(Из монографии «Долгий миг рождения», 2-е, дополненное издание которой недавно вышло в издательстве «Европейский дом» (СПб). Журнальный текст сокращен, справочный аппарат не приводится).
1. Год 860-й, начальный
Что этому предшествовало мы в точности не знаем, но в 860 г. норманны-варяги-русы неожиданно двинулись на юг и к большому ужасу обитателей византийской империи оказались у стен Константинополя. Именно с этим детально описанным событием и связано полновесное появление названия «росы» в анналах мировой истории, хотя возможно, что первый пиратский набег норманнов-русов на малоазиатские владения Византии имел место незадолго до 818 г. или в 30-х годах IX в. — примерно тем временем датируется житие одного византийского святого, сообщающее, что «было нашествие варваров, росов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия».
С позиции сегодняшнего дня ясно, что имело место нечто эпохальное. Великая цивилизация, закономерно возводившая свою родословную к Римской империи, столкнулась с отрядом норманнов, не имевших понятия, что они представляют собой еще не родившийся народ, который, в свою очередь, явится прямым наследником этой самой цивилизации и в какой-то момент даже назовет свое государство Третьим Римом. Судьбоносная встреча выглядела неприглядно, и ясно почему — наши далекие предки вели себя просто омерзительно, чему, в свою очередь, не стоит удивляться: люди-то были дикие и воинственные. Никакого наказания они не понесли, ибо нападение на Византию было не только внезапным, но к тому же совпало с очередным арабским набегом на Малую Азию, отражением которого занимались основные сухопутные силы ромеев.
Стены города, конечно, были для норманнов чересчур крепки и высоки, поэтому они пробавлялись грабежами и убийствами в его окрестностях, что само по себе причиняло много неприятностей. Таким образом создалась патовая ситуация, из которой изобретательные греки быстро нашли выход. Северянам было выдано много добра (дани), а они за это убрались восвояси. Не исключено, что налетчики сообразили, что на разоренной территории их довольно скоро может настичь голод. Замечу, что участники экспедиции 860 г. добились наилучших в древнерусской истории результатов — как военных, так и экономических. Последующие походы норманнов на Константинополь были гораздо менее успешны.
Точные обстоятельства данного набега бесконечно дискутируются в научной литературе: ушли ли русы сами или после выкупа, были ли между ними и осажденными переговоры, участвовал ли в них прорвавшийся в город император или все случилось без него и помимо него. В любом случае поход 860 г. стал отправной точкой взаимодействия еще не оформившегося норманнского королевства на славянской земле с величайшим государством христианского мира. Сходные события произошли и в российской исторической традиции. Первый норманнский (росский) набег был почти что отодвинут в небытие, потому что сведения о нем древние русские летописцы могли почерпнуть лишь из неблагожелательно расположенных по отношению к северянам греческих источников. В любом случае хронисту (а за ним — и людям последующих поколений) казалось очевидным, что начало Русской земли можно связать только с актом созидательным, образующим, а не с разрушительным.
Оттого россияне ведут свою традиционную историю с весьма мифической даты 862 г. — не то вокняжения Рюрика в Новгороде, не то помещаемого летописью в тот же год прихода Аскольда и Дира — «двух мужей» Рюрика — в Киев. Этим же Аскольду и Диру, затем названным «Повестью временных лет» узурпаторами, приписывается и якобы состоявшийся спустя несколько лет (867 г.) поход на Константинополь, хотя ученым давно известно, что летописная датировка неверна. В летописи события излагаются очень кратко и отстраненно — без сожаления или похвальбы, и почти в соответствии с греческими воззрениями на «безбожную Русь», причем о налетчиках говорится в третьем лице, поэтому часто полагают, что ее автор пользовался византийским материалом.
Не лгут ли источники? Конечно, греки безусловно сообщили то, что с ними случилось на самом деле. Приплыли какие-то мерзкие бандиты, несколько недель грабили и резали народ, а потом уплыли обратно. Но ведь не просто так собралась норманнская ватага. Кто-то командовал ею, организовывал поход. Было ли за росами какое-то примитивное государство, стояли ли ними какие-то исторические силы? Конечно, только мы ничего о них не знаем, но очень хотим знать. Хотим дотронуться до начала российских начал, жаждем проникнуть в тайну собственного рождения, но никогда не сможем, ибо никаких сведений об этом просто нет. Если какие-то люди придумают нам на манер германских легенд что-нибудь умопомрачительное про древнее языческое славяно-норманнское княжество размером с три Дании или полторы Франции, то мы прочтем это с удовольствием, но, увы, в подобных рассуждениях не будет ни грана правды. Восточноевропейские норманны — наши пращуры — навсегда останутся в истории разбойниками с большой дороги, ибо документально доказать обратное не удастся никому, а свидетельств того как они с легкостью переходили от торговли к вооруженному грабежу — предостаточно. Были ли у них какие другие качества? Несомненно. Только вот выдумать их невозможно, а потому и не стоит пробовать. Лучше снова окунуться в негостеприимный IX в. и постараться что-нибудь разглядеть в охватившей его тьме времени.
Увидев отплывавшие норманнские ладьи, греки, без сомнения, вздохнули с облегчением. Но радоваться было рано, ибо на историческую арену вышел «всех в жестокости и убийстве отодвинувший на второе место народ Рос». Зафиксировано это событие в двух проповедях, или «Словах», византийского патриарха Фотия. Приведенное выше определение северян тоже принадлежит ему. Согласно патриарху, росы избивали даже скот и птицу. Другие греческие источники тоже содержат рассказ о «злоубийственном скифском народе, называемом рос» и о чудесном отражении набега, после переписанном в «Повести временных лет».
Самое интересное, что главные события русской истории действительно начали разворачиваться во все том же судьбоносном 860 г., сразу после знаменитого набега на Константинополь. Источником культуры, сыгравшим основную роль в оцивилизовывании наших предков, а именно о нем сейчас пойдет разговор, был, конечно, греческий христианский мир. Сложное отношение как древних, так и современных россиян к своим «учителям-грекам» отмечалось неоднократно, и причины его не в чьей либо историографической или философской злонамеренности, а в двойственности великой византийской культуры и византийской цивилизации, двойственности, которую Русь-Россия отчасти унаследовала у своей родительницы.
2. Родителей не выбирают
Историческая судьба Византии очень неблагодарна. На протяжении многих веков держава ромеев, расположенная на сочленении Европы и Азии, была одним из наиболее значительных государств Средневековья. Скажем больше — единственной долгоживущей средневековой империей, поскольку не растерянное византийскими греками античное наследие дало их стране возможность пережить многие средневековые болезни, укоротившие жизнь других держав-современниц. Лишь в Византии можно в полной мере увидеть культурный синтез величайших цивилизаций Средиземноморья — сохранение традиций как классических, так и раннехристианских. Ромеи говорили на слегка изменившемся со временем языке Нового Завета, но при этом еще в школе учили Гомера и других античных авторов (в отличие от западных европейцев, почти утративших классическую греко-римскую традицию вплоть до начала эпохи гуманизма).
Образованность среднего византийца, не говоря уже о членах бюрократической или духовной иерархии, не имела равных в тогдашнем ближневосточном и европейском мире. Не случайно в эпоху расцвета мусульманской цивилизации арабские мудрецы высоко ценили греческие книги. Однако с точки зрения окружающих народов главным капиталом империи был ее, если так можно выразиться, капитал: накопленное за много веков неисчислимое богатство, проявления которого мог увидеть любой гость Константинополя. Вне сомнения, что ему в этом отношении уступал даже Багдад — что уж говорить о мелких европейских городках или нарождавшихся варварских поселениях севера и северо-востока.
