Смолоду любит Илья Николаевич охоту по перу. Со временем он особенно пристрастился к утиной охоте на степных лиманах в Бессарабии, – так упорно называет Илья Николаевич южное Заднестровье, где «цыгане…кочуют». Эти цыгане часто на уме у тех, кто относит себя к ценителям Пушкина, к знатокам великого поэта. Впрочем, всё это – между нами. Украинцы, болгары, сербы, молдаване, даже гагаузы – за Днестром обычны, а вот цыгане Илье Николаевичу не встречались. Но не в цыганах всё-таки дело – на лиманах места отличные. А имена чего стоят: Хаджидер, Алибей, Шаганы, Бурнас… Тут следует отметить, что охота для Ильи Николаевича не в стрельбе, куда ни попадя, не в трофеях для него охота, нет. Главное тут – степной воздух с запахом солончаковой поросли, ночёвки с чаем у костра, тишина и близкие голоса дикой жизни у круто посоленной воды; беспросветная тьма под холодным дозором звёздного космоса или полумрак с огромной луною над горизонтом… Впечатления уносятся в глубины памяти, надолго остаются там, – навсегда остаются. А потом восстают тёплыми воспоминаниями, служат темой рассказов, охотничьих баек… И всё это наместо очередей, транспортной суеты, шума и лязга порта, скрежета и грохота родного судоремонта… Конечно же, случается по-всякому, но тяжкий рюкзак, сырость, ветер, холод и прочая бяка, – дело добровольное, не хочешь – не едь! Но в этот раз…
В этот раз охота не задалась, как Бодя выражается. Да ещё и капитально не задалась… Приблизительно так подбивал предварительные итоги поездки на Хаджидер Илья Николаевич. В начале ноября подбивал, поздним воскресным утром, выглядывая из норы в соломенной скирде. Подёргивал всё тот же ветерок, швырял в разные стороны мелкий дождичек, норовил заляпать очки под длинным козырьком деголевки… Как и вчера, ранним субботним утром, когда с рюкзаком за плечами раздумывал Илья Николаевич не вернуться ли домой, и притормозивший таксист прокричал весело:
– Ну что, шеф, или – домой, под сухую простынку, или – поехали?
– Аэродром «Застава»! – грустно вспоминает Илья Николаевич свой бодрый ответ на провокативный вопрос таксиста. Да что тут и вспоминать-то. Сейчас вот, под писк мышей…
Всю субботу работал свежий ветерок, пускался дождь, моросило до густых сумерек. А охотничек в сырых, тяжёлых одеждах, в болотных сапогах сидел в раскисшей ямке, прикрывался от уток и дождя куском плёнки. Несколько раз проносились стороной чирята, но всё не в меру, всё в доли секунды да ещё и на «противозенитном манёвре», как Борис Фёдорович говаривал… Без выстрела, в густых уже сумерках побрёл Илья Николаевич к скирде. При свете фонарика обследовал подветренную сторону. Разулся и полуразделся в соломенной норе, сработанной предыдущим постояльцем. После обжигающего чая с бутербродами, Илья Николаевич не то что угрелся – распарился, как на печи. Тут бы и впасть в сон-ураган, как на флоте говорят, но возня полёвок, все эти писки и шорохи… И ещё – дурацкая «сухая простынка» болтливого таксиста вертелась в голове… Всю долгую ночь продремал Илья Николаевич и только под утро заснул вдруг, и тут же, как показалось, и проснулся, но – у скирды стоял уже день. Илья Николаевич глянул на часы: «тут же» – это не менее трёх часов спокойного сна с устатку. Всмотрелся Илья Николаевич в циферблатик и чуть было не расстроился: проспал, конечно же, проспал утреннюю зорьку… Но «на улице» и не думало распогодиться, смешно было бы возвращаться в полузатопленную ямку, ещё и «в свынячый голос», – снова вспомнил Илья Николаевич говорливого приятеля своего Бодю.
