Лекция о Вс. М. Гаршине (1908). (Публикация и вступительная статья Татьяны Соколовой при участии Генриетты Медынцевой и Татьяны Соболь)*0

От редакции: В феврале 2011 года в журнале «Заметки по еврейской истории» был опубликован отрывок из книги Павла Гольдштейна «Дом поэта», в котором П. Гольдштейн писал о возрождении Литературного музея. Созданный в 1934 г., Государственный литературный музей являлся с момента своего основания крупнейшим научным и издательским центром. С конца 1930-х гг. музей переживал кризис, начавшийся с передачи части собрания — рукописей и документов — в Главное архивное управление (ГАУ) при НКВД СССР, попытки расформирования музея и приостановки его деятельности на период войны. Однако в послевоенные годы происходило восстановление, о чем и вспоминает П. Гольдштейн, пришедший работать в музей в 1950-е гг. Приятно сознавать, что следующие поколения сотрудников продолжают традиции музея. В музее постоянно обновляются экспозиции, проводятся литературные вечера и встречи, издаются книги писателей и поэтов. Пример тому, публикуемый в этом номере отрывок из альбома–каталога «Гаршинская коллекция в Государственном литературном музее».

Государственный литературный музей[3] (ГЛМ; Москва, Россия) подготовил и выпустил альбом-каталог «Всеволод Гаршин. Материалы из собрания Государственного литературного музея»[4], в который вошли предметы из семьи писателя, составившие ядро его персонального фонда в музее, а также материалы из фондов его окружения и исследователей творчества.

Обложка альбома

Альбом-каталог представляет Гаршина не только как замечательного писателя, но и как необыкновенную личность, значение которой переходит границы писательства, делая его героем эпохи, русским Дон Кихотом, аналогов которому нет в русской литературе. Издание включает фонд Гаршина и материалы, составляющие историко-культурный контекст: портреты писателя и лиц из его окружения, рукописи, книги, виды мест пребывания и путешествий Гаршина, пейзажи его друзей-передвижников, фототипии с любимых картин писателя. Материалы сопровождаются аннотациями, цитатами из писем, мемуаров, критических и философских исследований.

«Богаче всего представлена иконография Гаршина, отображающая все возрастные и творческие вехи: два портрета в оригинальной технике (1877 и 1930), 19 фотографий (из них 7 — с автографами), большая групповая фотография — Гаршин среди художников, с их автографами, три гравюры В. В. Матэ, гелиогравюра с портрета И. Е. Репина 1884 года (оригинал — в Метрополитен-музее, Нью-Йорк) и рисунок Репина “Гаршин в гробу”. Имеются также иллюстрации, фотографии родственников и лиц из близкого окружения. Сохранилась хрупкая, знаковая для Гаршина (он увлекался ботаникой), мемориальная вещь — гербарий, собранный им в 1887 году, — флора вершины Аю-Дага. Существенную часть собрания составляют книги: первые публикации и прижизненные издания, включая редчайший первый (1882) сборник рассказов с автографом; современные издания, основная литература о писателе, в том числе две редкие книги С. Н. Дурылина: “Репин и Гаршин” (1926) и “Детские годы Гаршина” (1910, с автографом), не менее редкие сборники 1889 года: “Памяти Гаршина” и “Красный цветок”. Среди немногочисленных архивных документов — записка Гаршина (1880), письмо И. Е. Репина к С. Н. Дурылину с воспоминаниями о Гаршине и письмо С. Н. Дурылина к редактору журнала “Былое” В. Я. Богучарскому в связи с подготовкой биографии Гаршина (1906); воспоминания о писателе его двоюродной сестры (с сопроводительным письмом К. А. Федина); автограф статьи о Гаршине писательницы В. И. Дмитриевой (1908) и программа её лекций о нём (1913); машинопись (с правкой и рукописными вставками) публичной лекции Н. Н. Баженова “Больные писатели и патологическое творчество” (1898), в которой анализируется рассказ Гаршина “Красный цветок”»[5].

Предваряет альбом лекция о Вс. М. Гаршине, прочитанная В. И. Дмитриевой в 1908 г. в Воронежском народном университете, что довольно необычно и нарушает нынешнюю традицию открывать такого рода издания статьями широко известных ныне авторов, чье имя придает изданию маркетинговую привлекательность. Авторы альбома пошли от обратного и, в духе задачи всего издания — собрать воедино и прокомментировать малоизвестные и неизвестные даже специалистам реликвии, относящиеся к судьбе, творчеству и наследию Вс. Гаршина, — явили читателю имя полузабытое, хотя и привлекшее в последнее время внимание исследователей.

Итак, что же известно о В. И. Дмитриевой, чье эссе стало предисловием к альбому-каталогу музейной коллекции материалов о Вс. Гаршине?

В. И. Дмитриева ныне практически забыта и известна лишь специалистам, но именно ее выдающийся талант отмечал А. М. Скабичевский в «Истории новейшей литературы 1848–1903 гг.», обратив внимание на то, что «это первая писательница на Руси, вышедшая прямо из народа»[6].

Она родилась в семье крепостного крестьянина, который покинул имение барина после отмены крепостного права. Семья переезжала с места на место, и это время, как писала Дмитриева в 1890 г. в автобиографии, было самым тяжелым в жизни семьи,

«потому что отец был постоянно в разъездах и поисках какой-нибудь работы, а мать оставалась с детьми часто без всяких средств к существованию. Я была самая старшая и поэтому должна была помогать матери в ее трудах и заботах <…> В 1870 году мы переехали в Саратовскую губернию, в село Завьялово, где и поселились у деда. С этого времени жизнь наша изменилась к лучшему; дедушка был человеком зажиточным, и мы уже не терпели такой вопиющей нужды, как прежде»[7].

В. И. Дмитриева закончила гимназию в Тамбове, работала учительницей в сельской школе, училась на медицинских курсах в Петербурге (окончила их в 1886 г., получив звание врача), сблизилась с народниками, подвергалась дознаниям за распространение нелегальной, в том числе народнической, литературы и арестам, была даже в заточении в Петропавловской крепости (1880), находилась под надзором полиции за политическую неблагонадежность. Пыталась работать в деревне врачом, но из этого ничего не вышло:

«<…> Я полтора года прожила в деревне и занималась “вольной практикой”, причем на практике убедилась в полной несостоятельности подобного рода деятельности. Жить приходилось буквально в шалаше, а питаться — картошкой, когда привозили иногда мужики в виде платы за медицинские советы и лекарства. Больше платить им было нечем, а мне скоро не на что стало покупать лекарства, так у нас это дело и не выгорело. В конце 1886 года я переехала в Москву, чтобы усовершенствоваться в акушерстве, и занималась в Голицынской больнице, но через год по независящим обстоятельствам должна была переехать в Тверь и, вместо усовершенствования в акушерстве, работала по статистике. В Твери я прожила почти три года, а когда началась холера, я уехала на службу в Воронежскую губернию, и с тех пор окончательно поселилась в Воронеже и посвятила себя исключительно литературной работе»[8].

