О черной магии, пропаганде патриотизма и о том, что может защитить человека от этой и несколько другой чертовщины0

(Записки церковного сторожа)

 

Да, я понимаю, что вопль тонущего в болоте

не означает, что где-то рядом находится

его спаситель. Этот крик, прежде всего,

доказывает существование болота и погибающего

человека. Но разве этот же крик не доказывает

существование чего-то помимо болота?..

 

Крохотное вступление

 

Улыбнусь: сначала о названии — я не оригинальничаю и не шучу. И хотя, если честно, я мало понимаю в патриотизме, еще меньше в пропаганде и уж совсем ничего в черной магии, повторяю еще раз — шутки, граждане, в сторону. С другой стороны, я не претендую на научную аналитику, и эта статья представляет собой нечто вроде «потока сознания», что, конечно же, обесценивает ее именно с аналитической точки зрения, но… Я согласен быть пусть даже смешным, лишь бы оставаться честным.

 

 

Взгляните, физически человек устроен так, что он не может существовать без опоры под ногами, и разве все иначе в его нравственном мире? Там тоже нужна опора. Она может быть крохотной, как необитаемый остров, и огромной, как планета. И суть в том, что эта твердь должна быть именно твердью. Она должна держать человека даже тогда, когда он забывает о ней. На физической тверди строится дом, она родит хлеб, и, стоя на ней, человек, поднимая вверх глаза, может взглянуть на звезды. Я не вижу какой-то принципиальной разницы между физическим и нравственным миром как основами бытия.

Теперь простой вопрос: своим ли трудом, усилием человек создал Землю? Нелепый вопрос, не правда ли? Но если я спрошу, а только ли своим усилием человек создает опору внутри своего нравственного мира, думаю, найдется немало людей, которые ответят, что да, только своим.

Я не хочу спорить с этим. Как бы я ни старался быть честным, разве я честно поступил, выбрав для этой статьи форму «потока сознания»? Поток не умеет спорить, он может поглощать и растворять. А с другой стороны, так ли честны будут те, которые вдруг захотели бы опровергнуть мой информационный поток своим? «Физики» могут поспорить между собой, используя в качестве инструмента логарифмическую линейку, а вот «лирики» обязательно начнут колотить друг друга по головам этой линейкой. Здесь суть не в том, что кто-то слишком простодушен, а кто-то хитер, кто-то мудр, а кто-то глуп, здесь суть в природе самого предмете спора. Умозрительный математический треугольник может быть, например, проекцией конуса, и физики-математики не станут спорить о нем до тех пор, пока не придут к согласию, что это проекция именно конуса, а не, допустим, пирамиды. Но любой другой «треугольник» в мире нравственном, пусть хотя бы в виде «трех источников, трех составных частей марксизма», может быть спроецирован, простите, в такое философское черт знает что да еще с таким светлым нимбом поверх кривых рожек, что, честное слово, без спора и драки честным людям никак не обойтись.

Я хочу сказать, что говоря о некой опоре, я сам вряд ли имею… не знаю, как сказать-то?.. наверное, опору надлежащего качества под своими ногами. Имел бы — не писал эту статью. Кого и в чем я хочу убедить? Не самого ли себя?.. Но в чем именно? Вспомни, автор, разве не ты еще вчера был готов до хрипоты отстаивать свою правоту в том, в чем еще позавчера был едва ли не противоположенного мнения, и разве не ты, стоя лицом к западу, смело защищал восток, а потом, вдруг повернувшись к последнему разгоряченной физиономией, обрушил на него весь свой гнев обличителя? Ты, именно ты. Север и юг тому свидетели, а еще кот, который лежал на диване за твоей спиной и вылизывал шерстку. Впрочем, ты не почувствовал себя мерза… то есть беспринципным человеком, что говорит о твоей не то чтобы просто беспринципности, а о ней же, но возведенной в квадрат.

Оправдания?.. Они просты: я — честный человек. И я — ничей. Когда мне нравится Путин — я голосую за Путина, когда не нравится — не хожу на выборы. Я — кот, который гуляет сам по себе, а когда это надоедает, лежит на диване и рассматривает затылок очередного философа, склонившегося над рукописью. Я люблю послушать умные речи и интересные рассуждения вслух, а еще люблю, когда меня гладят по голове. Я легко соглашаюсь с тем, что мне нравится, я готов полюбить того, кто не прогонит меня с дивана, и с гневным фырканьем отвергаю все то, что отвлекает меня от сытного ужина.

Улыбнусь!.. Могу ли я сказать о себе, что я — живое, а значит, непостоянное, податливое, но способное на внезапное сопротивление тому, что еще недавно было его опорой? Да, хотя это и будет звучать довольно нелепо. Я — свободен, но в какой мере я волен пользоваться своей свободой? Что ограничивает ее, разве не твердь, о которой я сказал выше? Да, но это совсем не тяготит меня. Например, моя сегодняшняя внутренняя нравственная твердь мне довольно симпатична, а потому я ей и не сопротивляюсь. Понимаете, сим-па-тич-на!.. То есть я согласен с некими ограничениями не потому, что, как говорил киношный грузин Мимино, «я так думаю», а потому, что я так чувствую, причем настоящая причина этого чувства до конца не понятна мне самому. Вполне возможно, что моя сегодняшняя твердь симпатична мне, потому что она обладает едва ли не материальными свойствами, и если на улице слишком морозно, именно она, как заботливая мама, советует надеть мне теплую шапку и не забыть перчатки. Она, эта твердь, в последнее время часто превращается в простой здравый смысл. Этот смысл спокоен, деловит (я бы даже сказал, домовит) и обладает той простодушной рассудительностью, которую можно встретить только у пожилых людей. Этот смысл — воистину прост, но именно он помогает увидеть первопричину какого-то неприятного явления и не бояться воображаемых последствий. Он — не конструирует будущее и не анализирует с болезненной быстротой прошлое, избегая любой формы одержимости навязчивых идей, как бы красиво не называлась эта одержимость. В общем, я могу сказать о себе следующее: я несвободен, потому я интуитивно, как и любой другой нормальный человек, не хочу доводить свою свободу до сумасшествия.

 

Тут любопытно еще вот что: я могу сказать о себе, что я — «честный», я — «откровенный», и даже, что я — «умный и искренний». Но все это только определения, некие качества человеческого «я», которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. А как сказать о человеке с помощью тех же определений, но уже имея в виду интуитивный здравый смысл? Он — «здравомыслящий»? Но «здравая мысль» все-таки конечна, даже когда она интуитивна и в нее нельзя вместить то, что рождает смыслы — атмосферу понимания, ауру нового осознания и более простое и совсем уж неопределенное, о котором я говорил выше — «мне симпатично». Я не хочу придумывать новое слово «здравосмыслие», я лишь хочу сказать, что человек может придумать магнитный компас, но вряд ли когда-нибудь ему будет по силам создать новый магнитный полюс Земли. И если я не могу судить с достаточной уверенностью о том, какой я сам и что внутри меня, разве могу я судить о том, что вне меня и что я — «умный» и даже «здравомыслящий» — только время от времени могу слепо нашарить? Точнее, даже только попытаться нашарить с помощью туманной статьи в виде «потока сознания», основанного на интуиции.

Впрочем, разве не сам человек является доказательством всего остального?.. А с другой стороны, если существует поток человеческого сознания, должен же — именно должен! — существовать и сам человек, и не только как физическая, но и как нравственная основа бытия этого потока. Именно как нравственная, потому что когда я протягиваю кусок хлеба голодному нищему, этот поступок, пусть только в районе периферийного зрения, все-таки доказывает, что я — есть, я — существую, я — живу. И это «я» несколько отличается от того «я», которое может безразлично пройти мимо.

Удивительно, не правда ли?.. Как может «я», это мое постоянное только в своих сомнениях «я», быть чему-то основой? И не было ли сказано выше, что человек не может создать нравственную опору только своим усилием? Было. Но я не вижу в этом противоречия. И хотя бы потому, что Бог освящает живое. Я не притягиваю за уши святое к овеществленному, подчиняющемуся математическим законам. Я просто говорю, что Бог — есть.

 

 

Черная магия и пропаганда патриотизма

 

Начнем с конкретных определений патриотизма. Сколько их? Море. Точнее говоря, два моря. А может быть, и все три. В глубинах первого моря патриотизм толкуют как любовь к родине, в пенных волнах второго моря его не без иронии называют едва ли не географическим убеждением, а на бережку третьего — самого мелководного и подернутого тиной — считают «последним прибежищем подлеца» и антихристианской разновидностью идолопоклонства.

Надеюсь, вы поняли мою мысль?.. Совершенно верно, тут главное, не захлебнуться от изобилия. Короче говоря, давайте представим себе на минуточку одну очень простую истину: патриотизм существует. Сволочная ли это любовь обманутого гражданина, казарменное ли убеждение черносотенца, а может быть, даже кость в горле предателя или религиозного фантика — дело уже второе. Главное, патриотизм существует.

Теперь о пропаганде. Что она такое?.. Едва заглянув в словари, вы тут же натолкнетесь на римского папу Урбана VII. Мол, жил в XVII веке такой папа, который ничего особенного-то и не сделал, но который вдруг задумался о распространении католической веры и создал организацию типа de propaganda fidei. Но это только начало. Порывшись дальше, например в словаре Ушакова, вы уже не услышите о католицизме, и вам будет сказано, что, дескать, пропаганда это «распространение каких-нибудь идей, учения, знаний путем подробного и углубленного ознакомления». Кстати, ленинскую «злободневную политическую агитацию» Ушаков ставит выше просто пропаганды. Мол, что с нее взять-то, с католического выкормыша? Углубляясь в тему, вы можете легко запутаться (я, кстати, сделал это не только легко, но и смело) в лесу философской иронии и казуистических толкований. Например, мне очень понравилось определение Ханса Каспера: пропаганда — это искусство сфотографировать черта без копыт и рогов. Или вот это от Уистена Хью Одена: пропаганда — это искусство лгать, чаще обманывая своих сторонников, чем противников. Бедный, бедный и наивный папа Урбан VII!.. Он-то думал о свете христианских знаний, но враз (то есть через каких-то триста лет) налетела толпа политически мыслящих граждан во главе с юмористами и философами и безобидное в общем-то «распространение» и «разъяснение» вдруг превратились в остервенелую «агитацию», «накачку» и даже «промоушн».

Короче, не просто все и с пропагандой. А поэтому давайте поступим с ней так же, как и с патриотизмом: на минуточку представим себе, что она просто существует. Ну, как факт, что ли... Помните, как в «Ревизоре» Гоголя? Есть, мол, «живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский». Живет и все. Впрочем, даже не так. Деда Мороза с мешком подарков все видели? Так вот, пусть наша пропаганда и будет тем мешком. А в мешке — много-много разных определений и пониманий. Ну, как детских игрушек. Понравится — бери любую.

И коротко о магии. Чтобы снова не блуждать в дебрях, вот несколько простеньких определений из старых (подчеркну, именно из старых, то есть еще дореволюционных, а почему так, я поясню потом) словарей, позаимствованных мной на сайте «Энциклопедии и словари». (http://enc-dic.com/fwords/Magija-20685.html)

«Магия (греч. mageia, от пер. mogh — огнепоклонник). То же, что чародейство. Тайная наука персидских и халдейских жрецов, перешедшая в Европу и распространившаяся здесь в XIV и XV вв. (Источник: “Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка”. Чудинов А.Н., 1910).

Магия — волшебство, чудодейство, мнимое искусство производить чудеса; в средние века различали м. белую и черную, в зависимости от того, прибегал ли чародей к содействию небесных сил или к помощи дьявола. (Источник: “Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке”. Попов М., 1907).

Магия — греч. mageia, от перс. mogh, огнепоклонник. Тайная наука персидских и халдейских жрецов, перешедшая в Европу и распространившаяся здесь в XIV и XV веках. (Источник: “Объяснение 25 000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней”. Михельсон А.Д., 1865)».

Не хочется злоупотреблять вашим вниманием, но вот довольно любопытное определение, из «Онлайн Словари»: «Магия (от перс, magus — жрец) — различные ритуалы, направленные на использование власти тайных потусторонних сверхъестественных сил для достижения человеческих целей».

Я выбрал его только потому, что оно конкретно говорит о цели магии. Именно конкретно. Мол, если у человека есть цель и он может попытаться достичь ее с помощью магии.

На секундочку заглянем в «Теософский словарь» мадам Е.П. Блаватской (http://enc-dic.com/theosophy/Magija-67.html). Определение, которое я выбрал, хотя и не относится напрямую к дальнейшим рассуждениям в статье, но на которое, я думаю, можно взглянуть с иронической точки зрения. Итак: «Магия. Великая “наука”». Согласно Девериа и другим востоковедам, “магия считалась священной наукой, неотделимой от религии” у древнейших и самых цивилизованных и ученых народов. Египтяне, например, были одним из наиболее искренне религиозных народов… Могла ли тогда нация, которая, как доказано благодаря неопровержимым свидетельствам надписей и папирусов, твердо верила в магию на протяжении тысячелетий, быть столь долгое время обманываема…»

О-о-о, мамочка родная!.. Ну, конечно же, конечно, именно цивилизованную нацию и именно нацию, верящую в магию, как раз невозможно обмануть. Это знали и знают все. Ну, разве что кроме великого русского писателя Михаила Афанасьевича Булгакова.

Но хватит о научном понимании магии. Здесь можно потереть ладошки и заявить, что, наконец, пора переходить к разоблачению.

 

 

Последующее разоблачение. Глава двенадцатая «Мастера и Маргариты»

 

Наверное, я принадлежу к тем людям, которым повезло и которые все-таки поняли, что нужно всегда быть очень осторожным со словом. Например, в любом диспуте или споре противоположенную сторону можно легко остановить простой фразой: «Пожалуйста, обоснуйте свой ответ». Этот короткий встречный удар лучше всего действует тогда, когда ваш оппонент вдруг почувствовал «легкость необыкновенную» и воспарил в своих гипотезах и предположениях. А «обосновать ответ» — значит доказать его фактами.

Кстати, о конкретике: что хочу доказать я?

Прежде всего то, что частенько (а может быть, даже всегда) патриотизм распространяется (укрепляется, фиксируется, воспаряет) с помощью черной магии. Сразу одерну себя: не слишком ли чудовищна эта мысль в стране, которая подверглась иностранным санкциям? Совсем нет. И хотя бы потому, что автор этих строк совсем не чужд патриотизма. Ведь не инопланетян же я, простите, в скафандре, и когда все вокруг болеют гриппом или патриотизмом, почему бы им не переболеть и мне?

Поймите, пожалуйста, поймите, что я не хочу ругать патриотизм. Потому что это примерно то же самое, что ругать зловредные вирусы или предметы гигиены типа мыла. Все в мире только часть какой-то системы, и патриотизм — не исключение. Он — незыблемая и невосполнимая часть системы воспитания человека. Да и только ли человека?.. Например, трудно представить себе овцу, которая не является патриоткой своей отары. Нет, патриотизм совсем не глуп. Опять пример: если та же овца вдруг решит сменить отару, вряд ли это решение можно будет назвать разумным. Во-первых, если у овцы были какие-то проблемы с прежними подругами, это совсем не значит, что их не будет с новыми. И во-вторых, хищные качества волков совсем не зависят от решения пусть даже и умной овцы. А короче говоря, живое существо может сменить форму или пространственные координаты своей судьбы, но вот свою внутреннюю суть, которая чаще всего и является причиной личных проблем, это вряд ли. В числе прочего патриотизм убеждает человека и в этом. И он прав. Как человек верующий и проживший уже достаточно много, я с уверенностью могу сказать, что пытаться обхитрить Господа Бога не столько глупо, сколько смешно.

