Детектив – это не только расследование преступления. Это раскрытие тайны, поиск чего-то неизведанного (Википедия).
Переезд – дело хлопотное. Однако я видела, что суета отвлекает Этери от горьких мыслей. Она разъезжалась с бывшим мужем. Мне говорила, что рада, но я-то по себе знала, что такое послевкусие развода. Ладно, не будем о грустном. К тому же, сегодняшнему событию немало поспособствовала я. Известно, что такое в Одессе продать двушку и купить на это две однушки. Я, риелтор (а в прошлом – учитель литературы), всю зиму вплотную занималась этой головоломкой. В результате удалось с совсем небольшой доплатой найти для Этери уютную квартирку. А я в процессе поиска обрела подругу. Этери Цхведадзе руководит детской художественной студией. Родители её тоже художники, отец умер, а мать, Полина Ивановна, сейчас носит мелкие вещи в прибывшую машину. Она-то и подняла выпавшую из старого семейного альбома фотографию. Это была классика жанра: женщина с мальчиком в кресле, мужчина сбоку, чуть позади. Подбежал девятилетний Гога, вырвал из рук бабушки снимок («дай посмотреть!») и вдруг закричал:
– Мам, иди скорей!
Мы с Этери поспешили к ним. Гога снимал с оборотной стороны старой, толстого картона фотографии верхний слой – явно чужой, из белой бумаги. Она отошла легко, и проступили слова чёрными чернилами «Надо мной уже занесён меч. Боюсь, пострадает вся семья. Поэтому тайну нашего рода и реликвию доверяю моим братьям по жизни Гиви Гиоргадзе, Владимиру Никичу, Вахтангу Ломидзе. Кто-то из них останется и передаст их тому, кто найдётся из моих родных». И подпись: «Давид Ц. 12 марта 1937 г.».
Надпись повергла нас в шок. Мы вгляделись в снимок. Высокий сутулый мужчина в военной форме напоминал Дон Кихота. Его жена, черноглазая брюнетка с густыми бровями, в блузе с воротником апаш, сосредоточенно смотрела в объектив. Мальчик-очкарик лет пяти в белой рубашке с бабочкой почти сполз с материнских рук.
Полина Ивановна сказала, что на фотографии – дед её мужа Давид Цхведадзе, его жена Тамара и их сынишка Леван. Муж рассказывал ей, что Давид был кадровый военный, красный командир. Судьба военного занесла его в Ростов, но в последние годы семья жила в Батуми. В 37-м или 38-м его расстреляли. После войны Тамара вышла замуж за врача. У них родилась дочь Манана. Больше Полина Ивановна ничего не знала, потому что муж её в семнадцать лет поехал из Батуми на экскурсию в Одессу, ему здесь понравилось, и он поступил в художественное училище. Там его Полина и встретила. А семейный альбом отец мужа привёз как подарок на рождение Этери.
– А папа тебе что-то рассказывал о тайне рода? О какой-то реликвии? – спросила взволнованная Этери.
– Нет, – пожала плечами Полина Ивановна. – Наверное, он и сам не знал. После смерти Георгия я перебирала его бумаги, ничего такого не обнаружила.
Внук широко раскрытыми карими глазами смотрел на бабушку. Он весь дрожал от любопытства:
– Ну вспомни, вспомни!
– Может, какую-то зацепку, – теребила её Этери.
Под окном уже отчаянно сигналил водитель, и разговор пришлось отложить. Но в такси, в котором мы следовали по городу за грузовиком с утварью, Полина Ивановна вдруг напряглась:
– Вспоминаю фамилию Мананы по мужу. Вроде на букву «Ж». Вот – Манана Жвания! И ещё вспомнила, что у её мужа-врача был сын от первого брака.
Я тоже наморщила лоб:
– Получается, Манана – младшая сестра вашего свёкра Левана? То есть, она ещё может быть жива?
– Не мучь меня, не знаю больше ничего! – вскинулась Полина Ивановна.
Через несколько дней, когда вещи уже заняли свои места в новой квартире, мы с Этери чаёвничали на кухне. Она не могла прийти в себя после обнаружения записи. Да и я заболела этой тайной. А Гога вообще только и говорил о реликвии. Ему казалось, что это мешочек со старинными золотыми монетами.
– Ты будешь влезать в это дело? – обратилась я к Этери.
– Спрашиваешь!
После всяких беспочвенных догадок, как вести расследование, остановились на том, что нужно искать сведения о Манане Жвания, скорей всего, в Батуми. Я вспомнила, что моя соседка несколько лет назад переехала туда к сыну. Вот он и разузнает про Манану и её родственников через свои социальные сети, это всё же сузит круг поисков. Хорошо, что соседка оставила мне на всякий случай его телефон.
Позвонили. Сын записал данные, и уже где-то через неделю сообщил, что Манана не нашлась, но зато откликнулись девять мужчин Жвания. По прикидке подходили два. Он связался с обоими. Один из них, Арчил, оказался неродным внуком Мананы. Его электронный адрес – такой-то.
– Да будет благословенно чудо Интернета! – воскликнула эмоциональная Этери.
