Моему сыну Рафаэлю
Упомянуть великого аргентинца Хорхе Луиса Борхеса или процитировать его считается признаком высокой культуры в любом обществе.
Что касается меня, то Борхес уже давно мой любимый автор. А ведь до 1983 года я даже не слышал этого имени, но хорошо помню, как на книжном разломе в Тель-Авиве мне попался сборник рассказов аргентинских писателей. Один из них — «Сад разветвляющихся тропок» Хорхе Луиса Борхеса — поразил меня своей несомненной гениальностью. С тех пор Борхес вошел в мою жизнь.
Рассказ лапидарен, живописен и своеобразен, как, впрочем, и все вещи Борхеса. В начале автор отмечает, что историк Лиддел Гарт ошибся, разъясняя в своей книге «История Первой мировой войны» причины задержки наступления британских войск в Сен-Монтобане 24 июля 1916. В качестве доказательства, приводится письмо некоего Ю Цуна, которое, собственно, и является рассказом. Ю Цун, резидент немецкой разведки, пишет о своей попытке передать в Германию название места, где сконцентрированы позиции британской артиллерии. По телефонному справочнику он находит имя нужного человека, ученого — синолога Стивена Альбера. По дороге к нему Ю Цун вспоминает своего прадеда Цюй Пэна, который хотел написать роман превосходящий сложностью замысла классический китайский эпос «Сон в красном тереме», и создать такой лабиринт, из которого никто не смог бы выбраться. Однако роман оказался бессмыслицей, а лабиринта так и не нашли. Но когда Ю Цун встретился с Альбером, то узнал, что его предок все-таки написал роман, в котором сад и лабиринт одно и то же. Этот сад–лабиринт называется «Сад расходящихся тропок». В нем сплетаются, ветвятся и расходятся реальные пути жизни. После того, как Альбер показал своему гостю роман–лабиринт, Ю Цун его убивает. В этот момент убийцу арестовывает британская разведка. На следующий день газеты сообщают о загадочном убийстве Стивена Альбера, и о том, что немецкая авиация бомбит город Альбер, где расположена британская артиллерия.
Сад-лабиринт Цюй Пэна это, по сути, глубинный метафорический пласт — загадка, в которой зашифровано время.
«Во все века, и во всех великих стилях сады были идеальным образом природы, вселенной. Упорядоченная же природа — это прежде всего природа, которая может быть прочтена как Библия, книга, библиотека».
Именно таков смысл сада-лабиринта, задуманного китайским мудрецом, и разгаданного английским синологом. Сад-лабиринт имеет множество значений. Одно из них это изменчивая, капризная, непредсказуемая судьба. Его тропинки, сходясь и расходясь, ведут человека или к новой жизни, или к случайной смерти.
Герой использует не одну, а все открывающиеся перед ним возможности. В одной главе романа он погибает. В другой опять возникает. В конце рассказа Альбер разъясняет Ю Цуну, что в каком-то из неисчислимых вариантов будущего — он его враг, а в каком-то — друг. Выпал тот вариант, где он и то, и другое. Реальность становится похожей на игру в кости. Альбер раскрыл Ю Цуну сущность великого творения его предка, но Ю Цун вынужден убить его, чтобы выполнить задание
В рассказе нет единого времени, а есть бесчисленные временные комбинации. Борхес допускает возможность переплетения, перекрещивания временных линий, и таким образом мир предстает огромным лабиринтом без конца и без начала. Рассказ «Сад расходящихся тропок» можно считать ключевым для творчества Борхеса.
Следует отметить одну важную вещь: Борхес был и остался поэтом–ультраистом. Это литературное направление, распространенное в двадцатые годы в латиноамериканской и испанской поэтических школах провозгласило метафору основной целью поэзии. Ультраисты считали метафору не только краеугольным камнем всего поэтического процесса, но даже видели в ней самодовлеющую поэтическую ценность. Борхес никогда не отрекался от ультраистских экспериментов своей юности. Истинным поэтом оставался он и в своих прозаических вещах. Для «тотального поэтического эффекта» своих прозаических произведений, которого он добивался, подходила лишь малая форма, объемом в две-три странички.