Но вернемся к черной магии. Скажите, пожалуйста, чем и как можно «воспитать» шишку на голове невинного ребенка? С общечеловеческим гневом сразу отбросим в сторону палку — детей бить нельзя. Но тогда чем?.. Тут, на мой взгляд, есть только одно разумное решение: ребенок споткнулся, упал и сам набил шишку.

Немного подумаем: но сам ли?.. Как воспитывается ребенок? Я уже говорил, что я не сторонник насилия над детьми, но я точно знаю, что, кроме всего прочего, ребенок воспитывается с помощью синяков и шишек. Со временем он учится понимать, что о камень можно споткнуться, острым — порезаться, а горячим — обжечься. И сколько бы мы не говорили о разумном воспитании, — ведь мы же цивилизованные люди, в конце-то концов! — этот личный (я думаю, его стоит назвать «слепым») опыт ребенку ничто не заменит. И хотя бы потому, что убеждение действует не всегда.

Но может быть, такой «слепой» опыт, с идеалистической точки зрения, не нужен?

Как-то мне привелось выслушать историю от спившегося бомжа — он рассказал мне о своем первом опыте со спиртным. Короче говоря, его родители — пьющие люди — забыли на столе початую бутылку водки. Ребенок — мальчик примерно шести лет — из любопытства сделал пару глотков. Ну, ведь пьют же из таких бутылок папа и мама. Опьянение показалось ребенку отвратительным, похмелье ужасным, и он дал себе страшную клятву никогда больше не пить. Тем не менее уже через десять лет — в шестнадцать! — он стал алкоголиком.

Тут стоит спросить, а пытались ли перечеркнуть его первый «слепой» (и весьма разумный!) опыт мама и папа и убедить его в том, что пить — хорошо? Нет, не пытались. Скорее, даже говорили, мол, правильно, не пей эту гадость, сынок. И, тем не менее, именно их поведение, черная магия пьянства, стало гибельной для их сына. Потому что ребенок воспитывается не словами, а примером и живым дыханием, и ни одно живое существо не умеет быть столь упрямым в своей подлости, как человек.

Ребенок — прежде всего «патриот» самого себя, и эту эгоцентричность ему легко прощают и Бог, и природа, и близкие люди. «Слепой» опыт столкновения с чем-то дарит ему знания: не спеши, а то споткнешься, приляг и отдохни, если ты устал. Иначе ребенку просто не выжить даже в сверхцивилизованном обществе. Но взрослый человек может нивелировать этот опыт своим примером. Он — авторитетнее, он, в конце концов, настойчивее и он может использовать элементарную магию даже помимо своей воли. Простой пример: когда мне было лет десять, я увидел, как мой отец курит. Он смотрел телевизор, и я, сидя с боку, видел, как симпатично он выпускает струйку дыма. И я хорошо запомнил это… А потому и сам потянулся к сигарете в десятом классе.

 

Теперь о патриотизме. Любой ребенок, несомненно, любит свою маму. Давайте попробуем произнести вслух фразу «ребенок — самый большой и бескорыстный патриот мамы». Что-то не вяжется и режет слух, да?.. А что? Чтобы понять это, произнесем вслух другую фразу: «только ребенок способен на большую и бескорыстную любовь к маме». Тут, я уверен, все в порядке.

Теперь немного умозрительной арифметики: попробуем вычесть из гражданского патриотизма любовь к Родине. Что останется в итоге? Наверное, то, что вдалбливают в голову ребенка в школе и в распухшей информационной среде, например в интернете. Смею утверждать, что это вдалбливание и есть черная магия. Она может быть с большим знаком «плюс» — и мы услышим барабанный бой суперпатриотизма, а может быть и со знаком «минус» — и нам расскажут о «сорока миллиардах расстрелянных в гнусной стране». В сущности, такая пропаганда, вне зависимости от знаков «+» и «-», действует примерно так же, как и спиртное. С той лишь разницей, что ребенок не чувствует физического похмелья.

 

Знаете, я почему-то уверен, что человек устроен Богом так, что его душевное здоровье формируется не только здравым смыслом, а еще ощущением, пониманием и перепониманием — воскрешением! — любви. В черной магии любви нет. Нет по определению, зато она очень любит апеллировать к фактам и упущенным возможностям. И пусть факты не проверены, а упущенные возможности напоминают те, которые любой из нас получает, играя в «спортлото», но зато как громко все это звучит.

Патриотизм, выращенный с помощью черной магии, призывает к смелости тогда, когда нужно быть осторожным, и к единодушному воплю, когда нужно помолчать и подумать. Он — толпа, имя которой легион, и когда этот легион входит внутрь нравственного мира человека, тот перестает быть человеком. Он просто превращается в толпу.

 

Уверен, что большинству из нас знаком роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». В романе есть двенадцатая глава, которая называется «Черная магия и ее разоблачение». Напомню суть: в ней рассказывается о том, как подручные Воланда кот Бегемот и Коровьев показывали фокусы, в том числе и с денежными бумажками в варьете. На первый взгляд глава выглядит простой, а кому-то она может показаться даже забавной. Но только ли позабавить хотел нас великий писатель?

Начнем с названия главы и попробуем ответить на самые простые вопросы. Вопрос первый: а была ли в этой главе черная магия? Быстрый, но все-таки поверхностный ответ: да, была. На мой взгляд, это не так. Давайте вспомним определения черной магии, которые приводились чуть выше. Припомните, пожалуйста, были ли на сцене варьете персидские или халдейские жрецы?.. Нет, их не было. Прибегали ли Коровьев и Фагот к помощи своего руководителя Воланда? Нет. Воланд только наблюдал за действиями своих помощников. А, например, когда веселая парочка явных огнепоклонников — Коровьева и Бегемота — двумя днями позже подожгла торгсин и ресторан в доме грибоедовской тетки, Воланда точно не было рядом. На страницах романа пожар по вине бойких слуг сатаны возникает трижды (с учетом пожара в квартире № 50), что обнаруживает их явную склонность к нездоровому желанию полюбоваться огнем, но вот присутствие во время этого торжества Воланда совсем не обязательно. Все происходит так, словно у них остался некий запас неизрасходованных пожаров и они разбрасывают этот запас за ненадобностью по всей Москве.

Растерянно улыбнусь: вот чертовщина какая-то, а?.. Стоп. Слушайте, слушайте!.. А может быть, фокусы, которые показывали зрителям варьете Коровьев и Бегемот, были не магией, а самой обыкновенной чертовщиной? Повторюсь: халдеи на сцене были? Нет. Ритуал вызова нечистой силы был? Нет. А «достижение человеческих целей» с помощью «власти тайных потусторонних сверхъестественных сил» был? Не… Снова стоп! А вот это как раз было. Разве не достигли своих «человеческих целей» зрители варьете? Достигли, точнее говоря, им помогли, подсунули эту «цель». Они получили деньги — даром! — а дамы модную одежду и тоже даром. Да, все это было не более чем иллюзией (Воланд вообще очень щедр именно на них), но ведь получили же, потому что захотели получить то, что им, пусть так неожиданно, предложили.

В чем тут суть? А в том, что фактически зрители варьете отреклись от своего советского патриотизма и легко променяли его на что-то весьма мелкобуржуазное. Иными словами, черная магия советского патриотизма пала перед обыкновенным желанием граждан что-то захапать на халяву. Воланд разоблачил советский патриотизм самым вульгарным образом. Он противопоставил фокус — фокусу, то есть — по мнению гениального Булгакова — приравнял «фокусы» советской пропаганды к карточным фокусам на сцене. Опа-на, из колоды вылетает нужная карта. Какая?.. Козырный туз в виде портрета товарища Сталина. Нет, на сцене, конечно же, никакого портрета не было. А в реальной жизни? Целая куча, куда не взгляни. Воланд может даже показаться честнейшим типом, который разоблачил всю эту политическую ахинею, но разоблачил как? — и что зрители получили в итоге? Кстати, разве не то же самое произошло в начале 90-х годов со ставшими притчей во языцах двумя «Волгами» Анатолия Чубайса и приватизационными чеками? Улыбнусь: ох, уж эти мне фокусы и иллюзии!..

 

Да-да, человеку стоит только усомниться, а там уже все полетит кувырком и со свистом. Снова вернемся в зал варьете. Подумайте, пожалуйста, что это за черная магия такая, обязательным условием которой всегда была тайна (ведь я недаром приводил определения магии из старых словарей, то есть тех, которыми мог пользоваться Михаил Булгаков), если ее, этой тайны, нет на сцене, но там присутствует сам хозяин тайны? Это просто сектантское собрание какое-то получается, честное слово! На сцене что-то показывают, едва ли не вопят шаманское «аллилуйя», а зрители со всем радостно соглашаются и хлопают в ладоши. Еще, маэстро, давай еще!.. А чего еще-то? Действие в варьете разворачивается в Чистый четверг на Страстной седмице. Кто зрители? Те, кто променял храм на варьете. До любви ли им было?..

Беззащитные люди. Многие из них вспомнили о Боге только под бомбами в 1941 году под Брестом, Смоленском и Москвой.

Говорят, что в окопах атеистов не бывает.

Очень хочется верить в это.

 

 

Сомнения

 

Как вы думаете, сколько свободы давала человеку Советская власть: больше или меньше, чем любая другая? Я думаю, я уверен, что больше, ведь я отлично помню то время. Я помню, как, имея в кармане только «трешку», я был неимоверно свободен от всего. Я был свободен от откровенно тупой пропаганды, потому что в то благословленное время никто не читал передовицы газет; я был свободен от страха за завтрашний кусок хлеба; и я был свободен в любви, потому что никогда не путал ее с деньгами. Жизнь не была колеей, вступив в которую ты надевал на шею хомут и тянул этот хомут до могилы. Жизнь была той, какую ты выбирал по своей воле. Мой отец не захотел ждать дармовой «хрущобы» и построил свой дом сам. Он по своей воле работал по 10-12 часов в сутки, пил, когда ему надоедало работать, и снова работал, когда ему надоедало пить. Мой отец — до донышка русский человек — не стал ждать, пока ему дадут свободу. Он научился делать маникюрные щипцы (эта «русская работа» была на порядок выше заграничной) и получил свободу от социалистической барщины на авиазаводе. Захотел и получил. Да, мы были свободны тогда… Свободны без Бога. Мы были невообразимо свободны как никто, нигде и никогда во всей истории человечества. И я ни за что не соглашусь с откровенно подлой точкой зрения, что Советская власть сгнила. Сгнил тот, кто ничего не хотел и ничего не получал своей волей. Сгнил тот, кто интриговал и предавал. И низкий поклон тем, кто не боялся говорить правду. Я помню учителя истории в своем далеком пятом классе. Его звали Иван Дмитрич. Это был высокий, полный человек, удивительно похожий на артиста Павла Луспекаева. Ну, помните в «Белом солнце пустыни» «ваше благородие, госпожу удачу»? С той лишь разницей, что Иван Дмитрич брил голову налысо. Он воевал во время Великой Отечественной войны. Летал на «Ил-2». Несколько раз горел. Однажды он сказал нам: «Детки, ваш атеизм ничего не стоит. Поговорите один раз со священником — и от вашего атеизма ничего не останется». На дворе был «застой». Слова старого учителя врезались мне в память. Может быть, потому что это был самый важный его урок — урок на всю нашу жизнь. А когда он сам поверил в Бога?.. Когда падал в горящем самолете или когда полз по ничейной полосе к своим с прострелянной ногой? Но нам он все-таки посоветовал куда более легкий путь — «поговорите со священником, детки». Пожалел?.. Скорее всего. Детей нельзя не пожалеть.

 

Мы были беззащитны тогда. Удивительно, парадоксально свободны, но беззащитны. Суть не в том, что тогда в магазинах было мало продуктов, но холодильники никогда не были пусты, и не в том, что трудно было найти хорошую книгу, ведь тот, у кого было хотя бы малейшее желание найти, легко находил ее. Суть в том, что мы не были готовы к главному. Или почти не готовы. Мы были детьми в окопах, и мы не понимали, зачем мы там… Нет, даже не столько не понимали, сколько не верили этому! Ведь над головой светилось такое синие-синие небо, а со стороны реки доносился чей-то беззаботный смех. Не было ощущения войны. И было легко быть патриотом. В конце концов, нам всем показалось, что выбравшись из надоевших окопов, мы останемся прежними, но станем еще более свободными. Мы — выбрались. И нам вдруг стали внушать, что если выбрались, значит, мы сдались и подняли руки. Полный раздрай!.. Кому мы сдались и с кем мы воевали?! Тогда, в 90-е, мы плохо понимали доводы и примеры в убеждающих нас речах, мы оставались патриотами своей страны, но мы были немы. Или мы уже были не мы?.. Скорее, верно последнее. В материаловедении есть такое понятие «пережженная сталь». Она получается тогда, когда сталь много раз подвергают закалке и отпуску, в результате чего между зернами металла образуется пленка окислов. Такая сталь очень хрупка и годна только на переплавку. Тогда, в 90-е годы, мы и стали такой «сталью» — каждый за себя, хотя именно тогда многие начали понимать, что Бог — за всех. И с Богом не страшно. Страшно быть без Него.

С нас смыли советский патриотизм примерно так же, как смыли со страны православие в 1917 году. Именно смыли, а не уничтожили, потому что то, что внутри человека, то, что является его сутью, смыть невозможно.

 

Я не голосую за Советскую власть. Она была разной. Советская власть 20-х годов сильно отличалась от той же власти 30-х, власть 30-х от власти 40-х и так далее. В 60-ые мой отец таился в сарае, когда делал маникюрные щипцы, а в 70-е уже работал открыто. Советская власть была только внешней властью, и ни копейки больше. И если в 20-х и даже в 60-х годах она умела заползать в души людей, то уже в конце 70-х она превратилась во что-то невразумительно бормочущую старуху. Явившийся в середине 80-х Михаил Горбачев тому лучший пример. Если он и разоблачал какую-то магию Советской власти, то только своей глупостью и тщеславием. Советскому патриотизму досталось от него больше всего и, если снова вспомнить двенадцатую главу «Мастера и Маргариты», Горбачев сыграл — прекрасно сыграл! — роль дурака-конферансье на сцене варьете.

Раз отнятое уже будет принято назад как чужое. Да, я — патриот. Но я не люблю сегодняшний патриотизм. Примерно то же самое происходит тогда, когда я болен: я признаю, что я болен, и я признаю, что мне нужно выпить горькое лекарство, хотя мне очень не хочется этого делать.

 

Как вылепить снежную бабу? Сначала берется большой ком снега, на него кладется тот, что поменьше и сверху совсем маленький. В душе человека часто все строится наоборот, там большое держится на маленьком. Любовь, которая говорит шепотом и которую так непросто рассмотреть в повседневной жизни, «держит» на себе патриотизм. Именно держит, а не является его сердцевиной, потому что ребенок не умеет творить слишком большого или слишком громкого. Ведь не дети построили Вавилонскую башню, и ни один ребенок не сможет полноценно участвовать в рок-концерте.

Патриотизм — это гражданская позиция, любовь — человеческая. Патриот может прийти в варьете, верующий человек никогда не сделает этого. И тут проблема не в чем-то интересном, к чему тянется любопытный от своего естества человек, не в кастрации этого интереса и даже не во времени и месте, когда все происходит, а в том, что внутри тебя самого.

