«Аллё, Европа»
Кое-что в этой жизни испытать я всё-таки успел. Сидел в кутузке в Швейцарии (пусть и совсем недолго), ночевал на улицах Нью-Йорка и Парижа, работал вышибалой в ресторане в Москве. Всякое бывало. Но всё это — жалкие цветочки по сравнению с моим тяжким опытом работы сопровождающим туристических групп.
...Это раньше, в золотые годы «застоя», за границу советских людей отправляли только две замечательные организации — «Интурист» и КГБ. Сейчас — отправляют все, кому не лень. Туризм постсоветских людей принял для иных стран просто угрожающий характер. Русские — всюду! Только ленивый не побывал где-нибудь на Мальдивах или Гавайях. Про Париж и Нью-Йорк я вообще не говорю.
Турфирма, в которой я работал, специализировалась на Европе. Мы совершали автобусные туры по следующему маршруту: Москва — Варшава — Берлин — Прага — Париж — Люксембург — Берлин — Варшава — Москва.
...Это была самая рядовая поездка.
Группа состояла из... семидесяти человек. И когда я собирался в поездку, сдав заблаговременно все статьи в печатавшие меня издания, одна моя знакомая, которая была занята в своё время в аналогичном бизнесе, пожелала мне только одного: «Женюра, вернись на Родину живым...»
...Я встретил свою весёленькую группку на Белорусском вокзале (до Польши мы ехали на поезде).
Среди туристов было много детей. Слава Богу, с ними оказалась классная руководительница, на которую я возложил ряд обязанностей.
Прямо у вокзала ко мне подошла одна мамаша и вручила, точно новогодние подарки, двух своих несовершеннолетних ребятишек тринадцати и пятнадцати лет. Соответственно, девочку и мальчика. Машу и Лёшу. Я стал персонально отвечать и за них. Сама мамаша вместе с нами не ехала, поскольку через три дня отбывала с мужем отдыхать в Египет...
Забегая вперёд, скажу, что поначалу я детей опекал весьма активно. Покупал им мороженое, конфеты. Но, видимо, покупал не то. Уже в Варшаве, в первом попавшемся магазине, Маша приобрела весьма эффектную кофточку и поспешила мне похвастаться:
— Дядя Женя, смотрите, какую я купила развратную и прикольную штуковину. Отпад! Правда, клёво? Я торчу! А вы?
После этого, опасаясь непредвиденных последствий, опекать конкретно Машу я стал несколько меньше.
В Прагу мы ехали уже на автобусе (двухэтажном). По дороге он благополучно сломался. Пришлось звонить в нашу принимающую фирму и просить заменить автобус.
Сотрудники фирмы решили автобус не менять, но пообещали прислать механика.
Он приехал. Через сутки.
За это время я разместил людей в близлежащей гостинице. Ещё на один день. Принимающая фирма обречённо оплатила.
Пока автобус починяли, пропал один из туристов. Мальчик.
Его моложавая, милая мама — Татьяна Ломацкая — была, мягко говоря, взволнована. Она схватила меня за рукав, запихнула в такси и повезла в полицию. Там она начала кричать, что пропал её малолетний сын Виталик.
Чешские учтивые полицаи стали спрашивать приметы малолетнего сына.
— Он совсем несмышлёный, Виталька, маленький,— сквозь слёзы причитала несчастная мать,— рост сто восемьдесят три сантиметра, размер обуви сорок пятый, семнадцать лет.
Молоденький офицер галантно пригласил нас в полицейскую машину, и мы поехали по ночной Праге искать малолетнего сына семнадцати годков отроду. Нашли. Совершенно случайно. Виталик забрёл в ночной клуб и безмятежно пил пиво. Очень удивился нашим поискам: оказалось, он предупредил мать, что вернётся в гостиницу поздно ночью.
А публика тем временем начала показывать характер.
Утром в Праге, на завтраке, парочка молоденьких женщин, Бубенчикова и Рачкова, опоздали, как говорится, к раздаче, а школьники, разумеется, не опоздали. На столах было неряшливо и несколько пустовато.
