Фаэзия – философско-художественное направление, возникшее в геокультурном пространстве Крыма в начале XIX века. Один из путей анализа фаэзии (фантастической поэзии) – рассмотрение концепций мира и личности, выдвигаемых этим новым литературным направлением. Какова же модель мира, создаваемая фаэтами в своих фаэмах. Каковы её ключевые концепты? Фаэзия зиждется на трех «китах» фаэтики: трансдискурс фаэта, или сказки внутреннего бога; фаэтическая трансметафора и основной концепт – Фаэт-Крым.
Трансдискурс фаэта, или концепт фаэтики – сказки внутреннего бога
Несколько слов о свойствах концепта как такового.
Концепт творится философом и несёт его авторскую подпись (аристотелевская субстанция, декартовское cogito, кантовское a priori). Концепты соотносятся с персонажами и воплощаются в них.
Концепты располагаются в «дофилософском» «плане имманенции», который представляет собой некий «образ мысли» (мысль мысли, мысль о мысли), «горизонт событий», «резервуар» для концепта, некую «пустыню», по которой кочуют «племена-концепты». Идея концепта теоретически была разработана в Средние века Петром Абеляром. Обращённость к «другому» (имманентный план бытия) предполагала одновременную обращённость к трансцендентному источнику слова – Богу, потому речь, произносимая при «Боге свидетеле» всегда предполагалась как жертвенная речь, которая, по Абеляру, воспринимается как «концепт в душе слушателя» (Абеляр Пётр. Теологические трактаты). Концепты связаны не формами рассудка; они есть производное возвышенного духа, или ума, который способен творчески воспроизводить, или собирать (concipere), смыслы и помыслы как универсальное, представляющее собой связь речей, и который включает в себя рассудок как свою часть; концепты формируются речью, которая осуществляется не в сфере грамматики (грамматика включена в неё как часть), а в пространстве души с её ритмами, энергией, жестикуляцией, интонацией, бесконечными уточнениями, составляющими смысл комментаторского искусства. Концепт предельно субъектен, способен изменить душу индивида.
В фаэтике меняется отношение к идее концепта. Концепт из плана имманенции перемещается за горизонт событий благодаря диалогу фаэта с богом в себе. Обращённость к другому, к трансценденту перестаёт быть речью, произносимой при боге-свидетеле, она превращается в трансдискурс фаэта с богом в себе, с внутренним богом. Такая смена концептуальных ролей происходит посредством фаэтической трансметафоры.
Фаэту свойствен выход за пределы линейного мира априори. Он тот, кто поставил мысли на ноль и дал точку отсчёта для новой творческой вселенной. Он вступил в диалог с самим собой как с богом. Он сказал: «Я – бог, я создаю природу бога в себе».
У человечества в процессе эволюции произошла подмена понятий: люди отделили свою природу от природы богов, и природа богов ушла за пределы мира людей, здесь появляется особое пространство, возникшее «trans» – за пределами познания, за пределами дискурса мышления человека. Это пространство становится мифопоэтическим, природе богов поклоняются и служат средствами поэтики. В данном контексте метафора – средство иносказательного уподобления качеств природы богов и вещей мира людей, но это именно метафора, хотя и привлекаются сравнения не линейного мира людей, здесь метафоричность именно в косвенной иносказательности, здесь речь идёт о привлечении ряда отдалённых подобий разных миров: богов и людей. В данном контексте, например, кеннинги скальдической поэзии – суть метафоры.
Текст современного автора, как вещь в себе, сочленяет разнородные множества, сходящиеся в дискурсивные ряды.
В новом формате заложена и обыгрывается сама возможность диалога между сходными мифологемами из различных мифологических структур. И здесь заходит речь о трансметафоре фаэта, исходящего из собственной природы бога, ведущего диалог на равных с богом в себе – трансдискурс. Бог в себе и есть вертикаль и возможность создавать максимальную амплитуду интерактивных сочленений со множеством предшествующих состояний-сообщений. Этот интерактивный дискурс автора со своим альтер-эго – богом, комментирующим ассоциативные аллюзии творца, переходит в новый формат текста. Сложная степень интерактивности превращает первоначальный текст во фрагмент самого себя. Знание и опыт в процессе написания этого изначального текста настолько внутренне, переплавляясь, концентрируются, превращаясь в вещь в себе. Текст как вещь в себе становится непознаваем для читателей, поэтому автор возвращается в текст, в процесс его написания.
Максимальная концентрация на нюансах текста выявляет в сознании их многообразность. Каждая аллюзия превращается в отдельную историю. Эти истории – или сказки внутреннего бога – необходимо рассказать, чтобы выявить для читателей вещь в себе, сделать её познаваемой и узнаваемой.
Формат становится качественно иным – трансдискурсом фаэта.
