мир» – это пространство без любви, потому он и «лежит во зле». А пространство любви – это церковь, община верующих. Там человек рождается заново и при крещении получает новое имя. Система наша тоже так была задумана – соединить людей любовью, спасти от одиночества, страданий, помочь радоваться жизни, сберечь всё живое в природе, сохранить красоту. Об этом святые писали. Жизнь – высший дар, божий. Отсюда и прозвища наши наивные – чтобы отделиться от мёртвого мира. Вообще, на мой взгляд, всё лучшее в системе было взято из христианства. А потом начались отходы и подмены. Дзен и весь Восток, фрилав, наркота – вместо настоящей радости и любви.

Стар (протяжно, с тоской в голосе). Опять ты начала…

Шек (пожимает плечами). А почему теперь для тебя наши кликухи наивные? Сказала бы дружеские. Ларик, поменьше мистики! Проще живи, и будет хайлайт.

Шакти (лучезарно улыбаясь). Да, давайте проще! Мне кажется, пора подумать об ужине.

Стар. Подожди. (Глядя на Вэла). А ты что закочумал?

Вэл. Интересно послушать. Все мы думаем и говорим об одном и том же, хотя такие разные.

Стар. Ты больше разный, чем мы. И вообще, как я понял, от системы далековат. Не обижайся, старичок.

Вэл. А я и не скрываю, что от неё отошёл.

Лариса. Стар, почему ты его чуть ли не в марамои записываешь? Потому что не о Востоке, а о христианстве глаголет? Но на Западе среди хиппов полным-полно христиан. И католиков, и протестантов, и даже православных. А у нас за это людей в тюряги сажают или по психушкам – как бешеных. И вообще это большой вопрос – что объединяет всех пиплов и отличает от монстров разных стран и народов?

Шек. Как что? Свобода, отказ от насилия, а у нас ещё – отказ от совка во всех видах, от лабуды про «светлое будущее».

Стар. Этого мало. За бугор тьма всяких придурков отваливает «за свободой», к таким же придуркам, как они сами. При чём тут система? Восточные отцы говорят: ищите внутренней свободы и просветления!

Мини. Нет, настоящий хиппи – это тот, кто нашёл любовь и ей одной живёт. Неважно где. Остальные просто пластики!

Шакти. Именно. (Воодушевляясь.) Мы – дети живого мира, люди праны! Дышим и этим счастливы. Храним для всех любовь и радость жизни. Я так Вэла поняла. (Кивает ему.) Ты согласен?

Вэл. Ты лучше меня сказала.

Лариса. Конечно, наша суть – радость жизни, любовь ко всем, свобода, вера. Ну, правда же, народ?

Стар. Всё это пустые слова – «радость», «любовь», «счастье» и так далее. Путь к истине требует честности. Это путь аскета. Его цель – достижение бесстрастия, а в пределе – нирваны. Ему нельзя смешиваться с вещами мира, он должен бороться с земными желаниями. (Вздыхает). Но мы, увы, не на Востоке. Нам без лёгкого колдыря всё же не обойтись. Круче мы не берём, чтобы не рухнуть в полёте.

Шек. А поначалу ты на джефе и маришке немного зависал, вспомни.

Стар. Но быстро сник. Понял, что можно жить и без духоты. Всё зависит от твоих мозгов, от личного дара. Я бы назвал его художественным, если хочешь. Лажовых чудес не бывает, отец. Марамой и от самой лучшей ганжды марамоем остаётся, даже если неделями торчит в лом и ловит кайф в собственном навозе. Через пару лет чувак отъезжает или сам кидается, ничего не просекая. Вот и всё удовольствие.

Вэл. Стар, ты тут весьма кстати насчёт любви и радости заметил. (Он поймал на себе взгляд Мини и придвинулся к Стару). Мне неясно, как вообще Восток вторгся в нашу систему? Ведь ни в буддизме, ни в даосизме нет понятия «любовь». Или я плохо их знаю…

Стар. У индуистов есть понятие «бхакти» – состояние благоговейной любви между Богом и человеком.

Вэл. Прекрасно. Значит, в нём – одно из предчувствий христианства. А что ещё? В исламе есть мистика любви, но она слишком телесная, «гаремная», я бы сказал. А православие для меня – это обожествлённая радость, неотделимая от любви. Она не исчезает даже в страданиях, она в них крепнет, а иногда и рождается! В этом чудо веры. Если бы я был женщиной любой религии, немедленно обратился бы к христианству! Там её самое достойное место.

Шек (громко). А почему не к иудаизму? Ты Библию читал, "Песнь песней"? Вот где полно любви – живой, человеческой, а не дохлой, как в твоём христианстве.

Вэл. Хотя бы потому, что там меня никто не ждёт.

Стар (приподнимаясь, в сторону Шека). Отец, тут ты, и правда, через край хватанул. Спроси у любого раввина. Это религия «для своих», как и зороастризм. Дай-ка закурить!

Лариса (то и дело взглядывая на Вэла за поддержкой). Шек, я в Библии не только «Песнь песней» читала, но много другого, на что сил хватило. А ты, интеллектуал, Евангелие толком не прочёл! Сунул нос туда-сюда и всё сразу просёк. Класс! В христианстве любовь является на землю не из пучины морской, как Афродита, а с небес – для всех и навсегда! Кто вообще, кроме Христа, сказал целому свету: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые»? Все придите, понимаете? (Оборачиваясь на Стара.) Индуисты твои тоже, признайся, нас не ждут.

Стар. Глупости. Индуизм открыт всем труждающимся и обременённым. А кроме того всем радующимся жизни – глупым и умным, пьяным и трезвым.

Шек (начинает говорить, всё больше распаляясь). Хорошо, тогда почему бы нашим хиппам дружно не стать католиками? Или протестантами? Вот где истинная культура. Чистая религия любви, без полисов и гэбухи у каждого подсвечника! На такую любовь и должна опираться система. Она не случайно возникла на Западе, а не в Чухломе какой-нибудь и не в Москве. Что вы всё за православие, за совдеповскую церковь хватаетесь? Там же пусто – одна ложь и лажа! Разве не ясно?

 

Лариса вскочила и, не находя слов, с криком «О-о-о!» бросилась прочь.

 

Вэл и Стар (одновременно). Лариса! Ларик, подожди!

Вэл (сощурив глаза, медленно говорит в лицо Шеку). Нет ничего отвратительнее, чем смешивать совдепию и церковь, тюрьму и заключённых. Да, зэки живут по законам тюрьмы, но тюремщиками не становятся. Кстати и хиппы в совдепии только прописаны, а внутри себя остаются свободными, вопреки всему. Вся Россия погребена в эсэсэрии, но ею не является. Я это только недавно понял, когда впервые в нашей глубинке оказался.

 

Шек пытается что-то возразить, но тут возвращается Лариса и кричит ему, всех перебивая.

 

Лариса (гневно). Это церковь-мученица! Миллионы людей были сосланы, лучшие из народа – уничтожены! Мы же с тобой вместе «Архипелаг» читали! Их и сейчас травят, ты это знаешь. Как ты можешь?..

Вэл (машет ей рукой, успокаивая). Совдепия со своим гулагом появилась и рассыплется, а православие останется. И ты, Шек, будешь сравнивать его с католицизмом и протестантством, когда оно станет свободным, а не сейчас. Андэрстэнд?

Шек (сбавляя тон, но с прежним упрямством). Вместе с совдепией рухнет и сталинское православие. В тот же день, вот увидите! Про саму Расею я вообще не хочу говорить. Но предчувствую, что облом с попами будет грандиозный…

Лариса. Посмотрим, если доживём. Ты кроме Запада ничего не знаешь и знать не хочешь.

Стар (нетерпеливо поднимает руку). Всё, Шек, ты всех победил. Да здравствует Папа римский! Выдохни и задержи дыхание. Народ, перед нами два пути. Путь низший – прикончить последнюю бутылку «Ахалшени» в надежде договориться. Думаю, надежды нет – только испоганим неплохое вино. Путь высший – резко перейти к ужину и вечернему концерту. «Ахалшени» при этом не отменяется. Вы как?

Шакти (оборачивается к девушкам). Мы за ужин и концерт. Причём, уже давно. Правда?

Мини (звонко). Йес-с-с!

Шакти (к Шеку и Мэлу). А вы как, отцы?

Шек (выдавливает кислую улыбку). Жалко, конечно, вино портить каляками бессмысленными.

Стар (решительно). Тогда кончаем базар. Всё происходит, как обычно. А гостя мы сейчас вновь загрузим по полной. Ты не против?

Вэл (усмехается). Я привычный. Где топор?

Стар (смеётся). Ты, чукча, догадливый, однако. Но теперь трудиться ты будешь не с красоткой Ми, а с нами. Пошли за дровами, втроём мы сейчас на неделю хвороста и разных коряг натаскаем.

 

Разговор четвёртый. Ужин у костра

По тропинке между завалами камней Стар, Шек и Вэл спускаются на нижний склон и выходят к тихо сочащемуся ручейку. Рядом лежат черпак, мыльница и грязная кастрюля, у воды стоит пара пластмассовых вёдер, а на ветках ближнего дерева сохнут полотенца.

Стар (небрежно, на ходу). Тут у нас умывальник. Хочешь, в ручье мойся, хочешь, поливайся из ковша. Вода отличная, можно в бутылки закатывать. Кстати, мужикам за ручей хода нет. Наша сторона – вниз от костра, за скалами. Тут так: приезжаем, копаем два верзатника, туда же остатки еды бросаем и засыпаем золой от костра или листьями, чтобы мухи не летали. А хрусталь носим в ближний аул. Кепки страшно рады. Вино в нашу тару разливают и нам же продают. Когда уезжаем, после лагеря никаких следов не остаётся. (Вэл одобрительно хмыкает, разговор продолжается сквозь листву).

Вэл. А ты в каком стиле работаешь, в каком жанре, Стар? Интересно бы картины твои посмотреть.

Стар. Жанр – проза жизни. Я в разных издательствах книги иллюстрирую. Ну, а для себя пейзажи пишу.

Шек (добавляет). Не какие-нибудь, а классные! Акварели в духе Волошина.

Стар (невозмутимо). Здесь я который день только мандалы рисую – для очищения мозгов. Завтра утром могу альбом показать, если хочешь.

Вэл. Хочу, конечно.

 

Намеренно избегая сложных разговоров, они пробираются по прибрежным зарослям чахлых сосен, акаций и увитых лиананами кустов. Через полчаса возвращаются к лагерю, сбрасывают хворост в кучу и подходят к огню. Вэл влезает на ближнюю скалу и долго, неотрывно смотрит в море, гоня от себя мысли о Мини. Солнце касается горизонта, пунцово горит и высвечивает на земле тени. Воздух наливается сизыми сумерками, а пламя костра набирается яркой силы.

 

Шакти (поднимается на скалу к Вэлу). Созерцаешь? В нашем лагере все понемногу клины ловят. Я первое время совсем потерянная ходила, между небом и землёй родину искала. Морем болела и им же лечилась, как ты своими лесами и полями. Тут далеко уносит, без всякого дринча. А в Питере сразу ломка начинается, особенно по ночам. Тянет назад невыносимо… Ладно, пойдем ужинать, пока ты не подсел тут на закатах.

Вэл (улыбается и разом спрыгивает с высоты к костру). Я горами спасаться буду, если что.

Стар (сходу включается в разговор). Правильно, старик. Разбежишься и ка-ак бросишься с берега в пучину гор! А пока сиди, копи силы. (Уныло поводит носом над кастрюлей.) Опять макароны. (Насмешливо оборачивается к Вэлу.) Это стало нашей здешней судьбой. В ближайшем селе есть лабаз, но нет еды. Нет вообще! Что-то невероятное. В Цзы-Бзыре… или как его там, тоже почти ничего. Лаврушка не в счёт, её тут целые леса. А ехать в Сухуми лень.

Лариса. Но всё равно придётся, у нас макарон на два дня осталось, не больше. И банка горошка. Даже овсянка и рис кончились.

Шакти. Да, надо бы купить чего-нибудь понажористей, сразу на неделю.

Стар (усаживается у своего любимого камня). Мне всё равно, я чистый травоед. А по жаре вообще не важно, что шамать, можно прожить и на лапше. (Испытующе смотрит на Вэла.) Кстати, как ты насчёт поедания плоти невинных животных? Ты же православный, должен всё это хавать с самым блаженным видом.

Вэл. Мясо и рыбу я уже год, как не ем… Но других глупо осуждать, раз уж мир так устроен. В Индии горы овощей, фруктов и вечное лето, а попробовал бы какой-нибудь джайнист выжить зимой на одной пшёнке в нашей глухой деревне. Кстати, ламаисты в Сибири и Монголии, я слышал, спокойно едят мясо и от стыда не пухнут.

Шакти. Значит, мы все вегетарианцы! Тогда предлагаю проглотить то, что есть, быстро и молча, как лекарство.

Мини (виновато обводит взглядом сидящих вокруг костра). И с закрытыми глазами. В кастрюлю случайно зола насыпалась. Ай м сори. 

Стар. Ладно, мы к твоей кухне уже привыкли.

Шакти (продолжает). Давайте будем считать единственной едой вино. Устроим праздник в честь нашего лагеря. Это будет пир из остатков всех предыдущих пиров. (Шуза хлопает в ладоши.)

Мини (подпрыгивает, тянет Шузу за руки). А потом концерт. Ура-а!

Стар. Годится.

Шек (возглашает). Фиат!

Лариса (делает знак Вэлу). Посиди со мной, поговорить хочется.

Стар (грозит указательным пальцем). Мало ли, что хочется. У православных за едой все молчат и, чуть что, ждут удара ложкой по лбу. Говорить может только старший, то есть я.

Лариса. Да, но у православных старшему есть, что сказать, а ты то и дело пургу несёшь.

Стар (разводит руками и хмыкает). Опять дерзость в ответ. А где же твоё смирение?

 

Ему не отвечают. Шек приносит из палатки гитару, берёт аккорд, подкручивает струны и слегка откашливается.

 

Мини (жалостливо). А может быть, сначала немного выпьем? С макаронами тоже можно.

Шек. И с пеплом можно. (Укоризненно смотрит на Мини.) Ну что, пить будем или петь?

Лариса (суёт мужу миску). Поешь сначала. Если еду выдержишь, потом споёшь. Как сумеешь. (Раздаётся смех.)

Шек (жуёт из миски, театрально морщится, затем поднимает бутылку вина над головой). Нет, макароны съедим, когда терять нам будет уже нечего.

Шакти. Точно. (Встаёт, молитвенно раскрывает заходящему солнцу объятия). Предлагаю выпить за этот божественный закат, смотрите!

Стар (вскидывает голову и опять углубляется в еду). На тебя смотреть или на солнце?

Шуза (кричит и вертит головой во все стороны). Давайте за наш костёр! Ни разу ещё не пили.

Стар. Ладно, и за костёр выпьем. И за море, и за землю. Но только по глотку, чтобы всему досталось…

Шек (с нарочитым кавказским акцентом). Ваапше за всо кароши, батоно.

Стар (продолжает). …за свет, за огонь, за дрова. Что там ещё остаётся?

Мини. За нас.

Стар. Ну, а как же, и за вас тоже. И за нас, может быть. Это уже на неделю беспробудного пьянства. (У костра поднимаются кружки.) Только чокаться не надо. Сколько раз объяснял, что это западное варварство.

Лариса. Бред полный. А я вот хочу! (Наклоняет голову к Вэлу, намереваясь поговорить). Это старинный народный обычай, правда, Вэл? (Чокается с ним и понижает голос.) Как я рада, что ты вдруг возник! Я здесь, как в осаде. В Питере среди хиппов много христиан, а тут я одна.

Шек (пищит девичьим голоском). Бедняжка.

Вэл (улыбается Ларисе). А может быть, не совсем одна? (Говорит ей почти на ухо, так что другие не слышат.) Я к вере недавно пришёл, но в душе всегда таким был – хотя звучит лажово. Стремился к чему-то настоящему, только не знал к чему. Христианство и другие религии по книгам изучал, а жил как последний даун.

Лариса (так же тихо). Значит, ты совсем недавно крестился? Ты не рассказал, как это произошло?

Вэл (вздыхает). А как рассказать?.. Вспоминалось одно смутное видение – ещё с детства. Был какой-то шёпот в душе. Но началось всё после знакомства с системой. Один мой друг оказался православным, и если бы не он… Я тогда не понимал, что завис между тьмой и светом. Едва не отъехал по дурости. Потом мы с нею сошлись, прожили почти год. А недавно расстались. Она, кстати, верующая была.

Лариса (изумлённо). Верующая? Как же вы могли? Ведь брак – это навсегда!

Вэл. Мы не венчались – я против был. И даже не расписались.

Лариса (качает головой). Хиппово, нечего сказать… Но всё равно – важны не бумажки, а любовь. Что случилось-то?

Вэл. Она ушла. Неведомо куда. (Помолчав, добавил.) Я её вынудил.

Лариса. Ты? Не представляю, что ты такое сделал?

Вэл. Это я потом прозрел… После того, как она от меня ушла, я и сам из Москвы сбежал. Моя во всём вина. (Сокрушённо машет рукой и отворачивается.) Не хочу говорить! Мрак…

Лариса (негромко). Чтобы не произошло, отчаиваться нам нельзя. Это как спиной к Богу повернуться. Надеждой всё вернуть можно. (Задумывается, пристально смотрит на Вэла.) А знаешь, как я к вере обратилась? (Склоняет голову.) Мне мой младенец приснился. Неродившийся. Потом ещё раз, через месяц, наверное. Ручки тянет ко мне и зовет: «Мама!». Это был бы мальчик, я знаю. С тех пор – всё. Я другой стала. Когда тянет плакать, когда никто не слышит, не видит, я молюсь. Не могу теперь жить без молитвы. Она для меня, как надежда, что Бог простит грех мой ужасный. (Лариса опускает лицо, шепчет.) Что ещё даст мне ребёнка… Так тяжело, а Жэка не понимает.

 

Разговор пятый. Слова на свободе и сказание о Богородице из цветов

В это время слышатся аккорды и звучный проигрыш какой-то мелодии. У костра Шек вновь пробует гитару. «Квины», «Кинги», «Дженезис»? – пытается вспомнить Вэл.

Стар. Шек, подожди, дорогой! (Поворачивается к Вэлу.) Может, наш гость хочет что-нибудь своё изобразить? С радостью послушаем. Бери доску и вперёд. Ты поёшь, бренчишь помаленьку?

Вэл. Немного пою, но по струнам бить толком не научился.

Стар. Ну, тогда почитай нам что-нибудь своё. Из сокровенного… Ты ведь пишешь, конечно. А то у нас одна Шакти в стихотворцах ходит.

