ПОСВЯЩЕНИЕ
Г-же Ольге Мойтлис, чей был найден и тут же в толпе возвращен страховой POITLIS авиакомпании Эль-Аль на перевозку арфы и пойнтера. Жаль, что пес жить под новым солнцем не пожелал. А что до арфы — та просто, паскуда, сбежала.
* * *
ТХИЕС-АМЕЙСИМ, тхиат-hаметим*, о грядет Воскресение пса
над опавшим распятием Дизенгоф-Гордон!
Сколько сверкающих снов унесло, намотавши на шины, такси!
Город из мёртвых не взлаяв воскреснет, невзятым аккордом
в длинных у Господа хладных перстах.
А пока что — хамсин!**
Виолончель под смычком из волос дурно вскормленной
ковельской клячи
плачет вослед уплывающей в небо собачьей душе,
иланчелист на углу, рукоблуд, вдохновенно, незряче
поднял лицо: Богоматерь к собакам плывёт неглиже
прямо из сна — к воспаряющим стаям раздавленных,
сдохших
в гулком подвале,
отравленных в дебрях ханы-мерказит.
Пёс — необрезанный был. Это видно. До самой до улицы Ротшильд
от гениталий распластанных — кровью
и псиной разит.
Паразитический менталитет. Поделом же с Эль-Аля
впавшему в грёзы, клошару, позору страны.
Ах, эти земли святые и синие дали
Ерусалима, небесной его таханы.
Матерь Мирьям! Раскрой им, патлатым, объятья
над акваторией полувоздушной среды,
над атлантидой покинутых тел: из лохматого платья
вылезших членов,
вывалившихся кишок
и вылившейся воды.
_________________
* Тхият-hаметим — воскресение из мёртвых.
** Хамсин — ветер, налетающий из пустыни.
ВСЕОБЩЕЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ.
ПРОГРАММА “НИГУНИМ”*
Дождём и ликёром пахнёт от цемента,
и в брюхе окрасится радуга, ах,
у входа под сводами Дизенгоф-Центра —
две зыбких юницы, две флейты в устах.
Сюда. кобели с Раматгана и Яффо!
Лафа! срамота! откровенный дуэт!
Сладчайшая спевка Марины и Сафо,
и ми — в до-миноре девичества — нет.
Я где то ловил их репризы — ушами
маша в унисон на синюшном ветру
мелодии этой по-над гаражами
и девочкам этим со штукой во рту.
Весеннее Largo на Палиашвили,
над сором, задворками, школой любви
под Гнесинкой, где показательно жили
две рыжие сары с бернаром Луи.
А зной чебуречной — приюта таксистов,
их кофей с мороза вечерний как звон…
Но что-то ханыга уж слишком неистов —
аж стонет велтмайстерский аккордеон!
От ветра ли или гитарного ретро
слезами собачьими молча зальюсь,
ослабнув гузном, повернувшись до ветра,
припомню: мой адрес Советский Союз.
Не вынесу эту флейтовую муку —
завою, как рак на горе засвищу
и сабру**, лощёную с дамою суку
прищучу, и к сферам небес приобщу.
____________
* Нигуним — мелодии.
** Сабра — растение из породы кактусовых; еврей,
родившийся в современном Израиле.
ХАГ САМЕАХ*
— Вус эрцэх?.. Божий блеск на лицах.
— О’кей! Сэ фарцэх ын сэкрихцэх…
Нутро курей, ошмётки питы,
паштет, благоуханней роз,
живи! — не то что общепита
недопрожёванный отброс.
— Че фачь, бэятуле?** — В порядке!
— А ты? — Бэсэйдэр! — Ну и ладки…
Гуляй, собачий люд! Не внове
гулянья массовые нам
с концертами на всякой мове,
фейрверком по вечерам.
Но “хаг самеах” — озадачит:
как это будет по-собачьи?
А впрочем, что нам понт да шашни
вождей и партий, их проблем
постройки вавилонской башни —
сожрем под башней IВМ
все, что упало, перепало
от КАХа, ШАСа и МАПАМа.***
Собака он и есть собака —
бездомный пёс любой страны
с душой — мешочком грёз и мрака,
и полной фистулой слюны.
____________
* Хаг самеах — веселый праздник.