Невозможная, невероятная красота и роскошь (что не всегда — одно и то же) может вызвать у неподготовленного человека две взаимоисключающие реакции — преклонение и желание немедленно эту красоту разрушить. Последнее, по-видимому, имеет своей причиной эмоциональную перегрузку: человек не в состоянии сосуществовать с каким-либо явлением, намного превосходящим его духовный уровень, его способность восприятия внешнего мира. Поэтому, будучи не в состоянии таковой красотой наслаждаться, приобщиться к ней и испытать в связи с этим какие-то положительные чувства, раздраженный зритель низводит недоступное до себя, т. е. уничтожает. Набег вандалов на Рим, в ходе которого германо-африканские варвары произвели множество бессмысленных разрушений, является точной иллюстрацией этого феномена. Более близки по времени рассказы о крестьянских восстаниях, повествующие о столь же яростных разрушениях хозяйских поместий — «новые вандалы» желали всячески загадить, истребить прекрасное и непонятное, что, например, единодушно отмечали все свидетели гражданской войны 1917–1922 гг. в России.
Надо заметить, что образованные и богатые греки и не пытались завоевать хоть какие-то симпатии у окружавших народов. Наоборот, византийцы прекрасно осознавали свою исключительность, гордились ею, считали такое положение дел само собой разумеющимся и, главное, дающим им индульгенцию на поступки не самые высоконравственные. По их мнению, не столь уж оригинальному, все, что делалось во благо государства, было хорошо. Ибо государство это — их государство. Согласно византийской доктрине, оно не имело себе равных как в политическом, так и в теологическом смысле. Таким образом, законные наследники Римской империи, помазанные на царство во имя единственно истинного Бога, должны были приложить все силы и средства, чтобы державные слава и мощь не померкли никогда.
В истории человечества никто лучше ромеев не следовал старой максиме «divide et impera» — за много сотен лет до того как Маккиавели решил ее теоретически обосновать. Связано это было еще и с тем, что друзей среди соседних народов у империи не числилось. Почти вся ее история прошла в практически беспрерывной войне. Поэтому на международной арене византийцы постоянно интриговали столь искусно, что их вероломство вошло в поговорку. Конечно же, это повлияло и на внутреннюю жизнь Византии: изощренные ромеи безостановочно боролись за власть и вовсю строили друг другу всевозможные козни, что до поры до времени сходило им с рук.
Политическая жизнь империи никогда не отличалась скукой. Быть может оттого в тысячелетней державе так и не случилось стабильного «золотого века», когда освобожденные от внешних потрясений люди могли бы обратиться к созданию непреходящих духовных ценностей. Великая византийская цивилизация, за некоторыми исключениями, не оставила культурного наследия, сопоставимого с наследием других цивилизаций, столь же мощных и долговечных. Сравним, например, философские, исторические и драматические сочинения классической Греции или имперского греко-римского периода, созданные в течение одного-двух веков. Без сомнения, их место в современной культуре несравнимо выше византийского. То же можно сказать о произведениях изобразительного искусства, несмотря на значительное вляние византийской иконографии на русскую, а также на средневековую живопись Италии (последняя, впрочем, затем полностью трасформировалась в эпоху Возрождения и оставила весь мир далеко позади).
Не оставляет мысль о том, что созданное Византией непропорционально мало. Она навсегда осталась в истории в первую очередь цивилизацией-хранителем, передатчиком античных и раннехристианских духовных ценностей своим зачастую неблагодарным наследникам. Напомним, что перед тем как всякая привезенная с Востока в Италию греческая рукопись стала цениться на вес золота доблестные европейцы сожгли Константинополь почти дотла и произвели в нем невообразимое разорение, превзошедшее все вандальские подвиги. Тогда, вероятно, и были навсегда утрачены бесчисленные сокровища античной культуры, сохраненные бережливыми ромеями (например, погибли статуи Фидия). Не исключено, что и высказанное выше мнение о византийском культурном наследии было бы совсем иным, не случись катастрофа 1204 г.
Вспомним, что с классической средневековой европейской точки зрения византийцы были трижды виновны. Политически — как многократно пойманные за руку обманщики-лицемеры, религиозно — как еретики, исповедующие не то христианство (известно, что отступник-еретик хуже и басурмана, и язычника), и экономически — как обладатели «неправедного богатства» (торговля всегда включает в себя элемент обмана, тем более торговля средневековая, а на Западе до появления итальянских торговых корпораций хитрым грекам не было равных). Материалисты скажут, что наши европейские братья больше всего были заинтересованы в грабеже — и мы не будем с ними рьяно спорить. Однако заметим, что причины трагического внутрихристианского конфликта XI–XIII вв. нельзя свести только к материальным факторам.
Не стоит доказывать, что древние славяно-русы были духовнее и чище франко-германских разбойников. Как будто они не пытались взять Константинополь! Как будто не грабили других греческих городов. Как будто их не манили немереные ромейские богатства. Да и пассажи о греческом лицемерии русский хронист не списал у своих отдаленных латинских кузенов. Следовательно, и у тех, и у других реакция на поведение византийцев была достаточно похожей. «Древняя империя (особенно ее блистательная столица) влекла к себе как гигантский магнит чужеземцев-современников, и она же отвращала их своей надменностью, неискренностью и скрытым характером своей дипломатии» — писал Г. Г. Литаврин, один из крупнейших российских византинистов.
Но западные европейцы-то уже были христианами, они уже были совершенно уверены в том, что их религия — единственно истинная. Именно это делало их ненависть к грекам столь яростной. Оттого еретик и страшнее иноверца, потому что он — конкурент, его существование ставит под вопрос твою самость, и на земле вам обоим места нет. Оттого-то альбигойские войны были намного страшней и кровавей Столетней войны, оттого не имеют себе равных по жестокости Варфоломеевская ночь или религиозные войны в Германии, ибо отступники не могут быть завоеваны или обложены данью: они должны быть полностью уничтожены.
Славяно-русы, слава Богу, были просто варварами-язычниками, и ни разу не смогли захватить город на Босфоре, а потом и не хотели. В любом случае трудно представить древнерусских воинов XI–XIII вв., жгущих греческие православные соборы и сдирающих с их крыш золотые листы: ведь Константинополь был столицей их религии, принадлежность к которой, как мы знаем, в какой-то момент стала обозначать русскость. Да, судя по всему, и военная помощь Руси Византии не прекращалась в течение большей части того же XI столетия. Пусть особой дружбы между ними не было (а византийцы вообще ни с кем не дружили), но и вражды не было тоже.
Скажем здесь, что упреки в адрес греков, которыми изобилует «Повесть временных лет», имеют вполне конкретные причины. Именно в годы создания русской летописи в Киеве особенно остро вспыхнул конфликт между присланным из Константинополя греческим духовенством и местным клиром — первыми поколениями древнерусской интеллигенции. Надо заметить, что в цивилизационном смысле наши предки были совершенно правы. Во-первых, они создавали новую культуру и понятно, что сделать это можно было только на основе местных кадров, во-вторых, с христианской точки зрения, как о том не совсем случайно говорил первый русский философ Иларион в своем знаменитом «Слове», все народы равны, и непонятно, почему греческий священник обязательно должен быть лучше русского. А в-третьих, признаем, что для византийцев церковная политика была инструментом политики государственной и подчинялась вполне прагматическим целям, а не каким-то высшим интересам. Так что и «греческое лицемерие» тоже было налицо.
