Дмитрий Львович Быков — молодой человек. Относительно меня просто мальчишка, 1967 года рождения. В том году я защитил уже кандидатскую диссертацию, а за плечами были экспедиции на Крайнем Севере. Мне было 30 лет, но я считал себя человеком опытным и бывалым. И сочинял стихи про Север, Якутию, Крым, про экспедиционный быт и приключения. Стихи были весьма слабыми, очень подражательными. Слава Богу, подражал я хорошим поэтам, чьи стихи помнил наизусть.
Поэты представлялись мне великими людьми. А в 1960 году я хоронил самого любимого поэта — Бориса Пастернака. Протиснулся к гробу на пути от дачи до кладбища и подставил плечо.
В начале 90-х гг. появилось имя Дмитрия Быкова, журналиста, поэта, писателя. Он очень стремительно набирал обороты. Я краем уха слышал, что есть такая литературная группа, не то «Куртуазные маньеристы», не то «Орден куртуазных маньеристов». Кто такие и чего хотят — неясно, и Быков — из той группы. Он безостановочно печатался в московских газетах, брал интересные интервью, публиковал сборники стихов, романы, рассказы, публицистику, делал разные другие журналистские и писательские работы. В 1991 году стал членом Союза Писателей
В 2005 году Быков издал крупный литературоведческий труд «Борис Пастернак» в серии «Жизнь замечательных людей». Он стал в ряд смелых писателей, не остановившихся в молчаливом почтении перед столь мощным поэтическим айсбергом, величественно и недоступно покачивающимся в океане всемирного признания. Лишь малая часть творчества Пастернака открыта для обозрения и обсуждения, основной объем скрыт под водой. Это нелегкий для понимания, сложный для истолкования массив стихов и прозы и непрозрачная жизнь, которая «окунается в неизвестность» и «прячет в ней свои шаги». Быков не побоялся приблизиться к айсбергу, рискнул подойти к нему вплотную, даже потрогать рукой холодную поверхность.
Читатели, любящие Пастернака, знающие наизусть десятки его строк, прочитавшие все опубликованные воспоминания и материалы о нем, обнаружили вдруг книгу Быкова, где есть новый взгляд, новые оценки и нетривиальные суждения о Пастернаке. Я, кажется, знал о нем больше, чем о себе самом, и таких, как я было немало. Наверное, первым прорвал блокаду неупоминания его имени в печати Илья Эренбург, когда в 1961 году в «Новом мире» напечатал краткие воспоминания, как часть многотомных мемуаров «Люди, годы, жизнь». То были даже не воспоминания, а значительные и хитроумные слова, возвестившие снятие запрета на пастернаковскую тему.
Потом последовало много всего. Капитальные монографии Евгения Пастернака, поток мемуаров родственников и близких людей, друзей, артистов, художников, знакомых поэта и совсем с ним не знакомых, российских и зарубежных исследователей. Пастернакиана росла быстрыми темпами, особенно, в связи со стодвадцатилетием со дня рождения поэта и пятидесятилетием с года смерти. Эти даты совпали в 2010 году, вызвав чрезвычайный всплеск публикаций.
Дмитрий Быков родился через 7 лет после похорон Пастернака, он только по чужим описаниям и фотографиям мог представить себе гроб, плывущий на наших плечах к кладбищу по улице Павленко в тот горестный день:
Я плачу и слез не стыжусь и не прячу,
Хотя от стыда за страну свою плачу.
(Г. Плисецкий)
И вот он всем нам, прошедшим по жизни с пастернаковскими строками, объясняет, как их читать и понимать! И надо признать, что объясняет очень интересно. Быков имеет особый взгляд. Как, когда он успел освоить массу стихов и прозы? Уверенно и даже самонадеянно он формулирует мнение и публикует его, вовсе не заботясь о согласовании с традиционным?
Это, что и говорить, выдающаяся способность.
Между тем, искреннее восхищение Быковым соседствует порой с недоумением по поводу оценок поэзии. Иногда недоумение перерастает в неприятие. Впрочем, разве можно со всем соглашаться, когда речь идет о новом взгляде? На то взгляд и новый, чтобы опровергнуть старый, противореча ему, не совпадая с ним.
Все, что написал Дмитрий Быков, охватить невозможно и угнаться за ним трудно… Ему даже завидовать нельзя. Талантливый и весьма плодовитый писатель. Поэтому остановлюсь на нескольких примерах из тома «Борис Пастернак», 2017, издание шестое (!), Издательство АО «Молодая гвардия», 894 с. (Далее при цитировании указаны страницы из этого издания). Примеры выбраны достаточно случайно, их число можно сколь угодно увеличить.
Вот страницы о «Спекторском»: «Спекторский», — пишет Быков, — хроника нарастающей обреченности, роман о редукции мира, о страшном и категорическом его сокращении. Непримиримое расхождение со временем зафиксировано тут, пожалуй, и жестче, чем в «Живаго» (с. 310)
Какую «обреченность» имеет в виду Быков, какую «редукцию»? Социальную, связанную с деградацией общества, или просто сведение сложного к простому, или некую грамматическую редукцию, либо еще какую? Почему это «роман о редукции мира»? Так высказался Быков. Но не объяснил, что значит «непримиримость расхождения со временем», которая «жестче», чем в «Живаго»? А может, думаю я, это роман о «совпадении» со временем, или о выходе за пределы времени, о его расширении и беспредельном развертывании? Быков доказательств не дает, он здесь весьма далек от «неслыханной простоты», к которой призывал Пастернак.