С часик поленился Илья Николаевич, нашёл в рюкзаке «мыло-пасту», воду в немецкой фляге, с удовольствием умылся. Надёргал охапку сухой соломы, отошёл чуть от скирды, запалил огонь, пристроил банку скумбрии в «собственном соку». И через две минуты – завтрак на свежем воздухе. Рыба, пара бутербродов, ещё горячий чай из китайского термоса. Пожевал Илья Николаевич яблочко «голден» – глянул на хронометр: протереть ружьё, смазать и – топать к дневному самолёту. Рюкзак малость усох, но ведь двенадцать километров топать. С километр – по распадку нераспаханному, а там, километров с десять – до Тузлов. Терапевтическая прогулка, как в городе бег трусцой…
Впереди, на шоссе, замаячила телега. Илья Николаевич прибавил шагу, но тут же сообразил, что явно не успевает, а кричать как-то неудобно… Телега прошла уже траверс и вдруг остановилась. Илья Николаевич буквально поскакал, скоро сбился на частый шаг на полусогнутых и с удивлением поглядывал на телегу: двое на сидении даже не смотрели в его сторону, сидели себе и лениво беседовали.
– Мне к самолёту, в Тузлы! – прокричал Илья Николаевич, преодолевая последние метры.
– Подвыньтэ ягня й сидайтэ, – повернулся левый на сидении дядька, с кнутиком и при вожжах. «Первый пилот», – улыбнулся про себя Илья Николаевич.
Аккуратный фургончик, запряженный парой, изрядно загружен мешками, поверх – клеёнка. Сзади – молодая овечка, связанная по ногам и рукам. Ружьё, рюкзак, овцу чуть потеснить – быстро устроился Илья Николаевич, и раз десять «вот уж спасибо, ребята, так спасибо» сказать успел. Поехали.
На ладном сидении – дядька при вожжах, это тот, что с кнутиком, справа – скучный спутник его. Сидят уютно – сидение со спинкой и, с подлокотниками по краям; зимние шапки, фуфайки, сапоги, на дождь никакого внимания, – Илья Николаевич даже передумал плёнку вытаскивать. Подъехали к степной автобусной остановке.
– Завернём в Босогляновку, коней токо напоить, – чуть повернул голову возница…
Фургон съехал с гравийного шоссе на асфальт подъездной дороги. Скоро в низине открылось большое село об одной улице. Тоже асфальт, по обе стороны – крашенный белилами, аккуратный штакетник. Илья Николаевич подивился, и асфальтам, и штакетнику, и добротным домам под шифером.
– Шевченко! – объяснили с сидения. – Асхвальт? А детсад, а артизанка – вода в каждой хате!? А кахве – в жнива, или в оранку с рессорника в полях людей горячим кормят! И днём и ночью! Всё Шевченко! – нахваливали с «облучка» прэдцэдателя. Называли его справным дядькой, подчеркивали, что «з любым выпье».
Фургон стал у двора. Дядьки спешились, зашли в дом и скоро вышли, с ведром воды и с графином красного вина, стакан на длинном горлышке. Левый стал поить лошадей, а правый – Илью Николаевича… Выпил сам, поднёс возчику, снова Илье Николаевичу, подал яблоко из кармана фуфайки. На третьем стакане Илья Николаевич стал отнекиваться, но дядьки только заудивлялись:
– Это у вас так охотники пьют? Мы ж в хате выпили, – стыдили городского и выложили последний довод: вино, мол, – кровь, как Пилипенко говорит.
Вино было славное, графин опустел, а у Ильи Николаевича даже полегчало на сердце…
– А то! Так и Николай Терентьевич говорит!..
– Что это у вас за винные авторитеты? – поинтересовался Илья Николаевич. – Пилипенко, Николай Терентьевич?
– Пилипенко Николай Терентьевич – директор нашей школы, в Базарянке, – разъяснил дядька с кнутиком. – Коло выпивки – главный у нас.
– Что, тоже с любым выпьет?
– С любым и обязательно! Без любого – тоже! – рубил рукою первый пилот. – Это ж вся его работа. А Шевченко тут вкалуе за трёх дурных!..
– А Пилипенко наш – ни за холодну воду! – пускается в уточнения молчаливый. – Ни вдома, ни в школи… Перва работа у него – поснедать. Графин вина на столе и – мясо, закуска у Пилипенки – однэ мясо, чтоб в животе всегда место для вина было. Пару стаканов выпил – жинка меняет графин на полный. Ещё стакан или сколько там и в школу. В обед – опять вино, только норма побольше и – борщ-мясо, мясо-борщ. Ужин у Пилипенки уже без нормы, и сразу – отбой, отдых перед новым рабочим днём…
Молчаливый выговорился, но тему подхватывает возчик:
– Нет, в субботу и воскресение – о то ему та ещё работа!
