Предисловие
Александр Ласкин
Недавно я рассказывал писателю Валерию Попову о том, что занимаюсь дневниками отца. Сперва его заинтересовало все, что связано с Василием Аксеновым. Потом он спросил:
— А про вызывание духов будет?
Да, Валерий Георгиевич, обязательно. Вот сейчас мы об этом поговорим. И про вращающиеся тарелочки, и про разговоры с мертвыми. Ну и прочие невероятности. Такие сюжеты вроде неуместны в серьезном контексте, но тут ничего поделаешь. Если отца повело в эту сторону, то я должен за ним следовать.
Написанный им в девяностые годы «Роман со странностями»[1]представляет собой этакий «мичуринский гибрид». Он соединил эксклюзивное и тиражированное — то, о чем знали лишь самые продвинутые искусствоведы, и то, чем были переполнены тогдашние газеты и телепередачи.
Что общего между художниками русского авангарда Верой Ермолаевой[2] и Львом Гальпериным[3] — и осмеянными еще в «Плодах просвещения» спиритическими сеансами? Не слишком ли это много для одного текста? Конструкция романа накренилась от такой нагрузки, но все-таки выдержала.
О духах еще пойдет речь, а пока следует сказать, что это была вторая попытка написать книгу вроде как по следам событий. В главных своих чертах роман осуществлялся в жизни, а потом на бумаге. Именно так был написан «Вечности заложник»[4].
Обычно автор собирает материал, а, когда картина проясняется, берется за сочинительство. А что если сделать наоборот? Это будет произведение не только о двух художниках, но о том, как распутываются узлы — и приходит разгадка.
Представьте обычный день литератора. Все как у всех — надо поговорить по телефону, выполнить поручения жены, сходить на выставку… При этом ему постоянно мерещится книга. Она пока не написана, но уже есть. Едва ли не любое событие как-то с ней соотносится.
Итак, не только работа отца, но само его существование подчинилось замыслу. Вернее, что считать курицей, а что — яйцом? Все складывалось настолько логично, что казалось дело за малым. Если записать все, что происходило на самом деле, это и будет роман.
По воспитанию и образованию отец был материалистом. При этом ситуация складывалась так, что уж какой тут материализм! Хочешь — не хочешь, а поверишь в то, что жизнь и творчество существуют вместе. Как некое «жизнетворчество». Это слово принадлежит эпохе Серебряного века, но и в Петербурге девяностых оно оказалось актуальным.
Лев Гальперин
Сами посудите. Обычно книги существуют независимо друг от друга, но на этот раз вышло иначе. Выяснилось, что герой «Романа со странностями» Лев Гальперин дружил с Василием Калужниным из «Вечности заложника». Более того, именно Гальперин сохранил его работы. Так герои разных произведений протягивали друг другу руки и вовремя приходили на помощь.
Дальше — больше. Впрочем, об этом надо сказать подробнее. Сначала упомянем, что историческое повествование невозможно без лакун. Любой автор мучается тем, что видит картину выборочно и всячески старается связать концы с концами.
Хотя отец уже многое успел, — даже получил доступ в архив ФСБ, — но вопросы оставались. Проще всего было бы их обойти и сосредоточиться на том, что известно. Именно это советовал Д.А. Гранин[5], когда он писал книгу о Калужнине: «… пусть будут пустоты. Там, где не знаете, пусть останется без домысла. Появится для читателя особый интерес — додумать самому»[6].
Скорее всего, он бы так и сделал, если бы не возник удивительный вариант. Почти незнакомая школьная учительница рассказала о своем увлечении спиритизмом. Это случилось настолько вовремя, что ее звонок показался спасительным. Ощущение было такое, что к нему обращается кто-то более значимый, чем медиум: ах, вы не знаете ответов? Так вам помогут участники событий.
Как бы ему хотелось знать больше! Возможно, это знание подтвердило бы его догадки. Например, по взгляду Ермолаевой на портрете работы Гальперина отец понял, что тут было нечто большее, чем дружба. Теперь с помощью медиумов он мог напрямую спросить героев и все прояснить.
Это был не сон романиста (думаю, всякий романист видит такие сны), а реальность. Или (снова вспомним о жизнетворчестве!) нечто среднее между явью и сном. Квартира не отличалась ничем особенным, а беседа выходила странная. Учительница разговаривала не обычным своим голосом, а голосом того, кто в нее вселился.
В романе отец рассказал, как вышел после первого сеанса и понял, что не знает куда идти. Голова шла кругом. Случилось невероятное — он общался со своими героями! Для любого автора (а, тем более, автора исторического) это было бы шоком.
Что доступно человеку, занимающемуся историей? Чаще всего документы, написанные рукой персонажей. Реже принадлежащие ему вещи. На сей раз речь шла не об опосредованном знании, а о прямом контакте с первоисточником.
Конечно, все могло быть иначе — почему бы духам не предложить собственные варианты? По праву участников они могли изменить ход действия. Нет, по большей части герои в спор не вступали, а одобряли и подтверждали.
Не возникло ли у отца подозрения, что тут что-то не так? Если даже появлялись такие мысли, то роман требовал определенности. Всякая двусмысленность могла превратить «линию спиритов» в «прием» и «игру ума».
Желание поверить оказалось настолько сильным, что он не заметил нестыковок. Странно, что Пушкин знает о его выступлении в Пушкинском доме и даже вошел в тонкости[7]. Наверное, отец оправдывал это тем, что духи обладают качеством всеприсутствия. Тогда почему поэт не обратил внимания на второго медиума — «в миру» посредственную поэтессу? Вот бы ему сказать в ответ на ее приглашение: все же, барышня, рифма должна быть точной! Если хоть раз проявить легкомыслие, то все прочее будет насмарку!
Отчего об одном говорится, а о другом — молчок? Например, Ермолаева сказала, что ее расстреляли, но от подробностей уклонилась. Так мы не узнали — был ли это тюремный двор или яма и глухой лес? Неизвестно и то, что произнес солдат, прежде чем нажать на курок. Впрочем, скорее всего их было несколько. Наверное, они не только занимались работой, но переговаривались. Возможно, вспоминали что-то веселое, то есть были убийцами и почти что людьми.
Вера Ермолаева
А ведь искусство Ермолаевой отмечено не только обобщениями, но любовью к деталям. Часто у героев ее портретов нет лица, но взгляд есть. Об этом свидетельствует почти незаметное движение головы… Или возьмем оформленную ею детскую книгу, где на одном листе разместилось больше тридцати псов. Ни один из них не похож на другого — у каждого своя порода и нрав.
Словом, у Ермолаевой, как у любого большого художника, был глаз-алмаз. Возможно ли, чтобы она пропустила минуту своей гибели? Это, как выразился бы Мандельштам, «последнее, заключительное звено»[8]. Уж если обнаружить себя при помощи медиумов, то для того чтобы об этом поведать.
Отец не только старался убедить себя, но вербовал сторонников. Так он был воспитан — с детства нас приучали к тому, что верить проще не в одиночку, а в коллективе.
Однажды по этому поводу был собран синклит в составе И. Фонякова[9], С. Ботвинника[10] и Д. Гранина. Несколько часов — под вкусную еду и разные напитки — они слушали протоколы сеансов.
Не помню, как реагировали Ботвинник и Фоняков. Что касается Гранина, то он почти все время молчал и улыбался своей фирменной улыбкой, очень похожей на ухмылку. Трудно было понять, означает она «в этом что-то есть» или «в этом нет ничего».
Правда, не то в одобрение, не то просто так, Гранин рассказал о своей встрече с Вангой. Когда он появился на пороге ее дома, то первое, что она произнесла, было: «Вашу мать зовут Анной» и он ответил: «Да».