Писатель был убежден, что чем лаконичнее вещь, тем она совершенней. Магическому лаконизму Борхес научился, как ни странно, у Данте, автора «Божественной комедии», величайшего поэтического шедевра всех времен. Об этом нам поведал сам писатель в книге «Семь вечеров». Борхес отмечает, что Данте нужно лишь мгновение, чтобы познакомить читателя со своим героем, которых у него великое множество. Персонаж оживает у Данте в одном слове, в одном действии. Его неповторимая, полная счастливых и трагических событий жизнь укладывается в несколько терцин. Главное же в том, что самый важный эпизод судьбы героя доложен быть представлен, как итог всей его жизни. Это открытие великого флорентийца Борхес использовал, создавая свои прозаические миниатюры.
Появлению Борхеса–прозаика сопутствовал трагический инцидент. В 1938 году, поднимаясь вверх по темной лестнице, уже тогда плохо видевший Борхес, разбил голову, ударившись об угол раскрытого окна и чуть было не умер от сепсиса. Проведенные в лихорадочном бреду три недели завершились сложной операцией. У Борхеса даже возникло опасение, что им вообще утрачена способность писать, и он решил проверить свои возможности в новом для него жанре рассказа. Правда, прозу, наряду со стихами, он писал и до этого трагического случая, но его первый прозаический сборник «История вечности», вышедший в 1936 году, купили всего 37 человек. Борхес даже хотел обойти их всех, чтобы поблагодарить. До всемирной славы было еще очень далеко.
Стихи Борхес писал всю жизнь, однако со временем прекратил их публиковать, хотя у знатоков и любителей поэзии они пользовались успехом. Борхес считал, что поэзия — очень ограниченная сфера деятельности. Аргентина — страна прозы. Поэзия там не особенно в чести. Не то, что Россия, где любители поэзии заполняли стадионы. В Аргентине стихи это что-то личное, интимное, рассчитанное на узкий круг читателей. Борхес, наряду с эссе и рассказами неповторимого борхесовского колорита, продолжал писать стихи до конца жизни, но — в стол. Поэзия сливалась в его творчестве с прозой, как линия горизонта с землей.
Я, кстати, его поэзию плохо воспринимаю, — возможно, из-за недоброкачественных переводов. Нравятся мне лишь его ранние стихи, написанные верлибром. Именно они запечатлели грустную красоту Буэнос-Айреса, неповторимую прелесть его древних переулков и старинных двориков с инкрустированными решетками и каменными колодцами, в которых устоялась зеленная вода.
Борхес не написал ни одного романа, зато виртуозно умел создавать мифы, превращавшиеся под его пером в реалии. Этот метод позволяет «малым» формам превзойти «большие». К тому же он мастерски использовал мистификации, создавая эссе, которые на самом деле были новеллами, и новеллы, обладавшие всеми атрибутами эссе. Особое место в творчестве Борхеса занимают цитаты. В его произведениях цитата не только проверяет текст на прочность, но и ставит его под сомнение. Он цитировал, чтобы не писать, и писал, чтобы не цитировать. Изумительное мастерство позволяло ему с легкостью выходить за рамки своего времени и своей культуры. Он был интеллектуальным Дон-Кихотом, странствующим по разным временам и эпохам. С особой остротой чувствовал Борхес время, и считал, что каждый миг необыкновенно важен, ибо фиксирует переход из прошлого в будущее.
В произведениях Борхеса главными предметами изображения являются не конкретные события, а само искусство, не поэтический мир, а сама поэзия. Его мир это гениальная квинтэссенция всегда новых и таинственных сочетаний, которые, слитые воедино, создают новые реалии в необъятном саду духовной жизни. Его феноменальные эрудиция и дар восприятия позволяли ему, слепому, видеть то, что скрыто от куцых взоров зрячих. Внутренние силы его души стремились к универсальности. Борхес видел мир как художник, воспринимал, как поэт, препарировал, как аналитик, анализировал, как историк. Этот светлый, ясный, вдумчивый дух, не подверженный страстям и влияниям, впитывал самое важное из того, что было близко его душе, но также из того, что, казалось бы, чуждо ему. Да, Борхес много брал из книг и священных текстов, но в горниле его духа все заимствованное преображалось, и приобретало образность и краски, свойственные лишь Борхесу.
