Финберг Э. Жена мёртвого человека. Семь искусств, 3(84) 2017.
1
Если литературное произведение значительно, оно производит на читателя непосредственное эмоциональное впечатление, затем дополняемое желанием понять причины возникших эмоций. Вместе с тем, небольшой объём литературного произведения может создать представление о незначительности и случайности содержания. Так было, например, с ранними рассказами Чехова. Нечто подобное возможно при чтении рассказа, или небольшой повести Э. Финберга. Кому-то описание переживаний героини покажется утомительным, показ больничного быта излишне натуралистичным, а трагическая развязка надуманной. Между тем, фабула рассказа, спрятанная за сюжетно выдержанным фасадом, представляется мне более сложной, чем может показаться при беглом прочтении. И заслуживающей того, чтобы замедлить торопливое скольжение взгляда по строчкам, подумать о мыслях автора и сопоставить их со своим пониманием житья-бытья.
Жительница Бобруйска, «яркая, начитанная, полустоличная» Софа Кавалерчик выходит замуж за сосватанного Ефима Кузнецова, во многом уступающего ей. Неизбежные колебания чувств постепенно успокаиваются и между супругами устанавливаются взаимно терпимые отношения. По прошествии немалых лет, вместе с почти взрослым сыном Сергеем, семья переезжает в Израиль и поселяется в приморском и уютном Бат-Яме. Подходящие профессии освоены, трудности устройства на новом месте преодолены и завершаются покупкой квартиры и автомобиля. Супруги верны друг другу, но её полупрезрение, державшееся и раньше, отчасти усиленное испытаниями новой жизни, отодвигает его и лишает некоторых радостей супружества. Софа благодарна мужу за скромность и верность, однако их сближению мешает громкий ночной храп Ефима. Для его устранения Софа предлагает мужу пройти операцию. Он соглашается, ведь операция не сложная и не опасная — «всего два надреза».
Однако, исход операции трагичен: по недосмотру хирурга больной не вышел из наркоза. Хотя основные физиологические функции могут выполняться, кора головного мозга отключена, сознание отсутствует и это, по-видимому, необратимо. «Если не умрёт, то его ждёт растительная жизнь, а потом всё-таки умрёт… овощ», — объясняют Софе. Её охватывают ужас, глубокое раскаяние, она сознаёт свою вину и не делит её ни с кем — ведь это она подтолкнула его к операции. Тяжесть ответственности за катастрофу перестраивает её внутренний мир и заставляет изменить образ жизни. Она оставляет работу и отдаёт всё время и силы уходу за беспомощным мужем, которого переводят в специализированное лечебное учреждение для подобных больных. Не стыдясь просьб и не боясь унижений, она добивается, чтобы Ефима поместили в лучшее, четвёртое, отделение. Её быт обеспечен: оказывается, он, которого она считала простаком и неудачником, позаботился перед операцией заключить выгодные страховки, и она получила «астрономическую» выплату. Сократив свои интересы и потребности, она не скупится на покупку лучших предметов для ухода за лежачим больным и щедрые подарки персоналу.
Важным событием в её жизни становится разрыв с сыном Сергеем, за несколько лет до этих событий оставившим Израиль и поселившимся с женой и двумя детьми в Канаде. Узнав о выгодных страховках, приехав и приняв участие в ускорении выплат, Сергей требует от матери поделиться с ним. Она, готовая на любые расходы для ухода за больным и для его возможного возвращения к полноценной жизни, отказывает. Нормальные отношения прерываются. Вернувшись за океан, сын, проявив бессердечие и жадность, как считает возмущённая Софа, предъявляет матери юридический иск на две трети состояния. Вернув былую энергию и воспользовавшись тем, что в своё время Сергей, будучи в Израиле, в приступе гнева ударил женщину-хирурга, неудачно оперировавшую отца, Софа оформляет уголовное дело об аресте Сергея в случае его появления в Израиле. Приезд Сергея в Израиль исключён, но вести процесс в суде заочно невозможно, и имущественный иск остановлен. Софа с трудом и досадой переживает эти события.