** Че фачь, бэятуле? (румынск.) — Как дела парень?
*** КАХ, ШАС, МАПАМ — разнообразные политические партии.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
КОБЕЛЯКИ ПО КЛИЧКЕ
МАРСЕЛЬ ДЮ МАРСО
Водопады с небес на углу твоей улицы, Вейцман,
все халоймэс смели.
Город Гоголя. Ночь. Я кричу: «Поднимите мне бейцим
с этой мокрой земли!»
Я умру. Закопав, помяните: я был Ризеншнауцер,
враг днепровских дворняг.
Я трепал их у церкви как паклю, и не было шанса
у хохлатых парняг.
Милицейский наряд приводил мне на первую случку
левых кокерш — они
у меня превращались в такую, скажу я вам, штучку —
что там леди твои!
Моя жаркая юность, о как же я статен и дерзок
был… Да что вспоминать.
Пес облезлый, вонючий, я сам себе жалок и мерзок —
и пора подыхать.
И прохожая дама, алмуна* из штейтэла Бэлца
вскинет зонт надо мной:
— Миштара!** Соберите ему его мертвые бейцим —
Он мне будет, мирчем, живой.
_____________
* Алмуна — вдова.
** Миштара — полиция.
IN AETERNUM
Чем не чудо Эль-Аль, рассекающий море лазури
аж до грунта высот, словно чермные воды истории?
И торчат или, может, свисают с небесного дна
две ноги Провиденья, покуда не спала волна
алии-90. Чем пустыня Фаран или Син
Тель-Авива пустынней, когда налетает хамсин?
Это что! Сорок лет — чтобы с чудом обвыкнуться мог —
подарил тебе Бог для приглядки, мой мраморный дог.
Ты, мой мраморный друг, ты — песок и Фарана, и Сина
отряхнувши с хвоста — вступишь лапой, по следу Навина,
и в халав и у дваш*, и сладчайшую землю поймёшь —
обсосёшь…
А умрёшь: в пантеоне веков между Уром и Храмом
встанешь рядом с Тельцом — в тёмных пятнах белеющий мрамор.
____________
* “Эрец… халав у дваш” — “Земля, текущая молоком и медом” (Исх. 3:8).
ЖУТКАЯ СЦЕНА У TEL-AVIV MUSEUM OF ART,
TARSAT — STR. 6
— Вы по-гомельски лаете?
— Знаете,
мне лондонский приятственней лай.
— Но по-мински-то хоть понимаете?
— Нет, по-свински мы не понимай…
Так дразнила его и динамила:
— Что вы, сир…
— Да ведь эйн авода…*
А сомлев, совместились телами — но
с неба грянула кара, беда.
А от Арт-музеона от самого —
под отчаянный вопль ее — Сир! —
поволок он ее, то есть взял он ее,
то есть взял он ее на буксир.
________________
* Эйн авода — нет работы.
* * *
МЕЖДУ ТЕМ уплывает душа, разлохматясь и свесив дождливые уши
и плаксивую юность: ах, Джулька, ату его! шмель!
Как бросалась, взлетев под разбрызганный фейерверк груши.
детским лаем вгрызаясь в пахучий апрель, бахура-спаниэль*.
Это ты! Я тебя узнаю, в небесах рассеченную срезом Эль-Аля
над синеющим морем, на последнем, как вдох, затяжном вираже
перед сушей и остовом рыбы вдали — костяком hар-Кармеля**
и полоской прибрежных осадков: треугольник с вершиной в душе.
Ты как плоть затянулась, небесная рана, сам воздух
заживляется полой субстанцией смерти твоей,
вивисекция душ! Стая контуров, туч длиннохвостых
и бесхвостых, и короткохвостых — сольёшься ты с ней
и нахлынете кодлом, добравшись в окраину рая,
заполняя кустарник (в комарье и подтирках с утра)
грустным запахом случек и радостью детского лая,
и блошинками беглых моих поцелуев, моя бахура.
________________
* Бахура — девушка.
** hар — гора.
НАХАЛЮГА
Казаков? — я не против его. Но какого
он здесь шастает ночью, у берегов
Средиземного моря, один, полвторого?
Что, на вставку явился? Каков Казаков!
Или Гельман недавно, тоже гавел советский!
Он мне там еще, как прибегу к ЦДЛ
подышать свежим фаршем, все с Танькой Калецкой
у ворот разбирается — надоел!