Такой вот простой и чудовищный пример из жизни, который мне рассказал один верующий молодой человек. Речь в нем тоже пойдет о Чистом Предпасхальном Четверге. Итак, молодой человек сидел у компьютера. К нему пришел друг и, что-то весело болтая, и, в сущности, не спрашивая разрешения, сунул в дивиди-приемник диск. Удивленный хозяин спросил его: это что?.. Гость радостно: сейчас увидишь. На диске оказалась, скажем так, «высокохудожественная порнуха». Собственно, и порнухи там было немного, но снято было, как говорится, на высшем уровне.

Реакция молодого человека была примерно следующей: «Смотрю на экран и первые секунды ничего не могу понять… Мол, что это и зачем?! Вдруг кольнула иголочка какого-то болезненного интереса… На одно мгновение, но все-таки кольнула. Такое ощущение, что открыл дверь, тебе в лицо неожиданно плеснули ведро воды, и ты вдруг ощутил жажду. А там, за оползающей и забившей глаза влагой — голая, смеющаяся красавица. Друг стоит рядом и спрашивает: “Ну, как?.. Класс, да?” Что я тогда понял?.. То, что я мягок и рыхл, как свежеиспеченная булка. Именно булка, а не человек. Например, злости совсем не было, но и растерянности как таковой тоже не было. Просто потянулся рукой и нажал кнопку на дивиди-премнике. Все оборвалось. Внутри — полная пустота. Нет ни веры, ни голой красавицы. То есть вообще ничего. Бездна!.. Причем без дна. Полная аннигиляция какая-то… И внутри этой пустоты нет ни добра, ни зла. Друг удивился и спрашивает: “А почему ты не хочешь смотреть?” Я начал потихоньку приходить в себя и ответил не меньше чем через полминуты: “Просто не хочу и все”. То есть без объяснения причин. Я не врал. К тому времени уже пришел стыд — заскорузлый, как след от старого ожога, почти не причиняющий боли. Иными словами, горячая, только что вынутая из печи веры «булка», побывав в чужой, не очень чистой руке, вдруг превратилась в повседневный, слегка черствый хлеб. Не было вдохновения веры, оно ушло без следа и нужно было просто работать… Возможно, мне следовало поговорить с другом, но я не смог. Я отпустил его без проповеди о вере в Бога. Отпустил таким, каким он был, и не попытался переделать его в нечто более совершенное. Это был единственный мой разумный поступок в ту не очень-то добрую минуту. Если Бог простит меня, то только за него…»

 

В свое время Александр Исаевич Солженицын провозгласил лозунг «Жить не по лжи». Странное словосочетание!.. Например, я не могу представить себе верующего человека, который говорит о том, что «нужно жить не по дьявольским законам». А почему не по Божьим, и почему я должен спорить с дьяволом? Человек, — любой человек! — никогда не сможет переспорить этого чертовски умного оппонента. Например, искушение для верующего — всегда неожиданно. К тебе пришли в гости, сунули в компьютер диск — и смотри. Ты не хочешь? Странно!.. Но почему ты не хочешь? Если это ложь — убеди в этом себя и другого. Кстати, сейчас это не грозит тебе лагерем. Убеди!.. То есть начинай говорить. Ну, давай! Кстати, можешь покричать и даже рвануть на груди рубаху. Может, книжку хочешь написать о святом патриотизме или о патриотизме к святости? Пиши!.. Спорь, доказывай, убеждай. Приводи толпу фактов. Или просто толпу мнений. Куда приводи?.. Ну, в себя, наверное. Да, ты перестанешь быть творцом, но ты станешь хорошим адвокатом. Ты научишься разбираться в том, что есть ложь, а что нет. Ведь иначе нельзя, потому что ты должен жить именно «не по лжи». И ты должен хорошо разбираться в сортах г… извините, лжи: вот эта подлая ложь, вот эта безнравственная, а вот эта лизоблюдская. А иначе-то как?.. Иначе обманут и подсунут.

 

Как-то раз один мой знакомый — в шутку и в шутливом споре — спросил, почему нельзя насиловать женщин: потому что они сопротивляются или потому что они не хотят, чтобы их насиловали? Суть в том, что только с юридической точки зрения, женщин нельзя насиловать, потому что они сопротивляются. Ведь именно этот факт доказывает в суде, что женщина не хотела близости. Но тогда насколько нравственно спрашивать у незнакомой женщины на улице, мол, будет ли она сопротивляться, если ее вдруг захотят сейчас изнасиловать? Наверное, все-таки это абсолютно безнравственно. Хотя юридические законы не нарушаются.

 

И жизнь идет дальше. Не так давно видел ролик на Ютубе про то, как один украинский суперпатриот говорил, что мечтает добраться до Донецка и научить любить Украину тамошних жителей. Тут стоит вспомнить о том, что Воланд только разрушал советский патриотизм, а тот сукин сын, о котором я говорю, хочет созидать, и не что-нибудь, а именно любовь. Иногда мне кажется, что дьявола воспитывают люди и именно они делают его смелее в начинаниях. В начале статьи я заговорил о патриотизме только потому, что на его примере это очень хорошо видно. Но, по большому счету, если уж говорить о человеке, то о нем нужно говорить не столь упрощенно. Так что же с человеком делать: учить его любить (Родину, ближнего, маму с папой и т.д.), и черт с ней, с этой черной магией, — пусть будет! — лишь бы научить добру? Или человека все-таки не нужно сжимать в своей ладони, как куклу, и его нужно отпустить?..

Сразу возражу на замечание, что, мол, только простейшие, так сказать изначальные и первобытные общества, не очень-то любят учить своих соплеменников. Мол, у них там считается, что каким родился — пусть таким и живет. На мой взгляд, это не совсем верно. Врезалась в память давняя статья в журнале «Вокруг света», в которой профессор-этнограф рассказывал о том, как его поразила категоричность суждений юных членов дикого африканского племени. Дети считали, что знают все, вся и обо всем и даже учили профессора пользоваться спичками, коробок которых он им сам и подарил.

В общем, частенько настораживают не сами знания, сколько категоричность суждения. А учить умеют и любят везде: и в цивилизованной Европе, и в какой-нибудь затерянной в дебрях Африки деревушке.

 

 

Мы — люди

 

Все-таки коснусь еще одной причины написания этой статьи. Дело в том, что я — интеллигентный, достаточно сдержанный и, в общем-то, разумный человек — однажды, а точнее говоря, лет десять тому назад, чуть не подрался на территории церкви с не менее разумной, верующей и интеллигентной женщиной. Уже теперь, вспоминая этот случай, я не могу удержаться от улыбки: мы поспорили о том, как именно нужно преподавать малышам в начальных классах основы православной веры. Был чудесный вечер. Я поливал цветы, а женщина сажала новые чуть в стороне. В начале нашего разговора (а он, конечно же, начался с благожелательного общения) мы не без удовольствия соглашались друг с другом. Возможно, в этой едва ли не показной мягкости таилась весомая долька показного смирения — вот, мол, какие мы милые люди! — но мы совсем не замечали ее. Почему?.. Потому что нам было хорошо. Повторюсь, был замечательный летний вечер, вокруг цвели цветы, и если бы рядом вдруг вспорхнул с земли ангел, а не птичка, я не думаю, что мы слишком сильно удивились бы этому. Но затем, примерно через полчаса после начала общения… я не знаю… словно черт мимо прошел, и как-то совершенно незаметно наш разговор стал сначала чуть раздражительным, потом довольно резким, а затем откровенно крикливым. Да, мы говорили о доброте и терпимости и о том, как воспитать ее в детях, но вдруг напрочь забыли, что, прежде всего, доброта и терпимость должны быть в нас самих. Переход на личности в таком споре это, так сказать, уже дело техники.

А-а-абал-деть!.. Я не ошибся в правописании слова «обалдеть», здесь оно должно быть написано именно так — выражая вопль. В конце концов, я назвал свою оппонентку «дурой» и пригрозил облить ее из шланга. Она не осталась в долгу, назвала меня «тупым и малограмотным болваном» и пообещала запустить в меня цветочным горшком. Никогда, ни до, ни после, я не общался с женщиной подобным образом, и я не сомневаюсь, что моя оппонентка так не вела себя не только с мужчинами, но и с людьми вообще. Это было как минутное умопомешательство, причем взаимное. Кажется, перед тем, как наш спор достиг апогея, женщина заявила мне, что, мол, Достоевский считал, что самосознание народа держится на вере в «особенного Бога» и что эту «особенность» нельзя воспитать без должного упорства. Вполне допускаю мысль, что она знала, о чем говорила. Женщина была учительницей начальных классов, и кому, как не ей было знать, как нелегко приходится с детьми. Я возразил ей тем, что посоветовал посмотреть на детей во время церковной службы. Совсем маленькие спят на руках пап и мам, а те, что смогли справиться с сонливостью, гуляют между взрослыми. Господи, да они просто не смотрят в сторону алтаря!.. Но разве они не в храме и не дышат его особенным воздухом? Попробуйте взять такого ребенка за ухо, отвести в уголок, усадить за стол и заставить пусть даже не читать, а рассматривать библейские картинки. Возможно, это получится в первый раз, плохо получится во второй и совсем не получится в третий. Какой бы благой ни была идея воспитать что-то в ребенке, нельзя насиловать его волю. Человек, пусть даже совсем маленький человечек, имеет право быть свободным, а воспитание это не насилие над личностью, а прежде всего личный пример взрослого.

Уже теперь я отлично понимаю, что мы говорили примерно об одном и том же. Но дело было не в том, что именно мы говорили, а в том, что человек совсем не то, как он объясняет самого себя вслух, и уж точно не то, что он о себе думает. Боже!.. Чем мы двое, тогда возле церкви, были лучше двух поспоривших пьяниц? А ничем!.. «Слова, слова, слова». И как поразительно легко справился с нами проходивший мимо черт. В сущности, даже без усилий: один взмах хвоста с кисточкой на конце — и все готово. «… Но избави меня от лукавого». От какого лукавого, Господи? От того, который проходит мимо, или от того, которого я потихоньку впустил внутрь от переизбытка земной благости?

Я — добрый человек? Я считаю, что да. А та женщина, с которой я поспорил? Да! Один человек говорил мне: выйду после Святого Причастия — словно воду в сомкнутых ладонях несу… и не могу донести ее даже до ворот церковной ограды — отнимают. Кто?.. Тут не грех вспомнить «добрых людей», о которых говорил Иешуа в «Мастере и Маргарите». Его бы, человека, идущего от Церкви к ограде, пожалеть, по головке погладить… Только кто знает, как это сделать? После того случая возле церкви со спором ни о чем лично я скажу: нет, я не знаю. Я ничего не знаю.

Кстати, ратуя за то, что человека «нужно отпустить» и нечего там «сжимать его в ладошке» пропагандой, разве не являюсь я либералом? Являюсь. И еще каким!..

 

 

Снова сомнения

 

Тут мне хочется начать с того, что я — самоучка, провинциал и неопределенная электоральная единичка — все-таки не люблю свободомыслящий либерализм. Не люблю не потому, что он не любит меня (увы, но я еще и беден), и даже не потому, что, допустим, либерализм терпимо относится к черной магии, а я нет, а, наверное, еще и потому, что между нами пролегла холодная и черная космическая дыра. И диалог через эту дыру неосуществим. Улыбнусь: возможны только взаимные обличения, чем я сейчас, в сущности, и занимаюсь.

Не знаю, как либерализм видит меня, да и видит ли вообще, но лично мне он всегда представляется эдаким благообразным джентльменом в безупречном и дорогом костюме. Джентльмен сидит за столом и составляет список. А перед его столом — огромная очередь. Люди, люди, люди… Совсем разные: миллиардеры и дешевые проститутки, герои и предатели, уголовники и их жертвы. Но джентльмен записывает в свой список всех. Он не пропустит и не прогонит ни одного человека, каким бы откровенным или скрытым мерзавцем он не был. Джентльмен за столом уверен, что любой человек имеет право. На что?.. На всё. И не просто право, а право по рождению. Практически это право ничем не отличается от королевского права наследования престола или, с некоторыми оговорками, от права первой брачной ночи средневекового синьора. Всех «их величеств» и «их сиятельств» в списочек, пожалуйста. И не важно, что вон то нетрезвое «величество» бомжеского вида ссорится из-за бутылки с уголовным типом в ковбойском прикиде, а вон то «сиятельство», в костюме испанского гранда XVI века, пристает с пошлыми предложениями к краснеющей от стыда французской крестьянке времен Коммуны. Мало ли какие неприятности случались в прошлом, происходят в настоящем и свершатся в будущем? Но право на что-то — если оно настоящее право — всегда должно быть неизменным, как буква алфавита. Как символ, так сказать, вне географии и времени.

Конечно, при такой неразберихе, когда в одну кучу ссыпают века, меридианы и сословия, возможны грубые ошибки. Если, к примеру, ночью в кровати сластолюбивого испанского гранда, честно отстоявшего свою очередь, вдруг окажется не плачущая от страха крестьянка, а американский ковбой-уголовник конца XIX века, что ж, жаль. Жаль, потому что это нарушает право сеньора и это не есть здорово. Но разве законы либеральной нравственности 2017 года не действительны, к примеру, в 1880-м в Америке или в 1578-м в Испании? Действительны. И не потому, что цифра 2017 больше, чем 1880 или 1578. Давайте вспомним сцену из «Мастера и Маргариты», когда Иван Бездомный принес весть о смерти Берлиоза в ресторан Грибоедова. Помните это тихое и крайне доказательное, сказанное кем-то в оправдание: «но ведь мы-то живы»? Да-да, нам в 2017-м не нужно оставаться голодными, чтобы установить некие совсем свежие нравственные законы для тех, кто жил до нас. Повторюсь: мы-то живы. Мы воскресим ушедших на страницах книг и в фильмах и докажем пусть уже не им, а самим себе, что вот это хорошо, а вот это совсем не здорово. Поэтому стоит ли удивляться сбежавшему из техасской тюрьмы ковбою, и не куда-нибудь, а в 1578 год, в деревушку близ Мадрида? Главное — человек, и его легче всего воскресить. Спросите: а как же историческая неразбериха и географический нонсенс? А никак. Конечно же, испанский сеньор имел право не соглашаться с пошлыми предложениями любви от неожиданно и непонятно как оказавшегося в его постели гостя, но разве уголовник не имел права уговаривать сеньора и покрывать поцелуями его разгоряченное свежим ужасом лицо? Нам из безопасного 2017 года даже как-то забавно смотреть на эту картинку. Да, уголовник нарушил закон, но только свой, родной и уголовный, ограничив право синьора выпрыгнуть в окошко замка, но ничего такого страшного, в сущности, не произошло. А если дело обернется совсем худо, мы, спохватившись, всегда успеем пожалеть испанского сеньора. То есть мы всегда сможем заменить ковбоя-уголовника безобидной французской крестьянкой во имя справедливости.

Улыбнусь: во-первых, я шучу, а во-вторых, конечно же, либерализм не столь глуп. Прочитав мои вольные измышления, благообразный джентльмен, разумеется, тут же вспомнил бы о правах крестьянки. А ее права-то, мол, как же?.. Джентльмен даже спросил бы меня, чему ты улыбаешься, сволочь? Ответ прост: тому, что вы никак не сможете помочь придуманной мной крестьянке. Ее просто никогда не было. И, кстати говоря, вы ничем не поможете тем миллионам непридуманных крестьянок, живших когда-то на самом деле. Их давно нет. Но, тем не менее, вы считаете, что у вас есть повод распространить свои законы на всё. Вам кажется, что вы живете на вершине огромной пирамиды, и там, внизу, вы видите вся. Но разве не было раньше и не будет потом других вершин?