Оказывается, у директора в выходные объезд родителей нерадивых школьников. В хату зашёл, два слова и – «к столу, Николай Терентьевич, на полчасика». И – дальше по селу: целый же список шкодников, кто не там курил, свистел, где нельзя. – Заморился – домой на пару часов, отдохнул – дальше по дворам со списком, кто свистел. Трудное расписание, полведра в день вина одного. А то и больше; больше!.Долго не протянет, но лет так с десять уже тянет, день у день…
– А в списке замусоленном он птички ставит, где был! – возвращается в беседу молчаливый. – Что б два раза не заехать в один двор. Я сам видал!…
Тару относят на скамейку у калитки, кричат Ване, чтоб забрал, и что мы поехали. Поехали. Едут молча, только короткие комментарии раздаются. Вон, мол, артизанка, башню на двадцатиметровую поменял, вон кафе, а то, рядом, что стол с навесом – летний зал, просто на дворе, официантки в белых хусточках бегают.
– Что не стреляли, бывает? – интересуется левый, и Илья Николаевич вспоминает вчерашнего таксиста.
– Я, знаете, этой осенью во второй раз всего и оба неудачно, – заоправдывался Илья Николаевич. – Две недели назад в ветер попал и клялся не ехать больше. А тут – прогнозы, полнолуние, всю неделю тепло, тишина. А вчера утром вышел и вернуться хотел, но вот видите, понесла нелёгкая. Вот уж действительно – за дурною головою… Что-то и не упомню такого, над лиманом гнилью пахнет, – плакался Илья Николаевич.
– Да, дождя через край, – охотно согласился возчик. – Виноград кругом повыгнивал. Две недели лило, как вот это было резать.
– Но у Ивана мы пили вино этого года? – заулыбался Илья Николаевич.
– У Ивана! У Шевченки скажить! Это у соседей – дождь-туман, психия, говорят. А Шевченко снял всё до гронки, свёз на виноделку, сдавил-сбродил и по центнеру вина по хатам развозит. У Шевченки нэмае туману! – дядьки нахваливали председателя без устали.
Но замаячили Тузлы, на отшибе – аэродромный дом…
– А думаете в таку-о погоду сядет? – бодро спросил возчик про самолёт.
У Ильи Николаевича засосало под ложечкой, но он сослался на «вчера».
– Вчера! – возразил молчаливый. – А сутки ж сыпэ.
– Ну, так – на перекладных до Шабо как-нибудь, – бодрился Илья Николаевич. – Или ночным татарбунарским.
– Автобузом? Не придёт! – обрадовался вожчик. – Дорогу за Лиманчиком развезло, мы фургоном еле проехали. ПАЗик тот там точно загрузнет!
За такими весёлыми разговорами Илья Николаевич сошёл с фургона. Впрягся в рюкзак, похлопал по тёплому боку овечку и зашагал к аэродрому. «Спасибо за вино, – повернулся Илья Николаевич к фургону. – Це ж кров!» – добавил он с улыбкой.
Возница махнул кнутиком, и Илья Николаевич пошёл уже ходом к дому на краю аэродрома, у дороги из Тузлов на Жёлтый Яр. Три стороны ещё зелёного лётного поля обрамлены кормовыми буряками, – как противотанковые надолбы из земли торчат, по футу, на выпуклый морской глаз. Добротный дом аэродромный несёт на трубе штырьевую антенну. На длинном шесте с оттяжками – конус полосатый; отяжелел, по всему, – слабо реагирует на дурацкий ветер.
Над входной дверью – козырёк, под козырьком, на крылечке – Коля Дружковский в форменной фуражке, и у Ильи Николаевича заблестели глаза:
– Рождённый ползать приветствует представителя аэрофлота! – радостно кричит Илья Николаевич. – Что, уже ждёшь?
– Да нет, утренний не садился. На Татарбунары хоть прошёл на бреющем, а в Одессу стороной пролетел. Сторожу вон с самого утра, – кивает Коля на мотоцикл с коляской у дальнего угла дома.
– А я на радостях и не заметил…Что, премировали за верную службу крылатому транспорту? – пытается скрыть тревогу Илья Николаевич.
– Дождёшься у них… Ночью один артист отдохнуть приехал. Под кожаным пальтом уютно проспал до восьми. Колёса грязью забиты – за трактором пошёл четыре часа назад… И не покинешь: раскурочат, – не рассчитаешься… А вы чего ночным не уехали?
