Ковдозеро
Август был выбран не случайно — в это время уже нет комаров. А год тогда шел 1967-й.
На станцию Княжая Мурманской железной дороги поезд прибыл утром, и Виктор встретил нас на перроне. Из Киева он выехал раньше, нашел ночлег, и договорился о лодке. Мы же успели побывать в Москве, три дня провели у друзей в Ленинграде и лишь тогда отправились в Княжую. Наши хозяева Иван и Таня. Он русский, она карелка. Дом у них необычайно чистый — и внутри, и снаружи. Почти финская сауна-баня выскоблена добела. Иван предложил взять на десять дней его моторку и очень удивился, что мы предпочли идти по обширному озеру на веслах.
Нашим снаряжением были палатка, транзистор «Салют», с растянутым, лишь частично перекрытым глушилками коротковолновым диапазоном, безотказный фотоаппарат «Зоркий», солдатский котелок, бутылка спирта, термос, компас, крупномасштабная карта Кольского полуострова. А еще фонарь, запасные батарейки, свечи, сковорода, новые венгерские спальники, несколько банок сгущенного молока. И важная вещь — консервная банка с выкопанными во дворе жирными, аппетитными червями. «Не наловим рыбу — сами съедим», — сказал Виктор. Завершают спиcок две «боевые» единицы: ровесник октябрьского залпа «Авроры» топор («1917» вытравлено на лезвии) и стартовый пистолет на случай встречи с медведем. Флаг с фиолетовым глазом на все полотно — посвящение Моше Даяну — заготовлен еще в Киеве. Если сложить все это в рюкзаки — далеко не уйдешь. Сейчас можно только улыбнуться, но по тем временам экипированы мы были отлично — тельняшки, кеды, штормовки. Закупаем продукты в маленьком магазине и складываем в дощатый ящик «Сafe nord», как мы его назвали. Наутро пытаемся отчалить. Но лодка лежит на берегу бухты, плотно забитой сплавленными бревнами, и пробиться через них не так-то просто. Веселые местные мальчишки приносят длинный тяжелый багор и, ловко балансируя на мокрых бревнах, начинают их растаскивать. Видно, что это занятие им не впервой: они бегают по вертящимся под ногами бревнам, как по утоптанной тропинке! Я кое-как управляюсь с багром, а Виктор быстро выгребает на освободившееся место. Потихоньку выбираемся из ловушки на свободную воду и причаливаем в стороне, где есть доступ к берегу — берем третьего, Эллу. С непривычки болят руки, поэтому сажусь на корме с рулевым веслом
Ковдозеро расположено в южной части Кольского полуострова. Уровень воды подняла плотина на реке Ковда, увеличив площадь озера вдвое — до 600 квадратных километров. В результате появилось множество новых островов, а бесчисленные мелкие озера соединились с главным. Кое-где на ушедших под воду пригорках сохранились полузатопленные избушки. Вот одна из них: оконная рама висит на одной петле, стекла выбиты, за распахнутой дверью ржавая кровать, на ней из раскрытого чемодана свешивается мокрое, изгнившее тряпье. Похоже, и отсюда выселяли кого-то как татар из Крыма.
Плывем среди каменистых островков со стелящейся тундровой растительностью, в кустах — гигантские, выше карликовых осин красноголовые подосиновики. Было бы правильнее называть их «надосиновиками». В отличие от островков на берегах обычный хвойный лес.
Рыбаки из нас никудышные: рыбы аккуратно съедают червей и, не поблагодарив за угощение, оставляют чистые, блестящие крючки!
Сегодня на озере сильное волнение. Высокий каменистый берег, как назло, тянется километрами и не позволяет пристать. Но вот справа появляется укромная, закрытая от ветра и волны бухточка с песчаной отмелью. Причаливаем и выгружаемся. Ставим палатку в центре окруженной лесом полянки на сплошном ковре спелой черники. В боковое зрение попадает что-то необычное. Поворачиваю голову: на краю полянки струйка пара. Он медленно поднимается над внушительной пирамидой желтого медвежьего помета.
— Пронесло, наверное, мишку,— сказал я.
— У медведей такой стул считается нормальным, — невозмутимо ответил Виктор.
— Они же здесь пасутся в чернике, которая закрепляет — это всем известно.
— Ты бы еще анализ кала сделал! Нечего тут рассуждать, — сказала Элла, и в голосе ее послышался металл. — Сейчас же складываем палатку, собираем рюкзаки и в лодку! Я и минуту здесь не останусь!
Делать нечего, плывем дальше. Приближается вечер, начинает темнеть, но волны не утихают, скалистый берег такой же высокий — пристать некуда. Минуем очередной мыс, лес отступает, открывая широкий луг, полого спускающийся к воде. А на лугу пылают три больших костра, окруженные зловещими фигурами в черном. Привязанные к бревенчатым мосткам качаются на волнах лодки. Нам не по себе, но все-таки причаливаем, привязываем лодку и выходим на берег. Черные, зловещие фигуры быстро приближаются. У некоторых за спиной почему-то косички, и это слегка успокаивает. Вот они рядом, и мы облегченно вздыхаем: это всего-навсего несколько ребятишек. Издалека, да еще в сумерках они казались великанами. Знакомимся.