Лет за десять до Великой французской революции 1789 года гениальный Бомарше написал «Женитьбу Фигаро». На мой простодушный взгляд, это просто замечательная пьеса. А вот на либеральный, она — уже вершина нравственности. Говорят, что французские дворяне врывались в парижские библиотеки и требовали эту… как ее?.. в общем, рукопись пьесы, в которой написана вся правда о королевской тирании. Впрочем, я не уверен, что это были французские дворяне и дело было в Париже. Возможно, это было в Москве и не при Людовике XVI, а во времена «оттепели» при Никите Лысом, да и требовали врывающиеся совсем не «Фигаро», поскольку в то время в Москве была напряженка с французской литературой, а что-то другое, кажется, что-то от Александра Исаевича Солженицына. Вершине либеральной нравственности, как правило, нужен ажиотажный рыночный спрос. Этот рынок признает умерших в нищете гениев только из-за цены их картин на современных аукционах. Но именно этот рыночный спрос рождает чудовищные подделки.

 

Но вернемся к настоящему, к гениальной пьесе Бомарше. Помните, как там, в «Женитьбе», граф Альмавива попытался восстановить право первой брачной ночи, но хитрец и умница Фигаро с помощью головоломных интриг спас невинную девушку и ее приданое? Я уверен, что все мы переживали за Фигаро. Тем не менее убогонький Людовик XVI попытался запретить пьесу. И, конечно же, у него ничего не получилось. А спустя два десятка лет куда более совершенный в нравственном отношении Наполеон залил кровью всю Европу. Этот тип явно обогнал свой век лет на сто тридцать. Я имею в виду его умение обделывать темные делишки на поле брани, переставляя с места на место батальоны, полки и дивизии. Уж как-то слишком ловко у него это получалось. Неутомимый Наполеон выиграл все сражения и на финише проиграл только по одной причине — у него неожиданно кончились французы. Иначе говоря, было за что воевать с тиранами, но военнообязанные олухи вдруг кончились. Тут любопытно заметить, что товарищ Сталин до Великой Отечественной войны предпочитал воевать в пределах бывшей империи, не выползая за ее границы, но почему-то все равно попал в кровавые тираны. Ходит упорный слух, что, мол, за полтора миллиарда расстрелянных и три миллиарда сосланных в Сибирь. Ох уж это мне мрачное творческое воображение, которому и трех Китаев будет мало! Я со своими жалкими сомнениями просто не виден на фоне этой глобальной, гуманистической картины мира. Прямо черная магия какая-то получается.

 

Но хватит о либерализме. Собственно говоря, мне — литератору — он был нужен только затем, чтобы сравнить два взгляда. Первый, так сказать, либеральный, который видит в людях исключительно «добрых людей», и второй, писательский, значительно более редкий, который иногда «добрых людей» не находит совсем, а если и находит, то не тех, кто по-настоящему добр. О первом взгляде я сказал уже достаточно, теперь поговорим о втором.

Например, возьмем книгу Николая Гоголя «Мертвые души». Вдумайтесь, в ней нет ни единого положительного персонажа. Ни одного. Но в мировой литературе трудно найти что-то более светлое и действительно доброе, чем эта поэма. А уже не раз упомянутая мной «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова? Я не собираюсь спорить с теми, кто считает, что, мол, Иешуа, Мастер и Маргарита замечательные, невинно пострадавшие люди. Нет, это просто «добрые люди», которые имели право на что-то там. Но их этого права лишили. Их нельзя назвать злыми или плохими. Ни Иешуа, ни Мастер, ни Маргарита никого не обидели. Но у меня рука не поднимется поставить даже самый маленький «плюсик» любому из них. Кстати, с точки зрения либерализма, я имею право на такое мнение. Просто имею и все. И даже доказательств никаких не нужно.

Теперь давайте немного подумаем. В чем главное различие между этими двумя представлениями о человеке: первое, уверенное в том, что все люди — добрые и они имеют некое право, и второе, скажем так, сомневающееся в этом. Тут удивительно вот что: первое представление, возведенное в ранг государственной политики, может запросто поднять в воздух тяжелые бомбардировщики и уничтожить любую страну. Второе, казалось бы, напрочь лишенное снисходительности к человеку, вдруг демонстрирует нам удивительнейшую любовь и терпимость, перед которой бессильно не только государство, но и сам дьявол. Как объяснить все это?

И можно ли мировоззрение Николая Гоголя и Михаила Булгакова возвести в ранг государственной политики? Нет. Грубо говоря, это уже фигушки, ничего не получится. Можно попытаться пришпилить гвоздем к стене солнечного зайчика, можно придумать новый, продвинутый до горизонта в сумасшедшем доме нравственный закон, можно поднять скотство до уровня высокой морали, но даже диктатор, обладающий абсолютной властью, никогда не сможет этого сделать. Тут, на мой взгляд, дело даже не в жесткости научных методов «добрых людей», имеющих право на то, что исследуемое и живое разбирается «до винтиков» во имя создания технологической копии, а и в том, что нравственная система человека защищена от самого человека. Образно говоря, например, любой «чайник» может настраивать компьютерный «Виндоус» под себя, но ему не стоит лезть в «биос» компьютера. Это уже не его уровень.

Можно привести и такой простой пример: в человеке многое создают талантливые книги. Но, не имея таланта, невозможно написать такую книгу. Короче говоря, среднестатистический человек лишен возможности создавать самого себя в нравственном отношении. Например, отражаться в зеркале, то есть создавать некую копию с добрейшим лицом в форме имиджа — это, пожалуйста, сколько угодно, но вот создать себя — извините. И самое страшное, на мой взгляд, происходит тогда, когда места действительно талантливых людей занимают назначенцы от «вседобрых».

Я почему-то уверен, что талант — это язык, которым Бог разговаривает с людьми, и этот язык не криклив. Уже давно было сказано, что этот язык — «глас прохлады тонкой», а не грохот грома. И его нельзя услышать, если внутри человека господствует политическая толпа. Но даже если это не толпа, а группа продвинутых в теории нравственности ученых, что это меняет? Ученому нужна абсолютная власть над исследуемым, писателю — нет. Когда гениальный писатель создает свой роман, он не колдует над пробирками, не переливает из колбы в колбу фосфоресцирующую жидкость и не копается в цепочке ДНК главных героев. Он — просто пишет. Иногда он чему-то улыбается, иногда задумчиво чешет нос, а иногда к нему на колени прыгает кот и писатель искренне не знает, что ему с этим котом делать. Писатель, как пусть и маленький, но все-таки бог видит все: он видит муху за стеклом окна на восьмого этаже, в доме, мимо которого идет его герой; он видит его нечищеные ботинки с развязавшимися шнурками; он видит даже четыре рубля мелочью в его правом кармане. Но в чем-то главном — ох уж эта величайшая в мире загадка! — писатель все-таки не властен над своим героем.

Почему?.. Помнится, Чехова как-то раз спросили, где должен быть писатель: рядом со своими героями или над ними? Ответ кажется довольно простым: с гуманистической (да и с либеральной) точки зрения, конечно же, писатель должен быть рядом с героем. Иначе где справедливость?.. Писатель должен дрожать от холода, когда его герой мерзнет; испытывать чувство страха, если на его героя гавкнула малюсенькая собачонка и захлебываться водой в ванне, когда его герой тонет в море. Но Чехов ответил иначе, он ответил, что писатель должен быть «над». И чем дальше от своего героя, чем отстраненнее, тем лучше. Насчет любви он не уточнял, но расстояние ответил довольно четко — дальше.

Почему?.. Потому что это вопрос свободы. Только на минуту представьте себе, что ваш ангел-хранитель вдруг материализовался и стал учить вас жизни. Вы берете в рот сигарету — он бьет вас по руке; вы хотите выпить стакан пива, ангел тут же вырывает у вас стакан, выпивает его залпом и читает вам лекцию о вреде алкоголизма. А если этот ангел совсем не ангел, а такой же человек, как вы?.. Снова только на минуточку — на одну ужасающую минуточку! — представьте, что по жизни рядом с вами путешествует человек, вряд ли чем-то лучше вас, но который знает о вас все до донышка. Ни один псих, даже с воображением Сальвадора Дали, не сможет вообразить такой сюрреалистический кошмар.

Человек, пусть и воображаемый человек, имеет право на неприкосновенность чего-то такого, о чем мы все имеем крайне смутное представление.

Теперь попробуйте встроить писателя, который соблюдает это право неприкосновенности и который не использует черную пропагандистскую магию, в государственную систему. Что получится в итоге?.. Помните, что сказал Коровьев, рассматривая дом Грибоедова, об уже встроенных в социалистическую систему писателях? «Как ананасы в оранжереях». Черт Коровьев удивительно точно описал и причину, и следствие такого действия.

Не человек создает свой талант, и он не имеет права распоряжаться им по принципу «я так хочу».

 

 

И еще раз сомнения. Камень и яблоко

 

Но хватит о писателях. Я не думаю, что это интересно многим, да и сам писательский дар достаточно редкая вещь, чтобы слишком долго рассуждать о нем. Краткость, как известно, сестра таланта.

Сейчас мне любопытно вот что: я словно вижу себя посреди огромного поля, а вокруг разбросано множество драгоценных камней. Я могу взять любой из них, беру, разглядывая и любуясь им, и драгоценный камень вдруг превращается в яблоко. Удивительное волшебство!.. Впрочем, все просто: мне не дает покоя интуитивное движение мысли, мне совершенно не понятно, о чем эта мысль, но именно оно, это движение, превращает камень в яблоко.

Преграды — рушатся, и я вдруг понимаю, что я — не собиратель, я — создатель… Мир стремится к единому смыслу, но не суживается, как суживает понимание мира простая человеческая мысль, а становится ярче и больше.

Итак, я — создатель, но создатель чего? Неужели яблока, которое сейчас держу в руке? Но тогда почему камень превратился именно в яблоко, ведь я совсем не думал о нем. Кстати, меня мало интересует, насколько я умелый создатель, меня совсем не беспокоят обязанности создателя по отношению к созданному, и я не думаю о будущем не только создаваемого, но и самого себя.

Улыбнусь: странно, не правда ли?.. Заблудился в собственных мыслях и ощущениях, что ли? Нет! Мне кажется, что я не заблудился, а пришел. Причем пришел туда, куда хотел. Ну, примерно, как в сказке, «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». То есть я ничего не знаю, но я хочу именно того, что я не знал раньше, меня никто не учил создавать это «что я не знал», но я почему-то это умею. Это как жажда, наверное… Что мы знаем о воде? Только то, что она мокрая и жидкая. И разве знания заставляют нас хотеть ее?

Чтобы разобраться в этом не совсем ясном движении интуиции, кратко сформулируем то, о чем говорили выше. О том, что человек имеет право на неприкосновенность… нет, не «чего-то там» внутри себя, а — вещи стоит называть своими именами — какой-то тайны. Причем эта тайна не только для других, но — почти всегда! — и для самого человека.

Драгоценный камень готов стать яблоком. Тайна приблизилась, и я ощущаю губами уже не холод камня, а теплоту нагретого солнцем яблока. Тайна внешняя — тайна камня — готова стать внутренней тайной человека. Именно она сделает меня неподвластным классическим методам научного исследования — разложить все «винтики» по полочкам, изучить и, при желании, воссоздать. А я сам?.. Да, я могу исследовать драгоценный камень, положив его, допустим, под микроскоп, но как мне исследовать съеденное яблоко, и как утолят мой голод знания о его молекулярной структуре?

Сомнения шепчут мне: но что есть эта тайна, создатель? Ты создал из камня яблоко с помощью непонятного фокуса и теперь можешь вгрызться зубами в его сочную плоть. Яблока не станет, но разве ты станешь яблоком? Может быть, ты разрушитель тайн?

Улыбнусь: и это тоже, но только отчасти. Да, я только фокусник, которому, мягко говоря, не совсем понятна природа своих собственных фокусов. И если, заглянув за занавеску, я увидел другую занавеску из облаков довольно далеко, на горизонте, я могу только предполагать, что там, за следующей.

 

Впрочем, довольно отвлеченных суждений!.. Иногда, причем не редко, сила человеческого разума состоит не в том, чтобы увеличить силу своей мысли, а в том, чтобы оборвать эту мысль. Как сказал Джин в детском фильме «Волшебная лампа Алладина», «я — не раб лампы». А я не раб мысли, ведь она не более чем средство достижения цели, но не я сам. Определять свое внутреннее состояние — где я и что я? — может быть и интересно, но это примерно то же самое, что разглядывать свои ноги и забыть о том, что вокруг.

Итак, я — создатель, поднимаю с земли очередной драгоценный камень. Это огромный бриллиант, и я вижу на нем надпись: «Непротивление злу насилием. Лев Николаевич Толстой». Бриллиант не спешит превращаться в яблоко. Он словно говорит мне, бери меня таким, какой я есть, и я украшу любую твою мысль, как царский венец. Еще камень говорит, что он — не яблоко и его можно проглотить только целиком. А набив живот такими камнями, я стану интеллигентным человеком.

Сомнения шепчут мне: нет, ты не создатель, ты — всего лишь варвар и тебе только предстоит стать человеком. Так не сопротивляйся же и стань им. Разве можно переспорить или поставить под сомнение непреложную истину о непротивлении злу насилием? Проглоти же этот камень, варвар, погладь рукой свое волосатое брюхо и постарайся внушить себе мысль, что теперь ты — сыт и доволен.

 

Я почему-то вспоминаю историю, которую рассказал чуть выше, историю о том, как к верующему молодому человеку пришел его друг и, не спрашивая, сунул в компьютер диск с порнухой. Все закончилось довольно мирно: молодой человек не атаковал с негодованием своего друга проповедью в вере, а тот, судя по всему, ничего толком не понял. Теперь я расскажу конец этой истории. Прошел год, и бывший гость все-таки кое-что понял. Он понял, что такое пост, Пасха и что такое Чистый Четверг. Возможно, он даже прочитал пару книжек о вере и ему, как здравомыслящему и незлому от природы человеку, понравилось христианство. Возможно, он даже немножко влюбился в него. Тогда он пришел к своему верующему другу и заявил ему, что тот — мерзавец. Мерзавец и размазня на том простом основании, что не стал защищать свою веру от опозорившего ее непотребства. Он сказал примерно так: «Ладно я оказался дураком и сволочью со своим дурацким диском, но ты!.. Как ты мог?! Почему ты не дал мне в рожу и почему не объяснил, за что дал? Почему ты промолчал?!.»

А действительно, почему?

Ответ на удивление прост: промолчал потому, что он, верующий человек, не определил своего друга как некое зло. И даже более того, его собственное ощущение сначала бездны, а потом ожога внутри себя не несли в себе осуждения друга. Зла попросту не было. Его не существовало, а значит не нужно было удерживать себя от сопротивления этому злу ответным насилием. Я почему-то уверен, что это и есть христианство. Оно может казаться нелепым, слабым, даже безумным, но только с внешней стороны. И если христианство вам только нравится, если вы только смотрите на него со стороны, а сами не являетесь христианином, все может кончиться тем, что вы шарахнетесь от него в сторону, как умная обезьяна, испугавшаяся своего изображения в зеркале. Вам будет ближе чисто антихристианская, толстовская позиция «непротивления злу». В нем — привычные категории мышления и привычный мир добра и зла.