– Да разоспался в скирде под Дивизией, не смог заставить себя среди ночи в дождь выползти, идти в темноте, без дороги. А что это за мотоцикл?
– Та, «Урал» Пилипенки. Прихожу в восемь часов, а он спит в коляске под шляпой и пальтом кожаным.
– Я, Коля, сегодня уже слыхал эту фамилию, на фургоне из Лиманчика…
– С Базарянки он, директор школы. Перебрал вчера на свадьбах и поехал в поля отдохнуть. Это как же надо было набраться, чтоб с Базарянки, через дамбу на аэродром занесло… – У Коли «нет слов для выражения», он помогает себе руками. – И как же вообще это, колёса ж не крутятся, забило землёй и заклинило колёса! Понимаете? – Коля простирает руки к мотоциклу. – Идёмте посмотрим…
Посмотрели, и Илья Николаевич сказал только «да-с».
– Коля, так что, второго не будет железно?
– Та, Николаевич, гляньте на лужи! – простёр Коля руки. – И ещё ж сыпит, как заведенный.
– А автобус был ночью, не знаешь? – ныл Илья Николаевич.
– Будет вам автобус! – заверил Коля и тут же добавил, что под Лиманчиком раскисло, но ПАЗик прорвётся, людям, мол, на Привоз, а кому на работу, и Илья Николаевич снова подумал «да-с».
Расспросил Илья Николаевич о порядках в гостинице, узнал, что полуночлег обойдётся ему не больше рубля и что прямо с гостиничного двора видно будет садится ли самолёт на Татарбунары… В гостинице, однако ж, Илье Николаевичу объяснили, что поселений уже второй день нету, что, наоборот, из гостиницы всех выселяют, что осталось два человека до утра и что всё дело в слёте учителей района. Тут Илья Николаевич стал объяснять, что ему сегодня, в час ночи на автобус в Базарянку идти.
– У меня же завтра, в понедельник, в восемь утра, рабочий день на судоремонтном заводе начинается, – объяснял Илья Николаевич и даже нервничал малость. – Завтра, в восемь ноль-ноль! Понимаете?
Но дежурная понимала своё. Ещё раз рассказала о слёте, что начнётся слёт этот во вторник, но для делегатов слёта уже завтра с утра начнётся поселение. Одним словом, Илья Николаевич должен понять, что люди, в конце концов, со всего района съезжаются! Илья Николаевич стал уставать и попросил аудиенции у директора гостиницы! Оказалось, что никакой гостиницы тут нету, что перед ним – дежурная дома приезжих и что одновременно она здесь уборщица, сестра-хозяйка, бухгалтер и директор! Но дело вовсе и не в директоре: ей не велено пущать самим Пилипенкой…
– Это который на мотоцикле? – вырвалось у Ильи Николаевича.
– Николай Терентьевич не только на мотоцикле, но ещё и член райкома! – строго возразила женщина, и Илья Николаевич с грустью посмотрел в окно.
Деревья вяло размахивали полуобнажёнными ветками, дождь из низкого неба не унимался, а до автобуса было не менее трети суток. И ему ещё у Лиманчика предстоит прорваться… Выполз Илья Николаевич из дома приезжих, глянул на часы: точно, сто часов под открытым небом, под осенним мелким дождичком. Конечно же, дождь надолго, самолёт не прилетит, но на аэродром идти надо… Там, смотришь, шестнадцать часов стукнет, тут уже и сумерки… А то, может, и сядет?
Дверь в «техническое здание аэродрома» с подветренной стороны, и на крылечке под козырьком почти не ляпает. Илья Николаевич стал устраиваться на единственном сухом квадратном метре в мокром мире. И скоро заметил, что дрёма валит его на рюкзак…
– Самолёт проспите! – услыхал Илья Николаевич Колин голос, и тут же зажужжал двигатель АН-2. Самолёт обнаружился под облаками, но быстро разросся до настоящих размеров и вошёл в разворот со снижением. Зашёл против ветра и стал решительно сбрасывать высоту, направляясь прямо на крылечко, – Илья Николаевич даже привстал… В пятидесяти метрах поганый кукурузник выровнялся, качнул крыльями, с рёвом прошёл над самой антенной и резко завалился в боевой разворот в сторону Татарбунар. Вот уж действительно ничего, кроме «да-с» не скажешь…
– Хорошо, что это не ИЛ-2 с двадцатимиллиметровыми пушками! – прокричал Илья Николаевич. – Ничего себе шуточки.
