Е.М. Беркович. Революция в физике и судьбы ее героев. Томас Манн и физики ХХ века. М.: URSS. 2017.
Е.М. Беркович. Революция в физике и судьбы ее героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века. М.: URSS. 2018.
Лежащие на моём столе две книги с общим генеральным заголовком «Революция в физике и судьбы её героев», несомненно, составляют дилогию, хотя каждый том образует самостоятельное целое и вполне может быть прочитан отдельно. Увидев подзаголовок «Томас Манн и физики ХХ века», я сразу вспомнил знаменитую дискуссию «Физики и лирики» времён моей далёкой молодости. Дискуссия уже тогда представлялась мне несколько искусственной, да и зачинатели таковой «лирик» Борис Слуцкий и «физик» Игорь Полетаев, конечно, понимали преувеличенность своих «тезисов». Но так уж устроен человек: для жаркого спора надо обозначить крайности. Сам я в дискуссию не втянулся, занят был другим, да, и, будучи «физиком», горячо любил «лириков». Вообще, именно у «физиков» обычно не бывает проблем с «противоположной стороной».
Автор рецензируемой дилогии как раз представляет собой замечательный сплав «физика» и «лирика». Евгений Михайлович Беркович является известным математиком, он же создатель и главный редактор крупного интернет-портала, который я бы назвал «Издательский дом Евгения Берковича». Читатель найдёт на портале два ежемесячных журнала («Заметки по еврейской истории» и «Семь искусств»), альманах («Еврейская старина»), интернет-газету («Мастерская»), дискуссионный клуб и многое другое. Каждый из журнальных номеров не уступает ни по объёму, ни по достоинствам публикаций ведущим российским толстым журналам. При этом Беркович находит время и силы для собственной литературно-исторической деятельности, пишет статьи и книги по истории науки и литературы. При более чем внушительном объёме рецензируемых книг многие его работы оказались «за пределами обложек». В частности, Е.М. Беркович, несомненно, является сегодня ведущим специалистом по Томасу Манну, о чём свидетельствует появление его работ в таких уважаемых изданиях, как «Вопросы литературы», «Иностранная литература», «Знамя», «Новый мир»… Именно сплав «физика» и «лирика», о котором я писал выше, составляет основу уникальной квалификации Е.М. Берковича. Скрупулёзная академическая точность математика сочетается с увлекательностью изложения. Можно привести ряд примеров, когда он исправлял устойчивые, из издания в издания воспроизводимые ошибки и неточности в трудах уважаемых литературоведов.
Каждый, кто держал в руках перо, знает, как трудно написать первое предложение рождающейся работы. Не зря мы помним толстовское «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» и далее знаменитое, ставшее идиомой «Всё смешалось в доме Облонских». Беркович начинает своего «Манна» с замечательной находки. Обсуждается, вроде бы рядовое, письмо Томаса Манна брату своей жены физику Петеру Прингсхайму, написанное 6 ноября 1917 года. По мере обсуждения накапливаются странности, намёки, недомолвки. Изложение приобретает черты детектива. Наконец, разгадка! Письмо должно было проследовать из воюющей Германии на другой конец света в воюющую (с Германией, конечно) Австралию, пройти через руки военного цензора и попасть в концентрационный лагерь к Петеру. Воистину, судьба талантливого физика, ученика Вильгельма Рентгена преподносила невероятные сюрпризы. Разразившаяся Первая мировая война застала его на научной конференции в Австралии, как немец он был объявлен «враждебным иностранцем» и интернирован на долгие пять лет. Трудно поверить, но эта история повторилась: через много лет Петер уже как еврей был интернирован во французский лагерь с началом Второй мировой войны! Добавить сюда мытарства немолодого уже физика в Америке и действительно получается Одиссея Петера Прингсхайма. Как будто древнегреческий эпос оживает в исторически недавнем прошлом.
Начав с рядового, кажется, письма Томаса Манна своему шурину, Беркович раскручивает бесконечный клубок событий и судеб. В поле его зрения попадают друзья и коллеги писателя и физика, события исторического размера и перипетии частной жизни, особенности академических институтов Германии и — позже — США. Информационный заряд двухтомника огромен.
Повествование неотвратимо приводит к другой гигантской фигуре двадцатого века — Альберту Эйнштейну. Он, кстати, мог бы разделить участь Петера Прингсхайма, если бы принял пришедшее незадолго до начала Первой мировой войны приглашение наблюдать полное солнечное затмение (21 августа 1914 г.) в России. Астроном Эрвин Фройндлих в Россию поехал, но с началом войны был вместе с двумя своими сотрудниками интернирован.