Вот еще пример. Приводится цитата из стихотворения «Вальс с чертовщиной» (с. 329):
Только заслышу польку вдали,
Кажется, вижу в замочною скважину:
Лампы задули, сдвинули стулья,
Пчелками кверху порх фитили,
Масок и ряженых движется улей.
Это за щелкой елку зажгли.
Великолепие выше сил
Туши и сепии и белил,
Синих, пунцовых и золотых
Львов и танцоров, львиц и франтих.
Реянье блузок, пенье дверей,
Рев карапузов, смех матерей.
Финики, книги, игры, нуга,
Иглы, ковриги, скачки, бега.
И Быков дает такой комментарий: «Ничего более гармоничного Пастернак не создавал со времен «Сестры»…». Хочется поверить. В самом деле, приведенные строки отличаются высоким эмоциональным напряжением и прекрасным настроением. Но вот совсем рядом другие стихи и по совсем иному поводу:
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали всё пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры.
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры…
…Всё злей и свирепей дул ветер из степи…
…Все яблоки, все золотые шары.
Разве эти строки не вершина «гармоничного»? И что из этих отрывков «более», а что «менее»? Если угодно, можно отыскать еще много пастернаковских строк, про которые можно сказать с восторгом: «ничего более гармоничного»!
Быков заражает читателя и слушателя своим настроением и заряжает восторгом. Но это не доказательство. Можно поверить и зарядиться, а можно — не поверить.
А вот анализ «Второй баллады» (416–418). Для наглядности процитируем ее целиком, Быков тоже приводит ее полностью, видимо, завороженный обаянием ямбических строф:
Вторая баллада
На даче спят. B саду, до пят
Подветренном, кипят лохмотья.
Как флот в трехъярусном полете,
Деревьев паруса кипят.
Лопатами, как в листопад,
Гребут березы и осины.
На даче спят, укрывши спину,
Как только в раннем детстве спят.
Ревет фагот, гудит набат.
На даче спят под шум без плоти,
Под ровный шум на ровной ноте,
Под ветра яростный надсад.
Льет дождь, он хлынул с час назад.
Кипит деревьев парусина.
Льет дождь. На даче спят два сына,
Как только в раннем детстве спят.
Я просыпаюсь. Я объят
Открывшимся. Я на учете.
Я на земле, где вы живете,
И ваши тополя кипят.
Льет дождь. Да будет так же свят,
Как их невинная лавина…
Но я уж сплю наполовину,
Как только в раннем детстве спят.
Льет дождь. Я вижу сон: я взят
Обратно в ад, где всё в комплоте,
И женщин в детстве мучат тети,
А в браке дети теребят.
Льет дождь. Мне снится: из ребят
Я взят в науку к исполину,
И сплю под шум, месящий глину,
Как только в раннем детстве спят.
Светает. Мглистый банный чад.
Балкон плывет, как на плашкоте.
Как на плотах, кустов щепоти
И в каплях потный тес оград.
(Я видел вас раз пять подряд.)
Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.
Усни, баллада, спи, былина,
Как только в раннем детстве спят.
Комментируя, Быков пишет о тревожной интонации стихотворения, сочетании покоя и смятения, ужасе и предопределенности судьбы героя, о сне, как бегстве от тревоги, образе беспрерывного угнетения женщин, детстве, которое превращается в царство тотальной несвободы, даже о «детском эскапизме» (не каждый знает, что это такое) и т. д. Много далеких ассоциаций. Много неожиданных сопоставлений. Пусть будет так. Читатель лишний раз имеет возможность убедиться в сложности Пастернака.
А может быть, и не так? Слова в балладе, которая написана по правилам французской баллады, словно стекают от строфы к строфе, как струи ливня по стеклу (Быков об этом пишет), и весь пейзаж, словно картина импрессиониста: листья трепещут, березы и осины гнутся, краски изменчивы, рисунок смазан, расплывчат и не резок. Слышны звуки ливня. Нанизыванье слов выглядят, как звуковая зарисовка детского сна. «И женщин в детстве мучат тети, в браке дети теребят» — это не о «тотальной несвободе» или «угнетении», это блестящая аллитерация: «етств – ат – те-ти – ети – те – ят», это не «страшный образ», а стук капель по крыше, и «…из ребят я взят…» — тоже аллитерация плюс внутренняя рифма, и речь вовсе не идет о каком-то «детском эскапизме» и т. п.
Быков, несомненно, это понимает. Он наверняка знает, что одна интерпретация великого стихотворения не лучше и не вернее другой. Все зависит от индивидуального читательского восприятия, ощущения музыки, шума и красок дождя. Это очевидно. Поэтому не следовало бы убеждать читателя в единственности своей трактовки. Но Быков такой возможности оставлять не хочет. Он именно желает убедить своего читателя или слушателя в предпочтительности своей трактовки и делает это со всею страстью убежденного человека.
Это лишь примеры. Их много, почти на каждой странице книги о Борисе Пастернаке. И в других книгах и в лекциях. Быков делает это всегда страстно. Он замечательно читает лекции, прекрасно владеет материалом, эрудиция его широка, речь умело построена, свободна, высококультурна (слава Богу, не по бумажке), страстна и остроумна. Его заслушиваешься и поэтому хочется поверить ему. Можно сказать, что он почти гипнотизирует слушателя, который попадает под обаяние умного и тонкого критика.
