«Что-то с памятью моей стало». Вот что было два месяца назад — помню смутно, а события сорокалетней давности помню отчётливо.
После третьего класса я сменил школу. Ну, заодно и населённый пункт, и область, и республику. Получилось так, что моя семья переехала жить из далёкой Сибири в самую жаркую точку Советского Союза — г. Термез Узбекской ССР. Вообще-то не в сам Термез — в небольшой городок Шерабад под Термезом. Шерабадская степь называлась «Голодная степь» — там не было воды: ни рек, ни каналов и арыков, а тем более болот и озёр. И не росло там ничего — даже саксаула и верблюжьей колючки. Просто голая земля до горизонта, и за горизонтом то же самое. Стране нужен был хлопок, и землю эту надо было орошать — то есть строить каналы, водозаборы, маленькие канальчики, мосты через них и дороги к ним. Поэтому эти земли получили статус «целинных». На целину по вербовке поехали работяги со всех уголков Советского Союза. Мы тоже туда приехали таким способом. Оплатили нам проезд, подъёмные, дали квартиру семье, работу родителям, учёбу детям и жару сорок градусов в тени всем без исключения.
Городок, в общем, мне понравился: с трёх сторон — степь, с одной — горы. Получается, заблудиться там, если что, было нереально: где горы — там город. И дождей летом не было совсем — никакой грязи, ни по колено, ни по щиколотку. Старожилов в этом городе почти не было, почти все такие же как мы — приезжие. Мы приехали туда в начале лета, впереди были каникулы.
С местными пацанами я как-то не сдружился — познакомился и всё. Из всех игр, которые я знал, там признавали только три: лянги, футбол и карты. Ну, ещё «войнушки». Лянги — это когда кусок овечьей шкуры подбрасывают ногой. Смысл этой игры я так и не понял, поэтому лянги прошла мимо меня. В футбол играть в такую жару особой охоты не было, к картам я был равнодушен. Иногда играл с пацанами в «войнушку» и ходил купаться на арык — в самом городе арыки всё-таки были.
Тем летом я стал «запойно» читать книги. По несколько часов подряд, с перерывами на еду и другие человеческие потребности. Иногда читал даже ночью, когда все спали, с фонариком под простынёй — одеялом там укрывались только зимой. Благо времени было предостаточно — здесь не надо было полоть и окучивать картошку, поливать грядки, таскать воду на полив, гонять курей с огорода, так как огорода не было вовсе, равно как и курей.
В центре города, между больницей и базаром, я нашёл городскую библиотеку и записался в неё. Там давали две или три книги на десять дней, но я приходил чаще — где-то раз в неделю. Я читал всё подряд — и «Всадника без головы» Майн Рида, и «Дерсу Узала» Арсеньева, книги Рыбакова, Катаева, Гайдара. Ну и так, по мелочи — Носова, Драгунского. Да всех разве упомнишь.
Но каникулы, как и всё хорошее, когда-нибудь да заканчиваются. Пришла пора собираться в школу.
Я попал в четвёртый «В» класс. Хоть он и назывался русским, но русских там было всего три человека: я, ещё один мальчик Витя и девочка Марина. Остальные были русскоязычные: татары, казахи, дагестанцы, лезгины и другие представители братских народов. В коллектив класса я влился как-то незаметно для себя и окружающих. Новеньких нас было несколько человек. Никакой особой вражды или «заподлянок» со стороны «коренных народов» четвёртого «В» не было. Ко мне, например, в первый день подошёл самый сильный мальчик в классе, тот самый русский парень Витя, который был на голову выше меня и шире в плечах раза в два. Витя был второгодник и, я думаю, пошёл в школу на год позже, потому что был он здоровее самого крупного из остальных мальчишек в полтора раза примерно. Витю боялись все параллельные четвёртые классы, а также пятые и часть шестых. Так вот, подошёл он в первый день и, не спрашивая имени, задал вопрос:
— «Нос» есть?