То, что отец увидел в этих сеансах спасение романа, объясняет многое, но не все. Надо помнить и об атмосфере девяностых годов. Как грибы после дождя появлялись первые бизнесмены и первые игроки на политическом поле. Среди них хватало самозванцев: только поверишь, что это настоящее, а потом видишь, что тебя надули (запись от 14.5.93).
Есть еще одно, о чем сказал Морис Дрюон[11], с которым отцу довелось встретиться (запись от 15.06.93). Французский писатель диагностировал шизофрению. Ветви власти не слышали друг друга, а разные точки зрения присутствовали на равных. Случалось, один человек мог быть энтузиастом перемен — и сторонником прежних порядков.
Какой выход? Часто его находили в том, чтобы не упростить, а усложнить. Везде мерещились вторые и третьи смыслы. На помощь приходили уже знакомые медиумы, индийская философия и книги о жизни после смерти (запись от 15.04.94).
В этом смысле надо прокомментировать имя сочувственно упомянутого академика В.П. Казначеева[12]. Его теории тоже говорили о чем-то большем – большем, чем электромагнитные поля или физическое тело. Где-то там, за границами установленных наукой возможностей, человека ожидает бессмертие.
Эти идеи отлично вписывались в ту картину мира, населенного медиумами и духами, в которую старался поверить отец.
Если с точки зрения биологии и физики теории Казначеева не выдерживали критики, то с точки зрения истории они безусловно важны. Видно, было что-то в этом времени, что способствовало появлению самых фантастических концепций.
Вспомнив о Форде[13], индусе Йогананды[14] и упомянутом Казначееве, отец пересказывает разговор о кошках, удивляющий глубиной и отсылками к древней истории. Уж не увлеклись ли его участники туманными идеями? По крайней мере, в этом контексте это выглядит так.
Все же сомнение промелькнуло. По роду обязанностей и месту учебы отцу приходилось бывать в анатомичке, а потому он никак не мог принять слов Форда о сексе — «пусть не совсем земном, но каком-то, что уже дико» (запись от 15.04.94).
Впрочем, он уже пишет книгу. А это, как уже сказано, значит, что колебания должны быть оставлены. В противном случае повествование не будет доведено до конца.
Вместе с историей с экстрасенсами наметился еще один «ход» к главным героям. Выяснилось, что школьный приятель отца — сын художника Гальперина. Причем человеком он оказался активным. Только один начинал поиски, как рядом обнаруживался другой.
Поначалу это не мешало симпатии. Все-таки столько общего! Впрочем, вопросы накапливались, а ответов больше не становилось.
Почему одноклассник взял фамилию матери? Отчего никогда прежде он об этом не заговаривал, а сейчас стал подвижником? Граница была перейдена тогда, когда сын Гальперина попросил написать расписку. Требовалось подтвердить, что если что-то будет найдено, то приоритет остается за ним.
Разумеется, это было очень обидно. Тем более, что к этому времени отцу уже многое удалось. Школьный товарищ только шел по следу, а главным «старателем» был он!
Вновь повторю: работа над романом началась. Если в жизни из любой ситуации есть сто выходов, то тут требовалась определенность. Вообразите, что, поддавшись воспоминаниям, он прощает одноклассника? Чтобы он делал потом?
Нет, все же зря люди Серебряного века говорили о «жизнетворчестве». Одно не всегда равно другому. С тех пор как эта история вошла в сюжет, она развивалась так как предписано действием. Петелька-крючок-петелька. Это в реальности каждый существует сам по себе, а в книге все связаны между собой.
Отец воспринял произошедшее как «обмен» (записи от 20.04.93, 14.5.93). На эту тему Юрий Трифонов написал повесть, где рассказал о том, как выгода оказалась сильнее сыновнего чувства. Так же и тут: для того, чтобы ощутить себя Гальпериным, потребовались самые несложные задачи и цели[**].
Опять окинем взором роман. Что в нем главное? Экстрасенсы? Наверное, без них все было бы иначе. Одноклассник с его притязаниями и претензиями? Конечно, его участие добавило остроты. Память о страшном конце русского авангарда? Это, пожалуй, горячее. Если стоило ворошить прошлое, то для того, чтобы его приблизить.
Речь не о прямых отношениях, напоминающих телефонную связь, которую установили медиумы. Важней оказалось нечто эфемерное и почти не поддающееся пересказу. Возникшее чуть ли не из воздуха. Вот так как это случилось сейчас — когда из дневника выпал листок, от него сразу потянулась ниточка.
Почему прежде я не обращал внимания на эту страничку? Наверное, она была еще не нужна, а теперь пришло ее время.
Давайте повертим его в руках. С одной стороны — записи, а с другой — нарисован человек в шляпе и пальто. Трудно сказать, кто это, но время узнается. Теперь так не одеваются, а в шестидесятые годы это был самый писк.
Что-то в таком духе носил и мой отец. Это потом стало принято молодиться, а тогда ценилась солидность.
Итак, годы определены, да и автор известен. У художника К.А. Кордобовского, о котором мы с отцом написали книгу[15], карандаш был всегда под рукой. Уж очень обидно, если случится что-то важное, а он этого не зафиксирует.
Кордобовский оказался на том же вечере памяти Ермолаевой, на котором присутствовал отец (запись от 18.5.72). Герой и его будущий биограф сидели рядом, но вряд ли догадывались друг о друге. При этом каждый оставил свидетельство. Первый записал то, что говорил Е.Ф. Ковтун[16], а второго заинтересовал В.Н. Петров[17] (запись от 18.5.72).
Отец вернулся домой, дождался тихой минуты, и лишь тогда обратился к дневнику. Кордобовский записывал по ходу вечера чуть ли не на коленке. Его карандаш подрагивал, а строчки разъезжались в стороны. Зато мы практически слышим то, что сказал выступавший.
«Ермолаеву неудержимо влекла стихия цвета, — говорил Е.Ф. Ковтун, —выраженная в непосредственности живописных импульсов. (Об обложке к стихам Маяковского — динамизм и пластическая энергия[18]). Постоянное творческое общение с Малевичем дало ее стихийно-живописному дарованию твердый фундамент, культуру формы.
В ГИНХУКе[19] она руководила лабораторией цвета – специальностью ее считался кубизм, она объясняла его теоретически и с карандашом в руке. Сохранились рисунки, в которых она строит изображение в системе Леже, Пикассо, Дерена, Брака.
На нее оказывали влияние и работы кубистов (Брак), и народное искусство. В 1928 году образуется группа «живописно-пластического реализма», в которую входили Ермолаева, Л. Юдин[20], К. Рождественский[21]».
Все это Ковтун мог узнать от непосредственных участников. Еще были живы многие из учеников Малевича. Впрочем, дело не только в том, от кого он это услышал, но в интонации. Одна Ермолаева могла сказать так: «Если человек не отдаст себя целиком искусству, то лучше ему бросить живопись. Всякий, кто может бросить искусство, должен бросить его поскорей».
Это и есть то, что точки зрения В.Н. Петрова сближает Ермолаеву с Цветаевой. Да, передвигалась она с трудом из-за перебитого в детстве позвоночника, но в сфере духа не знала препятствий. Все побеждали «огненная напряженность, мужественность, эмоциональность и интеллектуализм» (запись от 18.5.72).
Так мы попали в «зазеркалье». Не вообще в «зазеркалье», а в конкретный год и день. Для этого потребовались всего ничего. Четвертушка листа, торопливые записи и рисунок карандашом.
Способ многократно испытанный, но совершенно надежный. Об этом свидетельствуют лучшие главы «Романа со странностями». К ним я бы прибавил книги «Эта чертова музыка» и «Голос»[22] — возможно, лучшее, что отец написал. Сюжеты его рассказов могли быть неожиданны, но все спасала пристальность взгляда. Плотность описаний была такой, что возникало ощущение – да, все было именно так.