Потом задумываешься, почему же так? Зачем Быков убеждает меня, что Пастернак во «Второй балладе» имел в виду «детский эскапизм», или почему Окуджава и Блок близки друг другу, и неужели правда, что современный бард (о нем Быков говорит немало точных слов в монографии «Булат Окуджава», 2009, 2011) продолжает именно традицию Серебряного века? Мне, например, кажется, что они глубоко и, возможно, принципиально различны, хотя и Блок и Окуджава — оба великие лирики. Но у Быкова, нет слова «возможно», он не любит становиться на другую точку зрения. В приведенном комментарии к балладе Пастернака показана лишь одна трактовка. Быков, как правило, вполне уверен в своих оценках. Типа: «это мое мнение и я с ним вполне согласен». Увы, это — слабое место литературоведа. И слабое место человека, характера, что проявляется не только в рассуждениях на литературные темы.
Иной раз Д. Быков кое о чем сознательно умалчивает. Для примера сошлемся на его третью монографию, изданную в серии ЖЗЛ и посвященную Маяковскому (М.:«Молодая гвардия», 2016). Она так же, как предыдущие книги об Окуджаве и Пастернаке, чрезвычайно обширна — более 700 страниц, и весьма увлекательна. Подробно изложены биографические сведения, творческие принципы и их эволюция, взаимоотношения с современниками (Ахматова, Бурлюк, Чуковский, Горький, Есенин, Брюсов и др.), с женщинами (Быков насчитал 12 возлюбленных), литературные баталии, путешествия по Америке и Европе, причины гибели Маяковского — словом, все, что имеет к отношение к поэту. Благо, материалов хватает, книг и воспоминаний — хоть пруд пруди. Аналитическая мысль Быкова с удовольствием ныряет в этот пруд, купается в фактах, плещется в теплых волнах сопоставлений и свободно высказываемых версий. Правда, о некоторых современниках сказано незаслуженно грубо (например, об Илье Сельвинском), о некоторых совсем мало (например, о Николае Асееве) — это дело автора.
Однако, есть существенные моменты жизни В. Маяковского, которые попросту обойдены Быковым, оставлены без всякого внимания. Нет ни единого упоминания об ОЗЕТЕ, даже слово такое в книге не встречается ни разу.
Дело в том, что в 1925 г. в СССР было организовано «Всесоюзное общество землеустройства еврейских трудящихся» (ОЗЕТ). Цель его — усилить коммунистическое влияние среди еврейских масс, лишенных возможности заниматься земледелием, и тем самым отвлечь их от сионистских идей. Плюс к тому, было стремление колонизовать свободные сельскохозяйственные земли в разных районах страны. Особо прорабатывалась идея создания Еврейской автономии в степных районах Крыма. Правление ОЗЕТа возглавил старый большевик Ю. Ларин (тесть Н.И. Бухарина), идею активно поддержали многие видные еврейские и русские писатели, деятели искусства, среди них был и В. Маяковский.
ОЗЕТ пережил сложную историю, он был связан с зарубежными организациями, поддерживавшими еврейскую колонизацию в Крыму. Был организован сбор средств, и вокруг проекта возникло много политических интриг.
Отношение Маяковского к ОЗЕТу — не очень известная деталь его биографии. В 1925 г., когда поэт совершил свое первое путешествие в Соединенные Штаты (это отражено во многих стихах и книге очерков «Мое открытие Америки»), он был приглашен еврейским обществом «Икор», поддерживавшим земледельческую колонизацию евреев в Крыму.
В Америке Маяковский несколько раз выступил на концертах-декламациях с чтением стихов в еврейском молодежном лагере. Нью-Йоркская газета «Фрейгайт» (1925, 20 сент.) сообщала об этом:
«Само собой разумеется, что в центре вечера был известный русский поэт Маяковский. Он был встречен народом бурной овацией, приветствием и пением «Интернационала». Он передал привет из России и сказал, что все национальности пользуются теперь в России широчайшими свободами, что нет никакой разницы между евреем, русским, армянином, татарином — все, все равные граждане великой освобожденной России…»
Под впечатлением от этих выступлений Маяковский написал хорошо теперь известное стихотворение «Кемп Нит гедайге» (т. е. лагерь «Не унывай» — идиш):
КЕМП «НИТ ГЕДАЙГЕ»
Запретить совсем бы
ночи-негодяйке
выпускать
из пасти
столько звездных жал.
Я лежу, —
палатка
в Кемпе «Нит гедайге».
Не по мне все это.
Ни к чему…
и жаль…
Большое стихотворение заканчивается восторгом от того, что американские комсомольцы «песней заставляют плыть в Москву Гудзон».
Маяковский, кажется, был даже в Совете ОЗЕТа, во всяком случае, всячески помогал ему. В 1925 г, выступая на писательском вечере в его поддержку, он прочел стихотворение «Еврей», о чем его попросила Лиля Брик — тоже член организации:
Еврей (товарищам из ОЗЕТа)
Бывало,
начни о вопросе еврейском
тебе
собеседник
ответит резко:
— Еврей?
На Ильинке!
Все в одной лини́йке!
Еврей — караты,
еврей — валюта…
Люто богаты
и жадны люто.
А тут
им
дают Крым»!
А через два года Маяковский написал стихотворение «Жид», которое в отличие от «Кемпа» и «Еврея», мало известно. В нем поэт клеймит антисемитизм, бытующий в советской стране и резко протестует против черносотенства. Это большое, но в поэтическом отношении не слишком удачное произведение.