«Независящие обстоятельства», упомянутые Дмитриевой, это арест и высылка из Москвы в Тверь. В конце 1891 г. она поселилась с мужем, Владимиром Аркадьевичем Ершовым (1859–1922), в Воронеже, работала эпидемическим врачом в Воронежской губернии (в том числе, как и А. П. Чехов, на холере в 1892 и 1893 гг.[9]) и занималась литературным трудом. Печаталась в лучших журналах: «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русское богатство». О начале своей литературной деятельности писала так:

«В Петербурге я познакомилась с покойным Л. О. Котелянским[10], известным автором [очерков] “Чиншевики”, и он, прочитав кое-что из моих рукописей, советовал мне писать. Но первые мои хождения по Петербургским изданиям были неудачны, и только в 1880 году один из моих рассказов был опубликован в “Мысли”, причем издатель этого журнала Л. Е. Оболенский[11] так ободрил меня своим отзывом о рассказе и сердечным отношением к начинающему автору, что я совсем воспрянула духом. Следующий рассказ “Ахметкина жена”, появился в “Русском богатстве”, и этому рассказу я обязана знакомству с Н. Д. Хвощинской[12]. Она писала мне по поводу его письмо и позвала меня к себе: знакомство с ней оставило глубокий след в моей душе, и я многим обязана этой необыкновенной женщине и замечательной писательнице. Вообще, я считаю себя очень счастливой: на жизненном пути своем я встретила столько замечательно хороших людей, что одно воспоминание о них в самые трудные минуты моей жизни поддерживают во мне бодрость духа <…>»[13].

В. И. Дмитриева. Любительская фотография. Сочи. [1900-е гг.] ГЛМ

С 1903 г. регулярно бывала в Сочи, где познакомилась с Е. П. Майковой (1836–1920), о которой оставила несколько вариантов воспоминаний и некролог[14], тяготеющие к жанру биографического очерка. В 1919 г. Дмитриева переехала в Сочи. В Воронеже остался ее архив, который пропал, что во времена революции и Гражданской войны было обычным делом: «Зима была суровая, дров не было, и моими рукописями, письмами, даже книгами подтапливали печи», — вспоминала Дмитриева[15]. Потом жила преимущественно в Москве, летом же — в Сочи, где и умерла в 1947 г. За ее архивом в Сочи была снаряжена в 1948 г. экспедиция из сотрудников Литературного музея. Сюда он и пришел, по акту от 9 сентября 1948 г. Директором музея в то время (1946–1954) был Борис Павлович Козьмин (1883–1958), советский историк и литературовед, доктор исторических наук (1935), профессор. Он знал Дмитриеву, и она не раз отмечала его помощь в работе над воспоминаниями о Е. П. Майковой[16]. Инициатором же экспедиции, судя по всему, был В. Д. Бонч-Бруевич, создатель и первый директор музея (1934–1939), который с 1945 г. был главным редактором его изданий[17].

В архиве Дмитриевой в ГЛМ хранятся биографические очерки о русских писателях, в том числе о Вс. М. Гаршине[18], И. С. Тургеневе[19] и о Н. В. Гоголе[20] (не публиковался). Все три очерка связаны с памятными датами — 20-летием со дня смерти Вс. Гаршина (1908), 25-летием со дня смерти И. С. Тургенева (1908) и 100-летием со дня рождения Н. В. Гоголя (1909). Очерки готовились как лекции, которые, по собственному признанию писательницы, она читала в Воронежском народном университете и ездила с ними по России[21]. Целевая аудитория, как сказали бы сейчас, лекций Дмитриевой, а также социальная породненность с ней их автора не могли не сказаться на контенте. Народные университеты и борьба за их облик, собственно, и стали причиной обращения Дмитриевой к жанру биографического очерка, «публиковавшегося» ею в устной форме лекции.

Секция внешкольного образования Воронежского народного университета

В России начала ХХ века и особенно в годы Первой русской революции, развернулось движение за создание народных университетов. Начиная с 1905 г. принимаются многочисленные решения об открытии народных университетов, проводятся сборы пожертвований, создаются общества народных университетов. Наиболее известен Московский городской народный университет им. А. Л. Шанявского (1908–1920), однако внешкольное образование для взрослых стало своего рода трендом эпохи. К концу 1907 г. были зарегистрированы около 15 обществ народных университетов.

Основу деятельности народных университетов составляла лекционная деятельность, а слушателями были преимущественно рабочие и служащие, чей образовательный уровень был невысок: большинство окончили два-три класса начальной школы, встречались и неграмотные. Значительный интерес слушатели проявляли к лекциям по историческим, филологическим и юридическим наукам. Слушание лекций было платным в большинстве народных университетов. Плата за часовую лекцию была установлена в размере 5 коп. (примерная цена — 1–5 копеек — фунта (400 г) черного хлеба)[22]. Лекторам выдавалось вознаграждение по 3 рубля за часовую лекцию и по 5 рублей за двухчасовую (примерно столько же стоило место в первых рядах партера Большого театра)[23], но очень часто лекторы работали бесплатно[24].

С февраля 1907 г. действовало Воронежское общество народных университетов, в деятельности которого принимала участие и В. И. Дмитриева, читавшая в разных городах Воронежской губернии лекции по литературе и на общественные темы. Председателем правления Общества был, кстати, Сергей Петрович Буренин[25], врач, брат известного критика и фельетониста В. П. Буренина, что отмечено Дмитриевой в ее воспоминаниях, как и другие любопытные подробности учреждения Воронежского народного университета:

«В мое отсутствие в Воронеже организовалось Общество народных университетов, и хотя я относилась несколько скептически к его будущей деятельности, но все-таки вступила членом. Правление было уже избрано; в состав его входили: учредители — Шингарев, Буренин (брат известного нововременского критика), кто-то еще из кадетов, несколько преподавателей гимназии и реального училища, трое рабочих механического завода Столь, из которых один, Н. Д. Богданов[26], был <…> эсдек, неоднократно привлекавшийся жандармерией по разнообразным делам. Кроме этих, уже известных мне лиц, было еще двое новых — Рындин[27] и Булинский[28], оба молодые, энергичные, вносившие много жизни и творчества в дело организации народного университета. Мы с ними сразу сошлись и подружились…»[29]

В. И. Дмитриева (справа) в группе. Фотография. [1910-е гг.] ГЛМ

Как отмечает Дмитриева, в Обществе сразу же развернулась борьба вокруг программы Университета[30], поскольку

«занятия начались без всякого плана — так, как “укажет сама жизнь”. Для чтения лекций были приглашены врачи и преподаватели гимназии, семинарии, реального училища. Читали русскую историю, анатомию, историю русской литературы…»[31].

Дмитриева же и ее единомышленники были сторонниками иной точки зрения на работу Народного университета, полагая, что за привлечение аудитории нужно бороться, учитывая при этом опыт народного образования и постановки дела на Западе, где народные университеты считались средством преодоления классовых, конфессиональных и прочих различий, способствовали единению нации и создавались для решения задачи духовного и нравственного образования человека. Подобные цели требовали преодоления устаревших педагогических шаблонов и предоставления самим слушателям определенной свободы в выборе наиболее важных для них тем и научных дисциплин[32].