Вэл (в замешательстве). Пожалуй, нет. Всё это в прошлом осталось, чепуха.

Стар. Ладно, как хочешь. (Поправляет очки и торжественно продолжает.) Тогда предлагаю пропустить по глотку… зелёного чая и послушать великого поэта. Единственного, после Пушкина и пары других, кого никогда не забудут. Гения русского слова! (Многозначительно смотрит вокруг.) Давно намыливался почитать вам стихи нашего прямого предка, вольного странника и словотворца Виктора Хлебникова, по прозвищу Велимир.

Шек (щёлкает пальцами и восклицает). Эксэлент айдиа. Прочти «Кузнечика».

Лариса. Лучше «Бобэоби».

Шакти. Да, его «перевертни» – полнейший запредел. Все слова прозрачны, строки – зеркала, звуки – оборотни! Читай хоть прямо, хоть задом наперёд. Какой-то заколдованный язык или, скорее, расколдованный, ангельский, небесный. У других было только трюкачество – никто с тех пор не смог подобных стихов написать. Правда, на слух их не оценить…

Стар (перебивает, выразительно). «Кони, топот, инок. Но не речь, а черен он… Течет и нежен, нежен и течет»… И так – на дюжину страниц! Нет, у него всё великолепно: «Смехачи», «Камыши», «Свирель» – всё улёт!

 

Стар занимает своё любимое место, опирается спиной о камень и начинает читать, смакуя и бережно отпуская на волю каждое слово. Прочитывает несколько стихотворений и прерывается. Наступает молчание.

 

Шек. Кайфовый мэн был… Без вайна тащит. (Он растянулся на земле, глядя ввысь.)

Стар. А я бы немного глотнул для полного удовольствия, да нечего. (Хохочет, глядя на Шека.) Ты, кажется, немного завис, отец?

Шек. Хлебников на моём месте тоже слушал бы цикад и смотрел бы на звёзды.

Стар (подхватывает.) А потом бы сказал:

Мне мало надо:

Краюшку хлеба

И каплю молока.

Да это небо,

Да эти облака!

 

Говорят, он это перед смертью написал, как завет всем нам. А такое помните? Тут все пииты долго отдыхают:

У колодца расколоться

Так хотела бы вода,

Чтоб в болотце с позолотцей

Отразились повода…

(Прерывается на полуслове и поигрывает пальцами в воздухе.) Забыл, как дальше, тьфу! (Почёсывает лысину.) У него, кстати, и совершенно другие, невероятные вещи есть. Вот, напоследок… (Ловит рукой в воздухе слова и звучно произносит.)

Так я кричу крик за криком,

И на моём каменеющем крике

Ворон священный и дикий

Совьёт гнездо и вырастут ворона дети,

А на руке, протянутой к звёздам,

Проползёт улитка столетий!

Вэл. Блеск!

Шакти (обводит всех восторженным взглядом). А? Мозги разлетаются…

Стар (отмахивается от неё и продолжает). Хлебников – наш человек. Эту стоянку он назвал бы не по-обезьяньи, «Хиппиленд», а на родном языке. Например, «Вольномир». А нас бы окрестил не «пиплами» – тошнит, простите… (Делает гримасу и закрывает рот своей шапочкой.) А, скажем, «бродниками», «вольнародом», «вселюбами»…

Шек. Опять тебя понесло. Не в ту стэп, сэр! (Нервно привстаёт в знак протеста.) Хватит словоблудия. Весь мир по-английски говорит! Если тебе не катит, иди в тайгу, в тундру, в горы. Вон, Вэл уже нацелился.

Вэл (воодушевлённо). А что? Звучит нелажово, вполне в духе Хлебникова: «вольнарод»… Меня не корябает. Это ты придумал, Стар?

Мини (смотрит на Вэла и надувает губы). А «Хиппиленд» тебя корябает?

Вэл. Нет, а что? Одно другому не мешает.

Шек (недоверчиво). Тебе не мешает? А Стару мешает. Он от Хлебникова шизеет, иностранные слова тупо заменяет разными исконно-посконными расейскими глаголами. (Возбуждённо обходит вокруг костра и бросает в огонь охапку хвороста, будто возвращается к старому спору.) А почему, кстати, если ты так любишь Восток, не заменяешь русские слова калмыцкими, чукотскими и так далее?

Стар (невозмутимо). Каждому своё. Не надо друг другу рот затыкать. Это в компартии дисциплина и речеблудие строго забугорное: измы… сизмы… нинизмы… Расслабься, старичок, здесь не красный уголок!

Шакти (сердито бросает в него травинкой). Стар, завянь! Так среди своих не спорят, ты же сам нас учил.

Лариса (поддерживая подругу, беззлобно). Миленький, допустим, мне Хлебников не совсем в жилу. Ну и что? Почему ты всех гасишь? Заткнул Вэла за православие, меня сколько раз затыкал? А сейчас Шека… Бог учит не буквы и слова слушать, а людские души. И слышать их. Да-да! И любить! На том наша система стоит. Иначе я бы давно от вас слиняла.

Стар (чуть растерянно). Ладно, Шек не обидится, мы с ним давние спорщики, а? (Подмигивает Шеку.) Но сказать-то, что я думаю, имею право? В первую очередь, друзьям.

Шакти. Всё правильно. (Улыбается.) Я тоже за свободу. Пусть растут все цветы! Не будем же мы на инглише между собой спикать. Это для прикола. Но уметь при случае ток продавить – может, кому и пригодится. Ведь в совке нас этому нарочно не учат, чтобы с загранкой общаться не могли. Всех за фуфло держат подневольное. Всех достал этот совхоз чёртов! Разве не так?

Лариса (заливается смехом). Ладно тебе… У нас не только мэны крутые – вэри джаинтс! Ты тоже им подстать. (Чуть задумывается.) А я давно хотела вам рассказать про истинную женщину. Самую первую, возникшую из цветов. Вэл меня вдохновил. Хотите?

Стар (настороженно). Это что ещё за бодяга?

Голоса (всех кроме Шека и Стара). Фемина из цветов? Это что за легенда? Сказка про фею? Давай, Ларик! Послушаем!

Лариса (скользит взглядом по лицам и ждёт тишины). Когда я была девчонкой, мне эту легенду моя бабушка рассказала – она родом с Украины. Там и дома, и церкви, и самих себя любят украшать цветами. Весной девочки и женщины венки плетут, хаты цветами убирают. А зимой сухие букеты ставят. Есть на Украине сказание о том, что Бог первую жену Адама сотворил из цветов.

Шек (страдальчески воздев глаза к небу). Опять.

Стар. Смирись, старик, а то все девы будут против нас. Гони, Ларик, до упора! А я пока подымлю вместе с костром. Шек, будешь? (Открывает новую пачку и протягивает ему.)

Лариса (кротко). Ну, тогда слушайте. Сказание о Богоматери из цветов… Бог сотворил Адама из глины и вдохнул в него душу. Потом наслал сон и сотворил ему подругу из цветов – белой лилии, розовой мальвы, красного мака и роз. Адам проснулся и увидел около себя прекрасную деву, непохожую на него. Такую нежную, чистую, хрупкую, что не мог к ней прикоснуться. Огорчился и сказал Богу: «Не хочу подругу из цветов, хочу такую же, как я». Тогда Бог навеял на него сон крепче прежнего, взял от него ребро, сотворил телесную деву и положил рядом. Она сразу понравилась Адаму, и он захотел взять её себе в подруги. Бог спросил Адама: «Какую жену ты полюбил больше – из цветов или из твоего ребра?». Он ответил: «Люблю ту, что взята из моей плоти и на меня похожа». Бог сказал Адаму: «А Мне краше дева из цветов и Я уготовлю её Сыну моему». И взял Бог деву из цветов на небо, в райский сад. Затем родилась Она на земле в плоти человеческой, словно чудо. И стала Богородицей. И там, где Она проходила, расцветали райские цветы – лилия, роза, мак и мальва. От них пошли по всей земле и другие, самые красивые растения и деревья, и будут они цвести до скончания века, чтобы люди смотрели на них и вспоминали красоту и чистоту самой первой женщины – Матери всех земных жён, всех людей и всего живого на свете.

Стар (бросая окурок в костёр). Ну что? Красиво. Как художник говорю. Уверен, правда, что сказание это попало к нам с Востока, а попы под себя переделали. Такого культа цветов, как в Индии, Индонезии, Японии никогда на Руси не было и не будет.

Шакти. У нас и цветов меньше, что ты сравниваешь? Ты хоть в суть въехал? А я, Ларик, запала на твоей легенде.

Стар. Успокойтесь. И не забывайте, что Будда восседает на цветке лотоса, а Христос явился на землю с мечом.

Вэл (нетерпеливо). Это про меч духовный говорится!

Стар. Не только. Но всё равно – меч, кровь, крест. А тут – цветы вместо оружия.

Шакти. Ладно уж. А ты забыл про бодисатв в ожерельях из черепов?

Стар (с досадой). Сколько раз повторять упрямой жене, что это образы смертных грехов, терзающих душу человека?

Вэл. Хорошо, пусть на Востоке цветы. Но во имя чего, если любви нет? Во имя буддийской пустоты?

Стар. Тьфу, надоел каляк детский! (Горячится и переходит на крик.) Ты что, не знаешь, что буддийская «шунья» – «пустота», как ты говоришь, – содержит в себе всё-о?! Это, если хочешь, полнота возможного бытия! Плерома гностиков! Я же массу книг перечёл, в отличие от вас, православных. Восток вашего христианства просто не заметил – до сих пор! Индуисты, буддисты, даосы живут своей жизнью, как было всегда, и ничего не ищут. Потому что всё уже давно найдено. Истина у них внутри!

Вэл. А в чём она выражается? И где она? В индуизме, буддизме, даосизме?

Стар. Дурацкий вопрос, европейский. Истина везде и нигде. И в христианстве есть крупица истины, и в марксизме, и даже в людском дерьме – каждый врач подтвердит. А само это слово, все слова или имена богов, ничего не значат. Слова всех людей и всех времён равны молчанию! Выше слов бессловесное дыхание жизни! Вот чему учит Восток.

Лариса. И это дыхание славит Бога, как написано в последнем псалме. Твой Восток – дословесный, полуживотный. А христианство – это религия людей, их сердца, мысли, слов, поступков.

Стар. Хватит гонива, а? Перегруз пошёл! Лучше немного помолчим и посмотрим в небеса.

Шек (после некоторой паузы, примирительно). Премудрый Старче! Давай тогда без форшлагов и вообще без лэйблов – буддисты, христиане, мусульмане… Мы просто хиппы, свободный народ! (Берёт в руки гитару.)

Стар (никак не может успокоиться). Ну, ты даёшь! Что это за «лэй-блы»? Для тебя все религии едины, что ли? Ты что, к научному атеизму прикалываешься?

Шакти. Нет, Шек – старый анархист.

Шек (срывается). Заткнитесь вы! Заколебали со своими религиями и философиями. Мне всё это параллельно, включая анархизм. Понимаете? Я хочу как ребёнок – дышать, любить, кайф ловить по любому поводу. И без повода. Ваше занудство всё гасит. Как на профсоюзное собрание попал!

 

У костра повисает молчание.

 

Стар (быстро скрывается в палатке и вскоре вылезает назад, подступая к Шеку с широкой улыбкой и бутылкой вина). А кайф от глотка сухого тебе уже в лом? Старина, ты прав. Вот, самую последнюю, тайную и заветную, для тебя достал. Давай ёмкость. А потом сделай нам что-нибудь на твоей доске, как ты один умеешь.

Шек (вяло улыбается, но протягивает кружку). Поздновато уже. Ну, ладно, о’кей!

 

Разговор шестой. Рок для русской души

Шек сидит на камне, собирается с мыслями, поигрывает струнами. Потом негромко, с отличным аккомпанементом начинает петь битловскую «All You Need Is Love». Получается очень похоже, но тоном ниже.

Девушки (бурно трепещут ладонями). Класс! Ещё спой! Браво, Шек!

Стар (приподнимая с лысины шапочку). Старик, в который раз снимаю восточную шапку с моей буйной головы. Не могу забыть любовь молодости!

Шакти (хмыкает и в воздушном поцелуе протягивает руку в сторону Шека). Спой «She Loves You», умоляю!

Мини (азартно кричит и вскакивает с земли). «I’m Cryng»! «Hey Jude»!

Шуза. «Something» Харрисона! Да-а! Да-а!

Лариса (что-то едва слышно говорит и выразительно смотрит на мужа). Ту, из «Сержанта Пеппера»… Помнишь?

 

Шек поёт одну песню за другой, целиком или отдельные куплеты, без пауз и пустых проговоров, с чётким английским выговором, несильным красивым голосом. А сам он будто оказывается в иных временах, в иных краях… Перед ним так и остаются нетронутыми кружка вина и хлеб с последним кусочком сулугуни. Все молчат, смотрят в огонь, смакуют вино и впивают звуки песен. У Ларисы горят глаза, она отворачивается, пытается скрыть волнение. Шакти и Мини сидят, касаясь спинами и чуть покачиваются, запрокинув в небо головы, Шуза задумчиво помешивает палкой в костре, Стар поблескивает очками и медитирует с каменным лицом. Вэл навзничь лежит на земле и тонет в небесах.

 

Шек (устало опускает гитару и поднимает кружку). Ну, зис из энаф. За Битлов и за всех, кто был после них, но остался с ними – на предельной высоте!

Шакти. И за тебя, Шек!

 

Она встаёт и трижды звучно чмокает его в щёку, затем подбегают Мини и Шуза.

 

Мини. Это рулез полный! Окончательный! Шек, милый…

Стар (качнув головой). Дурной пример заразителен. Пока все будут тебя в очередной раз обцеловывать, мы с москвичом выпьем за твоё здоровье.

Вэл. Это во-первых. А во-вторых, давайте выпьем за песню вообще, без которой, наверное, и система наша не возникла бы. Либо рассыпалась бы вскоре.

Стар (уставя на Вэла очки, отсверкивающие пламенем). То есть?

Вэл. Мне кажется, мелодизм у «Битлов», «Квинов», «Йес», связан с народной песней, с англиканской музыкальной традицией… Хотя те же «Битлы» и косили под сатанистов, подсознательно всё равно оставались христианами. Стар, дай договорить! (Нетерпеливо тянет руку в его сторону.) Красота не может идти против Бога! Кстати, потому среди хиппов и не прижилась авангардная музыка – совершенно ледяная, где всё для мозгов, ничего для души.

Стар. Ты кого имеешь в виду? Лигети какого-нибудь? Мне это давно без прихвата.

Вэл. Про то и речь. Авангард борется с мелодией, а в ней душа музыки. Скорбная, радостная, всегда живая. Авангардисты ничем человека ухватить не могут – всё тут же забывается. Их игры с адскими шумами, тишиной, разные звуковые придумки тоскливы, как старческий маразм, а минимализм – как больничная капельница…

Стар (рявкает с довольным видом). Ххо-о! Однако ты строг! Это у тебя от православия, наверное. Но сам заход мне нравится. Я переслушал чуть не весь авангард и кайфовал поначалу не меньше, чем от рока. Но давно остыл, в отличие от Шека.

Шек. Ну, и зря! Сто раз тебе говорил – они неплохо друг друга дополняют. Против только кантры могут быть. Берио или Ноно, в обоих направлениях классно работали, как и весь арт-рок.

Стар (улыбается и разглаживает халат на груди). Если честно, мне Рави Шанкар и Али Акбар Хан гораздо ближе. Как-то согревают, в отличие от авангарда и рока.

Шек. Эти твои гудошники индусские? Да, перестань!

Вэл. Извините, а кто объяснит, зачем авангард и тяжёлый рок так грубо на мозги давят? Потому что кому-то хочется поиграть в смертельный кайф, но – в условиях домашнего комфорта? А я, например, улетел от грохота товарняка, на котором ночью километров двести проехал. Вот, кстати, когда реальный хэви-металл звучал! А ещё больше запал от народных песен, которые пьяные кантры в деревенской глухомани пели.

Стар (ехидно). Надо было неслабо заколдырить, чтобы от какой-нибудь «Калинки» повестись.

Вэл. А других песен ты не знаешь?

Шек (издевательски). Как жи, многа чаво слыхамши – и пад былалайку, и пад хармонь.

Вэл (недоумённо). Ты это серьёзно? Первый раз встречаю человека, песней ушибленного. А что ты против фолк-рока имеешь? Он ведь полностью на народных мелодиях вырос. Я про настоящие традиции толкую, а не про лубок совковый.

Стар. Ладно, уговорил. Пьём за песни – всех времён и народов!

Шуза. И за пляски тоже.

Стар. Да, и за пляски до упада.

Мини. За дэнс всего мира! (Восторженно.) Вот был бы кайф у костра с африканами попрыгать или cамбу с латинами рвануть!

Стар (Шеку). Срочно изобрази для Ми африканца. А я ритм отбивать буду.

Шек. А может ей в кайф танго продавить в темноте, с Вэлом, например?

Шакти (решительно протягивает Шеку гитару). Не доставай юнгов. Лучше вспомни, как ты спиричуэлсы синговал. «Nobody Know» и так далее. Понтово было. Тут и Запад и Африка вместе, столько силы, красоты. Спой, а…

Лариса (живо поддакивает). Да, Жека, что-нибудь радостное – джаз, спиричуэлс, что хочешь. Чтобы все немного притихли. Помнишь «I Must Tell Jesus» или «It’s Jesus In Me»? Ты ведь их пел когда-то.

 

Она умоляюще взглянула на мужа и чмокнула губами, но Шек отмахнулся.

 

Шек. Конечно, соул мьюзик я и сейчас люблю… (Нервно мотнул головой.) Да! Потому что в одном спиричуэлсе больше жизни, чем во всех православных завываниях и восточных тянучках.

Стар (смеётся). Ну, дорогой, ты всех разом приложил. И нечего уже выпить за твоё здоровье, что обидно.

Шакти. Шек, милый! Пусть это не твоё, но другие любят, и значит, правы. Что толку наезжать друг на друга? Лучше уж петь, чем каляк туфтовый через силу гонять.

Мини (издаёт печальный писк). А ещё лучше танцевать.

Шакти (с пафосом). Русская душа безмерна, всё принимает, всё любит! Восток – Запад…

Шек (отодвигает гитару). Может, хватит про русскую душу? И про Восток тоже? Можете гасить меня, сколько хотите, но пиплы без Запада и его культуры – полное фуфло! Такого просто быть не может!

Стар (с усмешкой). Сдался ты, гасить тебя. У тебя все клины на Западе сошлись. Запад гасить надо – вся попса оттуда в нашу систему прёт.