Вот, к примеру, «Стих». Странное, какое-то усеченное это слово, произошедшее от «стихотворения». Оно говорит об обрыве и, в тоже время, читается как «угас» или «потух». Речь о пушкинской дуэли — и о нескольких часах, ей предшествовавших.
Основное событие заключается в том, что Пушкин перед дуэлью сочиняет стихи, начинающиеся словами: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Казалось бы, эти строчки должны погибнуть вместе с ним. Нет, рукописи не горят, великие мысли не исчезают, а передаются по эстафете — «… долгие десятилетия они, как душа поэта, скитались по России, ожидая человека, тоже счастливого талантом, который бы услышал их»[23].
Или «Голос» — в Доме ветеранов сцены живет старик, когда-то умевший подражать чужим голосам и даже демонстрировавший свои таланты с эстрады. Вдруг случается невероятное – этот «человек-граммофон», как именовали его в афишах, вспоминает голос Достоевского и его речь на открытии памятника Пушкина.
Что делать с удивительным подарком? Как удержать и сохранить это почти видение? Начинается обычная советская катавасия с непременными хождениями по кабинетам и попытками найти сторонников. Ничего не выходит — старик умирает, не выдержав нервотрепки, а поверх голоса на пленке записывают джазового музыканта.
«Правда, когда Вовка увидел на глазах Варвары Владимировны слезы, — так заканчивается рассказ, — он и сам расстроился. Вздыхал, извинялся, провожал ее и у самых дверей сказал:
— И главное, что джазист оказался не таким хорошим»[24].
Как уже сказано, в «Романе со странностями» отец следовал за своим временем. Девяностые были настолько перенасыщены событиями, что психологическая проза не особенно котировалась. Думаю, появись в это время «Рудин» или «Скучная история», то их бы не напечатали. Ну а если и напечатали, то вряд ли внимательно прочли.
Почти через тридцать лет начинаешь отличать правду — и правду художественную. Не имеет значения, что артиста, вспомнившего голос Достоевского, отец выдумал (этот сюжет он увидел во сне), а медиумы существовали на самом деле. Главное, чтобы самый экстравагантный ход имел внутреннее оправдание. Чтобы не нитка и нитка, а плетение, ткань.
Александр ЛАСКИН
***
Семён Ласкин: «Господи! Дай мне сделать эту книгу серьёзной!»
Семён Ласкин
18.5.72. В ЛОСХе — при большом стечении народа — вечер памяти Ермолаевой (1893-1937). Последняя дата говорит о многом.
Вот слова Всеволода Николаевича Петрова, одного из лучших искусствоведов:
— Нельзя молчать — так значительно творчество Ермолаевой… Запоздалое признание уже случалось — Цветаева. И как нельзя представить русской поэзии без Цветаевой, так нельзя без Ермолаевой представить русскую живопись. Много общего у этих художников – огненная напряженность, мужественность, эмоциональность и интеллектуализм.
Марина Цветаева идет к частушке и народной песне, Ермолаева – к вывеске, крестьянскому ремеслу. Ермолаеву ждет такая же слава, которая пришла к Цветаевой.
14.03.93. Сегодня придут Ира Карасик[25], Лена Баснер (дочь композитора, искусствовед) [26] и… Юрка К., мой одноклассник.
Он несколько раз звонил мне (китаист, профессор), спрашивал о Ермолаевой, читал о ней все. Я отвечал, что знаю. И вдруг сегодня по телефону сказал, что его фамилия – Гальперин, его отец – художник. Он был арестован 25.7.34 года и расстрелян одновременно с Ермолаевой. И ближайшим другом Гальперина… был Вася Калужнин. Это поразительно. Тем более, что будто бы все работы Гальперина лежали в сарае у Калужнина или даже у него дома.
Сегодня я ожидаю много нового. Это, пожалуй, первая реализация, связанная с романом.
…В деле Гальперина есть очная ставка с Ермолаевой. Она: «Я высказывала антисоветские взгляды»… Он отрицает.
Из допрошенных — Лев Юдин, Конст. Рождественский, коллекционер Рыбаков[27].
Маша Тереня[28] сказала:
— Гальперин — значительное имя. Но над ним стоит знак вопроса. Никто не знает куда он делся.
У Юрки — пятьдесят работ отца.
24.03.93. Стремительно развиваются события.
Сюжет таков.
1). Позвонил вдруг одноклассник Ю. К.
— Сенька, что ты знаешь о Ермолаевой?
… — А почему ты ко мне?
— Арон Зинштейн[29] сказал, что лучше знает Ваш одноклассник Семен Ласкин, ему и звоните.
— Ты позвони Ире Карасик, может ей известна такая фамилия.
2). Звонит К. : «Я читаю твою книгу. Очень интересно» – «Спасибо» — «Я спрашивал у Иры Карасик – не слышала ли она имя «Калужнин Вася»? — «Но ведь о Калужнине написал поэму Ваш одноклассник, ему и звоните».
— А откуда у тебя его фамилия?
— А моя тетка получила несколько работ отца от Калужнина. После ареста он хранил в сарае его работы. У меня есть несколько маленьких его листочков.
3). У меня Лена Баснер, Ира Карасик — ничего о Гальперине не знают.
4). Я даю адреса стариков Юрке. Он активно звонит – никто не знает. Ни Шишмарева[30], ни Костров[31], ни Матюх[32].
5). Даю адрес Анкудинова[33] в Мурманске. У меня сомнение по поводу Юрия Исааковича – он сказал мне когда-то, что Калужнин сохранял работы Ии Уженко[34]. Может, там есть и Гальперин – я не видел всего архива.
6). Юрка звонит: «Сенька, чудо! Звонил Анкудинов. Работы у него. Это «произведения», Сенька. Так и сказал — «произведения».
7). В промежутке, между № 5 и 6 следует рассказать мистическую историю о Kate Longo. Это Сенкевич «Бизнес через культуру»[35].
Сижу дома — звонок.
«С Вами говорит Мончегорск… Я была в Москве, а Сенкевич собирается к нам. Он рекомендовал ваши выступления в Мончегорске. Соглашаюсь. Но прошу позвонить в Мурманск в театр. Там идет мой «Палоумыч»[36]. Я бы хотел поглядеть пьесу.
8). Звонит театр. Они соглашаются выехать в Мончегорск, выступить и вернуться.
И тогда возникает пункт 9: звонит Анкудинов.
Ну не мистика ли все это? Я 25 апреля еду или лечу в Мончегорск, в Мурманск.
1.04.93. Звонил Лукин[37], начальник пресс-центра КГБ: «Дело» Ермолаевой нашлось!»» Ситуация патовая, дело дают родственникам, но у Ермолаевой никого. Пообещал позвонить в понедельник.
20.04.93. В 22 часа позвонил Юрка К. — оказалось он, опережая меня, мчится в Мурманск, надеясь получить холсты. При этом он взял у меня расписку, что я не буду претендовать на документы. Он хочет быть автором очерка. Я сказал, пожалуйста — пиши. Мало того, он даже не захотел знакомить меня с теткой…, которая знала Гальперина.
И вот появляется сюжет трифоновского «Обмена» или «Мастера и Маргариты». Мастер – и его блудный сын К., который находит рукопись Мастера и пытается ее утилизовать, продать, сделать собственностью. И тогда два плана:
А) Суд над группой Ермолаевой.
Б) Алчность современного человека, который и отца покарает, лишь бы иметь приоритет.
Я очень ему, к сожалению, помог в оценках, знакомствах, делах.
И все же высшая мысль в этом была!