Вернемся к другому случаю — как я поливал цветы возле храма и, беседуя с милой женщиной о возвышенных вещах, вдруг поссорился с ней едва ли не до драки. Напомню: а ведь благодать-то какая была вокруг!.. А еще христианские цветочки, христианская водичка из шланга и христианский торф для цветочков. В общем, снаружи кой-какое христианство было, а внутри — ни шиша. И беда не в том, что мы, я и моя собеседница, вдруг все перепутали и соединили в единое целое личность оппонента и его точку зрения или отказались видеть схожесть наших позиций в главном, а в том, что мы, лишенные внутреннего христианства, определили друг друга как зло. Улыбнусь: и черт бы меня побрал, если мы не хотели сопротивляться этому злу насилием. Мы ого-го как сопротивлялись!.. Мы до озлобления не любили насилия, мы противились ему и упирались в землю всеми копытами. Если бы нас спросили в ту недобрую минуту, как именно мы сопротивлялись, мы — вне всякого сомнения — назвали бы это сопротивление христианским терпением.

Бред?.. Еще какой! Любому верующему человеку хорошо известно, что «Бог есть свет и нет в Нем никакой тьмы». А если ты идешь вслед Богу, то зачем создаешь в себе тьму? Зачем ты определяешь что-то и кого-то как зло и тем самым рождаешь его? И не в себе ли ты его прежде всего рождаешь?

Снова повторюсь, не было ли то внутреннее состояние верующего молодого человека, когда он не набросился на своего гостя с проповедью о вере, реально христианским? Да, похабный диск уколол его, да, душа опустела, как после аннигиляционного взрыва, но человек-то устоял. Устоял чудом. Было вдохновение веры, как пышная сдобная булка, — исчезло — и вера стала черствым хлебом. Но разве сдобой, а не хлебом жив человек? Сдобы-то и переесть легко.

 

Занесло тебя, однако, братец!.. Пора немного расслабиться и подумать: а что такого сделал тебе Лев Толстой, что ты вдруг накинулся на него?

Ничего плохого не сделал. Лев Николаевич — великий писатель, и у меня нет ни малейшего желания оспаривать это. Я просто разгрыз и проглотил толстовский бриллиант «непротивления злу насилием», превратив его в яблоко. Я — думал, я — может быть, в чем-то ошибся, но… Я не ажиотажно люблю Толстого, а значит, он для меня — не авторитет. Потому что моя любовь к Толстому и его авторитет как некой великой писательской «глыбы» — вещи несовместимые. Нельзя любить авторитет, ему можно только подчиняться, его можно цитировать к месту и не к месту, ему можно даже ставить памятники, но он никогда не станет яблоком, которое можно с удовольствием стрескать.

Есть такая простая истина, человек то, что он ест. Тут стоит спросить: а что по-настоящему создает человека, съеденное им яблоко или драгоценный камень, лежащий на его ладошке или сверкающий в его короне?

Я беру в руки следующий бриллиант.

У нас в стране принято много говорить о тирании и тоталитаризме. Если один человек угнетает многих, то он — тиран, и это плохо. А если человек угнетает только самого себя, это плохо или хорошо? По-моему, это просто замечательно. Если человек умеет бороться с самим собой, побеждать свои слабости и диктовать волю своего разума сердцу, это может служить примером многим.

Теперь вопрос: тирания — это только хорошо или только плохо?

На мой взгляд, если человек, не подумав, ответит, что, мол, только плохо, простите, но это не очень умный человек. Потому что вы можете видеть лишь внешнюю тиранию, а главное, вы не видите себя. Тирания — насилие — только инструмент, и примерно такой же, как скальпель хирурга. Когда скальпель, во время хирургической операции, врезается в человеческую плоть, разве это не насилие?

Один врач рассказал мне забавную историю. В отделение челюстно-лицевой хирургии привезли пострадавшего во время свадьбы пьяного гармониста, причем вместе с гармошкой. Все попытки отнять у него гармошку окончились ничем, пострадавший наотрез отказался сдавать врачам свой инструмент. Когда все-таки это удалось сделать и пациента силой уложили на операционный стол, врач вдруг понял, что он не может делать операцию. Пострадавший гармонист с такой силой вертел по сторонам разбитой физиономией, что ни о каком хирургическом вмешательстве в нетрезвый организм не могло быть и речи. И тогда пациенту вернули его рваную гармошку и накрыли по грудь простыней. Во время операции инструмент то и дело издавал писклявые, протяжные звуки типа «ти-и-и-и» или «та-а-а». Медсестре вдруг стало смешно. Сначала молодой девушке как-то удавалось сдерживать себя, но ближе к концу операции ее смех, скажем так, стал абсолютно неудержимым. Она присела на корточки возле хирургического стола, и врач был вынужден сам накладывать повязку. Конечно же, врач — солидный и сдержанный человек — спросил медсестру, мол, что тут такого смешного? Как раз в этот момент гармошка издала очередной писк уже в виде «ля-ля-ла-а-а!..» очень похожий на «ни-че-го». Медсестра едва ли не задохнулась от смеха. Из положения «на корточках» она приняла положение «невинной овечки на лужку» и, чтобы хоть как-то унять смех, несколько раз стукнулась головой о ножку стола. Врач не выдержал и стал смеяться сам. А поскольку ножка стола была значительно ниже его пояса, руки хирурга были заняты, его борьба смехом оказалась не очень-то успешной. В это время в палату заглянула заведующая отделением. Увидев довольно странную картину в операционной, она спросила, что тут происходит. Гармошка снова выдала «ля-ля-ла-а-а!..», медсестра на полу, уже с откровенными повизгиваниями в тембре, переместилась из позы «пасущейся овечки» в положение «овечка отдыхает на боку», а врач захохотал в голос. Заведующая отделением повторила свой вопрос. И тогда, преодолевая смех, врач рявкнул что было сил: «Ольга Палнна, закройте к чертовой матери дверь, вы мне работать мешаете!» Дверь тут же послушно закрылась. Впрочем, эта история закончилась хорошо, все и всё поняли и никто не был наказан, даже пациент с гармошкой.

Теперь напомню, мы коснулись такого понятия, как насилие. Подумайте, что в только что рассказанной мной истории бросилось вам в глаза — разве не последствия того, что врач отказался от насилия и оперировал пациента, скажем так, вместе с гармошкой? Но разве скальпель хирурга не резал плоть больного, игла не прокалывала его кожу, а сам больной не был привязан к столу?

Был ли мальчик, было ли насилие?

Разум подсказывает — нет, его не было. Даже пьяного дурака пожалели — гармошку ему оставили.

Теперь такой пример. Не так давно наткнулся в интернете на интервью одного замечательного (и очень умного!) христианского проповедника. Один вопрос коснулся темы насилия, мол, можно ли привести человека к Богу силой? Проповедник ответил, что можно, что на насилие способен даже Бог и привел в пример Савла, ставшего Павлом. Разве не ослепил его Бог и не привел к вере в Христа своей волей?

Тут, правда, прежде всего, смущают величины: человек и Бог. Зачем Христос пришел к людям, если Ему было куда как проще исправить людей своим божественным насилием сверху, и разве это насилие не было бы благим и сверхразумным? Бог не злоупотребляет им, пытается избежать его? Допустим, но тогда придется допустить и то, что мальчик все-таки есть, а тогда в чем сила Нового Завета, если мальчик, который есть, играет с добрыми львами на райском лужку и в любой момент может быть востребован Богом? Короче говоря, тут вопрос не в том, как часто Бог прибегает к насилию, а в том, прибегает ли Он к нему вообще. Как помогает человеку Бог: как врач, оставивший пьяному дураку гармошку, лишь бы тот не дергался на операционном столе, или как… я не знаю… как учитель, который только один раз появился в классе и который командует строгим голосом откуда-то с потолка?

Если Бог не здесь сию минуту и сию секунду, то разве это Бог? А если Он здесь, то не в том ли его подлинная Божественная сущность, что Он не ограничивает свободу человека Своим присутствием? Своей ли величиной велик Бог или своей любовью к человеку? Разве можно сказать, что Бог есть любовь и совсем чуть-чуть пусть даже разумного насилия?

Вне малейшего сомнения то, что Бог может все. Но кто мы? Мы — некая картина мира, которую создает высокий Божий промысел и ради красоты и совершенства которой Он согласен пожертвовать парой-тройкой людей или народов, или мы — нечто другое?.. Но тогда что?

Для того чтобы не сойти с ума от поставленного вопроса, я должен отказаться от него. Бог — непознаваем. Но я и не могу не задавать себе таких вопросов, потому что я — довольно любознательное животное в сравнении с Богом. Например, коту, который сейчас лежит на диване за моей спиной, ни за что не придет в лобастую голову мысль узнать, что там сейчас пишет его хозяин, сидя за компьютером. Но я-то — не кот. Я — создатель и бог, созданный по образу и подобию Божьему. Ну, не удер-жу-у-усь я!..

Тогда что делать?

А ничего. Человеку многое можно, даже чересчур многое. Твори что пожелаешь, человече. Только не забывай о любви к Богу и ближнему. Не создавай зла внутри себя с помощью красивых фраз, потому что-то, что родилось в тебе, продолжится дальше и никакой человеческий завет «непротивления», придуманный уже потом, не удержит тебя от войны с придуманным тобою же злом.

Все просто? Да. И тут мне хочется спросить: а может быть, и Бог относится к человеку так же просто? Ведь Бог — самое простое Существо, а значит, и его отношение к человеку должно быть простым? Именно простым, а значит, и немногословным.

Сейчас мне (сочинителю, елки-палки!) мерещится какая-то то ли картинка, то ли притча. На окраине города в бедной хижине жила бедная молодая женщина с дочкой. Их хижина была тесной и душной, окна — маленькими и темными, дверь — худой, а в углах таилась плесень. Однажды маленькая девочка заболела и слегла. Мать мало чем могла помочь ей. Как-то вечером она, держа на руках свою дочь, присела на пороге домишки, не зная, что ей делать. В это время мимо проходил человек — богатый купец. Он увидел скорбящую мать и подумал о том, что у него так много денег, что даже если он осыплет золотом молодую женщину и ее дочь, им не станет меньше. Человек вошел во дворик, подошел к женщине и, улыбнувшись ей, спросил: «Ну, пошли со мной?» Женщина удивилась. Она подняла глаза и спросила: «Куда?» Человек ничего не ответил ей. Он снова улыбнулся, молча взял у нее девочку и пошел со двора. Женщина забеспокоилась и поспешила следом. Наверное, в ту секунду в ее душе все-таки вспыхнула какая-то надежда: глаза незнакомца были удивительно добрыми, а улыбка простой и располагающей. «Куда мы идем?» — снова спросила незнакомца женщина. И тот снова промолчал. Он смотрел в ту сторону, где стояли богатые, высокие дома. Вскоре они пришли к одному из них и человек сказал: «Отныне вы будете жить здесь. Ты и твоя дочь ни в чем не будете нуждаться». Он улыбнулся женщине и ушел. Уже на следующий день маленькая девочка выздоровела, и мать рассказала ей об удивительном незнакомце. Они обе подошли к окну. На улице шел дождь и цветы под окном кивали своими головками, словно в чем-то соглашались с каплями воды, похожими на бриллианты. Молодая женщина и девочка долго смотрели в окно, словно ждали, что тот добрый человек заглянет к ним в гости…

 

Да, Бог не многословен в общении с человеком. На секундочку представьте себе, что незнакомый женщине человек вдруг стал бы рассказывать ей, как плохо она живет, как бедна ее хижина и как хорош тот дом, в который он собирается отвести их. Ведь это же информация, черт бы ее побрал!.. Примерно такая же информация используется в рекламе политических деятелей. Она может запросто преувеличить бедность женщины и достоинства ее будущего дома. Зачем? Затем, чтобы женщина не волновалась?.. Ну, это вряд ли. Чем она заслужила свой будущий богатый дом? Тем, что беззаветно любила свою маленькую дочь? Но разве за это платят? Скорее наоборот, информация о том, что ей собираются подарить, сделала бы ее недоверчивой. Вполне возможно, что она-то рассчитывала только на то, что человек отнесет ее дочь к хорошему врачу и заплатит за ее лечение.

Теперь о насилии. Оно было в притче? Молчаливый человек задал только один вопрос, взял девочку на руки и пошел. Ее мать спешила следом и, возможно, искательно заглядывала в лицо незнакомца. Она волновалась и не знала, что будет дальше. Значит, насилие было, потому что женщина не знала, куда она идет?

Нет, насилия не было. Женщина получила значительно больше информации, но информации совсем другого рода, не из слов незнакомца, а от его улыбки и света доброты в глазах. Иногда такое называют неубедительным словом «химия», мол, что-то такое проскользнуло в сознании, и человек вдруг понял, а точнее почувствовал, что-то очень важное. Впрочем, пусть будет «химия», это не столь важно. Тут важно то, что такая связь — не только слова, с помощью которых легко соврать. Конечно, можно попытаться подделать и такой «канал связи», но невозможно симулировать светлую доброту и не давящие чистоту и простоту. Дьяволу нужно гораздо больше слов, чтобы убедить человека.

Теперь, на мой взгляд, пора вспомнить об ослепленном евангельском Савле, прозревшим уже Павлом. Сколько получил Павел? Когда он гнал христиан, его слышали только в Иудее, когда он стал христианином — его услышал весь мир. А внутренний объем человека не может не соответствовать внешнему. И кстати, этот объем уж никак не заработан Павлом с помощью некоего усилия. Скорее, даже наоборот, Савл гнал Христа и шел «против рожна».

Бог, пусть и на время, ослепил его, а это жестоко? А что видела женщина из притчи, которая спешила вслед за незнакомцем? Ну, разве что его плечо, щеку и голову дочери. Если к этому добавить волнение, то можно утверждать, что женщина почти ничего не видела. А что видела маленькая девочка? Совсем ничего или, придя в сознание, подбородок незнакомца.

Тут любопытно еще вот что: опять-таки не только малое количество информации, но и ее суть. Например, разве Савл, став христианином, то есть перейдя в другой, несоизмеримо больший «дом», возненавидел иудейский народ? Нет, в своих письмах он говорит о любви к нему и то, что от возвращения в старую «хижину» его удерживает только любовь к Христу. А женщина и ее дочь?.. Им не было внушено отвращение к старому дому и к бедности. Возможно, когда девочка вырастет, она вспомнит о нем что-то хорошее: как по вечерам стрекотал сверчок, как она видела за мутным стеклом в окне веточку яблони и как, просыпаясь по утрам, она смотрела на улыбающееся лицо мамы.

Бог не учит ненавидеть пусть даже что-то не очень хорошее, Он не уничтожает пусть и крошечную человеческую суть, он дает ей другое — мир иного объема и чистоты. А значит, Богу не нужно насилие.

 

 

Опять, опять сомнения: что же ты хочешь?

 

Я хочу, чтобы человека оставили в покое. Я хочу, чтобы вдруг погас телевизор, перестали вещать радиостанции и отключился интернет. Я хочу, чтобы человека перестали рвать на части, втискивая в него то политическую, то нравственную толпу, имя которой легион. Я хочу, чтобы человек вошел в комнату, закрыл за собой дверь и остался наедине с собой. Да, остался не навсегда, а только на время, но я хочу, чтобы ему дали это время, потому что без него он — сотворенный по образу и подобию Божьему, — превращается в бессмысленную толпу.

Я — не гуманист.