Лариса (притворно негодуя, с улыбкой подняла кулаки вверх). Я не понимаю, Стар? Что ты в последнее время, как семафор, всем всё указываешь: Восток – Запад, можно – нельзя? У нас в России всё примиряется, я согласна с Шакти. Разве не чувствуешь? Мне, например, церковное пение в кайф, а ты его никогда не слышал. Художник! Ведь это то же самое, что иконы звучащие.

Стар (сердито пыхая сигаретой). Послушай, мать, если бы это было нечто, весь мир давно бы слушал пение православных старух и вовсю торговал бы их плёнками, как торгуют рок-музыкой и восточными делами.

Лариса. И хорошо, что не знают. И не торгуют ими, как жвачкой. От этого наши песнопения хуже не становятся. А поют у нас, кстати, не одни старухи. Послушал бы хоть раз настоящий монастырский хор, уже пара винилов вышла.

Вэл (пытаясь сбавить пыл нового спора). Я сегодня утром в Сухуми, в соборе грузинские песнопения слушал. Вам когда-нибудь приходилось?

Лариса. Нет, мы там так ни разу и не были.

Шакти. Да, а почему, кстати?

Стар (соглашается). Надо бы зайти при случае к кепкам, поглазеть. Я не против.

Шек. И что ты там услышал?

 

В ответ Вэл поднимает обе руки к голове и закрывает глаза.

 

Вэл. Не хочется произносить слово «кайф». Вкратце было так. Я начал слушать, и меня на земле не стало…

Стар (язвительно). Ясно. Сразу на небеса вознёсся.

Вэл (ничуть не смущаясь). Нет, оказался где-то очень далеко от совдепии, от разных заморочек – Восток, Запад. Наверное, перед появлением на земле, душа человека чувствует то же самое – любовь бесконечную, бессловесную, какое-то невесомое, райское бытие.

Стар. Особенно, если заторчать. Ведь с тобою случалось…

 

Стар сверлит взглядом Вэла, тот мрачнеет и отворачивается от костра.

 

Шакти (возмущённо). Хватит монстру давить! Стар, ты циником становишься.

Стар. Не люблю гонива пустого. Вы же знаете.

Лариса. Я тоже не люблю. Но когда ты о Востоке талдычишь, ничего за собой не замечаешь.

 

Стар делает неопределённое движение, не поворачивая головы.

 

Шакти. Народ, вам не надоел этот нескончаемый бэзэр? Мне уже выше крыши. Это всё ты, Стар. Всех сходу заводишь. Тормозни чуток! Или я стопанусь, и тогда надолго.

Стар. Ладно! Тогда пьём по последнему глотку, если у кого осталось. (Выпивает и шумно произносит.) За кайфом кайф, идут года! Всё остальное – ерунда!

Лариса (прерывает всеобщее молчание). Давайте лучше стихи читать, своих любимых поэтов! Хотите? (Встаёт и в последних отблесках костра обводит всех с озарённым видом.) Вэл, начни, прочти, что любишь!

Вэл (смутившись). Как-нибудь потом.

Стар (ехидно). Это когда – потом? То есть, ты до упора у нас прописываешься, странник? А как же горы, старцы твои?

 

Вэла колет обида, он опускает глаза, не зная, что ответить.

 

Шакти (Стару, возмущённо). Ты совсем в полисы намылился или ещё нет? Что ты к нему шнуришься без конца? Это наш общий гость, а не твой. Пусть живёт в кэмпе, сколько хочет. Питерские фрэнды неизвестно, когда приедут.

Шуза (жалостливо тянет вместе с Мини). Да-а, пусть Вэл остаётся. Найсовый бой…

Шакти (поворачивается к Вэлу). Мы со Старом никогда никого не отчисляли, ни в Питере, ни здесь. После своей трассы обязательно закатывайся на нашу флэтяру. Я тебя хоть на кухне пропишу, место найдётся.

Стар (бурчит). А мужа даже не спросила.

Шакти. Ты же первый рад будешь. Я тебя знаю.

Стар (театрально вздыхает). Вот! На Востоке женщина всю жизнь сидит, закрыв рот хиджабом, и смотрит в рот мужчине. А тут просто дикий Запад! М-да!

Шек (выходит из тени и бросает в костёр окурок). Вот потому-то и нет на твоём Востоке ни одного хиппи! Сечёшь причину?

Стар. Бред полный. На Востоке все люди, по самой своей сути, как мы. Все в душе бродяги, нищие. Там дух жизни – это дух странствия. В России тоже полно таких было – странников, монахов разных, юродивых. Ещё не так давно. Взять, например, Хармса с Введенским – это же юродивые! И приколоться умели, как никто, и расслабиться. Причём, задолго до Запада. Эропенсы долго мозги будут морщить, когда их прочтут, если ещё прочтут. Жаль, что при Сосо никому нельзя было бродяжничать. А так они после Хлебникова – наши первые олды. Извиняюсь за варварский язык.

Шакти (влюблённо глядя на мужа). Стар, а помнишь, одна деваха с филфака, букварь такой, шибко худенькая, нам про какого-то Добролюбова текстовала? Но не про того, а про другого?

Стар (зажигается и поднимает палец в знак согласия). Точно! Этот отец вообще был круче некуда. Вначале стихи писал, по тусовкам символистским крутился. Потом завязал со всей столичной лабудой, со стихоплётством и рванул в бесконечное пространство. Исчез на несколько лет. Странствовал где-то, жил среди мужиков. Веру свою им проповедовал. И так докайфовал до конца тридцатых годов. Большевиков просто не заметил. Никто, правда, не знает, где и когда он отъехал.

Мини (удивлённо). Это не тот, кого мы в школе проходили – «луч света»?

Стар (смеясь). Не путай с очкариком – шнурок во лбу, любимец партии. Тот на полвека раньше жил. А этого, вроде бы, Александром звали.

Шек (хватается за голову). Ну, хватит! Опять ты сарай грузишь своими хиппами древнерусскими. Не было их, прямо тебе скажу, никогда!

 

Шек нервно швыряет в огонь обгоревшую палку.

 

Стар (снисходительно). Я бы рассказал тебе про Григория Сковороду, который ещё при Катьке Второй жил, но не буду воздух сотрясать. Ладно, не было, успокойся! Всё началось с Керуака, в твоих любимых Штатах. И там же кончится. А мы останемся!

Лариса (громко обрывает разговор). Мальчики, абзац! Потом когда-нибудь доспорите. А теперь настройте тишину. Я хочу прочесть вам стихи одного простого нашего гения, Тютчева.

Шек. А может не надо? Я и без снотворного легко засыпаю.

Лариса (с обидой). А ты хоть раз в жизни по-настоящему проснулся?

 

Шек не отвечает. Лариса вопросительно смотрит на Вэла. В этот момент все слышат мягкий шорох, треск мелких веток, шуршание пакетов и крик Мини.

 

Мини (кричит в темноту). Опять ты! Псина противная!

Вэл (продолжает зычным басом). Ис-кей-пни! (Неведомый пёс с шумом бросается прочь, Мини заливается смехом.)

Стар. Ну вот, звери приходят к погасшему огню… Пора спать.

Шек (задумчиво смотрит в небо). Судя по звёздам, уже часа два ночи.

Стар (шутливо). Мы ложимся, как обычно, а гостю предложим на выбор – либо, как истинному страннику и аскету, место в палатке, между юными девами, либо у костра, как начинающему бродячему монаху.

Вэл (продолжая шутку). А слабо будет всем выбраться наружу и спать под звёздами? Я, например, сходу засну без всякого спальника.

Шакти. Почему? Тебе ведь Шек свой обещал отдать.

Вэл. Мне, правда, не нужно, я привычный.

Шакти (протягивает одеяло). Возьми. И чехлы от спальников на землю подложи, лучше будет.

Мини (подходит к Вэлу с одеялом). Моё тоже возьми, на всякий случай. (Шёпотом). После твоего прогона я многое поняла. Ты… очень хороший. (В темноте чуть слышен воздушный поцелуй.) Пока!

 

Он ощущает мягкий ожог её пальцев и почти отдёргивает руку.

 

Вэл (предельно смущаясь). Я… Мне, правда, не нужно никакого одеяла.

Стар (язвительно). Не выпендривайся! Девам давно ясно, что ты чувак нешуточный.

Шек (появляется из палатки со спальником). В одном наш странник прав: всем нам надо немного одичать, чтобы прийти в норму. Давно хотел на свежий воздух выбраться. Но спать я буду не у костра, а на ближних камнях. Кстати, они до утра не остывают.

Шакти (Ларисе, романтическим голосом). Отныне Жека будет спать на скалах, как горный орёл.

Шек (мечтательно). Ит из э дрим. Засыпать, глядя на звёзды. Гуд найт, пипл!

 

Его голос удаляется во тьме. Стар заливает из чайника угли костра и последним скрывается в палатке. Вэл надевает свитер, накрывается одеялами и блаженно растягивается на земле.

 

Разговор седьмой. Голос восточной флейты

Густой туман поднимается от моря, клубится у скал, плывёт над палатками, повисает в листве. Вэл, завернувшись в одеяла около потухшего костра, сочно дышит во сне. Его будит сопение над ухом и мягкие шлепки лап по клеёнке. Не открывая глаз, он шикает и шевелится, отпугивая собаку, слышит звук прыжков через листву, и всё стихает. Некоторое время вслушивается в пение цикад и вздохи пробоя, потом опять засыпает. И вновь просыпается от тихой возни. Над костром вьётся дымок, Лариса готовит завтрак.

Вэл (приподнимаясь на локте, едва слышно). Доброе утро.

Лариса (кивает, прикладывает палец к губам и шепчет). Тсс, ещё рано.

 

Вокруг лёгкими тенями таят остатки ночи. Прибрежные склоны теряются в рыхлой белизне, но на горизонте уже горит море, розовеют нижние и золотятся верхние облака. Вэл сидит босой и приходит в себя, глядя вокруг. У входа в одну из палаток висит сохлый лавровый венок. Над костром шипит и роняет капли закопчённый чайник. На клеёнке громоздится горка грязной посуды, а посередине пестреет в стеклянной банке букетик мелких цветов.

 

Вэл (шепчет Ларисе, глядя на цветы). Ты собрала?

Лариса (кивает и произносит одними губами). Я иду посуду мыть. Пошли со мною, хочешь?

 

Вэл поднимается, подхватывает часть посуды и устремляется за Ларисой. Она уже причёсана и выглядит совсем юно. В волосы вплетён замысловатый ринг из разноцветных шнурков, ковбойка и узкие джинсы сидят, как на студентке. У ручья они возобновляют разговор, споласкивая миски и кружки в ледяной воде.

 

Вэл (растирая ладони). Пальцы ломит. Ты всегда так рано встаёшь?

Лариса. Да. Пока всё убираю, завтрак готовлю, о многом успеваю подумать… Потом Евангелие читаю. Чтобы правильно день начать. (Лариса скользит по его лицу бархатным взглядом, оживляясь.) Оставайся у нас подольше. Кстати, хочешь, вместе почитаем, а потом поговорим? (Не дожидаясь ответа.) Подожди, я сейчас принесу!

Вэл (неуверенно). Я так читать никогда не пробовал.

 

Лариса забирает вымытую посуду и скрывается за камнями и деревьями. Вэл умывается в ручье, встаёт лицом к горам с ореолом восходящего солнца и на глубоком вздохе мысленно произносит дорожную молитву.

 

Лариса (возвращается с книгой в руке и выводит его из оцепенения). Стар уже проснулся. Пойдём к моему любимому месту, это рядом. (Улыбается на ходу.) Ну, как, нравится тебе у нас? Базар олдовый не слишком напрягает?

Вэл (вскинул голову). Наоборот. Я таких, как вы, ещё не встречал.

Лариса. Да, такие прогоны не везде услышишь. Со Старом дремать не приходится, особенно мне. Так и лезет в душу, на прочность проверяет. И Жека от него не отстаёт. Приходится изо всех сил упираться.

 

В этот момент невдалеке раздаются протяжные звуки флейты. Вэл недоумённо поворачивает голову.

 

Вэл. Что это?

Лариса. Это Стар всех будит, к завтраку зовёт. Противный, заметил, что нас с тобою нет. Придётся возвращаться. Ладно, потом почитаем. Я должна тебе столько всего рассказать – про пустыньку под Ригой, про тамошнего старца, про одну матушку чудесную. Кучу всего.

Вэл (с предельным удивлением). Ты знаешь старца? Настоящего? Расскажи! 

Лариса. Потом. И только тебе одному.

 

Она понижает голос, подходя к лагерю, где уже вовсю полыхает костёр. Стар восседает на камне, закрыв глаза, и выводит на свирели восточную мелодию, повторяя её круг за кругом, изменяя и опять возвращая к началу. Остальные молча усаживаются на полянке и застывают в созерцании. Вэл опускается вместе со всеми на землю, думает о встрече со здешними старцами. Грезится, что он сидит с кем-то из них у входа в горную пещеру, птица кружит высоко в небе, невдалеке журчит ручей и утекает в нижний мир, где радость чередуется со скорбью, год проходит за годом. Жизнь движется в безысходности, течёт по кругу, как звуки флейты. Время заклинает живущих: «Ты пребываешь во мне, пока я пребываю в тебе!». А старец только вздыхает: «Господи, помилуй!». И улыбается закрытыми глазами… Стар опускает флейту, набирает воздуха и ведёт мелодию по новому кругу. Она кажется мыслью и дыханием, ускользает в долгих переливах, прерывается, возникает, отзывается в камнях и внезапно исчезает. Над поляной повисает тишина, едва слышно потрескивает огонь. Стар поднимает лицо, поворачивает ладони к небу и застывает в молитвенной позе. Ему следуют Шакти и Мини с Шузой. Лариса крестится и закрывает глаза. Шек, подперев рукой подбородок, продолжает неподвижно смотреть в костёр. Вэл вновь начинает безмолвную странническую молитву…

 

Стар (после долгого молчания). Оум! (Умиротворённо обводит взглядом сидящих). Всем небесный привет! Всех с пробуждением!

Голоса. Привет, Стар! Доброе утро! Хай!

Мини (напевает, покачивая головой, и гордо посматривая на Вэла). Оум! Оум! Ауэр хоум! Ауэр хоум! Оум! Оумм…

Лариса. А мы с Вэлом без ваших мантр давно проснулись.

Стар (поправляя жёлтую головную повязку, небрежно). Будда, в отличие от вас и от Христа, вообще не засыпал. На санскрите Будда значит, «пробуждённый», или «бдящий», если хотите.

 

Он сверкает очками в сторону Ларисы и Вэла, садится на землю и тянется к чаю.

 

Шакти (недовольным голосом). Давай отложим весь бэзэр на вчера, ладно.

Вэл. Меня лично Будда не напрягает. Он за шесть веков до Христа жил.

Лариса. Меня тоже, если честно, не очень.

Вэл (глядя на Стара, увлечённо). Тогда и откровения были совсем другие, пробуждали людей от первобытного сна. Но после пробуждения надо было как-то жить, мыслить… Ладно, не о том сейчас речь. Ты только что на флейте Восток замечательно изображал. Но какой? Буддийский, индуистский, даосский? В твоей мелодии какая-то идея была?

Стар (немного поколебавшись). Отвечу тебе, старичок. Это созерцание в звуках, для преодоления потока мыслей. Я каждое утро стараюсь понемногу играть для очищения ума и для правильного дыхания. Считай, что это свободная смесь восточных мотивов. И ты, кстати, первый, кто спросил о сути. Девы наши только тащатся от мелодии, но на Востоке слушать – значит думать, творить бессловесную молитву. (Он шутливо указует пальцем через костёр.) Ми, не смотри на меня так. У меня жена есть.

Вэл (негромко перебивает). Кстати, по-русски «внимать» когда-то означало «понимать». (Стар кивает, поправляет очки и продолжает.)

Стар. Восточная музыка передаёт то, что незримо, необъяснимо словами – высшие истины. Как и мандалы, впрочем. (Вытаскивает из-за спины и протягивает Вэлу альбом.) Полистай! Хотя, уверен, ты ничего не поймёшь. На Востоке художник или музыкант должен быть не только мастером, но и учителем, истолкователем смыслов. Мандала – образ духовного мира. Просветлённый постоянно носит его в сознании и словно пребывает внутри священной мелодии. Для него все земные страсти, без которых эропенсы жить не могут, растворяются в едином круге бытия.

Вэл (внимательно листая альбом). Мандалу даже близко с иконой не поставишь. Действительно, ничего не понимаю. Какие-то чертежи духа, скелеты мысли… Крест, как духовный символ, куда глубже, мощнее. Ладно, не буду спорить. (Продолжает неторопливо листать.) Скажи, а ты кельтскую музыку слышал когда-нибудь? Мне довелось – тоже не пустые звуки. И на Восток очень похоже.

Шек (встревает в разговор). Джастли! Ауэ пилгрим меня опередил. Отец, ты, наверное, шотландскую волынку никогда не слыхал. Рядом с нею восточная флейта серьёзно тускнеет.

Лариса. И кельтские хороводы – это тоже бесконечность, тоже глубокий символ, если вдуматься.

Стар (на секунду замолкая). Слышал не раз. Волынку эту по ящику часто гоняют. Да, это древность, признаю. Но когда под неё хороводы по Европе водили, тогда ещё Запада, как такового, не было. Мозги у людей были другие. И всё равно – такая потрясающая разница с Востоком. В самих корнях уже! В Европе вечное повторение, там – постоянное становление. Начало и конец мелодии всегда условны, но и они включены в колесо сансары. Заметьте, что оно вовсе не похоже на хоровод – вращается между небом и землёй.

Лариса (хватается за виски). Ужасно! Всё крутится в дурной бесконечности. Добро и зло, истина и ложь, жизнь и смерть – всё сосуществует и без конца превращается одно в другое.

Стар. Ты права, Ларик, как ни странно. Но успокойся, в мире не было и никогда не будет духовного совершенствования под дурацким названием «прогресс». Ему мешает зло человеческой природы и вообще космическое зло. Называй его по-христиански дьяволом, если хочешь. Правда, есть возможность уменьшить собственное зло, улучшить карму и после телесной смерти превратиться не в червя, а в бодисатву. И в итоге достигнуть нирваны. Тогда колесо сансары для тебя размыкается.

Вэл (иронично). И ты достигаешь вечного небытия. Красиво, а?

Лариса (с жаром). А по-нашему, ада, где исчезаешь навсегда!

Стар (спокойно и веско). А что такое ваше православное бытие? Объясните! Буддийский саньясин достигает небытия не вообще, а по отношению к земному призрачному миру. И взамен получает иное бытие, в высших мирах.

Вэл (горячится). А мне это поперёк, поскольку обратной связи миров в буддизме нет. Бесконечные обновления равносильны непрестанным разрушениям, умираниям заживо. Все высшие миры, в конце концов, поглощаются чёрной дырой нирваны, то есть абсолютным небытием. В цепи перерождений всё перемалывается в вечную пустоту.