23.4.93. Мончегорск. Позади Мурманск. Невероятно интенсивный день 23.4. Я у Анкудиновых — там уже Юрка К., у них праздник — мой приезд. Жарят, парят, встречают. И по лицу К. понимаю — его наградили. Шесть холстов отдано блудному сыну.
Потрясающая точность — он не знал, как поступить, и вначале оскорбил меня, взяв гнусную расписку, затем, получив письмо от Юр. Ис. рванул на два часа раньше меня в Мурманск с китайской водкой, которую привез только что живший у него китаец. Вся акция как бы прошла на моем имидже. И «расписка», «обязательство» (как он назвал), и дальнейший «обгон», были незакомуфлированным желанием схватить холсты.
Понять его можно — отец. Но этого отца он не вспоминал 62 года. Никто не знал его истиной фамилии — Гальперин. Все, что ему удалось (главное, Анкудинов), — это я, мой имидж. И вот — точный бросок, поездка на два часа раньше меня, и удача!
… Вот тут главное. Одним портретом Ермолаевой Веры Михайл. Гальперин попадает в первый ряд великого русского искусства 20-30 годов. Портрет потрясающий. 130/90. Ермолаева в кресле с высокой спинкой, затянутая в корсет. Бледная. Обреченная в своей болезни и немощи. За ее плечами, написанные тонко и едва прикасаемо, два выступа кресла (набалдашники), но они кажутся ее крыльями. Бледность соединяется с легким, нежно-зеленым цветом, дает ощущение трагедии, ноги — перебит позвоночник – как бы уменьшают, обозначают изуродованное тело.
Портрет настолько силен и экспрессивен, что я был потрясен так, как давно не потрясался (уже и не помню, когда это со мной было) силой живописи. Все гармонично, точно по колориту, поразительно по психологизму. Если бы я мог застонать — я бы застонал. Если бы я мог крикнуть: «Что вы сделали?», я бы крикнул… Это должно висеть в Русском, в Третьяковке, но не у К. Он еще несколько лет не наденет подрамник, раму, не превратит холст в картину для экспозиции. Но се ля ви.
Второй шедевр — это некое воспоминание (возможно, о Париже), зелено-белая палатка, пейзаж с людьми, напоминающими шагаловских евреев… Еще пейзаж вечерний, легкие зеленые сумерки (эта зелень преобладает в его холстах), одинокий домик и взгорок с человеческими фигурами. На четвертом месте (но тоже очень высокие по качеству) портрет еромолаевской группы. Сама Ермолаева тут другая — сильная, почти скульптурная, этакий мощный разворот корпусом, рассматривает работу, лежащую на пуфе. За ней сам Гальперин у мольберта, его автопортрет, и еще двое учениц – скорее, это Нина Коган[38] и Маша Казанская-Смирнова[39]. То, что это вся группа с Ермолаевой, это особенно ценно. Это исторический факт, но и по живописи это прекрасно.
Есть еще две вещи. Одна хорошая — группа музыкантов, — … и одна сомнительная, совершенно выпадающая из стилистики Гальперина.
Еще пока у меня есть время. Выстроился сюжет, тот самый, о котором я писал. Сюжет поколений, в котором должна соединиться и прошлая, и сегодняшняя (я и К.) жизнь.
Картины говорят о многом. Волевая женщина, но очень больная, обреченная. Обожающие ее ученики, ее урок. Бог знает, что еще!… Одно худо, я уже делаю невольно имя этому открытию. Зная себя, понимаю, что не удержусь, буду говорить и говорить в Питере – так что мне остается одно — роман. И писать скорее…
24.4.93. Вчерашний день не идет из головы. Какое огромное переживание — портрет Ермолаевой! Конечно, это произведение мощного таланта, имя, которым я должен заняться… Все же Бог дал мне это задание — пусть даже в том виде, в котором это произошло.
14.5.93. Только что проводил Наташу Иванову (Нат. Бор.)[40] — замечательного и очень умного человека, зам. главного редактора журнала «Знамя», критика. Как обычно, больше говорил я… Я рассказал ей о романе – сказал, что это сюжет «Обмена»[41] — она это мгновенно усекла и очень поддержала.
… Пожалуй, самое приятное, что она очень чувствует живопись — мгновенно схватывает все. Многое знает и понимает. Это редчайшее качество — кроме музейщиков, такие гости редкость.
О Союзе сказала, что это собрание самозванцев… Назначили себя на престол и правят… Таков и Хасбулатов[42], но на другом уровне.
… Самозванством в России занимался Эйдельман[43], это его волновало, но масштаб нынче стал грандиознее.
15.06.93. Сегодня была в Союзе встреча с Морисом Дрюоном. Жалею, что не взял его книги, не подписал…
Было много глупостей. Оказалось, что Союз писателей никому не нужен, это беспомощная, безденежная организация – пустяк. Но Дрюон мне понравился.
Из того, что запомнилось.
Дрюон сказал:
— В России — если глядеть с Запада — синдром шизофрении, двоемыслия. С одной — новоизбранная исполнительная власть, стремящаяся к реформам, с другой — старый коммунистический парламент. Все не стыкуется, отсюда — бред.
Говорили о собственности, без нее нет родины (Родины), это так. Иначе бы люди не уезжали, их гонит пустота.
Говорил об интересных философских связях.
Гегель-Маркс
Гегель-Ницше
Гегель-Хайдегер
Гегель-Ленин
Как вывод сказал, что французская философия с ее утопизмом добрее и человечнее (Фурье-Сен-Симон).
Сказал, что люди Достоевского в этом веке стреляли в людей Толстого.
Глинка[44] парировал, что Достоевскому и не снился такой век.
Я: А «Бесы»? Он все знал!
8.11.93. Наиболее интересное и мистическое, это звонок некоей Натальи Федоровны[45], учительницы, которая занимается спиритизмом. Она вызвала дух Пушкина и он сказал, что знает меня, что я легко отделался от травмы Пушдома.
Это было бы смешно, если бы в эти же дни не появилась статья о Панине Дмитр. Мих., который был прообразом у Солженицына в «Круге первом» (ум. В 1987 году в Париже), который занимался нематериалистической философией. Он говорил (и это уже подтверждено физиками и философами), что в ноосфере все же существует вечный атом мезон, в который заложена вся программа жизни данного индивида, его будущее и бывшее.
И опять тогда человечество перед пропастью, оно знает даже меньше, чем знали предки, верившие в судьбу и предназначенность.
5.12.93. Позавчера был в больнице у Кострова. Просидел больше часа. Оказывается у него выкачивали экссудат[46] из плевры. И сразу стало ясно: рак легкого.
Он предложил врачу бывать у него частно. Но врач — милый человек — а у Кострова все милые — сказал: «Зачем? Это сделает любой участковый».
… Жаль старика. Очень и очень печально. Они идут один за другим — только что Анна Александровна — Анечка[47], а скоро — он. Увы! Экссудат набирается быстро, а лет — 93.
Ушел грустный.
15.12.93. Вчера Глоба[48] охарактеризовал «стрельца» как человека наделенного талантом, нахрапистого, азартного, способного в азарте пробивать лбом – все это есть во мне. Пример – «Пушкин»[49]. По сути, я же самого Пушкина знаю не очень хорошо, многое общеизвестное помню плохо, но свое одолел. Теперь тоже самое с Ермолаевой и Калужниным.
4.4.94. В эти дни был у Николая Ивановича Кострова — больной, слабеющий с каждым днем, но удивительно активный, с прекрасным умом и четким сознанием.
Искусство и теперь главнейшее для него. Просидел около 3-х часов, устал он дико, нос стал синим, даже дверь за мной закрыть не смог. Ощущение, что мы уже не встретимся — там рак легкого. И все же показывал свои работы — одну папку за другой… Он написал письмо Конст. Ивановичу Рождественскому, отдал мне — я должен буду его передать. А Рождественский мне очень нужен по «делу» Ермолаевой.