Мы тут же сочинили письмо Арчилу. Про тайну не сказали, просто Этери объяснила, что хочет знать историю своего рода. Он откликнулся мгновенно и взволнованно. Написал, что Манана его вырастила, он считает её родной бабушкой, очень горевал три года назад, когда она умерла, и они с отцом готовы помочь. Короче, ждут Этери в любое время.
– Лето – пора отпусков – констатировала я. – Так что – едем?
– О чём речь? – воскликнула Этери. – Я же никогда не бывала на родине отца, не знаю его родственников! А тут ещё семейная тайна. Конечно, едем!
Мы пересекли море на огромном девятипалубном пароме, нижняя палуба которого была занята большегрузными фурами и даже вагонами. Время мы проводили, глядя на волны. Ночью они с высоты походили на чёрный мрамор с белыми прожилками. За кормой кипел бело-голубой пенный шлейф. Водители-грузины выводили такое многоголосие, что щемило сердце.
Арчил встретил нас возгласами «Гамарджоба!», объятиями и отвёз к себе домой. По дороге ни о чём не расспрашивал. О себе рассказал, что он гимнаст, тренирует юношескую команду. Квартира была почти пуста – семья недавно переехала в новый район. Нас приветливо встретила беременная жена Арчила. За её подол держался малыш лет трёх.
– Вот моя семья. После работы придёт папа, – сказал Арчил и нежно приобнял жену. – Давай на стол, что приготовила. Это дорогие гости!
Мы не стали кокетничать, налегли на сациви и прочая, прочая. «Уговорили» бутылку киндзмараули. Только после трапезы мы перешли на софу. Этери сказала, что не только интерес к корням привёл её в Грузию. Показала фотографию с загадочной надписью. Арчил ничего не смог добавить. Он только от нас узнал, что сын Давида, написавшего записку, его неродной дед. Бабушка почему-то не рассказывала о своём брате по матери.
С нетерпением мы ждали прихода отца Арчила, приёмного сына Мананы. Он отнёсся к нам почему-то сдержанно. Больше того, вызвал сына на балкон, и оттуда была слышна весьма эмоциональная перепалка на грузинском. Мы переглянулись и решили, что надо уходить. Но в последний момент мужчины вернулись в обнимку, улыбающиеся.
– Честно скажу, отец сразу был против того, чтобы кто-то копался в истории семьи. Дело в том, что его неродной дед Давид, который написал записку, был расстрелян в 38-м как враг народа. Отец не хотел, чтобы об этом знали внуки и правнуки. Но я его убедил, что реабилитация в 54-м всё ставит на места, рассказал, зачем вы на самом деле приехали.
Арчил показал отцу фотографию с надписью. Тот медленно читал, наморщив лоб. Посидел молча. Наконец мы услышали первые слова из его уст:
– Я деда не знал. Говорили, он был штабным офицером. Его репрессировали, когда ему и тридцати не было. А что до друзей Давида… Он сам был вроде бы 1909-го или 1910-го года рождения, так что им сейчас было бы под сотню лет. Надежды, я считаю, никакой. Забудьте, дорогие, отдыхайте, веселитесь. Сын вам покажет прекрасную Аджарию. Знаете, какая у нас поговорка? «Бог забрал у нас всё, кроме рая»! А теперь давайте поднимем бокалы. За вас, дорогие гости!
Этери, я видела, пала духом. Но мы с Арчилом в один голос заявили, что нужно попытаться найти стариков.
Жена Арчила слушала наши разговоры вполголоса, разрываясь между кухней и ребёнком. Вдруг она что-то начала тихо говорить Арчилу. Тот изумлённо взглянул на неё и закричал по-русски:
– Что ж ты весь вечер молчишь?
И обратился к нам:
– Она говорит, что в кладовке на дне чемодана со старыми книгами она видела большой конверт, а в нём несколько старых писем. Она не придала этому значения, а сейчас у неё в голове всплыло, что на конверте было написано «Давид». Пойдём скорей, покажешь.
Нужно ли говорить, как мы ждали их возвращения?
Они вернулись с пожелтевшим конвертом!
Отец тут же конфисковал письма. Перебирал, читал, поработал, я думаю, цензором. Мы следили за каждым его движением. Наконец он резюмировал:
– Это четыре письма Давида супруге. Похоже, он был на сборах или в каком-то летнем военном лагере. Ну, пишет, что палатки на четыре человека, кормят хорошо, отбой в десять, комары, проклятые, спать не дают. Но в одном промеж всякой ерунды написано: «Папку спрячь подальше». И опять про житьё в лагере.
– Похоже на конспирацию, – задумчиво произнёс Арчил. – Отец, эти слова ни о чём тебе не говорят?
Тот только плечами пожал.
Тайна повисла в воздухе.
– А вдруг папка совсем не «наша», а какие-нибудь, например, расчёты? – засомневалась я.
Этери, однако, безоговорочно поверила в то, что эта фраза связана с его запиской на фотографии.
– Что ж, надо разыскивать какие-то следы тех, кому Давид доверил тайну. Завтра же и начнём.
Наутро по звонку Арчила пришёл его приятель, учитель истории Михо. Мы обрисовали ему проблему.
– Что ж, – в задумчивости теребя жидкую бородку, сказал тот. – У меня есть доступ в областной архив. Есть и свои источники. Попытаюсь восстановить генеалогическое древо рода Цхведадзе. Может, это к чему-то приведёт. Хотя, честно, опорных точек мало. Давид, Леван. А до них – вакуум.