Стар. Которая равна вечной полноте!

Вэл (с жаром) Значит, тьма равна свету, ложь истине, смерть жизни и так далее?! То есть, всё взаимопревращается, и нирвана означает хаос?! И майя есть отражение нирваны?!

Стар (недовольно). Чушь говоришь. Но объяснять будет слишком долго. Лучше скажи, как христианский рай связан с земной жизнью? Никак!

Лариса. Неправда! Связан через церковь. Церковь любящих душ – это прообраз рая на земле.

 

Лариса оставляет недопитый чай и, видно, готовится к серьёзной битве.

 

Стар. Это какая-такая церковь? С попами-гэбистами во главе и стадом тупых старух?

Шакти. Стар, уши вянут… Прости, но вы с Шеком, как попугаи, уже второй день друг друга повторяете: церковь – гэбэ. (Кивает в его сторону.) Гэбисты и в буддийских дацанах есть. Совок для всех один. Фефёлой не прикидывайся, ладно!

Стар. Ну, пусть. Не в этом суть. Соглашусь даже, что после Гулага уцелела горстка православных отцов, которых Вэл собирается где-то в здешних горах искать. (Взглядывает на Шакти, которая знаками умоляет его остановиться.) Но где эти любящие христианские души – образ рая на земле? В молодости я как-то зашёл в питерскую Лавру. Там меня безумные старухи и бородатые мужики едва не замочили. То ли из-за брюк-дудочек, то ли из-за жёлтых ботинок на микропоре. Я тогда стилягой был, как и все мои друзья, включая Катю – будущую Шакти.

Шакти. Ты же говорил, что спиной к алтарю встал, и с этого всё началось.

Стар. Ну, на минуту отвернулся, хотел росписи над входом рассмотреть. Гадостью оказались, но надо было в этом убедиться.

Лариса. Попробовал бы ты у буддистов в храме повертеться во время службы. Помнишь, мы у них под Читой были? Как ты там млел.

Вэл (пристально смотрит на Стара). А почему ты говоришь, что эти тамошние росписи гадость?

Шек (смеясь). Я знаю. Потому что они написаны в западном стиле.

Стар. Хуже – в антирелигиозном! Если бы я был православным, тут же, глядя на те стены, навсегда потерял бы веру. Запад туп в религиозном отношении. Византийская плоская икона – как художник вам говорю! – несравнимо ближе к буддийским мандалам, индуистским лубкам, даосским пейзажам, дзенским гравюрам. То есть, ближе к истине, если хотите.

Шек (Стару, ехидно). Ещё пару рывков, и ты православным заделаешься.

Шакти. Стоп, фильтруй базар! От вас уже костёр тухнет. (С досадой смотрит на говорящих.) Вернитесь с небес в наш кэмп. Мы уже почти на нулях, который день в Сухум мылимся. Надо срочно или туда или в ближний аул грести.

Стар. Сегодня лучше в аул, а в Сухум завтра.

Лариса. В округе еды не достать, вы же знаете.

Шакти. Ну, хотя бы за вайном сходить, а там как повезёт. Заодно все остатки доедим, чтобы не затухли. Кто пойдёт?

Шек. Я скамаю, не привыкать.

Шакти. Вэл, может быть, ты Шеку хэлп сделаешь?

Вэл (встаёт с земли). Ноу проблемз.

Стар (допивая чай). А у тебя на пару сухарей бабки есть?

Вэл. Как-нибудь наскребу.

Стар (с усмешкой). Придётся подкинуть студню. Шакти, возьми чирик в моём ксивнике!

Вэл. Ни к чему, обойдусь.

Шек (залпом допивает чай и поднимается). Тогда – форвэд!

Шакти. А все гёрлы пойдут на море. Искупаемся и позагораем без лишних дрессов.

Мини (лукаво взглядывает на Вэла). И без лишних айзов.

Стар. А я останусь стоянку сторожить. Немного почитаю в тишине.

Шек (протягивает Вэлу две авоськи с пустыми бутылками). Осторожней с хрусталем! Склон тут крутоват, с непривычки шею сломать можно.

 

Сам он надевает на голую спину рюкзак, берёт в обе руки полиэтиленовые пакеты набитые стеклянными банками, жестянками из-под консервов, пёстрым пластмассовым мусором и двигается вверх по тропе. Вэл идёт следом.

 

Разговор восьмой. По дороге в село и обратно

Шек и Вэл зигзагами поднимаются на обочину нижней полузаброшенной дороги. Она усеяна мелкими камнями, сухими бляшками навоза. Между кусками раскрошившегося асфальта и наплывами окаменевшей серой глины растёт трава.

Шек (задыхаясь). Что подъём, что спуск здесь крайне жестокие… Но это и спасает. Никакие фраера… турьё к нам на голову… не падают. Они нас сверху просто не видят, только дым… А низом никто не ходит. Если не считать самых отвязных бродяг вроде тебя. По берегу в обе стороны камни непроходимые, ноги обломаешь…

Вэл (усмехается). Знаю, испытал.

Шек. Джоржам смысла нет в наш кэмп переться. Рашен гёрлз они в Сухуми ездят снимать. Там на пляжах полно чувих-одиночек… Их и на каре можно покатать и по разным гадюшникам потаскать – накормить-напоить. А тут… полный облом.

 

Шек смолкает, хватается за бок и медленно, хмуро идёт вперёд. Некоторое время они бредут по петляющей дороге, не говоря ни слова. На каменистых откосах греются ящерицы, дрожат в жарком мареве пучки засохшей травы, стелется терновник, тянутся заросли кустов с мелкими колючками. Далеко вверху надсадно ревёт грузовик. Скрипя тормозами, им навстречу из-за поворота внезапно выезжает пара мотоциклов с выключенными моторами, на них – два загорелых парня без маек, с огромными рюкзаками. Радостно матерясь, они проносятся мимо, будто никого не заметив.

 

Шек (раздражённо). Вот фуфло!

 

Он мотает головой и вновь принимается молча, медленно шагать. Вэл чувствует растущую неловкость и пытается измыслить какой-то разговор.

 

Вэл (самым дружелюбным тоном). Далеко ещё нам?

Шек. С полчаса. И всё в гору. (Хмуро продолжает, мимо Вэла.) Мне всё равно, ты мою жену охмуряешь или она тебя… Раз ты здесь, скажи ей, чтобы… не доставала меня с православием. Сарай ломится, не выдерживает…

Вэл (удивлённо). Скажу, конечно, если сам не хочешь. Я, кстати, ни к кому ни с чем не лезу. И вообще, засиживаться у вас не собираюсь.

Шек. О’кей!

Вэл. Но и скрывать ничего не хочу.

 

Шек, не отвечая и часто отдуваясь, продолжает подниматься. Вэл молча следует сзади. Обливаясь потом, они выходят на прибрежную дорогу. За ней начинаются виноградники и кукурузные поля, невдалеке, среди садов виднеется деревня, а ещё выше открываются вершины дальних гор. У ближайшего дома Шек останавливается и несколько раз стучит в дверь под самодельной надписью на куске крашеной жести в деревянной рамке – «Магазин» и крупной грузинской вязью повыше. На стук из двора с лаем и рыком выскакивают несколько разномастных собак, за ними ковыляет щенок, но больше ничего не происходит.

 

Шек. Так! Значит, надо со двора. (Он оставляет пакеты с мусором у ворот, вынимает из рюкзака пустую пластмасслвую канистру и оборачивается к Вэлу.) Давай хрусталь! Дальше я один пойду. Доги тут зверские, но меня уже знают, а тебе лучше стоять тихо и никуда не соваться.

 

С этими словами, подцепив пальцами канистру и фукая на лающих собак, Шек с сетками в руках бесстрашно скрывается во дворе. Псины следуют за ним, яростными кругами носясь в пыли у самых ног. Под магазин приспособлен обычный жилой дом. На один этаж он сложен из слоистого желтоватого камня, выше идёт увитый виноградом балкон и деревянная надстройка под горящей на солнце оцинкованной крышей. Со двора доносится грубый гортанный окрик. Собачий лай немного стихает и сменяется приветственными голосами и разговором, пропадающим в глубине дома. Осёл, привязанный к ближнему дереву, долго, удивлённо смотрит на волосатого и бородатого пришельца. Вэл, в свою очередь, разглядывает стоящий рядом старый «Москвич», заваленный кочанами капусты, корзинами с луком, ящиками яблок и зелёного перца. Минут через пятнадцать Шек возвращается и победоносно поднимает вверх два пальца. За ним, глухо ворча, бегут собаки и кубарем выкатывается щенок.

 

Шек. Двинули. (Протягивает Вэлу канистру, его глаза поблескивают от свежевыпитого вина.) Держи! Два литра найсового рэда.

Вэл. Как тебе удалось?

Шек. Легко. Я уж года три с Нико знаком. И с его догами.

Вэл. Это и есть ваш обменный пункт?

Шек. Он самый.

Вэл. Неплохой эксчейндж вы тут устроили. Кстати, сколько с меня?

Шек (благодушно). Давай ванок… А Нико это тоже выгодно. Он в Сухуми на базаре в разлив торгует, в нашем хрустале вайн приезжим толкает.

Вэл (протягивая рубль). А как же магазин?

Шек (усмехается). Это вход для полисов, для рашен тоуристз вроде нас и всяких начальников. А для своих всё идёт через двор, по-свойски. И по рыночным ценам.

Вэл. То есть?

Шек. Тут в лабазе на ценниках копейки указаны. А в Грузии только бумажные деньги ходят, мелочь – для детей энд фо поор мен фром Раша.

Вэл. Понятно. А что с едой?

Шек. Так себе. (Морщится и показывает на рюкзак за спиной). Лапши и лука у нас теперь на неделю. Каравай хлеба продал, спички. А сахар, картошку опять зажал.

Вэл. У него же в машине полно всего. Ты видел?

Шек (уныло хмыкает). Нэчурли. Тут всё, как везде в совке, по своим расходится. Ладно, пусть хавают. Перебьёмся.

 

Теперь они легко идут под гору. Шек насвистывает какой-то блюз, и Вэл решается его расспросить.

 

Вэл. Шек, это для понта у Стара такие заходы – заменять иностранные слова русскими?

Шек. Я же говорил, он сначала на Хлебникове шизанулся, потом на Востоке запал. Начитался разных книжек и теперь мозги всем переделывает. Забыл, что дзен-буддизм, индуизм, флейты, мантры – в нашу систему западные хиппи принесли, причём, уже давно. Нечего Америку открывать! Или, тем более, закрывать.

Вэл. Ну да, это ещё от битников пошло. (Иронично.) А ты, ясно дело, упираешься за правду, то есть за феню пипловую и за англосаксов.

Шек. Йес. Хотя бы потому, что у них полная свобода. Кстати на Западе, а не в совке и не на Востоке «Битлы» появились, рок-музыка… На пипловый сленг мне начхать. Это у меня как смоук – привык и всё. И вообще я живу, как мне лавается.

Вэл. Понятно. Но каляк у Стара забавный, надо признать. Мне, как филологу, интересно.

Шек. Что тут интересного? Языков реальных надо больше знать, а не лапти сосать.

Вэл (невозмутимо). Ты, конечно, прав. Но когда я засыпал, тоже подумал, почему мы называем друг друга «пиплами»? Почему не сказать «вольники», «вольнарод»? Это что-то своё будет. И смысла больше.

Шек. Так. И ты крезанулся!

Вэл. Зис из литл джоук. (Ловит прострельный взгляд Шека и смеётся.) Шек, зачем такой напряг? Хипповый сленг не деревянный. Язык и мозги никому не окантуешь. Все речетворцы, вольнолюбы от Хлебникова пошли. Каждый думает и говорит, как хочет.

 

Шек не отвечая, останавливается, вынимает пачку «Явы» и протягивает Вэлу сигарету.

 

Шек. У тебя чик-фаер есть?

Вэл (не понимая). Зажигалка, что ли?

Шек. Ну да.

Вэл. Спички в бэге остались. А вообще… я с дымом уже завязал, сори!

 

Шек молча суёт сигареты в карман и продолжает путь словно в одиночестве, отрешённо смотрит на голубую кромку моря и насвистывает. Вэл узнаёт флойдовскую «Julia Dream».

 

Вэл (после минутного молчания возобновляет разговор). Знаешь, мне с тобою легче, чем со Старом. Я таких, как он, ещё не встречал – до упора задвинутых на Западе, но как бы задом наперёд. Чтобы любить Восток, необязательно Европу и Россию ниже коврика опускать. Она тысячу лет была частью христианского мира. Нет, скажем так, – была зелёным пригородом каменного Запада, где можно на природе погулять, подумать, из безумной жизни выпасть на время… Кончится ведь когда-нибудь этот маразм совковый. Не может же человек хоть раз в жизни не задуматься о Боге.

Шек. Ты это к чему? (Пристально смотрит на Вэла.) Понятно… Тогда у меня вопрос. Если Бог – высшее совершенство, почему мир получился таким убогим?

Вэл. Изначально мир был совершенным… (Замедляя слова.) Автор мироздания не меньше нас терпит это убожество. Во имя нашей же свободы. Потому что мир, где человеку не дана свобода, не может быть совершенным.

Шек. Допустим. Но откуда вокруг всё это гнильё взялось?

Вэл. Откуда? Да потому, что люди так и не достигли уровня людей. Человечность предполагает любовь. Чтобы жить не как в стае. Голый ум, без сердца и совести, когда-нибудь всех погубит, на земле останутся лишь насекомые… Вчера Шакти вдруг спьяну крикнула, – ты слышал? – любовь выше свободы. Я поразился. Ит из абсолют труф. Согласен?

Шек (резко). Оф корс, нот! Для меня любовь и свобода – одно и то же.

Вэл. В идеале. Но в жизни, в семье, часто всё иначе. Потому что мы не ангелы, а люди. Жаждем свободы, но не от своих страстей… Кстати, суть человека в его речи отражается. Русский язык куда сильнее и свободнее нас, даже Гулаг не смог его раздавить. Дышит, как хочет, всему открыт. Смотри, пипловый сленг – это какой-то невероятный сплав. Он ведь не только на инглише замешан, в нём полно всего – и от бывших зэков, и от просторечия, и от разных говоров, и от церковных слов. Это речь свободных людей. Сама собой возникла, на глазах меняется. И дальше будет развиваться.

Шек (неохотно). Не знаю… Но Бог здесь не при чём. (Хмыкает и неожиданно спрашивает, не глядя на Вэла.) Ты где учишься? На филфаке?

Вэл. Да, в универе московском, на русской филологии.

Шек. Ну, тогда ол из андэрстуд.

Вэл. То есть?

Шек. Замес твой ясен. На инглише ты немного спикаешь, но каляк у тебя всё же не пипловый. Ладно, о’кей! (Шек смягчается и кисловато хмыкает.) Только давай впредь без понтов и задвигов церковных! Эгри?

Вэл (с невинной улыбкой). О’кей!

 

Они молча проходят остаток пути. Лишь перед спуском к лагерю Шек останавливается, взглядывая на Вэла.

 

Шек. Так ты на сколько у нас прописаться хочешь?

Вэл (колеблясь). Дня на два. Если я никому не мешаю…

Шек. Брось, все довольны. Гёрлы сразу тебя срисовали. Было бы что шамать. Завтра надо в Сухуми за едой двигать, давай вместе?

Вэл (с нажимом на английский, иронично). Виз май плэжа, если доживу.

Шек. Что ты как старуха? Доживу – не доживу…

Вэл (усмехается). Я не о том. На месте не сидится, хотя у вас и кайфово. Я ведь нигде ещё не был. Вчера первый раз в жизни и горы и море здешнее увидел! До сих пор всё в голове дымится. Ещё бы разок искупаться, позагорать, а потом – в горы. Нау из зе бэст тайм.

Шек (с довольной усмешкой). Ладно! Спустимся в кэмп и втроём со Старом сходу сделаем грейт лип на море. Не одним же нашим гёрлз загорать и плавать ин зе ньюд.

Вэл (удивлённо смотрит на Шека). А у вас так?

Шек. Ну да. Мы пойдём на пляж, а они пока обед приготовят.

 

Шек спускается вниз с обочины по едва видимой тропке. За ним, оступаясь на осыпях и цепляясь за всё, что можно, двигается Вэл.

 

Шек (кричит снизу). Смотри, хребет не сломай, у нас тут круто! Ноу джокинг!

 

Разговор девятый. Краткое толкование Упанишад

Обед уже готов, все сидят у костра с дымящимися мисками. Шек сходу тянется за едой.

 

Шек (глядя на Вэла). Заплыв в море откладывается из-за обеда на час-другой, но Стар согласен. Правда, сансэй?

 

Стар насмешливо хмурит брови и кивает. Лариса усаживает Вэла рядом с собой.

 

Лариса. Быстрей включайся! Еды немного, а аппетит у всех зверский. Бери миску.

Стар (с благодушной иронией). И крухан. Незнакомец принёс вина и еды к костру, и племя признаёт его своим. Теперь у тебя есть здешняя прописка и право на свободную жизнь с новыми друзьями.

Вэл (тем же тоном). Спасибо, что ты меня узаконил. Но я не покупал, только доплатил немного. Шека благодарите.

Стар. Не важно, ты ведь принёс. Ну, каких старцев ты встретил по пути?

Лариса (облизывает ложку, готовясь стукнуть Стара по лбу). Твой базл достал. Ты когда-нибудь расслабишься? Все давно поняли, что единственный старец – это ты и только ты! Доволен?

Мини (не обращая внимания). А мы ещё вчера Вэла прописали. Разве не так?

Стар. Но это было на одну ночь, а теперь он может жить с нами, сколько хочет. (Тянется кружкой к Вэлу, за ним остальные.) За нашу стоянку!

Несколько голосов (кричат Вэлу). И за тебя!

Шек (многозначительно). И за твою дальнейшую трассу.

 

Вэл с улыбкой потрясает кружкой в воздухе, но не находит, что ответить.

 

Мини (нетерпеливо). А потом глоток за всех нас.

Шек (снижает ноту). И съедим за всех по ложке каши. Потом другую, третью…

Лариса (со смехом). Это плов, чукча, миленький! Из остатков риса, моркови и лука. 

Стар. И с местной травой. Я тоже собирал – по питерским магазинам!

Вэл (добродушно смеётся). Вы же без травки живёте.

Шакти. Это хмели-сунели. Мы пакетик из дома захватили.

Лариса. В лес дрова привезли.

Шек (чмокает языком). А вкусно. Хайлайт.

Стар (сверкает на него очками и делает грозное лицо). Не порти обед варварскими выражениями!

Шек (вперяясь страшным взглядом в Стара, начинает окать). Ну, тогда крутота. Ежели по-расейски путём сказать.

Вэл (охотно продолжает, но без оканья). Она же клевота.

