Помню далёкие военные годы при румынской оккупации. Мы с бабушкой Таней идём в гости к бабе Жене – матери моего умершего в 1938 году отца – на улицу Манежную, 52. Путь от Екатерининской площади, дом №5, где мы жили с бабушкой в квартире №20, до Манежной достаточно далёкий . Особенно для меня – пятилетнего или шестилетнего мальчика, у которого подруга бабушки Тани – доктор Павлова – обнаружила порок сердца и недостаток в тазо-бедренном суставе, из-за чего постоянно при утомлении болела правая нога (потом оказалось, что бедро было деформировано, очевидно, вследствие протекавшего и самостоятельно зарубцевавшегося туберкулезного процесса).
Баба Женя жила тогда одна в «двухкомнатной квартире» на втором этаже дома с общим для всех жильцов общим деревянным балконом-коридором. «Двухкомнатную квартиру» действительно нужно взять в кавычки, ибо никаких удобств, кроме умывальника на маленькой кухне не было, в таулет нужно было бегать во двор.
И эту квартиру через несколько лет сделали ещё коммунальной!
Бабушка Женя недавно лишилась своего внука Толи, которого в самом начале войны ударило сорвавшееся полено перекрытия крыши во время бомбёжки. Толя остался с бабушкой после того, как его мать – моя родная тётя Оля, лишившись первого мужа и выйдя во второй раз замуж за немца-колониста по фамилии Франц Штольц, после раскулачивания была вместе с ним выслана на север, куда-то в Сыктывкар. Баба Женя, лишившись в 1938 году сына – моего отца, а затем и внука, очень тосковала, конечно, и очень нуждалась. Частная торговля, разрешённая при румынах, позволяла ей зарабатывать себе на жизнь за счёт перепродажи яиц на Новом базаре. К подобной борьбе за жизнь она привыкла. Об этом свидетельствует письмо моего отца от 10 октября 1927 года, адресованное ректору Института Народного хозяйства Арнаутову1 с просьбой о назначении ему стипендии, так как он с матерью очень нуждался хотя бы в каком-то обеспечении продуктами, будучи больным гемофилией. Видимо, ректор Арнаутов помог моему отцу (см. об Арнаутове В.А. 1-ю часть серии книг «Реквием ХХ века» – В.С.), так как он закончил учёбу и потом успешно преподавал в ряде вузов, получив звание профессора.
Но вернёмся к теме нашего рассказа. Когда мы проходили с бабушкой через Новосельскую (Островидова) мимо лютеранской Кирхи, какие-то пожилые женщины пригласили бабушку вместе со мной зайти в Кирху, чтобы отдохнуть и послушать службу. Там в это время как раз начиналась служба -молебен.
Мы зашли в Кирху. Помню высокие стрельчатые своды и аккуратные ряды скамеек с высокими спинками. Мы сели. Раздались величественные звуки органа. Я тогда ещё не мог знать о том, что со зданием храма, в котором мы находились, связана трагедия великого музыканта С. Рихтера и его отца. Я тогда даже не понимал, что готический шпиль здания Кирхи был обезглавлен. Как я узнал в дальнейшем, ещё до войны специальным механизмом с верхушки храма были сорваны кресты и образовалось отверстие в шпиле, направленное в небо. Злые языки говорили, что через это отверстие с помощью огней изнутри здания Кирхи якобы направлялись бомбардировщики на город. И якобы этим занимался приглашённый из Житомира в Одессу бывший органист Кирхи, замечательный музыкант, учившийся в Вене, отец уже тогда известного пианиста Святослава Рихтера. Его звали Теофил Рихтер и его арестовали на основании сведений, предоставленных НКВД агентом того же НКВД Оскаром Юндтом, служившем в немецком консульстве, помещавшемся на углу Садовой и Петра Великого, лакеем и курьером.
Консулом в 30-е годы был высокообразованный немецкий дипломат Пауль Ротт, имевший двух сыновей и дочь, с которыми дружил молодой тогда Святослав Рихтер, а его отец Теофил Рихтер давал им уроки по фортепьяно. Следователь НКВД обвинил Теофила Рихтера в связях с немецким консульством, которого уже в 1935-1936 годах в Одессе фактически не существовало. По данным, связанным с архивно-следственным делом №12298 (см. 1-ю часть серии книг автора «Реквием ХХ века» – В.С.) Теофил Рихтер был расстрелян в ночь с 6 на 7 октября 1941 года, незадолго до прихода в Одессу оккупационных войск.
