Кончалась вторая неделя водного маршрута вдоль печально знаменитой Колымы. Изгрызанные полчищами комаров, под палящим июльским солнцем, в окружении пустынных топких безлесных берегов и грязно-желтых потоков холодной воды, где мёртвое молчание не нарушали даже птичьи трели, двое юных городских жителей на резиновой лодочке метались от берега к берегу. Явно не райский уголок земли. Скорее преддверие ада. Казалось движение лодки было хаотичным, беспорядочным. Казалось парни сошли с ума от страха и вот-вот случится катастрофа.
Ан нет! Это были научные сотрудники института Физики Земли и метания юнцов были предписаны целями крайне необходимого научного эксперимента, в котором нуждался …весь мир. Точнее шеф безвестных юнцов, собиравшейся быть очень известным. Предписывалось детальное геоморфологическое описание берегов Колымы от пос. Ветреный до городка Дебин, в народе прозванного Переправой. Всего-то ничего, около 240 км. Почему именно здесь потребовалось привлечение московских специалистов никто не знал. Местных опытных геологов было не мало. Но начальство умнее и ему виднее.
В Ветреный московских “учёных” забросил вертолёт. И улетел, подняв тучу пыли. Встречал мрачный дяденька на старом американском виллисе, сохранившимся со времён войны, с эпохи Ленд-лиза. Он снисходительно посмотрел на гостей с материка, хмыкнул в прокуренные усы и отвёз в гостиницу, не произнеся ни слова. Ну что сказать про Магадан. В данном случае про наш отель. Длинный двухэтажный барак. Грязно-белый снаружи и ядовито зелёный изнутри. В концах коридора кухня и умывальники, трёхочковый туалет снаружи. На мысленный вопрос — а как-же в лютый мороз и летний комариный или мошковый ад, ответа не дождёшься и потому от тоскливого предчувствия предстоящих трудностей содрогнулись изнеженные тела москвичей.
Предчувствия возникли сразу. Весь вечер гоняли из комнаты комаров. Спали плохо и нервно. А утром почувствовали, как отношение к москвичам резко потеплело. В дверь постучали и вошли две молодые прекрасные женщины в зелёных ватных телогрейках. Узнав, что мы собираемся идти завтракать в столовую, они замахали руками и в один голос запели, что нас ждут на прииске, что в закрытой столовой нам отведён стол и вообще они откомандированы, чтобы показать нам все прелести местной флоры и фауны.
Они были ласковы, даже угодливы, и о причинах я догадывался. Моим однофамильцем оказался главный геолог Северо-Восточного геологического управления (СВГУ). Старый опытный волк, более 20 лет правившей геологической империей Магаданского и Чукотского краёв. С этим я столкнулся ещё в столице края, когда отмечая командировочные удостоверения, увидел на дубовых дверях кабинета родную фамилию. Редко встречаемую. Тем более здесь…
Слава богу, не задал секретарю наводящих вопросов. Она внимательно посмотрев на удостоверение и на меня, по своему истолковала вежливое молчание. Встала и прошла в кабинет. Через минуту выйдя, попросила пройти. Меня встретил внимательный насмешливый взгляд пожилого плотного человека. Быстро выяснив, что мы только однофамильцы, тактично пошутив, пообещав помощь во всех вопросах, опытный волк потерял ко мне интерес, но видимо ничего не сказал секретарю. Какая умница! И вот теперь я пожинал плоды его и своего молчания.
Прелестей в неказистых, хаотично рассеянных среди грязи и огромных луж одноэтажных грязно-белых домишках барачного типа с непременными земляными завалинками, рядах разнотипных сараев и навесов с грудами сложенных дров и единственной центральной улицей, застроенной двумя короткими рядами двух и трёхэтажных домов, конечно, не могло быть. Ни деревьев, ни кустика. От бараков веяло убогостью, нищетой. Однообразный пейзаж скрашивали огромные чёрно-белые свиньи, бродящие или вальяжно отдыхающие, лай собак и ряды разноцветного белья на длинных палках, развешанных за домами.
Но пологие склоны ближнего невысокого хребта, заросшие хвойным лесом до вершин, развалы огромных сверкающих под солнцем гранитных валунов, вдруг выглядывающие сквозь ярко зелёные кроны деревьев, неспокойная серебряная гладь Колымы и впадающей речушки Эльгенья, скрашивали мрачноватые людские творения.