Так вот, обо всем этом: ОЗЕТе, поездке в США, обращении к «Товарищам из ОЗЕТа», концертах-декламациях в нью-йоркском еврейском молодежном лагере и т. п. — ни слова у Быкова. Почему? А ни почему. Не хочет он обращаться к еврейскому вопросу в творчестве Маяковского. Тревожится, видимо, за чистоту его советской репутации? Или за себя самого тревожится?
Писатель Дмитрий Быков, словно вулкан извергает лавину стихов, фельетонов, романов, рассказов, сценариев, эссе, монографий и много чего еще, чему я и названия не подберу. Сегодня он более всего на слуху, благодаря авторству в проекте «Гражданин Поэт». Так обозначен необыкновенно популярный в нынешней России жанр участия поэта в общественной жизни, облеченный в яркую эстрадно-литературную форму. Точно определить этот жанр очень не просто. Но народ, интеллигенция, читающая публика отлично понимают, что это такое, активно читают, пересылают друг другу, цитируют, потешаются над остроумием текстов.
Затруднительно сравнить «Гражданина Поэта» с чем-то уже известным. Возможно, с «Окнами РОСТА» — сериями сатирических агитационно-пропагандистских плакатов, 1920-х годов, созданных советскими поэтами и художниками, работавшими в системе Российского Телеграфного Агентства (РОСТА). Быков сам — любитель неожиданных сравнений, так рискнем и мы сравнить его с Маяковским, разумеется, с поправкой на эпоху, мощность современных СМИ и обширность внимающей аудитории.
В Проекте «Гражданин Поэт» (он менял название на «Господин хороший») Дмитрий Быков пишет стихи, точнее, стихотворные фельетоны на злободневные темы, выбор которых ничем не ограничен: то суд по делу «ЮКОСА», то предвыборные партийные баталии, состояние российских дорог, нехватка инвентаря для тушении лесных пожаров и т. д., и т. п. Сатирические стихотворения Быкова всегда представлены в стиле какого-нибудь известного поэта: Пушкина, Некрасова, Маяковского, Гумилева и т. д. Таким образом, фельетон на заданную тему становится еще и литературной пародией. Исполняет стихи замечательный артист Михаил Ефремов, гримирующийся под пародируемого поэта. Всей постановочной частью руководит продюсер Андрей Васильев. Передачи идут практически в еженедельном режиме на телеканале «Дождь», в эфире радио «Эхо Москвы» и в виде самостоятельных концертов. Уже состоялись десятки выступлений, они очень популярны, поскольку сами по себе темы всегда животрепещущи, фельетоны сделаны остроумно, а артистическое их воплощение находится на высоком профессиональном уровне. Быков обладает бешеной трудоспособностью, но дело, пожалуй, не только в ней, а в его быстродействии. Кажется, что рифмованные строки исходят из него почти безостановочным потоком. При этом хорошо воспроизводится манера пародируемого поэта, включаются забавные шутки, и острые сатирические ходы. Талант Быкова проявляется в соблюдении ритма, богатстве рифм, общей просодии. Пародируемый поэт хорошо узнаваем. Быков, редко ошибается, «швы» незаметны. Пародии изданы в виде книг и дисков, их легко найти на YouTube и других порталах. Общее число просмотров оценивается миллионами.
Маяковскому, изготовлявшему плакаты вручную, с его «Нигде кроме, как в Моссельпроме» такое не снилось. В «Окнах РОСТА» широко использовались традиции лубка и раёшника. Серии плакатов отличались броской простотой рисунков и ярким оформлением. Темы плакатов разнообразны: гражданская война, победы Красной Армии, борьба с разрухой и тифом, помощь голодающим, борьба с бюрократизмом, ударный труд рабочих и крестьян и многое другое. Сегодня у Быкова почти то же самое, даже темы не претерпели серьезной эволюции. Скажем, Маяковский сто лет тому назад бичевал взяточничество и бюрократизм, однако и по сей день борьба с коррупцией — одна из самых актуальных в России тем, и до сих пор она так же мало эффективна.
Есть лишь одно существенное отличие: плакаты «Окна РОСТА» отличались краткостью, стремились к броской афористичности, и художественное их оформление было лаконичным, а фельетоны «Гражданина Поэта» многословны (иногда чрезмерно), сюжетны, они как бы тяготеют к балладам и иллюстрируются небольшими театрализованными сценками. Эффективность же тех и других агиток невелика. Посмеяться люди любят — пожалуйста, но что-либо менять по существу — никогда не спешат.
Однако, «Гражданин Поэт», как жанр «быстрого реагирования» на события порой становится похожим на халтуру. Так же, как и «Окна РОСТА» Маяковского. Во всяком случае, истинная поэзия там ночует не всегда. В качестве примера, назовем стихи «Я вам послал». Поводом их написания стало обращение президента Дмитрия Медведева с посланием к Думе в декабре 2012 года. Пародия, как пишет Быков, написана «при участии» А.С. Пушкина. Прообразом служат строки «Я к вам пишу — чего же боле?».
Нелепости начинаются с первой строки, которая не совпадает по размеру с пушкинским оригиналом. А, кроме того, тема мелковата, и послание Медведева совершенно безынтересно, и, по сути, слабо, и обещания, данные избирателям, не выполнены, и в чем именно там дело — мало, кто помнит. Текст пародии многословен. Тут была бы уместна краткая эпиграмма в одну-две строфы, а не 32-строчный фельетон.