Этери решила, что мы с ней пойдём в адресное бюро, чтобы найти сведения о друзьях, которым Давид доверил тайну и реликвию.
В адресном бюро мы могли назвать только примерный возраст искомых лиц. Надежды, сказали нам, почти нет. Во всяком случае, велели зайти дня через три.
Так у нас появилась возможность погулять по Батуми. Арчила срочно вызвали на работу, потому что соревнования, к которым он готовил команду, перенесли на более ранний срок. Он приставил к нам своего друга Гурама. Когда он появился, я чуть не упала в обморок. Во всяком случае, поплыла куда-то. Наверное, от изумления рот раскрыла, потому что Гурам, сверкнув голливудской улыбкой, сказал:
– Никогда таких красивых грузин не видела, а?
И расхохотался. Оказалось, он не просто красавец, а архитектор, знаток города, юморист и вообще… Пропала моя головушка!
Батуми, на удивление, оказался ультрасовременным городом. Здания сложной конфигурации, какие-то башни, модерновые скульптуры, бесчисленные кафе. Архитекторы старались, как говорил Гурам, деликатно вписать в авангард постройки прошлых веков. Каскад фонтанов с цветомузыкой, необозримо длинная набережная с аллеей мохнатых пальм вообще повергли нас в изумление. Мы долго сидели на площади, ели фруктовое мороженое, любовались сияющим на солнце Золотым руном, потешались над ребятнёй, которая визжала под фонтанами-обманками. Под вечер Этери сказалась усталой и отправилась домой. Мы с Гурамом поехали в ботанический сад на Зелёном мысу. Там собраны растения со всего мира. А меня как филолога, пусть бывшего, порадовало, что здесь одно время жил Паустовский.
Высоко над синим-синим морем, среди реликтовых деревьев и необыкновенных цветников я чувствовала себя в волшебной стране, тем более что рядом был принц. Он был сдержан, но я чувствовала, чувствовала, что протянулась между нами тонкая ниточка. А в кафе, где мы танцевали, и на пути домой через сверкающий огнями город, она окрепла. Как мне хотелось, чтобы эта ночь не кончалась!
Впрочем, простите за лирическое отступление. Речь-то не обо мне…
В базе данных адресного бюро значился только Вахтанг Ломидзе. Но и это – надежда! Воодушевлённые, мы немедленно отправились искать его. Батуми полосой идёт вдоль берега моря. Тесно застроенный центр через полчаса езды маршруткой сменился посёлком частных домов, затем районом богатых особняков. Один из них числился под нужным нам номером. На звонок в ворота откликнулись лаем два лабрадора, а затем на крыльцо выплыла моложавая полная дама. Она разговаривала с нами через решётку забора. Дама сказала, что данные адресного бюро устарели, прадедушка Вахтанг ушёл в мир иной лет двенадцать назад. Он жил в их семье, кое-что рассказывал о своей молодости, но Давида вроде бы не вспоминал, никаких папок после него не осталось.
Мы попрощались и ушли разочарованные. Первое звено цепи оборвалось. Этери шла молча, опустив голову. Вдруг нас окликнули. Мы обернулись. Дама бежала, придерживая полы халата, и кричала, что вспомнила, как много лет назад дедушку навещал друг молодости. Имя и фамилию она не знала, но помнила, что он приглашал к себе в гости в Мцхету. Этери ожила и чуть не запрыгала на радостях. Она обняла даму, и та расплылась в улыбке.
Итак, в Мцхету!
Арчил смог нас сопровождать. Гурам тоже, к моему спрятанному внутрь восторгу, вызвался поехать. Мы сели в поезд, и он помчал нас в Тбилиси. Дорога шла по ущельям, по узким равнинам. Вдали промелькнула река. Сменяли друг друга отдельные дома и селения. Гурам рассказал, что Мцхета – древняя столица Грузии. Памятников старины там едва ли не больше, чем на всей остальной территории. В Тбилиси мы сразу пересели на автобус, и он повёз нас по петляющей дороге всё выше и выше в горы. Уже на подъезде к городу явил себя на вершине высокой скалы кажущийся снизу маленькой шкатулкой храм.
– Это Джвари. Наша христианская святыня. Помните? – спросил Гурам. – «Там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь…».
– Лермонтов! «Мцыри!». Этот храм?
– Да, – ответил Гурам с таким видом, будто он его построил. – И памятник Лермонтову там, недалеко от Джвари.
Я была потрясена. И весь день я не могла оторвать глаз от плывущего в лёгких облачках храма.
Мцхета сразу взяла нас в полон, но мы не смотрели по сторонам, боясь не устоять перед этой красотой и задержаться. Мы искали адресное бюро. Но первый же встречный сказал, что такового в городе нет.
Мы опять приуныли. Как искать нужных нам стариков?
Пробовали ещё спрашивать прохожих, но все пожимали плечами. Неподалёку от остановки автобуса виден был старинный храм за низкой каменной оградой. На табличке значилось, что это церковь Самтавро XI века. При ней – женский монастырь. Мы решили войти туда и поговорить с прихожанами. Под гулкими каменными сводами церкви, почти пустой, было так прохладно, что мы, ошалевшие от дикой жары, могли снова дышать и оглядеться. Храм был не изукрашен, но его простота производила сильное впечатление.