Лариса. Улёт.

Шуза (прыскает в кулак). Убой.

Мини (звонко). Чума!

Шакти (ухмыляется, глядя вокруг). Отпад.

Стар (довольно). Проще, полный балдёж. И всё по-русски. Шек, дорогой, секи на будущее!

Шек (отодвигает миску, очумело вертит головой и навзничь падает на землю). О, великий и могучий, ясен пень! Финиш, больше не могу.

Лариса (удивлённо). Неужели объелся? Ты же среди нас на живот самый мощный. Дерево перевариваешь.

Шек. Я о другом. Крезовоз сюда не проедет, а мне слабо от клинов вас лечить.

Шакти (командует голосом Стара). Тогда, диэ докта, разливай твой медикамент!

 

Раздаётся общий смех.

 

Шек. Разве вас этим вылечишь? (Притворно ворчит, приподнимая канистру.)

Шакти. Надежда всегда есть. Надо только не прерывать курс лечения.

Лариса (с нажимом). И слушать лечащего врача!

Шек. Тогда предлагаю главное лекарство отложить на вечер, а сейчас принять другое – джорджиан грин ти… с остатками сухарей по прозванию «бискуит».

Стар. Народ, плесните мне чаю, а я сейчас кое-что принесу.

 

Он скрывается в палатке и возвращается к костру с книгой в руках.

 

Шек (уныло). Опять ликбез.

Стар (садится на камень и раскрывает книгу). Согласитесь, вместе услышать и понять хоть одну великую истину лучше, чем по утрам тайком Евангелие читать, как Ларик.

Шакти. А почему тебя это колеблет? Ты сам без конца читаешь – то индусов, то китайцев.

Лариса. Ты меня вынудил. Давно собиралась сказать, что твои «Джатаки» – бред полный! Это даже не для детей… Будда благословенный явил миру сверхчеловеческую любовь и скормил себя голодной тигрице, чтобы спасти от смерти её тигрят. Святой отдал нищему слепцу оба глаза и ослеп вместо него. Ещё один святой скормил себя людоеду или что-то в этом роде. Что на это скажешь, учитель?

Стар (мгновенно распаляясь). А твой Христос целое стадо бедных свиней ни за что погубил. Хотя в Библии сказано: «Не убий!». Это ведь буддийская заповедь, а не христианская! О чём Толстой и кричал во весь голос!

Вэл (с азартом). Свиньи в Евангелии – образ людских грехов, как черепа вокруг головы у бодисатв. А вот буддийское «не убий!» означает для человека «умри!» – не борись против зла и как можно скорее покинь зловонную землю. Тогда переродишься в святого.

Лариса. Именно! Всё это бесчеловечно и просто глупо. Понял, наконец? Молчи больше, если живёшь, как все. Ешь, пьёшь и так далее.

Стар. «И так далее» с законной женой. (Ловит прострельный взгляд Шакти и таращит глаза в ответ, иронично продолжает.) Готов немедленно выпить за наших женщин, но в полдень трудновато. Только у них в душе всё примиряется – Восток, Запад, Россия…

Лариса (упрямо). Нет, не всё! Не говори вздора! Для тебя мы, как амёбы, да?

Стар. Извини, но вчера ты так говорила. Ладно… (Снисходительно машет рукой.) Согласен, «Джатаки» – немного лубочная книга, для недалёких. Такие в любой религии есть. А теперь послушайте слова истинной мудрости. Я целый год выписывал отрывки из Упанишад. Вы всё равно никогда этих книг не прочтёте, хотя это великие откровения древности. Грамотные могут молча отдыхать, а потом задавать глупые вопросы.

Лариса. А умные, наставник? (Лукаво склоняет голову.)

Стар (не моргнув глазом). Если потянешь на умный вопрос, буду искренне рад. Начну с того, что недавно натолкнулся на потрясающие высказывания в одной из Упанишад. Само это название означает «познавать рядом с учителем» или что-то в этом роде… Там все замечательно, но этот отрывок – просто блеск. (Поднимает указательный палец.)

Шек (откидывается навзничь). Я отключаюсь.

Шакти. Тебя потом включить или сам сумеешь?

Шек. Сам. Ай эм эбсент. Валяй, Стар. (Зевает, закрывает глаза и замирает на земле.)

Стар. Ладно, уговорил. Теперь слушайте. Вот к чему зовёт «Брихадараньяка-упанишада». (Открывает заложенную страницу и размеренно читает.) «Оум! Ум, помни совершенное, помни! Ум, помни совершенное, помни!.. Поистине, жизненное дыхание – больше, чем надежда… Жизнь движется благодаря дыханию». (Поясняет.) Дыхание – это брахман, основа всего, понимаете? Потом идёт мысль, которая поразила меня навсегда: «Поистине, бесконечное – счастье. Нет счастья в малом, лишь бесконечное – счастье… Где не видят ничего другого, не познают ничего другого – это бесконечное. Где же видят другое, слышат другое, познают другое – это малое. Поистине, бесконечное – это бессмертное, малое же – это смертное». (Останавливается, испытующе смотрит на Вэла.) Прочту ещё отрывок из «Субала-упанишады», сугубо для нашего странника: «Узнав великое состояние, да обитает он у подножия дерева. Покрытый рубищем, без спутников, одинокий, сосредоточенный, стремящийся к Атману, достигший желанного, свободный от желаний, с угасшими желаниями… Да пребывает он в истине, ибо истина – это Атман». (Замолкает, обводит глазами лужайку, картинно закрывает толстую тетрадь в чёрной обложке, опускает веки и отчётливо произносит по памяти.) «Мудрый, изучив по книгам сущность высшего знания и мирского понимания, оставляет полностью книги, как ищущий зёрна – солому». Так учит «Брахмабинда-упанишада». На этом закончим. Оум!

Мини, Шакти. Оум! Оумм…

Шек (прерывая спор). Мне вдруг Вэла жалко стало. А дальше-то что ему делать? Ни почитать, ни поговорить, ни попеть, ни выпить. Превратиться в живую мумию и, сидя под деревом, созерцать в себе бесконечность? Ближе к смерти – ближе к цели. Так что ли?

Стар. Нет никакой смерти, на самом деле. Есть переход души в другую оболочку. О чём глаголешь, старик? Однажды тебе надоест, и ты уйдёшь из своего тела, как через минуту уйдёшь с этой лужайки.

Шек. Но сюда я тут же смогу вернуться. Здесь мне кайфово.

Стар. Прости, про настоящий кайф ты ничего не знаешь. А я лишь догадываюсь, где и как его искать.

Лариса. Уж конечно! Твои индусы всем объяснят, что такое радость и как стать счастливым.

Стар. На Востоке нет понятия «счастье», как об этом талдычат у нас и на Западе. Зато есть праздник. Причем, праздник на Востоке – священный обряд, в котором смешаны многие чувства, включая радость, гнев, любовь, благоговение, страх.

Шакти. Я бы сказала, счастье мало общего имеет с радостью. Радость – это нечто другое: простое, человечное, доступное, мимолётное.

Стар. Что другое? Повторяю, радость и у животных есть, а счастье – пустое слово. Или пустая мечта – у каждого своя.

Вэл (машет сразу двумя руками, пытаясь остановить спор). Спасибо, Стар, что эти отрывки прочёл! Я просто изумлён. Такой порыв к Богу, дух захватывает! Для меня познание высшего «я», которое индусы называют «Атманом», – это начало пути к откровению, ко Христу. Согласен, божественная бесконечность несравнимо выше её отражения в уме человека, даже самого великого. Тут не о чем спорить. И ещё… Мне тоже кажется, что искать счастье бессмысленно. Человеку свободы следует искать только вечное, как в эпоху Упанишад.

Шек (кричит). Ю ток нонсенс! Я шизею от твоих глюков. Вэл, мы же договорились…

Мини (перебивает и тоже кричит в сторону Вэла). Нет ничего вечного! Мы не в небе живём, а на земле. Любовь, счастье – всё проходит без следа. Здесь кроме кайфа и искать-то нечего.

Вэл (с силой). А истинная любовь, а восторг? Кажется, Фет сказал: вечное – это ещё и человечное.

Шакти (поправляет). «То, что вечно – человечно».

Вэл. Именно. Кайф что-то коротит в мозгу, даёт вспышку удовольствия и всё. Только печень портится и мозги плавятся. А восторг переворачивает жизнь, меняет судьбу! Он выше разума, сильнее всех чувств вместе взятых – жажды плоти и страха смерти. Мы привыкли говорить о счастье, но оно – лишь эхо однажды пережитого восторга. Счастье – продолжение в душе неповторимого! У кого не было этих мгновений, нет представления о счастье. А у кого были, не сможет их выразить.

 

Спор на миг затихает.

 

Стар. То есть, ты всё это испытал, но выразить не можешь. Ловко.

Мини (перебивает). Не в этом дело. Настоящий восторг, как и счастье, может быть только в любви – в конкретной, реальной…

Шек. Чтобы чилдрэн рождались, йес?

Мини (продолжает с досадой). …и больше нигде! Всё остальное от шизы наворочено.

Вэл. Да… В любви. Но в такой, которая больше нас, не кончается вместе со страстью, не дряхлеет вместе с телом. Только такая любовь ведёт– к восторгу, к истокам жизни. (Понизив голос.) К Богу ведёт. Птица создана не для клетки, восхищение – выше разума и плоти!

Стар (резко, указывая пальцем на Вэла). Пустой трындёж. Может, хватит? Никто из нас не пережил сатори, а значит, не испытал восторга. И ты тоже. Так что, давай, помолчим.

Шек. Странник наш опять расписал слащу несусветную. Ты первый такого кайфа не выдержишь – хэд заклинит.

Вэл. Если не выдержу, значит, кончилась юность. Вот и всё. (Вздыхает.) Начнётся тошнотная жизнь в рублёвой зоне, почти как у зэков. По выходным балдёж фуфловый с парой оставшихся фрэндов, шмотки, хауз, халаты, чтобы организм починить, и так далее. Ненавижу заранее. Пока молод, надо до предела запасть от чего-то великого! Съехать на музыке, свихнуться на искусстве, обезуметь от красоты! С ума сойти во имя божье! Вот – путь к восторгу. Мы для него рождены, а не для одних лишь страданий.

Мини, Шуза (кричат одновременно). Ура! Креза катит!

Шек. Абзац, я шизею! Не смеши. Все мы медленно умираем – с детства. И ловим кайф, чтобы не закексовать. Этих твоих глюков по жизни не бывает, только в навороченных книгах.

Стар (встревает). В которых чуваки попугаями повторяют и перевирают откровения горстки отшельников, вроде тибетского Миларепы.

Вэл. Пусть. Если хоть один человек испытал восторг, значит, он возможен. Не знаю, какой ценой… Но чтобы его достичь, нужно для начала этого захотеть! Осмелиться! Захотеть высшего, а не заморачиваться с покупным кайфом, с разными гумозными подделками. 

Шек. Ладно, с Вэлом всё понятно. (Усмехается и хлопает его по плечу.) Отныне покупного кайфа мы тебя лишаем. Нам больше достанется. Так, что у нас дальше? Море? План такой. Все, кроме наших вумэн, резко спускаются к морю, плавают и загорают до изнеможения в костюмах блаженного Адама. Эз вэри либерти бойз. Остальные тоже свободны – до общего ужина на закате солнца.

Лариса (будто не слышит Шека). А я совершенно с Вэлом согласна. Умничка. (Посылает ему воздушный поцелуй.) Но сейчас меня другое интересует. Если вы слиняете, кто нам будет помогать ужин готовить? И из чего?

Стар. Вечный бабский вопрос. Никто! Вы-то зачем? И готовить надо из всего, что ещё можно есть. Мы же не хавать сюда приехали. В ауле с едой обломилось, но у нас, я видел, крупы какой-то полпакета осталось. Завтра с утра смотаемся в Сухуми, а сегодня как-нибудь перебьёмся.

Шек (обращаясь ко всем). На Востоке так – немного послушают учителя, а потом пашут на него целыми днями. А то и годами. Иногда всю оставшуюся жизнь.

Мини. Неплохой задвиг про учителя. А смысл в чём, Стар? 

Стар. Начинается… Повторяю, учитель воплощает собою истинную жизнь. Служить ему – это радость, которая редко кому выпадает. Как написано в «Майтри-упанишаде», он – «образ света, не знающего сна, лишённого старости, смерти и печали». Я не собираюсь быть твоим учителем, хотя бы потому, что поспать люблю. Но всё-таки, Ми, когда я приучу тебя к размышлениям о смысле жизни? Правда, единого смысла нет, каждый отец учит по-своему…

Лариса (не выдерживает). Это для тебя нет, а для других есть. Правда, Вэл?

Стар (недовольно). Опять разговор до полуночи. Нет уж. (Обращаясь к Вэлу.) Старик, ты идёшь на море?

Вэл (медлит с ответом). Вообще-то я хотел бы пойти свой крест поискать. Это недалеко отсюда, за рекой, около больших скал. Я помню место, где мог его потерять. (Машет рукой куда-то в сторону.) А как только найду… или не найду, сразу к вам присоединюсь.

Шек (вздыхает и вертит пальцем у виска). Вероятность нулевая, если мозги слегка напрячь. Ну, иди, ищи! Против крезы не попрёшь.

Стар. Атман всегда свободен. Шек, двинули вдвоём! Он нас через час на берегу встретит.

Лариса. Ты уверен, что его нужно искать? Ведь, в самом деле, шансов нет. Если хочешь, завтра в Сухуми другой себе купишь, в той самой церкви, где вчера был. Нет, я сама куплю, тебе в подарок.

Мини (неожиданно). А мы хотим с Вэлом пойти. Поищем вместе. По крайней мере, прогуляемся. В той стороне мы ещё не были.

Шуза (просительным голосом). Да, пошли вместе, Вэл! И тебе не будет скучно пилить. Мы только дрессы сменим. (Не дожидаясь ответа, скрываются в палатке).

Мини (кричит изнутри). Холд он э моумент!

Вэл (растерянно). Ну, если хотите. (Пожимает плечами и виновато улыбается Ларисе, потом Шакти.) Там, в самом деле, красиво.

Лариса (невозмутимо). Идите, конечно. Мы и вдвоём справимся.

Шакти. Да, потом нам расскажете. Может, и мы туда на днях двинем.

 

Девушки одна за другой появляются из палатки и уходят вместе с Вэлом.

 

Лариса (изумлённо смотрит вслед и качает головой). Ну, наши гёрлы и прикинулись. Оцени!

Шакти (округляя глаза). Да-а, у юнгов теперь задвиги куда круче, чем у нас были!

 

У моря: сила боли

От скал и от зелени исходил томительный жар. Над головой плыли влажные тягучие запахи и стрёкот кузнечиков. Сквозь листву сочилась горячая синева и, стекая вниз, темнела и разливалась до горизонта.

Разумеется, они говорили ни о чём, едва замечали дорогу, переглядывались и беспричинно смеялись. Шуза, к немалому удивлению Вэла, оказалась в шортах цвета хаки, чуть надрезанных на бёдрах, и светлой сорочке без пуговиц и рукавов. Мини неспешно вышагивала в неизменных коротких джинсах с весёлой бахромой и светлой футболке на голое тело, как он тут же догадался – её маленькая грудь трепетала при каждом движении. Он снял майку, обливался потом и шёл, упорно отставая. Тело горело, но, казалось, солнечный жар пёк его изнутри. А Мини, как нарочно, то и дело оборачивалась, словно показывая свою точёную фигурку, что-то говорила, улыбалась, взмахивала медно-золотыми волосами. Вэл отводил взгляд, тёр горячий лоб и отчаянно жалел, что согласился идти вместе с ними. Чтобы овладеть собой, прошёл вперёд, обогнув обломок скалы с другой стороны, и затеял пустяшный разговор с Шузой. Чувства и воображение отдыхали на этой чудаковатой дурнушке с затаённой грустью в юрких голубых глазах. Со спокойным дружелюбием он посматривал на её смуглое лицо, короткие прямые волосы, крепкий торс с плечами пловчихи и круглые глиняные ноги.

– Шуза, нэйм у тебя прикольный. Кто тебя так наградил? Давай руку! – обернулся он к ней, перешагивая через камень.

– Обойдусь, – усмехнулась та. – Меня на тусовках так прозвали, ещё на первом курсе. За разные приколы.

– То есть?

– Я тогда на спорте заворачивалась, диск метала. Ну и дэнс давила от души. Всё балдели.

– Её не за дэнс так прозвали, – включилась в разговор Мини. – Она с виду тихая, а может и защемить. Только тронь, такую шизу отмочит… 

– Да, при случае могу и фейсануть какого-нибудь дауна! – выпалила Шуза и колко прищурилась.

– Уже заметил, – Вэл весело поёжился. – А я думал, тебя так кликанули из-за любви к шузам понтовым.

Он выразительно глянул на её затрёпанные сандалии, и все рассмеялись. Они вышли на каменистый берег и теперь шли рядом, скрежеща мокрой галькой и уворачиваясь от волн.

– С тобой не соскучишься, – Шуза улыбнулась ему и тут же смутилась.

– С тобой тоже. Только стрёмно. Зафигачишь в ухо, если что не так.

– Если будешь доставать со стёбом… – она хмыкнула, в глазах её мелькнуло подобие скрытой ласки. – Но тебе вроде не грозит. К тому же теперь ты в нашей тусовке прописан.

– Форэвер, – Мини лукаво глянула.

– А где ты букваришь? – Вэл сделал вид, что не слышал.

– Мы обе на биофаке учимся, в питерском универе.

– Выбор чёткий – подальше от городских помоек… – он помедлил. – Мини, а тебя кто так прозвал?

Она в упор полыхнула серебристо-серыми глазами:

– Само прилипло, тоже на первом курсе. Я самая молодая в тусовке была. Ты лучше про себя скажи.

– Я вчера уже рассказал.

Шуза прищурилась, глядя на Вэла:

– Глючно, что ты на православии так заворачиваешься. Ты это для понта или всерьёз?

– Неужели не поняла? Я уже двоих знакомых похоронил. Между верой и смертью не выбирают…

– В Питере у нас, я слышала, тоже несколько пиплов сторчалось, – Мини сбавила голос. – А одна гёрла, на год старше меня, этой весной кинулась.

– После химчистки, – хмуро добавила Шуза. – Один ублюдок её опустил.

Волна ухнула, разлетелась крупными блёстками, поток пены ринулся между камней. Сорвались в небо и на лету заклекотали чайки. Мини неожиданно спросила:

– А ты так и будешь в одиночестве странничать? Искать любовь безответную?

– Я такую вовсе не ищу, – произнёс Вэл как можно суше. – И никогда не искал.

– А что ты ищешь? Старцев?