Тем не менее, даже все это вместе взятое не оправдывает, с точки зрения внимательного читателя, антивизантийский тон русской летописи, а особенно желание многих исторических писателей недавних веков обязательно ему следовать. Современные европейские и американские историки постепенно пришли к осознанию того, что история Византии – это не бесконечные упадок и загнивание, как считалось раньше. Реальная картина жизни империи гораздо сложней и любопытней. Самое интересное, что российские историки XIX — начала ХХ в. были в этом отношении истинными первопроходцами, но их работы в течение долгого времени оказались не востребованными обществом.
Классическая российская официозно-имперская ксенофобия вовсе не была антивизантийской. Наоборот, подчеркивание преемственности между Вторым и Третьим Римом в определенное время приветствовалось и поощрялось. Но упомянутая ксенофобия достигла высшего выражения в не столь уж отдаленную от нас эпоху — в середине ХХ столетия, в противовес всячески провозглашавшемуся тогдашней властью интернационализму. Заодно с хазарами и норманнами не повезло и грекам — они тоже попали под «паровоз истории».
Плоды этого оказались печальны — россияне почти целиком утратили память о своих культурных прародителях. Давно замечено, что среднему интеллигентному россиянину история (и культура), например, средневековой Франции или Англии известна гораздо лучше, чем византийская. Вовсе не желая принизить значение романской и англосаксонской культурных традиций, заметим, что не знать собственной истории — а ранняя история Византии есть русская история — просто стыдно. Вряд ли это обошлось без духовных последствий, как для России тогдашней, так и современной. Не случайно, что полным отрицанием ромейского наследия грешат почти те же люди, что готовы не замечать в нашем прошлом ни хазар, ни норманнов, упирая на русскую национальную исключительность, которая была, есть и пребудет. Пожалуй, не стоит уподобляться им и клясть греков за льстивость и надменность, убеждая самих себя, что лучшее в византийской культуре Русь-Россия взяла исключительно по воле божественного предопределения и без всяческого греческого содействия.
Как вообще возможны такие речи при том, что именно в русской литературе, теологии и изобразительном искусстве византийская культура оставила самый явный цивилизационный след! Да, нам неизвестны конкретные детали духовного взаимодействия между Древней Русью и Византией в X–XI вв., но оно наверняка было. Да, великие имена Феофана Грека и Максима Грека дошли до нас из более позднего времени, но неужели у них не было предшественников?! Да, Византийская империя была для Руси родителем корыстным и недобровольным — но византийская культура корыстной не была, ибо культура бескорыстна по определению. Не стоит ли нам чуть лучше относиться к своим предкам (греки же не меньшие, а может быть в чем-то большие наши предки, чем древние славяне и норманны) и радоваться тому, что наша цивилизация практически напрямую, пусть и очень фрагментарно, восприняла наследие ромейское-римское и новозаветное? Не становимся ли мы слегка похожими на нелюбимых своими соседями византийцев, когда упорствуем в собственной уникальности, боговдохновенности и полном отсутствии культурных долгов? Российская цивилизация, конечно же, уникальна, но это не значит, что у нее нет родителей. Отрекающиеся от родителей — известно как они называются.
3. Истоки и имена
Теперь самое время напомнить, что первые (и наиважнейшие) этапы создания русской культуры произошли за географическими границами Древней Руси. Да и главными действующими лицами, как на грех, были исключительно иностранцы. Впрочем, стесняться тут нечего: на нашей исторической родине тогда еще и читать-то почти никто не умел. Зато в качестве духовных учителей славяно-русам попались люди все как один образованные и серьезные — цвет своего времени. Этому было несколько причин.
В 843 г. завершился тяжелейший этап византийской истории — иконоборчество. Не имея возможности подробно говорить об этом смутном времени, укажем лишь самые основные факты. Кризис Византии в начале VIII в. поставил государство на грань военной катастрофы — арабы подошли к самым стенам Константинополя. Страну отстоял император Лев Исавр — выдающийся политический деятель и полководец. Однако чуть позже по не вполне ясным причинам повелитель Византии ополчился на иконопочитание и под страхом суровых наказаний запретил поклоняться святым образам и вообще иметь их в наличии: как в церквах, так и в частных домах. Большинство духовенства и простого населения сопротивлялось, но ничего не могло поделать — император был суров. Наследники Льва продолжали ту же иконоборческую политику, послужившую, кстати, причиной серьезных трений с церковью Запада.
Торжество иконофильства в конце VIII в. оказалось временным, и спустя несколько лет схватка разгорелась вновь. Однако последний император-иконоборец Феофил уже не свирепствовал, как его предшественники, и быть может даже смирился с тем, что почитание икон отменить не удастся. Хотя не исключено, что, пытаясь найти альтернативу ученым монахам-ортодоксам, Феофил предпринял серьезные меры по восстановлению и укреплению византийской системы светского образования, ставшего залогом дальнейших успехов империи. Но только после смерти последнего императора-иконоборца государство ромеев наконец освободилось от тяжелейшего внутреннего конфликта, сотрясавшего его более века.
Считается, что последовавший затем почти двухсотлетний расцвет Византии был обеспечен миром, который с тех пор надолго воцарился между светской властью и церковью. На распри низшего порядка это, впрочем, отнюдь не распространялось. Власть в империи всегда сменялась с пролитием крови, да и само нормальное управление государством не обходилось без изгнаний, народных восстаний, мятежей знати и возникновения еретических учений. Кажется, такое государство трудно назвать цветущим и стабильным. Тем не менее, факт остается фактом: почти все высшие государственные лица Византии второй половины IX–X вв. были незаурядными и образованными политиками. И правили империей весьма компетентно (периодически свергая друг друга).
Важнейшее место в этом феномене принадлежало византийской системе образования. Особую роль в ее расцвете относят на долю легендарного Льва Математика — вроде бы вольнодумца и полутайного иконоборца, которого в середине IX в. поставили руководить имперской кузницей кадров — Магнаврской академией, находившейся прямо при дворце. Из нее вышло немало выдающихся людей, первым из которых необходимо назвать патриарха Фотия, того самого, кто оставил наиболее подробные сообщения о первом набеге русов на Константинополь.
Прежде чем начать рассказ о деятельности Фотия в качестве прадедушки русской цивилизации, отвлечемся на частное, но достаточно любопытное замечание. Быть может именно Фотию (или традиции, связанной с его именем) россияне обязаны своим названием: ведь переход корня «рус» во внешне сходный с ним «рос» вовсе не очевиден филологически, а жители славяно-норманнского протогосударства называли себя именно русами, а не росами. Этот же термин употребляли арабы, его использовали и хазарские документы. Но греки с самого начала говорили о «народе Рос», и в окружном послании (энциклике) Фотия 867 г.; и в заголовке проповедей, произнесенных патриархом для воодушевления сограждан во время набега 860 г. Да и другие греческие авторы называли северян таким же образом, следуя за ученейшим человеком современности.
Но почему же византийцы исказили имя варваров? Дело в том, что какой-то ученый грек разглядел упоминание о диком и жестоком народе не где-нибудь, а в Священном Писании. Это было вполне в духе времени: считалось, что в Библии можно отыскать известия о любом событии, бывшем и будущем. Так вот, в 38-й главе Книги Иезекииля содержится пророчество о народе, который, «как туча», поднимется на Израиль «от пределов севера». В следующей главе повествуется о грядущем поражении нападавших. Правитель этого народа, согласно Синодальному переводу (следующему греческой Библии – Септуагинте), именуется «Гогом в земле Магог, князем Роша, Мешеха и Фувала» (Иез. 38:2-3).