Бубенчикова и Рачкова стали требовательно спрашивать: где еда? Я объяснил, что на столе. Нужно, мол, подойти и взять свою порцию.
— Не будем!
— Кто же за вас это должен сделать? Я?
— Неужели мы?
Я не стал препираться, просто отдал им свой сухой паёк, приготовленный мне моей дальновидной женой ещё дома, в Москве.
Лучше всех вели себя пожилые, восьмидесятилетние ветераны отечественного туризма Берс Аронович и Марта Вениаминовна Розенберги. Ничего, что они то и дело задавали «детские» вопросы типа: «А в Брно мы будем? А в Дрезденскую галерею зайдём? А по Нилу покатаемся на плотах? А Ниагару увидим?»
Иногда мне казалось, что они что-то перепутали и просто совершают кругосветное путешествие. Но я отдавал себе отчёт в том, что восемьдесят лет — дело серьёзное. И многие вещи в столь уважаемом возрасте элементарно можно перепутать.
Я отвечал пожилым людям просто и лаконично: едем строго по маршруту.
Этим ответом я, вероятно, только укреплял их таинственные наполеоновские планы.
В Париже я поселил всех в очень хорошей гостинице, прямо в центре города, на площади Италии. Правда, при размещении выяснились странные обстоятельства. Супруги Зотовы, ранее всегда располагавшиеся в одном полулюксе, неожиданно пожелали жить в отдельных одноместных номерах.
Зотовы поссорились.
— Я хочу спать в отдельной кровати и в отдельном номере! — особенно решительно настаивал Зотов-муж.
— И я хочу спать отдельно (не уточняя от кого!),— говорила Зотова-жена.
Я долго любезничал с девочкой-марокканкой, менеджером отеля. Каких только комплиментов я ей не наговорил! Пришлось даже наврать, что я обожаю Марокко и провожу там все свои отпуска.
Девочка была умная и верила с трудом. Но трогательно улыбалась от сентиментальности.
Проблему решили, не переплатив ни евро. Поселили-таки супругов в разных отдельных номерах.
Но тут же возникла другая проблема. Оказалось, что школьникам (а со мной ехало около двадцати тюменских девятиклассников) выдали ключи не от обычных номеров, а от семейных... То есть номера были, как мы и договаривались с принимающей стороной, двухместные, но кровати там стояли семейные, двуспальные. В каждом номере — одна огромная кровать. Наши поляки опять что-то перепутали, забронировали не те номера.
Девочка-марокканка, отбросив невыгодную сентиментальность в сторону, точно красивую, но бесполезную вещь, сурово объяснила мне, что поменять столько номеров невозможно. Точнее, возможно. Но это стоит денег. И больших.
Я задумался: что же делать?
Как ни странно, проблема разрешилась сама собой и очень просто. Тюменские школьники выразили активное желание провести ночи в Париже именно в семейных кроватях...
В Париже от принимающей стороны с нами работала гид Яна, полька, живущая во Франции. Нужно признать, она старалась, куда только нас не водила! Мы посетили величественный Лувр и захолустный Версаль, поднялись на скрипучую и качающуюся Эйфелеву башню, сходили в умопомрачительные Диснейленд и аквапарк, сделали сладостно-неизбежный шопинг и цетера, и цетера.
Однако туристы почему-то совсем не радовались жизни.
— Зачем нас привезли в «Тати»? Здесь такой дешёвый товар! — кричали они в одном месте.
— Зачем нас привезли в Дефанс? Здесь в магазинах всё дорого! — кричали в другом...
И т. д.
В Париже мы пробыли около недели.
Я привык к постоянному стрессу и сну размером в пять часов.
Я понял, что такова моя селяви. И не грустил.
А разные мелкие приключения продолжались. У Бубенчиковой пропал фотоаппарат.
Она прибежала ко мне в номер и начала, извините за каламбур, бубнить:
— Вы за это ответите! Если бы у вас фотоаппарат пропал, вы бы его обязательно нашли. Знайте, если не найдёте мой «Кодак», я из гостиницы не уеду.