А Хазанов! А эта, в коротенькой юбке
толстожопая горла, а как его, ну,
что по телеку, сразу видать — без заклепки…
Что им надо? Зачем они в эту страну
кто с двойным, кто с обратным, а гойчик Малинин —
как поставит себя, но бывает и сам.
Просвещать повалили… Да на хер вы нам
с просвещеньем, с братаньем своим!
Заманали…
Где вы были, когда меньше года назад
тряхануло Холон от советского скада? —
шли под флаги свобод в Александровский сад?
Петербург возвращали шпане Ленинграда?
Будет пенок с дерьма… А еврейский вопрос,
он решится без вас, он решается просто,
это я вам тут hавкаю, уличный пес,
нахалюга, отброс Алии-90.
ЗА ДЕЛЬФИНАРИУМОМ
Эти волны Гомеру напели гекзаметр, сон Одиссея.
Что запел бы Гомер, если б вместо лазурной волны
донесло Средиземное море к нему от страны Моисея
эти зыбкие кучи, фекальные вплавь валуны?
Мы с тобою пройдем — вроде люди, на цыпочках, взглядом
ускользая, в четыре подобранные ноги,
это запах и след алии-90, с фасадом
БВЛ*, за которым такие-то вот пироги.
Это что! Нас не так еще мазало и окунало
с головой и с душой, ну а по уши — норма для нас.
Подожди, я тебя своей шерстью от жидкого кала
оботру, Магдалина моя, как меня ты в тот раз…
Pieta. А в свидетелях земли святые и воды.
Оглянись. Этот мир. Ничего, что тебя потошнит.
В синем небе — Эль-Аль, прилетающие народы.
Ты присядь. Здесь нечисто и страшно. Ты хвост подожми.
________________
* БВЛ — серия “Библиотека всемирной литературы”
* * *
МОРЕ СОБАК — Глоткоголовая стая, флангом кося, наплывая
с северных грез Атлантиды, харкая пеной пошла.
Белоразверстые пасти. Зверство. Зверей полновластье.
Злоба. Злой, перекатный лай как сиянье. И мгла.
В море — собаки Чем же гребут, где их лапы, загривки и уши?
Только распахнутость зева, рваная, с ветром, слюна.
Ах ты собачье отродье, море, пожравшее души!
Ах ты мой солнечный берег, бедная эта страна…
Море — собак. Вал за обрушенным валом, рядами, навалом
Вывалив сворой на сушу и ртов не закрыв,
В пальмы вгрызаются, в розы, в город — белый на алом…
Будем считать — аллегория. Море и шторм. Тель-Авив.
* * *
МИФОЛОГИЯ СЕКСА — кентавр: овчарка у ног Карацупы.
Цоhораим* уж минул. Царих**, но терплю: у двуногих вон СПИД.
Мы с тобою лежим у вечерней воды, как два трупа,
и под носом сопя, эта блядь средиземная спит.
Сексология детства: тактильность, я мордой мохнатой
твоей тени — с корпускулой зноя в подхвостье — коснусь.
Мы уснем — слившись черной прорехой в сиянье, заплатой
светозарной на полночи, если от слез не проснусь.
Психология псины: вина перед всеми, и эта
моя четвероногость, и узкая прорезь тоски
в двух глазах из-под лохм твоих, и дробиночки света
или проблеск младенчества: куда носом ни ткнешься — соски.
__________
* Цоhораим — полдень.
** Царих — мне нужно…
К ВОПРОСУ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
— Ты, тайманская собака!
— Ты, иракская собака!
— Ты, немецкая собака!
— Ах ты русский сукин сын!
Что за удаль и отвага!
На защиту, что ли, флага —
свора, стая, прайд, ватага
встала грудью, как один.
Мы оттуда, где Иеhуда
разбросал сынов, оттуда,
где Израиль, веря в чудо,
прятал деток в камыши.
Мы — всемирного галута
псы бродячие, Сохнута
псы приемные, приблуда
и приплода крепыши.
Мы — последыши и внуки
кобелей чужих, чьи суки
разбросали по округе
чистоту своих колен.
Я — собака из Калуги.
Ты — собака из Каира.
Он — собака из Толедо.