Я к вам пишу
Я к вам пишу. Внемлите, россияне,
Кремлевского прощанье соловья.
Еще одно, последнее посланье —
И живопись окончена моя.
Заглядываю мельком в свой папирус:
Растет зарплата, бдит единоросс,
Все выросло — лишь я один не вырос.
Мне кажется, я даже как-то врос.
Сейчас, когда терпение народа
Похоже на протершийся тюфяк,
Я расскажу вам, как четыре года
Я мог бы вас и так, и так, и так!
Я вас любил. Вы так и не догнали.
Я обещал, вещал, провозглашал.
Я намекал. Я подавал сигналы.
Я вас хотел, но Он не разрешал.
Теперь, когда Россия разогрета
И на душе у кремлинов черно,
Я рад бы разрешить и то, и это,
Но вам уже не нужно ничего.
Я выгляжу, как пожилая цаца,
Мамаша, угодившая впросак,
Что разрешила дочке целоваться,
Когда она по ходу на сносях.
Сейчас любой зовет меня сатрапом,
И митинговый свист сбивает с ног.
И как же я настолько вас затрахал,
Когда я так ни разу и не смог?
Я вас послал. Мой срок почти что дожит.
Идите с миром в свой особый путь,
И дай вам Бог не дать тому, кто сможет,
Когда придется делать что-нибудь.
2011
Хохмочки «ниже пояса», например, про «пожилую цацу», про «ни разу и не смог», или «дать тому, кто сможет» выглядят неуместными относительно пародируемого оригинала. И кое-что другое — не к месту. Одним словом, это не лучшее стихотворение в данном жанре.
Вот еще пример. Стихотворение «Боже мой». Написано в ноябре 2011 г., то есть месяцем раньше, чем предыдущее. Повод — в Москву доставили Пояс Пресвятой Богородицы, и в очередь к святыне встали до 80 тыс. человек, и время ожидания доходило до 26 часов. В качестве шаблона для пародии взяты знаменитые строки Бориса Пастернака «Мело, мело по всей земле /Во все пределы…».
Почему для литературной пародии выбран лирический шедевр влюбленного поэта? Это — на совести Быкова. Пародия почти в два раза длиннее оригинала, но это дело художественного вкуса пародиста.
Боже мой
Толпа стояла на ветру,
Толпа стояла,
Как строй гвардейцев на смотру
У кардинала.
Тут был и офисный планктон —
Никак столица! —
И плебс, не знающий о том,
Кому молиться.
Потомки всех российских драм
И всех идиллий —
Тех, что взрывали этот храм
И возводили.
— Вы русский дух! Вы соль земли
И подвиг веры! —
Кричат присяжные врали
И лицемеры.
И так далее. Быков сочинил 13 строф (у Пастернака их 8). Литература здесь вовсе ни при чем. Никакого комического воспроизведения стиля пародируемого поэта, ни обыгрывания его словечек и характерных интонаций. Хорошо передана только задушевно-интимная интонация четырехстопного ямба с укороченными 2-й и 4-й строками, но при чем здесь пастернаковская интимность? Как она играет? Как увязывается с содержанием стиха? Кажется, что никак.
Фельетон заканчивается вполне бесцветно:
Стоит беспомощная рать,
Осенний морок,
И вы их вправе презирать
Из ваших Горок.
Но пусть ваш пояс век подряд
На горле стянут —
За Божью Матерь тут стоят.
За вас — не станут.
2011
Ну и что? Кого заклеймил Быков? Или вышутил? Есть ли какая-нибудь смысловая перекличка с Пастернаком? Подобные стихи Быков может сочинять километрами. Думается, здесь просто поспешная халтура: чувство отсутствует, пародия весьма приблизительна, шуток смешных нет.
Приведенные неудачные произведения — не типичны для Быкова. Обычно, стихи попадают в критикуемую цель, и мастерство пародии бывает на высоте. Но все же, такое случается. И у Маяковского случалось, и у Саши Черного бывало. Серийные стихи «на злобу дня» часто подвержены подобным срывам.
Пастернак в «Охранной грамоте» вспоминал о Маяковском: «…в годы, когда я еще находился под обаянием его огня, внутренней силы и его огромных творческих прав и возможностей, а он платил мне ответной теплотой, я сделал ему надпись на «Сестре моей, жизни» с такими среди прочих строками:
Вы заняты нашим балансом,
Трагедией ВСНХ,
Вы, певший Летучим голландцем
Над краем любого стиха!
Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем вашем пути?»
1922
[Б. Пастернак. Люди и положения. Собр. Соч. в 5 т. М., 1991, т. 4, стр. 338].
Это как раз об агитках и «моссельпромовской» рекламе Маяковского. Вот и Быкова «занесло» под своды такой же «богадельни». Все-таки, стихи, как любовь, следует творить исключительно по душевному вдохновению, их трудно производить ежедневно «на злобу дня». Муза, заскучает. И неизбежно получается досадный сбой, и Муза тогда отворачивается даже от такого талантливого поэта, как Быков.