— Поехали в наш лагерь. Там волн нет, — приглашают ребятишки. Долго упрашивать нас не пришлось. Мальчишки в одной лодке, девочки (они гребут легко и ловко) — в другой, а мы — в своей отплыли и через десять минут оказались в «лагере» — несколько палаток и небольшая избушка. В ней живет пожилая начальница лагеря, она же повар и врач. Других взрослых в лагере нет. Охрана лагеря поручена Венере — похожей на волчицу, но чрезвычайно добродушной и общительной собаке.
Окруженный лабиринтом узких проток лагерь со всех сторон защищен от волн соседними островами. Но протоки забиты топляками и пробираться между ними на лодке нужно с осторожностью.
Маленький этот лагерь называется Долманово и даже обозначен на карте. Мы раздали значки и конфеты, рассказали о себе. Ребята наломали еловых веток — подстелить под палатку, а чтобы стало помягче, принесли еще и несколько охапок соломы. Развели костер. Показали места, где хорошо ловится рыба, научили правильно насаживать на крючок червей. Урок был усвоен: наутро рыбы словно выстроились в очередь и клевали одна за другой: одного червяка хватало на трех рыбок. Сменяя друг друга, двое ловили, третий чистил и потрошил. Утренний улов заполнил две сковородки. Ребятишки иронически улыбаются, глядя на эту рыбью мелюзгу — они ловят судака, щук, кумжу, крупных окуней, даже сёмгу, а мелочь сразу отпускают. Но мы своей добычей довольны и не завидуем.
Пробыли там два дня. Нашлось время порисовать. Не знаю почему, но собаки, за очень редким исключением, всегда меня не выносили. Вероятно, чуяли мою предрасположенность к котам. Но Венера отнеслась по-другому: только положил на колени альбом, просунула голову под мою левую руку. Что-то в альбоме очень ее заинтересовало. Так мы и рисовали вдвоем. Но только заканчивал — Венера отправлялась к девочке Вере и не отходила от нее ни на шаг. Позже я зарисовал эту неразлучную пару «Вера и Венера в одной лодке».
На прощанье перед отплытием идем в лес. Вдруг видим к стволу ели прибит фанерный щиток. На нем надпись углем: «Здесь были туристы из Киева: Виктор, Лора и Крот». Такие имена, как Элла и Марк, здесь, очевидно, не знают, вот и превратились мы в Лору и Крота!
Как это трогательно! Славные ребята. Только откуда потом появляются столько сволочей?
Дальше плывем без особых приключений, сверяясь по карте. Здесь передвигаются только на моторных лодках и на нас посматривают с недоумением.
Впереди еще неделя. Ночуем на островах. Правда, не каждый годится для ночлега — часто просто негде поставить палатку. А если палатка натянута, то места для костра почти не остается, и жарить рыбу приходится стоя по колено в воде. Хорошо, что Иван заставил взять резиновые сапоги. Не раз случалось, что поиски подходящего по размеру островка продолжались часами и заканчивались в полной темноте. А ведь на севере темнота наступает поздно!
Этот широкий пролив назывался «Озеро Красавица» и после постройки плотины соединился с Ковдозером
К нашему рациону добавляются грибы. Сначала я вообще не понял, что краснеет в кустах на миниатюрном островке. Думал, кто-то забыл шапку или майку. Оказалось — подосиновик диаметром с хорошую сковороду, чистый, без единого червячка. Их столько, что за час можно набрать не ведро, не корзину, но полную лодку! Так мы и поступали. А когда костер угасал сушили грибы на горячих камнях. В конце путешествия набрался целый мешок. В лесу — многокилометровые заросли черники, на островах встречается морошка. Эта северная ягода с изысканным вкусом, чуть крупнее малины, растет в одиночку и попадается редко. Много водоплавающей птицы: разные виды уток, дикие гуси, еще какие-то птицы. Напрасно надеемся увидеть лебедей: они предпочитают другие края.
В рыбалке определенный прогресс — наш рекорд: за час 93 рыбы.
Выходим на открытое до самого горизонта пространство. Полный штиль. На западе в зеркальном озере отражается высокая гора. Ее название легко запомнить: Калигора — почти Калигула.
Впереди последний из намеченных островов. Он просторный, над водой несколько молодых сосен. Под ними и ставим палатку, костер разводим чуть подальше, чтобы дым не мешал. После миниатюрных островков здесь полное раздолье. Безоблачное небо. Тепло. Светло — солнце заходит поздно. Вода в озере теплая. Купаемся, загораем, Виктор поймал, наконец, приличную щуку.
Наш остров. Здесь и проведем оставшиеся дни
На рассвете меня разбудила Элла. — Какой-то зверь непрерывно лакает воду — шепнула она, — выгляни, но осторожно. Вдруг это медведь?
Я приоткрыл клапан палатки и прислушался: похоже, этот таинственный зверь действительно лакает, но что-то никак не напьется. Как бы не лопнул! Осторожно выглянул — никого. Вышел из палатки, долго вслушивался, пока не понял: у самого берега мелкая рябь ласкала поникшие ветки редкого кустарника — только и всего.