Остальное все херня…
ВЭЭТ КОЛЬ-НАФТАЛИ ВЭЭТ ЭРЭЦ-ЭФРАИМ ВЭ-МЭНАШЭ…
Борух hашем:* Беер-Шева и Шхем, зной пустынь и посёлки рыбачьи —
ставьте будки собачьи!
Мы засеем пески нашим семенем, шерстью и калом
в исполненье завета Авраама, Барбароссы, Иван-Калиты,
собирая Страну, прозревая великое в малом —
Божий Промысел в планах и пунктах мисрад hа-клиты**.
Из костей наших белых берёзки взойдут, а из глаз незабудки —
дайте будку, полбудки!
Я устал. Я сегодня взбегу на вершину Фасаги***
с панорамою дюн на закате и призрачным морем в огне,
мне, как волку, покажет Господь пограничные флаги
наших вольных земель, где поспать позволяется мне.
А с утра из Багдада Саддам мне устроит побудку —
наплевать! Дайте будку!
Дайте миску у будки, и цепь, и тяжелый ошейник —
чтобы я по ночам сторожил вас и выл на Луну,
как положено псу, если только он, пес, не мошенник.
Дайте в будку подстилку. И кость для забавы, одну.
Не сочтите за бунт. Впрочем, и не сочтите за шутку —
подсчитайте: полцарства за будку!
_____________________
* Борух hашем — слава Богу.
** Мисрад hа-клита — Министерство абсорции.
*** Фасага (Фасга, Фазга, Писга) — “И взошел Моисей с равнин Моавитских
на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему Господь видеть всю землю Галаад до самого Дана, и всю землю Неффалимову и всю землю Ефремову и Манассиину…” (Втор. 34:1-2)
ПО СТАРИНКЕ
— А у нас на Креща…
— А у нас в Кишинё…
— А у нас в Душанбе…
— Да у вас хоть в Париже, а мне это все до жёпе…
Сбоку к визе с припёку, по собачьей спецальной пометке
не хер ехать был в деревянной по воздуху клетке.
Вон бульдог — тот уперся ногами, завизжал, обоссался —
но остался. Евреи на трап, а наш Булька — остался.
Я? Да я-то алкаш. Развращён был хозяином. Каюсь,
круглый год то цветет здесь в садах, то гниёт — упиваюсь.
Записался вот в партию. В партии каждая псина
уваженье питает. Еврейская — но дисциплина.
Без нее — вон на шуке*: хоть в хвост за мосол вас, хоть в гриву!
Приценись-ка! Да я за червонец вам целую Риву,
а не то что кило!.. Анаха**, говорят. А на кой вам
анаха — ты покажь прейскурант! А твою анаху я
видел, пала, в гробу… Ладно, нервы, а что, говоришь ты,
Горбачев? Ну-ну-ну! Заливай! Нет, ты правда што ль? ишь ты —
шуганули!.. А этот, да ну его на хер***, все твари!
Слышь, парень,
разольём по старинке? — я тут у одной аргентинки
в сторожах, двух болонок ее сторожу, ну, картинки.
Не желаешь? да нет! да ты что! обе девочки, целки,
гарантирую… Ну-ка подставь… А народец здесь мелкий,
сплошь — евреи. Румыны — евреи. Французы — евреи.
Уругвайцы — евреи. Германцы — евреи. Евреи
из Вьетнама, евреи из ихней, из южной Кореи,
из ЮАР есть евреи, из Северной Галилеи —
это где же ж на карте? — из Ерусалима евреи,
эти — местные… Есть из Канады евреи, евреи
из Америки тоже, да там — репортаж с Ансамлеи
не врубал? — там ваще все евреи… Левее, левее
подставляй, проливаешь, собака…
________________
* Шук — рынок.
** Анаха — скидка.
*** Да ну его на хер — здесь: «он мне не интересен».
НОЧЬ. СОКРАЩЕНИЯ ЖЕЛУДОЧКОВ СЕРДЦА
Лягу у моря и вытяну лапы
под воду, под золотую луну,
землю царапая аж до Анапы —
через Босфор, по турецкому дну.
Ах, этот Понт добытийный, Евксинский!*
Миф поварих — в пионерлагерях
вдоль побережья Лева Беринский
с аккордеоном пространствовал… Ах!
Код моей памяти — камни и солнце
в эру, где вроде бы и не бывал.
