* * *
В сущности все сводится к одному:
Сложно вдвоем. Еще сложней одному.
Единица раздваивается, в двух –
нет единства. И «про себя», и про тебя, и вслух –
трудно. И молчанием сыт по горло.
Крутится, вертится сипе кхорло.
Тел столько ныне – не напасешься душ.
Берейшит бара Элогим...
что за счастье родиться полым,
женским, мужским, неодушевленным, голым
(а не как следовало – нагим)?
* * *
Ни кукушка не вынесет приговор. Ни кочет.
Океан за окном воет, грохочет
волчьим сибасом.
Распластаться б минорным лапласом,
теорией совокупных превратностей.
Из матрицы – в платонову ту пещеру
(мысленно), где зашкаливает конденсат:
на стенах картины культурной эры,
на полу – до-цивильный мат.
ЧОКНЕМСЯ
Чокнемся, друг, звон стакана
заглушает рука,
так заглушается рана
сколь ни была б глубока
всяким «могло быть и хуже».
Внутри нас теснота и `уже –
пространство извне-
ориентированности, где наравне
тщится люд быть с человеком.
Мы обокрадены оклеветанным веком.
Крестиком на ладони – мемория.
Мы ползем по тоннелю истории.
Мы и сами как будто история.
По существу у нас только одна свобода:
не соваться, не зная брода.
Чокнемся, друг, вот и трактир!
Снимем горькой культурный недуг.
Мы пришли слишком старыми, друг,
в этот мир.
* * *
Кроны олив подернуты пеплом седым.
Шепот елейных ветров лампаду луны
мерно баюкает. Здесь просыпается память
косточками маслин в неудобь, –
умащенными, – чтобы не размыкаясь уснуть
навеки.
Черная вдова вышивает крестом
в небе, распятом на шероховатых пяльцах
мертвого языка... Ей вожделенна смерть:
видишь, отпрыски беспредельной страсти ее
заполоняют собой
окоем живущих.
НАРДЫ
Сефарды играют в нарды
на веранде энного дома
(в колониальном стиле)
одноэтажного городка
приемного континента.
Клубы сигаретного дыма.
(Естественное же дело:
у обоих слезятся глаза.)
Сефарды играют в нарды.
Чешут бороды. Пьют. Тянут
время каждые сорок...
В нардах нет «ничьей».
Доска из ливанского кедра,
игральные римские кости...
Два «домика»-храма. И...
Клубы сигаретного дыма.
Песочное длинное поле...
(Естественное же дело:
у обоих слезятся глаза.)
Два плачущих человека
играют бездомно в нарды...
Пять тысяч лет игре.
Пять тысяч лет игре.
ТАК ГОВОРИЛ ЭХНАТОН
И сказал Эхнатон: Срам там, где есть стыд. Стыд там, где есть грех. Грех там, где есть страх. Срам – страх своего стыда.
И сказал Эхнатон: горе тому, чей дух борется с плотью. Горе тому, чья плоть борется с духом.
И сказал Эхнатон: все, произрастающее в свете, дает плоды. Семя, посеянное во тьме, не даст плодов. Блаженны дети, зачатые Светом, ибо они суть плод любви.
И сказал Эхнатон: ободряйте врагов своих – имеющий слабого врага слаб.
И сказал Эхнатон: все, что согревает душу, не закаляет ее. Не возвышайся до бога: приблизившийся к Атону сгорит в Его лучах.
И сказал Эхнатон: любите жен своих. Любите детей своих, ибо нет у них иного отца.
И сказал Эхнатон: Бог есть свет. И нет другого Бога. Не познавший Истину, пребывает во тьме.
И сказал Эхнатон: я построю вам город. Город Солнца. Город Отца моего на земле.
И сказал Эхнатон: молитесь, обращая очи ваши к Свету, и да будут души ваши светлы.
И сказал Эхнатон: не ищите Бога темными помыслами. Не просите тьмы у Света.
И сказал Эхнатон: Небо порождает свет. Земля порождает тени на свет.
И кричал кто-то из толпы: зачем Ты украл наших богов? И смеялись.
И сказал Эхнатон: уйду я – вернутся ваши боги. И станете вновь поклоняться им. И разгневается Атон. И будет тьма в земле египетской. И рабы ваши...(текст потерян)
И сказал Эхнатон: странник, да не уподобляйся путнику, не зная конечного назначения.
И сказал Эхнатон: никто тебе не попутчик: сам не знаешь, куда ведет путь.
И сказал Эхнатон: можно забальзамировать тело. Нельзя забальзамировать дух.
И сказал Эхнатон: блаженны дети Солнца на закате дней своих, ибо воспрянут.
* * *
Путь «из себя» в греки,
путь из греков «в себя».
В небеса ушли реки
мыслей – простор углубя
до такого тумана,
что ни звука, ни зги –
чтоб низринуть сопрано
сохлым горлом брюзги.
Выпадает в осадок
разум, сорвавшись с небес,
без видимых неполадок:
сам по дрова, сам – в лес.
От мозглой отдачи свыше
выпускаешь немые пары,
жадно вписавшись в нишу
круговорота хандры.
Путь «из себя» в греки,
путь из греков «в себя».
Из варвара в человеки,
в босоногое «я».
Сгорающее со стыда Солнце
с чертами земных богов.
Пастушья песнь льются
из бараньих рогов.
Осязаемо слово
мертвого языка.
Приятное, как обнова
на ощупь... скользит рука
по допотопной скудели
молитвенно, не спеша,
зная наверняка: на деле
это и есть душа.
«САНТА-МАРИЯ»
1
В лавке старьевщик продает тощий заморский хлам:
безделицы, вышедшие из употребления (там),
распыляются в воскресных лучах Нового Света.
В рыбных пятнах церковная старенькая газета.
Пасть разинувшая на неизвестной почве штиблета
испанского производства. Мулета.
Оперившийся перьями сиу глобус.
2
(Цвета желтка) школьный автобус.
С криком выклевывается школота —
оюнелые древние народы.
У каждого — маленькая статуя свободы
и большая американская мечта.
3
Нездешний жгучий ветер солано
шелестит вечнозелеными купюрами крон,
впрочем, едва нанося материальный урон
почве. Засучив рукава, белозубые чикано
конопляное поле посыпают гуано.
Трубку (мира) курят доколумбовы боги,
экспатриированные всем кланом в ад.
Содрогаются бесы от самодельного «Санта Мария»,
как иной римлянин от «мама мия»
и янки от «Oh my God».
Ананич Татьяна Анатольевна родилась 13 ноября 1985 года в г. Смоленске. В 2008 году окончила Всероссийский заочный финансово-экономический институт. В 2012 году эмигрировала в США. Окончила школу актерского мастерства имени Стеллы Адлер в Лос-Анджелесе. Автор сборника стихотвотворений «АнтиУтопия». Лауреат Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская Лира-2017» (серебро). Член Пушкинского общества Америки. Публикации в журнале «Слово\Word», в «Новом Журнале», в «Эмигрантской Лире».