Через открытую дверь я вдруг увидела, как за оградой затормозило несколько джипов. По выгоревшей траве побежали парни-качки в чёрных футболках. Они заблокировали выходы. Один из них, тщедушный, юркий, упал посреди храма на колени пред большой иконой Богородицы, начал истово молиться и бить земные поклоны. Парни, как по команде, тоже принялись небрежно креститься. Мы в изумлении застыли. Чуть придя в себя, мы перешепнулись, что тот, самый ничтожный, наверное, их главарь. Что он просит у Богоматери? Прощенья за грехи или благословения на новое «дело»? А он тем временем встал с колен, приблизился к подошедшему батюшке и что-то стал выкрикивать с гортанным клёкотом.
Мы захотели выйти. Качки неохотно выпустили нас с Этери, а мужчин оставили, как видно, в заложники. Но говорили они вежливо и сказали, что скоро уедут. Что оставалось делать? Жара доставала, поэтому мы решили спрятаться в тени у боковой стены. А там оказалось старое кладбище. Мы остановились. Может, обнаружится могила со знакомым именем? Но нет. Под мраморными надгробиями с резными крестами покоились, как видно, знатные люди и священнослужители. К тому же, почти все надписи были на грузинском. Возле одной из могил копошилась в земле старая монашка. Едва ли она поймёт нас! Но Этери всё-таки спросила её о тех, кого мы ищем. К удивлению, монахиня прекрасно говорила по-русски. Она что-то перебирала в памяти, потом сказала, что когда-то в городе жила русская семья. Что с ней сейчас – она не знает, давно удалилась от мира. И даже назвала улицу, где в последнем доме жили русские.
Пока мы беседовали, чёрное вороньё ринулось из храма и укатило. А мы встретили Гурама и Арчила радостными возгласами. Они удивились, что мы так преуспели, и даже, по-моему, чуточку досадовали, что без них. На шоссе мы поймали машину и в нетерпении помчались по мощёным горбатым улочкам. Этери держала меня за руку и шептала:
– Я чувствую – едем не зря!
Мы вышли из машины у ограды вросшего в землю дома из грубого камня. К балясине крыльца было привязана пегая коза. В окно выглянула седая женщина. Дверь была открыта. Мы попали в комнату с длинным столом, лавками и множеством икон на стенах. Дружелюбная хозяйка представилась как Анна Николаевна. Мы объяснили ей цель визита. Она даже обрадовалась. Рассказала, что её предки – сербы. После первой мировой деда занесло сначала в Россию, потом на Кавказ. Не удивилась она и нашим вопросам о Владимире Никиче и какой-то папке.
– Да, – сказала она, – одно время у нас жил дядя Володя. Он показывал мне папку. Большая, кожаная, на ней золотое тиснение: три одинаковых буквы. И золотая застёжка.
– Какие буквы? – в нетерпении воскликнула Этери.
Анна Николаевна покачала головой:
– Я ещё малая была, читать не умела. Да и буквы были с таким замысловатым узором, что я только на него глядела.
– Где папка? – Этери чуть не кричала.
– Дядя говорил, что это не наше, что за папкой могут прийти. Сам он прошёл всю войну и вскорости скончался от ран. А через несколько годов пришёл какой-то мужчина. За папкой. Сказал, что он из Батуми, друг деда. Я и отдала.
– Вы хоть его адрес записали? – вклинилась я.
– Всё так быстро случилось, он меня будто загипнотизировал. Опомнилась, когда и след его простыл. А что, не надо было отдавать? Тогда простите неразумную.
Можете представить наше разочарование!
Мы успокоили Анну Николаевну, и она накормила нас густой окрошкой, такой приятной в жару!
На обратном пути Этери едва сдерживала слёзы. Всё вернулось на круги своя! Батуми уже «отработан». Следы потеряны.
Гурам предложил осмотреть храм Светицховели, потому что, если не заедем, мы себе потом этого не простим. Как я благодарна ему – он нам подарил чудо! Величественный храм будто сам вырос из скал и вобрал их мощь. Внутри – высокие своды, огромные пространства нефов, резные стены, фрески… Меня поразила икона, на которой Христос издалека видится с закрытыми глазами, но при приближении они открываются и смотрят прямо на тебя. Мурашки по коже!
Мы, оказывается, попали на торжественную литургию по случаю приезда какого-то митрополита. Огромное количество молящихся, праздничные ризы священников, мужской и женский хоры, зарево горящих свечей – будто мы смотрели грандиозный исторический фильм.