Нужно отметить, что аналогичным образом проходила полемика на Первом Всероссийском съезде деятелей обществ народных университетов и других просветительных учреждений частной инициативы, который состоялся в Петербурге в начале 1908 г.

Характерно, что самой Дмитриевой, участвующей в работе съезда, более всего запомнились два выступления — А. М. Коллонтай на съезде и М. М. Ковалевского на товарищеском ужине после закрытия съезда.

А. М. Коллонтай отстаивала радикальные позиции в отношении деятельности народных университетов, требовала усиления роли профсоюзов и переориентации на городской пролетариат, о чем В. И. Дмитриева вспоминает следующим образом:

«Ярко запомнилось выступление Коллонтай <…> Появление на эстраде красивой, изящной женщины в черном шелковом платье, с золотой цепочкой на шее, произвело эффект, но ее речь произвела еще большее впечатление. Говорила она очень красиво, внушительно, с большой экспрессией, говорила о том, что до сих пор рабочий класс находился за порогом храма науки и на его долю с ее роскошного стола падали только жалкие крохи. Но настанет время, когда под напором пробуждающегося сознания масс двери этого храма должны широко открыться, и рабочий  войдет туда не только полноправным членом, но и хозяином. Народные университеты — это только первая ступень; работа в них не должна замыкаться в узкие рамки официальных программ; необходимо, чтобы рабочие сами взяли в свои руки дело воспитания масс, ибо это их кровное»[33].

Совершенно в ином духе было выдержано выступление М. М. Ковалевского (1851–1916), который спокойно и обосновано, опираясь на свой опыт историка, на факты и сопоставления показал, что существующий в России порядок вещей не может быть устойчивым, поскольку «революция <…> это нечто вроде геологических катаклизмов, непрерывно меняющих лицо остывающих планет»[34].

Литературные вечера

Суммировав свои впечатления от съезда, Дмитриева, вернувшись в Воронеж, решила расширить деятельность секции внешкольного образования, в которую входила, не ограничиваться более докладами по вопросам педагогики, а заняться практической работой, поэтому «внесла предложение устраивать литературно-вокально-музыкальные вечера, посвященные русским и иностранным писателям… Программа вечера должна была быть так построена, чтобы наиболее полно и ярко выявить перед слушателями и личность писателя, и характер его творчества. В самом начале вечера предполагалось прочесть нечто вроде краткого биографического очерка, а затем отрывки из произведений самого писателя вперемежку с музыкальными и вокальными номерами, которые или выбирались из тех же произведений…или сами по себе подходили к творчеству писателя…»[35] Все вместе, по замыслу автора проекта, должно было рельефно представить среду и эпоху[36]. За биографические очерки писателей Дмитриева взялась сама.

Первым из цикла таких вечеров, стал вечер, посвященный памяти Гаршина[37]: «Выбор пал именно на этого писателя, во-первых, потому что время (март месяц) совпадало с годовщиной его смерти, а затем в биографическом очерке, составлять который я взяла на себя, мне хотелось особенно оттенить известный эпизод из жизни Гаршина, когда он, уже полубезумный от ужасов того времени, ходил к диктатору Лорис-Меликову просить помиловать Молодецкого, только что неудачно покушавшегося на его жизнь. Вечер был обставлен с большой помпой. Художница Бенедико[38] нарисовала прекрасный портрет писателя почти в натуральную величину; он был помещен на эстраде, декорирован зеленью, черным крепом, цветами, кто-то принес даже букет красных гвоздик и приколол его к черному крепу, отчего получилось эффектное красочное пятно. Перед чтением был сыгран на рояле шопеновский похоронный марш. После биографии, которую я закончила своим собственным стихотворением, посвященным Гаршину, были прочитаны [произведения] самого Гаршина — “Четыре дня на поле сражения”[39] в сокращении <…> “Красный цветок”, стихотворение Минского “На смерть Гаршина”[40], и в заключение певица спела романс на слова Надсона “Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает”[41]. Успех вечера получился совсем неожиданный; публики набралось масса, пришло много рабочих, которым были разосланы билеты через профсоюзы (цену билета мы определили для всех мест 20 копеек)».

(Любопытно отметить, что, судя по приведенному описанию, вечер прошел вполне в стиле эпохи. Об этом же свидетельствует название, зафиксированное более поздней программкой (1913 г.) и отсутствующее в сохранившейся рукописи очерка[42]: «“Ужас жизни, красота безумия”. Жизнь и произведения Всеволода Гаршина»[43]. Между тем основной стиль эпохи Дмитриева называла «танго на вулкане»[44] и весьма неоднозначно оценивала его наиболее яркие проявления.)

Поскольку на ближайшем заседании секции внешкольного образования «все единогласно признали, что вечер прошел хорошо и произвел сильное впечатление»[45], последовали другие вечера: «За все время существования секции в последовательном порядке и по одному и тому же типу нами были проведены следующие вечера: Некрасова, Тургенева, Островского, Кольцова, Никитина, Шекспира, Шиллера, Толстого, Элизы Ожешко и, наконец, уже во время войны, перед самой революцией, последний “Вечер Польши”»[46].

География деятельности секции впоследствии расширилась и более не ограничивалась только Воронежем. Дмитриева теперь ездила со своим проектом по губернии, в которую входили 12 уездов. Воронежская губерния представляла собой крупный регион России, имевший развитую экономику и культуру, с почти трехмиллионным населением, включала часть нынешних Липецкой, Курской, Белгородской и бывшей Харьковской областей, куда и ездила со своими лекциями Дмитриева, о чем свидетельствует уже упоминавшаяся программка лекции о Гаршине, читанной 9 марта 1913 г. в Липецком Петровском обществе[47] (см. фонд В. И. Дмитриевой в ГЛМ[48]).

Историки отмечают, что для лучшего усвоения курса слушателями сразу при входе в аудиторию вручались программы-конспекты лекций, а на обороте вручаемого листка приводился список популярной литературы, относящейся к теме лекции, а также вопросы для выяснения, насколько понятна слушателям лекция[49]. Таков и текст данной программки:

Программа лекции В.И.Дмитриевой о Вс.М.Гаршине. Печать. 1913. ГЛМ

Липецкое Петровское Общество
Программа
В субботу, 9 марта 1913 года,
в помещении Коммерческого собрания
3-я ЛЕКЦИЯ В. И. Дмитриевой
«Ужас жизни, красота безумия».
Жизнь и произведения
Всеволода Гаршина
Происхождение основных мотивов творчества Гаршина.
Детство и юные годы.
Русско-турецкая война и участие в ней Гаршина
в качестве добровольца-рядового.
Первые его произведения: «Четыре дня», «Трус» Пессимизм Гаршина. «Встреча», «Attalea princeps», «To, чего не было». Болезнь совести как характерная черта эпохи 70-х годов.
Отражение этого настроения в произведениях
Гаршина «Художник», «Ночь».
Отношение Гаршина к общественным явлениям.
«Происшествие», «Надежда Николаевна», «Записки
рядового Иванова», «Денщик и офицер».
Параллель между Гаршиным и Леонидом Андреевым в их пессимистическом отношении к жизни.
Душевная болезнь Гаршина. «Красный цветок».
Последние годы жизни Гаршина и влияние
на его творчество Льва Толстого: «Сигнал»,
«Сказание об Аггее».
Трагическая смерть Г аршина
Заключение
В. И. Дмитриева и М. П. Трунов прочитают отдельные сочинения
Всевол. Г А Р Ш И Н А
НАЧАЛО в 8 1/2 час. веч.
Совет Петровского О-ва