Кто-то очнется во мне — и проснется
старый кобель, что там жару давал.
Ветер и гимн Семилетки. Примета —
рваный плакат: дофашистский Фидель.
Разве глаза мои видели это? —
что же опять я слетел как с петель
и выскребая пространство и годы —
вспять, в не мое уже добытие
лаз прорываю — подводные своды
рушу и лунный полиэтилен…
Сяду, сложу свои лапы на лапы.
Суну Луну под себя, как биде,
через Босфор протащу из Анапы
смятый обрывок — совхоз Джемете.
___________________
* Понт Евксинский — Чёрное море.
ВОСПОМИНАНИЯ О СВЕТЛАНЕ
Кем ты была мне — хозяйкой, подругой, сукой, от нежности четверорукой?
Как благовидно по скверам московским —
шагом выгуливала меня,
я переулком твоим Колобовским
на четверенечках шёл семеня. 
Как ты купала меня, и купалась
вместе со мною в осеннем пруду,
как нам печалилось и ликовалось
в старом малаховском дачном саду.
Эти вечерние ахи и охи,
говор сорок у напиленных дров,
мой элегический лай, мои блохи,
ноги тебе истерзавшие в кровь.
Быстро темнело. На сердце светало.
Ты меня в дом за ошейник вела,
мне надевала намордник, Светлана,
и начинались другие дела…
Кем ты была мне — хозяйкой, лазейкой
(с кромкой бикини) в неведомый мир
женской растленности с дудкой-жалейкой
русской души где-то там, за брыжейкой,
и непролазностью трех твоих дыр?
…СВОРА,
СЛУШАЮЩАЯ НА КИКАР ХИЛ
ПОЛОНЕЗ МИХАЛА КЛЕОФАСА ОГИНЬСКОГО
“ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ”,
ИСПОЛНЯЕМЫЙ НА БАЯНЕ
УКАЗАТЕЛЬНЫМ ПАЛЬЦЕМ
ИНВАЛИДА
ПРАВОЙ
РУКИ
В нашем счастье собачьем изверясь,
Мы, прощаясь на все голоса,
Плотной стаей, как рыбы на нерест,
В голубые ушли небеса.
Видит бог, не продажные твари —
Это вышвырнул разом, гуртом
Наш подопытный шумный виварий
Разорённый российский дурдом.
И с отравою преднизолона И березок в крови и в мозгу,
Прямо с эропорта Гуриона
Нам бы сразу во Псков и в Москву.
От безводных в песках акваторий,
А в костях отложений солей
До оккупированных агрессором территорий —
Где наш Пушкин? и где Мавзолей?
Не настолько еще мы и шизы,
Не такие еще осетры,
Чтобы в настежь раскрытые шлюзы
Выходить из собачьей игры.
И под солнцем соснув, после пиццы
Под Сохнутом, под пальмой в обед,
Что, товарищ кобель, тебе снится?
Сучье вымя? — нет, Родины свет.
В нашем счастье собачьем изверясь,
Покидая и этот дурдом,
Мы обратно, как птицы на нерест,
В средиземные воды уйдём.
Пусть не мы — наши внуки и деды Вновь увидят родные края,
Шахту МОПР, рыбпоселок Победы,
Совхоз Куба любовь моя.
Так играй же, баян многострунный,
Что не шавок от гнева и слез —
Но родим мы великое племя
Буревестников и альбатрос.
* * *
ПОБЕДОНОСНАЯ РУССКАЯ армия. Пики в Париже.
Школа французской l’amour, на два века вперед.
В парке Цмаут, за уборной, под пальмою в жиже
сеттер Шарон алиантку из Пензы сгребет.
Победоносна турецкая армия. Крепость Тигина
все под османом, полегшие сёла окрест.
Ротвейлер Сами левретку по имени Нина
под Габимой* потрошит, бог не выдаст — не съест.
Победоноснаяпонская армия. Победоносна
армия Цезаря, Нельсона спешенный флот.
С носа по бедности пшик Алия-90
с псов Ханаана берет — и даёт и берёт.
Рижские колли; загадка генетики, ах, чао-чао;
нежные щи-тсу; волшебная шерсть керри-блю.
Ветер доносит, сладчайший как запах какао,
лая обрывки: “ай лав” и “оhэв” и “люблю”.