Этери словно оцепенела. Она ходила вдоль стен и изучала каждую фреску, каждый орнамент на резном камне. Потом сказала, что хочет сделать зарисовки, поэтому до отъезда останется здесь. Разомлевший Арчил пошёл выпить пива. Мы с Гурамом осмотрели храм снаружи, погуляли в просторном дворе, пока его не наводнила толпа японских туристов, и вышли в город. И опять я попала в сказку. Мой принц показывал мне резные балконы, каждый с неповторимым узором, увитые виноградом заборы, дворы с бочками для вина. В лавке, где продавалась старина, он купил серебряный перстенёк с грузинским орнаментом, надел мне на палец и поцеловал в щёчку. Я ответила единственным запомнившимся мне грузинским словом «мадлобт» («спасибо!»). Он даже отбил степ на камнях дорожки, ведущей к ресторану «Old Mсkheta», где мы пропустили по бокальчику саперави. Душа моя вознеслась…
На обратном пути я заметила, что Этери не может выйти из транса. Я дёрнула её за рукав, и она зашептала:
– Понимаешь, я не представляла, какое впечатление произведут на меня храмы и вся Мцхета. Наверное, во мне проснулась генетическая память. Здесь всё моё! Я бывала здесь в прошлой жизни. Я гладила камни стен, и мне от них было тепло. И если даже мы никакую тайну не раскрыли, всё равно я нашла во много раз больше!
Я молча слушала, но меня переполняли собственные впечатления. Видеть профиль моего принца на оконном стекле автобуса – этого мне было достаточно для счастья.
– Вот что, девчонки: нам надо быть в Батуми, а вы останьтесь-ка в Тбилиси на пару дней. Когда ещё такую красоту увидите? – распорядился Арчил.
Этери с радостью согласилась, но мне до невозможности было жаль расставаться с Гурамом. А он сказал, что его бывший однокурсник заимел небольшой хостел, он нас примет, как родных.
Действительно, хозяин встретил нас с распростёртыми объятиями. Мы проводили своих, рано легли и уснули, как убитые.
Назавтра, пока мы собирались выйти в город, хозяин попросил нас зайти в его кабинет. Там был открыт скайп.
– Михо раскопал родословную рода Цхведадзе – горячился Арчил. – И даже генеалогическое древо нарисовал. Говори, друг!
– Самый ранний из обнаруженных мною предков, – читал по бумажке Михо, – Георгий Цхведадзе. Он был разорившимся помещиком, когда женился в 1853-м году на Нино Циклаури. Отец Нино тоже был помещик, но владел богатым хозяйством. И вот тут начинается нестыковка. Зачем богачу выдавать восемнадцатилетнюю дочь за разорившегося? Я долго ломал голову. А разгадку нашёл, когда обратил внимание, что дочь Нино и Георгия Цхведадзе, которую назвали Саломе, родилась через пять месяцев после бракосочетания. Здесь может быть два варианта. Либо молодёжь не дождалась свадьбы, либо, что практиковалось, ребёнок получился от какого-то знатного лица, и, чтобы прикрыть грех, девушку формально выдали замуж за другого. Добавлю, что в это время в Тифлисе был расквартирован штаб князя Воронцова, наместника Кавказа. А старший брат Нино участвовал в кампании Воронцова. Где-то в недрах моего мозга таится предположение, что эти факты связаны. Но моя интуиция может ничего не стоить.
– Спасибо, – сказала Этери. – К нашему поиску, как я поняла, это ничего не добавляет, но ты нашёл моих предков. Это дорогого стоит!
– Хочу добавить, – вмешался хозяин, – что князя Воронцова чтят в Грузии. Он был честный и справедливый. Был памятник ему, но большевики снесли. А дворец стоит. До сих пор это место называют «варанцови».
– А в Одессе памятник сохранили! И Воронцова мы почитаем! – с гордостью добавила я.
Итак, топтание на месте продолжилось.
Этери каждое утро убегала, нагружённая своим скарбом под завязку. Ей хотелось сделать как можно больше зарисовок. Так я оказалась предоставленной самой себе. Я грустила по Гураму, но город затянул меня в воронку узких улочек и немыслимой пестроты лавчонок. Я бродила по ним среди разношёрстной гомонящей толпы, как заколдованная, и странным образом опять оказывалась на знакомой площади. Потом я поднялась на возвышенность. Храм Метехи открылся мне в своей суровой простоте. Вахтанг Горгасали, основатель города, гордо восседая на коне, смотрел на Авлабар, крепость Нарикали и купола серных бань, которые помнят Пушкина. Прогулялась по набережной Куры возле воронцовского дворца, похожего на итальянское палаццо. И мне подумалось, что Одесса и Тбилиси похожи. Их объединяют Пушкин и Воронцов, эклектика старой архитектуры и, наверное, ощущение вечного праздника на улицах.
Конечно, я не преминула побывать у подножия горы Мтацминда, в Пантеоне, где могила Грибоедова и многих выдающихся персон Грузии. На фуникулёре поднялась наверх и застыла в восхищении от той панорамы, которая открылась мне: излучина жёлтой Куры, сбегающие с гор дома под красной черепицей, сверкающий новый мост, купола. Таким и запомнится мне Тбилиси. Да, ещё звучащее вокруг многоголосное мужское пение, аппетитные горьковатые запахи шашлыка и пряных трав…
Как не хотелось уезжать! Но у нас были билеты на паром из Батуми, отходящий через три дня. Ощущения были странные: восторг от Грузии, разбавленный горечью нераскрытой тайны.
За ужином с друзьями в доме Арчила мы старались не говорить о нашей общей неудаче. Поднимали бокалы за встречу, обещания увидеться снова, за приезд новых родственников в Одессу. Мы с Гурамом, не отрываясь, смотрели друг на друга, и сердце моё отчаянно колотилось. Отец Арчила молчал. Как оказалось, он был прав, говоря о безнадёжности нашего предприятия.