Правда, одно творение очень привлекло наше внимание. Недавно начали добывать золото в русле Эльгеньи. Поставили большую драгу и заработал прииск “40 лет Октября”. Драга перемалывала донные пески денно и нощно, снабжая золотишком родную партию, а работягам, из бывших заключённых, освобождённых без права выезда на долгие годы, перепадали малые, иногда и большие камушки, из-за чего случались порой кровавые разборки…
С громадным интересом мы наблюдали за безостановочным движением больших ковшей, из которых мутными потоками стекала вода, за укладкой отработанной породы в отвалы на берегу, за огромными грохочущими лотками с бесценным песком, промываемом струями воды. Нам показали святая-святых на драге — большие цинковые лотки заполненные тускло-желтым металлом. Восторга и страсти обилие золота не вызвало. Мы ведь не какие-там испанцы-конкистадоры. Всего лишь советские обрусевшие… евреи.
Нас пытались выманить вечерами на природу, заманивая шашлыками из оленины. Мы было попробовали, но быстро сбежали. Не помогал ни дым костров, ни мази — полчища лёгких бомбардировщиков впивались в бледную городскую кожу и терзали, терзали плоть. Нежная, с прожаренной корочкой оленина не могла погасить нервный стресс. Лишь водка немного притупляла отчаяние.
Помимо прелестей были и обязанности. Необходимо было детально освоить шестиметровую секционную резиновую лодку с деревянным настилом и небольшим моторчиком, переданную нам военными. Мы прекрасно понимали насколько в пустынном крае, без радиосвязи, зависим от навыков управления лодкой и мотором.
Рано утром приезжал Толик и вёз в командирскую столовую, обслуживающую дирекцию прииска, командный состав расквартированного армейского батальона и власть посёлка. Так столовую с завистью называло местное население. Толик ждал в машине. Плотно набив живот и ещё набирая с собой что-то на обед, чтобы не терять время, мы мчались в затон, в 5 км. от посёлка, где стояла наша зелёная красавица.
Нас ожидал молоденький лейтенант Гаврилыч, инструктор. Смущаясь, хотя мы были одногодки, Гаврилыч объяснял как управлять лодкой (мотором и вёслами), как надувать при необходимости, как клеить заплаты. С его помощью мы соорудили навес от солнца. Затем выходили на простор затона и долго гоняли лодку разными галсами относительно направления ветра. На воде почти не было комаров и потому учёба доставляла истинное удовольствие.
К вечеру вновь появлялся Толик и отвозил в столовую и затем в гостиницу. Но на третий и последний день обучения мы обнаружили за баранкой другую личность. Тощего, с испитым лицом, говорливого Серёгу. С первой минуты он обрушил на нас массу блатного жаргона. Мы рты разинули, что вызвало приступ смеха и надсадного кашля.
— Ну что братишки — откашлявшись произнёс Серёга — не слыхали такое. Не боись! Толян ваш из вольняшек. Мужик он. Мелкий барыга. На дело не доверенный. Авторитет потому меня и послал.
Мы подъехали к гостинице. Смеркалось и единственный фонарь перед входом лишь усиливал впечатление полной пустынности окружающего пространства, нереальности происходящего.
— Перетереть надо, братишки. Когда соловей сообщил из столицы, что гоните в Ветряный, а потом идёте на Переправу, пахан аж подпрыгнул от счастья. Коней то наших кто-то сдал, а ржа накапливается. В столице требуют посылки, а тут вы. Понимаете!
Мы от изумления не могли слова сказать. Какая ржа? Какой соловей? Кто такие кони?
— Ну что хайло-то разинули, птенцы желторотые. Придётся поработать на общак. Да и работа никакая. Передать посылочку на Переправу. Конями будете. Ржу переправите и свободны.
Серёга расстегнул телогрейку и вытащил три увесистых мешочка.
— Это ржа, песочек и камешки. Золотишко значит. Уразумели. Вас-то шмонать никто не будет. Так что дело верняк.
Первым обрёл дар речи мой напарник, Алик.
— Ты что, Сергей. Спрячь. Мы в эти игры не играем. Нас предупреждали. Так что ничего не видели и ничего не слышали. Пошли, Лёха.
И он решительно открыл дверь виллиса.