В общем этот «Рош» (‛Ρὼς), поменявший в греческой передаче «ш» на «с», и напал на греков. Скорее всего этот термин употреблялся и до Фотия. Конечно, никакой связи с настоящими русами у него не было и быть не могло. Однако одно дело — слабая историографическая традиция и всяческие домыслы, а совсем другое — авторитет ученого патриарха. Тем более что грекам, начиная с 860 г, пришлось не раз сталкиваться со своими новыми соседями. Вот и стали они именовать северян в соответствии со священными книгами иудеев и христиан. В дальнейшем пользовавшиеся греческими источниками русские летописцы тоже приняли этот термин, а затем его начали употреблять и сами русы-русские-россияне. Так мы и приобрели два имени, каждое из которых в современном языке используется в строго определенном случае. Иностранцам этого не уяснить, ибо они русских обозначают только одним словом и, наверное, уже никогда не поймут разницы между русским и российским.
История слова «Рош» на этом не заканчивается. В позднем Средневековье, когда многие христиане продолжали изучать каждую библейскую буквочку вплоть до малейшего завитка, появилась следующая глубокая мысль: а не Москва ли подразумевается под никому не известным Мешехом? Из этого люди, находившиеся по разные стороны идеологических баррикад, сделали прямо противоположные выводы. Одни заявили, что русские — народ библейский и почти божественный (в отличие, например, от латинских схизматиков), а другие утверждали, что еще Священное Писание недвумысленно указывает на русскую дикость и присущее россиянам стремление к тому, чтобы «произвести грабеж и набрать добычи» (Иез. 38:12).
Смеяться тут не над чем, ибо еще в популярной англоязычной Толковой Библии Скофилда, созданной в начале ХХ в. и с тех пор не раз переизданной, против пассажа о предстоящем поражении Гога и Магога стоит следующий комментарий: «Имеются в виду североевропейские державы, возглавляемые Россией… [Они] долгое время являлись притеснителями рассеянного Израиля, и в соответствии с божественной справедливостью и заветами Господа, их разрушение совершится, когда они попытаются окончательно истребить остатки Израиля в Иерусалиме. Данное пророчество целиком относится к еще не наступившему дню Господа». Как тут не вспомнить Б. Спинозу, который уже более трехсот лет назад призывал людей не вычитывать из Библии больше, чем там написано.
Самое же во всем этом интересное, что никакого Роша в Писании вообще нет! То, что россияне называют себя россиянами, последствие не только заимствования греческого слова, но попросту неправильного перевода. Как отмечают все современные комментаторы, древнееврейское rō’š mešek означает «правитель Мешеха», а традиционное словосочетание «князь Роша и Мешеха» является не более чем тавтологией. Поэтому в современных переводах Библии злосчастный «Рош» вообще не фигурирует. Но вернуть ничего нельзя — дело было сделано в IX–XI вв. С легкой руки Фотия русы получили второе имя, и пенять на это поздно и совершенно бесполезно. Впрочем, патриарх был человеком большим дарований, поэтому его вклад в российскую культурно-историческую традицию оказался очень многогранен.
И здесь имеется в виду не только подробное обоснование Фотием догматического расхождения православия с католичеством по вопросу об исхождении Святого Духа — так называемой filioque (напомню, что православные христиане считают, что Дух исходит от Бога-Отца, а католики — что и от Сына). Хотя этот доныне неоконченный спор послужил одной из главных причин первого раскола христианских церквей, в котором патриарх сыграл чуть ли не основную роль, и который оказал колоссальное влияние на дальнейшую историю восточной Европы и России. Но чтобы ощутить себя отдельной от Запада — и при этом равной Западу частью цивилизации, Руси сначала было нужно стать цивилизованной, т. е. в данном случае христианской. И начало этого пути связано именно с Фотием и Магнаврской Академией, читать лекции в которой он, по собственному признанию, любил гораздо больше, чем заниматься государственными делами.
Добавим, что интерес Фотия к светским наукам и античным текстам нравился отнюдь не всем современникам — патриарха даже обвиняли в том, что он продал душу волхву-еврею в обмен на тайное эллинское знание. Это еще раз доказывает, что характер претензий, которые люди менее образованные высказывают в отношении тех, кто слишком много знает, не так уж изменился за последнюю тысячу лет.
4. Исторический ландшафт
Какова же была политическая и экклезиастическая ситуация в 60-х годах IX в.? Протасикрит (первый секретарь) имперской канцелярии Фотий был выдвинут на высший духовный пост Византии во второй половине 858 г. Его предшественника сослали на остров в Мраморном море, а сам Фотий (человек совершенно светский) был в короткий срок пострижен в монахи, продвинут по синодальной линии (чтец, иподьякон, дьякон, священник), и возведен на патриарший престол. Такое возвышение было связано, с одной стороны, с дворцовыми интригами, приведшими к падению предыдущего патриарха, а с другой — с осознанием того, что византийское духовенство может сыграть важнейшую роль во внешнеполитической жизни, и использовать для этого способы, недоступные традиционной государственной машине. Тогда уже осуществлялась активная миссионерская деятельность среди жителей новообразованных королевств Юго-Восточной Европы, по большей части славянских. По-видимому, правители этих земель начали серьезно присматриваться к христианскому учению, ибо оно могло (как мы знаем на примере князя Владимира) принести им заметные материальные и духовные выгоды.
Довольно быстро варварские князья уяснили, что у христианского мира существуют два центра — Рим и Константинополь. После этого они начали играть на греко-латинских противоречиях, дабы сделать свое крещение максимально политически выгодным. Обе великие церкви к тому моменту уже достаточно разошлись, в первую очередь с обрядной точки зрения. Однако для неофитов обряд — почти самое главное в принимаемом ими духовном учении. Так что вопрос был непрост. В политической перспективе было не ясно, в подчинение какого престола — римского или константинопольского — попадут новоокрещенные земли. Назревавшие конфликты нашли немедленное выражение после вступление Фотия в должность.
Согласно традиции, новоинтронизированный патриарх рассылал сообщения о своем повышении по службе другим вселенским патриархам. Римский папа по праву старшинства своей кафедры, основанной еще св. Петром, должен был одобрить избрание константинопольского собрата. Обычно эта акция носила сугубо формальный характер и не приводила ни к каким осложнениям. Но в этот раз папа Николай заартачился: его не устраивала ни преждевременная отставка предыдущего патриарха, ни молниеносное продвижение Фотия по церковной служебной лестнице. Отказывать Фотию в легитимности он не стал, но отправил в Константинополь высокую комиссию, чтобы та разобралась во всех обстоятельствах происшедшего и представила ему подробный отчет. Так началась первая демонстрация римского приоритета в христианском мире. Папа намекал и на то, что было бы неплохо, если бы византийские миссионеры убрались из Болгарии, которая все равно к ним никакого отношения не имеет.
Согласиться с этим было невозможно. Византия предприняла ряд продуманных и хорошо организованных действий, в результате которых болгарский царь в 865 г. принял крещение из греческих рук, а папа Николай был отлучен от церкви как отступник от догмы. Оскорбленный Фотий разразился громадным трактатом, в котором объяснял, что учение римской церкви о том, что Святой Дух исходит как от Бога-Отца, так и от Сына, является дуалистической ересью, а значит, и вся эта церковь — еретическая (эта работа повлияла на дальнейшие отношения христианских церквей на много веков вперед — вплоть до настоящего времени). Начался первый церковный раскол. Одновременно византийцы усилили миссионерскую деятельность и на других направлениях, возможно, и на русском. Именно Фотий был ответствен за вдохновение этой политики и за организацию работы тех людей, что ее осуществляли «на местах».