Вдруг он вымолвил такое, что мы сразу даже не оценили:
– В Батуми Гиоргадзе нет, но сколько одиноких домов в горах! Где эти люди зарегистрированы – кто их знает?
Мы задумались.
– Я знаю ход! – вскочив со стула, воскликнул Михо. – Их дети учатся в Батуми. Зимой они живут в городском интернате, а на каникулы их забирают родители. Можно узнать, есть ли в интернате дети по фамилии Гиоргадзе. Надежда слабая, но других вариантов я не вижу.
Нам оставалось только согласиться.
Назавтра Этери, я и Михо отправились в интернат. Он пустовал, там шёл ремонт, но директор оказался на месте. Мы объяснили вкратце свой интерес. Ответ не замедлил ждать:
– Знаю эту семью. У нас учатся Сандро Гиоргадзе и его младшая сестра Софико. Вот их личные дела.
– И адрес есть? – Этери дрожала от нетерпения.
– А как же! Но семья живёт высоко в горах. Не уверен, найдёте ли вы их дом, и вообще, те ли это люди. Вселяет надежду только то, что обычно эта фамилия пишется как Георгадзе. А в данном случае – Гиоргадзе.
– А если позвонить?
– Нет, там мобильник не берёт.
– Нужен проводник, – высказалась я.
– Подождите три дня. Софико участвует в городском детском празднике, и Омари, отец, должен её привезти на генеральную репетицию.
Что делать? Ведь нам нужно уезжать.
И всё-таки, мы решились не упускать последний шанс. Билеты сдали.
Не знаю, как продержалась Этери до назначенного срока.
В толчее маленьких артистов директор отыскал Софико с отцом. Этери спросила:
– Скажите, к вам имеет отношение очень пожилой человек Гиви Гиоргадзе?
– Конечно, – с улыбкой ответил симпатичный, со щеголеватой стрелкой усиков, мужчина. – Он мой дед.
– Он жив?
– А что ему сделается? Девяносто восемь лет, а крепкий, как чинара. Только ноги не ходят. Так вы его ищете? Зачем, если не секрет?
– У него могут находиться документы друга его молодости, нашего предка Давида Цхведадзе. Он вам рассказывал о них?
– Нет.
– А в его бумагах нет ли кожаной папки с золотым тиснением?
– Знаете, он журналист, долгие годы работал в газетах, собрался целый стеллаж его статей и материалов. Я туда не заглядывал. Ну, спросите у него. Приглашаю! Как раз сейчас полный дом родни.
Я взглянула на Этери. Её глаза набухли слезами. А мне хотелось прыгать! Но я боялась сглазить.
После репетиции мы последовали за машиной Омари, где, кроме Софико, были и другие дети.
Невероятно, но мы остались живы после такой поездки! Это как американские горки. Машина то ныряла круто вниз, то карабкалась, завывая, на очередную гору. Иногда дорога сужалась до тропы, иногда приходилось ехать через бурные ручьи по скользким камням. Но, зато какая красотища! Буйная зелень холмов, окультуренные участки уступами, острия скал, небольшие водопады, обросшие мхом старинные мостики. Вдоль дороги нам то и дело встречались паломники, которые шли к церкви, еле видной где-то вверху, за облаками.
Встречать машины высыпало всё население усадьбы. Омари на грузинском представил нас. Взрослые, улыбаясь, раскланялись, а девочка лет десяти с обручем в волосах сделала книксен и назвалась:
– My name is Саломе.
– Дети по-русски уже не говорят, – объяснил Омари.
А мы просто застыли на месте. Новая Саломе! Знак судьбы?
Дом с хозяйственными постройками и пасекой стоял почти на вершине невысокой горы. Мы переступили порог просторной светлой комнаты с верандой. Омари исчез, но через несколько минут вывез коляску с дедом. Его иссохшее тело говорило о старости, но чёрные глаза под седыми бровями смотрели живо. Омари поставил коляску у стола. Этери несмело поклонилась ему:
– Меня зовут Этери Цхведадзе.
Старик долго смотрел на неё, так долго, что из глаз его выкатились две слезы. Они текли по руслам морщин.
– Неужели ты от Давида? И я могу выполнить его волю?
– Да, дедушка, мы искали вас. Вот подтверждение.
Этери протянула фотографию семьи Давида с надписью. Гиви долго всматривался, перечитывал «завещание». Рукавом клетчатой рубахи он то и дело вытирал слёзы.
– Давида я считал старшим братом. Когда мне было семь лет, он спас мне жизнь. Меня уносило по реке к водопаду. Он бросился, мы долго не могли выбраться. Давид уже тоже захлёбывался, но не бросил меня.
– Дедушка, – не сдержалась Этери, – папка у вас?
Старик молча вытащил из-под покрывала коляски папку и вручил Этери. Все мы сгрудились возле. На коричневой коже золотом были оттиснуты три буквы в затейливом обрамлении: «Г.Г.Г.». Внутри находились рисунки карандашом и акварелью. Этери медленно перебирала их, а мы рассматривали. Многие были на военную тему: атака солдат, всадники, палатки, сцены из жизни горцев, портреты кавказских типов, виды селений.