— Слышь, баклан! Не гони порожняк — хриплый голос Сергея напрягся от злобы. Здесь вам не Москва. Здесь наши законы. Вы теперь, хотите или не хотите, но в деле. И если даже шкурить не будете, просто откажетесь, то всё равно на перо посадим. На Переправе или в Магадане. Понимать надо. Отказ не принимается. Большие люди завязаны в деле.
У меня от страха пропал голос. Совсем. Как в детстве. Молчал и Алик. Сергей взял мою сумку и аккуратно всунул мешочки.
— Да не боись, бакланы. Дело-то плёвое. Теперь у вас и кликуха есть. Одна на двоих. Кони ржавые будете — довольный выдумкой Сергей заржал и закашлялся. Отдышавшись, вдруг свирепо прошипел, хотя вокруг никого, кроме нас, не было..
— А теперь, бакланы, слушай внимательно. Запоминай. На Переправе найдёте центральную больничку. Она там единственная. А при ней медицинское училище и общежитие. Завхозом там рыжая баба, Валентина Цвигун. Вот ей в руки и передадите. Она ждёт подарка от москвичей. Баба знатная, ласковая. Отблагодарит по царски. Уж я то знаю… — и Сергей вновь надрывно заржал.
Он буквально выпихнул нас на улицу. Вышел сам, достал из машины большую тряпку, развернул. А это от меня подарочек. Пахнуло солёной рыбой. Тут две нельмочки рыбацкого посола. Таких не ели. Так что будете вспоминать. И вот ещё банка. Здесь дёготь смешанный со свиным жиром. Первейшее средство от комаров. Ваши мази херня, а это единственное средство для нас на лесоповалах. Иначе бы все передрались и передохли.
И уехал. Пропал в темноте.
Ошарашенные происшедшим мы долго молча стояли, затем также молча поплелись в номер. За весь вечер кажется не проронили ни слова. Так и легли спать. Молодость и усталость взяли своё и до утра лишь мерное сопение нарушало тишину номера. А утром, в ожидании машины, стали паковаться. Алик, не глядя на меня, решительно спрятал в рюкзак злополучные мешочки. Краем глаза, я конечно всё видел, но не проронил ни слова.
В дверь постучались, и мы вздрогнули. Вошел Толян. Как ни в чём не бывало сказал, что в командирской ждёт прощальный завтрак и большой пакет, где по слухам будут банки с тушенкой. Американской, со складов Дальстроя. Затем отвёз в затон и не уезжал, пока катерок не выгреб нашу лодку на Колыму.
С причала весело заорали.
— Эй, москвичи, отдать концы. Счастливого похода…
Лодочка заплясала на волнах, заработал мотор и мы резво тронулись. Лишь тогда Алик, сидя у руля, улыбнулся и сквозь шум движка я услышал:
— Ну что, конь ржавый. Не унывай и смотри по ходу. Начнём, пожалуй.
Кончалась вторая неделя маршрута. Река здесь уже полноводная и шириной до 0,6-0,9 км. Знаменитые Колымские пороги далеко позади, но течение очень быстрое, вода холодная, мутная, грязно-желтого цвета. Русло весьма извилисто. Надо было приноровиться к изгибам реки, частым островкам, отмелям, чтобы успевать в нужных точках приставать к берегу, делать необходимые замеры, описывать берега, террасы, оползневые и обвальные процессы, береговой подмыв, почвенные леднички и прочие премудрости нашей науки. Описывать и зарисовывать. Муторная работа, честно скажу вам.
По карте нам оставалось ещё примерно пять дней пути до Дебина или, как привык народ, до Переправы. Невероятно тяжёлый был маршрут. Конечно, можно было халтурить. Но гордость молодого специалиста, солидная институтская школа и упрямство не позволяли унижаться перед трудностями. Да и было нас двое и мы молча, не сговариваясь, отметали малодушие.
А Серёгу вспоминали каждый день. Его мазь оказалась единственным спасением от комаров и появившейся мошки. Мы мазались и утром и вечером на ночь. Они, гады, миллионами кружили вокруг, в сантиметрах от нас, наполняя воздух жужжанием и писком, но не садились на кожу. Надо было иметь железные нервы, убеждая себя в неприкосновенности. Иначе не проживёшь. С ума сойдёшь.
Правда, от мази шла ужасная вонь, нельзя было делать резких движений и вообще быстро двигаться, то есть нельзя было потеть. Но к запаху, липкой тёмно-медной коже и новому режиму жизни мы быстро привыкли. Даже чай с кисленьким муравьиным альдегидным привкусом стал обыденностью.