Сказки внутреннего бога
Такое явление переноса мифа творца – в мир реальный ярко проявилось в творчестве Велимира Хлебникова:
Крымское. Запись сердца. Вольный размер
Здесь мы встречаем пример аллитерации, служащей для создания состояния сфумато, когда «тени сини», «в женщине вы найдёте тень синей?», «Рыбаки не умеют». Явления подобного плана в состоянии видеть и создавать только художник, творец, рыбаки же, наклоняясь, «сети сеют». Сродни творцу ветер. «На бегучие сини ветер сладостно сеет запахом маслины цветок Одиссея». Здесь включается ассоциативный ряд, в нём, наряду с образами реальных людей, появляются мифологические фигуры и предметы. Как в рассеянном состоянии сфумато, постепенно реальный мир размывается, всё больше мифотворческих элементов добавляет абрисами, нечёткими контурами автор-творец:
И начинает казаться, что нет ничего невообразимого,
Что в этот час
Море гуляет среди нас,
Надев голубые невыразимые.
Такова внутренняя специфика проявления мета-метонимии и проникновение элементов фантастического в мир обыденных реалий. Полуденный жар крымского взморья располагает творца к выявлению новых, уже его собственных мифотворческих реалий, перенесённых в долгий крымский день, переходящий в закат:
Всё молчит. Ни о чём не говорят.
Белокурости турок канули в закат.
О, этот ясный закат!
Своими красными красками кат!
И его печальные жертвы –
Я и краски утра мертвыя.
В эти пашни,
Где времена роняли свой сев,
Смотрятся башни,
Назад не присев!
Где было место богов и земных дев виру,
Там в лавочке – продают сыру.
Где шествовал бог – не сделанный, а настоящий,
Там сложены пустые ящики.
И обращаясь к тучам,
И снимая шляпу,
И отставив ногу
Немного,
Лепечу – я с ними не знаком –
Коснеющим, детским, несмелым языком:
«Если моё скромное допущение справедливо,
Что золото, которое вы тянули,
Когда, смеясь, рассказывали о любви,
Есть обычное украшение вашей семьи,
То не верю, чтоб вы мне не сообщили,
Любите ли вы “тянули”,
Птичку “сплю”,
А также в предмете “русский язык”
Прошли ли
Спряжение глагола “люблю”? И сливы?»
Ветер, песни сея,
Улетел в свои края.
Лишь бессмертновею
Я.
Только.
И вот мы видим, как творец, рассказывает свою внутреннюю историю, сказку внутреннего бога – и на место, «где шествовал бог – не сделанный, а настоящий, там сложены пустые ящики», творец заполняет пустоту сюжета собой, ставя точки над i в этой истории бесконечного крымского дня: «бессмертновею Я. Только». Мы видим как запись сердцем крымского дня становится историей бессмертного – и бессмертной историей нового бога. Таковы аллюзии фаэзии в творчестве Велимира Хлебникова.
Фаэт-Крым: карта странствий
Крым – уникальный пример полифонии эндемичных явлений. На протяжении веков и тысячелетий в Крыму складывалось удивительно ёмкое сочетание автономных культур. Эта локальность и закрытость была обусловлена географией проживания различных народов на территории Крыма, их образом жизни: оседлым или кочевым, родом занятий, особенностями уклада жизни, своеобразием мировосприятия, философии, религии.
На заре расцвета Крыма задолго до начала нашей эры – 2500-3000 лет назад возникшие по всему побережью греческие города-полисы были закрытым средоточием греческой культуры, хотя торговый обмен различными предметами, в том числе и предметами культов, с народностями, населявшими горный и степной Крым, постепенно вели к преодолению закрытых автономностей. В средневековом Крыму уже появляется такое явление, как город-полифонист. Так средневековый Гезлев западного Крыма, будучи главным морским портом, соединяющим морскими торговыми путями города Чёрного и Средиземного морей, был уникален и по своей внутренней структуре. Гезлев состоял из эндемичных кварталов: еврейского со своим культовым зданием – синагогой, караимского с храмом кенасы, цыганского квартала, татарских районов с мечетями и текие. Обособленно в любом приморском городке в Крыму жили греки, немцы и множество других народностей. Так постепенно складывался уникальный по своей структуре образ Крыма: образ дробящихся автономий – от племён и народностей, занимающих определённое географическое пространство на территории Крыма, – до закрытых этнических групп, заселивших кварталы городов. Эти дробящиеся автономии в пределах города сочленялись в единое полифоническое многоголосие. Единым полифоническим организмом становился сам Крым, остров городов и районов. И уже масштабнее, в зависимости от ландшафта, запад, центр, север, юг и восток Крыма – звучали особенными полифоническими композициями.
Эта преамбула – иллюстрация идеи фаэзии, её среза уникальных многоголосных созвучий, особому поэтическому звучанию, особой полифонии строф и стихотворений крымских фаэтов.
Крым – уникальный источник: тысячелетняя древность – смесь и взвесь голосов и даров.
Крым как путь для творческого духа, души, ищущей своих истоков, слышащей голоса древних, отвечающей им изначальными ритмами, звуками, творящими свои времена и пространства, созвучными мирам древних.
Фаэт, как греческий аэд, как суфийский ашик, выразитель памяти древних, населявших тот или иной центр полифонического звучания в Крыму.
Карта пути странствующей и ищущей души: от рассвета, от озарения образами, навеянными востоком, от греческого города-полиса Керкинитиды, средневекового Гезлева западного Крыма в путь, в поисках сокровенных открытий.