«Нос» — это на местном жаргоне насвай, узбекская национальная курительная смесь. Я помотал головой. Не видя во мне конкурента и потеряв всякий интерес, он отошёл от меня и направился к другому новенькому. Больше вопросов у него ко мне не возникало. В новой школе учиться было легче, чем в прежней. Учителя, как и все остальные работяги, приехавшие по вербовке, тут долго не держались. Одни приезжали, другие уезжали. Зная, что всё это временно, учителя относились к учебному процессу как-то не очень строго. Чтобы получить «четвёрку», нужно было «промычать» несколько связанных между собой фраз по заданной теме. А на «пятёрку» нужно было «мычать» чуть подольше. Поскольку я и в своей прежней школе был отличником, то и здесь закончил первую четверть на «отлично». Я давал списывать пацанам «домашку», первым решал вариант на контрольных, и тоже давал списывать, помогал писать сочинения, поэтому отношение ко мне было дружелюбное. Но вот самой дружбы не было. Друзья появились позже — где-то через год или даже два. С друзьями мы облазили потом все ближайшие чердаки и стройки, ездили на рыбалку на велосипедах, катались на ослах, забирались в чужие сады: весной за урюком и сливами, летом за яблоками и виноградом, осенью за гранатами и айвой. Не забывали и про бахчи с арбузами и дынями. В общем, не скучали. А в четвёртом классе я, как говорят «по фене», был «один на льдине, ломом подпоясанный».
Во второй четверти меня даже зауважали — за моё «героическое» прошлое. Вышло так, что у учителей случилась перестановка и труды у нас стала вести пионервожатая. Ей было всё время некогда, и она почти всегда уходила куда-то по своим делам на целый урок, попросив нас сидеть тихо и не выходить из класса. Мы сидели в классе и тихо разговаривали. Так как все приехали из разных мест, разговоры были о том, кто откуда приехал, какие там игры, погода, природа. Вот тут я, как пишут в романах, «показал себя во всей красе». Мало того, что я был хорошим рассказчиком, во мне вдруг проснулся талант сочинителя, и мои истории слушали, затаив дыхание, и ждали следующего урока труда, чтобы послушать продолжение.
Я рассказывал о том, как у нас в Сибири снегопады бывали такие, что дома заносило снегом по самые крыши, и люди самостоятельно не могли выбраться из дома и сидели по несколько дней без еды и воды.
Хотя я прекрасно знал, что все двери открываются вовнутрь и в каждом доме в сенях стоит лопата, так что в самый лютый буран можно открыть дверь и прокопать узенькую тропинку, чтобы выбраться из дома.
Была история про медведя, который зачем-то полез в наш коровник через окно и застрял там, а потом его выдёргивали трактором и разорвали пополам. Шкуру пришлось выкинуть, а вот мясо и сердце отец принёс домой, и я держал в руках сердце настоящего медведя.
Хотя живого медведя я видел только в зоопарке и то издалека.
Был рассказ о том, как мы с друзьями ставили капкан на зайца, а попался волк. И как этот волк отгрыз два пальца пацану, который хотел накинуть ему на шею удавку и подошёл слишком близко. И отгрыз бы, наверное, всю руку, если бы я не пристрелил его из отцовского охотничьего ружья. Кого я пристрелил: пацана или волка, я уточнять не стал — для интриги. Но никто и не спросил почему-то.
Настоящий капкан я ни разу в жизни не видел, и охотничьего ружья у отца, так же как, по-моему, и у деда, никогда не было.
Но мне верили. Наивные дети, они думали, что отличники не могут врать, им по «статусу не положено». Знали бы они, сколько вранья им ещё придётся выслушать от высокопоставленных особ разных рангов и уровней, с которыми отличник Володя Яковлев даже рядом не стоял.
Но не в этом суть. Пионервожатая, услышав пару моих рассказов, стала привлекать меня к общественной работе. Я стал писать доклады для председателя совета дружины и для членов дружины. Не то что сочинял, а просто читал старый доклад, кое-что убирал, что-то менял, что-то добавлял — сейчас это называется «рерайт». Они потом читали эти доклады на пионерских слётах. Рассказывал стихи на торжественных мероприятиях, писал заметки в стенгазету. В общем, становился потихоньку пионерским активистом.
Под Новый год, перед каникулами, наша вожатая попросила нас, нескольких таких активистов, помочь ей провести новогодний утренник в младших классах. Кто-то должен был включать-выключать магнитофон, кто-то гирлянду на ёлке, одни — спеть песенку, а я должен был прочитать поздравление в стихотворной форме.