Я бы, конечно, очень этого (чтобы Бубенчикова не уезжала) хотел. Но — промолчал. Глубоко в душе я жалел работников гостиницы. Они и не подозревали о тех мрачных перспективах, которые опасно замаячили на их горизонте.
Иногда, в редчайшие минуты свободного времени, я позволял себе немного поразмышлять на отвлечённые темы, повспоминать не худшие времена «застоя», когда для того, чтобы выехать за границу, требовались комсомольские и партийные характеристики (необходимо даже было пройти собеседование в горкоме КПСС), справки из поликлиники и т. д. Как показала жестокая жизненная реальность, это были неприятные, однако не самые бесполезные процедуры. Всё-таки выезжало не так много неадекватных людей. Но это так, к слову.
Как ни странно, меня оценили в фирме «Аллё, Европа», стали приглашать в поездки регулярно. Именно там, на Западе, я стал зарабатывать приличные деньги. Причём совершенно неожиданно. Обычно вторым сопровождающим работал поляк (представитель польской фирмы). Эти ребята ориентировались в прогнившей буржуазной Европе как рыбы в воде.
Однажды я привёз туристов в Париже в музей парфюмерной промышленности «Драгонар» (где духи не только демонстрировали, но и продавали); наши бедные, истощённые невообразимо тяжёлой жизнью тётки накупили там образчиков буржуазной парфюмерной промышленности на тысячи евро.
После этого поляк Джозеф (второй сопровождающий) отвёл меня в сторонку и тихонько вручил в конвертике тысячу евро.
— За что? — изумился я.
— Как за что? Это откат. Мы же привезли очень выгодных клиентов, директор музея нас с тобой отблагодарил. У них сегодня огромная выручка! Самое главное — не вози туристов в другие магазины, вози в этот замечательный, своеобразный музей.
Я понял, что к чему. Однако даже эти милые откаты не могли оставить меня в нервном и утомительном туристическом бизнесе. Всё-таки лучше за границей отдыхать, а не работать.
Три значка
О том, что жизнь прошла, не успев начаться, понимаешь внезапно. И эта мысль ошпаривает, как первый глоток неразведённого спирта, как первая бомба, взорвавшаяся неподалёку от тебя, как первая баба, которая сказала тебе: «А пошёл ты, козёл...»
Сорокадевятилетний бизнесмен Сергей Кротов (для близких Крот) ехал по Ленинградке к себе домой, в достаточно большие четырёхкомнатные апартаменты на станции «Аэропорт»; за рулём просторной «Тойоты Камри» был его постоянный водитель, даргинец Арсен, который работал с ним почти десять лет. Арсен слушал непритязательное «Радио Дача», а Кротов просто молчал. Говорить ему не хотелось. Ни с водителем, ни с кем другим. В принципе, он хорошо знал, чтó ему могли сказать его шофёр, другие сотрудники, жена и дочь, клиенты. Они говорили всегда одно и то же. Арсен, как правило, рассказывал футбольные (околофутбольные) новости; он, дагестанец, точнее, даргинец по национальности, болел за «Анжи» и всегда изумлялся большим зарплатам футболистов; жена (обычно довольно тонко, надо признать, и ненавязчиво!) просила денег; двадцатипятилетняя дочь (она жила с мужем отдельно) хотела новую квартиру; сотрудники намекали на добавку в жалованье; клиенты требовали скидок. В общем, всё сводилось к одному — к финансам. В двадцать первом веке жизнь в Москве предельно упростилась, отношения развивались строго по экономическим законам.
У Кротова деньги водились. Но они у него потому и водились, что он не любил с ними расставаться. Он был риэлтером. Ещё в начале девяностых он сумел выгодно продать доставшуюся по наследству от дедушки — генерала КГБ «двушку» в сталинском доме на Тверской. А потом пошло-поехало. Он продавал и покупал. Продавал и покупал. Риэлтерский бизнес (да, впрочем, и любой другой), по сути, очень прост: нужно что-то дёшево купить и дорого продать.