Что до любви к историческим параллелям:
Троя, с конем — в форме суки и полным блядей.
Доченьки наши, зачем не разбились Эль-Аля
в небе ладьи?..
_______________
* «Габима» — театр в Тель-Авиве.
* * *
РОЗА МЕТАМПСИХОЗА. Паранойя и прана. Привет
из прошедшего мира, где был я, наверно, ботаник.
Перечислю дворцы, черепицы на крышах. Катались
мы с тобой там на лодках корейских… Не роза, а бред
Жозефины* в обнимку с Нероном, неровным перроном
пробегу вдоль ракевета**, призрачный сад на весу
на дыханье неся, и как розу тебе поднесу
очертания запахов розы. А нервы мотали
в Ренессанс герцогини, то сорт ей Roxan’y взрасти
прямо к утренней смывке, то Callic’y — к свадьбе соседской.
Так что позже уже, в Зеленстрое, в системе советской,
было проще вынюхивать боссу блядей. Ты прости,
что привял, растрепавшись, воздушный букет. Ты сойдешь
на перрон номерной, на крутом поводке у бурбона —
не заметит бурбон, за тобой выходя из вагона,
в странно поднятых лапах у пса, не унявшего дрожь,
ярко-алую розу, а лизнешь — окровавленный нож.
* Жозефина — спутница жизни Наполеона Бонапарта.
** Ракевет — поезд.
* * *
ПУСТЫНЯ ОСТЫЛА. Сквозь пробоину круглой Луны в небесах
вытекает аквариум лунного света. А камень
долго где-то повис и не падает. Голову вжав
в шерсть и шею с отливом жемчужно-звёздных галактик,
псы как сфинксы уселись по кругу, по краю песков,
и смотрят и ждут: упадет,
но авось не проломит им череп валун, а ухнет без грома
в пустую
середину пустыни,
где наклонны кристальные пересеченья
линий жизней их драгоценных — ребристых лучей.
* * *
ВЛЕТАЕМ В ЛЕТАЛЬНЫЙ — в разреженный воздух глубинною рыбой из вод —
исход. В портале ворот — ньюфаундленд Енох, а дальше — кадошим*,
святейшие доги; а выше оралим-ротвейлеры, рикши
Его, Самого; за ними — встречая глазами-свечами —
шасмалим-левретки; офамим — борзые со скоростью света; вся эта
йерархия ангелов псового племени хором, как в Ленини-
ане под куполом Москонсватории, лай оратории
boc-kyria-ют, ли из Пендерецкого, если конец кого
благостным был, из новоприбывших, из непришибленных
камнем по кумполу, из неотравленных
и не раздавленных, и не сцепившихся с сукой, опившейся
светом Луны, ах волшебною ночью июля —
ахаллилуйя!
Группа солистов — Арасиель, Атаркуф, Рамиель…**
Мама, а где ты?
В белые шерсти собаки стоят разодеты.
Преображение. Слезы, и счастья наплыв.
Над Тель-Авивом дыра тишины, точно взрыв.
_____________
* Кадошим, оралим и пр. — породы ангелов, соответствующие их служебным функциям.
** Арасиель, Атаркуф и др. — имена ангелов.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Борис Пастернак, не совершивший своей алии в марте 1991-го, с меньшим основанием мог — и воспользовался этой возможностью! — приписать сочиненные им, но ему не присущие стихи какому-то Юрию Живаго, обложив нежным их и громоздким романом.
Проспер Меримо, одного разве Пушкина не обманув, написал — за целый народ! — Песни Западных Славян, а кроме — травести разодевшись, на весь мир устроил Театр Клары Гасуль.
Лето первых жизнеустройств в тель-авивских мисрадах с их подшивками
русско-израильской провокационной прессы не подает возвышенных поводов для Поэзии, так — стишки, но и псовость советского алианта равнодушным тебя не оставит: рождаются строки, компрометирующие талант.
Что ж до словца “алиант” — то, хоть пущено ныне в ход, принадлежит оно мне, значит вот: музыкальная итальянскость его предположительно поглощает в коридорах абсорбции испано-корридное “оле”, полное багроворожей набыченности с двух сторон: в самый осадок выпавшего из Подкрижополья Эли и — Эли-менаэля, который якобы на коне.
М.П.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer1-berinsky/