Вот частичка определения гуманизма из Википедии:

Гуманизм (от лат. humanitas — «человечность», humanus — человечный», homo — «человек») — этическая жизненная позиция, утверждающая, что люди имеют право в свободной форме определять смысл и форму своей жизни…

А что такое «этическая жизненная позиция»? Примерно то же самое, что точка зрения, понятие чего-то там или интерес к чему-то там. Но если человек — творец, значит он — бог. Наверное, у этого бога может быть некая точка зрения, но суть в том, что если человек действительно бог, он творит не из точки и не из некоей жизненной позиции, а из ничего. В конце концов, человек может и наплевать на свою точку зрения, потому что из-под его кисти художника-творца вдруг выйдет что-то способное на самостоятельную жизнь, способное поспорить со своим творцом. Тут еще одна, уже следующая суть в том, что, конечно же, этот спор глуп и глуп ни как-нибудь, а только со стороны созданного. Ведь не может же быть умным, то есть равным, спор человека с Богом или художественного образа с создавшим его художником. Да, гуманизм говорит о правах человека. Но вдумайтесь: если даже человек-творец может дарить созданному им немыслимые права, в том числе и право на глупость и ошибку, то не являются ли эти права несоизмеримо большими, чем те, о которых говорит гуманизм?

Теперь подумаем вот о чем: гуманизм сводит «права человека», права творца и бога к единственной точке, то есть к системе ценностей. Да, разумеется, он говорит о добром: о том, что человек имеет право на жизнь. Это бесспорно? Думаю, да, потому что если право человека на жизнь уравнять с правами на жизнь залетевшей в комнату нагловатой мухи, дальнейшей разговор не имеет смысла. Но почему гуманизм молчит о том, что человек имеет право создавать жизнь, и почему он говорит только о свободе определять смысл и форму лишь своей личной жизни? А чужой разве нет?..

Отложим в сторону творчество, создаваемые им художественные образы и поговорим о воспитании детей. Допустим, некие мама и папа создали жизнь — милое и очаровательное существо под названием «ребенок», а может быть, даже «человеческий детёныш». Этот детёныш — человек? На мой простодушный взгляд — нет, он — человек пока еще только создаваемый. Конечно же, его мама и папа как разумные люди соглашаются с тем, что, например, даже у трехлетнего ребенка может быть своя точка зрения на периодичность покупки мороженного, но все-таки они, мягко говоря, параметры этой точки частенько корректируют. И человек, человек пока еще только создаваемый всячески этому сопротивляется. Он имеет право на хныкание. А как вы думаете, этот человечек имеет право в свободной форме определять смысл и форму своей жизни? Как говорится, иметь-то он имеет, только кто же ему даст?..

Короче говоря, вопросы воспитания, так или иначе, сводятся к вопросу о насилии над ребенком. Тут я думаю, что если вы больны гуманизмом в тяжелой степени, то рано или поздно вы ответите «да». Вы станете видеть только физическую величину ребенка — его крохотность и беззащитность — и совсем забудете о том, что это не только созданное мамой и папой существо, но еще и не до конца созданное. Улыбнусь: гуманизм, как и либерализм, не ценит процесса творчества, потому что оно чуждо ему по его природе. Например, что вы скажете о человеке, который стоит за спиной художника и который на правах некоего цензора то и дело подсказывает ему, каким должен быть создаваемый им на полотне образ? Думаю, никто из нас не сказал о цензоре ни одного доброго слова. Ведь художник и сам толком не знает, каким получится этот образ. Он что-то там, внутри себя, видит, что-то смутно понимает и перепонимает, и эта внутренняя работа требует максимального сосредоточения. А тут вдруг его толкают кулаком в спину и требуют подправить вон ту и вот ту черточки. На основании чего?.. На основании общечеловеческих ценностей. А это уже не периодичность покупки мороженного ребенку.

Снова улыбнусь: ай-ай-я-яй!.. А вам не кажется, что человек учится творить тогда и только тогда, когда творят его самого и иного метода воспитания творческих способностей как таковых просто не может быть? Но творят как, принуждением или своим примером? Например, вы можете представить некоего папу, который отказался покупать мороженное ребенку, но который жрет его сам? Нет? И я тоже не могу. А если бы папа жрал, что это доказывало бы? Только одно — его нелюбовь к ребенку. Есть такое странноватое выражение «не лезь ко мне в душу». Так вот, когда в душу лезут, тогда обязательно жрут и не важно что: зрители попкорн в кинотеатре или следователи водку на допросах. Потому что они — лезущие — перестают быть людьми. Им не важно, кто перед ними — кинематографический герой или пока не осужденный подследственный, им важен только полный контроль и комфортность ситуации, в которой они существуют. Им важно только одно — они сами.

Я почему-то думаю, что современному гуманизму нравится любоваться собой, и его мало интересует человек. Сегодня ему интересны его собственный полный контроль над человеком и комфортность ситуации. Почему он ведет себя так, словно он сам вдруг стал человеком, причем не очень хорошим в смысле капризности и нетерпимости? Ответ заключен в самом вопросе — современный гуманизм очеловечен, причем примерно так же, как был очеловечен Шарик в Полиграф Полиграфовича Шарикова.

 

Я начал эту главку со слов, что я хочу, чтобы человека оставили в покое.

Почему?.. Потому что я — не гуманист! — не люблю любой формы насилия над человеком, какой бы хитрой и скрытой она не была. Я не признаю насилия, в том числе и над детьми. Но я отлично знаю, что когда отчаявшаяся мама бьет — впрочем, часто делает вид, что бьет — свое чрезмерно любопытное и шкодливое чадо по попке, это не насилие. И тут дело не только в том, что мама не хочет, чтобы ее малыш свалился с балкона или сунул два пальца в розетку, а еще и в том, что это… пожалуйста, не удивляйтесь, это есть одна из форм творчества в воспитании. Ведь творчество, если это настоящее творчество, не лишено боли. Конечно же, существует и творческий кайф, но он — только часть единого целого.

Теперь немного о боли в творческом воспитании. Когда-то очень давно, когда мне было пять или шесть лет, я, не помню в чем именно, очень сильно провинился перед своей мамой. И она — единственный раз в жизни! — «казнила» меня тем, что поставила в угол на колени. Причем поставила ни как-нибудь, а на горох. В общем, я довольно хорошо запомнил боль в коленках и то, как всхлипывая носом, рассматривал обои перед этим носом. Но я гордо и, главное, молча страдал. А мама то и дело появлялась в комнате. Она сердито кричала на меня, выходила из комнаты и тут же возвращалась. Повторюсь, я молчал, а мама кричала, и в этом крике была невыносимая боль. Улыбнусь: конечно же, я мог и дальше продолжать издеваться над ней, но, в конце концов, я встал и был тут же прощен. Моя боль в коленях быстро прошла, но я хорошо запомнил выражение боли в глазах моей мамы. Вот она-то не проходила довольно долго. Она страдала в тысячу раз больше меня.

Прошло много времени, лет двадцать, наверное, и в одной из малозначащих ссор я вдруг напомнил маме, как она наказала меня — малыша! — при помощи гороха. Я помню, как сильно зарозовели ее щеки и как запрокинулась ее голова — как после сильного удара по щеке. Она закричала мне, что ничего такого не было, потому что такого не могло быть никогда. А еще о том, что я поступаю очень подло, ведь я обвиняю ее в том, что она не делала. Моя мама была очень добрым человеком, и она всегда была очень осторожной со словами, но только не в тот раз. Определение «подло» далось ей нелегко, и я снова увидел боль в ее глазах, причем примерно такую же, когда был малышом и когда встал с колен в углу.

В следующий раз я напомнил маме об ее «изуверском наказании», когда пытался защитить свою жену. Вам знакома жизненная ситуация: две хозяйки на одной кухне? Короче говоря, кошмар!.. Тогда я хотел найти выход именно из этой безвыходной ситуации. Мое напоминание подействовало, мама тут же забыла о ссоре со снохой и переключилась на меня. Она кричала, что никогда не делала ничего подобного, что я вру и призывала в свидетели всех, включая мою жену. Я не выдержал и рассмеялся. Мама — я думаю, неожиданно для себя, вдруг тоже улыбнулась. Зла — не было. Зла или злопамятства не было в первый раз и, уж тем более, во второй. Я просто уходил от непростой жизненной ситуации с «двумя хозяйками на кухне». И, конечно же, этот уход не был честным с моей стороны. Я понимал, что причиняю боль своей маме, но я боялся, что выяснение отношений с моей женой может зайти слишком далеко. И мой расчет оказался правильным. Маме срочно потребовался союзник, чтобы достойно ответить сыну. Она нашла его в лице моей жены, и я был с позором изгнан из кухни.

Третий раз я напомнил маме о своем наказании, когда ей было далеко за семьдесят лет. Стоял тусклый и промозглый осенний день, и маме было очень плохо. Мы ждали «скорую помощь», а ее все не было. Я присел на кровать в ногах. У мамы было бледное, отрешенное лицо, и я страшно испугался, что она вдруг умрет. Тогда я и заговорил о том, как стоял в углу. Я спросил: мама, если что-то случится с тобой, кто будет ставить меня на горох? Мама открыла глаза и вдруг засмеялась. У нее порозовели щеки, а в глазах появился живой блеск. Я засмеялся тоже, но уже после нее. Она всегда была сильной, моя мама, и она умела прощать боль. Она назвала меня мерзавцем, она подняла руку и поправила прядь волос на лбу, она чуть пошевелилась, пытаясь лечь поудобнее. Она — ожила. А я, шутя, описывал, как тогда, в детстве, я страдал стоя в углу. Что удивительно, мама верила мне. Она гораздо лучше чувствовала давнюю, забытую боль ребенка, чем свою сегодняшнюю, собственную и настоящую. Она чувствовала ее и она смеялась от ощущения полноты жизни, от радости того, что радом сидит ее сын, которого она любит, от того, что на подоконнике дремлет кот и от того, что слышно, как на кухне закипает чайник. День перестал был тусклым и серым, а комната полутемной. Мы — моя мама и я — создали мир, который могли бы создать только боги. Это был мир тепла, света и любви. А главным и старшим в нем был не я, а моя мама, и она понимала, что пока не может уйти.

Что это было, неужели безумие?.. Возможно. Но оно вдруг оказалось настолько реальным, что перечеркивало любое земное зло. А еще был Бог и не было смерти. Ведь Бог слишком велик, чтобы рядом с ним таилась смерть. Была только радость, нет, не просто радость бытия, а великая радость ощущения своего неодиночества, которая — и только она! — вдруг способна рождать острое, пронзительно светлое ощущение твоего собственного «я». Я — есть! Где и как, в одиночестве или все-таки рядом с кем-то и только близ Бога, это можно осознать человеку в полной мере? Бог не оставляет человека и в скорби, но Живой Бог — не Бог скорби, ведь даже уходя и закрывая за собой дверь, ты не остаешься один.

 

Человека нужно оставить в покое. Но это не значит, что человек должен остаться один, пусть даже если он имеет на это право. Человеку просто надо любить… Просто надо — без объяснения причин, и человек ничего не должен. Я ведь недаром начал статью с пропаганды патриотизма. Потому что пропаганда это всегдашнее «должен», и, рассуждая о патриотизме, это «должен» можно рассмотреть лучше всего. Когда есть долг, рядом с ним уже не устоит никакое «просто надо». Но устроит очередной Воланд очередное представление в варьете — и никакое знание и понимание чувства долга не устоит. Сами же все и повалим. Причем легко повалим. А легко потому, что сами же все это и построили.

Я почему-то думаю, что в окопах не бывает не только атеистов, но и патриотов. Месяц, два, ну, год — и окопная грязь смывает патриотическую шелуху. Нет, не любовь к Родине, а именно шелуху. А любовь остается, та самая любовь, которая начинается с любви к своей матери и, если ты не скуден душой, поднимается до любви к ближнему.

 

Я застал поколение тех людей, которые участвовали в Великой Отечественной войне. Это были учителя и знакомые моего отца. Никто из них никогда не говорил о патриотизме, и они вообще почти ничего не рассказывали о войне. Я помню школьного учителя НВП (начальной военной подготовки), который приходил в класс в военной форме. Мы и звали его Майором. Это был розовощекий, улыбающийся человек, который не очень-то следил за дисциплиной в классе. Он воевал в артиллерии, точнее в тяжелой артиллерии, то есть орудия его дивизиона, в котором он служил, стояли в относительной глубине фронта. Как-то раз у него проскользнуло, когда мы, ученики, приставали к нему с очередными просьбами рассказать о войне, что, мол, он и выжил только поэтому, что «не был на передке». Мы плохо понимали его нежелание рассказывать о своих подвигах. Мы даже были недовольны. Другой учитель как-то раз сказал нам (в шутку, конечно), мол, что вы хотите от Майора? Он вряд ли что помнит, потому что был контужен несчетное число раз.

Да, наш Майор не был «на передке». Его батарею не обстреливали из пулеметов и минометов, но его батарею бомбили и обстреливали из тяжелых орудий иногда по нескольку раз в день. Наш Майор — тогда только сержант — видел войну как тяжкий труд. Кажется, он даже не был наводчиком и совсем не он производил выстрелы по фашистским оккупантам. Он таскал снаряды к орудию, то и дело спотыкался о пустые гильзы и покорно выслушивал мат начальства. Он глох от выстрелов собственных пушек, в пыли и дыму выгружал ящики со снарядами из машин, убирал стрелянные гильзы, а при начале артобстрела или авианалета, прыгал в окоп. Когда дивизион менял позицию, он цеплял орудие к грузовику, загружал ящики в кузов и рыл новое укрытие на новой позиции. А потом снова были артобстрел и артналет. Молоденький парень сидел в окопе, зажимал руками уши и ждал смерти. Его много раз контузило: мир вдруг начинал расплываться перед глазами и исчезали звуки. Если его не слишком сильно шатало и если из ушей не шла кровь, он снова таскал снаряды и ящики, рыл окопы и убирал стрелянные гильзы. Иногда (не так уж и часто, потому что Майор служил с 1943 года) к батарее прорывались немецкие танки. Он никогда не попадал в группы тех, кто уходили вперед, чтобы прикрыть орудия. Он только слышал о том, как ребята пытались отсечь пехоту от танков и ставили мины почти под самым носом этих танков, как, прячась за дымом, они ползли к многотонным машинам, чтобы поджечь их бутылками с зажигательной смесью. Иногда возвращались все, иногда половина отряда, иногда никто. Майор рассказывал о них, а не о себе, и уж тем более его рассказ не имел никакого отношения к патриотизму. Кстати, рассказывая о войне, Майор всегда улыбался… Чему? Наверное, тому, что вновь и вновь понимал, что выжил на войне только чудом. А как рассказать о чуде? И что он мог рассказать о том «просто надо», которое поднимало его из окопа? Это «надо» не было ни возвышенным, ни светлым, ни благородным. Оно просто было. А человек не был бы человеком, если время от времени, хотя бы в мелочах, не пытался ускользнуть от него.

Пару раз немецкие танки все-таки прорывались к батарее Майора, давили ее гусеницами и расстреливали из пушек. Оба раза Майор выходил к своим без личного оружия. Улыбаясь, он рассказал нам, как последний раз он вышел, прижимая к груди не винтовку, а почему-то снарядную гильзу. Сильно контузило?.. Скорее всего. Его не судил трибунал. Над ним просто посмеялись, и почти тут же он был направлен на новую батарею и попал в госпиталь уже из нее. Майор не говорил, сколько раз он попадал в госпиталь, но, наверное, много раз, и ни разу с раной, из которой текла кровь. Были только контузии, после которых кровь бьет в оглушенный мозг. И так — бомбежка за бомбежкой, бой за боем, раз за разом… Но «просто надо» так и осталось в Майоре. Не вышибли, не смогли вышибить, хоть и вышибали всей навалившейся Европой. И какое было дело тому Майору до петушиного крика патриотизма?