Когда римско-византийские прения достигли апогея (867 г.), то Фотий направил другим патриархам Восточных церквей энциклику, в которой сообщал об успехах константинопольской церкви в обращении других народов. Полагают, что данное послание должно было непрямым образом донести сведения об этих славных делах и до римского папы. После упоминания об осуществившемся недавно обращении болгар Фотий поведал коллегам и о крещении «народа Рос». Согласно посланию патриарха, древние русы «сменили на чистое и непорочное исповедание христиан… безбожную веру, которой придерживались прежде», а также «епископа и пастыря приняли и совершают с большим тщанием и заботой обряды христианские».
Реальность обращения русской верхушки в христианство между походом 860 г. и энцикликой Фотия 867 г. никто из ученых под сомнение не ставит. Высказывается мнение, что оно было частью утерянного договора между северянами и византийцами, по которому первые получали от вторых какие-то торговые привилегии. Не исключается, что весь грабительский набег 860 г. был искусным политическим шагом, предпринятым с целью вынудить византийцев пойти на экономические уступки, а крещение было частью дипломатического торга. В любом случае, начальная киевская община просуществовала недолго и исчезла, по крайней мере, среди правящих и торговых классов — ведь в следующем византийско-русском договоре 911 г. нет ни единого слова о крещеных русах. Так что о первых русских христианах мы не знаем почти ничего.
История приобщения к христианству тюрко-славянской Болгарии известна лучше. И хотя ученые предостерегают от проведения параллелей между Древней Русью и Первым Болгарским царством, обратим внимание на следующие моменты болгарской истории IX–X вв.: 1) введение христианства натолкнулось на яростное сопротивление традиционной родовой знати, и в течение многих десятилетий Болгарию сотрясали восстания и гражданские войны; 2) болгарское руководство достаточно долго маневрировало между Римом и Константинополем и выбрало последний в общем-то по географическим соображениям, а также потому, что византийский вариант православия предусматривал разделение светской и духовной власти при полном преимуществе первой; 3) принятие болгарами христианства вовсе не поставило их, с точки зрения греков, на новый цивилизационный уровень.
Еще много лет болгарская церковь оставалась в зависимости от Константинополя, а болгары из разряда просто варваров перешли в разряд варваров христианских. Последнее болгар очень уязвляло, и они изо всех сил старались сравняться в образованности со своими высокомерными учителями (а также не раз начинали внутриправославную войну: подобное уникальное тогда событие вынудило византийцев к изобретению объяснений — почему войны между единоверцами в принципе возможны. Но они не успокоились, пока в начале XI в. не уничтожили Первое Болгарское царство).
От обогащения болгар плодами греческой культуры Россия получила самую прямую выгоду, но сначала необходимо сказать о событиях в расположенном несколько северо-западнее Болгарии королевстве Моравском. Там ситуация повторяла болгарскую с точностью до наоборот. Будучи соседями германоязычной части Священной Римской империи, мораване вступили в контакт с христианской церковью латинского образца, но князь Ростислав быстро разочаровался в немецких священниках. Язык их был народу непонятен, а в смысле политическом они скорее оказывались союзниками сопредельных германских государств, нежели помощниками в деле укрепления моравской независимости. Поэтому по образцу болгарского царя, аппелировавшего к Риму, Ростислав решил обратиться в Константинополь. Там раздумывали недолго, тем более что у византийцев был значительный опыт просветительской работы среди славян.
О важности, которая придавалась миссии, направленной на отдаленный северо-запад, и о ее продуманности свидетельствует тот факт, что она была поручена самому подходящему и компетентному человеку в империи. Во-первых, по происхождению он был славянином и владел языком моравских туземцев. Во-вторых, у него уже был изрядный миссионерский и дипломатический опыт. В-третьих, уровень его богословской и филологической образованности, возможно, не имел себе равных в государстве, а может быть, и во всем остальном мире. Вот теперь мы перейдем, наконец, к одному из главнейших персонажей начальной русской истории.
5. Первосвятитель — начало
Речь сейчас, конечно же, пойдет о Константине Солунском, позже принявшем в монашестве имя Кирилла, под которым его еще позже заслуженно канонизировали. Один из соучеников Фотия и самый знаменитый из студентов Магнаврской Академии стал «славянским апостолом». С его деятельностью и надо связывать основание русской цивилизации, приходящееся, таким образом, на 60-е годы IX в., как и первое нападение русов на Константинополь и их первое крещение.
Что известно о св. Кирилле? Родом он и его брат Мефодий были из Солуни (ныне Салоники), в тот момент втором городе империи. Датой рождения Мефодия считается 815 г., а Константина – 826(7) г. Нужно сказать, что во время славянского вторжения на Балканы (примерно за два века до описываемых событий) Солунь осталась единственным греческим островком в славянском море, затопившем северную Грецию. Постепенно потомки завоевателей стали имперскими подданными, приняли христианство и почти полностью эллинизировались. «Почти» означает то, что славянское наречие по-прежнему оставалось разговорным языком Солуни и ее окрестностей. Можно предположить, что особенно оно было распространено в сельской местности, однако и в самом городе было достаточно славянских семей, не расстававшихся с говором предков. Несмотря на желание многих считать первосвятителей славянами, все-таки точнее назвать их византийцами славянского происхождения, причем во втором поколении. Оттого они и сохранили пригодившееся им позже греко-славянское двуязычие.
Свидетельства о языковой ситуации в Солуни достались нам из жизнеописаний Константина и Мефодия, составленных, как это признано, младшим современником или даже учеником братьев, а потому вызывающих значительное доверие. Кажется, что вовсе неслучайно в уста византийского императора там вложена обращенная к Константину фраза: «Вы ведь солуняне, а солуняне все чисто говорят по-славянски». На основании тех же текстов предполагается, что в 840-х гг. Константин и Мефодий обучались в Константинополе у будущего патриарха Фотия (и возможно, у не менее знаменитого Льва Математика), ибо, в соответствии с формулой, сохранившей значение до настоящего времени, будущий святой «научился же и Гомеру, и геометрии». Затем Мефодий избрал административную карьеру, а Константин — внешнеполитическую.
Пока старший брат губернаторствовал, Константин оказался в составе посольства, отправленного на мусульманский восток. Сохранились сообщения о том, что уже в ходе этого путешествия ему доводилось не раз вступать в богословские диспуты с иноверными оппонентами. Несомненно, что делать это мог только человек, обладавший немалыми риторическими, логическими, философскими и дипломатическими талантами. Судя по всему, Константин их проявил в полной мере. Поэтому в 860 г. ему была поручена иностранная миссия чрезвычайной важности. Он либо возглавил имперское посольство в Хазарский каганат, либо оказался одним из его основных действующих лиц.
Появление викингов в акватории Черного моря беспокоило как Хазарию, так и Византию. Первые признаки их антинорманнской кооперации относятся к началу 30-х годов IX в. Тогда по запросу хазар император Феофил отправил на Дон военно-инженерную экспедицию для строительства крепости Саркел. Скорее всего, византийцы пошли на это под впечатлением первых варяжских набегов, свидетельства о которых сохранились в греческих житиях святых. Видимо, в Константинополе знали о налаженных связях хазар со степными кочевниками и понимали, что в дальнейшем тех и других можно будет использовать для борьбы с русским злом.