27.3.94. Дорогой Константин Иванович! Давно и долго собираюсь написать тебе письмо — поговорить хочется! Но немощи стариковские одолевают. Чувствую, что потихоньку угасаю, а дел еще много, а интересного кругом — еще больше!
Слышал о тебе от итальянки-русской, что много работаешь, и много у тебя хороших работ, что она не прочь их иметь у себя в галерее в Милане… У меня она тоже кое-что взяла и поместила даже в каталог и говорит, что я им «обедни не испортил».
А остальное тебе объяснит и расскажет Семен Борисович Ласкин — один из немногих писателей, любящих наше искусство. Он же устроитель всех выставок в Доме писателя (увы, сгоревшем)[50] — и он хотел бы быть знакомым с тобой.
А остальное — на твое усмотрение, на твое здоровье.
Твой Н. Костров
9.4.94. Был у Константина Ивановича Рождественского. Большой художник, прекрасная живопись…
Уже был у него К. Уже допрашивал об отце, видимо очень больно его задел. Но что бесспорно, это единственный человек, который при Сталине обрел все — и поездки заграницу, и Гран при, и Париж, и Нью-Йорк, и Индию, это просто так никому не давалось.
Но что не могу отвергнуть, отмахнуться – какое-то обаяние. Чтобы написать плохо — лучше не знать и не видеть. Или повернуть свое сердце в сторону прощения, а через симпатию к увиденной фигуре рассказать о прошлом.
Очень был расположен — смотрели живопись, много говорили, возможно буду у него еще раз.
Начал с дневника Юдина — они называли его Малюткой. Маленький Юдин и огромный Рождественский имели общую мастерскую на Шамшиной улице, Петроградской стороны… На Шамшина был двухэтажный дом, во дворе ходили куры. Комната… была махонькая. Один из них устраивался на кровати, а второй ставил мольберт или какое-нибудь приспособление в проходной комнате.
Юдин писал прекрасные женские портреты. «Он сам себя съел, пришел к выводу, что он не живописец, а график». Так и шутили, говоря про Юдина: «От Сезанна до Митрохина»[51] — да, Малевичу и Сезанну Юдин предпочел Митрохина и очень высоко оценил его, увидев в нем то, что другие не видели…
Я спросил о Малевиче – каким он был педагогом, был ли уравновешен? У меня есть данные, что он мог порвать прекрасную работу и похвалить худую.
КР ответил:
— Мал. был гениальный человек. И педагог изумительный. Таков был у него дар, что каждый ученик считал, что он у него любимый. Пожалуй, наиболее критично К.С. относился к Стерлигову[52], считал, что искусство его «от лукавого», много надуманного, на этих его положениях строить искусство нельзя.
Мать Малевича — Людвига Александровна — называла учеников «сынками»: «Когда ты сынка усыновишь?». Это тоже была талантливая женщина с огромным инстинктом живописи. Рож. помнит, как однажды она связала кашне — белый верх, низ черный — чистый супрематизм. Она же сделала первую авоську, маленькую сумочку, которая складывалась. Это было ее открытие.
… Много работ Малевича оставалось у Суетина[53]. Он хотел возвратить холсты жене Наталье[54], но она категорически отказалась. Но после войны Харджиев[55] видел много работ у Лепорской[56], поинтересовался, на что та ответила: «Всякие бывают отношения у мужчины и женщины».
… Когда закрыли институт[57], все рассыпались, хотя Малевич продолжал работать. А в 34-35-м году, когда он заболел раком, Рождественский ездил в дацан, где монахи (ламы) занимались тибетской медициной, дацан находился в Старой деревне.
Р. увидел курящих лам — и спросил, отчего они курят, это же вредно.
— Это полезно, — сказал ему Далай-лама, — нужно чтобы организм пропитался смолой, тогда он будет жить вечно. Затем они показали свою врачебную книгу —толстую как Библия.
Он рассказал, чем болен Малевич.
Лама спросил:
— А врачи лечили?
— Да.
— Если больной облучался, то мы лечить не можем. Клетка разрушена.
Умирал Малевич достойно, не жаловался, никогда не говорил, что его за что-то наказывают.
В ГИНХУКе две комнаты — в одной работали Вера Ермолаева и Юдин, в другой — Лепорская и Рождественский.
О К. сказал, что он был у него с недоверием, я спросил:
— Этот портрет вам ничего не говорит?[58]
— Ничего. Я Гальперина видел один раз, пришел к Ермолаевой, они сидели, рассматривали ее работы.
О работе В.М. в Художественной школе будто бы ничего не слышал. Тем более, о Гальперине.
Показал замечательные работы:
-
Мадонна двадцатых (двуцветное лицо).
Ноев ковчег 30 века (матюшинская линия).
Два пространства. Земля и космос.
Космический квадрат (нет верха и низа, можно смотреть как угодно. «В космосе мы не понимаем, что происходит, что произошло»)
Стюардесса из Копенгагена.
Серебряные тополя (эскиз одобрил Малевич), написан в70-е годы по рисунку.
Два натюрморта с гжельским чайником. Сейчас пишет очень хорошо.
Об альбоме, где Костров, сказал, что это лучшее во всем альбоме.
10.4.94. Дочитываю свой роман, а сам с печалью думаю о Рождественском. Возможно, он подозревает цель моего прихода. Я зря сказал о К.… Виноватый, он мог все понять. Не зря же эти слова: «Он спрашивал с подозрением». Дураки оба: и я, и К.
А вообще лучше не знать своего отрицательного героя, возникает невольное сострадание. Особенно если человек симпатичен и талантлив.
Его работы произвели на меня очень серьезное впечатление. Странно, что в Русском музее нет этого художника. И еще раз – очень жаль, если он виновен в судьбе Ермолаевой.
15.04.94. Дочитываю «Жизнь после смерти» Артура Форда, пытаюсь конспектировать, хотя и на примере этой книги вижу свои слабости, свою неспособность к усвоению, свой слабый ум. Вроде бы именно Форд мог бы дать подтверждение реальности сеансов с Верой Михайловной Ермолаевой, которые я воспринимаю как факт. Но здесь часто я не могу воспринять трактовку – Форд переносит наше земное представление о людях на внеземное. Он даже говорит о сексе, пусть не совсем земном, но каком-то, что уже дико.
Если, думаю, и есть жизнь после смерти, то она духовно-атомная, возможно совсем не постигаемая мозгом, мезон (по Казначееву), имеющая память, но не тело. Информацию, но не разум в земном смысле.
Любопытно, что индус Иогананды не сомневался в воскресении Христа, но он считал, что это явление не столь редкое.
Если действительно «я» есть мыслительно-духовная структура чистого сознания и если это сознание может управлять своей воле низшими формами энергии, как физическая материя, то нет ничего удивительного, что сознание могло восстановить молекулярную структуру человека. Через какое-то время появившийся Гуру сказал: «Теперь я понимаю тебя» — и растаял в воздухе.
Семен Израилевич Липкин[59], стреляя иудейским глазом, окруженный стаей собак, спросил у нас:
— Любите ли вы кошек?
Асар Эппель[60] сказал, что любит.
— А мне кажется, все они — стукачи…, — подумал, прибавил, — может, это оттого, что они считались божествами в Египте.
23.04.94. … Сегодня был 2-й раз у Рождественского. Впечатление печальное — у него болит душа — такое впечатление… О бывшем и не очень пытается скрыть, по крайней мере это в нем прорывается помимо воли.
При вопросе о Маше Казанской сказал, что она была очень талантливый человек и не подарил ее работы Третьяковке. Они хотели оплатить, но «я за чужой талант денег не беру».