Тут надо сказать, что снега в Термезе и вокруг него не было вовсе. Он выпадал несколько раз за зиму — немного, ночью выпадет, к обеду растает. В ту ночь как раз выпал снежок — сантиметра три, и утром ещё пролетали редкие снежинки, создавая новогоднее настроение. Мне хотелось шутить и смеяться, и в конце концов мне это удалось.
Многие первоклашки пришли с родителями. Некоторые прыгали вокруг ёлки, другие сидели — ждали праздника. Пришла вожатая в костюме Снегурочки, и праздник стал «набирать обороты». Сначала дети кричали: «Ёлочка, зажгись!». Она «зажглась», и я прочитал новогоднее поздравление. Потом стали ждать Деда Мороза, который где-то почему-то задерживался.
Тут Снегурочка говорит: «Ой, что-то страшно мне за Деда Мороза, он ведь старенький у нас и олени у него старенькие, может, застряли в снегу или заблудились в метели. Давайте позовём его вместе». Ага. И стали они опять кричать: «Дед Мороз, Дед Мороз!». А меня смех разобрал: застрять в снегу слоем три сантиметра — это надо уметь. Видела бы эта Снегурочка наши сибирские бураны, после которых без гусеничного трактора по улице ни одна машина не проедет. И говорю, громко так, чтобы все услышали: «Так там же вьюга воет, он же не услышит. Дед Мороз мимо проедет — надо окно открыть». И как раз я у окна сидел — встал и открыл. А в это время по дороге на ишаке дед Файзи проезжал — тот, который на рынке насвай продавал. И держит впереди себя мешочек с этим насваем — небольшой, килограмма на два.
Решил я пошутить — настроение-то новогоднее: «Так вот он — Дед Мороз, оленей на ишака променял, а подарки — на насвай!». Третьеклассники захихикали — они уже знали, что такое насвай. А вот первоклашки — нет. Они бросились к окнам, оттеснив меня в дальний угол.
В некоторых семьях, по-видимому, берегли ребятишек от сильных эмоций и переживаний, и что такое полное разочарование — они не знали. Но теперь, благодаря мне — узнали. Всю горечь, досаду, обиду. Ведь вместо красивого и доброго дедушки с белой бородой, в нарядной одежде, с огромным мешком подарков, за окном они увидели несколько иную картину. Ишак, правда, был белый — праздничный, всё остальное — нет. Дед Файзи хоть и был с белой бородой, но была она у него какая-то куцая и торчала клочьями, в полосатом национальном халате, к тому же грязном. С какой-то ободранной шапкой-малахаем на голове, замёрзший и поэтому весь скрюченный, без подарков, если не считать маленького мешочка с каким-то непонятным насваем. Он был похож скорее на злого Бармалея, чем на доброго дедушку Мороза.
Такого удара судьбы они явно не ждали. Самые нервные заревели. Те, что покрепче — захлюпали носами. Родители стали их успокаивать, бросая на меня косые взгляды. Какая-то дородная тётя оттеснила Снегурочку в угол и стала что-то доказывать ей, махая одновременно руками и головой. Снегурочку, наверное, не били с самого раннего детства, и отголоски прошлого, давно забытого детства, заставили её вжаться в угол и испуганно озираться по сторонам.
И бабушка чья-то мне говорит: «Иди отседа, фулюган этакий, дома будешь родителям шутки шутить!». Я уже было к двери подался, но тут дверь открылась, и Дед Мороз зашёл — настоящий, с бородой, с подарками. И праздник дальше пошёл — «как по маслу».
Вот только меня после этого перестали привлекать к общественной деятельности. Так вот оборвалась моя карьера пионерского активиста.
А мог бы и дальше пойти — в комсомольские активисты. А потом бы — в горком ВЛКСМ, дальше — в райком КПСС, а в девяносто первом срочно порвал бы членский билет и перековался бы в демократы. И сидел бы сейчас где-нибудь в мэрии, в уютном кабинете, или в депутаты бы подался. Вот только тогда рассказы не получилось бы писать: мысли другим были бы заняты — как повысить благосостояние народа. И сны бы снились чёрно-белые — всякие сметы, отчёты, планы.
Ну что же, как вышло — так вышло. Зато сплю спокойно. И сны снятся цветные: про сказочного Деда Мороза на белом ишаке.