В Ленинграде мне настойчиво предлагали взять охотничью винтовку. А здесь, прямо под нами у самого берега спокойно плавают дикие гуси. Может, зря отказался? Поджарили бы гуся на самодельном вертеле.
Мы ведем дневник: я зарисовками, Элла текстом
Пытаемся прорваться в эфир, но, кроме норвежского Киркенеса и завывания отечественных глушилок, мой «Салют» ничего не ловит. Так и живем, постепенно привыкая к отсутствию информации и, признаюсь, не очень страдая без оной.
На рисунке комар слева
Комаров практически нет. За все время только один нахально уселся на чистом листе альбома, где был прихлопнут и хранится, почти как Ленин в мавзолее, вот уже 46 лет. Только почетного караула не хватает.
Завидев палатку и лодку, моторки минуют наш остров и быстро исчезают, а мы довольны — нам хорошо здесь втроем и больше никто не нужен. Чувствую, что обленились, но впереди еще одна цель.
На десятый день отправляемся обратно. Однако силы свои переоценили: к полудню не прошли даже трети пути. Иван и Таня будут беспокоиться. Выручил случай: у какого-то острова стоит большой, элегантный катер. Оказалось, попутный, и мы просим взять нашу лодку на буксир.
— Привяжите лодку и поднимайтесь на борт, — великодушно ответили с катера.
Катер непростой, предназначен для VIP — в каютах ковры, на стенах панели из ценных пород дерева, бар с бутылками. Экипаж: рулевой, он же механик Отто — то ли немец, то ли эстонец. За все время этот белобрысый парень не сказал ни слова. Повар и матрос — русские. Пассажиров двое: большой начальник из Мурманска с женой. Разговорились. Мы представились, рассказали, почему выбрали такой необычный отпуск. Это произвело впечатление.
— Теперь я понимаю, что у вас просто романтическая душа, — услышали мы от женщины.
— Если в следующем году снова соберетесь в наши края, — вручая визитную карточку, сказал на прощание большой начальник, — я вам организую незабываемый отпуск. Не пожалеете.
Катер доставил нас засветло. Бухта оказалась свободной от бревен. Мальчишки гордо несли наши весла. Хозяева встретили тепло. Таня заранее истопила баньку и наломала свежие березовые веники. Чистые, пропаренные до мозга костей сухим паром, мы поужинали и улеглись на чистых постелях. Хотя ни водки, ни вина Таня, по ее словам, не пьет, увидев на столе спирт, она, не поморщившись, лихо опрокинула маленький граненый стаканчик, Так завершился первый этап высокоширотной авантюры
ЧУПА И ББС НА МЫСЕ КАРТЕШ
Чупа, порт
Утром в идущем на юг поезде минуем Северный полярный круг и выходим на станции Чупа. Попутный грузовик — и мы в насквозь пропитанном рыбным духом порту, где стоит готовый к отправлению катер «Навага». Покупаем несколько соленых палтусов — это крупная, очень жирная северная камбала. Катер ждет, пока соберутся пассажиры, подождем и мы под северным солнышком. Пожилые голубоглазые женщины в платочках беседуют на соседней скамейке. Лица приветливые, открытые, речь спокойная. Говорят не стесняясь. Прислушиваемся. Постепенно начинают вырисовываться некоторые особенности жизни в этих краях. Тема беседы в основном — сколько, когда и кем выпито водки. Выясняется, что пьют здесь поголовно все — и мужчины, и женщины. О девочках не говорили, но мальчишки пьют уже с 15 лет, а некоторые — даже с 12. Одно трогательное признание стоит процитировать: «Вчерась мужики наши куда-то собрались, так мы с Петровной взяли пол-литра «московской», хорошо посидели. Без мужиков оно спокойнее: ведь только закончится водка, побьют же сволочи, как всегда. Правда, могут и так просто побить. Оставалось грамм сто. Я говорю: ну, давай, пополам и закончим бутылку, а Петровна — ни в какую. Что такое вдруг на нее нашло? Так я эти сто грамм себе на голову вылила, чтоб волосы лучше росли. Вот погляди, какие стали», — и она сняла с головы платок. Мы улыбнулись и, услышав дребезжащий звонок с катера, стали собираться.
Женщины вошли по сходням на палубу и спустились в оборудованный для пассажиров трюм. Мы за ними. В нос ударил отвратительный букет сивушного перегара и перебродившей кислятины. На этом фоне привычный на любом корабле запах солярки воспринимался как изысканные духи. Вдоль бортов на скамейках спокойно сидели пассажиры. А в центре, на полу красовалась благоухающая лужа блевотины. По-видимому, она накапливалась с каждым рейсом и никому не мешала. Спустившаяся первой Элла вылетела из трюма, как баллистическая ракета из пусковой шахты, больно ударилась головой о железную притолоку, схватившись за голову, бросилась в сторону и чуть не вывалилась за борт вместе с рюкзаком (катер уже шел полным ходом), но я успел удержать ее, а нас — натянутая в проходе цепь.