У Кротова в Москве и за границей находилось в собственности десять объектов недвижимости (квартиры, апарт-отели, офисы, склады), которые он теперь, в двухтысячные, благополучно сдавал. Сдавал, впрочем, не он сам, а его небольшая фирма, в которой работало всего-то пять человек. Они, вышколенные и натасканные, как бойцовые тупорылые псы, охраняли кротовскую элитную недвижимость от рейдеров, следили за порядком в апартаментах и офисах, убирали там, а самое главное — каждый раз собирали дань с клиентов, арендаторов. За почти двадцать лет риэлтерства Кротов ни разу не получил деньги в срок, всегда приходилось клиентов подгонять, а то и просто выбивать из них наличку. Таковы нелёгкие будни капиталиста. А кому сейчас легко?
Кротов ехал и молчал, он думал о том, что проиграл свою жизнь. Он не стал олимпийским чемпионом (хотя был очень перспективным боксёром: при росте сто восемьдесят четыре сантиметра он весил в юности пятьдесят четыре килограмма и своими длинными, как рельсы, руками держал соперников на дистанции, утюжа их, на манер нынешних кумиров подростков — братьев Кличко, прямыми джебами в челюсть и солнечное сплетение), не стал многодетным отцом (хотя детей любил, и женщин у него было предостаточно), не написал в жизни ни одного хорошего стихотворения, хотя пробовал это сделать неоднократно, ещё в детстве и отрочестве — в школе. Не получилось. Не срослось. Так бывает.
Задребезжал ненавистный мобильник. Кротов поначалу не понял, кто говорит. А потом сообразил.
— Привет, Игорёк, конечно, узнал. Что, что ты говоришь?
Ему звонил его школьный приятель Игорь Петров (Петруня), которого он не видел и не слышал... тридцать два года. Он приглашал на встречу выпускников... Неужели уже прошло тридцать два года? Ведь вроде всё это было вчера. Москва семидесятых... Спокойная (как сейчас оказалось), размеренная жизнь, пирожки по четыре копейки, красное фруктовое мороженое за семь, газировка за трюндель, метро за пятачок, секция бокса, тренер Александр Петрович, открытый ринг, метро «Ждановская» (нынешнее «Выхино»), первые поцелуи, Кусковский парк, рядом с которым находилась их школа...
Кротов пообещал, что придёт. А сам задумался: «Ну что я им скажу? Мы не виделись так долго... Какой смысл в этой встрече? Хвастаться друг перед другом поздно, да и нечем, а просто так поточить лясы... Обычно одноклассники собираются регулярно, а мы как закончили школу, так и разбежались в разные стороны. Кто-то свалил за бугор, кто-то спился и отбросил коньки, кого-то захватил бизнес, жестокий и беспощадный; московская бессмысленная и подлая суета не оставляет времени на сантименты. Что я скажу этим взрослым тёткам и мужикам, с которыми меня ничто не связывает, кроме случайного (или случайность закономерна?) пребывания вместе на протяжении долгих школьных лет?»
И всё-таки повод встретиться был... Точнее, несколько поводов.
...В шестом классе Серёжа Кротов (его тогда уже многие называли Кротом) был влюблён в одну девочку — Беату Кучицкую, худенькую белобрысую польку (она переехала с родителями из Варшавы, её отец работал в СЭВ). Крот посвящал ей наивные и трогательные детско-подростковые стихи, носил портфель, пытался обнять — Беата не разрешала.
У неё было необычное хобби для девочки — она собирала значки. Кротов покупал их в киоске возле метро и дарил ей, она это принимала радостно и благосклонно. У одноклассника Крота — Сеньки Берга (его прозвали почему-то Бурый) — была большая фалеристическая коллекция, и вот у него-то дома однажды Крот и украл три значка, поступил подло, отвратительно, он это понимал, но отступать уже не мог — поздно, поздно, и он, разумеется, подарил их Беате. Значки — большие, круглые, пластмассовые, с изображением Парижа, точнее, Эйфелевой башни,— Сенькин отец привёз из Франции, где каким-то чудом оказался в туристической двухнедельной поездке.