Он не только создавал мифы. Он сам был живым мифом. Великий слепой мудрец, получивший от Ариадны нить, позволяющую этому Гомеру свободно ориентироваться в книжном лабиринте огромной Национальной библиотеки, которой он заведовал. Именно Борхес — прототип образа слепого монастырского библиотекаря Хорхе из Бургоса, в знаменитом романе Умберто Эко «Имя розы». Правда, Эко лишь пожимал плечами. Мол, ничего такого он не имел в виду. Просто для сюжета ему нужен был слепой хранитель библиотеки, «а слепой плюс библиотека — это Борхес».
Особого внимания заслуживает двойственность творчества Борхеса. С одной стороны универсальное художественное сознание писателя, утонченный интеллектуализм, культурологические фантазии. С другой — апология действия, бесстрашия, безрассудной отваги. У Борхеса эти два начала не антагонистичны, а дополняют друг друга, ибо рассказы и эссе писателя объединяет стремление к познанию души человека, его воображения и воли, способности мыслить и потребности действовать. Наиболее ярко эта нераздельная двойственность выражена в двух программных рассказах: «Юг» и «Тайное чудо», где Борхес использовал одну и ту же литературную реминисценцию. Речь идет об идее представить, как реальность, галлюцинацию перед смертью.
В рассказе «Юг» некто Дальман, обычный интеллигент, библиотекарь, как сам Борхес, часто вспоминающий семейные предания о битвах прошлого века, коротающий время в затхлом кабинете, в жизни которого нет ничего, кроме обыденности, после тяжелой болезни едет отдыхать в пампу. На самом же деле, он, похоже, никуда не едет, а лишь грезит на операционном столе о поездке. Не то наяву, не то во сне, Дальман оказывается втянут в конфликт с буйными гаучо. Один из них бросает ему нож. Дальман может уклониться от схватки, но он подымает нож, твердо зная, что его убьют. И радостно идет на смерть, потому что гибель под открытым небом, в честном бою, с сохранением своей мужской гордости, будет для него «освобождением, счастьем и праздником».
В рассказе «Тайное чудо» ситуация иная. В захваченной нацистами Праге Гестапо арестовывает писателя Яромира Хладика, автора неоконченной драмы «Враги». Как еврея и либерала его приговаривают к расстрелу. За ночь до привидения приговора в исполнение, в кромешной тьме камеры, Хладик обратился к Богу:
«Если я не одна из Твоих ошибок и повторений, если я существую на самом деле, то существую лишь, как автор «Врагов». Чтобы окончить драму, которая будет оправданием мне и Тебе, прошу еще год. Ты, что владеешь временем и вечностью, дай мне этот год!»
Под утро той, последней в его жизни ночи, Хладик заснул, и ему приснилось, что он блуждает в коридорах библиотеки Клементинума.
«Библиотекарь в черных очках спросил его: «Что вы ищите?» — «Бога», — ответил Хладик. Библиотекарь сказал: «Бог находится в одной из букв, одной из страниц, одной из четырехсот тысяч книг библиотеки. Мои отцы и отцы моих отцов искали эту книгу; и я сам ослеп в поисках ее». Он снял очки, и Хладик увидел мертвые глаза. Какой-то читатель вошел, чтобы вернуть атлас. «Этот атлас бесполезен», — сказал он и отдал книгу Хладику. Тот раскрыл наугад, и увидел карту Индии. И, с неожиданной уверенностью, чувствуя, что земля уходит из-под ног, коснулся одной из маленьких букв. Раздался голос «Время для твоей работы дано». Здесь Хладик проснулся».
Когда его поставили к стенке — время остановилось. Солдаты замерли с пальцами на курках. Даже тень пчелы застыла в воздухе. Хладик получил возможность ровно год дописывать свою пьесу. Когда же он закончил работу — грянул залп. В реальном времени этот год длился одно мгновение.
То, что произошло с Дальманом, умирающим на операционном столе, и с Хладиком, ожидающим расстрела, не вызвано физическими страданиями. Их видения воплотили всего лишь тайную мечту героев, их выбор, осуществить который в реальной жизни им было не дано. Один — Хуан Дальман, выбирает мужественный поступок, отважное действие. Другой, Яромир Хладик, — творчество, фантазию, искусство.