Сократив пользование благами цивилизации, материально обеспеченная, движимая неслабеющим чувством раскаяния, оставив свою работу, она осваивает профессию сиделки у постели или передвижного кресла больного, с помощью проводов и трубок подключённого к аппаратам, поддерживающим и регулирующим все его жизненные процессы. Его глаза открыты, но в них нет мысли, она смотрит на своего мужа, но видит только телесную оболочку, стремится принимать участие в его жизни, но вся она сведена к физиологическим отправлениям, читает ему вслух, но он не слышит. Что читает? Классиков, знающих людские души и перипетии жизни: Достоевского, Толстого, Тургенева, Евтушенко, Алексиевич. Читает не столько ему, сколько себе, ищет поддержки и совета у прошлых и современных писателей. Но прозаики уводят в тёмные глубины психики, не давая ориентиров для выхода из них. Призывы поэтов при всей своей красоте и яркости теряли для неё убедительность, когда она сопоставляла их лирику со своей неизбывной бедой. Софа всё больше внутренне отчуждается от людей, хотя внешне она тесно связана с теми, кто отныне ограничивает её горизонт общения, —врачами, санитарами, медсёстрами, уборщицами четвёртого отделения больницы для необратимых больных.
2
В повести говорится не об обычной, повседневной жизни, а о событиях, драматически поднятых над ней, насыщенных страданиями, слезами, раскаянием, самоотверженной преданностью, любовью, сменившей презрение, Такие события могут состояться в любое время, однако они и их завершение страшной развязкой привязаны к нашей эпохе. Попытаюсь понять причину этого.
Психологи и социологи считают, что современность не только богата достижениями цивилизации, но и чревата массовыми усиливающимися кризисами. Их много, назову два, важных для понимания повести—внутренний и внешний по отношению к субъекту. Внутренний это кризис персональной идентичности, внешний это кризис доверия. Кризис персональной идентичности переживается каждым индивидуально, хотя и одновременно с другими людьми, но отчасти независимо от них, интимно, со своей интенсивностью и рельефностью. Кризис доверия формируется во взаимодействии людей, проявляется в общественной деятельности, оформляется институционально.
3
Начнём с понятия кризис персональной идентичности. Идентичность личности определяется тождеством тела, памятью и сохраняющимися чертами характера, что позволяет человеку признавать своё Я, авторство собственных мыслей и действий. Сам по себе человек не способен оценивать полноту и устойчивость своей идентичности. Они открываются ему, только если он может соединиться с обществом, разделяя со всеми общие установки и экспрессии. «Идентичность Я относится к категории бытия, то есть связана с глаголом быть, а не иметь. Я есть Я только в той мере, в которой я живу, интересуюсь чем-либо, отношусь так или иначе к другим людям, только в той мере, в которой я достигаю слияния моих человеческих поступков, оцениваемых другими людьми или мной самим, с сутью моей человеческой личности. Кризис идентичности, столь ярко проявляющийся в настоящее время, объясняется растущим отчуждением и всё большим превращением человека в вещь. Этот кризис можно преодолеть лишь тогда, когда человек вновь станет жизнелюбивым и активным» (Фромм Э. Революция надежды, 1999, с. 132).
Говоря о превращении человека в вещь, Фромм имел в виду социальную сторону. Финберг продолжает и уточняет эту мысль, выразительно показывая ещё один вид «овещнения» человека —аскетический отказ от своего Я ради ухода за больным. Но разве терпеливый, самоотверженный, технически сложный, трудно воспринимаемый эмоционально уход за полумёртвым человеком изо дня в день на протяжении многих лет — не укрепляет, не одухотворяет, не наполняет смыслом персональную идентичность? Разве это не высшее проявление гуманизма? Гуманизма, который, в конечном счёте, соединяет людей в человечество. Гуманизма, не на словах, а на деле, на основе научных методов медицинской гигиены побуждающего поддерживать жизнь человека, ставшего, фактически, обузой для общества и близких, поддерживать только потому, что ончеловек, хоть и с навсегда замолкшим Я, вместе со всеми живущими противостоящий небытию, хаосу, энтропии. О таком сильном воплощении своих идей средневековые основоположники гуманизма не могли и мечтать. Однако, проблема гуманизма морально противоречива, решение тысячи лет ищут мыслители — от Сократа до М. Фуко, от Будды до Ганди. Трудно ищет решение и героиня повести и находит его в самопожертвовании. Но это решение не принесло успокоения. У гуманизма есть пределы, переходя которые пожертвование своей персональной идентичности не исцеляет другую и губит саму себя. «Позаботьтесь о себе», —призывал М. Фуко.
