***
В сухом логу овечка бежит,
в сухом лесу дереза дрожит –
деревце наших мест.
В сухом овражке камни лежат,
за Груниной горкой девки блажат,
парни ищут невест.
Какой же ближе мне край села –
и там, и там меня жизнь нашла,
и там, и там я живал.
Оранжевая луна взошла
в неведомом мне конце села –
я там ещё не бывал.
***
Долог деревенский день тягучий,
тянется, пока последний луч –
с приближеньем ночи неминучей
озарит края закатных туч.
Ночь замкнёт знакомое пространство –
куст, забор, калитку и сарай,
а наутро где угодно странствуй,
чего хочешь, то и выбирай.
Вновь погожий утренник настанет,
в лучезарной дымке глянет день.
Пусть пчела за данью прилетает
и стряхнёт с меня дурную лень.
***
Под крутым береговым обрывом,
где гнездится щур,
в лунку мы с отцом неторопливо
опускали шнур.
И на подпуска ловилась рыба,
здорово бралась.
Щур летает, ловля прекратилась –
отыщи-ка связь.
Ни один карасик не попался:
или рыбы нет?
Хорошо, что в голове остался
детский тот сюжет.
Махонькое всё, а было крупным.
Так вот глазомер
мерит жизнь, и станет недоступным
то, что ты имел.
***
Повзрослевшие дочки приедут к старушкам,
загудят по соцветьям шмели,
юность явится вдруг позабытой подружкой
на леваде ожившей земли.
Живоносную землю в фату убирает
белых груш облетающий цвет,
как невесте, ей девичий сон навевает,
где ни скорби, ни страхов, ни бед.
Я в питомнике старые груши проведал,
вешний воздух в меня проникал,
и цветущий терновник про жизнь мне поведал,
но про тернии я уже знал.
Огибая терновник, на Грунину горку
поднимусь и в последнем цвету
задичавшего сада увижу девчонку,
улетающую в высоту.
В БОЛЬНИЦЕ
Больничный батюшка помажет
целебным маслицем тебя
и помазочком жить накажет,
не слишком о земном скорбя.
О чём скорбеть?
Ступай, земное,
не засти мне иных дорог.
Иная жизнь дороже стоит,
когда ты вправду занемог.
В больнице ласковей иное
и незаметней, день за днём,
наследье плотное, земное –
как маслице на лбу моём.
У ОКНА ВАГОНА
Леса закончились. Пошли поля, подлески,
овраги, буераки. Высоко
кочуют тучки. Ветер занавески
колышет, а до дома далеко.
Проносится Россия буераков,
тамбовского подстепья, мужиков,
церквей и тюрем, хлебородных злаков,
татарника, крапивы, лопухов.
Состарился в сезонных переездах,
намыкался в скрипучих поездах…
когда-нибудь последняя поездка,
последний поезд… смерть, могила, прах…
Тогда угомонюсь в селе забытом,
на кладбище казацком, а пацан,
что рыл могилу мне, насупленный, сердитый,
смахнёт слезу и осушит стакан.
ЖЕЛАНИЕ ПОЙМЫ
Только б ещё увидеть –
зрение напитать
дивной излуки видом,
в пойме побыть опять.
Солнце там всходит рано,
землю в зажим берёт,
стискивает арканом,
жадно целует в рот.
Пойманная хазарка,
пойменная земля,
в солнца объятьях жарких
вербы и тополя…
И поворот, манящий
к южным живым морям,
и горизонт, сулящий
новые дали нам…
Всё собою обнимет
мой благодарный взгляд,
впитает в себя и примет,
и Богу вернёт назад.
***
Как прежде Шолохов – так я теперь станичник.
Вернувшись на дозор, убогий пограничник
пытаюсь прочертить между добром и злом
границу, важную в ничтожестве моём.
Но смутно всё. Колеблемые тени
врагов добра куда-то улетели.
И где теперь граница, где враги?
Упал туман, и не видать не зги.
ВЕРНИСЬ НА ЛОВЧЕН
На Ловчене, окутанном туманом,
укрывшись одеялом облаков,
забывшись сном, святым и безобманным,
спит Петар Негош – повелитель слов.
Вернись туда. Там вещему поэту
в видениях открылся Божий рай,
там воспевал он черногорский край,
и песни растеклись по белу свету.
Он от жестоких карстовых пород
вознёсся до спасительных высот,
до светлого заоблачного неба.
Вернись туда, где дикая скала
поэта от врагов уберегла,
отведай снова цетинского хлеба.
НА РЕКЕ КАЯЛЕ
Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землёй
Плачет, из Путивля долетая,
Голос Ярославны молодой:
«Обернусь я, бедная, кукушкой,
по Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
«Слово о полку Игореве» (пер. Н.Заболоцкого)
Дыбятся на пути холмы, словно земные волны,
мечены их валы белыми гребешками,
то выходят наружу мел и известь,
меловые склоны трава минует.
Волны земли, чего вы так расходились,
не захлёстывайте меня совсем, с головою,
не захлёстывайте, как Игоря захлестнули
вместе с войском русичей на реке Каяле.
Ближе река Каяла, ближе.
Воздух уже опаляет кожу,
Гзак и Кончак, должно быть, точат стрелы,
в буерак ушли, не видать поганых.
Близко река Каяла, близко.
Гребень степной волны навис над нею,
половецкий вал подступает страшный,
войско храброго Игоря погибнет.
Вот она и открылась, река Каяла,
намочу-ка я в ней свои ботинки -
Ярославна-то рукав не омочит,
раненому Игорю не утрёт раны.
Волны, замрите, навек застыньте!
Нечего вам в степи ходить, плескаться,
хватит того, что Игоря ниц повергли
половецкой силою окаянной.