Я спросил:
— Ее арестовали, потом выпустили?
— Да, ее выпустили, она пришла ко мне, чтобы сказать, что Федоров[61] меня вызывает (он не знал, что Федоров — имя для меня очень известное по «делу Ермолаевой»). Затем ее снова арестовали.
— Она, кажется, сошла с ума?
— Я этого не знаю. А как художнице я ей помогал. У нее был бездарный муж.
— Смирнов?
Он удивился, что я знаю, кивнул.
Рожд. мучается прошлым. Оно его гнетет, очень больно оно из него вырывается — он нервничает во время разговора.
Рожд.:
— Собирались в разных домах. У нас с Юдиным, у Ермолаевой, у Стерлигова, в ГИНХУКе. Орали так, обсуждая искусство, что потом смеялись:
— Тише, бабушка услышит.
Спорили дико. У Стерлигова была жена Лидия, интеллигентнейший человек. Иногда приходил Малевич посмотреть работы. Я как-то пришел домой, а Малевич ходит по двору, ждет меня. Я-то его пригласил – и опоздал. Было очень неловко, но он — ничего, не обиделся.
… Поразило, когда у Малевича умерла жена Софья, он оказался в Москве. Я и Рояк[62] пошли на квартиру к Казимиру, он оставлял ключи. Вошли, а у него Вера Михайловна метет полы как хозяйка. Она почувствовала неловкость.
После моего возражения он подтвердил.
— Ерм. была предана Малевичу… Посмотрите ее письмо к Ларионову в Париж (?— узнать — где)[63]. Малевич был для нее святым…
Однажды я шел из ГИНХУКа, Ермолаева впереди. Она страшно упала на спину, поскользнулась. Я бросился ее поднимать, это была такая тяжесть. Когда поднял, она сказала:
— Какой вы сильный.
О Матюшине[64] говорил как о человеке не очень глубоком, не концептуалисте. Я возразил. Он видимо сравнивал его с Малевичем, мало знал.
Сказал, что они шли с Юдиным — и вдруг на Васильевском острове встретили Матюшина. Джентльмен, в котелке, с тросточкой, спросил:
— Вы работаете?
— Нет, — сказали мы ему, — зарабатываем.
— А вы посмотрите вокруг! Какое небо! Какая красота! Как это прекрасно!
О Хидекеле[65] вспомнил. Тот ахал:
—Уй, земля! А вы импрессионизмом занимаетесь! Его так и звали: «Уй, земля!».
24.6.94. Читаю «Рейнеке-Лиса»[66]. Первое ощущение — сказка, но когда доходишь до 6 главы возникают ассоциации со Сталиным, с убийством Кирова… Конечно, это не следователи. Они-то «Р.-л.» не читали, это видно по всему «протоколу», но «Р.-л». кем-то был выбран неслучайно.
25.6.94. Писать не хочется. Помаленьку читаю «Рейнеке-лиса», возвращаюсь к ермолаевским документам. Не решаюсь начать писать — не пришло время.
… Пожалуй, все же есть шанс преодолеть астению. Начинаю поглядывать на полку, где лежат «дела» Ермолаевой и Гальперина.
7.7.94. Прочитал повесть Маканина[67] «Утрата» («Новый мир», 2, 87), на даче масса журналов, которые я по своему обыкновению почти не читал.
Повесть странная, композиционно не собранная, но талантливая. Автор словно пытается пробиться в свое прошлое, но прошлое исчезает, его нет. И все же какая-то философская идея и глубина существуют – по крайней мере, мне самому начинает казаться, что вся история с К. и Ермолаевой неслучайна, что родившись в определенном времени и обстоятельствах, мы это время и эти обстоятельства невольно тащим с собой в будущее. И теперь вернуть утерянное, связать времена — это задача каждого. Но осознает, понимает эту задачу один из сотни тысяч.
20.09.94. Редкий и сверхдлительный духовный упадок. По сути, не пишу. Моя повесть о В.М. Ермолаевой и Гальперине стоит на месте. Испытываю уже около полугода отвращение к работе. Открываю и закрываю машинку, даже не понимаю, как преодолеть ступор.
Вчера были с Олей у Лебединских[68], это «сеанс с духами». Я задал вопрос: как быть? И мне очень точно ответили: писать свободнее, не ощущать себя связанным материалами, которые я получил, действовать.
Не знаю: удастся ли мне это?
Мысль их: «Отказаться от услышанного и писать как свое. А если это не поможет, то обратиться к музе».
5.10.94. Моя нерешительность вдруг прорвалась и я позвонил Петьке Стрелкову[69]. Наверное, мне пришлось это сделать, так как я остановился в деле — повесть не пишется, вернее, если и пишется, то худо и не туда. И тут я вспомнил, что единственным человеком, который знал Гальперина, была Петькина мама — девяностолетняя Мария Ефимовна.
И опять — страх. Я не могу завтра, они не могут сегодня… Стало страшно, что встрянет К. и разрушит мне все. Ах, какая будет обида, если эта акция станет ничем. Я молю Бога о помощи!
30.10.94. Как это ни странно, ни удивительно, то чего я не предполагал вчера и даже сегодня утром я закончил черновик повести «Смерть художника»[70]. Скорее, это даже сверхчерновик. Все нужно начинать сначала… Но то, что сделан первый серьезный шаг, сегодня для меня стало бесспорным. Господи! Не отступай, не бросай меня! Дай мне сделать эту книгу серьезной. Я не буду спешить, обещаю…
8.5.95. Почти год не идет работа над «Смертью художника». Иногда чуть сдвигаюсь вперед, затем останавливаюсь или иду к началу.
Сегодня почувствовал некую туманную ясность. Следует не придумывать сюжет, а пользоваться тем, что уже существует… И, главное, надо тасовать времена. В начале д.б. мои мистики, первый сеанс, движение к следующему, одновременно Юрка (Виктор Кригер[71]) — это дает свободу.
Примечания
[*] Фрагмент из готовящейся книги: Семен Ласкин. Одиночество контактного человека. Дневники 1953 — 1999 годов.
[**] По своему характеру отец был человеком мягким, но тут его позиция оказалась жесткой. Как уже сказано, она определялась конфликтом романа. Думаю, нет смысла — через столько лет!— это противостояние усугублять. Напротив, хочется перевести сюжет в общий план. Представить историю о двух одноклассниках как столкновение Прагматики (с большой буквы) и Искреннего Увлечения (тоже с большой). Вот почему вопреки правилам, принятым для публикаций дневника, я сокращаю настоящую фамилию героя.
[1] Журнальный вариант: Ласкин С. Роман со странностями // «Звезда», 1997, №12; книжное издание: Ласкин С. Роман со странностями.— СПб, 1998.
[2] Ермолаева В.М. (1893–1937) — живописец, график, иллюстратор, одна центральных фигур русского авангарда. Ученица и последовательница К.С. Малевича. Жила в Петербурге-Петрограде-Ленинграде. Входила в «группу живописно-пластического реализма» вместе К.И. Рождественским, Л.А. Юдиным, А.А. Лепорской. Была арестована и погибла в Карагандинском лагере. В 2008 году в Русском музее состоялась самая полная на сегодня выставка ее работ.
[3] Гальперин Л.С. (1986-1938) — живописец, график, иллюстратор. В 1910-е годы жил и работал в Париже, Греции, Турции, Палестине. В 1921 году вернулся в Москву, потом переехал в Ленинград. Сблизился с В.М. Ермолаевой и В.В. Стерлиговым, высоко ценившими его работы. Арестован по одному делу с Ермолаевой и расстрелян.