Беата так обрадовалась заграничному подарку, что даже отблагодарила Серёжку поцелуем в щёку.
Крот был на седьмом небе от счастья, никогда раньше девочки его не целовали. Но миг блаженства длился совсем недолго. О воровстве Крота стало известно Бурому и его родителям, они стали его «прессовать», Крот во всём сознался, повинился, но как вернуть значки — не знал, потому что уже подарил их Беате; в общем, ситуация зашла в тупик, и парень находился в состоянии, близком к депрессии, хотя тогда он ещё и не знал такого мудрёного слова... Однако Бурый и его родители почему-то отстали от Крота: то ли простили его, то ли поняли, что всё равно от него ничего не добьёшься. Ворюга — он и есть ворюга. Пусть подавится.
А Кротов переживал, не находил себе места, не знал, что предпринять. Как посмотришь в глаза Бурому? Как скажешь Беате? Как попросишь назад? Не то что поцелуя в щёку не получишь, но и портфель нести не дадут. Парень оказался между молотом и наковальней...
Впрочем, мучился он недолго. Себя мы всегда простим и пожалеем. Кротов постарался удобно забыть о своей подлости, но дал себе слово, что когда-нибудь обязательно поедет в Париж и там купит похожие три значка с Эйфелевой башней, и даже больше значков — целую коллекцию, чтобы Володька остался доволен.
Итак, это была первая причина, по которой следовало идти на встречу выпускников. Значков у Кротова, правда, не оказалось, он их так и не купил во Франции, хотя отдыхал там неоднократно (не успел, забыл, замотался), но он решил отдать Володьке тысячу-другую долларов, чтобы покаяться и закрыть неприятную тему. А что, красивый жест: на тебе, Бурый, тыщонку «гринов» — небось, не лишняя. Купишь себе хоть сотню таких пластмассовых безделушек. Как говорится, примите должок с процентами. Наше вам с кисточкой.
Вторая причина, по которой он решил идти на встречу, была тоже не слишком радостной. В восьмом классе он поссорился со своим очень близким другом, Сашкой Локшиным, и они с ним подрались в мальчишеском туалете; Локша ударил Крота по фейсу, сильно ударил, Крот потом ещё аффектированно махал кулаками, но в цель не попал (именно после этой драки он, кстати, и записался в бокс).
«А что, наверное, пришло время нанести Локше ответный удар,— подумал повзрослевший, но, кажется, не поумневший Крот.— Надо бы смыть с себя тот подростковый позор. Око за око. Зуб за зуб. Небось, до сих пор Локша надо мной смеётся: мол, Крот струсил».
Он решил посоветоваться с женой — набрал её номер. Наташа в это время была в Праге, она частенько уезжала туда на несколько недель, просто жила — они с Кротовым несколько лет назад приобрели там квартирку в центре,— отдыхала и заодно, по мере возможностей, контролировала зарубежные активы (два небольших апарт-отеля) супруга.
Рассказал о звонке одноклассника, поделился своими идеями...
— Ну ты совсем одурел, старый идиот,— резко сказала Наташа.— Какие одноклассники, какая тысяча-другая баксов за дурацкие пластмассовые значки, какой ответный удар?! Тебе через полгода пятьдесят лет, а ты всё как подросток... Всё ветер играет в жопе. Когда же, наконец, ты повзрослеешь? Ну подумай сам: все придут на встречу, выпьют, начнут рассказывать про себя и детей, а ты затеешь драку? Всем морду набьёшь? Мало того что мне жизнь испортил, так ты ещё и одноклассникам хочешь удружить... Ну как ты это себе представляешь? И кстати, ты лучше мне тыщонку-другую (лучше — пять!) пришли. А то денег совсем нет. Или ты хочешь, чтобы я сама твои квартиры убирала?
— Да-да, пришлю. И драться, конечно, глупо,— мнимо покорно отвечал Крот, но от планов своих, разумеется, не отказался.