Еще одну важную особенность Дмитрия Быкова нельзя обойти вниманием. Это — его отношение к еврейству. Сам-то он еврей: по папе, врачу-отоларингологу Льву Моисеевичу Зильбертруду и маме, учительнице словесности, полуеврейке Наталье Иосифовне Быковой. Родители рано развелись, мальчик воспитывался мамой, воспринял ее любовь к литературе и фамилию. Он, правда, шутит, что с его внешностью можно зваться хоть Петровым — никого в заблуждение не введешь. И еще иронизирует по поводу своей толстоты, мол, «я не совсем еврей и не очень толстый». Для себя он барьер стеснительности перешагнул. Лучше, конечно, самому пошутить, чем ждать, когда тебя назовут жиртрестом и жидовской мордой. Впрочем, не думаю, что это ему помогает. Дмитрий Львович школу закончил с Золотой медалью, факультет журналистики — с Красным дипломом, печатается повсюду, получил массу литературных премий.
Не будем думать о том, как к Диме относились одноклассники, а в армии — однополчане. Можно представить, что много чего он испытал по линии дружбы народов. Потом — успешная карьера, большая известность. Но Дима сломался: примкнул по сути — к антисемитам. По идейным соображениям, по бытовым или по карьерным? Это никому не известно. Он умный человек и никогда ничего об этом не расскажет, не намекнет и не покажет. Так что, остается судить по делам, то есть, для писателя — по словам.
Нет сомнения, что Быков хорошо понимает проблемы российских евреев. В 1991 году он написал хорошее и важное стихотворение «Послание к евреям», оно, кажется, единственное в его творчестве, где откровенно сказано об этой теме. Автор не заблуждается насчет, мягко говоря, недоброжелательного отношения к евреям титульного населения России и ответного еврейского презрения. Жизнь протекает в напряженной обстановке. Не случайно эпиграфом к стихам взяты строки Марины Цветаевой.
Послание к евреям
В сём христианнейшем из миров
Поэты — жиды.
Марина Цветаева
В душном трамвае — тряска и жар, как в танке, —
В давке, после полудня, вблизи Таганки,
В гвалте таком, что сознание затмевалось,
Ехала пара, которая целовалась.
Были они горбоносы, бледны, костлявы,
Как искони бывают Мотлы и Хавы,
Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны —
Семя семитское, проклятое семижды.
В разных концах трамвая шипели хором:
«Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корено!
Ишь ведь две спирохеты — смотреть противно.
Мало их давят — сосутся демонстративно!».
Что вы хотите в нашем Гиперборее?
Крепче целуйтесь, милые! Мы — евреи!
Сколько нас давят — а всё не достигли цели.
Как ни сживали со света, а мы всё целы.
Как ни топтали, как не тянули жилы,
Что не творили с нами — а мы всё живы.
Свечи горят в семисвечном нашем шандале!
Нашему Бродскому Нобелевскую дали!
Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,
О мой народ богоизбранный — вечный лакмус!
Празднуй, сметая в ладонь последние крохи.
Мы — индикаторы свинства любой эпохи.
Как наши скрипки плачут в тоске предсмертной!
Каждая гадина нас выбирает жертвой
Газа, погрома ли, проволоки колючей —
Ибо мы всех беззащитней — и всех живучей!
Участь избранника — травля, как ни печально.
Нам же она предназначена изначально:
В этой стране, где телами друг друга греем,
Быть человеком — значит, уже евреем.
А уж кому не дано — хоть кричи, хоть сдохни, —
Тот поступает с досады в чёрные сотни:
Видишь, рычит, рыгает, с ломиком ходит —
Хочется быть евреем, а не выходит.
Знаю, мое обращение против правил,
Ибо известно, что я не апостол Павел,
Но, не дождавшись совета, — право поэта, —
Я — таки да! — себе позволяю это,
Ибо во дни сокрушенья и поношенья
Нам не дано ни надежды, ни утешенья.
Вот моя Родина — Медной горы хозяйка.
Банда, баланда, блядь, балалайка, лайка.
То-то до гроба помню твою закалку,
То-то люблю тебя, как собака палку!
Крепче целуйтесь, ребята! Хава нагила!
Наша кругом Отчизна. Наша могила.
Дышишь, пока целуешь уста и руки
Саре своей, Эсфири, Юдифи, Руфи.
Вот он, мой символ веры, двигавшей годы,
Тоненький стебель последней моей опоры,
Мой стебелек прозрачный, черноволосый,
Девушка милая, ангел мой горбоносый.
1991
Стихи списаны с натуры, с юмором и болью. В них использованы удачные рифмы и ассонансы. В конце, после описания сцены в трамвае поэт, напрямую обращается к читателю от своего имени: «Вот моя Родина — Медной горы хозяйка», и довольно откровенно восклицает: «То-то люблю тебя, как собака палку!», и подводит горький итог: «Наша кругом Отчизна. Наша могила».
Можно ли выразиться яснее?
Но, когда те, кто «вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирны», которых мало еще «давят, топчут и тянут жилы» — когда они нашли в себе силы, собрались и уехали, плюнули на весь трамвай и убрались, наконец-то в свой Израиль, тогда поэт Дмитрий Быков изрек:
«Сама идея Израиля, которую часто пытаются выдать за возвращение народа на его исконную территорию, к его национальным святыням и национальному же образу жизни, представляется мне ложной, как всякое возвращение».
Жестоко сказал он людям, которые приехали, совсем как-то не гуманно заявил им, «вечно гонимым», что их идея — «ложная». Это его, быковское писательское мнение, он сторонник ассимиляции евреев, как Бабель, Эренбург, Пастернак. Конечно, Быков стремится стать писателем русского народа. Он хочет быть добрым христианином, любить Россию, русский язык, порицать семитов и, в особенности, сионистов. Согласно своему безапелляционному мнению, он осуждает стремление евреев на историческую родину, ибо это, как ему представляется, есть не более, чем «призыв к безнадежной и унылой провинциальности; собираться на Ближнем Востоке, чтобы на свете появилась еще одна ближневосточная страна».