Этери вопросительно взглянула на Гиви.
– Я столько лет ждал, чтобы рассказать! – горячо воскликнул тот.
Хозяйка Майя внесла в комнату блюдо, пахнущее тушёным мясом, и пригласила всех за стол. Но никто не отозвался.
– Говори, дед, – мягко сказал Омари и сел на скамеечку у его ног. Мы сдвинули лавки и табуреты. Момент был напряжённый.
– «Г.Г.Г.», – торжественно произнёс Гиви, – это князь Григорий Григорьевич Гагарин.
– Дедушка, – удивилась Этери, – в Одессе жили князья Гагарины. В их дворце сейчас Литературный музей. Так это он жил в Одессе?
– Про Одессу не знаю, девочка, но известно, что он состоял при князе Михаиле Воронцове, когда тот вёл войну с горцами. Князь Гагарин был прикомандирован к нему как военный художник. Тогда ведь фотографии не было, художники зарисовывали сражения, походы и прочие картины войны.
– Извините, дедушка, но мог ли такой высокопоставленный человек служить простым художником? Вы ничего не путаете?
– Девочка, я столько лет изучал ту эпоху! Григорий Гагарин был необыкновенным человеком. Он был дипломат, как и его отец, работал в посольствах в Европе, потом неожиданно вернулся в Петербург и вскоре добровольцем ушёл воевать на Кавказ. А от отца ему передалась склонность к рисованию. Его рисунки были хорошо известны в высшем свете. Вот Воронцов и захотел видеть Григория в своём окружении.
– Ничего не понимаю, – огорчилась Этери. – Где князь Гагарин и где род Цхведадзе?
– Не спеши, девочка. Главное впереди. Гагарин служил Воронцову с 1848-го года, несколько лет. Так вот, он с Воронцовым и его штабом находился в Тифлисе. Оттуда они выезжали на военные действия. Гагарину было тогда сорок с небольшим. Они с супругой жили на широкую ногу, в их доме собирались местные аристократы, офицеры. Это всё известно, есть свидетельства, официальные документы. Но теперь я скажу такое, чего нет ни в одном документе. Давид рассказал это нам троим, друзьям. Он это узнал от своего деда, а тот – от отца родственника по материнской линии. Так вот, в Тифлисе с Гагариным близко сошёлся Симон Циклаури, сын богатого помещика. Они оба участвовали в кавказской кампании.
– Правильно! – вмешался Михо. – Я вам говорил про Симона!
– Симон, – продолжал Гиви, – возил своих друзей в поместье отца. Там жила его младшая сестра Нино. Князь много внимания уделял ей. Пошла молва, что князь влюбился в Нино. Гагарин подарил ей папку со своими рисунками и её портретом. А в скором времени отец выдал дочку замуж.
Опять вмешался Михо:
– Я же нашёл в архиве: дочь Нино родилась в 1853 году, через пять месяцев после её бракосочетания с разорившимся Георгием Цхведадзе. Вот от него и пошёл род Цхведадзе! Дочь получила имя Саломе.
– Я до этих сведений не добрался, – продолжил Гиви, – но вся родня считала Саломе дочкой князя. Вот это и есть ваша семейная тайна. Её передавали из поколения в поколение. Не знаю, может быть, это красивая легенда. Давид, однако, в неё верил. Ты, девочка, сказала, что вы с отцом – художники. Разве это не подтверждение родства с Гагариным? Так что ты, Этери, княжеского рода. И папка Гагарина принадлежит тебе по праву. Как я рад, что дожил до этого момента!
– Дед, почему же ты нам не рассказал? – вступил Омари.
Гиви хитренько улыбнулся:
– Я себе приказал жить, пока не исполню последнюю волю моего незабвенного Давида. Но на всякий случай я оставил записку в коробке с моими документами: «Смотреть на чёрной полке, в левом углу. Важно!».
Этери обняла дедушку. Они оба вытирали слёзы.
Нам не терпелось посмотреть рисунки внимательно, но запротестовала Майя – угощение остывает. И все мы уселись на лавки вокруг длинного стола. Тут мы узнали, что такое грузинское гостеприимство! Стол ломился: мясо в остром соусе, всякие овощные закуски, мёд в сотах, домашний хлеб – пури, и, конечно, чача и медовуха. А какие тосты!
Омари рассказал, что дом построил его прадед. У них почти натуральное хозяйство. Летом работают от зари до зари, а зимой хлопочет только Майя. Остальные, в основном, у телевизора.
После застолья все высыпали на веранду полюбоваться панорамой гор и ущелий. Солнце уже клонилось к закату. Пора было уезжать. Вся родня Гиви высыпала за ворота. Малышня кричала что-то и махала руками. Подошла старая соседка – вся в чёрном, но с красивой большой булавкой на платье. Когда машина отъехала, булавка неожиданно сверкнула бриллиантом. Почему-то это врезалось мне в память.