Персональная идентичность может изменяться под влиянием перемен. При этом психологические перестройки и личностное сопротивление им приводят к внутренним конфликтам. У многих людей идентичность изначально консервативна. Такие люди, внешне принимая перемены, внутренне им сопротивляются. Особенно это относится к женщинам. Я имею в виду изменения не только неблагоприятные, ухудшающие условия существования, но и изменения культурной и бытовой среды, материально и нравственно благоприятные или нейтральные. К таковым относятся, например, переход политического руководства от одной партии к другой или возможность такого перехода. Персональные идентичности людей защищаются от конфликтующих воздействий мировоззрений и религий, футур-шоков, изменений языка и быта. От изменения профессиональных и возрастных характеристик людей. От длящихся культурных противостояний, переходящих в политические и военные столкновения. От истребления людьми друг друга в бесконечных «легитимных» и террористических войнах. Защищаются тем, что приспосабливаются, но приспособление редко бывает полным, завершённым.
Как Софа — активная участница самоотверженного ухода, на протяжении более десяти лет после операции, пока Ефим был жив, щедро благодарившая весь обслуживающий персонал четвёртого отделения, могла так переродиться, какой изворот психики заставил её поднять руку с тяжёлым, тайком купленным семнадцатизарядным пистолетом и хладнокровно, несколько раз сменив обоймы, разрядить его в собравшихся по её просьбе медицинских работников двух смежных смен, беззащитных людей, неосторожно доверившихся ей? И спустя несколько минут застреленной ворвавшимися охранниками. Повреждение психики? Нет, Софа сосредоточена, владеет собой, «она прекрасно и молодо выглядела», её речь перед собравшимися за минуту до расправы по-своему связна и последовательна. Она обвиняет их в том, что никто не пришёл на похороны Ефима. Но обида по такому поводу не может быть столь мощной, чтобы побудить немолодую женщину на кровавую и самоубийственную месть, жестокую и преступную расправу. Это противоречит законам давней и современной морали. Даже не око за око, зуб за зуб, а много жизней за сомнительную обиду. Ссора, разрыв с единственным сыном? Став взрослым и отделившись от родителей, он всегда проявлял отчуждение. Но мало ли таких семей? Кризис идентичности? Но это понятие не только психологическое, но и культурно-социальное, проявляющееся массово. Кризис идентичности испытывают многие, но никто по этой причине не расстреливает других и не обрекает себя на смерть. Любому ясно, что это не способ преодоления кризиса. Или всё-таки способ? Кровавый, самоубийственный, террористический, выстраданный, свой… Нет, видимо, привлечение кризиса персональной идентичности, хотя и необходимо, но недостаточно для понимания повести.
4
А каково объяснение автора? Он остаётся, в основном, в рамках индивидуального психологизма, изображает широкий фон бегло и, всё более стягивая повествование, вовлекает действующих лиц и читателя в сужающийся круговорот неизбежности. Читателю предоставлена возможность искать объяснение автора, скрытое за символами, включёнными в повесть.
Повесть содержит прелюдию, эпилог и делится на главы, не имеющие названия, но снабженные номерами и соответствующими французскими числительными, хотя в тексте ничего французского нет. Последняя, небольшая глава, содержащая страшную развязку, — десятая. По-французски слово 10 написанием (dix) и произношением близко к известному глаголу dixi — я сказал, поставил точку, выразил всё, что хотел. Но число 10 это не только завершение первого десятка, но и начало следующего, то основание десятеричной системы счисления, на которое опирается и которое продолжает бесконечный многопорядковый ряд чисел со всеми его закономерностями и случайностями, разгаданными и скрытыми. Количество и французская нумерация глав это знак расширения взгляда, гротеска, символического и обращённого в будущее соединения акцентов.
Ещё один символический ряд — рисунки. Их пять, они штриховые, выполнены в примитивной, несколько иронической манере, хотя сюжеты рисунков серьёзны или печальны. На первом рисунке показан умерший отец Софы в гробу. Неулыбчивая Софа видна на всех рисунках, с Ефимом или без него, но на последнем рисунке с нарушением масштаба лицо Софы почти закрыто огромным чёрным, направленным прямо на зрителя, отверстием ствола пистолета, который сжимает тоже огромная рука Софы. Профильные очертания голов двух санитаров, застыло смотрящих друг на друга на переднем плане, раздвинуты и не мешают Софе прицеливаться в зрителя-читателя, который словно присоединён к персоналу, подлежащему уничтожению. Пистолет приобретает обобщённый, пугающе символический смысл неотвратимого конца.