Если такое мнение, в самом деле, возникло у Быкова, возможно, вследствие головокружения от популярности, то правильнее было бы держать его при себе, поскольку стыдно утверждать, что возвращение к национальным святыням — идея ложная. Тем более, что в нашем мире происходит как раз обратное: Квебек, Шотландия, Каталония, Словакия, Абхазия, Ичкерия — перечень стран, мечтающих вернуться к национальным традициям весьма длинен.
В 1925 году И. Эренбург, в статье «Ложка дегтя» о еврейских писателей, сравнил их с солью и высказался так: «Ведь без соли человеку и дня не прожить, но соль едка, жестка, ее скопление — солончаки, где нет ни птицы, ни былинки, где мыслимы только умелая эксплуатация или угрюмая сухая смерть.
Я не хочу сейчас говорить о солончаках — я хочу говорить о соли, о щепотке соли в супе. Если суп пересолен, вините стряпуху, а не соль».
Быков повторяет эренбурговскую метафору в публичных выступлениях в Израиле, США и в интервью. Он подчеркивает, что евреи должны быть растворены в мире, как соль в супе, а не скапливаться в одной солонке. Остроумно, но жестко и, опять безапелляционно, сознательно нарываясь на скандал. В Иерусалиме, в 2007 году, выступая перед читателями в рамках фестиваля русской книги, Быков заявил, что, по его мнению, «Израиль — историческая ошибка», и «задача соли плавать в общем супе, а не собираться в одной солонке».
Вот, что ответил ему циник и острослов Игорь Губерман:
«Я слышал эту вашу теорию, и это, по-моему, херня, простите меня, старика. Вы говорите много херни, как и положено талантливому человеку. Наверное, вам это зачем-то нужно — может, вы так расширяете границы общественного терпения, приучаете людей к толерантности, всё может быть. Я вам за талант все прощаю. Но не задумывались ли вы, если серьезно, — что у евреев сегодня другое предназначение? Что они — форпост цивилизации на Востоке? Что кроме них, с их жестковыйностью и самоуверенностью, и долгим опытом противостояния всем на свете, — кроме них никто не справился бы? Ведь если не будет этого крошечного израильского форпоста — и весь этот участок земли достанется такому опасному мракобесию, такой агрессии, такой непримиримой злобе, что равновесие-то, пожалуй, и затрещит. Вот как выглядит сегодня миссия Израиля, и он, по-моему, с ней справляется. Да и не собралась вся соль в одной солонке, она по-прежнему растворена в мире. Просто сюда, в самое опасное место, брошена очень большая щепоть. Евреи, живущие здесь, — особенные. От прочих сильно отличаются. Ну, и относитесь к ним, как к отряду пограничников, к заставе. Характер от войны сильно портится, да. Он хуже, чем у остальных евреев. Раздражительнее. Ну, так ведь и жизнь на границе довольно нервная. Зато остальным можно чувствовать себя спокойно…».
Татьяна Менакер, питерская эмигрантка, живущая в Сан-Франциско, вступила в полемику с Д. Быковым. Она пишет:
«Выкресты-писатели сделали свой выбор. Не эмигрировав (кому они на хрен нужны вне зоны русского языка), повесив на шею крест, они объявили всем, а главное — себе, о разводе с еврейством, что означает кроме развода с еврейским законом и традициями (о которых они сначала ничего не знали, а потом совсем забыли) развод с землей Израиля и с еврейским народом».
Такая позиция и есть самое неприятное. Крест на шее Д. Быкова ставит крест на его еврейском мировоззрении, определяет его сознание и линию его поведения. Поэт упрямо и, как всегда, категорично проводит эту линию. Интересно, что И. Эренбург, чью метафору о соли Д. Быков так уверенно использует, чувствовал иначе. Он с корнями не порвал. Вспомним стихи совсем молодого Эренбурга. Они написаны в 1912 году в Париже, и, кажется, вполне искренни:
Евреи, с вами жить не в силах,
Чуждаясь, ненавидя вас,
В скитаньях долгих и унылых
Я прихожу к вам всякий раз.
Во мне рождает изумленье
И ваша стойкость, и терпенье.
И необычная судьба,
Судьба скитальца и раба.
Отравлен я еврейской кровью,
И где-то в сумрачной глуши
Моей блуждающей души
Я к вам таю любовь сыновью,
И в час уныний, в час скорбей
Я чувствую, что я еврей!
1912
Эренбург пишет о неприятии еврейства, но сразу же дезавуирует свою позицию: «Я прихожу к вам всякий раз», — преклоняется перед стойкостью, терпением, необычной судьбой своего народа. От ненависти до любви — совсем недалеко.
«Я к вам таю любовь сыновью,/ И в час уныний, в час скорбей/ Я чувствую, что я еврей!». Сонетная форма, 14 строк, кратко и сильно. Без долгих рассуждений.
В долгой и трудной жизни, где немало было «уныний и скорбей», Эренбург доказал, что чувствует себя евреем: в годы Войны, над обрывом Бабьего Яра (он, первый посвятил ему трагические стихи), в период противостояния сталинскому антисемитизму.