Он не ответил, поймал взгляд Мини и не выдержал – так испуганно зашлось сердце. Её глаза нежно лучились, плавились, проникали в мозг. Вэл отвернулся, сорвал и сунул в рот какой-то горький листок. Несколько мгновений шёл, как во сне: «Нет-нет. Здесь я чужой. Зачем ей моя любовь? Я ищу другую жизнь… Или просто испытывает себя на мне? Знает, что красива. Долго я с нею не выдержу…». Вэл почувствовал, как в глубине начала тлеть и неодолимо подниматься страсть – до груди, до горла. Задохнулся, помрачнел и тут услышал голос Шузы:

– Ты, правда, послезавтра в горы уходишь?

Он очнулся, поднял брови и удивлённо обвёл глазами девушек:

– Откуда такие сведения?

– Нет, ну, правда? Скажи! – не отставала Мини.

– Да, скорее всего. К вам на днях фрэнды из Питера приезжают…

– Не заморачивайся с ними! У костра места всем хватит, – надула губки Мини. – Ты классно у нас вписался.

– Если и приедут, то со своей палаткой, – вставила Шуза. – Оставайся. Чего ты шугаешься?

Девушки насмешливо переглянулись, и разговор прервался. Думать о тех, кто должен вот-вот сюда приехать, не хотелось.

– Забыл спросить, а как вам история о цветочной Еве? – поменял он тему.

– Мне не в кайф. Ларик любит всякие навороты церковные, – тут же отозвалась Шуза.

– А я запала. Скажи, клёво – зе лайф ин зе флауэрз, – Мини посмотрела вдаль. – Хотя тоскливо, по сути. Даже первый мэн, как полный даун, в упор не увидел ни нежности, ни красоты, ничего. А сейчас вообще кругом одно дерево – сплошь! – она грустно блеснула глазами.

– Я бы из двух сделал одну, – Вэл обнял и поцеловал воздух. – И разукрасил бы её цветами.

– Вместо дресса? – хихикнула Мини.

– Зачем в раю лишнее? – усмехнулся Вэл и тут же пожалел.

– А нам и здесь рай! – выпалила Шуза, раскинула руки в стороны и победоносно на него посмотрела. – Можем хоть сейчас искупаться! Слабо с нами будет?

– Да уж, я не Адам, – он оторопел от неожиданности. – И не змей. Лучше я на время выйду из рая, погуляю в окрестностях.

– Ладно, не стремайся, – довольно хмыкнула Шуза.

– А всё-таки это кайф в одни цветы наряжаться. Всем, как в Индии, жить, – Мини мечтательно закрыла глаза и сделала руками жест восточного танца.

– Зимой в Питере крайне понтово будет… – усмехнулся Вэл и отвернулся, отгоняя внезапное желание её обнять.

Вспомнились страдания старшеклассников рядом с красивыми девочками и надёжный способ – немедленно сделать себе больно. Он до крови закусил губу и понял, что нужно хоть на время куда-то исчезнуть. У самого подножия береговых обрывов шли сплошные заросли ежевики и перевитого лианами кустарника. Вэл свернул, пробрался между колючками и сорвал несколько чёрно-блестящих, игрушечных ягод:

– Хотите?

– Я не очень, это она лайкает, – отозвалась Шуза и протянула ладонь через кусты, за ней потянулась Мини, и её пальцы щекотнули руку:

– Ой, вкусно! А ещё?

Шуза недовольно фыркнула:

– А сама не можешь набрать? Смотри, сколько их тут!

– Самое оно, когда тебя такой бой угощает, – хмыкнула Мини.

– Ладно, покамали! – насупилась Шуза.

От жары мягко подкашивались ноги. Казалось, они не идут, а плывут – по грудь в легчайших тёплых волнах.

– Кстати, а вы когда уезжаете? – спросил Вэл, вновь выбираясь из кустов на тропинку.

– В конце августа. У Шека с Лариком отпуск кончается. Ну, и вообще, у всех разные дела сплошняком пойдут – у кого учёба, у кого ворк, – Мини то и дело улыбалась, облизывала фиолетые губы, показывая кончик сиреневого языка, напевала, вскидывала волосами, забиралась в заросли: – Смотрите, какой я цветок нашла! А тут эвкалипты растут. Такие крошки!

Шуза поглядывала то на небо, то на Вэла с Мини и продолжала:

– У Стара и Шакти кинды в школу идут. Достают по-страшному, вот они и оттягиваются здесь, на свободе. Тут везде такой улёт, а ты куда-то мылишься…

– Ладно, посмотрим, – протянул Вэл. – Чуть позже, чуть раньше, но в горы я всё равно пойду.

Он поймал взгляд Мини, почувствовал, как опять колыхнулась кровь и начала упрямо, глухо рваться наружу.

– Возьми нас с собой? – она шутливо прищурилась. – Ну, что за кайф везде одному ходить?

– Значит вы хотите запросто со мною в горы рвануть?

– А чем мы плохая компания? – Шуза вызывающе посмотрела.

– Тогда для начала нужно… – Вэл прибавил шагу, – проверить, как вы прыгаете по камням. Догоняйте!

Все трое с хохотом ринулись по берегу. Добежав до ручья, Вэл перемахнул на другую сторону и обернулся. Шуза далеко обогнала Мини, подскочила к воде, пружинисто прыгнула на один камень, на другой. Но под её ногой что-то скрежетнуло, и она упала в середину потока. Вскочила, несколько раз шагнула вперёд, растерянно глядя на Вэла, и вдруг сморщилась от боли и досады.

– Ударилась? – крикнул он.

– Кажется, ступню вывихнула… И коленку ушибла, – Шуза постояла в воде и, хромая, повернула назад.

Вода стекала по её волосам и лицу, рубашка прилипла к широкому торсу, на коленке всплывало розовое пятно. Она села у ручья, потирая ногу. 

– Больно, Шузик? – крикнула Мини, подбегая сзади, и обняла подругу за плечи.

– Да, ладно… – та скривилась от боли и виновато посмотрела на Вэла. – Кеглю подвернула.

– Давай вернёмся! Я тебе помогу, – Мини погладила её по волосам.

– Бросьте из-за меня заморачиваться! Я подожду, вы ведь недолго там пробудете? Что там искать-то?

Все трое молча переглянулись. Вэл пожал плечами и заметил растерянную улыбку Мини, которая тут же наклонилась к подруге:

– Ты уверена?

– Надо ступню в воде подержать. Не хочу, чтобы опухла.

– Здесь ходьбы туда и обратно с полчаса, – Вэл глянул на Мини. – Может, ты с нею останешься? Я быстро смотаюсь.

Мини вздохнула:

– Ладно, останусь.

– Да зачем? Я одна посижу, мне уже лучше, – Шуза выразительно глянула на Мини, пошевелила ступнёй и расстегнула ремешки сандалий. 

– О’кей, Шузик. Тогда подожди немного, а потом вместе вернёмся, – прощебетала она, поцеловала подругу и осторожно перешла ручей, пробуя ногами камни.

– На тебе, как на кошке, всё заживёт. Ты гёрла мощная! – ободряюще крикнул ей Вэл.

– Не кексуй, к утру всё пройдёт! – Мини тоже махнула ей рукой и обернулась к Вэлу. – Обломно получилось.

– Если и ты где-нибудь по дороге рухнешь… – он погрозил пальцем и отвернулся.

– Донт ворри! – усмехнулась Мини.

Некоторое время они молча шли по гальке, покрытой соляным налётом, – то в полушаге от прибоя, то между островков высохшей травы, то у кромки зеленых зарослей, волнами падающих к морю. Обернувшись в очередной раз, за изгибом берега они не увидели никого, и Вэл тревожно ощутил близость Мини.

– Да, этот нэйм Шузе не зря прилепили, – с усилием произнёс он, глядя вперёд.

– Она отчаянная. И, жуть, какая упрямая, – вздохнула рядом Мини. – А далеко эти твои скалы?

– Вон, видишь? Метров триста отсюда. Только осторожней! Тут такой берег, – он попытался улыбнуться.

– А если я пласт сделаю, что тогда-а? – кокетливо протянула она.

– Для начала буду долго поливать тебя морской водой, – Вэл обернулся, сделал страшные глаза, но, поймав её встречный взгляд, зарёкся от шуток.

– Мы с через этот ручей ещё не переходили. Здесь только Шек был. В прошлом году, кажется…

– А зря… Сейчас начнётся подъём на скалы! – Вэл, не оборачиваясь, показал рукой вперёд. – Вид оттуда потрясный.

– Давай, я за тобой!

– Смотри, тут не Питер.

– Ты такой мэн! Если что, меня до кэмпа на руках донести сможёшь, – произнесла Мини с лёгким смешком.

Он смутился:

– Конечно, и Шузу в придачу…

Всё труднее становилось скрывать волнение. В голове кружили мысли: «В одиночку гулять с нею? Вовсе этого не хотел. Придётся терпеть». И он, как сомнамбула, шёл вперёд. Тропинка потерялась среди огромных камней. Их неровные замшелые бока высились один над другим, уходили в тёмные расселины. Кое-где лениво трепетали на ветерке пожухлые травинки, зеленели крошечные деревья-уродцы. Несколько раз Вэл втаскивал Мини за руку вверх, пока они не поднялись на знакомую ребристую вершину. Спугнутые чайки повисали над обрывом и парили в трёх шагах, тараща глаза. Морская равнина медленно зыбилась, волны закипали от жара, пенились у берега и горели на горизонте. Воздух с моря плотно давил на тело, пахло одуряющей йодистой свежестью.

– Чувствуешь? – он потянул носом и многозначительно глянул на Мини. – Так пахнет бездна.

– Скажешь тоже, – мотнула онга головой.

– А ты вниз посмотри. Тут невысоко, но…

– Ой, страшно! – Мини схватилась за его плечо, тут же отпустила и вскрикнула: – Смотри, Шуза уходит!

За полоской речного русла Вэл разглядел фигурку, ковыляющую к подножию берегового обрыва.

– Не дождалась.

– Она всегда так. Никогда не знаешь, чем её заклинит, – Мини всплеснула рукой. – Всё равно, я её очень люблю. Ладно, пошли быстрее.

Она протянула ему руку, и у Вэла перехватило дыхание. Всё вокруг сразу изменилось, когда они остались на берегу совсем одни. Он гнал от себя и топил в море сумасшедшие желания: «Проклятье, лучше в воду брошусь. Иначе грош мне цена», – отчаянно стучало в голове. Ноги растомлённо дрожали и едва не расползались на камнях.

– Не так быстро, умоляю! – крикнула Мини и ухватилась за скалу. – Голова кружится.

– Хорошо, – закусил он губу.

Петляя между скал, они совсем сбились с тропы, попадали в тупики и провалы к морю. Казалось невероятным, что вчера он с лёгкостью поднимался и спускался здесь к воде, не подозревая, что где-то рядом существует крошечный «Хиппиленд» и в нём живёт Мини. Она стояла совсем рядом, чуть отвернувшись, и поправляла пряди сияющих на солнце волос. У Вэла в висках часто билась кровь, волнами расходилась и колыхалась по телу. Ноги и руки дрожали. Он часто смахивал со лба пот, прятал глаза, говорил отрывисто и небрежно:

– Ну, как, жива? Сейчас посмотрю, где спуск.

– Ошизеть можно, столько камней. Ты куда меня завёл? Вот сейчас будет… тот самый пласт. Мама миа!

Мини споткнулась и едва не стукнулась головой о каменный выступ.

– Давай руку, – мгновенно опомнился Вэл. – Вон это место, совсем близко! Глупо будет ни с чем возвращаться, ну!

Он крепко сжал мягкую потную ладонь и потянул к себе. Стало страшно, что она сейчас случайно коснётся его грудью. Протискиваясь между камней, они прошли десятка два шагов. За спиной слышалось усталое дыхание Мини.

– Пришли! – крикнул Вэл, спрыгнул вниз на знакомую маленькую отмель. – Это здесь. Тебе остался один шаг в воздухе.

Он поднял обе руки вверх и напряг мышцы.

– Стрёмно… – улыбнулась она сверху, зажмурилась и повисла у Вэла на шее.

– Хуфф! – он опустил её и тут же отпрянул, словно выпрыгнул из костра.

Мини сделала вид, что ничего не произошло, восхищённо шагнула к морю:

– О, как здесь красиво! Не зря мучались.

Отмель узким клином раскрывалась волнам и с двух шагов обрывалась в подсвеченную небом глубь. Под ногами шуршала мокрая галька. Тёплая влажная пыль разом заполнила голову, осела глубоко в груди.

– Да-а… тут бы я искупалась! – воскликнула Мини, и Вэл увидел её слегка расширенные зрачки.

Она мигом сняла босоножки и вошла в прибой. Оставаясь на месте, летела вдаль, Мини не чувствовала ни тени смущения, её лицо сияло, солнце отливало в волосах и на коже. А Вэл задыхался от неодолимой страсти. Ещё немного, и тело обезумеет, расстанется с душой в поисках другой плоти. «Зачем это, Боже? Потому что я сказал себе “нельзя”»? – он вошёл в море, плеснул в лицо волной, пытаясь остановить невыносимую страсть.

– Ты что? – голос Мини прозвучал за спиной невыносимо тихо. – Весь мокрый будешь.

Он мотал головой в ответ, и сквозь полузакрытые глаза металось из стороны сторону море, небо, солнце.

– Хоть бы джинсы снял, если купаться хочешь, – ещё тише произнесла Мини и вдруг слегка повисла у него на плече, словно пытаясь удержать.

…Море ударило в лицо, с шумом сомкнулось над головой, вода заурчала в ушах. Руки и ноги двигались помимо воли, и перед глазами с каждым взмахом наливалась мраком сине-зелёная глубь. Вэл упрямо плыл ко дну, пока не начал задыхаться. Виски сдавил жидкий холодный металл, вспыхнули и ушли под череп радужные пятна. Раздался гул товарняка, сотни лиц вихрем промелькнули в сознании.

– Конец! – сверкнула мысль, и он в ужасе рванулся вверх.

Стемнело в глазах. Несколько мгновений Вэл будто не жил, не чувствовал рук и ног, лишь видел, ничего не понимая, как перед ним распадаются чёрно-синие, зелёные, золотые круги… В один миг море стало небом. Он задышал, сипло хватая ртом воздух. Слышал, как с хрипом и кашлем отступает смерть, и молился каждым вздохом.

…Вокруг слабо колыхалась прозрачная бирюза, ласкала, живила. Он взмывал и опускался на волнах далеко от земли и жизни. Догнала и пронзила молния страха. Сердце билось резкими толчками, грудь беспорядочно, неумело дышала, но в мозгу разливался невыразимый покой:

– Всё хорошо… Жив… Боже… – прокатывалось в голове, и Вэл обессиленно вглядывался ввысь. – Чуть не утонул из-за неё. Глупо было бы.

По плеску волн он догадался, что рядом скалы, повернулся, подплыл и вцепился в поросшее зелёным мехом каменное ребро. Вспыхивали и гасли в воде маленькие золотистые молнии, хлюпали облепленные ракушками камни. Не отпуская руки, он откинулся назад, глянул в небесный зенит, обрывки мыслей мешались в голове:

– Она бросила меня. Я бросил её… Испугались будущей жизни, страданий. А ведь любили друг друга… Ушла, чтобы родить моего ребёнка? Моего. Потому что я против был? А я вдруг влюбился. До смерти. И так глупо, по пути в монастырь…

Он повернул к берегу и долго, медленно поплыл на спине, пока вместе с волной не уткнулся затылком в гальку. Поднялся из воды и сразу увидел Мини. Обхватив колени руками, она сидела в шаге от прибоя и смотрела в сторону. Вэл смахнул солёные ручейки с волос и лица, опустился рядом и только тут заметил на себе мокрые джинсы и сандалии.

– Не думала, что ты такой крезанутый, – сказала Мини, не повернув головы.

– Я тоже не думал, – глухо ответил он и замолчал.

Тело мелко дрожало. Но теперь Вэл чувствовал лёгкость, будто с него свалился и утонул в море неподъёмный груз.

– На, держи свой крестик, – Мини разжала пальцы и пристально, угрюмо глянула ему в глаза.

– Не может быть! – Вэл вскочил от неожиданности, взял крест и тут же подумал, что именно он спас его от смерти.

– На камнях тут лежал, – она небрежно показала рукой на берег. – Нитка оборвалась.

– Так ведь не бывает! Представляешь? Нашёлся!

– Значит, бывает, – Мини презрительно хмыкнула. – Не пойму только, что ты на нём так запал? Некрасивый, кантровый. И зачем было его искать?

– Это подарок. И потом… – Вэл прервался, прошёлся взглядом по её лицу. – Теперь он мне дороже любого другого, самого расчудесного.

– Рада за тебя, – холодно сказала Мини и поднялась. – Пошли.

– Нет, сначала попроси, чего хочешь! – Вэл вскинул голову, протянул к ней руку и неотразимо улыбнулся. – Всё для тебя сделаю. Как в сказке.

Она промолчала.

– Хочешь дружбу навек?

– Знаешь, у меня полно фрэндов, – Мини сощурилась на солнце.

– Не сомневаюсь… – Вэл помрачнел. – Отвернись, я джины выжму.

– Нужен ты мне.

Она вошла по колено в прибой и закинула руки за голову, глядя на закат. Вэл стащил с себя одежду. Опять вихрем понеслась по телу, стала жадными толчками биться кровь. Он прикусил губу и чуть слышно застонал. Мини обернулась:

– Не смотри на меня!

– А ты на меня! – его голос сорвался на крик.

Она фыркнула и мотнула головой.

– Всё! – Вэл втиснулся в джинсы, намертво застегнулся, а крестик запрятал глубоко в карман. – Пошли!

Мини окинула его взглядом с ног до головы и усмехнулась:

– Замёрз? Дрожишь так.

– Да, немного. По дороге согреюсь, – ответил как можно суше.

– Ты всегда в джинах купаешься? – она издевательски улыбнулась.

– Если бы я голый полез в море, мы бы с тобой сейчас не говорили.

– А что бы мы делали?

– Мы? – сверкнул глазами Вэл. – Я бы с тобой… с ума сошёл.

– Такой мэн! И вдруг с ума…

– Да, вдруг, – перебил он. – Вдруг – это ты.

– О-о! Из зэт райт? – Мини рассмеялась. – А теперь не сойдёшь?

– Всё! Фэгет ит, – Вэл резко отвернулся.

– Мокрые джины помогут? – не унималась она.

– Поможет другое, – Вэл огляделся, кусая губы, подтянулся, залез на камни, твёрдо протянул ей руку: – Всё прошло, Мини. Прости.

– Прощаю, – презрительно выдохнула она и отвела потемневшие глаза.

– Давай руку! – грубовато бросил Вэл.