Большая часть биографических очерков, написанных В. И. Дмитриевой в это время для таких вечеров, а также позже, для иных научно-просветительских нужд, сохранилась в ее архиве. Ниже приводится очерк о Вс. Гаршине. Текст печатается по изданию: Всеволод Гаршин. Материалы из собрания Государственного литературного музея: Альбом-каталог / Авт.-сост. Г. Л. Медынцева, Т. Ю. Соболь; сопр. статьи Г. Л. Медынцевой. М.: Издательство «Литературный музей», 2018 (серия «Коллекции Государственного литературного музея»). С. 12–17. При подготовке текста к публикации сохранялись некоторые особенности рукописи, однако рутинные орфография и пунктуация, оформление текста приведены к современной норме. Предположительные даты и сведения заключены в квадратные скобки []. Реконструкция и восполнение пробелов в авторских текстах, а также сокращения при цитировании заключены в угловые скобки <>.

В. И. Дмитриева

 [Лекция о Вс. М. Гаршине. 1908]

Это было в 1877 г., в самый разгар русско-турецкой войны. В одном глухом уездном городишке, у жены местного предводителя дворянства каждый вечер собиралась самая разнообразная публика и помогала хозяйке сортировать пожертвования и готовить разные вещи для местного комитета Красного Креста. Щипали корпию (корпия — ткань для перевязки ран. — Примеч. публикатора), шили бельё, вязали чулки для армии, которая проливала свою кровь на далёких Балканах за освобождение болгар от турецкого ига. В один пасмурный октябрьский день пришёл один из постоянных посетителей этих благотворительных вечеров с новой книжкой «Отечественных записок» и предложил прочесть рассказ из военного быта. С первых же страниц рассказ приковал к себе общее внимание своей художественной правдивостью, глубоким чувством, а главное — совсем особым освещением, в котором автор выставлял это ужасное мировое зло, именуемое «войной». Впечатление было потрясающее; исчезли мишура и позолота, скрывавшие истинную сущность войны, и все как бы воочию увидели её холодное, жестокое лицо. Когда рассказ был кончен, воцарилось глубокое молчание. Лица побледнели; у многих на глазах были слёзы. Кто-то спросил: «Чей это рассказ»? Посмотрели на подпись: имя было совсем незнакомое. И тогда среди тишины один из присутствующих сказал: «Поздравляю вас, господа: на горизонте русской литературы взошла новая звезда»!..

Эта звезда и был Всеволод Михайлович Гаршин. А рассказ назывался «Четыре дня на поле сражения». Кто из нас не знает теперь этого рассказа?

Лист из сборника «Памяти Гаршина», СПб., 1889

Гаршин в солдатской шинели. С фотографии 1877. Фототипия. 1889. ГЛМ

Гаршин принимал участие в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. в качестве вольноопределяющегося в составе 138-го Болховского пехотного полка.

«Меня ранили (точно дубиной хватило) тотчас же после того, как мы отбили турецкую атаку. Помню, как я сел на землю и закрывал оба отверстия раны руками. Кровь лилась: я перетянул ногу выше раны платком, снял с плеча шинель, сухари, отстегнул патроны и пополз. Ах, как трудно ползти с простреленной ногой, да ещё под выстрелами, когда пули визжат и лопаются около твоего носа. Гранаты рвало чуть не около меня. Однако Бог спас, я протащился шагов с сотню; тут меня подняли наш барабанщик и ещё какой-то унтер-офицер и повели. Больная нога цеплялась за кусты… С полверсты вели они меня, наконец встретили носилки, и я закачался на них. Это была сущая благодать. Через два часа я уже ехал, перевязанный, на фургоне в дивизионный лазарет».

    Из письма к И. Е. Малышеву. 20 августа 1877. Бела[50].56-й военно-временный   госпиталь.

Вскоре в печати появились новые рассказы Гаршина — «Трус», «Происшествие», и когда я приехала в Петербург в начале 1880-х годов, — имя молодого писателя было так же известно в России, как имена Тургенева, Гончарова и других светил русской литературы. Но в то время, как о его произведениях много говорили и писали, личность самого автора была мало известна. Несмотря на громкую славу, которая создала вокруг его имени сияющий ореол, Гаршин отличался поразительной скромностью и жил в тесном кругу близких друзей. О нём знали только, что он — уроженец юга, что он очень молод, учился в Горном институте, но когда разразилась война, вступил в ряды действующей армии рядовым, участвовал в сражениях, был ранен в бою при Аясляре и до сих пор ещё не оправился от этой раны. Но те, которым случалось встречать Гаршина, давали о нём восторженные отзывы. По их словам, это был самый совершенный, самый идеальный тип человека в смысле физической и духовной красоты. И впоследствии, когда мне пришлось узнать его лично, я убедилась, что эти отзывы не только не преувеличены, но даже и вполовину не дают истинного понятия о том, чем был в действительности Всеволод Михайлович. Тот, кто его видел хоть один раз в своей жизни, никогда не забудет ни его прекрасного лица, освещённого глубокими, печальными глазами, ни его проникновенного голоса, звучавшего, как струны арфы, ни его ласковости и застенчивой доброты, ни пламенной отзывчивости ко всякой боли, ко всякому страданию. Равнодушие, безучастность, обывательская боязливость впутаться в какую-нибудь неприятную историю, — всё это было чуждо его прямой, светлой, чистой, как хрусталь, натуре. Когда он видел зло, — он смело и открыто бичевал его своим негодованием; когда он видел человеческое падение и несчастие, — он шёл к ним навстречу, не боясь нарушить своё личное благополучие, не боясь запачкаться в грязи, и делал всё, что мог сделать. У многих, кто его мало знал, составилось убеждение, что Гаршин был — вялая, недеятельная натура. Это неправда! Я мало встречала людей, у которых дело сейчас же следовало за словом, — а Гаршин был именно таков! Когда началась война, он, противник всякого насилия, немедленно зачислился в действующую армию единственно потому, что, по его словам, стыдно было сидеть в тёплом уголку и наслаждаться жизнью, в то время, когда дети народа, когда простые солдаты, мужики, оторванные от жён и матерей — умирают под турецкими пулями. Герой его 4-х дней, истекая кровью рядом с убитым им феллахом, говорит: «Но ведь я никого не хотел убивать; я шёл на войну, чтобы подставлять под пули свою грудь». Таков был и Гаршин: он пошёл на войну не убивать, а подставлять под пули свою грудь, потому что ему было стыдно, чтобы за него умирали другие. В другой раз, уже незадолго до своей смерти, с Гаршиным был другой случай, ярко характеризующий его деятельную натуру. Однажды ночью, когда он шёл по Невскому, какая-то девушка была схвачена городовыми у него на глазах. Набежали дворники; девушку грубо толкали, тащили в участок, она кричала. Гаршин бросился к ней на помощь и, несмотря на то, что он был один среди разъярённой толпы дворников и городовых, несмотря на то, что его самого толкали и оскорбляли, он вырвал девушку из рук блюстителей порядка и, дав ей возможность уйти от преследования, сам вместо неё попал в участок, а затем на скамью подсудимых «за нарушение общественной тишины и спокойствия». Я не буду приводить других фактов, иначе пришлось бы чересчур затянуть мою речь, но думаю, что и этих будет достаточно для характеристики Всеволода Михайловича. Противник всякого насилия, он всегда выступал на защиту слабых; он ненавидел ложь и лицемерие; он не терпел пышных и красивых фраз, за которыми часто скрываются духовное убожество и мелкая трусливость, и все его дела, все его поступки никогда не шли вразрез с его словами. Таковы были светлые черты его личности, которые привлекали к нему все сердца и обезоруживали даже самых чёрствых и холодных людей. Факт поразительный, но у Гаршина совсем не было врагов, и после его смерти, когда для писателя и человека наступает момент общественного суда, когда всплывают наружу все его промахи и ошибки, когда всё тайное становится явным, — в этот роковой момент ни одна тень, ни одно злое слово не омрачили его светлого имени. И вот на днях истекло ровно 20 лет после его кончины, а имя это светится до сих пор всё тем же ровным, тихим светом, и для всех знавших его и не знавших, для отмирающих и грядущих поколений, Всеволод Гаршин останется навсегда символом добра и нравственной красоты.