– Я говорил с Заставой, просил, чтоб осмотрели лётное поле, – объяснил Коля штурмовку и пошёл в дом. Скоро Илья Николаевич услышал «тюльпан, я нарцисс», и Коля закрыл дверь радиорубки. Через минуту он вышел на крыльцо.
– Пустой номер, Илья Николаевич, идите спать в гостиницу!
– Я уже выспался, Коля, – грустно ответил Илья Николаевич и стал пересказывать в лицах разговор в «готеле». – Ты не мог бы поговорить с командиркой гостиничной или просто с Пилипенко? Мотоцикл же будет забирать, а Николай?
Но Коля сказал, что в гостинице говорить не с кем, что к директору школы он давно не вхож, а из-за мотоцикла только что разругался с ним до матюков.
– Трактор он нашёл, но пока в кафе перекусывает, – злился Коля. – Я ему не сторож тут, – кивнул Коля на мотоцикл. – Идёмте ко мне, хоть портянки просушите. У нас мама, а в большой комнате мы с Ирой и малым. Но в летней кухне пока теплее, чем в скирде, и не капает, – пойдёмте! У нас же на остановке сломали сидения и навес, в Базарянке придётся дожидаться, а это сколько идти…
– Нет, спасибо, Коля. Прогуляюсь… А то ведь тебе придётся ночью вставать, чтоб меня мимо бульдога провести. Нет, Коля, спасибо, – принял решение Илья Николаевич. – Посижу у вас в кафешке до десяти, а пока дотопаю, уже и к полуночи будет. Нет, спасибо. Привет твоим.
Коля не стал приставать с уговорами, зашёл в дом и скоро вышел с вяленым лещиком в руке:
– У нас чешское пиво уже с неделю, держите! – и Коля протянул леща.
– Ну что, Николай, по моему настроению, мы прощаемся до следующей осени, – грустно сказал Илья Николаевич и стал рюкзак расшнуровывать. – На вот, вашему столу от нашего, – и Илья Николаевич поставил на крыльцо половинку «российской». Увязал рюкзак, впрягся в лямки как следует, не забыл и ружьё и пошёл искать тузлинскую харчевню…
Вполне приличный зал заполнен на две трети. Посетители, одни мужики, по всему, давненько сидят, заметно «продвинулись», как Бодя говорит… Илья Николаевич пристроил вещи на стуле, у незанятого столика при входе, расстегнулся. Подошёл к стойке, – на ней действительно красовалась дюралевая бочка с чешским пивом, известным в Одессе уже не один год.
– Это что у вас «пльзень»? – озадачил Илья Николаевич бармена.
– Пыво та й пыво, – был ответ. – Будете или ещё что? А то сидайте? – Галя всё принесёт…
Незамысловатый супчик картофельный, настоящий плов с бараниной, салатик из свежей капусты, – тут действительно можно было отлично «просушить портянки». Илья Николаевич достал леща, подозвал Галю, попросил ещё пива. Скоро у Ильи Николаевича вежливо спросили разрешения подсесть. Это был тракторист, которому только пива выпить и – забрать заказчика: мотоцикл надо из болота вытаскать… Тут в зале обнаружился ещё и Коля. Он кивнул Илье Николаевичу и прошёл к столику у окна. Тракторист сказал «о», встал, в три глотка «засосал» пиво и поспешил за Колей. В четыре руки они вытащили из-за стола плотного дядьку с пунцовой головой, напялили на него пунцовое кожаное пальто до пят, нахлобучили шляпу с детский зонтик. Со словами «идёмте, идёмте, тёмно уже» – повели его на улицу. За «выводом тела» Илья Николаевич наблюдал внимательно, так как сообразил, что наконец-то воочию увидел Николая Терентьевича Пилипенко.
Илья Николаевич глянул в окно, с удовольствием убедился, что действительно «тёмно уже», и попросил у Гали ещё кружечку и брынзы малость; леща же своего попросил передать бармену. Заказ оказался с вяленой кефалькой, Галя объяснила, что кефаль от Эдика. Илья Николаевич посмотрел на бармена и обменялся с ним приветственным взмахом руки. Спешить было некуда, Илья Николаевич поменял очки, вытащил из кармана рюкзака «Охотничьи просторы» в хлорвиниловом кульке и «углубился»… За чтением время полетело. И вот уже зал заметно опустел, – шинкарь стал поторапливать вялых клиентов, напоминая, что скоро понедельник.