 

В кинокомедии «Бриллиантовая рука» есть такой эпизод с двумя таксистами-близнецами, когда главный герой Семен Семеныч Горбунков недоумевающе смотрит на одного из них, а тот коротко говорит: «Так надо!» И Семен Семенович, который «с войны не держал боевого оружия», тут же согласно кивает головой. Мол, всё, если надо, то вопросов больше нет. Как легко и просто пошутил великий режиссер Леонид Иович Гайдай над этим «просто надо»! Улыбнусь, но ведь он прав, пожалуй, а?.. И не только прав, но и имел право, потому что полгода лежал в госпитале после ранения.

 

Впрочем… увлекся. Не дает покоя мысль, что не всего коснулся после рассказа о том, как мама наказала меня в детстве. Давайте подумаем: наверное, все-таки я совершил какой-то очень дурной поступок, чем и разозлил свою мать, да? Да. Было ли наказание моей мамы разумным и, скажем так, педагогичным? Нет. Скорее всего, молодая женщина сильно испугалась чего-то и всеми силами пыталась защитить своего ребенка. Итак, в основе этой истории лежит детское непослушание и рассерженный страх взрослого. Не самые лучшие человеческие качества, не так ли? Не сомневаюсь, что в сегодняшней Европе — вспомним шутки со временем выше — у моей мамы попросту забрали бы ребенка. Но кем бы я вырос без нее?.. И почему потом, спустя много лет, случай, в основе которого лежит проявление, скажем так, не самых лучших человеческих качеств, вдруг каким-то фантасмагорическим образом превратился для нас с мамой во что-то удивительно смешное, светлое и жизнеутверждающее? Что это?.. Может быть, прежде всего, доказательство бытия Бога? А еще какой-то удивительной творческой способности души, заложенной в нас Творцом. Не разума, а именно души. Вот, казалось бы, режиссер Гайдай пошутил в «Бриллиантовой руке» про почти святое «так надо». Но факт-то в том, что никакой такой святости эта шутка не задевает. И не только потому что Гайдай сам воевал и знает, что такое это «так надо», а… не знаю… потому что он добрый человек, что ли?

 

Все равно мало фактов, чтобы делать далеко идущие выводы?.. Что ж, когда ты несешь груз на своей спине, это только твой груз, и его тяжесть как никакой другой факт убеждают тебя в реальности его существования. Но как убедить в этой реальности других? Как-то довольно давно, после «полной победы демократии в России», я, бывший инженер, разгружал машину с мукой. Семь тонн и мешки по семьдесят кило. Разгружал один. Сначала прыгал в кузов машины и выстраивал ряд мешков вдоль открытого борта. Потом — вниз и таскал мешки в подвал. Гляжу, завмаг — еще молодая женщина — выходит на улицу и с любопытством на меня смотрит. А я разгрузил три четверти мешков и был уже, как говорится, на пределе. В общем, такая картина, подхожу к машине и пытаюсь забраться в кузов. Ступня вдруг соскальзывает с опоры, я довольно нелепо падаю вниз и не просто падаю, а расслаблено, то есть примерно так, как падала бы тряпичная кукла. Завмаг милостиво улыбается и спрашивает: «Что, уже устал немного?» Молча думаю: ага, немного. И тебя тут, бли-и-и-ин, только не хватало!.. Уже уходя, завмаг участливо спросила: «Тяжелые мешки, да?..» Меня вдруг в смех потянуло. Думаю: елки-палки, да на фига, спрашивается, мне твое гуманное участие? Спрашиваю вслух: «Мешки с мукой?» А сам, кстати говоря, уже весь в муке как старый мельник. Завмаг кивает головой, да, мол, в мешках мука. Я говорю: «Мешки не тяжелые, а вот мука — да». В общем, я был облагодетельствован начальственной улыбкой. Но поняла ли завмаг насколько и в самом деле были тяжелы эти чертовы мешки? И зачем ей было это знать, ведь таскать она их не собиралась. Завмаг проявила гуманизм? Но сопоставим ли он с любовью матери? Зачем мне мелкое и малозначительное, если у меня есть огромное и драгоценное?

 

Взгляните на гуманизм и либерализм, они требуют правды уже сегодня и уже сейчас. И им не нужны фантасмагорические фокусы с тем, как, в общем-то, нелепые человеческие поступки и даже «шуточки» вдруг превращаются во что-то совсем иное по своей внутренней природе. На двери в его главный храм висит табличка «Фокусники и святые не допускаются!» Он — конкретен и овеществлен. Он, уже сегодня, говорит, «все, что не запрещено законом — разрешено». Мораль и нравственность, всё то, что лежало в первопричинах его появления на свет в эпоху Возрождения и что создавалось великими французскими гуманистами XVIII века, всё это вдруг осыпалось, как кора с загнившей ветки. Гуманизм не просто стал законом, он выродился в него, выродился, уничтожая внутри себя что-то очень важное и очень нужное. И в нем уже начинают звучать инквизиторские нотки нетерпимости ко всему, что несогласно с ним.

 

Да, я хочу, чтобы человека оставили в покое. Ведь разумный человек оставляет в покое даже Бога. Он перестает бормотать молитвы, которые разучился понимать, просто садится возле икон и смотрит… На них и вокруг. Он молчит и заново учится понимать, насколько прекрасна жизнь, дарованная ему Богом. Он учится заново понимать — уже молча! — то, за что нужно сказать спасибо.

Все равно человека достанут, пусть не гуманизмом или либерализмом, а чем-то другим?.. Да, достанут. И на какую бы высокую полочку вы не поставили человека, все равно до него дотянутся. Хотя бы тем же «непротивлением злу насилием». Впрочем, так ли уж плоха, точнее так ли искусственна, эта толстовская мысль? Я уже не раз слышал, как говорят, что, мол, поскольку я очень добрый и мягкий человек, мне очень хочется взять в руки палку и надавать ей по головам злюкам. Потому что они уже достали!.. А добро без кулаков и палки выглядит как-то уж слишком нелепо и неестественно. Например, зачем кактусу колючки? Чтобы сопротивляться злу, то есть тому, кто хочет его съесть. А если даже простейшая форма жизни может сопротивляться злу, то почему это не должен делать человек?

 

Наверное, христианство — самая непрактичная религия в мире. Мне рассказывали такую историю. К священнику пришел человек и сказал, что ему нужно срочно покаяться, мол, он только что украл у соседа бутылку водки. Священник смотрит, а у человека горлышко бутылки из кармана торчит. Он говорит желающему покаяться, мол, вы сначала верните бутылку соседу, а уж потом приходите. Человек буквально опешил и говорит: «Батюшка, если я бутылку верну, зачем же и в чем мне тогда каяться-то?!» Потом помолчал и добавил, мол, глупая у вас религия, непрактичная (точнее, он сказал «непрактическая») какая-то.

Да, христианство учит человека понимать и видеть прежде всего самого себя. Разве можно полюбить ближнего, если ты определяешь его как некое зло? Ну, а если уж полюбил, значит простить его готов, а разве это практично? А за что и какая тебе от этого выгода? Никакой. С практической точки зрения это вообще выглядит как что-то воздушное и эфемерное. Ну, как глупая жалость, что ли?..

Нам часто подбрасывают на территорию храма котят и щенят. Мол, вы тут добренькие, вы Богу молитесь, вот и позаботьтесь о них. Уже сколько раз ловил себя на мысли: «Люди добрые, сволочи, да что же вы делаете, а?!» Идешь по двору, а за тобой с жалобным попискиванием бежит крохотное существо. У меня дома два кота и две кошки, куда еще брать-то? На приходе женщина есть, она еще как-то суетится, звонит знакомым и в приюты для бездомных животных. Но разве ее одной на всех хватит? С другой стороны, поражает тупое желание людей прокатиться на чужой доброте. А-а-а, ты добренький, да?.. Ну, вот и вези.

В общем, глупо христианство, еще как глупо!.. Ну, покаешься ты в чем-то, перестанешь творить зло хотя бы внутри себя, а дальше что? Твой сосед оттяпает у тебя кусочек огорода на том основании, что ты, мол, — непротивленец, ты — все стерпишь. Даже слово придумали — терпила. Ловкое словцо, ничего не скажешь. По смыслу на сваю чем-то похоже. Стоишь, понимаешь, наполовину в воде и держишь что-то тяжеленное над собой. Долго стоишь, может быть, всю свою жизнь. Впрочем, жизнь ли это и разве может быть жизнью существование сваи?.. Даже непротивление злу куда менее скорбная вещь. Там ты можешь уходить от сопротивления, как-то маневрировать, там ты можешь думать о том, как что-то сделать лучше, там ты не стоишь столбом.

Христианство — религия оболваненных терпил?

Нет. Суть в том, что оспаривая христианство, дьявол может играть с формой, но он бессилен перед содержанием, перед тем, что находится в форме. Когда за мной бежит очередной бездомный и голодный котенок и я кричу внутри себя: «Люди добрые, сволочи, да что же вы делаете?» я, наверное, теряю свою прежнюю добродушную форму души. Я — не супермен и меня не так уж трудно смять. При случае я и сам сомнусь, и не потому что не святой, а потому что… не знаю… слишком обычен, что ли? И слишком обычна колея жизни, по которой идешь. Попался камушек — споткнулся, ну и какая беда?.. Идешь дальше. Спросите любого пожилого человека, как прошла его жизнь, и все ответят, как один день. А чего хочется?.. Большого и яркого. Ну, как и любому дикарю. Только если африканскому дикарю понравятся простые стеклянные бусы, то цивилизованному — круглый счет в банке. Но мы — люди и мы все в принципе одинаковы. Например, я к христианству шел как к большому и яркому, и вряд ли пошел к нему, если бы видел его другим. Правда, получил не только «бусы» и не только некий счет в небесном банке для будущей загробной жизни. Тут еще маленькое чудо в том, что невозможно рассказать вот так, запросто, что именно получаешь. Оно все как-то по-другому рассказывается, то есть в творчестве, потому что глупо показывать кому-то бриллиант на потной и грязной ладошке, бриллианту достойная оправа нужна. А эту форму уже ничто смять не может. Только меня — да, можно, но не только меня, меня как творца, — уже нет.

 

Как раз тут, на мой взгляд, уместно спросить о том, что такое искусство. Вполне возможно, что это только сотворение формы. Что же касается содержания, то оно бывает даже не тем, каким являешься ты сам, а тем, какое ты заслужил. Или выстрадал, что ли?.. Но кто оценивает меру этих заслуг и страданий и почему, когда, казалось бы, ты должен потерять опору под ногами, что-то держит тебя над бездной?..

Я — терпила?

Смеюсь: ах, идиоты!.. Да я самый нетерпеливый и безмозглый в своем нетерпении болван. И иногда я замираю перед Богом только потому, что Он несоизмеримо сильнее меня. Ну, примерно, как кот, который понимает, что если он будет излишне настойчив в своих поползновениях получить кусок колбасы, его просто турнут в другую комнату. А моя молитва?.. Чем она отличается от поведения того же кота, когда он бодает лобастой головой человеческую руку и пытается подлезть по нее, чтобы хозяин наконец понял, что нужно погладить? К сожалению, часто — к искреннему сожалению, слишком часто! — все бывает именно так. Но почему я не чувствую себя несвободным даже когда так поступаю? Я — раб? Я — неисправимый раб, который находит некое удовольствие в своем рабстве? И уже дело второе, что я раб Божий, но, главное, раб?

Странно, я никогда не чувствовал этого, хотя обладаю достаточно независимым характером. И в свободе ли тут дело? Я почему-то всегда определял пространство своей веры как некую виртуальную и беспредельную территорию, на которой нет зла. И даже не так, что, мол, нет ни капельки, а как… опять-таки не знаю… как территорию, на которой существование зла попросту невозможно. То есть невозможно в принципе. Эта территория может распространяться и на реальность, но я слишком слаб для того, чтобы долго удерживать ее в реальном мире. И меня иногда беспокоит вопрос: что же более реально, некая территория моей веры, которая существует во мне самом, или тот мир, который существует вокруг меня?

Нет, я не так уж сильно склонен к идеализму, хотя не собираюсь отрицать, что это все-таки есть. Это — недостаток моего характера, как и любая человеческая склонность к чему-то. Кстати, примеров того, как человек подменяет реальность придуманным миром — огромная масса. Ну, те же игроманы. Или люди, увлеченные собирательством, улыбнусь, например, денег. А разве алкоголик или наркоман существуют в реальном мире? Они только время от времени посещают реальность, чтобы заправиться очередной дозой.

Чем ты-то лучше, христианин, склонный к идеализму?

Чем ты лучше?

Начнем с того, что я признаю, что ничем. И даже более того, я уже не раз спрашивал себя, чем отличается вера от состояния навязчивого невроза. Разве не обставляет свой виртуальный мир психически больной человек некими табу, что, мол, если я сделаю так, то со мной не случится страшного этого, а если сделаю так, то не случится страшного того? Он — тоже спасается. Он — выстраивает стены и загородки в своем виртуальном мире. Кстати говоря, на такое виртуальное строительство способен не только больной, но и вполне здоровый человек. Например, я думаю, что суеверие это начальная форма такого заболевания. Тут даже не лишне взглянуть и на то, как, допустим, здоровый человек планирует свой день. Например, он думает, что если он перестанет здороваться с Н., то, может быть, тот перестанет приставать к нему со своими дурацкими розыгрышами, а если он пойдет к начальнику и скажет, что работает лучше всех, тот поднимет ему зарплату. Человек — планирует, и разве это не виртуальный мир? Короче говоря, человеку свойственно создавать тот или иной искусственный мир, а болезнь начинается тогда, когда этот мир начинает расти помимо его воли. Но если человек здоров, то, может быть, и его виртуальный мир, скажем так, не болен, хотя и не безошибочен? И в нем тоже есть некие стены, загородочки и заборчики, которые человек воздвигает, пытаясь защитить себя?

Да, они есть. А я пришел в церковь тогда, когда все эти заборчики и загородочки рухнули. Нет, сам виртуальный мир остался, точнее говоря, осталась способность строить его, но не было защиты… Именно защиты. Какой? Вам никогда не приходила в голову мысль, что пол — это тоже защита? Потому что если его не будет, вы провалитесь в подвал. Так вот, я пришел в церковь не только потому, что рухнули мои заборчики и загородочки, я пришел еще и по причине того, что мне не на что было опереться в себе самом. Не на чем было стоять, а значит, и существовать.

Человека довольно трудно изменить. Если уж человек есть — значит есть, а если в нем есть еще что-то устоявшееся, то это почти всегда часть человека и просто так ее не отсечешь и не исправишь.

Церковь не создала во мне какого-то нового, церковного виртуального мира. Она во мне вообще ничего не создавала, потому что я все создавал сам. Создавал своей волей и даже — прости меня, Господи! — своей страстностью. Я приходил на службы, стоял и молился Богу. Я — работал, я учился понимать многие вещи заново. Возможно, кого-то Христос сразу сажает за пиршественный стол, но мне он дал в руки кайло, лопату и метлу. Спросите, были ли чудеса преображения, ну, те самые, когда человека касается Бог?.. Только пожму плечами: чудеса, конечно, были. С каким новообращенным они не происходят? Бог это умеет. Кстати, на мой простодушный взгляд, доказательством чуда является испытание человеком того, чего он никогда не испытывал раньше. Чудо — спасает, но спасает не только чудо. Ведь если Бог сотворил бы со мной даже тысячу чудес, а я ничего не делал сам, ничего бы не получилось.