Мини безвольно повиновалась. Будто во сне они преодолели каменные завалы, вновь спустились на берег. Отовсюду наплывала грусть, оседала в груди, дурманила голову: «Она хочет того же, чего всегда хотел я – любви, похожей на чудо. Для неё нет ни пределов, ни запретов, как не было их для меня. Ждёт нежности, с ума сходит от своей красоты. Как ей сказать, что после разрыва с той, с которой ни за что нельзя было расставаться, другой любви я не ищу?».

Несколько шагов они прошли рядом, хрустя крупной галькой, слушая тягостные крики чаек, глядя на низкое солнце, растёкшееся по морю. Потом их руки медленно расцепились. Томительное забытьё кончилось. Мини наклонила голову и быстро пошла вперёд.

– Не спеши, так и рухнуть недолго, – Вэл догнал её и остановил движением руки.

– Не беспокойся, – она взглянула с горькой усмешкой, но не освободила плеча. – Я привыкла одна, не упаду.

Ему показалось, что губы Мини стремительно приближаются, тает в объятиях её тело. Опять рванулось из груди сердце, в голове пронеслось: «А если эта встреча, эта внезапная любовь дана мне свыше? Если вместо той, вместо всего прошлого мою жизнь заполнит её отчаянная красота?». Вэл пошатнулся, закрыл глаза и целый миг не чувствовал ничего… Когда опомнился, вокруг опять горел жаркий вечер. Небо, море, камни, шум волн – всё стало прежним. Вдали дымно голубел и таял знакомый берег. Рядом была Мини и недоумённо смотрела ему в лицо.

– Представляешь? – прошептал Вэл. – Мы ходили за чудом. И без тебя я бы ничего не нашёл.

– А я ничего не искала. Он случайно нашёлся, пока ты там нырял и плавал… – Мини отвернулась и двинулась дальше, бросив на ходу: – И потом, я в чудеса не верю. Так что не грузи сарай!

Тут Вэл перестал думать. Резко остановился и сел на влажную гальку. Небо на западе чисто и тепло сияло, будто вся нежность мира собралась в одном месте перед тем, как покинуть землю. Солнце тонуло в бескрайнем море. Весь его дальний край был залит розовой водой, узкая золотистая дорожка тянулась до самых ног. За спиной пробовала голос первая цикада.

– Ты что, одну меня оставляешь? Так и будешь здесь сидеть? – откуда-то издалека крикнула Мини.

Вэл понуро поднялся и побрёл по берегу. Она ждала его, спрятав руки за спину и прищурив глаза в странной улыбке.

– Смотри! Красиво? – Мини внезапно что-то обвила вокруг его шеи. – Вот тебе гирлянда в подарок. Теперь ты – чудо, – едва слышно добавила, – которое я нашла…

Вэл задохнулся и тут же закрыл глаза. Лицо её пылало, темнели, сладко жгли душу зрачки, золотистые волосы увивал венок из плюща.

– За что это мне? – шепнул он, не зная, что сказать.

– За красивые глаза… – Мини отвернулась и шагнула вперёд.

Не помня себя, он ринулся вслед, повернул её за плечи:

– Ты… Ты удивительная! Можно я тебя обниму?

Мини помотала головой:

– Нет.

В её глазах стояли слёзы, губы дрожали и будто целовали воздух.

– Боже… – простонал глубоко в груди его голос, и Вэл крикнул: – Я сейчас опять в море брошусь! Не могу больше!

– Ты даун! Уро-од! – она села на берег и зарыдала. – Уходи! В свои горы, куда хочешь. Только быстрее, умоляю!

– Сейчас… Искейпну, – скривился Вэл вместо улыбки, ничком упал около неё на гальку. – Неужели я тебя полюбил? Как глупо…

Крест опять впился в ладонь.

– Нет, ты только Бога своего любишь.

– Если бы.

Вэл повернулся к небу, открыл влажные глаза, увидел потемневшую синеву, текущие сверху медно-золотые волосы и тихо сказал:

– Ты права, нельзя… Если я тебя обниму, останусь с тобой навсегда. Тут и будет конец моего странствия.

После долгого молчания послышался неясный, плачущий шёпот:

– А может быть… это и нужно?

В тот же миг Вэл поднялся, не оборачиваясь, шагнул в прибой и рухнул на колени:

– Больно! Бо-же! Боль-но!..

Море стало его отчаянием, накатывало, закипало в груди. Он плескал водой в лицо и чувствовал на губах соль боли. Всё исчезло, кроме шума волн, и Вэл молился, чтобы душа окаменела, незаметной галькой упокоилась среди множества камней. Слышал больные голоса чаек, смотрел на закат, не понимая, зачем нужны эти дымчатые облака, остывшее солнце и тусклое золото, нитью растекшееся по горизонту…

Когда, страшась себя, он, наконец, обернулся, берег был пуст. Далеко-далеко мелькала среди камней и кустов живая точка. Можно было ещё догнать Мини, обнять, забыть всё на свете, задохнуться от слова «люблю» и вместе с нею, теряя разум, исчезнуть из этого мира. Но потом, что будет потом?

– Ты слышишь? Не было этой встречи! – кричал он и ничего не слышал. – Я не должен был уходить, когда ты ушла! Мы оба сошли с ума!.. Нет, пойми, у меня не было больше сил! Я боялся этого ребёнка…

Быстро спускалась тьма, Вэл стоял на коленях, шатаясь в волнах. Море то тянуло к себе, то отталкивало, и душа безвольно колебалась между той и этой жизнью.

– Горечь – речь твоя. Пагуба – на губах. Нежности нож… – зажигалось и гасло в мозгу.

Зачем, кому были эти слова? Осталось лишь вернуться в лагерь, взять сумарь, со всеми проститься. И больше никогда не увидеться с Мини. Надрывно крикнула чайка, мелькнули в сумраке неподвижные крылья. Вэл опомнился и, шатаясь, двинулся назад. По телу прокатывался озноб, стучали зубы, мокрые джинсы казались ледяными. Чтобы согреться, он побежал – медленно-медленно. Мокрые сандалии тяжело шлёпали и скользили по гальке. Вэл задыхался, но чувствовал мучительную радость, оттого, что всё кончено. Нет больше Мини. Он опять – вольный странник. А впереди – благословляющие руки старца. И божественное всё.

Смутно виднелся берег. Слева шумело море, справа шатались и прыгали чёрные холмы. Над головой тихо метались звёзды. Вэл перешёл на шаг. Ступни и лодыжки ощутили ледяную воду ручья. Показались крупные камни и кусты, начался подъём. Глаза различили трепетавшую далеко во тьме огненную точку. Только тогда он вновь ощутил своё тело. Маленькие листья плюща щекотнули грудь и спину.

– Мини подарила… – прикусил он губу и сбросил гирлянду на землю.

 

Разговор десятый. Люди без возраста

У костра звенит гитара. Шек поёт что-то знакомое, Вэлу совершенно неважно, что. Он выходит к палаткам и останавливается. Шуза и Мини, обнявшись, сидят напротив. Мини, заметив его, тут же отворачивается и закрывает лицо ладонью.

Шуза (радостно вскрикивает и машет рукой). Вэл вернулся!

Стар (смерив Вэла взглядом из-за огненных очков, раздельно и громко произносит). Утопленник воскрес и явился с крестом перед народом!

Лариса (вскакивает и хватает Вэла за руку, заглядывает в глаза). Совсем закоченел! Руки ледяные. И джинсы тоже. (С силой тащит его поближе к огню.) Господи! Как ты всех напугал! 

Шек (откладывает гитару и начинает шарить рукой среди еды и посуды). Срочно налейте ему! Двойную дозу! 

Стар. Лучше тройную. (Вытаскивает канистру из темноты и протягивает Шеку.) Православные троицу любят.

Шакти (ласково). Мы тебе поесть оставили. (Тоже поднимается, треплет Вэла по мокрым, свисающим до плеч волосам и качает головой.) Миленький, что с тобою? Мини одну в темноте бросил. И сам пропал. Нельзя же так. Шек, подкинь веток в огонь!

Стар. Всё просто. Наш странник воспылал любовью к прекрасной Ми и ринулся в море тушить огонь. (Хохочет.) Так, старичок?

Вэл (мельком смотрит на Стара и кривится в улыбке). Именно. Ты сразу всё глубоко просёк.

Шакти (хватается за голову). Или ты замолчишь, безумный Старче? Или в море брошусь я!

Стар (невозмутимо). Глупость заразительна, как насморк. Я давно это знал. (Кивает Шеку.) Отец, слабай ещё что-нибудь. Специально для моей жены и других дев. А наш гость тем временем будет сохнуть у костра от любви и в одиночку напиваться, чтобы поскорее вернуть отлетевший на время разум.

Шуза. Почему в одиночку? Мы все выпьем. За его здоровье.

Мини (неожиданно). И за твоё тоже.

 

Осторожно гладит ногу подруги. Вэл отыскивает свой сумарь, поднимается и рывком вскидывает его на плечо.

 

Вэл (решительно). Народ, хочу вас поблагодарить за гостеприимство! Искренне. (Страдальчески оглядывается и слегка всем кивает.) Чао, пипл! Прощай, Мини!

Шек. Круто!

 

Вэл стремительно уходит в темноту. Лариса догоняет его в ближайших кустах.

 

Лариса (всем слышен её голос). Только с ума не сходи! Весь мокрый, голодный. Уже ночь. Ну, куда ты пойдёшь? На тебе даже майки нет…

Стар (кричит в кусты). Перестань, Ларик, вот его майка! Наш странник возжаждал, наконец, истинной свободы. Прекрасно. Пусть идёт.

 

Появляется Лариса, легонько подталкивая Вэла к костру. Шек поднимается навстречу, кладёт руку ему на плечо.

 

Шек. Сори. Но это ты зря. Не слушай Стара, он свои дзенские примочки на тебе проверяет.

 

Стар молчит. Шакти, накидывает на Вэла пляжное полотенце и прижимается к его плечу.

 

Шакти. Миленький, если хочешь, это даже не по-христиански – и с собой, и со всеми нами так поступать…

 

Голова Вэла заполняется прохладной пустотой, и тело покорно оседает на землю: «Всё равно я ушёл. Здесь осталась только моя слабость. До утра…» – крутится в мозгу. Мини и Шуза потерянно стоят на полянке и смотрят в огонь, остальные хлопочут возле костра с едой и тёплой одеждой, лишь Стар сидит на прежнем месте и с понимающей улыбкой протягивает Вэлу полную кружку.

 

Стар. Давай выпьем, отец! Это не сома, но нам, смертным, пить можно. Не удалось красиво уйти… Ты не огорчайся. Не всегда удаётся безумный поступок. И не всем.

Шакти (раздражённо). Опять монстру давишь? Дай поесть человеку. (Суёт в руки Вэлу миску.) Остыло, правда, но ничего.

Вэл (тихо). Спасибо, не хочется. (Виновато морщится.) Честно.

Лариса (с силой). Нужно! (Плотнее укутывает его одеялом.) Надо что-то делать с твоими джинсами. Придётся над костром сушить… 

Стар (производит рукой непонятное движение в воздухе и смеётся). Без штанов он точно никуда не уйдёт. И мы продолжим наши бессмысленные споры об истине.

Вэл (мотает головой). Отшнуритесь от меня, ради Бога! Само всё высохнет.

Шакти. Ну, тогда двигайся ближе к огню. Хоть сандалии высуши, ноги согрей.

 

На этот раз он повинуется. Все потихоньку рассаживаются у костра, Шек прикрепляет над огнём два обгоревших сука. Мини прижимается к Шузе и хмуро склоняет голову, огнистые волосы занавеской падают на лицо.

 

Шек. Вешай на них сандалии, и через час всё будет о’кей. Я старый турист.

Стар (повелительным голосом). Итак, наш вечный пир продолжается! Девы, Шек, где ваши круханы? Пьём за возвращение блудного гостя. За тебя, отец! (Делает глоток, вытирает лоб и сверкает очками на Вэла.) Я бы на твоём месте тоже попытался сбежать от нелепости жизни. Но это ошибка. Мудрец не должен терять бесстрастия, и ты правильно сделал, что остался. Учись зеркально мыслить в этом мире.

Вэл (хочет возразить, но вместо этого многозначительно произносит в сторону Стара). Да, я сделал ошибку. Остановился в дороге… (После паузы добавляет, обводя всех взглядом.) Ладно, экскьюз ми. Чепуха… За ваш кэмп и за вас!

Стар. Ещё один правильный шаг.

 

Он приподнимает кружку в знак одобрения. Наступает тягостное молчание. Вэл выпивает вино в несколько глотков и закрывает глаза. Тёплые волны другого моря одна за одной прокатываются по телу. Опять вокруг полыхает южный день. Солнце огненно просвечивает через веки и выжигает проникший до самой души холод. Только теперь он начинает приходить в себя, тянуться навстречу костру, хмуро глядя в огонь.

 

Лариса (садится рядом, трогает его руку). Что ты не ешь?

Вэл (неохотно мотает головой). Не хочется. Прости.

Лариса (наклоняется к нему и едва слышно говорит). Послушай, если у тебя это серьёзно, не сходи с ума. А если нет, тем более.

 

Она тревожно заглядывает ему в лицо, ожидая ответа.

 

Вэл (разжимает ладонь, на которой поблескивает крестик). Вот.

Лариса (вопросительно). Я знаю, Мини его нашла. Почему ты так смотришь?

Вэл. Он меня спас. Иначе я бы утонул. В море или… всё равно. Себе на погибель.

 

Он опускает глаза и вспоминает, как терял сознание под водой, как задыхался рядом с Мини.

 

Лариса. Что ты придумал? Вы оба такие хорошие… (Слегка трясёт его за плечо.) Лишь бы любовь была настоящая! Во имя такой любви Бог всё простит, я уверена. Смотри, что я тебе приготовила! (Берёт его крест, ловко вдевает витой шнурок и завязывает.) Надевай. Такой знак вам с Мини был, просто невероятно! Мы все вас любим, все за вас волновались. Даже Стар. Не обижайся ты на него.

 

Вэл хочет что-то ответить, но тут слышится насмешливый голос Стара.

 

Стар. О чём вы там шепчетесь? Молитесь что ли? Шек и Ми страдают от ревности. Срочно вернитесь на грешную землю! Народ жаждет всеобщего веселья! (Встаёт, вздымает руки в жесте благословения и громогласно произносит.) Пир всемм!

Лариса (раздражённо). Стар, не будь дауном!

Шакти. А за что пить? (Болтает канистрой в воздухе.) Шек, разлей всем, что осталось.

Стар. Неважно за что. (Театрально вздымает руки к небу.) Пьём за священное безумие!

Лариса. Мне не катит. Лучше за молодость.

Шакти (патетически). Тогда – за вечную молодость! (Поднимает кружку и обводит всех горящими, чуть пьяными глазами.) Мы из «Хиппиленда»! Люди без возраста. Наивные дети вечной мудрости. За всех пиплов!

Шек (дотянулся до неё кружкой и глухо звякнул). Икзэктли!

Лариса (мотает головой). А я пью за радость. Человек молод, пока она есть.

Стар (устремляет взгляд на Мини с подругой). Наши юные девы, кажется, против.

Мини (встряхивает волосами). Не в возрасте дело. Никакой радости в мире нет. Юность, радость – всё это лажа. Не за что пить.

Стар (картинно вздыхает и кивает Ларисе). Вот тебе и ответ, Ларик. Скоротечная юность бунтует против твоей неувядающей молодости!

Шакти (опускает кружку). А за что бы вы хотели?

Стар. Ха! За любовь, конечно. (Довольно смеётся, глядя в сторону девушек.) Ничего, на днях приедут ваши друзья, и в жизни появится немного ласки и простых, понятных чувств.

Шуза (резко). Они такие же наши, как и ваши! И вообще мы никого не ждём. Пусть тусуются, где хотят и с кем хотят!

Шек. Это что-то новое.

Мини (обнимает Шузу). Мы и без них найсово жили и дальше жить будем.

Шек (задумчиво и слегка удивлённо). Допустим… Тогда за что пьём?

Мини (отмахивается). Фор э вандерфул ивнинг! 

Шек. Отлично. Тогда – эврибоди!

 

Он делает рукою круг в воздухе и выпивает первым.

 

Шакти (слегка заплетающимся языком). Не кисните, народ! (Внезапно вскакивает, хлопает в ладоши и кричит.) Начинается карнавал улыбок и цветов! Все танцуют, поют, читают стихи и сходят друг от друга с ума!

Стар. Но не слишком. (С усмешкой смотрит на Вэла.) Это уже грех смертный. И почти смертельный. Правда, старичок?

Шакти (распаляясь всё больше). Шек, музыку! Я танцую с Вэлом!

Вэл (недовольно втягивает голову в плечи). У меня сандалии сохнут.

Стар. А я – с юной Шушу!

Шуза (сердито вскрикивает). Отвянь, Стар! У меня кегля распухла.

Стар (немедленно поворачивается к Мини). Прекрасная Ми, ты одна меня понимаешь – танец жизни выше её смысла. (Рывком поднимает Мини за руку.) Танцуем, значит живы! Остальное – чепуха.

Шакти (присоединяется к танцу, слегка задыхаясь). Вечный праздник! Все пляшут… и поют!

 

Несколько минут человеческие тени носятся вокруг костра в отблесках пламени. Шакти, тянет их за собой Шека и Ларису, сцепляет их руки, пытаясь составить хоровод. Но радостное безумие так и не возникает, нелепый водевиль стремительно обрывается. Лариса усаживается рядом с Вэлом, обмахиваясь рукой.

 

Лариса (будто оправдываясь). Ох, устала от глупостей! Но у нас в кэмпе так заведено. Время от времени изображать дурдом, чтобы в него не попасть. Юродство такое, ты прости. (Гладит Вэла по плечу.) И обещай, что никуда ночью не сбежишь. (Шёпотом.) У меня к тебе важный разговор. Обо всём самом главном, слышишь.

 

Вэл вяло улыбается, поправляет одеяло на плечах, но ничего не отвечает. Шек берёт несколько аккордов, уныло бренчит на гитаре, изображая узбекский дутар, и стихает. Но тут, опираясь на любимый камень и нарочито пошатываясь, с земли вновь поднимается Стар.

 

Стар (громогласно). Зрите все! Танец мудреца. Шек, ты можешь как можно лажовей, в две струны, ещё что-нибудь прогундосить?

 

Шек косит под урюков, извлекая из гитары заунывнейшую мелодию. Стар начинает двигаться вокруг костра спиной вперёд, подцепив одной рукой Мини. Он то хохочет, то рыдает, изображая лицом и телом бурную страсть. Бьёт себя в грудь пустой кружкой, на ходу пьёт из неё давно иссякшее вино, окропляет лысину. Но, сделав пару кругов, останавливается, хватается за сердце, картинно шатается, бросает кружку наземь, отшатывается от Мини и, сев у своего камня, принимает позу лотоса.