Канун 1870-х и начало 1880-х годов были для Гаршина самыми продуктивными в смысле литературной работы. За это время он написал самые лучшие свои рассказы: «Attalea princeps», «Художники», «Ночь». Казалось, будущее улыбалось молодому писателю. Слава, поклонение публики, тесный кружок близких и любящих друзей, — всего этого было слишком достаточно для личного удовлетворения, для личного счастья. Но Гаршин не был счастлив, и едкая горечь проникает насквозь все его произведения этих лет. Неустройство жизни, социальные язвы, разъедающие Россию, кровавая борьба между старым и новым, — борьба, принявшая особенно ожесточённый характер именно в эти годы — всё это угнетало впечатлительную душу Гаршина и болезненно отразилось на его творчестве. Наконец в 1880 году мрачное настроение Всеволода разрешилось ужасным кризисом. Однажды по Петербургу разнеслась весть о покушении на жизнь министра внутренних дел, Лорис-Меликова, на которого обществом и правительством возлагались большие надежды в смысле умиротворения страны. Вечером Гаршин пришёл в редакцию «Русского богатства» и всех поразил своим крайне возбуждённым видом. Огромные глаза его страшно расширились и горели лихорадочным огнём; он весь дрожал, руки были холодны, как лёд; речь порывиста и бессвязна. Он подходил то к одному, то к другому из сотрудников и всем задавал один и тот же вопрос: «Неужели его казнят»? Гаршина старались успокоить, старались отвлечь его мысль на другие предметы, но возбуждение его росло и, глядя на всех своими страдальческими глазами, он повторял: «Казнят! Неужели казнят?» И вдруг торопливо поднялся и, ни с кем не простившись, ушёл… Ночь была тёмная, сырая; с Невы дул пронзительный ветер… Где скитался Всеволод Михайлович, что он пережил и передумал в эти мрачные, ночные часы — никто никогда не узнает, но на другой день все знали, что Гаршин каким-то образом пробрался во дворец Лорис-Меликова, что он долго говорил с ним, доказывал, что преступника нужно помиловать, просил, умолял, плакал… Граф был очень тронут, старался утешить, успокоить молодого писателя. А на рассвете преступник был казнён. Я помню это удушливое, туманное утро. Серое небо тяжко висело над Петербургом… бурый туман, как отвратительное чудовище, ползал по улицам, — казалось, какой-то апокалипсический зверь спустился из сумрачной глубины небес для того, чтобы поглотить несчастную, страдающую, грешную землю…

После того дня Гаршин исчез, и в течение двух лет о нём доходили только смутные и странные вести. Его видели в Москве, в Рыбинске, в Туле, в Ясной Поляне у Толстого, где он поразил великого писателя земли русской своими мучительными вопросами о смысле жизни, своей сверхчеловеческой тоской. Спустя несколько лет, его мать, покойная Екатерина Степановна, рассказывала мне какие-то отрывки из этого периода его жизни. Он явился к ним в Харьков уже совсем больной, в бреду, который огнём жёг его мозг, его душу. Он уверял, что времени больше нет, что время надо остановить, и вид часов приводит его в гнев и ужас. Он остановил в доме все стенные часы, ломал стрелки, механизм, убегал с ними в поле и зарывал глубоко в снег. Потом опять исчез и отыскался уже в Орле, в доме умалишённых. Родные перевезли его в Петербург, в лечебницу Фрея, и когда он оттуда вышел, его отвезли на родину, в деревню к дяде, где он и прожил почти два года.

Это был второй серьёзный припадок его болезни, которая обнаружилась в нём ещё в детстве. Несомненно, что зачатки её в виде повышенной нервной чувствительности и душевной неуравновешенности Всеволод Михайлович унаследовал от своего отца, который, как рассказывала Екатерина Степановна, отличался некоторыми странностями характера и поступков. Но несомненно также, что живи он в другое время и в других условиях, его личная жизнь сложилась бы иначе, и он не кончил бы так страшно, как это случилось 24 марта 1888 г. В этом его общая судьба со многими русскими писателями. Вспомним жизнерадостного Пушкина с его ясною эллинскою душой, которого, однако, пошлость и пустота окружающей среды вывели из состояния душевного равновесия, довели до дуэли с ничтожным светским хлыщём и преждевременно уложили в могилу. Вспомним Лермонтова, Писарева, Чернышевского, Глеба Успенского, которых природа так щедро наградила своими дарами и которые погибли, не сделав и половины того, что обещали. В суровых условиях русской жизни кроется и весь трагизм русского таланта и причины его безвременной гибели, и когда пред нами сумрачною вереницей проносятся тени загубленных писателей, — невольно приходят на память слова Некрасова:

Братья-писатели! В вашей судьбе

Что-то лежит роковое…

 

С офорта В.Матэ. [1888]. По фотографии братьев Карбини. 1884. ГЛМ

Я ничего не знал прекрасней и печальней
Лучистых глаз твоих и бледного чела,
Как будто для тебя земная жизнь была
Тоской по родине недостижимо-дальней.
И творчество твоё, и красота лица
В одну гармонию слились с твоей судьбою,
И жребий твой похож, до страшного конца,
На грустный вымысел, рассказанный тобою.