Наблюдения, проведённые под руководством Артура Эдингтона во время полного солнечного затмения 29 мая 1919 года показали искривление света гравитационным полем Солнца, блистательно подтвердив выводы Общей теории относительности. Восторг самой широкой публики был безмерен. Эйнштейн стал фигурой мирового значения. Разумеется, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Давление всевозможных общественных организаций на учёного было огромным. Надо сказать, что если политический инстинкт учёного по части растущего в Германии нацизма был безукоризненным, и он предпринял решительные и ставшие публичными шаги по разрыву с Германией и её научными институтами (выход из гражданства, из Прусской академии наук), то коммунистические агитаторы действовали довольно успешно. Вообще, политический романтизм и его проповедники-ораторы крайне опасны. Ленин, Троцкий, Гитлер, Геббельс… Хромой доктор по свидетельству современника мог в непринуждённой обстановке произнести подряд несколько речей, с равной зажигательной силой ратуя за монархию, республику, коммунизм и нацизм. Эйнштейн, вначале резко осудивший постановочные московские процессы, затем с ними примирился, если не одобрил. Здесь также приходят на память известные страницы книги Фейхвангера «Москва. 1937». Но, при всём этом, Эйнштейн так никогда не поехал в Россию. Ни на один день.
Рассказ об Эйнштейне начинается с подробного исследования его конфликта с выдающимся немецким физиком, лауреатом Нобелевской премии (1905 г.) Филиппом Ленардом. Последний впоследствии приобрёл печальную известность, как один из главных создателей так называемой «арийской физики» (в контрасте с «физикой еврейской»). Что-то вроде гитлеровского Лысенко. В послевоенном Советском Союзе после трагического разгрома генетики (сессия ВАСХНИЛ 1948 года), полууспешной атаки на ведущих химиков, намечалась погромная дискуссия по физике с атакой идеалистических буржуазных теорий, таких, как теория относительности и квантовая механика. Свора присяжных «философов» была наготове и ожидала команды «Фас». Которая не последовала. Существует несколько версий отмены этого «мероприятия», но все они сводятся к одному: партийное руководство предпочло дискуссии атомную бомбу. Кстати, и арийская физика понемногу сошла на нет в воюющей Германии.
В такой ситуации мне представляется особенно ценным то, что Беркович не рисует Ленарда сплошной чёрной краской. Взгляды крупного учёного прошли длительную эволюцию, к сожалению, с весьма неприглядным финалом. Возможно, закоренелым «лирикам» это покажется странным, но настоящие занятия наукой почти всегда чреваты драмами, если не трагедиями. Это живая страстная деятельность, эмоции хлещут через край. Ленард дважды пережил научные трагедии огромного масштаба. Представьте себе, что вы стоите в полушаге от открытий цивилизационного значения, но этого полушага не делаете, а ваши достижения используют другие учёные, обессмертившие свои имена. Речь идёт об открытии электрона Дж. Дж. Томсоном (1897 г.) и X-лучей (рентгеновские лучи) Вильгельмом Рентгеном (1895 г.). Думаю, что пережитые травмы не могли не отразиться на характере Ленарда, и что он испытывал горечь этих утрат до конца своих дней. Конфликт с Эйнштейном вначале носил чисто научный характер: теория относительности «отменяла» устоявшуюся концепцию мирового эфира, Ленард же не хотел с таковой расставаться. Как это часто бывает научная дискуссия постепенно перешла на личности. Здесь можно вспомнить и знаменитый конфликт между Гильбертом и Брауэром. Оба великих математика имели резко различные взгляды на свою науку. Оба чувствовали почти мессианский призыв её защищать и спасать. Академический спор, в конце концов, перерос в тяжёлое личное столкновение (в особенно острую фазу которого оказался поневоле вовлечённым Эйнштейн).
Мне посчастливилось многие годы провести в занятиях математикой (моя первая опубликованная работа — Доклады Академии Наук СССР — относится к 1964 году) и в общении с крупными учёными. Противостояния ряда научных школ и их лидеров происходили на моих глазах. Страсти — не только, а иногда и не столько — научные кипели. Сейчас, из глубокого будущего, когда живых свидетелей осталось совсем немного, я в ряде случаев не берусь определить, кто был прав, кто нет… Обе стороны бывали правы по-своему… Печаль, безмерная печаль… И возвращения к Книге Екклесиаста…
Вот так поначалу было и в споре двух нобелевских лауреатов. Не рисуя чёрной краской Ленарда, Беркович не смотрит сквозь розовые очки и на Эйнштейна. В книге подробно описывается азартная бестактная публикация Эйнштейна, приведшая к разрыву отношений. Насколько мне известно, эта история научных антиподов, давшая один из подзаголовков второго тома, так последовательно и подробно излагается на русском языке (да и только ли на русском!) впервые. Печально, что Ленард запятнал, в конце концов, свою репутацию, осквернил свою профессию «изобретением» «арийской физики», внеся тем самым персональный вклад в нацистские эксцессы.