Третья причина, из-за которой он собирался на встречу и о которой он, конечно, не рассказал жене, была следующая.
В восьмом классе Кротов, не продвинувшись дальше причмокиваний в щёку с Беатой, коварно переметнулся в сторону Нуне Саркисовой, пылкой и более сговорчивой армянки,— они целовались, как взрослые, взасос, но к желанному результату дело не шло и с ней, хотя Крот очень темпераментно настаивал. Нуне стояла насмерть и прямо говорила, что если её отец узнает даже о том, что они целуются, то им обоим секир-башка.
...Сорокадевятилетнему Кротову было стыдно. Стыдно за то, что тогда, в школе, как-то агрессивно добивался своего... Уже во взрослом возрасте он понял, что ничего не надо добиваться силой, просто надо уметь ждать. Глупо трясти яблоню в июне. Нужно в августе подставить ладони — и яблоко само упадёт тебе в руки.
Кротов хотел попросить у Нуне прощения. Да и просто захотелось её увидеть. Что с ней? Как она выглядит? А может быть?..
Приехав домой, Кротов принял душ, надел халат, лёг на свой любимый кожаный диван и, как обычно, врубил висящий на стене телевизор; передавали (как по заказу!) бокс, лучшие бои Майка Тайсона. Кротов взбодрился. Потом позвонили с работы, он опять должен был решать какие-то несуразные и вечные, как человеческая глупость, проблемы; потом по скайпу вышел на связь институтский сумасшедший дружок Ривкин, который просил денег на очередной номер литературного журнала «Парнас».
В общем, жизнь завертелась, и Кротов на время о грядущей встрече выпускников забыл. Однако за день до назначенного мероприятия ему опять позвонил Петруня, и Кротов принял окончательное решение: приду.
Он приехал (сознательно!) на встречу с опозданием. Пусть чуваки дойдут до кондиции, подумал он, так мне будет психологически проще с ними общаться.
Ребята и впрямь уже были подшофе. Они поставили три столика (сделав из них один большой) в парке Кусково (рядом со школой) и выпивали. Многих изрядно развезло. Некоторых Кротов не узнал: толстенькие, седые или лысоватые дядьки, неузнаваемые девочки...
Многие из ребят сами подошли к Серёге. Пожимая одноклассникам руки, Кротов называл каждого по школьному прозвищу: Серый, Шитя, Петруня, Валёк, Цыпа, Завал, Проскур...
Его все называли Кротом.
Выпив, Кротов быстро вошёл в общую тональность разговоров: все рассказывали о детях, дачах, меньше всего — о работе. Шитя (Славка Шитиков) оказался уже дедом, Света Сторчикова — матерью троих детей и бабушкой, Наташка Смирнова поменяла четырёх мужей, родила дочку и сына...
Беата Кучицкая не пришла.
Сенька Берг, у которого Крот украл значки, тоже не пришёл.
Кротов разговорился с его приятелям Пашкой Сахаровым (Рафинадом).
— Ну как Семён? — спросил Крот.
— Что ты, Крот, он теперь не Семён, а Саймон Берг. Он сменил имя, крутейший бизнесмен, у него пять гигантских заводов на всех континентах, принял иудаизм, пейсатый, живёт в основном в Израиле, Штатах и Цюрихе, а точнее — в самолёте, гражданин США; в общем, забурел он, в первой сотне списка «Форбс». Состояние — двенадцать миллиардов долларов. А ты что, раньше не знал? Он самый крутой из нашей школы. Так сказать, отличник капиталистического труда.
— Да-да, конечно, что-то слышал,— сказал ошеломлённый Крот,— он и в школе всегда неплохо соображал... Замечательно...
Кротов понял, что зря взял с собой две тысячи долларов, долг Сеньке отдавать (передавать через Рафинада) было нелепо, лучше он их отдаст Ривкину на его безумный литературный журнал, где он зачем-то печатает разных графоманов со всего света. И где он их столько находит?