Свою работу «Пьер Менар, автор «Дон Кихота», сам Борхес расценивал, как нечто среднее между эссе и рассказом. Однако мир Борхеса запечатлен в этом сочинении во всем блеске. Вымышленный персонаж Пьер Монар, художественно изображенный как реальная личность, пытается сочинить «Дон Кихота». Не второго «Дон Кихота», а именно «Дон Кихота». Разумеется, он не имел в виду механическое переписывание романа. Это никому не нужно. Его дерзкий замысел заключался в том, чтобы сочинить несколько страниц, которые слово в слово, строка к строке совпадали бы с текстом Сервантеса. Нет, он не намеревался стать вторым Сервантесом. Суть была в том, чтобы остаться Пьером Монаром и, все же, написать «Дон Кихота» И у Монара это получилось. Его текст и текст Сервантеса совпали полностью, но смысл, который выразили оба текста, оказался совершенно разным. Вокруг этого парадокса и построено все повествование.
Для Борхеса это была игра ума, и не более того, но именно из этого текста, сочиненного в подвале библиотеки в 1938 году, возникло впоследствии целое литературное направление.
В постмодернистском понимании этот рассказ доказывает, что новые тексты в принципе невозможны, поскольку все уже давно написано. Книг такое великое множество, что сочинять новые — бессмысленно. К тому же «Дон Кихот» реальнее Пьера Монара, которого вообще не существует. Это значит, что литература реальнее самого писателя. Поэтому не писатель пишет книги, а уже готовые книги из Универсальной библиотеки Клементинума подыскивают себе автора.
Представляя читателю нечто фантастическое, и странное, Борхес обычно предлагает на выбор сразу несколько толкований. («Сон Колдриджа, «Задача», «Лоторея в Вавилоне»), среди которых есть как рациональные, так и иррациональные. Приводит Борхес также мистические толкования текста, поскольку они эффектны и удивительно красивы.
В прозе Борхеса фантазия и реальность отражаются друг в друге, как в зеркалах, и незаметно сливаются, как ходы в лабиринте. Этот мастер — больше чем писатель. Он сам и есть литература. Его мир, неповторимо разнообразный, с гипнотизирующей стилистикой, учит не только понимать тексты, но еще и мыслить.
***
Хорхе Франсиско Исидоро Луис Борхес Асеведо — таково подлинное имя великого аргентинца, которым он никогда не пользовался в силу своего пристрастия к краткости, родился 24 августа 1899 года в Буэнос–Айресе, на родине знойного танго.
Его отец — адвокат и профессор психологии, мечтавший о литературной славе, имел испанские и ирландские корни. По линии матери — Леоноры Асеведо Суарес — он связан со знатным английским родом Хэзлем из графства Стаффордшир. Отец страдал тяжелой глазной болезнью, и сын надеялся, что хорошее зрение, как и голубой цвет глаз, он унаследовал от матери. Эта надежда, увы, не оправдалась.
Мать Хорхе Луиса происходила из семьи португальских маранов. Сам Борхес утверждал, что в нем течет баскская, андалузская, английская, еврейская, португальская и норманнская кровь. Смесь, что и говорить, взрывоопасная. В семье разговаривали на двух языках: испанском и английском. Читать и писать по-английски Джорджи, — так его называли домашние, — научился раньше, чем по-испански, — уже в четыре года, благодаря бабушке Фанни Хэзлем и английской гувернантке. Отец его собрал великолепную англоязычную библиотеку, где Джорджи провел большую часть детства. «Мне кажется, что я так из нее и не вышел», — писал он впоследствии. В девять лет Хорхе Луис перевел на испанский сказку Оскара Уайльда «Счастливый принц», причем перевод был настолько хорош, что его опубликовали в ведущей столичной газете «El Pais».
Сам Борхес так описал свое вступление в литературу:
«С самого раннего детства, когда отца поразила слепота, в семье молча подразумевалось, что мне предстоит осуществить в литературе то, чего не сумел он».
Находясь на смертном одре, отец попросил сына, тогда уже известного писателя, отредактировать и завершить его неоконченный роман. Борхес обещал, но сделать этого не смог. Ведь самая большая из написанных им вещей рассказ «Конгресс» состоял всего из четырнадцати странниц.