Да, Бог может оживить и мертвого, но Он никогда не оставляет в покое живых, точнее, ту часть человека, которая еще способна к движению. Бог творит не чудо, Бог творит человека. И именно во время этого великого Божьего творчества ты вдруг начинаешь понимать самого себя. Кажется, я уже говорил, что творил своей волей? Конечно, своей. Но я стоял перед Богом. Я пыжился изо всех сил и — наверное! — иногда Бог не мог сдержать улыбки, наблюдая за этими потугами. И именно тогда я особенно ясно признал существование Бога, понимая, что я — уже не один.

Иллюзия?.. Затаенное желание прижаться к чему-то огромному, чтобы почувствовать себя сильнее? Хм!.. А почему бы и нет? Разве я — идеал человеческого совершенства? И разве мое желание веры настолько безгрешно и чисто? И разве я не видел людей, которым хотел сказать: «Лучше бы ты водку пил и под забором валялся, чем в Бога верил. Меньше бы людей от Бога отшатнулись». Было, было!..

 

Как мне ни больно говорить об этом, но, поскольку далеко не идеален я сам, в моем желании веры, наверное, есть и дурное. Наверное, есть некое потребительство, типа «подай мне, Господи», и непонимание того, что такое «подаяние» может как-то негативно повлиять на других людей. Человек, в большей или меньшей степени, эгоцентричен по своей природе, и даже вера в Бога часто не может пошатнуть этой эгоцентричности.

«Я — есмь!..» И тесно человеку-божку в целой Вселенной. А потом, глядишь, не только во Вселенной, но и на безмерной Божьей территории, потому что человек начинает определять своих ближних как грешников и как некое зло.

Наверное, я потому и сказал, что нужно оставить человека в покое… Точнее говоря, уже ему, самому человеку, не мешало бы оставить в покое других.

В общем, я готов признать несовершенство своей веры, но только не несовершенство Бога. И, кстати, разве несовершенство моей веры доказывает небытие Бога? Как бы ни были пьяны некоторые попы и как бы ни были шикарны «мерседесы», на которых они разъезжают, что это доказывает? Что есть Иуды?.. Так они и раньше были и после нас будут. Мне, как человеку, на что смотреть-то: на вершину горы, как цель восхождения, или на кучку дерьма у ее подножия? Что мне до пьяного попа, если мне очень трудно, а порой почти невозможно разобраться в себе самом, когда я — я, декларирующий свою православную веру! — вдруг отшатываюсь от Христа и, не ведая, что творю, сжигаю время, как стопку старых газет? Почему Ты не кричишь от ужаса, когда сморишь на меня, Господи? Порой мне хочется не молиться, а стукнуться головой о стену и закричать: «Почему Ты так терпелив со мной? Ну, дай же, дай же мне, наконец, пинка!..» Это не мазохизм, это уже почти отчаяние. Несовершенство веры?.. Да! Но даже этот вопль боли я не променяю на облегчающее, минутное неверие.

 

Бога нужно любить, просто любить и все, а не быть Его патриотом. Только тогда есть шанс во всем разобраться. Не знаю, как у других, а у меня это происходило и происходит, мягко говоря, не очень быстро. И я не думаю, что я прав, когда так уж откровенно ужасаюсь самому себе. Улыбнусь: нет, все значительно хуже, потому что когда грешишь наполовину, просыпаешься тоже наполовину. Но Бог не взламывает запертую тобой дверь. Бог учит ходить, но потом Он отпускает твою руку и ты должен идти сам. Снова улыбнусь: да, Господи, да, Ты умеешь быть жестоким, потому что только Ты даешь нам немыслимую свободу. И даже обезбоженное царство социализма, система, оставившая в себе только самые необходимые крохи ограничивающих законов, ничто по сравнению с ней. Ведь Ты даешь нам именно Свою…

 

 

Финал

 

Человека нужно хоть на минуту оставить в покое, потому что он не только физическое, но и духовное существо? Фридрих Ницше высокомерно смеялся над такой разорванностью человека на физическое и духовное и выводил, точнее говоря, пытался вырастить духовное из физического. Его сверхчеловек был в стороне от Бога, а значит, по мнению Ницше, он и был в покое. Но я, при всем несовершенстве своей веры, при всей ее кажущейся глупости, косности, лени, упертости и еще много чего, не хочу такого покоя. Потому что я не хочу быть один. Возможно, это и есть основа моей веры. Да и вера ли это, когда я точно знаю, что Бог — есть? Возможно, я многое придумал, возможно 99 процентов моей веры — самообман, но даже если дьявол от скуки разоблачит этот обман, я только пожму плечами, засмеюсь и пошлю его куда подальше. Наверное, моя трагедия в том, что мне хватит одного оставшегося процента веры, и даже меньше. Это — плохо. Это не может быть хорошо, как не было хорошим то, когда в 1991 году убивали Советскую страну, и все молчали, потому что всем хватало чего-то неопределенно маленького внутри. Нам — подавляющему большинству — хватало тогда одного процента затаенного патриотизма.

А с другой стороны… Бессмертно внутреннее пространство человека, воистину бессмертно! Разве все кончилось?.. Нет, все только началось. И какая разница, довел ли сам себя или нет до вопиющей нищеты и болезни человек, который кричал вслед уходящему Богу: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного»? Что важнее: то, что было до того, как человек закричал, что будет после, или Богу важна только одна единственная — извините за тавтологию — сиюсекундная секунда?

 

Как просто, как потрясающе легко обрушить человека, обозревая его всего! Как легко найти его ошибки, несуразности, а нередко и плохие поступки на всех ста процентах внутреннего пространства человека! И, наверное, легче всего написать книгу о том, как человек умеет быть плохим. Разве это не будет человеческой правдой? Будет. И даже более того, она, эта правда, станет неоспоримой, как стена.

Но почему Бог не пользуется этой человеческой правдой и почему Он оставил мне право разбираться с ней самому? А почему Он спасает от нее, когда эта человеческая правда начинает вырождаться в черную, убивающую депрессию?

Что рождает жажду жизни внутри человека — Бог или сам человек?

Есть такое слово — истина. Корень слова — «тина», по-русски понятно, что значит, но вот все-таки справка из словаря Ушакова:

 

ТИ́НА, тины, мн. нет, жен.

1. Водоросли, а также водяные мхи и водяные ивовые растения, плавающие густым скоплением в воде и при оседании вместе с илом образующие топкое, вязкое дно. Весло увязло в тине.

2. перен., чего. То, что опутывает, засасывает, лишает свободы мысли и действия (книжн.). «Погрузился я в тину нечистую мелких помыслов, мелких страстей» (Некрасов). В 1914 г. вся Европа увязла в тине войны. Его засосала тина обывательщины.

 

Добавлю, что в других славянских языках, например, в болгарском и чешском, «тина» обозначает «грязь» и «трясина». Значит, смысловой перевод слова истина в широком понимании можно определить как «из грязи», «от несвободы», «из трясины».

 

Богу важна именно истина, а человеку — жажда. И, наверное, я говорил, что человека нужно оставить в покое, потому что понимал, что никакого покоя в трясине быть не может. Там, в несвободе и грязи, покой совершенно иной природы.

Или я хотел сказать: оставьте человека один на один с истиной?

Не знаю… Ведь до истины еще дойти нужно. Может быть, в начале этого пути человека нужно оставить один на один с жаждой?

 

Нелепо, нелепо, все равно нелепо!.. Все слова — как песок сквозь пальцы. И глупая улыбка сползает с лица. Что жажда? А если ее нет? Разве я не знал того парня, который покончил жизнь самоубийством в двадцать семь лет?.. Разве не приходил он в храм и разве что только не рыдал перед священником?.. А его убило. Он как-то раз говорил мне, что, мол, в детстве тетка чуть ли не силой заставляла его учить молитвы. Малышу это не нравилось. И, наверное, это… не знаю… это как-то отвернуло его, что ли? Может быть, убило в нем зачатки жажды. Ведь у того, кого поят насильно, жажды быть не может.

Уже потом я — мнящий себя писателем — попытался встать на его место и понять, что он испытывал в тот момент. Что ж, у меня неплохое воображение, но даже если у вас оно на нуле, я не советую вам повторять такие откровенно дурацкие эксперименты. Охолодило так, что мало не покажется. Я плохой мистик, но теперь я точно знаю, что в мире есть такие нефизические силы, от которых можно только спрятаться. Кто прячется лучше всех? Дети. Кстати, они даже не считают такое поведение постыдным. Я говорю это для тех, кто считает, что в понимание человеческого счастья невозможно включить страх. Помню, как первый раз в жизни летел на самолете. Самое яркое впечатление — взлет. Когда АН-24 начал отрываться от земли, я как завороженный смотрел в иллюминатор и в груди возник целый «коктейль» чувств: любопытство, восхищение и страх. Причем первые два явно преобладали над третьим. Но не будь страха, впечатления, мягко говоря, были бы неполными. Страх опасен и — извините за тавтологию — страшен только если он переходит границы здравого смысла. Например, его нет у принявшего очередную дозу наркомана. Мир без боли рождает мир без воли.

Причина воли, причина действия — жажда. А в человеке можно убить жажду даже с помощью благих намерений.

В человеке — все смертно.

Но почему бессмертен он сам?!.

Или это только жажда бессмертия?

Но жажда бессмертия — это жажда богов, а разве могут боги быть смертными?

И как может Бог, давая человеку высшее — его разум и осознание уникальности его собственного «я», — создать небожественное существо?

А почему дьявол, искушая Христа, ссылался именно на то, что люди — боги?

Почему мы боги и почему, если только жажда делает нас богами, ее так легко отнять или потерять?

А если людям внушить, что их божественное право неотъемлемо, что получится в итоге?..

 

Прервусь. Вдруг подумалось о том, что этот текст изобилует слишком крутыми «поворотами» в виде сомнений. Автор то и дело прерывает свои мысли своими же критическими вопросами. Может быть, хватит сбиваться с пути? Помнишь, ты говорил о человек и покое, а еще об истине?

Помню!.. Но мне жаль человека. Просто жаль, и как бы глупо ни выглядела эта детская жалость, это едва ли не единственное чувство, которое я испытываю уже долгие годы. В этом нет ничего принижающего человека, потому что я готов с радостью любоваться им и общаться с любым — даже с героями своих рассказов — как с равным. Человек — прекрасен?.. Знаете, а ведь и нет. Потому что любое определение, прилепленное к нему, будет примерно таким же нелепым, как и данное Богу. Человек — неопределим, пусть даже это придуманный, некий виртуальный человек, рожденный для философских или литературных изысканий. Разве такой созданный человек — не раб породившего его? И только талант, данный человеку Богом, талант, дарующий неприкосновенную тайну его бытия, может сделать его свободным. Пусть вначале эта свобода будет так же виртуальна и невесома, как и внутренний мир человека-творца, но… главное, начать, что ли?

 

А может быть, все начинается с жалости? Вдумайтесь, ведь пожалеть можно только ребенка или того, кто значительно слабее тебя. Да, жалость обидит и принизит взрослого человека, но только не ребенка. А если люди должны стать как дети, то почему в своем внутреннем мире я должен видеть людей как-то иначе? Может быть, заповедь «станьте как дети» это прежде всего умение научится видеть в людях детей?

«Оставьте в покое человека!..» Нет, смешно это. Не человека нужно оставить в покое, а дать человеку передышку для того, чтобы в нем наконец-то родился ребенок. Ведь понятно же, что ни один внешний закон, привнесенный в человека, каким бы хорошим он ни был, не воскресит. Воскрешает совсем другое — благодать.

Иногда мне кажется, что человеку мешает то, что он, даже понимая природу этой Благодати, все равно способен на сопротивление Ей, потому что… не знаю, как сказать… не все разложил в ней по научным полочкам, что ли? «Знать все», «держать под контролем» и даже, так сказать, всегда «регулировать процесс» — это ли не в его человеческой природе? Многое говорит за это, хотя не все так просто. Человек очень часто — маленький бунтующий бог, причем его бунт всегда по-русски бессмыслен и беспощаден. А порой откровенно глуп.

Представьте, вы попали в пургу в степи. Вы здорово замерзли, устали и даже перепугались. Вдруг вам повезло, вы вышли к дому, постучали, и вам открыли дверь. Скажите, пожалуйста, вы прямо с порога начнете требовать себе теплую постель, горячий чай и теплый душ? Наверное, нет. Вы спокойно — очень спокойно! — удовлетворитесь тем, что вам дадут. Улыбнусь: и на коврике, возле двери, переночуете, лишь бы снова в пургу не выгнали. А теперь попробуйте представить человека, который, как я уже говорил выше, стал бы требовать, чтобы… как это?.. ну, в общем, чтобы все было «под его контролем». То есть он бы побежал на кухню проверять вскипел ли и хорошо ли покипятился чайник, принялся рассматривать и теребить постельное белье (а надлежащего ли оно качества?) и долго и внимательно рассматривал домашние тапочки. Есть такое выражение «отмороженный», вот именно оно и будет как нельзя лучше характеризовать такого гостя.

Может быть, человек, то есть мы с вами, только гость?.. Впрочем, не совсем, конечно. Ведь не гость же человек в своем доме, который он построил своими руками. Но если человек ощущает себя комфортно только — и исключительно! — в роли хозяина, то насколько он глупее ребенка, которому и в ум не придет возложить на себя вместе с правами и обязанности хозяина дома? И если вы счастливы только как хозяин дома, то каким образом вас делает счастливым протекающая крыша или проблемы с документами на владение домом?

Не зову покинуть дома и жить в пещерах, но… Я о передышке говорю. И о Воскресении. Улыбнусь: ну, поработали шесть дней, лягте на диван и отдохните, глядя в потолок. Можете даже не думать. Самого себя хотя бы пожалейте. А там, глядишь, — но вряд ли, что без Бога, — и до других очередь дойдет.

 

Я хочу, чтобы во время мирной жизни человек перестал быть жестоким и жестким. Потому что жесткое рано или поздно раскрошится под ответными ударами, а жестокость уничтожает саму себя. Я не о мягкотелости говорю, а о человечности, той Богом данной неопределимой человечности, к которой нельзя приклеить гуманистические определения. А если приклеишь — в конце концов станешь хуже того, с чем ты борешься. Неуловим внутренний человеческий мир, восхитительно безмерен и неуловим!..

 

Есть такая старая, возможно знакомая многим, казачья песня «Любо, братцы, любо». Она начинается со строк:

 

Как на грозный Терек, как на грозный Терек

Вывели казаки сорок тысяч лошадей,

И покрылся берег, и покрылся берег

Сотнями порубленных, пострелянных людей…

 

Вам не кажутся удивительными эти строки?.. Мне — да. Ну, во-первых, неоспоримо, что речь в песне идет о войне. Во-вторых, среди сотен порубленных и пострелянных наверняка были и русские, и чеченцы. Теперь о том, что именно удивительно: в песне все погибшие называются людьми. Среди них нет «неверных собак», «поганых иноверцев» и т.д. Они — только люди. Общеизвестный факт: чтобы человек смог убить человека, ему нужно убедить себя в том, что тот, кого он хочет убить — не человек. Но в песне — все люди. О чем это говорит?.. Наверное, о том, что мы, русские, никогда не были хладнокровными конкистадорами и расчетливыми крестоносцами.

Мы — воинственны, но мы — беззлобны.

Мы — бедны, но мы — не мелочны ни в бедности, ни в богатстве.

Мы — последними вышли из рабства и первыми — в космос.

Улыбнусь: в общем, Богу с нами не скучно жить.

Начал с патриотизма и закончу им: быть патриотом такой страны легко. И хотя бы потому, что в ее тысячелетнем фундаменте нет ни одного камня обиды или злобы на какой бы то ни было народ. Уж чего нет, того, как говорится, и быть не может.