Зло это, как мы помним, явственно проявило себя в 860 г. Русы чуть было не застали империю врасплох и перепугали ее на несколько веков вперед. Пришло время возобновлять альянс с хазарами. Те тоже были не против: по крайней мере, источник доносит, что дипломатическая миссия была осуществлена в ответ на прибывшее в 860 г. хазарское посольство. Ответную миссию, согласно житию, и возглавил Константин Солунский.
Мефодий к тому моменту разочаровался в государственной деятельности и удалился в монастырь, но перед соблазном путешествия в Хазарию устоять не смог. Впрочем, все могло быть иначе: просто так в монастырь не уходят. Возможно, что у Мефодия были серьезные причины личного или политического характера. Знаменательно, что заметно младший Константин убедил брата-затворника покинуть обитель и направиться в опасное путешествие. Какие он приводил при этом доводы — мы не узнаем никогда. Так для братьев началась дорога в бессмертие.
6. Хазарский эпизод — или все-таки больше, чем эпизод
Перед Константином стояли несколько взаимосвязанных задач. Он должен был договориться о совместных действиях против нового врага, попробовать обратить в христианство хотя бы часть хазарской военно-политической верхушки, для чего, в свою очередь, требовалось выдержать религиозный диспут с обитавшими в хазарской столице раввинами и муллами. Согласно легенде, хазарский хан обещал креститься, если его убедят в преимуществе веры в Троицу.
Истинность этого проверить невозможно, но диспут между представителями трех великих монотеистических учений действительно имел место, смутные сообщения о чем сохранились и в еврейско-хазарской переписке. В обоих источниках ход идеологического состязания изложен примерно одинаково, что убеждает в достоверности этого рассказа (конечно, согласно «Житию Константина», хазары склонились к христианству, а в соответствии с так называемой пространной версией письма хазарского царя Иосифа победил иудаизм, поставленный христианским священником выше ислама, а муллой – выше христианства). На деле философские прения, по-видимому, завершились боевой ничьей: хазары в христианство, конечно, не перешли, но Константин отнюдь не ударил в грязь лицом в споре с местными казуистами. Этому помогло то, что по дороге он основательно подучил иврит. Было это в Херсоне-Корсуни и там же великий филолог ознакомился с некоей разновидностью готского или еще какого местного алфавита. Это, возможно, навело его на какие-то судьбоносные мысли. Что до дипломатии, то в итоге договор о дружбе с хазарами был заключен, а Константин смог добиться освобождения и возвращения на родину большого числа христианских пленников.
Если рассмотреть историю хазарской миссии, хоть немного освободившись от канвы, навязываемой нам автором «Жития Константина», то может вызвать удивление тот факт, что важное посольство было поручено кабинетному ученому, пусть и одному из лучших в империи. Константину было тогда примерно 33 года — относительно немного для высокой государственной должности, которой он, кстати, ни до, ни после миссии в каганат не занимал. Поэтому весьма возможно, что посольство возглавлял кто-то другой, тем более, что вряд ли хазарская миссия носила только просветительский характер и в ее задачи не входило, например, обсуждение военных вопросов.
Можно предположить, что хазары были очень заинтересованы в союзе с Византией, и поэтому пустились во все тяжкие, упомянув о возможности своего перехода в христианство. Греки понимали неосуществимость таких сладких надежд, но отказаться от диспута не могли, и потому послали молодого да резвого: вдруг да получится что-то, а в крайнем случае — и спрос невелик. Но весьма вероятно и обратное: не случайно ли Константин оказался в составе посольства? Неужели византийская миссия ждала почетного эскорта в Крыму так долго, что будущему первосвятителю хватило времени на изучение одного неевропейского языка, а потом — другого? Даже гениям поставлены некоторые границы. Все-таки нельзя овладеть древнееврейским в считанные недели.
Возможно, проливает свет на эту историю рассказ о том, что братьям удалось обнаружить в Херсоне мощи св. Климента, одного из мучеников первоначального христианства I в., человека известного и почитаемого, чьи послания чуть было не стали частью новозаветного канона. Так не была ли их первая совместная миссия научной историко-филологической экспедицией в Крым, в которую младший брат сумел привлечь находившегося в депрессии Мефодия, вслед за чем пытливые богословы пристроились к посольству в Хазарию — из любопытства, которое в них вызвало подробное знакомство с древнееврейским языком и еврейской культурной традицией? После чего Константин развернул бурную деятельность и, будучи к тому подготовлен лучше кого бы то ни было во всем христианском мире, выступил на знаменитом диспуте, произведя, наверно, немалое впечатление на византийских должностных лиц. Да и реакция кагана, по-видимому, была сдержанно-положительная. Это позволяет предположить, что Константин, безусловно оставаясь верующим христианином, великолепно знал древнееврейскую традицию и очень уважительно и мастерски оперировал ее понятиями. Этим, кстати, мало кто из средневековых христиан был в состоянии похвастаться (и из нынешних тоже могут немногие).
В православной литературе принято вслед за «Житием» считать хазарское посольство большой удачей Константина: он, дескать, и диспут выиграл, и многих обратил в христианство. Более сдержанные современные ученые говорят о полупровале, ибо очевидно, что солунянину не удалось крестить кагана и его государство, пусть хазары и отпустили на свободу какое-то число пленных греков. По приведенным выше резонам трудно согласиться с этими интерпретациями. Хазарская экспедиция была удачной, ибо с нее воистину началась просветительская деятельность Константина и Мефодия, а крестить каганат никто и не собирался. Просто, с точки зрения биографа, отец славянской письменности всегда занимался обращением неверных.
Судя по всему, братья не были разочарованы своей якобы неудачей. Да и была ли вообще даже теоретическая возможность обращения хазар? Ясно лишь, что когда в 862 г. в Византию поступил запрос о присылке славяноязычных священников, способных организовать церковь православного обряда на не вполне цивилизованной моравской местности, то посланы были лучшие. Из этого следует, что сообщения о деяниях Константина в Хазарии и Крыму должны были стать достоянием высших светских властей, а не только церковных или научных кругов. И еще: назначения в моравскую миссию не могло случиться без согласия братьев. Мефодий к тому моменту уже стал игуменом монастыря, а носивший не столь высокий чин дьякона Константин был крупнейшим филологом и теологом Константинополя, перед которым в столице империи были открыты все дороги. Организация же знаменитой миссии не могла обойтись без участия патриарха Фотия. Никто из этих трех выдающихся людей не имел понятия о том, что они закладывают основы русской цивилизации.
7. Первосвятитель — свершение
Запрос на миссионеров, как говорилось, поступил из Великой Моравии. Так называлось государство, расположенное примерно на территории нынешних Чехии, Словакии и отчасти Венгрии. Мораван к тому моменту уже христианизировали немецкие священники латинского обряда, подчинявшиеся зальцбургскому архиепископу. Отношение моравского князя Ростислава к этому процессу было в чем-то сходным с намерениями его славянских родственников, пытавшихся в то же самое время христианизировать Болгарию, а позже Русь. Новый религиозный культ должен был послужить укреплению молодого государства и нанесению его на карту цивилизованного мира. Однако немецкие священники явно лили воду на бочку западных франкских соседей и к тому же отправляли службы на непонятном тягучем языке. В поисках альтернативы Ростислав позвал византийцев. Так же колебались маневрировавшие между греками и латинянами болгарский царь Борис и киевская княгиня Ольга.