В машине Этери сразу раскрыла папку. Там было двенадцать рисунков. Почти на каждом в правом нижнем углу – подпись «ГГГ». Несколько пейзажей – горы, старая крепость на фоне белых скал, лесистое ущелье. На одном рисунке – конница горцев, пробирающаяся через завалы камней. Яркие акварели с изображением каких-то знатных грузин в черкесках с газырями и кинжалами. Рисунок танцующих девушек в длинных платьях на плоской крыше. И в нежных тонах акварель – поясной портрет девушки в тени дерева. Как бы суметь описать её словами? Лицо чуть освещает улыбка, но огромные чёрные глаза под стрелками бровей смотрят строго. Платье золотистых тонов с узкими рукавами. Поверх – вышитая накидка с широкими разрезанными рукавами. Из-под расшитого золотом обруча струится газовая вуаль. Чёрные косы свободно лежат на груди. Нежный овал лица, тонкие руки и особенный, чарующий взгляд… Да, едва ли такой портрет смог бы написать художник, не влюблённый в модель. Этери открыла оборотную сторону акварели. Там была надпись, правда, трудноразличимая из-за пятен, похожих на высохшие слёзы. Но мы, складывая букву к букве, сумели прочитать: «Образ твой дивный пребудет со мною».
Всю дорогу мы с Этери молчали. Думаю, она, как и я, воображала себе роман блистательного русского князя и юной грузинки среди романтического горного пейзажа. Почему эта история не может быть правдой? Разве для любви есть преграды?
В Батуми Этери сразу позвонила домой. Сын чуть не заплакал от разочарования – он ведь хотел мешочек со старинными монетами.
Затем Этери села за компьютер и принялась вытаскивать из Интернета сведения о князе Гагарине. Мне она поручила найти в моём ноутбуке материалы о пребывании Воронцова и Гагарина в Тифлисе.
Мы узнали столько любопытного!
Оказывается, князь Григорий Григорьевич Гагарин связан с Одессой не лично, но через родственников. Его родной брат, Евгений Григорьевич, был женат на Марии Стурдза, дочери известного одесского общественного деятеля и мецената Александра Стурдзы. Вместе с супругой он основал одесскую богадельню и вместе с княгиней Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой в 1854-ом году стал её попечителем. Ещё один родственник, Дмитрий Иванович Гагарин, генерал-майор, был инспектором одесского карантина. Ему-то и принадлежало величественное здание в Одессе, известное как дворец князей Гагариных, а ныне – как Литературный музей.
Князь Григорий Гагарин остался в истории как военный, дипломат, художник, исследователь искусства, архитектор, мастер монументальной живописи и реставрации, вице-президент Академии художеств, этнограф, путешественник. Он прожил долгую успешную жизнь, был награждён многими воинскими и гражданскими наградами. Был человеком, весьма уважаемым и необычайно популярным в придворных и дворянских кругах.
События тех лет, что были проведены Гагариным на службе у князя Воронцова, запечатлены во множестве его работ – акварелей, рисунков, картин за подписью «Г. Г. Г». Оставил князь память о себе и в Грузии. Он участвовал в восстановлении древних памятников (например, им были реставрированы фрески Мцхетского собора). По проекту Гагарина в Тифлисе был построен театр, где он вместе с супругой играл в спектаклях.
Мы узнали, что в те времена между Одессой и Тифлисом были тесные связи – торговые, научные, культурные. Тифлис при наместнике князе Воронцове стал преображаться на европейский манер. Было построено множество новых зданий, открылись русский и грузинский театры, начали выходить газеты, открылись библиотеки, учебные заведения.
Из Одессы доставлялись разнообразные товары, даже кареты. С Воронцовым приехали в Тифлис одесситы – не только военные, но и учёные, архитекторы, литераторы, даже модистки и куафёры (мастера причёсок). Они привезли туда свой образ жизни – более свободный, светский. Общество молчаливо закрывало глаза на то, что многие имели любовниц и любовников. Так было принято. Сам сиятельный князь Воронцов не скрывал своих связей на стороне, да и Елизавета Ксаверьевна отнюдь не чуждалась внимания мужчин. Кстати, это стало для Этери очень важным доказательством того, что у князя Григория тоже могли быть и мимолётные увлечения, и даже любовные истории. Ему было за сорок, прекрасной Нино – восемнадцать. Экзотика Грузии, романтический порыв, страсть…
– Этери, так ты у нас княгиня Гагарина! Классно! – я с восторгом обняла подругу.
– Да ну тебя! – шутливо отмахнулась она.
В последний вечер Арчил устроил пикник на берегу ручья, который прорезал скалистое ущелье. Каких только вин и закусок не было на скатерти-самобранке! Ручей бурлил, цикады звенели, тосты не умолкали. Этери, волнуясь, сказала, что она нашла в прекрасной Грузии свою вторую родину. И обязательно приедет сюда не раз.
Потом мужчины хором начали заздравное «Мравалжамиер». Гурам сидел рядом, волнующе близко от меня, мы пили из одного бокала, он держал меня за руку, я была переполнена чувствами. Мы обменялись электронными адресами. Но в душе я понимала, что мы больше никогда не увидимся. Так он и останется в моём сердце как прекрасный сказочный принц.
Рассеянный свет звёзд, лёгкое вино, изумительная гармония голосов одурманили меня. Сквозь прикрытые веки я вдруг увидела в отблесках костра за спиной сидящей Этери юную грузинку в золотистом платье и вуали, схваченной расшитым обручем.