 

Н. Минский. Над могилой В. Гаршина

С осени 1882 г. Гаршин опять появляется в Петербурге и начинает писать. К этому же времени относится и его женитьба. В [18]83 году в печати появился его знаменитый «Красный цветок», который был встречен бурей восторга и вызвал целую литературу о нём. Но общество, которое так восторженно встретило после долгой разлуки своего любимца, и не подозревало, что «Красный цветок» будет почти последней, лебединой песнью поэта. Пережитая болезнь оставила глубокие следы в душе Гаршина. Его мучает вечная боязнь повторения безумия, и он сам писал своему другу, Фаусеку, что «ему не так страшно умереть, как сойти с ума»… Всё его мучило и терзало: литературные дрязги и кружковые сплетни, общественные неурядицы, семейный разлад. Кроме того, и материальные условия были не блестящи, и одно время знаменитый писатель, любимец публики, кумир учащейся молодёжи принуждён был служить за 50 р. в месяц в Гостином дворе, помощником управляющего торговой частью Антоновской писчебумажной фабрики. Писать же для денег, хотя издатели журналов приглашали его нарасхват, Гаршин не мог и говорил, что «каждая буква стоит ему капли крови». Всё это вместе создавало для него тяжёлую атмосферу, и приступы тоски, той ужасной душевной боли, которую психиатры называют «Anxitas praecordialis» — предсердечная тоска, — приступы этого гнетущего, убийственного настроения посещали Гаршина всё чаще и чаще. Особенно его мучило, что он не может спокойно отдаваться работе. Голова его вечно полна была новыми замыслами; он задумывал исторический роман из жизни Императора Петра и царевича Алексея, писал фантастическую повесть, но всё написанное его не удовлетворяло, и многое из написанного было им уничтожено в припадке творческих сомнений и тревог. Когда появилась в печати повесть «Надежда Николаевна», в так называемой бульварной прессе был напечатан ряд критических заметок, где отмечалось падение Гаршинского таланта и в крайне грубой форме проскальзывали намёки на его душевную болезнь. Это обстоятельство болезненно отозвалось в чуткой душе Всеволода, которого друзья часто называли за его чувствительность «Мимозой». Он даже расплакался и в кругу друзей тихо жаловался, что ему — конец, что ничего больше он не напишет и не будет писать… Вскоре после этого его уговорили прочесть что-нибудь на Литературном вечере в Пушкинском кружке. Когда Гаршин появился на эстраде, когда публика увидела его прекрасное лицо с трагическими глазами, и среди тишины зазвучал, как струны арфы, его глубокий голос, — все поднялись со своих мест и встретили любимого писателя бурной овацией. Учащаяся молодёжь ринулась на эстраду, Гаршина окружили, жали ему руки, бросали к его ногам цветы. Гаршин побледнел и зашатался; его увели за кулисы. Только тут Гаршин понял, как его любили и ценили, и хотя родные сильно опасались, как бы волнение, испытанное им на этом вечере, не отразилось вредно на его здоровье — восторженная встреча глубоко утешила его и ободрила.

Вс.Гаршин. С портрета И.Репина. 1884. Гелиогравюра. 1905

Лист из альбома «Портреты русских писателей в гелиогравюрах по оригиналам известных русских художников. Редакция В. В. Каллаша. Москва. Издание И. Кнебель с текстом Ю. И. Айхенвальда». ГЛМ

Оригинал хранится в Метрополитен музее, Нью-Йорк.

Репин — автор двух портретов писателя: этюда к картине «Иван Грозный и сын его Иван» (1883. ГТГ) и портрета 1884. (Метрополитен-музей, Нью-Йорк); изображений Гаршина в гробу (1888. ГЛМ и ПД); обложки к сборнику «Красный цветок», иллюстрации к рассказу «Художники». Черты Гаршина угадываются в лице Христа, написанного Репиным, в одной из народных картинок для «Посредника», а также в лице героя картины «Не ждали» (1884–1888).

Тем не менее приступы тоски продолжали его мучить каждый год с наступлением весны, особенно обостряясь летом. Он становился мрачен, молчалив, уходил от людей и в одиночестве думал свои думы. Старушка-няня, находившаяся при нём до последней минуты, рассказывала, что чаще всего эта мучительная тоска нападала на него по утрам, когда серый рассвет глядел в окна и звонили утренние колокола. Он вставал, ходил взад и вперед по комнате, тяжко стонал. Нянька подымалась с постели, зажигала лампу и варила кофе. — Поди, поди, попей со мной кофейку! — Ах, няня, тоска!.. говорил Гаршин, и слезы текли у него по щекам. — Ну что там тосковать, не надо, выпей вот горяченького кофейку, все пройдет! — И так они сидели в тишине и сумраке рассвета, шептались, чтобы никого не разбудить, и под унылый звон колоколов нянька своей добродушной старческой болтовней старалась умиротворить и облегчить нестерпимую боль страдающей души писателя.

В последний раз мне пришлось видеть Всеволода Михайловича 25 февраля 1887 г. Это было у его брата, Евгения Михайловича. Собралось небольшое общество — несколько старых и молодых литераторов, скульптор Гинсбург с женой, студенты, курсистки. Гаршин, как всегда, сидел один в уголку, и по глазам его видно было, что душа его находится далеко-далеко… Катерина Степановна сказала мне, что у него начинается его обычный припадок весенней тоски. Кругом шумели, смеялись, спорили. Зашла речь о «Власти тьмы», которая тогда только что появилась в свет. Мнения разделились: одни порицали драму; другие хвалили. Особенно нападал Евгений Гаршин. Он говорил, что драма чересчур груба, что в ней много дидактизма в ущерб художественности. Вдруг Всеволод выступил из своего темного угла, попросил слова и произнес горячую вдохновенную речь в защиту «Власти тьмы». Я никогда не видала его таким одушевлённым и никогда не думала, что у него такой блестящий ораторский талант. Это была настоящая импровизация; лицо его пылало, в глазах горел пророческий огонь, он более чем когда-либо был похож на Ивана Карамазова, с которым его часто сравнивали. Я не стану передавать этой речи, хотя тогда же записала её почти дословно, но она произвела глубокое впечатление на присутствующих. Раздались кое-какие слабые возражения — и смолкли. И опять молодёжь окружила Гаршина, благодарила, жала ему руки, любовно смотрела в его трагическое лицо.

После этого вечера я уже больше никогда не видела Гаршина. Ровно через год и один месяц, когда я жила в Твери, телеграф принес известие о его трагической смерти. Это случилось тоже на рассвете, как в его пророческой повести «Ночь». Звонили колокола. В квартире все спали; вещи были уже сложены и готовы к отъезду — предполагалось в тот же день ехать на Кавказ. Тихо отворил Гаршин дверь, вышел на площадку пятого этажа — и бросился вниз головой. Когда его подняли, он был еще в сознании, но несмотря на то, что голова его была разбита, ноги переломаны, он преодолевал свои физические страдания и успокаивал жену, друзей, которые окружали его. 24 марта он умер 33 лет от роду. Так ужасно оборвалась эта прекрасная жизнь, так замолкли на полуслове его вещие песни… Но его лицо, его глаза, в которых, казалось, сосредоточилась вся великая мировая скорбь, — до сих пор у меня в памяти; его голос «с нервной дрожью» ещё звучит у меня в ушах, и я думаю, что всякий, кто хоть раз в своей жизни видел этого удивительного человека, — не забудет его никогда…