Недоразумения в отношении причин и обстоятельств злодейской расправы с Теофилом Рихтером послужили злосчастной причиной трагедии в жизни великого музыканта и его разлада с матерью в последующие годы.
Потом свидетель срыва с крестов со здания Кирхи, мой коллега по работе доцент Раввей говорил мне, что когда кресты и колокола упали на землю, долгое время в окружающем районе города по улице Островидова стоял небывалый, подобный грому, звон.
Прошло много лет, но судьба опять столкнула автора с событиями, происходящими вокруг здания немецкой лютеранской Кирхи. После окончания войны здание Кирхи перешло в ведение Одесского электротехнического института связи (ОЭИС) имени А.С. Попова.
В те годы я учился в школе Столярского, где познакомился и сдружился с преподавателем музлитературы В.А. Швецом. Эта дружба учителя с учеником сохранитлась вплоть до конца дней В.А. Швеца.
Незадолго до смерти В.А. Швец завещал мне свои многочисленные рукописные работы вместе с остальным имуществом, включая дневники, которые он вёл с 1940 до 1991 года, когда он умер. В дневниках оказались записи, осветившие судьбы многих выдающихся одесситов. Подробности их жизни и печальной судьбы можно было почерпнуть только из материалов архивно-следственных дел, хранящихся ныне в УСБУ и Областном архиве. Особенно важными оказалось свидетельства В.А. Швеца в отношении семьи С. Рихтера, которые позволили выяснить некоторые ранее скрытые мотивы действий её членов.
(Дневники В.А. Швеца автор публиковал в основном за свой счёт в пятитомнике серии книг «Реквием ХХ века». Первая часть «Реквиема» выдержала повторное, дополненное и исправленное издание. Издание 5-й части около 50% оплачено Областной администрацией Одесской области – В.С.).
В дальнейшем, после окончания школы и неудачной поездки в Москву с попыткой поступления на Философский факультет МГУ, автор поступил на Физико-математический факультет ОГУ, потом работал 2 года в Полтаве, в Одесской астрономической обсерватории и, наконец, уже после защиты кандидатской диссертации в 1968 году поступил на работу в должности старшего преподавателя кафедры физики в ОЭИС имени А.С. Попова.
Оказалось, что большая часть окон института обращена как раз на здание Кирхи, посещение которой во время оккупации врезалось в мою память. Одно из зданий общежития имнститута было построено на месте Немецкой школы, где учился С. Рихтер. Вид кирхи всегда радовал меня, так как я всегда восхищался этим величественным зданием, хотя оно на моих глазах долгие годы разрушалось не без воздействия, как говорят, окружающей враждебной среды.
Вначале, после войны, как говорили мне товарищи по работе и бывшие студенты института, в Кирхе было каким-то образом устроено студенческое общежитие. Потом здание было каким-то образом переделано под спортзал, а потом появилось решение о его разрушении.
Об этом говорила мне и очень уважаемая мною заведующая кафедрой физики Елена Леонидовна Иванова, которая очень помогла мне в начальный период преподавательской работы, которая была для меня вначале достаточно сложной. Она как-то сказала мне, что здание Кирхи собираются разрушить и на его месте построить 14-этажный корпус института. От достаточно компетентных людей (профессор А. кафедры ТОЭЦ) я значительно позже узнал, что под здание кирхи в то время были заложены заряды и ожидалось разрешение из Москвы на его подрыв. Но судьба была благосклонной к этому, спасённому шедевру архитектуры.
О спасении кирхи я узнал со слов ныне профессора Консерватории (ныне Музыкальная академия). Будучи студентом консерватории, ныне профессор Юрий Дикий отправился в Москву и добился приёма у министра культуры (говорят, тогда была ещё при власти Фурцева), которая отменила подрыв здания.
После этого уже пятиэтажный, а не 14-этажный новый корпус института был отстроен, слава Богу, не на месте Кирхи, а на отведенном пустыре, а здание Кирхи с тех пор было предоставлено свободному саморазрушению. Здесь трудно указать точные временные сроки, но в дальнейшем, как я понял, администрация ОЭИС не только не заботилась о здании кирхи (да это и не входило, видимо, в её обязанности), но стремилась к его порой даже насильственному разрушению.
Об этом говорят не только высказывания очевидцев, но и открыто наблюдаемые факты.
Так, один сотрудников института, близкий к хозяйственной части, неоднократно говорил мне, что проректор (и не один он) по хозяйственной части Тягнирядно, стремясь разрушить здание кирхи, сливал под него институтскую канализацию, но при этом больше страдало здание самого института. Так, после слива канализации под здание кирхи образовались трещины в осноновном здании Института связи.