Это, когда в кружке чёрного чая плавает 2-сантиметровый слой из сваренных комаров и отдувая живую корку, пьёшь этот божественный кисло-сладкий напиток, заедая куском чёрного хлеба и бледно-розовыми сочящимися от жира кусками балыка нельмы.
И за всё это время ни разу, хотя уверен помнили с утра и до утра, не вспоминали о приисковом золоте, что спокойно плыло в руки рыжей Валентины. Лишь на один день устроили камералку, наткнувшись на небольшой плоский, голый и потому хорошо продуваемый островок посередине реки. Даже разделись и промыли тела в холоднющей колымской воде. А потом рыбалка!
Ну не могли мы приехать в столицу края, где нас должны были встретить остальные члены геологической партии, без рыбы. Поймали с две дюжины муксуна, сига и нельмы. Большой костёр, навес, жаркое солнце и ветер на берегу, а потом и на лодке под навесом — быстро превратили рыбью плоть в янтарно-желтые балыки. И казалось забыли обо всём остальном.
О Сергее вспомнили моментально, когда показался блок-пост перед мостом в Дебине. Радость, что окончился тяжелый маршрут, что впереди люди, баня и магазин, сменилась тревогой. Мы молча глядели друг на друга. Взгляды казалось молили — парни, ещё есть время выкинуть мешочки в мутные речные воды… Но страх парализовал нас.
— Эгей на лодке, — услышали мы, впервые за три недели человеческие голоса, — давай к берегу. Оказывается нас ждали. Молоденький Гаврилыч не подвёл и сообщил по военной связи о нас. Конечно, никакой проверки не было. В Ветряном спустили на реку, а в Дебине подняли с реки. Чего проверять-то!
В тот момент забыли, как давний сон и о Серёге и о золоте. Но вспомнить пришлось.
Знак судьбы. Нас отвезли в то самое общежитие техникума, где ждала Серёгина маруха. Крохотная гостиничка была на ремонте. Оказалось на Колыме эффективна не только военная связь. Уже следующим утром в дверь постучались и не ожидая ответа, решительно вошли. Точнее вошла… рыжая Валентина. Ошибки не могло быть.
— Привет, мальчики, — пропела женщина, — я тут завхозом. Дайте-ка на вас взглянуть. Что за такие персоны важные. И из райисполкома звонят и от братвы маляву занесли. И все в один голос трезвонят, чтобы ублажала Валька гостей по полной программе. Да кто же против, красавцы.
Она лукаво смотрела на нас, выпрямившись и высокая полная грудь, от которой трудно было оторвать глаз двум истосковавшимся парням, вторила певучему голосу, что мол ублажать мы любим, умеем.
— А фамилия ваша как звучит, — очнувшись первым, промолвил Алик.
— Ой! Что и шмонать будете. Не беспокойтесь, Цвигун я, как чахоточный Серёга вам сказал, передав три посылочки.
Алик достал мешочки. Ласковый завхоз быстро расстегнула кофту, обнажив груди и привязала под них мешочки. Застёгивая кофту, нежно пропела.
— Вечерком приходите в 12-ю комнату. Повеселимся, парни. С разрешения райисполкома… И засмеявшись вышла.
А мы поплелись в тот самый райисполком, чтобы договориться о машине до Магадана. И тут вновь подействовала магия моей фамилии.
— Через три часа, — сказал ответственный товарищ, — пойдёт машина в столицу. Я уже договорился, и она возьмёт вас. А пока погуляйте. Погода отличная, солнышко и ветерок. Комарья мало, а на бережку и вообще нет. И вот вам записочка в нашу столовую. Там накормят и отоварят, а то небось совсем оскудели.
— Ну что, конь ты мой ржавый. Кажись пронесло. Знаешь, давай в столовку, а потом в магазин. Возьмём бутылёк и на берег. Отпразднуем возвращение в цивилизацию. И да сгинут страхи.
Настроение было отличное. Серёга далеко, очертания рыжей Валентины уже скорее отпугивали нежели волновали. Рядом надёжный друг, а через два дня столица…края. Всё позади.