Принёс он миру в дар и сердца красоту
И душу, полную любовью,
Но встретил мир его враждой, убийством, кровью,
И грубо растоптал прекрасную мечту.
Как чёрный бред, рождённый преступленьем,
Как злой обман
И как болот гнилых отравленный туман
Промчалась жизнь пред ним кровавым сновиденьем…
И рвался он душой к прекрасным небесам,
Как пальма гордая, дитя тепла и света,
Но солнца не было в родной стране поэта
И умерла мечта… и с ней погиб он сам…

Помните ли вы рассказ Гаршина — «Художники»? Помните ли картину, которую написал Рябинин и после которой он бросил искусство и ушёл в тёмную деревню сельским учителем? Я напомню вам её. Представьте себе внутренность огромного парового котла. На дне его сидит человек. Он согнулся в три погибели… Он задыхается от страшной нестерпимой жары. От напряжения лохмотья его пропитаны потом. Жилы надулись на лбу, измученная впалая грудь тяжело дышит. Напрягая все усилия, он старается удержать щипцами заклёпки котла, напирая на щипцы всей грудью. А снаружи мастер бьёт по заклёпке молотом. Страшные удары сыплются ему на грудь… Он извивается, корчится… в глазах темно. Но нельзя вздохнуть… нельзя расправить затёкшие руки и ноги. Удары сыплются… И он уже давно не слышит их гула… Он оглох. Его и зовут глухарём… А удары всё сыплются, сыплются… И некуда от них уйти!

Эта потрясающая картина является ярким символом всей Гаршинской жизни и его творчества. Когда читаешь Гаршинские рассказы, когда знакомишься с событиями его короткой, но трагической жизни, — всё время чудится, что где-то близко гудят по железу страшные удары тяжёлого молота и в глубине мрачного котла корчится от нестерпимой боли человек. Жизнь с её ужасами, с её вечною кровавою борьбой, с её жестокой неумолимостью была для нежного и чуткого сердца Гаршина этим чугунным молотом и непрерывно, удар за ударом, наносила сочащиеся кровью раны его душе, созданной для любви, света и радости…

(Стихи.)

Мрак поглотил его. Колокола звучали,
Как плач земли, как тихий стон печали…
Бледнел рассвет унылый и больной.
Спал город сумрачный, холодный и чужой…
А небеса… молчали!

Обложка к сборнику «Красный цветок. Литературный сборник в память Всеволода Михайловича Гаршина». СПб, 1889. Литография с рисунка И.Репина. 1888. ГЛМ

Сборник состоит из двух разделов: воспоминаний о Гаршине и произведений его современников — Я. Полонского, А. Майкова, Гр. Голенищева-Кутузова, К. Фофанова, Н. Минского, Д. Мережковского, И. Ясинского, Ив. Щеглова, А. Эртеля, К. Баранцевича, Н. Лейкина и др.

Примечания

[1] Впервые опубликовано: Дмитриева В. И. [Лекция о Вс. М. Гаршине. 1908] // Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова «Обрыв». Воспоминания о Е. П. Майковой. Письма. М.: Совпадение, 2009. С. 128–144.

[2] См. подробнее: Медынцева Г. Л. Коллекция В. М. Гаршина в Литературном музее Москвы // В. М. Гаршин на рубеже веков. Международный сборник в 3-х томах. Т. 2. Оксфорд, 2000.

[3] Переименован в Государственный музей истории российской литературы (ГМИРЛИ) им. В. И. Даля. Приказ № 493 Министра культуры РФ от 4 апреля 2017 г.

[4] Всеволод Гаршин. Материалы из собрания Государственного литературного музея: Альбом-каталог / Авт.-сост. Г. Л. Медынцева, Т. Ю. Соболь; сопр. статьи Г. Л. Медынцевой. М.: Издательство «Литературный музей», 2018 (серия «Коллекции Государственного литературного музея»). 236 с., 265 илл. В работе над каталожными описаниями принимали участие хранители: А. Ю. Бобосов, Е. М. Варенцова, А. Е. Кустова, Е. Г. Матюшенко, О. В. Мичасова, Т. Н. Шипова; в составлении биографических справок — М. А. Фролов. Помощь в атрибуции фотографий: Т. Н. Шипова. Редактор: Е. В. Худякова. Сканирование материалов: В. Е. Высоколов, А. А. Барбашов.

[5] Медынцева Г. Л. Гаршинская коллекция в Литературном музее // Всеволод Гаршин. Материалы из собрания Государственного литературного музея: Альбом-каталог / Авт.-сост. Г. Л. Медынцева, Т. Ю. Соболь; сопр. статьи Г. Л. Медынцевой. М.: Издательство «Литературный музей», 2018 (cерия «Коллекции Государственного литературного музея»). С. 9.

[6] Скабичевский А. М. Истории новейшей литературы 1848–1903 гг. СПб.: Тип. Товарищества «Общественная польза», 1903. С. 400–401.

[7] См.: Дмитриева В. И. Автобиографический очерк // Сборник на помощь учащимся женщинам. М.: Типо-Литография Товарищества И. Н. Кушнерев и Ко, 1901. С. 191–193.

[8] Там же. С. 193.

[9] Об эпидемии холеры см. подробнее: Шингарёв А. И. Холерная эпидемия в Воронежской губернии в 1892–1893 гг. // Врачебно санитарная хроника. Воронеж. 1905. № 1. С.  35–60.

[10] Лев Осипович Котелянский (1851–1879) — писатель, публицист, работал в народе, увлекшись идеей его просвещения; его перу принадлежат «Чиншевики (Очерки южно-русского сельского быта)» («Отечественные записки. 1877. № 12) и «Очерки подворной России» (Отечественные записки. 1878. № 2, 8, 9), руководил внутренним отделом  газеты Д. К. Гирса «Русская правда».

[11] Леонид Егорович Оболенский (1845–1906) — русский философ и социолог; проявлял интерес к позитивизму, в частности — к О. Конту. В 1880-е гг. редактировал журналы «Мысль» и «Русское богатство»; сотрудничал с журналом «Вопросы философии и психологии».

[12] Надежда Дмитриевна Хвощинская (1822 или 1824 –1889) — русская писательница; писала под несколькими псевдонимами, наиболее известен из которых В. Крестовский.

[13] Дмитриева В. И. Автобиографический очерк // Сборник на помощь учащимся женщинам. М.: Типо-Литография Товарищества И. Н. Кушнерев и Ко, 1901. С. 191–193.

[14] См. подробнее: Соколова Т. В. Судьбы скрещенья // Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова «Обрыв». Воспоминания о Е.П. Майковой. Письма. М.: Совпадение, 2009. С. 5–38.

[15] Дмитриева В. И. Екатерина Павловна Майкова (Вера из романа «Обрыв» И. А. Гончарова) // Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова «Обрыв». Воспоминания о Е. П. Майковой. Письма. М.: Совпадение, 2009. С. 49.

[16] Там же. С. 49, 83.

[17] См. выписку из приказа № 159 по Государственному Литературному музею от 19 декабря 1945 г. ГЛМ. ОРФ. Ф. 287. Оп. 1. Д. 91.

[18] Впервые: Дмитриева В. И. [Лекция о Вс. М. Гаршине. 1908] // Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова «Обрыв». Воспоминания о Е. П. Майковой. Письма / Сост., подготовка текстов и коммент., подбор илл. Т. В. Соколовой. М.: Совпадение, 2009. С. 128–144.