 

Стар (поворачивая лицо к Вэлу). Вот выход из круга майи… (Громко добавляет.) Конец чуме, народ! Пора готовиться к исходу в мир иной – в обитель сна.

Лариса. Подожди, время детское. Мы ещё посидим.

Шакти (устало пододвигается к Шеку, целует в щёку). Шек, слабай что-нибудь душевное. «Зелёный дол» по Бернсу, а! Или из времён нашей юности. Помнишь? Что мы в Карелии когда-то синговали? Спой, душа просит!

Шек (усмехается). Я давно забыл все наши дринкинг-сонгз.

Стар (напыжась под пьяного). У кого душа просит? (Потрясает пустой канистрой.) Аминь, всем спать!

Лариса (не обращая внимания). Жека, спой про туманы! (Обнимает его за плечи.) Ты же помнишь.

Шакти. Да, именно её!

 

Услышав первые аккорды, с чувством начинает, уставившись в пространство, к ней присоединяются Шек с Ларисой.

 

Поющие голоса:

Люди сосланы делами,

Люди едут за деньгами,

Убегают от обид и от тоски,

А я еду, а я еду за туманом,

За мечтами и за запахом тайги…

 

Стар (в сторону Мини и Шузы). Закройте мечталки! Туманы были у нас, а теперь всем всё давно ясно.

Вэл (неслышно, поскольку в нём звучит внутренний голос). Всё повторяется… Все мы бредём одной дорогой, кто как может. Одни начали путь раньше, другие позже. Главное – идти.

 

Вино мягко качает голову. Под звуки песни Вэл думает о той, после разрыва с которой сломалась его душа. Краем глаза замечает, как Мини поднимается с земли и медленно уходит в темноту. Тогда он надевает горячие волглые сандалии и подсаживается к Шузе.

 

Вэл (негромко). Как нога?

Шуза. Лодыжка достаёт, совсем распухла… (Замолкает и смотрит на Вэла с напряжённой грустью.) Ты вроде меня. Шизанутый. Так круто обломать всех можешь!

Вэл. Глупо получилось. И с вами обеими, и с кэмпом. (Печально трёт бороду и вдруг до крови кусает кулак.) Марразм!

Шуза. Вэл, брось! Ты, правда, из-за Мини уйти хочешь?

Вэл. Из-за себя.

Шуза (вздыхает, прячет глаза). Жалко… И её, и тебя.

Вэл. Хочу с тобой попрощаться. На рассвете меня здесь не будет.

Шуза (едва сдерживаясь). Глупо, как всё это глупо! Кантрово до предела! Такой гёрлы, как Мини, ты никогда больше не встретишь!

Вэл (подавленно). Я знаю.

Шуза. Не будь дауном, Вэл, оставайся! Слепому видно, что она тебе лавнулась. И ты ей тоже. Не видишь разве?

Вэл (застывает, отворачивается к костру, опускает глаза и говорит после долгого молчания). Шуза, ты чудесная, добрая… Но ты же знаешь, вы все знаете, что у меня уже была любовь. Я ничего от вас не скрывал. С первого прогона. Я и сейчас её люблю. Но, видно, меня ждёт другой путь…

Шуза (взрывается). Любишь? А почему же вы с нею расстались?

Вэл. Не хотел всего говорить. Она ждала ребёнка и ушла, потому что я был против. Боялся, что после наркоты у нас урод родится. Сейчас жалею. Не знаю, что делать. Иду вот к старцам за советом.

Шуза (задумывается). Да, стрёмно. Хотя не представляю… А ты уверен, что это твой ребёнок? Если бы она от тебя ждала, ни за что бы не ушла, поверь! Тем более, если ты её любишь. (Вэл отшатывается, словно от боли, но Шуза продолжает горячо шептать.) Как фрэнду тебе говорю, прикинь! Может, ты ей просто в напряг стал? И она шуганула тебя, чтобы с другим скипануть, а сама даже не залетела? Ты ведь всего не знаешь. Есть гёрлы, которым не любовь, не семья, а совсем дру…

 

Действие резко обрывается вместе с этим разговором.

 

Последействие

Последних слов Вэл не услышал. Куда-то исчез воздух. Пропал свет костра, стихли голоса. Он стремительно шёл в темноте, пробираясь среди кустов и камней к морю. Чувствовал, что задыхается, и слепо искал огромное, целительное пространство. Хотел как можно быстрее вдохнуть до самого сердца воздух и тут же изо всех сил выкрикнуть его в ночь вместе с душой. Боль рассеется среди звёзд, упадёт в море, скроется в безднах.

– Нет, она не обманула. Не могла, нет! Молилась, чтобы наш ребёнок родился здоровым. Я не верил, она верила! – он хватал ртом и тянул в себя тьму. – Но если верила, почему ушла? Так непоправимо? Где искать её?

Вэл остановился, поднял голову и долго не открывал глаз. Душа отчаянно замерла…

 

– Тысячи свечей в небе. Мы живём в огромном храме. В нём ангелы отпевают наши души, жизни, любовь… 

Одна за одной вздыхали волны. Море было совсем близко. На чёрном горизонте небесная бездна незримо соединялась с водной. Едва виднелась под ногами отмель и накаты мерцающей пены. Обрывистые берега были вылеплены из глубокой ночи, звенели цикады. Лишь по этим звукам можно было понять, что мир остался прежним. Но обратная дорога в него исчезла. Вэл спотыкался о камни, вглядывался в тьму и вдруг оцепенел от сладкого страха. Тень Мини, её губы, дрожащие ресницы витали так близко, что ноги остановились сами собой:

– А если она тоже спустилась на берег? Вдруг я её встречу? Вся жизнь повернётся и потечёт в другую сторону… Знаю, что буду с ней страдать. А может, такой и должна быть любовь? Навсегда смешанная с болью, неотвратимая?

Он двинулся назад, но тут же понял, что возвращаться страшно:

– Как жить после счастья? Мини ждёт меня в лагере. Невыносимо тянет к ней. Но она со мною не выдержит… Я путник, я запутался. Нельзя было останавливаться. Монах предупреждал.

Казалось просто, отыскать ручеёк, несколько сосен, палатки – три сотни шагов от моря. Только что все пели у костра и сходили с ума. Лагерь можно было бы найти по слуху, с закрытыми глазами, но никаких звуков не было слышно. Ослеплённый тьмою, Вэл, пошатываясь, поднимался по склону, натыкался на стволы и камни, сворачивал в сторону, осторожно делал шаг в пустоту, водил руками по воздуху. Несколько раз казалось, что тропинка нашлась, но тут же острые листья царапали плечо, пальцы нащупывали колючую стену. Неясные тени стволами поднимались к небу, сходились и расходились над головой. В глаза летели бесчисленные уколы звёзд. Мерцала темнота, дрожала вместе с голосами цикад. Вэл повторял молитву, замирал, кружил на месте, продирался через кусты и вздыхал:

– Это проклятье – ослепнуть в пути. Теперь понимаю, что значит душа заблудшая.

В темноте исчезало время. Пространство кривилось, проваливалось под ногами, проступало среди нагромождения камней, колодцами уходило ввысь, плыло мимо, кружило голову. Ползком поднявшись на осыпь, он, наконец, увидел впереди тлеющее пятнышко костра. Тропинка оказалась в нескольких шагах и привела к знакомому ручейку, на ветках смутно белели полотенца. Неслышно ступая, Вэл подошёл к лагерю и оцепенел. У костра одиноко сидела девушка.

– Мини! – взорвалось сердце. – Судьба…

Огромные, сияющие слова пронеслись над ним. Теперь он должен был их сказать и бросился к огню. Она резко обернулась на звук шагов, поднялась с земли, и Вэл узнал Ларису.

– Слава Богу, нашёлся! Как я боялась за тебя! – горячо зашептала она, прижалась к его плечу, всхлипнула: – Ты сумасшедший! Опять убежал, ничего не сказал.

Вэл выдохнул без сил:

– Хорошо, что это ты…

– Совсем измучался, садись, – Лариса потянула его к костру, подальше от палаток. – Стар всех удивил. Такого с ним ещё не бывало. Когда узнал, что ты с утра уходишь, долго молчал, а потом, не говоря ни слова, спать лёг. Может, стыдно стало, что к тебе всё время прикалывался, не знаю. За ним остальные улеглись, но вряд ли спят. Всем грустно до предела. А я тебя дожидаться осталась, – она понизила голос. – Я так вас обоих люблю, и её, и тебя. 

Медленная горечь наплывала в глаза. Вэл закрыл лицо ладонью и прошептал:

– Не бывает любви против любви… Ты же знаешь, она на троих не делится. И в миру, и в монашестве – до самой смерти.

Лариса сжала его руку:

– Уходишь…

– Нельзя иначе. Мне теперь лучше монахом стать. Сегодня я это, кажется, понял. Окончательно.

Она резко вскинула голову:

– Не думай оставлять её, слышишь! Это твоя жена, пусть без расписки и венчания! Она ребёнка ждёт. Твоего! Оставить её – бесчеловечно. Это тяжкий грех.

– А если это не мой ребёнок?

– С чего ты взял?

– Ведь она меня бросила, не я её! – чуть не вскрикнул Вэл. – Почему она ушла? К кому? Ни следов не оставила, ни надежды? Где её искать?

– Ни к кому, я уверена. Тебе надо просто ждать, пока она успокоится. Как женщина тебе говорю, она вернётся. Шуза рассказала мне, почему вы расстались. Прости уж…

– Пусть, что мне скрывать, – махнул он рукой. – Не смог сразу всё рассказать.

– Я без конца о ней думаю. Как ей теперь тяжело! Но, знаешь, – голос Ларисы задрожал, – я ей завидую. 

Вэл недоумённо свёл брови.

– Да, искренне! Кажется, я её поняла… Она ушла не потому, что тебя разлюбила. И даже не от обиды или отчаяния – не только поэтому. Она тебя и себя боится, своего и твоего прошлого. Но всё равно решила родить ребёнка, каким бы он ни был. Вырастить его, даже в одиночку. Вдумайся только, как вы жили, пока к вере не пришли! Сколько грязи сквозь вас прошло. Иногда нужно всем пожертвовать, счастьем, семьёй, лишь бы твой младенец жил! Я не смогла, а она… Она настоящая. Всю мерзость отвергла, раскаялась, чтобы матерью стать. Бог ей уже за это многое простит. Я свято в это верю, как и она сама. Слышишь, ничего не бойся! Даже у больных здоровые дети рождаются. В мире нет выше тайны, чем рождение жизни.

Вэл застыл, опустив голову. Едва слышно сказал:

– Она от меня сбежала, как от изверга. Что мне делать, если она решила одна с ребёнком жить?

– Вряд ли она захочет жить без мужа, хотя есть и такие. Но если ты её любил, если любишь…

– Люблю, что с того! – перебил Вэл. – Семья, монашество – всё равно крест! Я хочу старца спросить, как мне дальше быть?

– Согласна, но чтобы этот крест выбрать, нужна твоя любовь. Ты сначала свою душу спроси, чего она хочет? Ждёшь ты ту, которую так любишь? Или боишься стать отцом больного младенца?

– А если она не вернётся?

– Тогда это её выбор… – Лариса на миг углубилась в себя. – Иди, может, найдёшь этих отшельников. Но, поверь, они тебе то же самое скажут. Не может иначе быть.

Вэл прикрыл лоб рукой и надолго замолчал. 

– О многом хотелось с тобой поговорить. А получилось только о главном… – Лариса взяла его за руку, – Давай напоследок телефонами обменяемся. Не зря ведь мы встретились. Нельзя нам теряться.

Вэл нашёл сумку, записную книжку, вырвал страницу. Придвинувшись вплотную к тлеющим углям, они почти вслепую написали друг другу свои номера.

– Совсем забыла, идиотка! Ты ведь ещё ничего не ел. Держи-ка миску!

Лариса смотрела, как Вэл заталкивает в рот еду и безразлично жуёт, протягивала хлеб, кружку с чаем, мешала угли в костре:

– Что бы ни случилось, объявись! После трассы, когда хочешь. С начала сентября мы опять в Питере будем. Если нужно, я всё брошу и тебя под Ригу свожу, к моему старцу. Он уже очень слабенький, болеет, но ты его хотя бы повидать сможешь. С ним и говорить не нужно, он сам – уже проповедь. Рядом с ним все мысли меняются, все вопросы исчезают. На себе испытала… – Лариса вздохнула. – Буду помнить о вас и просить. Напиши мне её имя. И ещё, умоляю, не обижайся ни на кого. Мы с Жеком, Шакти, Стар – все будем тебя ждать. Приедешь?

– Хотелось бы. Так сблизился тут с вами. И старца твоего повидать очень нужно. Но не знаю… Теперь, как Бог даст, – он поймал её пальцы, прижал к губам. – Спасибо тебе за всё. Огромное…

– Приезжай обязательно! Ты не представляешь, как много в жизни значит даже одна верующая, любящая душа… Ты ведь едва не утонул, Мини рассказала. Я слов не нахожу… Верю, ты всё выдержишь. А она вернётся, увидишь. И любовь ваша вернётся…

Они одновременно поднялись с земли.

– Чуть не забыла. Мини зовут Анна, – Лариса опять вздохнула, покачала головой: – Как её жалко. Ведь у неё никого нет. Понимаешь? И толком никогда не было.

Вэл видел мокрые глаза Ларисы и кусал губы, не зная, что ответить:

– Скажи ей… Нет, просто поцелуй, вместо меня. На сердечную память, – попробовал улыбнуться, глянул в небо и закрыл веки.

– Ложись, тебе силы нужны. Помоги тебе Бог! До встречи! – Лариса трижды поцеловала его, скользнула ладонью по руке и скрылась в палатке.

Вэл сел к костру, прижал упавшие волосы к глазам.

В пунцовых углях таял жар минувшего дня, мерцали отсветы давно погасшего заката. Последнее, что он увидел, завернувшись в одеяло, это россыпи звёзд на чёрном небе.

 

Любовь во сне

Среди ночи Вэл проснулся, потому что Мини была рядом. Они шли по берегу, наполовину затопленному морем. Невесомые волны прокатывались мимо, накрывали с головой, ноги подкашивались, а глаза слепли от солнца.

– Скажи, ты меня любишь? – спросила она.

– Посмотри на меня и всё поймёшь, – ответил Вэл.

– Нет, скажи! – голос звучал грустно. – Я знаю, ты думаешь о ней.

– И о тебе.

– Не думай о ней. Мы всегда будем вместе, будем счастливы, у нас будет много детей, много друзей.

Вэл глянул на Мини. Нежность переполняла её глаза, они казались росистыми, расцветали голубизной.

– Ты вот в Бога веришь… – она смотрела вдаль. – Скажи, разве любить всем существом это грех? Меня такой Бог создал. Мы ведь не животные, чтобы только рожать.

– А ты любила по-настоящему?

– Любила… Что значит, по-настоящему?

– Настоящая любовь одна под небом. Это море без берегов.

– Нет, морю нужны берега, как душе тело. Они едины, прибой – их поцелуи, тысячи поцелуев, смотри!

Он увидел. Волны непрестанно льнули к берегу, растекались объятиями. Вэл встретился с её взглядом и понял – это она море! Она стала всем. Заполнила его собой. Он чувствовал раскрывшиеся губы, плыл по неощутимой воде, взмывал на волнах…

В тот же миг они отпрянули друг от друга.

– Твои губы запомнят меня.

– Это была твоя душа, – шептал Вэл.

– Это была я. И останусь в тебе. А ты во мне.

– Я даже не коснулся тебя. Мне всё пригрезилось!

– Пусть. Всё равно я твоя.

– Так мучительно быть рядом. Будто вот-вот начнётся смерть. Всё исчезнет.

– Начнётся жизнь.

– Нет! Будет другое… Пусть повторяется наше несбывшееся.

– Неужели ты так её любишь? Её больше нет! Она ушла, а я есть. Я пришла, чтобы любить тебя. Навсегда!

– Если я предам её, предам и тебя… Я должен найти её или уйти из мира.

– Невыносимо это слышать. Если скажешь «нет», значит, любви нет! Мы встретились, чтобы я это поняла? Только это, да?

– Встретились, чтобы родилась твоя любовь и с нею – надежда. К тебе всё придёт, Мини!

– Мне опять легко стало, – она попыталась улыбнуться. – Знаешь, я привыкла, что любовь не дольше поцелуя. Не умею жить, не любя, – сразу душою и телом. Потому я и одинока. Но теперь я останусь с тобой.

– А я – с тобой. Ведь любовь не умирает.

– Но ты уходишь. Для кого она?

– Ухожу, чтобы пришёл тот, кто давно тебя ищет.

– А я уже нашла. И уже потеряла.

– Есть жизнь другая. Пусть через много лет у тебя родится ребёнок с моей улыбкой. А мой – с твоею. Дитя любви, которая только началась, но никогда не кончится. Потому что из неё сотворена жизнь.

– Ты блаженный, живёшь в несбывшемся… Как я хочу остаться с тобой, c моей мечтой! Иначе зачем любовь?

– Любовь – это страдающий восторг… Иначе на земле не бывает. Мы встретимся там, где уже никогда не расстаются.

 

Кончалась ночь и вместе с нею исчезал в небе странный, страннический сон. Так ясно звучали их голоса, будто Павел не спал, а до утра бродил в вечернем закате. Можно было ещё немного побыть в немыслимой высоте, за пределами жизни, где невозможное оказалось возможным. Он лежал и, закрыв глаза, продолжал слушать себя. В сознание накатывали шорохи ветра в листве, ровный шум с моря, запахи южной зелени, вчерашнего костра, волглого одеяла. Утренняя мгла рассеивалась, и по склонам клубились ночные туманы. Из обеих палаток доносилось мерное сопение. Древесная зола осела вниз и застыла в костре маленьким потухшим вулканом. Повсюду виднелись следы вчерашнего грустного пира. Павел встал лицом к востоку, медленно вдохнул имя божье и тихо выдыхнул.

Пора было уходить. Он наскоро свернул постель, заглянул в кастрюлю с остатками лапши, неслышно выскреб и проглотил несколько ложек. Плеснул в кружку воды из чайника, залпом выпил, бросил её в сумарь и напоследок ещё раз осмотрелся, навсегда запоминая этот лагерь, бездонное небо и море полное вечно живой небесной воды.

Опять присел к костру, вырвал листок из записной книжки и крупно написал: «Спасибо за всё. Простите за всё. Те, кто в пути, не расстаются. До встречи. Павел». Дважды подчеркнул своё имя, а листок прижал крышкой к чайнику. Поднялся, повернулся к палаткам. Надолго закрыл глаза… И шагнул на тропинку, ведущую в горы. Ведущую к дому.