Слова о понедельнике, будь он неладен, погрузили Илью Николаевича в меланхолию, он с тихим ужасом думал: «Боже, ведь действительно…» Действительно в автобусе предстояло ехать, ехать стоя, стоя все сто двадцать километров… Илья Николаевич упаковал «Просторы», снова поменял очки, стал впрягаться в отягчённый болотными сапогами рюкзак. Подошёл Эдик и помог Илье Николаевичу разобраться с лямками, напомнил, чтоб ружьё прихватил. На приглашение Эдика заходить ещё Илья Николаевич сказал «спасибо», а подумал «нетушки», и толкнул дверь…
Когда Илья Николаевич добрёл до остановки с широким шиферным навесом, по прикидкам было часов одиннадцать; «или больше» – бодрился Илья Николаевич, но на часы не смотрел. Попытался определить, где ж на длинной скамье посуше, но везде было одинаково сыро. Илья Николаевич бросил рюкзак на скамейку, сел. Спинки не было, пришлось полулечь на рюкзак. Теперь предстояло настраиваться на долготерпение вола в ярме, когда вол этот ждёт у шинка хозяина… Поднял Илья Николаевич воротник куртки, закрыл глаза и погрузился в тупое ожидание; когда – шаги, а ветер нанёс запах вина. Подошёл и сел рядом парень, закурил. Вдруг заметил в полуметре Илью Николаевича, с удивлением стал его рассматривать, вертел головой по сторонам и снова всматривался в непонятного соседа, как бы соображая, откуда бы это ему было взяться. Илья Николаевич стал оправдываться, объяснил, что автобуса ожидает.
– Какой тут вам автобус! – радостно закричал парень. – Мне тоже на Сергеевку, но автобусы ж ночами не ходят!
– Почему, в три часа на Одессу будет! – возразил Илья Николаевич.
– Та что мне ваша Одесса! Сергеевка вон где! – показал парень. – Я со свальбы. Добрэ шо втик, а то побылы б… Вон, поют, – кивнул парень. – Это мои как раз. Дурак,.
– А как это петь в дождь? – спросил Илья Николаевич.
– Так навесы ж в дворах, свадьбы всегда в дождь, а петь надо…
Послышался мотоцикл, и мимо проехал уже старый знакомый Ильи Николаевича.
– О! – показал на Пилипенко парень. – Объезжает, пьяныця. Это за него мне чуть не влетело. Директор ещё… Все молчат, а я, дурак, открыл-таки рот, как он заявился… Автобус только в восемь, сиди тут теперь. Дурак…
На магистральной полутёмной улице Базарянки пустынно, но постоянно долетают нестройные песни нескольких застолий. Погода веселью способствовала мало, но село явно бодрствовало. Сосед резко встал, вышел из-под навеса на свет фонаря, глянул на часы и быстро пошёл прочь, как человек, решившийся на поступок. «Вот тебе и втик, – подумал Илья Николаевич, сообразив, что ночной посетитель пошёл в ту сторону, откуда еле убежал. Провожая взглядом парня, Илья Николаевич вздрогнул и повернулся на звук шагов за спиною. В стандартных одеждах – ушанка, фуфайка и сапоги – подошёл и поздоровался местный.
– Вы, звыняюсь, на автобуз тут? – спросил он вежливо. – А больше никого пока не было?
Илья Николаевич стал добросовестно рассказывать про парня, но как только упомянул Сергеевку, фуфаечник замахал руками:
– Так вы тут на восьмичасовый сидите? – местный посмотрел на часы. – Почти семь часов! Здоровля хватит?
Илья Николаевич сказал, что это парню на восьмичасовый, в Сергеевку, а ему – в Одессу.
– В Одессу уже скоро, – местный снова посмотрел на часы. – Пора за клумаками, – сказал он деловито.