Скорее всего у Константина уже имелся продуманный план действий – сказывался миссионерский опыт среди негреческих народов. Ему было очевидно, что проповедовать и служить неофитам нужно на их собственном языке. Византийская традиция в отличие от римской не запрещала переводы Священного Писания, ибо прекрасно знала о переложениях на сирийский, коптский и прочие языки, сделанных в эпоху первоначального христианства. К тому же Константин был человеком двуязычным и искушенным в богословских и филологических тонкостях Книги книг. Тогдашние славянские наречия отличались друг от друга еще незначительно, и родной для Константина «солунский» (южно-македонский?) диалект был понятен и мораванам. Лучшего переводчика священных текстов на язык полудикого народа в принципе не было.
Существовала лишь одна загвоздка, впрочем, серьезная — у славян отсутствовала письменность. Но эту проблему Константин блистательно решил, изобретя первый славянский алфавит — так называемую глаголицу, которую, несмотря на трудность, единодушно признают выдающимся филологическим творением. Сколько времени это заняло — мы не знаем. «Житие» утверждает, что работа над созданием новых букв началась еще в Константинополе. После этого братья перевели на язык, который позже назвали церковнославянским, тексты Писания, наиболее необходимые с догматической и обрядовой точек зрения: Евангелие, Деяния и Послания Апостолов, а также Псалтырь.
Вслед за этим неминуемо последовали конфликты с представителями римской церкви, и что было в них первично — идеология или политика — разобрать невозможно. Скорее всего, они шли рука об руку. Франкские епископы боролись и за власть, и за престиж. И верили в свою правоту. Главным обвинением Константина было использование им неканонического наречия. По мнению западных критиков, священными могли считаться только три языка — древнееврейский, греческий и латынь. На первых двух было создано Писание, а третий являлся языком древнейшей апостольской церкви. Символически же значимость этой лингвистической троицы якобы обозначало то, что надпись «Иисус Христос, царь Иудейский», начертанная по повелению Пилата на кресте Спасителя, была выведена именно на канонических языках.
Константин защищался искусно, называя оппонентов приверженцами «триязычной ереси» и «пилатчиками», и доводя до их сведения историю перевода Библии на восточные языки. Также он вполне обоснованно утверждал, что все языки человеческие созданы Господом, а посему прославить Его можно на всех возможных наречиях. Когда это не помогло, в ход пошла убойная цитата из Первого Послания к Коринфянам: «Лучше пять слов сказать умом моим, чтоб и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке» (1 Кор. 14:19). Но и этого оказалось недостаточно. Братья были вызваны в Рим, пред светлые очи наместника св. Петра.
Тогда ни о каком окончательном и бесповоротном церковном расколе речи еще не было. Это спустя тысячу лет очевидно, что в 867 г. начался процесс, завершившийся окончательной схизмой между христианскими Западом и Востоком в 1054 г. А современникам казалось, что между Фотием и папой Николаем произошло серьезное недоразумение, которое со временем обязательно разъяснится. Не говоря о том, что к моменту вызова солунских братьев в Рим политическая обстановка в Византии изменилась, и уже Фотий был отправлен в изгнание.
Несомненно, что Константин и Мефодий ощущали себя не агентами византийской политики, а частью вселенской христианской церкви. Оттого Рим для них вовсе не являлся вражеским логовом, да и папа не был предрасположен увидеть в братьях отступников и раскольников. К тому же его не оставляла надежда на мирный и выгодный раздел сфер влияния с Константинополем. Более того, франкские короли и князья церкви были уже настолько сильны, что могли угрожать самому папе. В таких случаях умные политики поддерживают слабейшего, что римская курия уже в средние века прекрасно знала. Поэтому все обошлось. Согласно Житию, Константин доказал преимущества своего перевода (неясно как и кому), преподнес папе мощи св. Климента, четвертого (после св. Петра, Лина и Анаклета) папы Римского, умершего, как уже упоминалось, в херсонском изгнании, и присутствовал при совершении литургии на своем родном языке. Сразу после этого его жизненный путь подошел к концу.
Обстоятельства внезапной смерти «апостола славян» неясны. Видимо, что он уже давно чувствовал недомогание, и, дабы умереть монахом, принял постриг в Риме, взяв имя Кирилл, под которым ему было суждено остаться в веках. К тому моменту ему исполнилось лишь 42 года. Затем Константин взял с брата клятву не возвращаться в Византию, а продолжать их общее дело, и скончался 14 февраля 869 г.
8. Старший брат и его ученики
Мефодий слово сдержал. В течение дальнейших 15 лет он неустанно продолжал работать в Моравии, переведя при этом на славянский язык подавляющую часть священных текстов, работы отцов церкви, а также многочисленные византийские труды по богословию и юриспруденции. Политический климат продолжал неуклонно ухудшаться. Немолодой Мефодий успел побывать даже в немецкой тюрьме, откуда его через два с половиной года выпустили по просьбе папы. Был свергнут и покровитель братьев — князь Ростислав, а пришедший ему на смену Святополк никак не мог решить в какую же сторону выгоднее обратить взор истинного христианина — на запад или на восток?
Византия же была не в состоянии оказать какую-либо помощь самому деятельному из своих сыновей. Не забудем, что в те же годы продолжалась драма первого раскола между христианскими церквями. Через несколько лет после своего первого низвержения Фотий снова вернулся на патриарший престол (877 г.), что резко осложнило церковные отношения Византии с престолом св. Петра. Последнее разрешение папы использовать славянскую литургию датируется 880 г., затем она в течение нескольких лет была постепенно объявлена вне закона и окончательно запрещена новой папской буллой 885 г., которая грозила нарушителям самыми суровыми карами — отлучением от церкви и изгнанием из страны. Мефодий умер в том же 885 г., и почти сразу его миссия была разгромлена, а ближайшие ученики оказались в тюрьме. Через некоторое время их выслали из Моравии.
В практическом отношении деятельность братьев-просветителей закончилась полным провалом. Православную церковь в Моравии создать не удалось, хотя указания на плодотворную деятельность солунян в этой части Европы можно обнаружить еще в течение почти двух веков. Гораздо важнее оказались следы нематериальные, неовеществленные. И первым из них по праву является возникновение школы учеников Мефодия. До нас дошли имена Климента, Наума и некоторых других. Именно они продолжили работу братьев на новой земле.
Возглавляемые Климентом и Наумом священники были прекрасно осведомлены об обстановке в Болгарии и отправились ко двору царя Бориса сразу же после депортации из Моравии. На Балканах за истекшие десятилетия произошло следующее: Борис крестился в православную веру и отдался под духовное водительство Константинополя — так было географически логичней, не говоря уж о мощи византийской армии, которую было лучше иметь в союзниках. Папа же не мог предложить болгарам ничего, кроме моральной поддержки. Однако, к большому неудовольствию Бориса, очень скоро выяснилось, что болгары не только не получат никакой, даже мало-мальской экклезиастической автономии (все высшие священники присылались из Византии), но и, несмотря на крещение и красивые фразы Писания («несть эллина и иудея» и т. д.), все равно будут почитаться образованными южанами за дикарей (примерно так же Запад последние 500 лет относится к русским). Сравняться с высокомерными учителями можно было одним способом — овладеть их же собственной «книжной премудростью». Так создание национальной культуры стало насущным для болгарской политики, а моравские изгнанники оказались в нужном месте в нужное время.