...Сашка Локшин сидел на другом конце длинного стола и увлечённо беседовал, выпивая, с Ромкой Цыплаковым (Цыпой).
Кротов слушал других, смотрел по сторонам. Кусковский парк изменился и не изменился; величественная усадьба графа Шереметева стояла как прежде, лес, слава Богу, не вырубили. А вот лодок, лодочной станции, спасательных красных пенопластовых кругов, как во времена их детства, уже не было; никто не купался, мороженщики не разносили мороженое; разумеется, не осталось переодевалок на берегу, где они раньше, пацанами, подглядывали за голыми девчонками; рыбаки не ловили рыбу, и ребята не прыгали, как сумасшедшие, с пирса в воду, как прыгали они, жители микрорайона, в те семидесятые годы прошлого (страшно сказать) тысячелетия.
Спустя какое-то время Сашка Локшин подсел к Сергею.
— Ну что, Кротов, ты до сих пор на меня злобу копишь?
— Да что ты, Санёк! — растерялся и невольно соврал Кротов.— Все хорошо.
— А меня все эти тридцать два года мучает чувство вины перед тобой. Я помню, что в восьмом классе из-за моей тупой принципиальности наша математичка снизила тебе оценку за четверть. Но ты ведь неправильно решил задачу... А я всегда говорю правду. Ты же знаешь, я всегда говорю правду. Да, всегда! И я не мог не сказать, ведь математичка сама попросила проанализировать твою контрольную работу. Но я на тебя тоже обижен: как ты мог меня тогда ударить? Помнишь, тогда, в восьмом, мы поцапались? И ты меня, подлая душа, так сильно ударил. А я-то, когда кулаками размахивал, старался в тебя не угодить. Ведь мы же были лучшими друзьями. Я скорее имитировал драку. А ты не имитировал... По зубам меня огрел. Как ты мог? Крот, ну как ты мог?
Сашка остекленевшими глазами смотрел на Сергея.
Кротов обнял старого (изрядно окосевшего и милого) друга и совершенно искренне сказал:
— Саня, забудь, мы как были друзья, так и остались. Я действительно не помню уже про оценки по математике, а за то, что я тебя ударил, прости. Мне, честно говоря, казалось, что это ты ударил меня...
Неожиданно Локшин, точно ребёнок, заплакал, потом стал обнимать Кротова, и они ещё выпили по нескольку рюмок.
Потом они наконец-то сообразили подойти к Нуне; она, конечно, немного раздалась, но выглядела очень хорошо — миловидно и сексуально. Кротов поцеловал школьную подругу в щёку.
— А ты, Крот,— великий человек,— неожиданно сказала Нуне,— я слежу за твоими успехами.
— За какими успехами? — растерялся Кротов.
— Ну как же,— щебетала улыбчивая Нуне,— ты же спонсор крутого литературного журнала, а я там как раз печатаю свои стихи. Знаешь, вот уже несколько лет пишу. Как прорвало! Меня Арон Алексеевич Ривкин хвалит, говорит, что я не совсем бездарная. Или это не ты председатель попечительского совета журнала «Парнас»? Там в выходных данных написано: Сергей Александрович Кротов...
— Да, я иногда даю деньги Ривкину, это мой старый институтский кореш, но я даже не знал, что он меня указывает как спонсора...
Кротов выпил ещё рюмку, обнял Нуне и стал игриво гладить её по заднице.
— Ну что ты делаешь, Крот? — хихикала Нуне.— Ты такой же, как был, такая же развратная сволочь.
— Когда я тебя вижу, то теряю рассудок,— улыбаясь, отвечал Сергей.— Когда же ты, наконец, станешь моей?
— Да ты даже ни разу не позвонил за эти годы; вот тебе, кстати, визитка... Давай ещё встретимся. Или ты по-прежнему такой же нерешительный, как в детстве?
...Кротов ехал домой и молчал; он думал о том, что сегодня один из лучших дней в его жизни. А водитель Арсен слушал «Радио Дача». Жизнь ещё не прошла.