Но судьба-злодейка никак не могла угомониться. Видно, маршрут был такой, да и место отчаянное. Приготовила ещё один сюрприз. Чтобы окончательно и до гробовой доски осознали истинные моральные ценности советской власти и были без колебаний готовы к условиям вечного с ней сосуществования. Не внедряясь в нутро власти, по возможности тесно не прикасаясь к ней, любя Природу, Работу, Искусство и Женщин. Вот такое кредо придумали в те времена многие мыслящие граждане России. Мужеского пола.
А сюрприз судьбинушка приготовила воистину знаменательный. Был будний день. Народу никого. Лишь немного поодаль, возле высоких зданий центральной больницы, бродили какие-то фигуры. Мы шли вдоль берега. Впереди зеленел высокий холм, нависшей над рекой. Высокая мягкая трава и три сплетённые берёзы на вершине, словно вознесённые белые руки, располагали к отдыху и общению. От склона к больнице спускались высаженные вдоль длинной аллеи цветущие кусты.
— Идеальное место. Похоже рукотворное, — заметил я. Вот здесь и присядем.
На дворе шел 1959 год. В стране, особенно в столицах, бушевала оттепель. Людям надоел страх, а уж городской молодёжи вообще был мало знаком. Понаслышке. Я знал Алика уже второй год. Независимые, искренние, информированные люди мне очень импонировали. Мы не раз и не два говорили откровенно. Мы многое видели в скитаниях по стране, со многими общались, а уж тем более здесь в Магадании. Мы доверяли друг другу.
Естественно, после первых глотков, как всегда, громко заговорили о Москве.
О приятелях и подружках. Что-то там готовит “Современник”. Вспоминали Табакова в “Вечно живых”. Вскоре разговор стал более животрепещущим.
— Здесь всё на костях выстроено. Вот эта дорога, я слышал от очевидцев, возле которой водку пьём, Колымский тракт, буквально усеяна безымянными погребениями.
Я говорил горячо, страстно, не забывая закусывать варёным мясом и картошкой.
Говорят о сотнях тысяч погибших, о миллионах в лагерях ГУЛАГАа. Неужели все враги советской власти. Весь народ. Такого не может быть. Кто же её друзья? Кому нужна эта власть, эта партия?
— Эй парни! — Из-за кустов бесшумно выдвинулась тень человека. Именно тень, настолько бестелесным показался человек в измятой шляпе, кофте и кургузых штанах.
— Разбудили меня… Грамулечку не отольёте? Душа жаждет. Не откажите, парни!
Он был каким-то совершенно белым. Неопределённого возраста, белые волосы, глаза, брови, кожа, даже язык, как потом оказалось. Освобождённый, одинокий, никому не нужный, притулившийся сторожем при ЛТП центральной больницы, где время от времени и лечился, ужасно нам обрадовался. Речь выдавала в нём интеллигента. Узнав, что мы геологи из Москвы, никак не связанные с местными властями, после сорока капель, излил такие истории, что мы, не перебивая, слушали, забыв обо всём на свете.
Тогда-то впервые услышали о Варламе Шаламове. Естественно, не знали о нём ничего. Но эта личность запомнилась, врубилась в память. Потому что Костя, так звали нашего незнакомца, с таким уважением отзывался о нём, цитировал потрясающие по откровенности стихи, рассказывал о мытарствах по лагерям, вновь и вновь возвращаясь к этой личности, что мы буквально ощущали его присутствие.
Оказалось, что эти берёзки и кусты высажены ими, Костей и незнакомым Варламом, что он совсем недавно (до 1953 года) работал здесь, в Центральной больнице, фельдшером, а до того долгими годами подыхал в лагерях строгого режима. Его спасли добрые люди, один из которых, А. Пантюхов, сам бывший зэк, и до сих пор главный врач больницы. Тогда-то я запомнил потрясшие меня, мальчишку, слова этого Шаламова, произнесённые Костей — “…шло планомерное истребление целых социальных слоёв российского народа…”
Пробежали годы. Многое истёрлось в памяти, но с конца 60-х в московских и ленинградских кругах замелькало имя В. Шаламова, в самиздате заходили его стихи, сборники “Огниво”, “Шелест листьев”, а потом отрывки из «Колымских рассказов». И всё сразу восстановилось в моей памяти. Вспомнился Константин и всё колымское обрело зримые черты.
PS. А с Аликом, порой встречаясь в компаниях, мы в один голос орали всем на удивление: «Привет, конь ржавый!». И ржали от души.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer2-lrohlin/