Борис быстро понял каким сокровищем обладают ученики Мефодия. С ними в Болгарию пришло Священное Писание на понятном для болгар языке. Перевод же был сделан византийцами, т. е. Константинополь употреблению этих текстов противиться не мог. Да и Византия не имела ничего против усиленной христианизации Болгарии, пусть и с применением славянского языка. Миссионерам была даже выслана подмога из Константинополя.
Видел ли царь дальше имперских бюрократов, считавших, что христианизация рано или поздно сделает Болгарию частью Византии, или бюрократы все-таки были правы — сложный вопрос, и мы в нем разбираться не будем. Ясно лишь, что после долгих закулисных бесед Борис договорился с Климентом и Наумом о совместной политико-религиозной деятельности. Климент отправился на запад, в Охрид, а Наум поначалу остался на северо-востоке. Именно в тех местах неизвестным гением в конце IХ в. был создан алфавит гораздо более простой, нежели глаголица.
Существует гипотеза о его изобретении еще одним учеником солунских братьев, Константином Преславским — тезкой первого просветителя. Это может объяснить дальнейшую путаницу в наименовании азбук: Константинов объединили, а монашеское имя первого дали алфавиту, изобретенному вторым. Новый алфавит был отчасти обязан своим успехом тому, что в значительной степени явился заимствованием из греческого, хорошо знакомого образованным болгарам. К 24 знакам, имеющим греческие корни, были добавлены 14 новых, собственно кириллических (точный ход событий неясен, многие источники по истории кириллицы не дают суммарной цифры 38 и среди ученых по этому поводу согласия нет). Получившаяся в результате графическая система оказалась много проще глаголической и при этом адекватно передавала славянскую речь. Здесь необходимо указать на прямую фонетическую зависимость новой азбуки от глаголицы — т. е. кириллические буквы обозначают те же звуки, что и знаки глаголические. Из этого следует, что несмотря на внешнюю схожесть многих букв второго славянского алфавита с классическими греческими (и отражение ими сходных звуков), кириллица не была создана напрямую из греческой азбуки. В соответствии с какой-то небесной справедливостью именно этот алфавит получил свое название по имени первого крестителя славян.
В те же годы была предпринята последняя попытка языческого реванша в Болгарии. Возглавил его наследник царя Бориса — Владимир. Сам же Борис в полном соответствии с христианским учением за несколько лет до этого добровольно отрекся от престола и отправился доживать свой век в монастырь. Но крестителю Болгарии пришлось вернуться в мир. Быстрое поражение мятежа свидетельствует о том, что народ пошел не за родовой знатью, а за прежним царем. Сын-отступник был низложен и ослеплен, а Борис вновь удалился в монастырь, где жил до самой смерти.
Властителем Болгарии стал один из наиболее ее ярких царей — Симеон, сначала вознесший страну на вершину могущества и даже несколько раз пытавшийся занять константинопольский престол, а потом истощивший неокрепшее государство военными походами. Но нас больше интересует то, что на всеболгарском сходе 893 г. помимо вопроса о престолонаследии обсуждался вопрос о государственном языке. И было решено сделать славянский официальным языком царства и, насколько об этом можно судить по самым отрывочным известиям, перейти к повсеместному употреблению кириллических букв. Победа кириллицы оказалась поначалу незаметной, постепенной и полной. Немедленного отказа от глаголицы (освященной авторитетом Константина Солунского) не произошло, но в течение нескольких дальнейших десятилетий все важнейшие тексты восточного христианства, а также другие крупнейшие памятники византийской письменной культуры были переведены с греческого и записаны с помощью общедоступной кириллицы. Культурная подготовка к крещению Руси завершилась.
9. Итоги
Остановимся на мгновение и преклоним голову перед апостолами славян. В чем же главная заслуга Кирилла-Константина?
Перво-наперво он основал традицию перевода Священного Писания на не освоенный до того бесписьменный язык, одновременно в плане практическом и идеологическом. Благодаря Константину церковнославянский стал священным, т. е. общекультурным языком нескольких славянских народов. Этот язык в дальнейшем послужил созданию сразу нескольких культурных миров, на его базе строилось и общеславянское духовное пространство, существующее до сих пор, несмотря на потерю болгарами, сербами и восточными славянами языкового взаимопонимания. Кроме того, им было начато создание новой письменности, блистательно завершенное неизвестным членом кирилло-мефодиевской школы через двадцать лет после смерти Константина. Основание школы, т.е. создание группы единомышленников и последователей (возможно, что основную роль здесь сыграл Мефодий) завершает перечень достижений солунянина. Ведь без духовных наследников и продолжателей работа братьев-первосвятителей могла погибнуть. А теперь их школа давно уже исчисляется сотнями миллионов людей, частью ее являемся все мы, вне зависимости от наших культурных пристрастий и религиозных предпочтений.
Ныне мало кто пользуется церковнославянским текстом Библии (за исключением нескольких наиболее знаменитых фраз), и только немногие специалисты свободно владеют языком, который на протяжении многих столетий был на Руси литературным (и, в частности, летописным), давно вышла из употребления и глаголица, хотя ее литургическое использование в Хорватии дошло аж до ХХ в. Те плоды трудов св. Кирилла, которые можно потрогать, ощутить, взять в руки — постепенно устарели и утратили свою когда-то исключительную роль. Но как оценить создание целой цивилизации, и не одной? Как бы повернулась история Древней Руси, если бы к началу Х в. не существовал текст Священного Писания на понятном славяно-русам языке? Если бы на этом языке нельзя было служить в первых древнерусских церквах? И если бы не было азбуки, которой первые славяно-русские книжники могли воспользоваться? И двуязычных людей, способных перевести любой текст с греческого на славянский? Почти на пустом месте Кирилл создал традицию, в прямом смысле включив славян в Священную историю, и заложил основы сразу нескольких национальных культур. Все это находится в сфере духа и исчислению не поддается. Скажем лишь, что по результатам его деятельности личностей такого масштаба в мировой цивилизации — единицы.
Понимал ли это сам святитель, задумывался ли над этим? Этого мы не узнаем. Ясно, что он относился к просветительской деятельности исключительно серьезно и считал делом жизни именно ее, а не чтение лекций по философии в константинопольском университете Св. Апостолов. Есть в его «Житии» странный эпизод — отчаявшись проникнуть в тонкости богословия, юный Константин обратился за помощью к «некоему чужеземцу, знавшему грамматику», который однако «зарыл свой талант и сказал ему: «Не трудись, мальчик. Дал я себе зарок никого не учить этому в своей жизни». Кажется, что здесь автор показывает нам альтернативу будущему Константину — соблазн отчаяния, человека знающего, но разочарованного, не верящего в деятельную силу познания.
Не оставляет мысль, что вся жизнь Константина — ответ этому: «Не трудись, мальчик». Путешествия, диспуты, неудачи. Расставание с величайшим и красивейшим городом мира ради моравских лесов и болот. Словно какое-то неведомое чувство подсказывало Константину, что дарованным ему знаниям и талантам можно найти лучшее применение, нежели тратить их на сочинение изящных филологических или богословских экзерзисов, в которых лучшему ученику Льва и Фотия наверняка не было равных. Наверное поэтому солунянину и удалось основать одну из значительнейших культур II тысячелетия нашей эры. Может быть верна та точка зрения, что важно лишь делать свое главное дело как можно лучше, а Господь позаботится об остальном?
Но все-таки интересно, а успели ли дойти до Константина смутные слухи о крещении дикого и буйного народа Рос?
2002 – 2017
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer1-iljinsky/