[19] Неизвестный биографический очерк-лекция В. И. Дмитриевой о Тургеневе (Писатель в зеркале «характеристических деталей» / Вступит. ст. Т. В. Соколовой, подготовка текста и комментарий Г. Л. Медынцевой и Т. В. Соколовой // И. С. Тургенев. Новые исследования и материалы  / Отв. ред. Н. П. Генералова, В. А. Лукина. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2016. Вып. 4. C. 784–809.

[20] ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 130.

[21] Дмитриева В. И. Екатерина Павловна Майкова (Вера из романа «Обрыв» И. А. Гончарова) // Ненарушаемая связь. К истории романа И. А. Гончарова «Обрыв». Воспоминания о Е. П. Майковой. Письма. М.: Совпадение, 2009. С. 81.

[22] См.: Цены и жалования в Царской России в начале XX века. URL: http://www.pavelbers.com/Straniza%20istorii%20Rossii%20%2039%20zarplata.htm (дата последнего обращения: 2 июня 2013); см. также: Гаков В. Старорусский лайфстайл // Forbs. 2006. № 26 (май). URL: http://www.forbes.ru/forbes/issue/2006-05/14552-starorusskii-laifstail (дата последнего обращения: 2 июня 2013).

[23] Там же.

[24] См. подробнее: Бахтурина А. Ю. Народные университеты в России конца XIX — начала XX вв. URL: http://rodnaya-istoriya.ru/index.php/istoriya-miuss/istoriya-miuss/narodnie-universiteti-v-rossii-konca-xix-%E2%80%93-nachala-xx-vv.html (дата последнего обращения: 1 июня 2013); см. также: Внешкольное образование взрослых в Российской Империи. URL: http://legitimist.ru/sight/history/2013/vneshkolnoe-obrazovanie-vzroslyix-v_p5.html (дата последнего обращения: 1 июня 2013).

[25] Памятная книжка Воронежской губернии на 1908 г. Воронеж. Типо-Литография Губернского правления, 1908. URL: http://bvf.ru/forum/archive/index.php/t-927339.html (дата последнего обращения: 1 июня 2013).

[26] Богданов Николай Дементьевич (1870–1929) — народоволец, из рабочих; вел активную пропаганду в рабочей среде; один из организаторов первой в России маевки (1891). Не раз подвергался арестам, находился под усиленным надзором полиции. В 1902–1908 гг. работал в Воронеже.

[27] Рындин Федор Константинович (1873–1938) — экономист и статистик, историк. В 1918–1921 гг. служил в Воронежском округе путей сообщения. Под его редакцией в 1921 г. в Воронеже вышел краеведческий справочник «Наш край». Работал консультантом Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) в Москве. Арестован в 1931 г., приговорен к трем годам лагерей, но в феврале 1932 г. досрочно освобожден. Отец Рындина  Вадима Федоровича (1902–1974), театрального художника.

[28] В Воронеже в 1908 г. проживал (Старо-Московская, 22) Булинский Александр Людвигович, служивший в Чертежном отделении Губернского правления; см.: Памятная книжка Воронежской губернии на 1908 г. Воронеж: Типо-Литография Губернского правления, 1908. URL: http://archive.is/Bf17k и http://bvf.ru/forum/showthread.php?t=927339&page=2 (последнее обращение: 8 апреля 2014).

[29] Дмитриева В. И. Так было. (Путь моей жизни.) Часть вторая. Л.: ОГИЗ; Молодая гвардия, 1931. С. 35. Верстка с авторской правкой. ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 176. Полный текст воспоминаний В. И. Дмтриевой недавно увидел свет; см.: Дмитриева В.Так было. (Путь моей жизни.) / Науч. ред. О. Г. Ласунский. Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2015 (серия «Историко-литературные памятники Воронежского края»).

[30] См.: Дмитриева В. И. Так было. (Путь моей жизни.) Часть вторая. Л.: ОГИЗ; Молодая гвардия, 1931, С. 99. Верстка с авторской правкой. ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 176. 

[31] Там же. С. 101.

[32] Там же. С. 103, 105.

[33] Там же. С. 106.

[34] Там же. С. 110.

[35] Там же. С. 115.

[36] Там же.

[37] Там же. С. 116–117.

[38] Бенедикто Надежда Александровна — член Общества народных университетов; см.: Дмитриева В. Так было. (Путь моей жизни.) / Науч. ред. О. Г. Ласунский. Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2015 (серия «Историко-литературные памятники Воронежского края»). С. 405.

[39] Известен как «Четыре дня. Один из эпизодов войны». Впервые: Отечественные Записки. 1877. № 10 (октябрь). С. 461–474. В массовом издательстве «Посредник» в 1886 г. рассказ вышел в сокращенном и частично переработанном виде под названием «Четыре дня на поле сражения. Рассказ солдата с отрезанной ногой».

[40] Имеется в виду стихотворение Н. М. Минского «Над могилой Гаршина», 1888.

[41] Имеется в виду стихотворение С. Я. Надсона «Не говорите мне: „Он умер“. Он живёт!..» (1886).

[42] ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 129. Л. 1–8.

[43]  ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 129. Л. 9.

[44] См.: Дмитриева В. И. Так было. (Путь моей жизни.) Часть вторая. Л.: ОГИЗ; Молодая гвардия, 1931, С. 71. Не издано. Верстка с авторской правкой. ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 176.

[45] Там же. С. 117.

[46] Там же. С. 117–118. Рукописи части очерков В. И. Дмитриевой, подготовленных к таким вечерам, хранятся в ОРФ ГЛМ. Кроме уже упоминавшихся очерков о Вс. Гаршине и Н. В. Гоголе, в опись архива В. И. Дмитриевой (Ф. 11. Оп. 1) вошли следующие: о Л. Андрееве (Д. 124, 125), К. Бальмонте (Д. 127), В. Г. Короленко (Д. 134), Д. Н. Мамине-Сибиряке (Д. 140), Н. А. Некрасове (Д. 141, 142), И. С. Никитине (Д. 143), Э. Ожешко (Д. 144), М. Е. Салтыкове-Щедрине (Д. 146), Л. Н. Толстом (Д. 147), Ф. Шиллере (Д. 151).

[47] Общество было создано в январе 1909 г. для распространения научных и практических знаний. Основатель — Михаил Павлович Трунов (1867–1942), краевед, действительный член Воронежской и Тамбовской учёных архивных комиссий, член Воронежского церковно-историко-археологического комитета. Общество являлось первым в Липецке краеведческим и научно-просветительским общественным объединением, оставившим значительный след в истории и культуре города, а также современной Липецкой области; см.: URL: http://kraeved48.ru/node/7 (дата последнего обращения: 1 июня 2013).

[48] ГЛМ. ОРФ. Ф. 11. Оп. 1. № 129. Л. 9.

[49] См.: Внешкольное образование взрослых в Российской Империи. URL: http://legitimist.ru/sight/history/2013/vneshkolnoe-obrazovanie-vzroslyix-v_p5.html (дата последнего обращения: 1 июня 2013).

[50] Бела — село в Болгарии, в котором располагался 56-й госпиталь.

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer3-sokolova/