На борту «Наваги»
На палубе оказалось куда интереснее, чем в заблеванном трюме. Катер направлялся к Белому морю по узкой Чупинской губе, она отличалась от норвежского фиорда только низкими пустынными берегами. Ни одного села, даже одинокого хуторского домика. Пусто и на лугах — ни коровы, ни лошади, даже барана. Только редкие встречные моторки и навигационные щиты с красным треугольником напоминали о присутствии человека. Ночью щиты освещаются яркими фонарями.
Ближе к открытому морю берега стали выше, лес — гуще. Губа постепенно расширялась. Луга заканчивались песчаными отмелями, их сменяли покрытые лесом скалы. Мы оставались на палубе до самой пристани Беломорской биологической станции. Причалили в окруженной скалистыми склонами узкой бухте.
Там ждал мой старый московский друг Юлий Лабас. Мы встречались не каждый год, но в этот раз объятия наши были крепче и продолжительнее: в них радость встречи соединилась с эйфорией победы Израиля в шестидневной войне.
На скалах автографы побывавших здесь судов, даты, чьи-то инициалы, даже фамилии. К строениям станции ведут мостки, сколоченные из свежих досок с набитыми поперечными планками.
Летом здесь работают ученые всевозможных направлений биологии, ихтиологии из различных институтов СССР. В основном молодые. Живут по два-три человека в небольших домиках, расположенных на довольно крутых склонах.
В бревенчатом домике «финская баня» (слово «сауна» тогда еще не употреблялось). В стороне на горке — «туалет типа сортир». На двери крупными буквами «роза ветров». Когда туалет занят, на ближней березке привязывают красный пионерский галстук.
Нам предоставили одну из лабораторий. На рабочих столах микроскопы и другие приборы, вместо стульев пеньки. На стенах самодельные плакаты. Допотопный умывальник со стержнем. А в стороне двухэтажные нары. На них мы и разместились. Стараемся никому не мешать и, получив резиновые сапоги, в первый же день отправляемся на поиски заброшенной шахты, где когда-то добывали гранат. Шахта оказалась неглубокой, полузатопленной траншеей, и темно-бордовые гнезда были на поверхности. Большого впечатления этот полудрагоценный камень не произвел: растресканный гранат с черными вкраплениями крошился и рассыпался в руках. Видно, потому и забросили шахту. Говорят, на другом берегу широкой Кандалакшской губы можно свободно найти аметисты. Но туда не добраться — времени не хватит.
Решили искупаться в Белом море. Вода намного холоднее, чем в Ковдозере, всего +14 градусов. Но жизнь в этом холодном море кипит. Такого не увидишь ни в Черном, ни в Балтийском.
Беломорская биологическая станция
Вот эта лаборатория с пеньками вместо стульев
Прямо у берега, среди привычных бело-голубых медуз вдруг пробираются красно-фиолетовые. Сплошные заросли разнообразных водорослей, преобладают длинные, пластинчатые ламинарии, среди актиний снуют не известные нам рыбы. Морские звезды от желтых до красно-оранжевых. Не все пятиконечные, встречаются и с большим числом лучей. Впервые увидели настоящий морской прилив, когда вода поднимается на несколько метров и прямо на глазах заливает балки и овраги. После отлива на покрытом крупной галькой берегу остается много интересного. Потерянные при погрузке бревна, доски и бруски, сухие и зеленые сломанные ветки и целые деревья. Это даровое топливо для жителей прибрежных деревень. Если хватает воображения, можно увидеть в этих оставшихся после отлива обломках фигуры фантастических чудовищ и вполне реальных крокодилов, бегемотов и других животных. Среди разнообразного морского мусора застрявшие медузы, поникшие морские звезды и ежи, дохлые рыбы и крабы. И, конечно, пустые заморские упаковки и бутылки из-под неведомых и недоступных в те времена сигарет и напитков.
По вечерам собирались у Юлия. Познакомились с его сотрудниками. Спирт развязал языки, и оказалось, что здесь говорят свободно. На столе рыба, добытые на охоте утки. Широкоплечий парень из Баку, Дробышев, страдает без овощей и фруктов. Он возмущен репликой начальства: «Зачем тебе эти помидоры? Такая же трава, как вокруг, только красная». Закусив спирт соленым огурцом, он набросился на нас, пытаясь выяснить, почему до сих пор в Киеве нет памятника в Бабьем яру. Тон его довольно агрессивный, словно виноваты в этом мы сами. Теперь вспоминая тот вечер, думаю: может, он был прав?
На второй день непрерывно моросит мелкий дождь. Мокнут развешанные (то ли после стирки, то ли в надежде на дождь) носки, трусы, тельняшки. Их не снимают: развиднеется — сами высохнут.
На третий день дождь прекратился, потеплело. Мы решили прогуляться в Медвежью бухту. Вооружившись топором и пистолетом, отправляюсь с Эллой, Виктор остается на станции: он приглашен на охоту — сегодня 21 августа — день его рождения. Еще через день — мой.
Как я и надеялся, оружие нам не пригодилось — медведи чем-то занимались в других местах. А бухта оказалась очень красивой. Берега заросли высоким камышом, сосны и ели высокие, раскидистые. Под ногами мягким серебристым ковром расстилается мох. Это ягель — зимний рацион лосей и оленей. Березы и осины высокие, и грибы, оправдывая свои названия, теперь уже под ними. Алеют заросли брусники. Черника есть и тут, но не в таком обилии, как на островах. После Ковдозера дно палатки надолго останется черным.