Кто-то сказал, что детство поэта бывает или очень счастливым, или очень несчастным. Борхес не раз отмечал, что он был счастлив в родительском доме с ухоженным садом и книгами отца и предков. Семья Борхесов собирала книги из поколения в поколение.
Решив стать писателем, Борхес долго не знал, какому языку отдать предпочтение. Многие фразы в своих рассказах он сначала писал по-английски, и уже потом переводил их на испанский. Решающим фактором стало то, что он видел испанские сны, а литература, по его убеждению, «управляется сновидениями».
Своего любимого «Дон Кихота» Борхес впервые прочел на английском. Позднее, когда он ознакомился с творением Сервантеса в подлиннике, то был разочарован. Перевод показался ему лучше оригинала.
В детстве Джорджи обожал бывать в зоопарке. Мальчик надолго замирал у клетки с тиграми. Его гипнотизировали их черно-желтые полосы. В старости слепой писатель мог различать только эти два цвета: черный и желтый.
В 1923 году отец дал сыну 300 песо на издание первой книги. Издателю удалось продать всего лишь двадцать семь экземпляров. Мать поэта восприняла эту новость с огромным воодушевлением: «Двадцать семь экземпляров! Джорджи, ты становишься знаменитым!»
В 1914 году семья Борхесов отправляется в Швейцарию, где Хорхе Луис сочиняет свои первые стихи и и получает образование, в основном, экстерном. Война надолго задержала семейство в Европе, и в Буэнос-Айрес Борхесы возвратились лишь в 1921 году. Вскоре Хорхе Луис выпускает две книги стихов и два сборника эссе, но они не приносят ему ни денег, ни славы. Все же, один из критиков отметил, что этот автор блещет эрудицией, знанием философии и мастерски владеет словом. К тому же Борхес был полиглотом. Кроме испанского и английского, он прекрасно знал латынь, французский, итальянский, португальский и немецкий.
1930 год стал для писателя очень тяжелым. Он похоронил бабушку и отца. Теперь обеспечение семьи легло на его плечи, и он поступил сотрудником в столичную библиотеку имени Мигеля Кане, где проводил много времени в подвале книгохранилища, сочиняя свои тексты. С коллегами по работе, молодыми ребятами, интересовавшимися, в основном, футболом и женщинами, у него не было ничего общего. Впрочем, они добродушно относились к подслеповатому чудаку. Борхес и писатель были для них вещами несовместимыми. Однажды один из библиотекарей обнаружил в каком-то литературном журнале рассказ некоего Хорхе Луиса Борхеса. Его удивило полное совпадение имени, фамилии и года рождения автора с биографическими данными неприметного полуслепого человека, с которым он работал.
— Это ведь не ты, Хорхе, — спросил удивленно.
— Ну, разумеется, не я, — ответил Борхес.
— Я так и думал, — сказал коллега, и поспешил на футбольный матч.
Впоследствии годы своей работы в библиотеке (1937–1946) Борхес назвал «9 глубоко несчастных лет», хотя именно в это время появились его первые шедевры.
Как ни странно, этот человек-текст, всю жизнь занимавшийся необъятным миром литературы, был не чужд политике. Он был одним из самых непримиримых противников диктатуры Хуана Перона, и открыто презирал его знаменитую супругу — Эвиту, актрису второразрядных кабаре, возведенную диктатором в ранг «духовной матери нации».
После прихода к власти Хуана Перона в 1948 году, Борхес был уволен из библиотеки, поскольку новому режиму не нравились его политические взгляды. Таким образом, Борхес оказался безработным, и в этом статусе прожил до 1955 года, когда диктатура Перона была свергнута.
Тем не менее, Борхес был в хороших отношениях с диктатором Чили генералом Аугусто Пиночетом, которого считал истинным джентльменом, и уважал, как энергичного противника коммунистической идеологии. Он без колебаний принял степень почетного доктора чилийского университета в 1976 году, был принят в Лиме Пиночетом, вручившим ему Орден Большого Креста, и пожал протянутую руку диктатора. Увы, это рукопожатие лишило Борхеса шансов на Нобелевскую премию. Всё готовы были либеральные шведские академики простить замечательному писателю, но только не злополучное рукопожатие. Борхес утверждал впоследствии, что он ничего не знал о кровавых расправах Пиночета с левой оппозицией. Не исключено. Ведь слепой писатель не читал газет, и у него не было ни радио, ни телевизора. Пиночет импонировал Борхесу прежде всего потому, что был противником Перона.