Тут уж Илья Николаевич не выдержал и стал сдвигать рукав с часов. Рассмотреть стрелки не получилось, предстояло решить, что проще: встать и выйти на свет или поменять очки. Илья Николаевич нашёл третий вариант, надвинул козырёк, поднял воротничишко и навалился на рюкзак… Заснул – не заснул, но мотоцикл расслышал и поднял голову. Николай Терентьевич не проехал, но – продефилировал мимо! Медленно, на первой передаче, но главное – стоя во весь рост, вертикально. Горделивая посадка головы под шляпой, мощные прямые руки легко, надежно лежат на рукоятях… Как на параде, как Жуков на параде… Скоро шум двигателя стих, но заснуть не получалось, Илья Николаевич смотрел во след мотоциклу и думал, что среди его охотничьих баек появится рассказ, после которого легко угодить в Мюнхаузены. Скоро сутки как появился ещё один довод в пользу мнения, что жизнь невероятнее художественного вымысла. Ну, на кой ляд ехать на мотоцикле стоя!.. Ну, скажите, на кой?
– Живые? – уже знакомый местный опять подошёл неуслышанным, а Илья Николаевич снова вздрогнул.
– Послушайте! – набросился он на попутчика. – Только что тут Пилипенко проехал, вы знаете его?
– А то!
– Он ехал… Мне со сна, показалось, что он ехал – стоя!
– Ничего не показалось! – решительно возразил местный. – То уже Николай Терентьевич перепил. Свадьбы объезжает, слышите – поют!
– Вы сказали перепил… Так что – вставать? – Илье Николаевичу требовались уточнения.
– А не помещается, – охотно объяснял местный. – Кендюх на баке лежит, и вино ему – горлянкой назад идёт. Полный живот уже, и назад идёт!
– Ну вы ребята даёте, так уже прямо и идёт!… – засомневался Илья Николаевич, хотя и вспомнил винный запах от «Урала», утром ещё.
– А то не, весь бак утром красный! – упорствовал местный.
– Так сколько ж это нужно выпить!
– С ведро, как не больше, – с готовностью ответил местный. – Но вот это, как встал, – всё, считайте. В коляску теперь боком упадёт, прямо на ходу, и спит. Мотоциклом упрётся в забор или в столба какого и – до утра, если сын не найдёт.
– Да, – согласился Илья Николаевич. – Он сегодня, вчера, то есть, на аэродроме ночевал.
– Во-во! Где заглох, там и кровать! Той ночью сын его моего Игоря попросил нашим мотоциклом поискать. Они всё село объехали, переехали до Тузлов, – нигде! Кто б это додумался, что он на аэродроме…
– А чего ему тут вообще ночью шастать?
– Свальбы объезжае, – сказал местный. – У нас, как работы в полях кончаем, – свальбы по селу. Сейчас погода не первый день уже, а вон слышите, поют? А этот подъедет и кричит хозяина. Кто выйдет – он ему за дисциплину, за отметки. Тут сразу – та какие там отметки, Николай Терентьевич! И – за стол, и пошло дело. Посидит с полчаса, вина с графин выпьет, зверху кило мяса и – дальше, за дисциплину ругаться…
– Ничего себе, – Илья Николаевич не знал, что и сказать. – Он что, действительно в школе вашей работает?
– Работает, а что…
– Но вы же знаете его, как же он в школе работает…– мялся Илья Николаевич.
– Как? Нормально! И в райкоме нормально! А дурный… головою коня вбыв!
– Что-то я смотрю Пилипенко этот, всем тут – сала за шкуру залил, – Илья Николаевич даже головою покачал. – Коня кувалдой не убить! Ну, разве какую-нибудь клячу послевоенную.
– Люди сами видели! Бригадир полевой бригады, Липниченко, Юра, – это все ж тут знают! Ехал он бричкой, а мотоцикл стоял посеред дороги. Бричка вдарила как-то по подножке, и руля скрутило ему. Ну, бригадир извиняться, а тот в крик, а бригадир, что ж вы на дороге поставили, а этот, не твоё, мол, дело…Как я теперь не поеду, так и ты, говорит, не поедешь! И токо гах – у висок, говорят, и коняка на колена упала в хомуте, и всё…
– Как это «гах», как это всё, не кувалдой же! – Илье Николаевичу требовалась ясность, для уточнения и разоблачения.
– Что это у вас – кувалда та кувалда, – обиделся местный. – Головою, все говорят! Лобом!
– Ладно, ладно, пусть будет лобом. – Илья Николаевич как-то даже стушевался, обвиняя незнакомого человека в дикой лжи, и переменил тему. – В автобус поместимся?