Символы издавна присутствуют в творческой деятельности людей. Любой литературный образ в той или иной мере символизирует мировоззрение, метод, мастерство писателя. Э. Кассирер говорил о человеке как о животном, освоившем символы. Но символизм как термин и стиль был назван и осознан только в 1870-80 годах во Франции. (Может быть, складывание символизма на французской основе это ещё одна причина появления французских числительных в заголовках глав). Символизм быстро распространился за пределы Франции. Общественность и специалисты, в основном, поддержали символистов. Их новаторство в стиле и сюжетах, символика, недосказанности, намёки, загадочность стали образцом для большинства направлений искусства и литературы. В отличие от некоторых других стилей, которые со временем устаревают, символизм лишь меняет приёмы, сохраняя актуальность, умея сосредоточить внимание читателя.
Склоняясь над клавиатурой компьютера, писатель символист переходит от идеи-замысла к сюжету, а от него к деталировкам, ведя читателя не по дороге с чёткими указателями, а иначе, заменяя указатели направления прихотливыми ориентирами, а указатели расстояний — знаками множеств, в которых неразличимо сливаются нули, десятки, тысячи. Облекая свою идею в наряд из необычно соединённых, но чувственных, реальных образов, связывая их с пестротой и сложностью бытия, автор будит воображение, дарит читателю тревогу поиска, бодрость сотворчества, удовлетворённость открытием, обогащённое понимание действительности. Многозначность и перенесение смыслов, иносказания, символы это основной инструментарий писателя символиста, да и не только символиста. Этим инструментарием искусно пользуется автор повести.
Третий ряд символов — сюжетные сцепления. Сопрягаясь друг с другом, они актуализируются и переводят кризис персональной идентичности, испытываемый героиней повести вследствие аскетического образа жизни, не обязательно ведущий к гибели, в более общий, явный и сильный кризис доверия.
5
Обратимся к понятию кризис доверия. Связи современного человека с обществом, вернее с человечеством, опираются на субъективную достоверность ощущений материальных объектов и восприятия информации. Но связи не могут этим ограничиваться. Познавательные потребности заставляют субъекта обогащать свои непосредственные связи символами (языковыми, математическими, общественными), идеалами культуры, стандартами принятой картины мира. Как жизнь человека невозможна без стремления к справедливости, так познание невозможно без стремления к истине, веры в неё, доверия к средствам её достижения и к тем, кто использует эти средства ради общего блага.
Доверие к социальным символам, стандартам культуры, мнению авторитетных деятелей, устойчивости бытия это разновидности доверия к сверхчувственной реальности. Оба вида доверия — к чувственной и сверхчувственной реальностям издавна начали складываться у людей совместно и в той или иной мере свойственны всем.
С тех пор прошли тысячелетия. Несомненно, нравы, оставаясь зеркалом социальных и психологических противоречий, постепенно смягчаются, хотя и с временными отступлениями. Когда-то дикость сменилась варварством, варварство — начатками цивилизации, они — более высокими уровнями гуманизма, равноправия, культуры. Ушли в прошлое каннибализм, инцест, человеческие жертвоприношения, деморализующие жестокие зрелища гладиаторских боёв, травли людей хищниками, публичных истязаний, корриды, отменены рабство, наказания преступников в виде казни, увечий и избиений, запрещены побои в армии и пытки заключённых, избиения учеников преподавателями и детей родителями, исчезли гаремы и развлечения, унижающие человеческое достоинство шутов, карликов, горбунов, устраняются нищета, голод и непосильный труд, предписывается забота о пленных, больных, инвалидах, утверждаются многочисленные ценные достижения прогресса в науке, технике, культуре, политике, быту.
Почему же мыслители, обществоведы индустриальной и постиндустриальной эпохи (Х. Ортега-и-Гассет, Х. Арендт, Д. Пивоваров, Д. Рисмен) снова и снова говорят о растущей дисфункциональности общественных отношений, противоречиях, кризисе доверия? Чьего доверия и к кому? Ответ даёт сама жизнь, сегодняшняя жизнь, сегментированная на отдельные и в то же время связанные между собой части. Парадигма кризиса доверия многообразна. Приходится говорить о кризисах взаимного доверия народов — носителей культур, цивилизаций, вер, политического доверия государств, о кризисе доверия людей друг к другу. Такие кризисы возникали и раньше, но в 21 веке они усилены и наполнены тревогой из-за невиданно возросшего потенциала уничтожения. Потенциал не становится действием только потому, что кризис доверия, хотя и значителен, всё-таки не всеобщ, не тотален, усмирён ответственностью власть имущих за живые судьбы.