Впрочем, читателю все равно, каких политических взглядов придерживался Борхес, сколько у него было женщин, и на каком языке он писал и говорил. С первых же странниц его книг испытываешь состояние какого-то гибельного восторга, как от скольжения в пропасть. Ощущение нереальности вызывает головокружение и желание продвигаться вперед на ощупь, как по неосвещенным ступенькам. В двадцатом веке я знаю лишь одного писателя, которого можно сравнить с Борхесом. Это Кафка.
Что же касается личной жизни Борхеса, то она во многом остается загадкой. Всю жизнь его окружали женщины: подруги, секретарши, приятельницы, поклонницы. Он был влюбчив, подруг у него было гораздо больше, чем друзей. Биографы насчитали у Борхеса свыше двадцати серьезных любовных увлечений.
Одна из его избранниц 23-летняя красавица Эстель Канто, с которой у него начался роман в 1944 году, была девушкой не только красивой, но и всесторонне образованной, писала стихи. Ей Борхес посвятил один из лучших своих рассказов «Алеф». Борхес влюбился, как говорят гаучо, «по рукоять кинжала», и сделал своей избраннице официальное предложение. Эстель не ответила отказом, но предложила ему некоторое время пожить гражданским браком. Это было разумно, потому что в католической Аргентине запрещены разводы. Но Борхес пришел от этого предложения в ужас, в результате чего в 1952 Эстель его оставила, а он попал в кабинет психоаналитика.
Следует упомянуть, что в Женеве, когда Хорхе Луису было 19 лет, отец, озаботившись сексуальным воспитанием сына, послал его к проституткам, услугами которых по всей вероятности, пользовался сам. Парень так переволновался, что у него ничего не вышло, но вот рубец от этого эпизода остался на всю жизнь. Возможно, сказалось также пуританское воспитание и холодная английская кровь. Во всяком случае, судя по его произведениям, женщины не играли важной роли в его жизни. Главной и самой любимой из них была его мать Донья Элеонора, с которой он жил до самой ее смерти в 1975 году. В последние годы ее жизни их принимали за брата и сестру. Старость стирает различия.
После смерти матери ее место заняла Мария Кодама. Еще девушкой во время учебы в университете, она восторженно слушала лекции Борхеса, потом была его секретарем. Мария Кодама, которая была почти на сорок лет младше писателя, стала его глазами, писала под его диктовку письма, читала ему книги, вела хозяйство. С этой женщиной в жизни Борхеса появились серьезные и глубокие отношения. С Марией писатель узнал, по-видимому, впервые, что такое настоящее счастье.
Мировая слава пришла к Борхесу поздно, в 60-е годы, когда его стали переводить на иностранные языки. К концу жизни он был увешан наградами, как рождественская елка игрушками. Ему присудили целый ряд международных премий. Он удостоился высших орденов Италии, Франции, Перу, Чили, Исландии, ФРГ, в том числе Ордена британской империи и Ордена почетного легиона. Кроме того, его избирают почетным доктором ведущие университеты мира.
Но вся эта мишура была дарована ему слишком поздно. Что ему в ней, если к 55 годам он совсем ослеп.
Упреком и слезой не опорочу
Тот высший смысл и тот сарказм глубокий,
С каким неподражаемые боги
Доверили мне книги вместе с ночью.
(Х.Л. Борхес)
И что ему все награды, если самой главной он так и не получил. Никому не показывая своего разочарования, он последние двадцать лет жизни с замиранием сердца встречал в октябре известие, о том что ему опять не присудили Нобелевскую премию. Но, как и Набоков, он делал все, чтобы выглядеть опытным игроком, которого не волнует проигрыш.
Когда в конце 1985 года у Борхеса обнаружили рак печени, он решил умереть в Женеве, — городе, где прошла его юность.
14 июня 1986 года писатель скончался на руках Марии Кодамы и удостоился вечного упокоения на древнем женевском кладбище Королей.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer1-fromer/