В эту последнюю декаду августа на пронзительно синем небе ни облачка, солнце припекает совсем по-южному, можно загорать, как дома. Но по вечерам уже чувствуется коварное приближение осени. Здесь, на Севере, она наступает внезапно.
«Неделя — и небо взвоет от вьюг, и сдвинутся облака.
Неделя — и мы улетим на юг. Там лето еще пока»
сообщает самодельный плакат в одной из лабораторий.
Завтра мы двинемся дальше, но проведенные на мысе Картеш короткие четыре дня помню, как будто мы были там вчера. Больше всего на ББС поразила необычайно свободная, дружеская атмосфера. Даже лица этих молодых ученых другие. Конечно, и здесь есть свои трудности, неизбежные интриги, зависть. Как везде во главе парторганизация и наверняка парочка стукачей-сексотов: не надо забывать, что до перестройки оставалось еще 20 лет. Но свежему взгляду открывается другое — то, что отличало дух этого коллектива от унылой советской повседневности брежневской эпохи.
КЕРЕТЬ
Знакомая «Навага» подбросила нас в Лесозавод. На пристани пассажиров встречает и провожает непросыхающий пьяный мужик — непременная, как чугунный кнехт, деталь провинциальных российских причалов. Здесь, не задерживаясь, садимся в первую моторку до Керети. У руля похожий на Робин Гуда парнишка лет 15.
— Мы денег не берем, — сказал он, когда я попытался рассчитаться.
Ночлег нашли в первом же доме. — Меня Настасьей звать, — представилась немолодая хозяйка и привела нас в увешанную иконами и фотографиями чистую, просторную горницу, бросила на пол набитые свежим сеном матрацы и подушки и направилась к дверям, но задержалась. — Вы, ребятки, часом, не голодные с дороги? — спросила она. — А то треска у меня осталась с обеда. Свежая, сегодняшним утром наловили. Не хотите — коту отдам.
Мы хотели, а кот может подождать до следующего улова. Свежая беломорская треска совсем другое дело: ничего похожего на замороженные, высохшие, грязноватые щепки, которые продавали в магазинах.
Предназначенной коту порции (плюс чугунок картошки с постным маслом) оказалось достаточно, чтобы насытить нас троих.
— Ничего себе кот, — сказал Виктор, — такой порцией можно тигра накормить
Местный Робин Гуд
А вот и он, собственной персоной, не удостоив нас взглядом, спокойно прошел по двору и, цепляясь когтями, лихо всцарапался по срубу на чердак.
— Тишка — кот не простой, он у нас ученый, — сказала Настя. — Такого больше нигде не найдете. Хоть в театре, хоть в цирке ищите, такого нет! Сейчас сами увидите. Кис-кис! — позвала она. — Тишка, ну-ка, поди ко мне!
Тишка высунул голову из-под крыши, осмотрелся, не спеша спустился и сел у ног хозяйки. Был он чистый, откормленный, преисполненный достоинства, самоуважения и напоминал настоящих поморов, живших когда-то в этих краях. Ему бы скорее подошло полное имя — Тихон.
— Ой, как грязно за ухом, котишко! — сказала нараспев Настасья. Кот лизнул правую лапу, несколько раз старательно провел ею за ухом и замер, словно ожидая новой команды. И она последовала: — А за другим — говно-говно! — продолжила хозяйка, и кот тем же манером почистил левое ухо, обошел вокруг хозяйки и потерся лбом о ее ногу. Настасья почесала кота за (чистыми теперь!) ушами, и он вернулся на свой чердак.
Впечатлившись неожиданным спектаклем, благодарим Настасью и отправляемся осматривать знаменитую когда-то поморскую деревню.
В годы процветания деревня Кереть насчитывала 300 дворов. Поморы занимались рыболовством, промышляли морского зверя, торговали лесоматериалами, пушниной, варили соль и развозили почту по прибрежным деревням. Только в Петербург они поставляли тысячи пудов соли, ценных пород рыбы, торговали со Швецией, Норвегией.
Местные жители и сейчас вспоминают семью местных купцов-промышленников и меценатов Савиных. С их помощью развивались промыслы и деловые связи.
Молчаливые поморы не держали свиней и кур — не выносили шума. А еще не любили в Керети ходить по грязи и проложили на улицах дощатые тротуары. Кое-где они сохранились.
В начале 20-го века в деревне были клуб, школа-четырехлетка, участковая больница, пекарня, магазин, церковь, изба-читальня, библиотека, почта. Дома строили на кирпичных фундаментах.
Последний из Савиных окончил университет в Англии, вернулся на родину и в 1938 году был расстрелян как английский шпион. Уликой послужило прекрасное владение английским языком.
От большого, богатого дома Савиных сохранился только мощный кирпичный фундамент.
Сегодня большинство добротных когда-то домов покинуты, окна и двери заколочены, крыши провалились. Нам даже предлагали купить просторный двухэтажный дом за… 200 рублей! — тогда месячная зарплата старшего инженера.
