l
СТРАННОЕ
Лекция
Р. М. Фрумкиной
Мне снилось счастье. В майке белой,
подстриженный и загорелый,
в какой-то дальний клуб Москвы
я шел на лекцию Морено,
где будут наши непременно:
и молодежь, и шеф, и Вы.
Я шел с отцом, седым, нарядным,
всегда по-юношески жадным
до новых лиц, имен, идей.
И спорил о душе, о Боге,
о психодраме, Фрейде, йоге,
о понимании людей.
В битком набитом помещенье
я ощутил сердцебиенье
от речи редкой глубины
и от всеобщего согласья:
как будто все в десятом классе
и в педагога влюблены.
И шеф поглядывал в мой угол
с лицом заботливого друга,
и трогал сердце Ваш кивок.
Ведь в центре общего вниманья
была наука пониманья
— моё призванье, мой конёк.
Как будто не было гнетущей
растраты сил на хлеб насущный,
и неоконченных статей,
и давней клички фантазёра,
и многолетнего позора
несостоятельных затей.
Все замыслы, куски, детали
сошлись в замок со звоном стали,
сверкнули на глазах у всех.
И выходило непреложно,
что понимание — возможно.
А также счастье. И успех.
И был я свежим аспирантом
с умом, амбицией, талантом.
И даже больше: под конец
я вышел песни петь со сцены —
и в такт притопывал Морено,
и протирал очки отец.
1972
Приснившийся город
Александру Тимофеевскому
Тот город звался Семиозёрск.
Его эмблемой была гора
с подкововидным небоскрёбом на вершине.
За той подковой (я там бывал)
синел сквозь арку авиадром,
где неболёты стартовали без разбега.
Тот город парков и белых астр!
Высоких окон и женских глаз,
по-детски ярких и не прячущих волненья!
Там улыбалась мне любовь.
Там улыбался я любви,
медлительно лаская тело милой.
И жёлто-серый осенний тон,
и холод линий — и теплота
нагого тела — всё слилось в романе,
который твёрдо, хоть и смутясь,
отверг редактор-провинциал
за невозможность, просто невозможность.
И был мне лёгок его отказ
и вид залысин и мягких черт,
и я проснулся с понимающей улыбкой.
1974
Виадук
Александру Вернику
Два холма-массива Иерусалима
арочный, гигантский свяжет виадук.
Не уверен, что необходимо,
но красиво — замирает дух.
Пешим переходом достижима
башня, где работает мой друг.
На ее террасе (кофе, тосты)
сдвинуты столы: захочешь — разложи
рукописи, снимки, чертежи.
Кто-то взглянет ревностно и остро.
Есть, кому: придумал — покажи.
Юная жена, мой верный компас,
что-то мне читает. Кофе не разлей.
Как я в ней любил суждений тонкость,
вздрагиванье кожи у ноздрей.
Цветники и рощи междухолмья.
Зданьями уставлены холмы.
Разве жизнь бывает бездуховна
там, где мы?
Если душат счеты и ошибки, —
это только снимся мы себе самим.
Растворенность в воздухе улыбки.
Утро мысли. Иерусалим.
2005
Не разрядился ли мой мобильник
Ольге Добрович
Это была не Москва, это был Всегóрод
с точностью до Парижа, Праги и Барселоны.
Набережные. Здания. Их сияние ночью.
Я позвонил ей, что заблудился — не нахожу
дома, где жили вместе, не узнаю
станций метро; она сказала — выйдет навстречу.
Как это так — вчера еще навестил,
дочь обнимал, да и с нею разговорились, как прежде,
и охватила вера, что всё вернется.
Как это так: а сейчас не могу найти.
Жду от неё звонка, указания места встречи.
Хватит ли местных монеток на вход в метро?
Не разрядился ли мой мобильник?
А у меня в руке — выпущенная ею
книжица обо мне, и на последних страницах —
тексты, которые сам едва
припоминаю: что-то из давних песен.
Памятно только то, что это — моё…
Я их листаю в огнях встречного ресторана
под зазывающим взглядом пухленькой официантки,
и — холодок по спине: хватит ли сигарет
в скомканной пачке до новой покупки?
Да, стихи бесподобны. Где же её звонок?
…И просыпаюсь раньше, чем он раздастся.
2007
ll
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Конец сеанса
Мертвые смотрят кино про жизнь.
Я обо всех, о нас.
Как ты в сидение ни вожмись,
кончается сеанс.
Второго не будет. К чему ж кино
там, где выживших нет?
Или раскручивает оно
скрытый от нас сюжет?
Все мы из ничего — в ничто,
верно, Экклезиаст,
но внук в кинозале увидит то,
чего нам фильм не додаст.
И пусть ему верится: всё не зря —
есть Автор, Над-человек,
и то, как мы дёрнемся, фильм смотря,
влияет на саунд-трек.
Май 2017
Плачь, если можешь
Какие-то жучки
гибнут в стоке при мытье посуды.
Для меня их просто нет, по сути:
слишком уж мелки.
Только дело не в масштабе — в модусе.
Модус тот же, слон ты или вошь:
в стоке ли, в саванне, в аэробусе —
сдохнешь ни за здорово живешь.
Солнце заходящее — оранжево
для зверья любого и скота.
Жил, однако, некто Микеланджело.
Жив ли он в творении «Пьета»?
Выплывал на стрежень из-за острова
голос, испускающий лучи…
От кончины ранней Хворостовского
больно — хоть кричи!
…….
Как тонка гормональная плёнка,
отделяющая от тоски.
Сознавай, что живется неплохо
всему вопреки.
Смерть безглаза, безгуба.
Вмиг утянет на дно.
Очень страшно без Бога.
Но мне не дано.
Не сморгнёшь — подкрадётся,
вырвет сердце карга.
За тебя этот миг испытать не придётся
никому. Никогда.
22 ноября 2017
Наташе
Оба гения были, прости меня, Отче,
скорее плюгавы.
Сколько ж было в них страсти, и гнева, и мощи —
вулканической лавы!
Ты сказала, что плоть это вроде костюма.
Он и снашивается, на жалость.
А душа никуда не убудет отсюда,
обнажаясь.
Перейдёт в измеренье,
недоступное зренью.
Ну, а тот, чья душа и оркестр, и театр,
и бескрайняя нива —
большей частью не автор, а только транслятор
Созидателя мира.
И куда нам понять, каково назначенье
в равновесье галактик
этих звуков, мазков и оттенков реченья —
при раскрытом таланте.
Декабрь 2017
Исчезновение
Мне, юноше за восемьдесят лет,
так странно умирать.
Податься бы куда-нибудь в Пхукет,
а может, в Эмират.
И мало ли, что ноги не несут,
и лёгких только треть.
Раз доливают браги в твой сосуд,
неловко умереть.
Ну, выйдешь подышать, оставив круг
родных тебе существ.
«Куда он делся?» — кто-то спросит вдруг.
— «Бог с ним. Исчез».
…….
Я был актер, игравший перед зеркалом,
так и не выпущенный в зал.
Вот окажусь наедине с прозектором —
пусть пробурчит: «Он ничего играл».
Я ничего играл, и в серебре стекла,
за собственной спиной
в какие-то минуты мне мерещился
не я. Иной.
Декабрь 2017
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer3-dobrovich/