Рассказ об Эйнштейне содержит также уникальный материал об отношениях учёного с сионистским движением и его лидерами, в особенности с выдающимся химиком Хаимом Вейцманом, ставшим в 1949 году первым президентом Израиля. При всех противоречиях в позиции великого физика он стоял у истоков создания государства Израиль и, в особенности, Еврейского университета в Иерусалиме. В дальнейшем возникли острые разногласия в вопросах направления Университета и характера его руководства, вынудившие Эйнштейна отодвинуться от своего духовного детища. Однако финальный итог этой непростой главы его жизни более, чем положителен: именно Еврейскому университету он завещал свой архив, библиотеку и право использования имени.
Итог прожитой жизни коротко и ясно подвёл сам учёный. Цитирую по Берковичу:
«Величайший физик двадцатого века умер 18 апреля 1955 года в принстонском госпитале. В блокноте на тумбочке у его кровати остались несколько написанных им в последнюю ночь формул и короткие заметки к докладу, который он собирался сделать по случаю седьмой годовщины образования государства Израиль. Среди других там была такая строчка: „Все, к чему я стремился, — это своими слабыми силами служить правде и справедливости, даже рискуя при этом никому не понравиться“».
Замечательно сказано!
Под пером автора возникают живые портреты выдающихся личностей — учёных, писателей, политиков, показанных во всех перипетиях, противоречиях турбулентного исторического периода… Каждый человек составляет вселенную. Необычайно одарённые личности подчас обнаруживают особенности поведения, с которыми трудно примириться. Здесь можно упомянуть известную книгу Пола Джонсона «Intellectuals». И, конечно, если продолжать аналогию с Вселенной, необходимо принимать во внимание динамичность личностей, их развитие. Впечатляющий пример — эволюция такого неординарного, поразительного человека, как Андрей Дмитриевич Сахаров. В своих мемуарах он рассказывает, как после испытания супербомбы (30 октября 1961 г.; при установке на половинную мощность тротиловый эквивалент составил 58,6 мегатонн) его беспокоила «неоружейность» термоядерного заряда (вес превышал 26 тонн, по габаритам не вмещался в бомболюки существовавших тогда бомбардировщиков). Сахаров, конечно, нашёл выход из ситуации: поместить стомегатонный заряд в торпеду и запустить её с подводной лодки. Чудовищный взрыв породит столь же чудовищное цунами. О последствиях можно и не говорить. С этой идеей физик пришёл к адмиралу. И профессиональный военный устыдил будущую совесть России: «Мы, военные моряки, обучены сражаться с вооружённым противником, а не уничтожать мирное население».
Эмоционально-заряжённый вопрос об ответственности учёного за военное использование его работ, вопрос, в котором непримиримо сталкиваются патриотизм, верность своей стране и общечеловеческие ценности, подробно рассмотрен Берковичем в случае одного из изобретателей химического оружия и химической войны выдающегося химика Фрица Габера. Характерно, что из двух физиков-друзей Борна и Франка первый наотрез отказался сотрудничать с Габером в применении отравляющих газов, а второй согласился. Вместе с тем, много позже именно Франк инициировал и подписал так называемый «доклад Франка», рекомендовавший воздержаться от атомных бомбардировок Японии.
Основные герои книг Берковича — Томас Манн и Альберт Эйнштейн — представлены в динамике, развитии их характеров. Это не привычные массовому читателю иконы. Выдающиеся личности не лишены самых серьёзных противоречий.
В общественном мнении Томас Манн предстаёт как убеждённый антинацист и филосемит. Так оно, в конечном, счёте, и стало. Но как не сразу, как же не сразу! Автор показывает нам «неизвестного», без ретуши Манна:
«За происходящим на родине Томас Манн следит со смешанным чувством. Ему, утонченному интеллектуалу, волшебнику слова, без сомнений, претили грубые методы нацистов расправляться с неугодными. В то же время, шаги новой власти по вытеснению евреев из общественной и культурной жизни общества, писатель-гуманист воспринимает не только негативно…
Буквально через три дня после появления в печати закона «О восстановлении профессионального чиновничества», направленного, прежде всего, против «лиц неарийского происхождения», Манн пишет в дневниковой записи от 10 апреля 1933 года: «Евреи… В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права — скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс все-таки — палка о двух концах».
Рискну заметить, что взгляды Томаса Манна на «еврейский вопрос» в какой-то мере схожи с более поздней позицией Солженицына. Однако немецкий писатель создал библейскую эпопею «Иосиф и его братья», а русский писатель, мягко говоря, спорный двухтомник «Двести лет вместе».