Светит солнышко. На порогах пустующих домов дремлют пригревшиеся коты. Люди ушли, коты остались.
Во время нашего посещения в Керети насчитывалось не больше двадцати обитаемых дворов.
Вдоль улиц уже много лет стоят столбы с проводами, но электричество не подключено. И, как через еще много лет стало известно, его так и не подключили.
Сохранилось два высоких, повязанных чистыми вышитыми полотенцами креста. Один, «обетный», установлен в память местного святого Варлаама. О втором версии расходятся. Первая — крест отмечает избавление от холеры, вторая — он служил ориентиром, указывающим дорогу к гавани. Возможно, крест сочетал обе функции.
Лес подступает вплотную к деревне. На опушке сплошные заросли малины, густо усыпанные ягодами. Говорят, не раз случалось так, что с разных сторон малинника одновременно паслись люди и медведи. Но нам никто не помешал.
Во дворе лежит пара резиновых сапог и рядом — ось вагонетки с двумя чугунными колесами.
— Сыну вместо штанги были, — говорит Настасья.
— А сын где?
— В Питер подался. Там на заводе работает. А кто молодым не уехал, так спился вконец. Здесь одни бабы да старики помирать остались.
В горницах прибрано, на столе сверкают два начищенных самовара и старинная керосиновая лампа, у стенки окованный латунными полосами сундук, в углу иконы в позолоченных окладах, на стенах фотографии в рамках. Большинство — дореволюционные, на картоне, с золотым тиснением и вензелями фотографа в уголке. На них выпучили глаза застывшие перед объективом солдаты с лихо закрученными усами. На почетном месте, отдельно от других портрет в полупрофиль красивой, гордой дамы, с выдающимся бюстом и в затейливой шляпе, какие еще носили в начале 20-го века. Это последняя из династии Савиных. Память о ней хранят немногочисленные обитатели деревни. Ухоженные могилы Савиных мы увидели на заброшенном деревенском кладбище.
А вот совсем странная фотография: две девочки в зимней одежде лежат укрытые стеганым одеялом. Глаза закрыты. Спят? Тогда почему одеты?
— А это сестрички мои, близнецы. В школу шли через речку, в ней течение быстрое очень, потому и лед тонкий. Вот и провалились, а вокруг-то никого, — спокойным, обыденным тоном рассказывала Настасья. — Как достали их, уже холодненькие были.
Грустно видеть запустение когда-то процветающей общины с многовековой историей. С таким чувством прощаемся с Керетью и отправляемся дальше.
ЛЕСОЗАВОД И СОНОСТРОВ
Мы снова в Лесозаводе. Ждем тремп на Соностров. Катер прибудет через час, и можно осмотреть поселок. Он вырос на берегу удобной, защищенной от волн бухты. Сюда сплавляют лес. Часть обработанных стволов идет на экспорт целиком, другую — распиливают на бруски и доски. В окруженной высоким скальным берегом гавани непрерывно сменяют одно другое суда-лесовозы. На скалах огромными буквами названия кораблей, даты швартовки, лозунги, есть даже стихи: «Гордо моряк в море выходит силы свои обновить!». К нашему удивлению, оказалось, что значительную часть лесоматериалов вывозят в богатые лесами Финляндию, Норвегию, Швецию. Практичные скандинавы берегут свою природу и закупают дерево за границей, у соседей. Вот почему леса южной Карелии успели значительно облысеть еще в конце 19-го века. Теперь настал черед лесов Карелии северной. В поселке всего одна улица, на ней магазин и почта. Над дощатыми тротуарами выстроились однотипные деревянные дома. У каждого аккуратно сложенная поленница наколотых дров и скамейка с бадьей, которую регулярно наполняет водовоз. И только у одного сразу две детские коляски с мирно спящими малышами. Сразу вспоминаем Городницкого: «…А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы…».
Лесозавод
Порт
Берег
— Вы случайно не из Картеша? Виктор и Марк — это вы? — спрашивает девушка на почте и вручает письмо. Вместо адреса на конверте: «Марку, Виктору и женщине» (Не только я не способен с первого раза запомнить женское имя. В Долманово Эллу называли Лорой, а на Картеше — просто женщиной). В письме всего несколько строк: теплые пожелания ребят, не успевших с нами проститься.
Вот и наш МРБ (малый рыболовный бот). На мачте вымпел «Рыбнадзора» — серп, молот и две красные рыбки, плывущие друг за другом по кругу. Мы отчаливаем. Правый берег постепенно удаляется и исчезает. Море спокойное, день необычно жаркий, устраиваемся на палубе и, сняв рубашки, загораем. Впереди выступает из воды песчаная отмель, и на ней нежится черноносый, черноглазый и белоснежный детеныш тюленя — белек. Увидев бот, малыш засуетился и заспешил к воде, но я успел сфотографировать его. На боте еще пассажир — восьмилетний мальчик, флотская бескозырка с надписью «БАЛТФЛОТ» съехала до ушей.
Теперь плывем уже не в губе, а в море. Снова засинел на горизонте берег.
Засмотревшись, я не заметил, как прямо перед ботом возник другой, совсем близкий берег. Мы приближаемся к широкому досчатому причалу. С бота передали почту, попрощались и сразу отчалили дальше к югу.