– Влезем! И сами, и клумаки, и с козою, у кого бывает…
Наконец, пошли люди. Скамейка стала заполняться, и Илья Николаевич повеселел. Взял рюкзак на колени, ружьё сверху, с обеих сторон подсели – стало уютно. Илья Николаевич склонился на рюкзак и стал подрёмывать под тихий говор. Иногда пробуждался от восклицания: «О, и ты в Одессу…» – и снова засыпал.
Шум автобуса вырвал Илью Николаевича уже из настоящего сна. ПАЗик пришёл изрядно загруженным, показалось, что народу слишком уж много. Но минуту посуетились и втиснулись. Илья Николаевич бегал пару раз от двери к двери, пока здоровый парень не сказал ему сквозь зубы: «Та заходьте ж вы вже… Охотничек…». Он сдёрнул с плеча Ильи Николаевича рюкзак «этот ещё дурацкий»; вдвинул охотничка в дверь, следом рюкзак и ещё кого-то вдвинул, крикнул водителю «давай». Дверь зашипела, закрылась со скрипом. Поехали.
Дворники ПАЗика суетились постоянно, как и у таксиста в субботу, но в несусветной тесноте автобуса было тепло, сухо, ветер не дул, значит – комфортно, и, сдавленный со всех сторон, Илья Николаевич дремал стоя, как когда-то дневальным по роте, в мореходке. Уж если кидает в сон, а соседи удерживают в вертикальном положении, то и вздремнуть можно. Правда, засыпая глубоко, Илья Николаевич рушился вниз, и соседка со стороны спины говорила «та держитесь вы, дядько»… Ещё перед Шабо под Ильёй Николаевичем заёрзал сидящий и скоро встал и полез к двери. Илья Николаевич оглянулся на соседку сзади, но молодая женщина сказала раздраженно «та сидайтэ вы вжэ», и уже через минуту Илья Николаевич погрузился в сон младенца. А когда в Роксолянах вышел сосед от окна, спать стало комфортно, как под сухой простынкой…
Вдруг рядом прозвучало певучее «не, я до Прывоза», Илья Николаевич встрепенулся и с удивлением увидел рядом с собою бывшую соседку за спиною. «Не проедете?» – спросила она с улыбкой.
– Нет, я до конца.
– О то добрэ, а то з вашим клумаком, – обрадовалась соседка, кивая на рюкзак, а Илья Николаевич попросил её напомнить, чтоб он ружьё не забыл.
– Вы что с охоты?
– Да! – весело ответил Илья Николаевич. – Мышей под Дивизией стрелял.
– О то! Ногам горэ!
– Да уж, – миролюбиво согласился Илья Николаевич. – За дурною головою, – добавил он, чтоб соседка не думала, что он по-украински не кумекает. – Я уже слышал эту поговорку, от попутчиков, с Босогляновки. Очень хвалили председателя.
– Наш дядька! Я у него звеньевою. Хозяин! Вино вот только полюбляе, загубит себя…
– Ну, он же по делу, не то что Пилипенко из Базарянки.
– То лэдащо. А дурной – коня головою убил! – снова услыхал Илья Николаевич.
– О, Господи! И в Босогляновке эта байка!
– Так тут все знают. Я и в Татарбунарах чула. Скандал на весь район был: жеребную кобылу убил, дурень.
– Знаете, – грустно сказал Илья Николаевич, – я по судоремонту часто с моряками общаюсь, но и они меня с этой историей в брехуны запишут.
– Хто брехуны? – обиделась соседка. – Хай в в Базарянку приедут. Там каждый скажет: головою!..
Вполне рассвело, куртка – вполне высохла. Дворники замерли, ПАЗик шёл уже без света. На улицах ни зонтов, ни луж. Илья Николаевич выспался, не чувствовал особой усталости и вдруг подумал, что поездка всё-таки удалась; глянул на часы – и на работу успеется! Вот только история директора школы вертелась в голове и по-всякому выглядела фантастической: пусть какой дурак, но головою коня убить? Прошу покорно, дорогие товарищи… Хотя, ведро вина с килограммом мяса тоже не всякому по плечу. Переход мысли от желудка к плечу представился Илье Николаевичу каламбуром, и он подумал, что скептикам придётся призадуматься: ведь стоячего мотоциклиста он не выдумал… Посмотрел Илья Николаевич на бригадиршу из Босогляновки, улыбнулся и сказал, качая головой: «Ну и ну»…