Трудно отделаться от впечатления, что хорошо известный филосемитизм Манна являлся скорее результатом усилия могучего интеллекта, нежели движения души. Что из этого вытекает? Лично для меня почти ничего. Трудно ожидать от писателя такого калибра, «прожившего» жизни своих бесчисленных героев, поведения святого. Здесь необходимо интегрировать по всему пространству деятельности автора «Иосифа и его братьев». Интеграл этот, несомненно, драматически положителен.
Признаюсь также, что не играю со знаменитостями в ромашку — любит/не любит. На физическую акцию следует отвечать физически. А так — ответить творчески, а ещё лучше просто пожать плечами и жить дальше. Можно вспомнить и старую максиму: люди часто оказываются лучше своих убеждений. Так, например, родителям еврейской жены Томаса Манна чудом удалось вырваться из гитлеровского ада в Швейцарию за день до того, как граница была для евреев закрыта. Чудо организовал эсэсовский офицер и невестка Рихарда Вагнера Винифред. Возможно, ей помогла широко известная дружба с Гитлером.
И чего же можно, в конечном счёте, ожидать от немца Манна, если, как рассказывает Беркович, еврейские организации и лидеры далеко не сразу распознали, что антисемитизм нового режима это не преходящие политические лозунги, а надолго и трагически всерьёз. Меня особенно поразили трагикомические попытки Франца Верфеля вписаться в формальные писательские структуры Третьего рейха. От автора романа о геноциде армянского народа такого было трудно ожидать!
К достоинствам книг Берковича можно отнести полное отсутствие анахронизма. При оценке поведения людей в начальные годы нацизма писатель-историк должен смотреть на реальность глазами этих людей, ещё не обременённых знанием жуткого будущего. Водоворот событий, харизматичная личность вождя, национальный подъём увлекли не просто многих, практически весь немецкий народ. Аналогия с коммунистическим энтузиазмом в СССР приходит в голову сама собой. Строители автобанов вполне могли работать, распевая «В буднях великих строек/ В веселом грохоте, в огнях и звонах». Партийные чиновники были правы, когда не жаловали фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». И прошёл он в немногих кинотеатрах на окраинах. Невозможная лента «Обыкновенный коммунизм» неотвратимо возникала в моём сознании и (как они признавались) в сознании коллег и друзей.
Богатейший по переплетению линий материал бурного исторического времени двух мировых войн представлен Е.М. Берковичем с писательским мастерством. Читатель незаметно для самого себя вовлекается в самую гущу событий, становится их участником. Гармонично, естественно возникают как бы отдельные эссе о таких фигурах, как знаменитые учёные — физики Эйнштейн, Франк, Борн, Гейзенберг, химик Габер, математики Гильберт, Минковский, Феликс Бернштейн. У каждого своя судьба, творческая и человеческая, свои триумфы и трагедии. Мы попадаем в удивительную атмосферу Гёттингенского университета в самом зените его научного потенциала, университета времён Гильберта, Клейна, Минковского, Ландау, Борна, Франка. Но над всем и всеми уже нависает зловещая тень нацизма.
С изумлением я узнал, что жертвой режима едва не оказался чистокровный ариец Вернер Гейзенберг. Молодой, но уже мировой известности физик был объявлен нацисткой пропагандой «белым евреем», набиравшую обороты травлю смогла остановить только мать Вернера, используя своё давнее семейное знакомство с матерью Гиммлера. Заботливый сын, зловещий рейхсфюрер СС после длительной тщательной проверки приказал оставить физика в покое.
В рамках ограниченного пространства рецензии совершенно невозможно даже просто упомянуть все линии двулогии Берковича. Контрапунктические их переплетения порою невероятны. Вообще, жизнь иногда преподносит такие сближения, пересечения судеб, которые в романе мы бы отнесли к дурному вкусу писателя. Кто бы мог предсказать, например, что внук Гейзенберга будет также правнуком Томаса Манна или что будущий Президент АН ССС С.И. Вавилов стажировался у Петера Прингсхайма.
В заключение позволю себе несколько повториться: в книгах Е.М. Берковича уникально сочетается увлекательность изложения с высоким академизмом. Они адресованы как самой широкой аудитории, так и профессиональным исследователям. Последние найдут здесь ряд впервые публикуемых фактов, исправление устойчивых ошибок и заблуждений и, наконец, ценнейшую обширную библиографию. Всё это позволяет без всякого преувеличения считать выход рецензируемых книг значительным художественно-научным событием.
Примечание
* Сокращенная версия статьи была опубликована в журнале «Знамя» №2 2018 г.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer2-kushner2/