[4] Ласкин С. Вечности заложник. – Л., 1991. См. также: Ласкин С. «Я еще опишу это все, но первое чувство — чувство потрясения и счастья!» Василий Калужнин и его наследие в дневниках 1985 — 1991 годов // Нева, 2017, №9.
[5] Гранин Д.А. (1919-2017 ) — писатель. Жил в Петербурге. См. о нем: Ласкин С. «Стать Граниным сегодняшнего дня…» Д. Гранин в дневниках 1954-1993 годов. – сайт литературно-художественного журнала «Этажи».
[6] См.: Ласкин С. «Я еще опишу это все, но первое чувство — чувство потрясения и счастья!» Василий Калужнин и его наследие в дневниках 1985 — 1991 годов // Нева, 2017, №9, с.184.
[7] Многие годы отец занимался историей пушкинской дуэли – его статьи на эту тему собраны в книгу «Вокруг дуэли» (СПб, 1993). В начале октября 1982 года в Пушкинском доме состоялось обсуждение одной из частей будущей книги — «Тайна «Красного человека»» («Нева», № 6, 1982). «Очень трудные дни, позавчера было большое побоище в Пушкинском доме, где я очень страшно проиграл…», — записывает он в дневнике. Разбирая версии отца, Б.А. Голлер вспоминает слова известного филолога Л.К. Долгополова, сказанные «кому-то из выступавших особенно резко»: «Вы все равно придете к этому! Только немного погодя!..» (Голлер Б.А. Лермонтов и Пушкин. Две дуэли. — СПб., 2014).
[8] «Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено» (О. Мандельштам. «Скрябин и христианство» /1915/).
[9] Фоняков И.О. (1935-2011) — поэт, переводчик, журналист. Близкий товарищ отца. Жил в Ленинграде-Петербурге.
[10] Ботвинник С.В. (1922-2004) — поэт, переводчик, по первой профессии — врач, кандидат медицинских наук. Близкий товарищ отца. Жил в Ленинграде-Петербурге.
[11] Дрюон М. (1918-2009) — французский писатель, член французской Академии, в 1973-1974 годах министр культуры Франции.
[12] Казначеев В.П. (1924-2014) — ученый в области медицины, биофизики, экологии, академик, сторонник теории о «торсионных полях», не получившей подтверждения и признанной антинаучной.
[13] Форд А. (1897-1971) — американский экстрасенс, медиум и ясновидящий. Идеи Форда изложены в книге «Жизнь после смерти» его последователем Д. Эллисоном.
[14]Свами Парамаханса Йогананды (1893-1952) — индуистский религиозный деятель, йог, сыграл значительную роль в распространении на Западе древней духовной практики — крийя-йоги. А. Форд считал Йогананды своим учителем.
[15]Ласкин С., Ласкин А. Музыка во льду, или Портрет художника К. Кордобовского. — СПб., 2000.
[16] Ковтун Е.Ф. (1928-1996) — искусствовед, с 1956 года до конца жизни работал в Русском музее, после знакомства со В.В. Стерлиговым начинает изучение русского авангарда. Автор книг, во многом открывших читателю искусство начала ХХ века – «Авангард, остановленный на бегу» (СПб, 1989), «Русская футуристическая книга» (М., 1989) и др. Жил в Ленинграде-Петербурге.
[17] Петров В.Н. (1912-1978) — искусствовед, прозаик, входил в круг поэта М.А. Кузмина, автор книг: «В.В. Лебедев» (Л., 1972), «Мир искусства» (Л., 1975), «Очерки и исследования. Избранные статьи о русском искусстве XVIII-XX вв. (М., 1978), прозаической повести «Турдейская Манон Леско», воспоминаний об Ахматовой, Кузмине, Хармсе («Турдейская Манон Леско». — СПб, 2016). Жил в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[18] Речь о проекте издания трагедии «Мистерия-буфф», от которого сохранился эскиз обложки (1918), хранящийся в Русском музее.
[19] ГИНХУК — Государственный институт художественной культуры, созданный в Петрограде в 1924 году, по инициативе и при участии К.С. Малевича, В.Е. Татлина, М.В. Матюшина, Н.Н. Пунина, с целью изучения законов изобразительного искусства.
[20] Юдин Л.А. (1903-1941) — художник, в 1919-1922 годах учился в Витебском художественно-практическом институте у К.С. Малевича и В.М. Ермолаевой. Член УНОВИСа (Утвердители нового искусства) вместе с К.С. Малевичем, В.М. Ермолаевой, Л.М. Лисицким, Н.М. Суетиным и др. Жил в Петербурге-Петрограде-Ленинграде. Погиб в бою под Усть-Тосно.
[21] Рождественский К.И. (1906-1997) — художник, график, эксподизайнер, ученик Малевича. Входил в группу «живописно-пластического реализма» вместе с Л.А. Юдиным и В.М. Ермолаевой. Сыграл не до конца проясненную роль в «деле Ермолаевой», о чем отец написал в своем «Романе со странностями» (Рождественский тут обозначен аббревиатурой Б.Б.). Жил в Москве. Кроме того, см.: Кроль Ю. Приплюсовали меня!— Звезда, 2011, №11.
[22] В основном рассказы отца собраны в двух книгах — «Эта чертова музыка!» (М., 1970) и «Голос» (СПб, 1990).
[23] Стих // Ласкин С. Голос. — СПб, 1990, с. 139.
[24] Голос // Ласкин С. Голос. — СПб, 1990, с. 155.
[25] Карасик И.Н. (род. 1951) — искусствовед, сотрудник Русского музея, исследователь русского авангарда, живет в Петербурге.
[26] Баснер Е.В. (род. 1956) — искусствовед, исследователь русского авангарда, с 1978-2003 годы работала в Русском музее, одна из создателей Музея русского авангарда («Дом Матюшина»), живет в Петербурге.
[27] Рыбаков (Рыбак) И.И. (1880-1938) — коллекционер и исследователь русского фарфора и изобразительного искусства, по профессии — адвокат, модель портрета А.Я. Головина. Жил в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[28] Тереня М.Ю. (Шейнина) (род. 1964) — искусствовед, работала в Русском музее, в настоящее время живет в Праге и руководит художественной галереей.
[29] Зинштейн А.И. (род. 1947) — живописец, график. Живет в Петербурге.
[30] Шишмарева Т.В. (1905-1994) — художник-аквалерист, график, иллюстратор. Своими наставниками в искусстве считала Н.Э. Радлова, М.В. Добужинского, А.И. Савинова. Жила в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[31] Костров Н.И. (1901-1996) — художник, один из любимых учеников М.В. Матюшина, который писал о нем: «Костров успел вовремя понять, что такое пространство, и нашел в нем действие». Из стариков-художников, с которыми дружил отец, Костров был наиболее ему близок. Жил в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[32] Матюх В.Ф. (1910-2003) — художник-график. Работала в Экспериментальной литографской мастерской под руководством Г.С. Верейского и Е.С. Кругликовой вместе с П.М. Кондратьевым, Л.А. Юдиным, Б.Н. Ермолаевым. Родилась в Берлине в семье политэмигранта, жила в Харькове, с 1931 года – в Ленинграде-Петербурге.
[33] Анкудинов Ю.И. (1930 – 2000)— художник, занимался декоративно-прикладным искусством. Близко общался с В.П. Калужиным, был одним из немногих людей, хоронивших его. Сохранил картины художника. Жил в Мурманске.
[34] Уженко И. — художник, ученица В.П. Калужнина по ленинградской Средней художественной школе на Таврической улице.
[35] Сенкевич Ю.А. (1937-2003) — врач, телеведущий, «профессиональный путешественник», несколько раз плавал на папирусных лодках в команде Т. Хейердала. Жил в Ленинграде, с 1962 года — в Москве. Ничего не знаю о том, каким образом отец познакомился с Сенкевичем, но факт налицо — в истории его романа он сыграл свою роль.