До Эренбурга ту же мысль высказал Семен Надсон. Он был выкрест и полукровка. За свою недолгую жизнь, всего 24 года (1862–1887) он испытал много несправедливостей в детстве и юношестве, а в последние годы подвергся антисемитской травле в газетах. Муза Надсона была довольно пессимистична, проникнута настроениями разочарования. Он не был великим поэтом, но молодая интеллигенция зачитывалась его стихами.
Стихотворение «Я рос тебе чужим, отверженный народ» написано Надсоном за два года до смерти, он не отдал его в печать, оно увидело свет через шестнадцать лет после смерти поэта. Надсон оказался первым популярным в России поэтом-полукровкой. Этим он похож на Д. Быкова. Однако, насколько принципиально их отличие в отношении к народу!
Я рос тебе чужим,
отверженный народ…
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнёт
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силён,
И если б не был ты унижен целым светом —
Иным стремлением согрет и увлечён,
Я б не пришёл к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою.
1885
По мысли стихи Надсона и Эренбурга совпадают, их стремление «скромно стать в ряды» народа, почувствовать общность с ним в час «унынья и скорбей» — это естественные чувства. У Быкова — иначе, он такой общности не чувствует, он не хочет принадлежать к «отъезжающим», даже им посочувствовать, рукой помахать на прощание. — это его выбор. И в писательской его душе ничто не откликается, не ощущает боли и обиды? Вместо этого он посылает им презрительное осуждение за желание создать «еще одну ближневосточную страну».
Но ведь это неправда. Судя по стихотворению «Послание к евреям», Быков очень даже отчетливо ощущает, что «каждая гадина нас выбирает жертвой». И все же предпочитает делать вид, что этого не ощущает. Губерман прав: ему «это зачем-то нужно».
Разве мама, Наталья Иосифовна, не говорила Диме, что говорить неправду нехорошо?
Еще раз вспомним Бориса Пастернака, который тоже отрезал себя от еврейства и его судьбы. Римма Казакова, тоже полукровка, написала:
…Удержать их, не пустить, могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит,
А на указателе к могиле
Пастернака выведено: «Жид».
1990
Это стихотворение, между прочим, о евреях, отъезжающих из России, чтобы собраться кучкой в одной солонке.
Когда Диме Быкову было четыре года хороший поэт, шестидесятник Борис Чичибабин, написал проникновенные строки, поклонившись евреям, отъезжающим в Израиль:
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему — рожок.
Остающемуся — кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего — пойму.
Остающегося — знаю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я устал судить сплеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему — печаль.
Остающемуся — верность.
1971
Поэт, у которого нет ни капли еврейской крови, по-дружески помахал вслед рукой уходящим «в отрыв», по-братски попрощался, понял их, подумал о ностальгической тоске по российскому снежку. А самое главное — прошедший огонь и воды Чичибабин честно написал: «Я устал судить сплеча». Это как раз то, чего так недостает Быкову. Он судит категорически и «сплеча»: исход на историческую родину ему видится, как «призыв к безнадежной и унылой провинциальности», как попытка «создать на Ближнем Востоке еще одну ближневосточную страну».
Прошло еще два десятилетия. Исход продолжается. И еще один молодой русский поэт Всеволод Емелин пишет прощальное стихотворение, словно дружески обнимает отъезжающих из Шереметьева-2:
Исход
Поцелуи, объятья.
Боли не побороть.
До свидания, братья,
Да хранит вас Господь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вроде Бабьего Яра,
Вроде Крымского рва,
Душу мне разорвало
Шереметьево-два.
Что нас ждёт, я не знаю.
В православной тоске
Я молюсь за Израиль
На своём языке.
Сохрани ты их дело
И врагам не предай,
Богородице Дево
И святой Николай.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Защити эту землю,
Превращённую в сад.
Адонай элохейну.
Адонаи эхад.
Поэт молится «на своем языке» за тех, кто теперь совершает «историческую ошибку». Емелин вспомнил библейские слова, которых православный Быков не помнит или вспоминать не хочет…
Приведенная здесь выборка фактов о Дмитрии Быкове совсем невелика. Для обозрения и оценки его творчества нужен значительно более глубокий анализ и серьезное монографическое исследование. Но и небольшая выборка позволяет сделать несколько заключений.
Итак, Д. Быков ярко талантлив, широчайшим образом эрудирован, и в современной России, кажется, нет ему равных по числу опубликованных прозаических и поэтических произведений, по творческой активности. Добавим еще, что он прекрасный лектор, умеющий прочно удерживать внимание аудитории и очень к ней доброжелательный.
В его литературоведческих монографиях и лекциях всегда содержится новый подход к изучаемому произведению или писателю. У Быкова случаются и неудачные стихи, фельетоны и книги, но у кого их не бывает? Позиции Быкова порой оказываются бездоказательны и субъективны, он редко сопоставляет альтернативные или просто разные точки зрения. Его мнение, как правило, безапелляционно. Это, думается, от молодости.
А что касается общественно-политических взглядов Д. Быкова по еврейскому вопросу, то они формулируются в том же категорическом тоне, и основаны на представлениях о необходимости растворения евреев среди других народов. Это ему трудно простить. Он хочет быть евреем из общего супа. Но, будем надеяться, со временем поменяет свою позицию, ведь трудно все время наступать на горло песне. Утоптанные дороги ассимиляционного православия ему узки, его кипучей натуре больше к лицу космополитизм.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/2018-znomer2-3-berljant/