СОНОСТРОВ
Это и есть остров Соностров. Сейчас прилив
Его окружает множество миниатюрных островков, их даже не наносят на карту. Здесь перед выходом в открытое море поморы останавливались переночевать. Потому и назвали так этот остров.
В стороне стоят на сваях бревенчатые лабазы
В них до погрузки складывали бочки с сельдью и другие товары. Вот и сейчас несколько бочек ждут на причале.
На скалистом берегу разделенная руслом речки деревня. Остров совсем маленький — от силы километр в длину и метров 500 в ширину. Извилистые, прорезанные то узкими заливами, то широкими бухтами берега. Идем по верху, вдоль речки. Дворов в деревне не так уж много, но построен мост, соединяющий оба берега. Электричества здесь, как и в Керети, нет, но жители острова когда-то стремились хотя бы к минимальному комфорту: чуть дальше обнаруживаем второй мост! Дома беднее, чем в Керети, одноэтажные и без кирпичного фундамента, но почти все обитаемы — пока? На зеленой траве пасутся привязанные к железным костылям тощие козы. Остров удивительно живописный, и за короткое наше пребывание успеваю набросать несколько эскизов. Когда вернемся — закончу.
Не знаю, в каком чине человек, забравший нас к себе прямо с причала — глава местного совета, староста, председатель колхоза или, может быть, губернатор? Во всяком случае, ведет он себя как самый главный хозяин этой деревушки и всего острова. Зовут его Степан. Живет один в маленькой избушке. В ней всего одна комната, за перегородкой ютится корова с новорожденным теленком. Перед избушкой привязанный к колышку злобный пес рвет цепь и беспрерывно лает. За избушкой банька, в которую Степан сразу пригласил. Но…оказалось, банька топится по-черному. Дым из печки идет прямо в помещение — в эту самую баньку. Трубы вообще нет! Так когда-то старались сохранить тепло — в морозы банька выстывала очень быстро. Главное было не помыться, а попариться. Выползли мы из нее черные, как трубочисты. Такие черные, что с трудом узнавали друг друга. Пришлось спуститься к речке и смыть копоть хотя бы с лиц. Во дворе, у развалившегося забора метровая куча оленьих рогов.
— Можно взять парочку на память? — спросил я.
— Да забирай хоть все — только спасибо скажу! У меня руки не доходят выбросить этот мусор! — ответил Степан.
Солнце клонилось к закату, когда вдруг навалилась усталость. Степан позвал ужинать. Картошка, оленина и по стаканчику водки окончательно свалили нас с ног. Спать пришлось на чердаке — в холостяцкой избушке не было места. С трудом взобрались по приставной лестнице, кое-как расстелили на сене спальники и улеглись. Но спать нам не дали. Пес не мог смириться с присутствием чужих, всю ночь лаял, рвал цепь, вставая на дыбы и, захлебываясь от злобы, рычал. Временами к нему присоединялась корова. Она, словно умоляя о помощи, жалобно мычала. Видно, не в порядке было что-то с теленком. Заснули мы только под утро, когда начало светать, а проклятый пес окончательно выдохся. Но долго поспать не удалось — Степан разбудил: — Начинается буря, а в гавани сейчас стоит МРБ до Чупы. Если быстро соберетесь, вас подождут.
Через четверть часа мы были на борту и сразу отчалили. Завтракали вместе с командой — тремя отличными парнями. Буря разыгралась не на шутку, но на этот раз бот не удалялся в открытое море. Ветер дул западный, и мы шли под прикрытием высокого берега, где волна ниже. К полудню вошли в Чупинскую губу и остановились в узком, зажатом скалами заливе, недалеко от мыса Картеш. Поднялись на довольно крутой и высокий берег, почистили рыбу, развели костер и подвесили котелок с водой. Подошла девушка с ББС, и мы пригласили ее на уху. Посидели у костра, пообедали, передали привет ребятам. Вдруг я увидел мачту нашего бота. Она быстро поднималась — начался прилив. Вернуться пешком на станцию девушка уже не могла, пришлось отвезти ее на пристань. Распили на палубе остатки спирта, выбросили в море мою любимую плоскую бутылку из-под «Старки», и — прощай, Картеш! Затопили в каюте железную печку-буржуйку и по очереди грелись в пути. В Чупу прибыли, когда стемнело.
— Счастливо добраться, ребята! На берегу будьте осторожны, — предупредил на прощанье капитан, — сегодня воскресенье, вечер, народ тут всякий встречается. Пьянь сплошная.