Затрагивают ли достижения культурного, политического, научного прогресса коренные причины психологических и социальных противоречий, основных составляющих кризиса доверия? Думается, нет. Причины сохраняются, но на них накидывается сеть ограничений, хотя сквозь её ячейки там и сям торчат неудобные острия некогда неторопливо нащупывавшей себя исторической эволюции. Это не случайно, что не снижаются, а кое-где возросли преступность, коррупция, личностные психологические противостояния в виде разводов, депопуляция, а также самоубийства, бездомность, стрессы и психические болезни как отражение социальных проблем, издевательства и насилие в армии, школе, семье и общественных местах, межцивилизационный террор, использование СМИ, интернета в преступных или дезориентирующих целях, а массовых спортивных игр для раздувания национализма, развитие технологий, чреватых экологическими угрозами, появление новых видов экономического и духовного порабощения, экстремистских религиозных культов и прочих контркультур. Западноевропейские столицы, центры культуры, искусства, знаний, бытовой упорядоченности стали опасны из-за актов террора, совершаемых пришлыми самоубийцами. Поголовная проверка пассажиров самолётов, посетителей официальных учреждений, массовых зрелищ, больших магазинов и ресторанов повседневно и наглядно показывает, что такое кризис доверия одних людей к другим. Пассажиры, посетители, зрители, слушатели доверяют друг другу только потому, что прошли проверку и обыск.
Тлеют территориальные межгосударственные претензии, которые могут вспыхнуть вооружёнными конфликтами. Изощрённые виды вооружений производятся серийно или массово, оружие стало таким же объектом международной, а иногда и внутренней торговли как товары широкого потребления. Отсюда кризис доверия одних стран к другим.
Быстрый рост населения земного шара, повышение плотности заселения и количества городов, интенсивные перемещения огромных масс людей, многочисленность и разнообразие общественных, политических, религиозных формирований приводят к тому, что в соприкосновение приходят люди различных национальностей, рас, культур, мировоззрений, религий, интеллектов. Возникающие сложные взаимодействия неизбежно связаны с подчинением одних групп другим и потому конфликтны, кризисны.
Когда-то людей разделяли пространства, сегодня разделяет время, но не как длительность, а как символ недоверия, отчуждений. Преграды, в противодействие глобализации воздвигаемые сложившимися и формирующимися культурами и традициями, так же непреодолимы, как некогда густые леса, пустыни, водные и горные рубежи. Казалось бы, мировые религии могли бы объединить своих единоверцев. Но нет! По-разному воспринимаемые общественные потребности и готовность людей к противостоянию приводили к разделению религий на враждующие течения, их приверженцы с древности и до нынешнего времени выступали или вели войны даже против тех, кто поклоняется тому же богу, но по-другому. Ещё тяжелее, враждебнее воспринимаются иноверцы.
Вся эта многословно изложенная конкретика современности сжимается в краткой формулировке: кризис доверия.
Добавлю складывающийся кризис познания. Кант полагал, что мы не можем иметь знаний о мире, если не уверены в единстве своего сознания. Уверены ли мы сегодня в единстве своего сознания? Видимо, нет. Иначе, религиозная форма познания, потеснённая в век Просвещения, не восстанавливала бы ныне свои позиции в познавательной и общественной деятельности людей. Кризис познания это одно из проявлений кризиса доверия, а именно, доверия себе как носителю знания.
6
Общество состоит из людей, проживая свои жизни, избывая свои судьбы, они вознаграждены его достижениями, наказаны его проблемами, несут историю, складывают прогресс, поневоле расстаются с прошлым, наощупь переходят в будущее. Как ни отчуждена Софа от общества, она остаётся в нём, подчиняется ему, чувствует его сигналы, неукоснительно исполняет обязанности женщины, преданной жены, покупательницы, владелицы имущества, налогоплательщицы, хранительницы морали и многие другие, возложенные на неё природой, обществом и ею самой.
Кризисы персональной идентичности, доверия и прочие, воспринимаемые сознанием, а больше подсознанием, исподволь накапливаемые, сначала исказили, потом разрушили персональную идентичность героини повести, преломившись в призме личных страданий, легли на душу синдромом патологической идентичности, подтолкнули к убийству-самоубийству как последнему способу разрешения кризисов. Могла ли она найти другой выход? Могла! Но это была бы другая повесть, другой авторский взгляд, другая символика.
Судьба Софы — талантливо построенный, гротескно заострённый рассказ о символах нашего времени, о человеке, породившем противоречия и запутавшемся в них, не знающем, как отстоять свою идентичность и самоценность, преодолеть кризис своего доверия к другим и доверия к себе со стороны других. Других, готовых доверять, и наказанных за это.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer2-wkrejmer/