Что касается высказываний по поводу попавшего в немилость архитектурного шедевра, то их было множество. Я удивлялся, когда видел совсем ещё молодого человека, секретаря парткома Ляхова, отец которого преподавал марксистско-ленинскую философию, когда он, как мальчик, прыгал от радости, восклицая: «Кирха горит! Ура!». Это было в тех нередких случаях, когда резвящиеся мальчишки, которые шныряли по пустовавшим лестницам заброшенного здания, разжигали на стенах костры. Вызывать пожарников в нашем институте при этом никто не собирался.
Об одной из причин такой ненависти к архитектурному сооружению, на которое ориентировались всё в городе и которое, в общем, всегда украшало одесский ландшафт, как-то мне высказал начальник полигона Института связи по фамилии Брежнев после одного из партсобраний: по его мнению «это здание – символ немецкого колониализма». Хотя в то время , насколько я знал, немцев из одесской области всех выселили и заменили корейцами. При этом Брежнев похвалялся, что нужно способствовать гибели Кирхи.
Как ни странно, но подобное действие вскоре после этого разговора действительно произошло. Уже в 80-е годы, когда провозглашались идеи неосуществлённой горбачевской перестройки, я написал статью в «Вечернюю газету», где писал об озеленении окружающей Институт связи территории. При этом я высказал мысль о том, что «озеленение», которое происходит за счёт того, что из здания кирхи вырастают деревья, не радует.
Возможно, что именно эта тема заинтересовала редактора газеты Б.Ф. Деревянко. По поводу Кирхи последовал ряд статей газеты, одну из которых я нашёл в своём архиве. Это газета от 19 марта 1997 года с передовой статьей, подписанной Евгением Голубовским. В статье говорится: «Вчера утром председатель Одесского горисполкома В.К. Симоненко проводил первую рабочую планёрку на Кирхе, где начинаются ремонтно-восстановительные работы.
Вначале произошёл обход стройплощадки. Но назвать стройплощадкой территорию у Кирхи нельзя. Институт связи всё ещё не убрал гаражи, подсобки, не украшающие институт и мешающие будущим работам. Да, у строительства появился штаб в общежитии института связи, на первом этаже. Каждый, желающий принять участие в работах, мог сообщить об этом по телефону (указан номер).
Во вторник к прорабу на строитекльство после публикаций в «Вечерней газете» обратилось 19 человек. В списке записаны: плотник В.Д. Федорчук, доцент Института связи Смирнов В.А., маляр Улянич К.П., студенты Художественного училища и др.
После восстановительных работ придёт черед переоборудорвания зала под концертный органный». В конце статьи указывались номера счетов, на которые следовало переводить деньги на ремонт Кирхи. Помнится, мы с женой дали какую-то сумму денег прямо рабочим, которые были в «штабе стройки», т.е. на первом этаже общежития института.
Так Кирху в это время собирались перевоплотить в Городской концертный органный зал, хотя прекрасный, имевшийся там ещё во время войны орган был давно уничтожен .
Далее с Кирхой произошло то, что и с Домом пионеров в бывшем Воронцовском дворце: после ремонта там разразился сокрушительный пожар.
Действительно, в кирху завозили в изобилии лес, солярку, стены крепились какими-то железными скрепами, чтобы здание не развалилось. Ещё чаще из кирхи этот же лес куда-то увозили, но идеология институтского Брежнева продолжала витать в воздухе, в частности, и в нашем Институте связи.
Что готовилось при «ремонте» здания на самом деле, сказать достаточно трудно. Интересным явился тот факт, что В.А. Швецу 21 октября 1943 года (см. его дневники, напечатанные в серии из пяти книг «Реквием ХХ века» – В.С.) приснилась Кирха, объятая пламенем. Это был поистине «вещий» сон! В день Победы 9 мая 1976 года Кирха действительно запылала.
Как мне говорил один из знавших подробности этого дела проф. А., в центр зала Кирхи была поставлена бочка с соляркой, которая в выбранный день была подожжена. Капли кипящей и горящей жидкости разбрызгивались по зданию и все леса, сооруженные в зале Кирхи, запылали.
Так произоршло еще одно преступление людей, которые «не ведали, что творят».
В конце концов здание Кирхи было взято под опеку настоящих хозяев. Слава Богу, что справедливость восторжествовала над злобой и духовным маразмом!
Будем же хранить этот шедевр пламенной готики и пусть это здание приносит только радость и вдохновение всем, кто в него заходит!
____
1 Областной архив: фонд Р-129, опись №1, ед. хранения № 2462.