[36] Пьеса отца, которая шла более чем в десяти театров страны.
[37] Лукин Е.В. (род. 1956) — возглавлял пресс-службу УФСБ по Санкт-Петербургу и области, полковник, автор стихотворных переложений «Слова о полку Игорева» и «Задонщины».
[38] Коган Н.И. (1889-1942) — художница, в 1918 году была привлечена В.М. Ермолаевой к работе в музее города в Петрограде, участвовала в собирании коллекции живописных вывесок. Продолжила творческое общение с Ермолаевой, переехав в Витебск и став преподавателем Народно-художественной школы. Поставила «Супрематический балет», который был показан один раз вместе с «Победой над солнцем» в постановке Ермолаевой. С 1928 года работала под руководством В.В. Лебедева в Детгизе — иллюстрировала детские книги. Была арестована вместе с Ермолаевой и Гальпериным, но следствие по ее делу было прекращено. Жила в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[39] Казанская М.Б. (в замужестве Смирнова) (1914-1942) — художник, по совету В.В. Лебедева пришла в мастерскую В.М. Ермолаевой, одновременно училась в Академии художеств у А.А. Осмеркина. Участвовала в «выставке учеников» на квартире Ермолаевой. Была арестована вместе с Ермолаевой и Гальпериным, но следствие по ее делу было прекращено. Жила в Петербурге-Петрограде-Ленинграде.
[40] Иванова Н.Б. (род. 1945) — литературовед, критик, автор книг о Ю. Трифонове, Ф. Искандере, Б. Пастернаке. Живет в Москве.
[41] Речь о повести Ю.В. Трифонова «Обмен» (1969).
[42] Хасбулатов Р.И. (род. 1942) — политический деятель, последний председатель Верховного совета РФ, сперва — сторонник Б.Н. Ельцина, а потом его оппонент, активный участник конституционного кризиса октября 1993 года. Живет в Москве.
[43] Эйдельман Н.Я. (1930-1989) — историк и писатель, автор книг о Герцене, декабристах, Карамзине. О самозванстве в России говорится в книгах «Твой восемнадцатый век», «Грань веков» и др. Жил в Москве.
[44] Глинка М.С. (род. 1936) — писатель, автор книг «Берег перемен», «Васильевский остров», «Водяной знак» и др. Живет в Петербурге.
[45] Лобунова Н.Ф. — экстрасенс, преподаватель, режиссер, один из авторов (вместе с О.Т. Лебединской) книг «Имена. Значение имени. Число рождения» (1999) и др. Живет в Петербурге.
[46] Жидкость, выделяющаяся в ткани или полости организма из мелких кровеносных сосудов при воспалении.
[47] Кострова А.А. (1909-1994) — художница, начинала работу в Экспериментальной литографской мастерской под руководством Г.С. Верейского и Е.С. Кругликовой вместе с П.М. Кондратьевым, Л.А. Юдиным, Б.Н. Ермолаевым, В.Ф. Матюх. Автор воспоминаний о К.С. Малевиче. Жена художника Н.И. Кострова. Жила в Петербурге.
[48] Глоба П.П. (род. 1953) — астролог. Живет в Москве.
[49] Отец имеет ввиду свои работы, посвященные истории пушкинской дуэли.
[50] См. о выставочной деятельности отца: Ласкин С. «Я помог возрождению целой группы замечательных художников…» Художники Ленинграда-Петербурга в дневниках 1970 – 1998 годов (Готовится к публикации).
[51] Намек на книгу учителя Л.А. Юдина К.С. Малевича «От Сезанна до супрематизма» (М., 1920), в которой обозначено движение в несколько иную сторону.
[52] Стерлигов В.В. (1904-1973) — художник, ученик К.С. Малевича, развивая мысли учителя, создал собственную концепцию «чашно-купольного строения Вселенной». Поэт и прозаик, близкий исканиям ОБЭРИУ. Создатель и идеолог «старопетергофской школы», получившей название по месту встреч и выставок в доме ученика художника С.Н. Спицына в Старом Петергофе.
[53] Суетин Н.М. (1897-1954) — сподвижник и ученик Малевича, представитель «супрематической» линии русского авангарда.
[54] Манченко Н.А. (1902-1990) — третья жена К.С. Малевича.
[55] Харджиев Н.И. (1903-1996) — исследователь и собиратель русского авангарда.
[56] Лепорская А. А. (1900-1982) — художник по фарфору, живописец, график. Училась у К.С. Малевича, была его секретарем в ГИНХУКе. Входила в группу «живописно-пластического реализма» вместе К.И. Рождественским, Л.А. Юдиным и В.М. Ермолаевой и др. Жена Н.М. Суетина.
[57] ГИНХУК просуществовал до 1926 года.
[58] Как видно, речь о фотографии портрета В.М. Ермолаевой работы Л.С. Гальперина (см. запись от 23.4.93).
[59] Липкин С.И. (1911-2003) — поэт и переводчик. Жил в Москве.
[60] Эппель А.И. (1935-2012) — прозаик, поэт, переводчик. Жил в Москве.
[61] Фамилия «Федорова» — сотрудника 4 отдела УГБ НКВД, ведущего допрос — фигурирует в протоколах допросов Ермолаевой и Гальперина.
[62] Рояк Е.М. (1906-1987) — художник, архитектор, дизайнер, учился в Витебском народном художественном училище у М.З. Шагала, а затем у К.С. Малевича. В 14 лет стал самым молодым членом группы «УНОВИС» (Утвердители нового искусства), в которую входили К.С. Малевич, В.М. Ермолаева, Л.М. Лисицкий, Н.М. Суетин и др. Переехав в Петроград, стал практикантом, а потом научным сотрудником ГИНХУКа. В последующие годы жил в Москве.
[63] «Мы доказываем, — пишет В.М. Ермолаева в письме от 17 июля 1926 года, — что природа художественной культуры не зависит от политических, религиозных и бытовых идей, что сущность живописной культуры беспредметна, бессмысленна и безыдейна…» (опубликовано в книге: «Авангард, остановленный на бегу». — Л., 1989).
[64] Матюшин М.В. (1861-1934) — художник, композитор, один из самых оригинальных деятелей русского авангарда, создал группу «Зорвед» (от «вЗОР» и «ВЕДать»), исповедовал «расширенное смотрение» — идею о том, что художник всякий раз изображает не фрагмент реальности, но реальность целиком. Жил в Петербурге-Потрограде-Ленинграде.
[65] Хидекель Л.М. (1904-1986) — художник, архитектор, один из «витебских» учеников К.С. Малевича, пытался применить идеи супрематизма в архитектуре. Жил в Витебске, Петербурге-Петрограде-Ленинграде. С Хидекелем отец познакомился как врач реанимационной бригады. Он приехал к нему по вызову в связи с тяжелым сердечным приступом и — буквально — спас его.
[66] Иллюстрации стали одним из поводов для ареста В.М. Ермолаевой — в протоколе допроса от 27 января 1935 года говорится: «Вами был сделан ряд рисунков в антисоветском духе к поэме Гете «Рейнеке-лис…»
[67] Маканин В.С. (1937-2017) — писатель. Жил в Москве, в последние годы — в пос. Красный Ростовской области.
[68] Лебединская О.Т. — экстрасенс, поэт, искусствовед, художник, автор книги стихов «Белый август» (Ташкент, 1987) и др., а так же книг, связанных с эзотерикой; Лобунова Н.Ф. — см. примечание 45.
[69] Одноклассник отца по ленинградской школе № 141 на Малой Охте.
[70] Первоначальное название «Романа со странностями».
[71] Романные имя и фамилия сына Л.С. Гальперина.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer1-laskin/