Мы сошли на берег. В порту, на слабо освещенной площадке стоял автобус. Ночью он отвезет пассажиров к поезду. Нашли пустую скамейку и, не снимая рюкзаки, уселись. Ждать автобуса оставалось четыре часа. В стороне начали собираться парни. Мы присмотрелись: как и предупредил капитан, трезвых среди них не было. Затрещал мотоцикл и на полной скорости выскочил на площадку. Два удара раздались почти одновременно: Первый, когда мотоцикл врезался прямо в корму автобуса. И через долю секунды — второй: парень по инерции слетел с мотоцикла и расквасил лицо. Он встал на четвереньки, замычал, выплевывая зубы, длинно выругался и обернулся: вместо лица был бифштекс перед жаркой. Подошли еще несколько хорошо подвыпивших личностей, подняли и увели его. На нас стали с интересом поглядывать. Чувствуя, что ничего хорошего ждать не следует, решаем идти на станцию пешком. Виктор с топором под штормовкой первым, за ним Элла, я — рука на пистолете за поясом — в арьергарде, проходим мимо этой публики. Нас провожают удивленными взглядами, слышны реплики, но мы спокойно проходим, не реагируя. Поворот, еще поворот. Чупа остается позади, и мы уже на темной, пустынной дороге. Никто не пытался нас догнать. Глаза постепенно привыкают к темноте.
В ночном лесу мертвая тишина. Идем, молча и мы, осторожно ступая. Даже веточка под ногами не хрустнет. Никого за четыре километра не встретили. Ни людей, ни машин. Ни медведей — последняя возможность познакомиться так и не осуществилась! Впереди, между деревьями засветились огни. Уф! Вот, наконец, и станция. Освещенный зал ожидания. Прячем «оружие», снимаем рюкзаки и садимся. Напротив, под «Социалистическим обязательством» улегся тип неопределенного возраста в надвинутой на нос кепке. Сапоги стоят под скамейкой и видны рваные, благоухающие носки. Грохот проходящего товарняка на минуту заглушает его нарастающий до девятого вала храп. Время движется издевательски медленно, стрелки часов словно приклеились к циферблату. Когда до прибытия поезда «Мурманск — Киев» остается десять минут, надеваем рюкзаки и выходим. В зале никто не шевельнулся, тип на скамейке продолжал храпеть. Ни души на перроне. Наш предпоследний вагон остановился точно перед нами, но дверь не открылась, и напрасно мы изо всех сил стучим! Глубокая ночь, и проводник, очевидно, спит. Поезд стоит всего минуту — до паровоза не добежать — далеко! Я несколько раз подряд выстрелил и успел подумать: «наконец-то пистолет пригодился». Но дверь оставалась закрытой.
Коротко свистнул, отправляясь, паровоз, поезд дрогнул, и в эту минуту открылась дверь соседнего вагона: там проводник услышал выстрелы и позвал нас. Вскарабкались мы уже на ходу, поблагодарили, показали билеты и прошли в свой вагон. Проводник действительно спал мертвым сном. Мы не стали его будить. Наутро он сам зашел к нам в купе, попросил прощения и подарил банку «дефицитных» консервов «Печень трески в масле». Оказалось, студент, подрабатывал на каникулах. Просто устал парень. Это был последний его рейс.
Вот, собственно, и все. Остается только добавить, что за три недели мы не встретили ни одного пограничника, ни одного милиционера.
На этом завершилась высокоширотная авантюра.
***
P.S. Прошел месяц и Дробышев прислал в посылке несколько засушенных морских звезд. А еще через пару месяцев я получил и аметисты, до которых мы не в отпуске не добрались. Но не с Белого моря — их подарила побывавшая на Камчатке сотрудница. Оленьи рога, из которых я планировал изготовить рукоятки для ножей, бесцельно пролежали 13 лет. Морские звезды высохли и рассыпались. Остались только рисунки, фотографии и самое ценное — память.
Приглашением большого начальника из Мурманска мы не воспользовались: знали, что покинем Россию, и планировали повидать другие края необъятной родины. Нас ожидал неизведанный Кавказ. Его народы, обычаи, нравы, природа и главное — горы. Но об этом в другой раз.
Через три года, в 1970-м последние жители покинули Кереть: власти посчитали снабжение отдаленной, всеми забытой деревни нерентабельным.
Юлий Александрович Лабас успел побывать у нас в Израиле. Он умер весной 2008 года.
***
Прошло 20 лет. Уже в Иерусалиме Виктор отмечал свое пятидесятилетие, и я вручил ему следующее стихотворение:
Радуцкому
Ты помнишь, Виктор, север дальний?
Соностров и рога оленьи,
Белек на отмели тюленьей,
И запустенье Керети печальной?
И дом оконнозаколоченный,
И снимок девочек, когда-то утонувших,
Котов, на солнышке уснувших,
И крест холерный скособоченный.
Исхлестан веником березовым
В сухом жару карельской бани,
Ты спирт тянул у Тани с Ваней
В избе бревенчатой над озером.
Ты помнишь легкий сон в палатке
И трепет рыбы на леске,
Помет медвежий на песке
И аромат морошки сладкий.
Но…
Внимая плеску волн озерных,
Где в глубину смотрелась ель,
Ты об эйлатских грезил волнах,
И рвался в Эрец Израэль!
Под заполярным солнцем скудным
В ознобе согревая кости,
Нутром ты чуял, что подспудно
Мы там всегда лишь только гости.
Уйти пора гостям незваным…
Но как длинна судьбы рука!
Ведь вместо северных Иванов
Ты встретил здесь Демянюка! *
*Виктор был переводчиком на процессе Ивана Демьянюка — палача-охранника в нацистских лагерях смерти.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer1-mshechtman/
