1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Один известный кинорежиссер недавно сказал, что режиссеры делятся на тех, кто делает картины о себе, и тех, кто снимает их о других. Несмотря на острое желание интересоваться первым, надеюсь, что в литературу привело все-таки второе! Я закончила филологический факультет СПбГУ, где всю жизнь и работаю. Мои сокурсники очень любили литературу, писали стихи и прозу, подражая известным авторам, интересуясь ими. Пробовали, смеялись над собственными попытками, потом сочиняли для университетского журнала очерки, потом вошли в редколлегию… Мы ходили на творческие встречи поэтов Виктора Кривулина и Елены Шварц, слушали лекции Игоря Смирнова и профессора Бориса Аверина, приезжавших в наш город Жака Дерриды и Умберто Эко... Были поводы к вдохновению!
После учебы в Великобритании я принесла свои рассказы-воспоминания в известный петербургский журнал «Звезда», где меня приняли удивительно дружелюбно и радушно. В Англии (куда я, по воле судьбы, поехала потом во второй раз на длительный срок и какое-то время работала там журналистом в русскоязычной газете) писала о театральных постановках, брала интервью у разных интересных людей, например, у пианиста Березовского, у Дмитрия Хворостовского...
После этого, уже в Петербурге, стала активно работать для телевидения, писать сценарии для цикла передач на телеканале «Культура». Один из таких сценариев — для цикла «Петербург: время и место» — был удостоен Государственной премии РФ. Потом занималась сочинением и изданием книг, написанием биографий поэтов Серебряного века. Теперь же пишу, в основном, научные статьи, посвященные проблемам лингвистики и литературы.
Конечно же, на меня огромное влияние оказали родители. Моя мама, Лина Ивановна Щербак, окончила филологический факультет, всегда любила и поныне любит литературу. Р. Роллан, Стефан Цвейг, Олдингтон, Ремарк, Лев Толстой... все искренние, красивые, удивительные произведения — это ее выбор, это то, чем я была с детства окружена. Она всегда очень много читала, обсуждала прочитанное и писала сама, не говоря уж о том, что дружила и дружит с очень многими известными московскими и петербургскими актерами, писателями. Мама — удивительно жизнерадостный, любознательный человек. Мой отец, Феликс Никитович Щербак, доктор наук, профессор, заведовал кафедрой философии. И он тоже «привел меня сюда» (наверное, своим примером больше всего). Он был очень эрудированным человеком, благородным, добрым, очень хорошо говорил, выступал на телевидении, написал много книг. А ему самому нравилось, кстати сказать, не красноречие вовсе, а те моменты, когда человек «ищет мысль», подолгу подбирает слова, немного запинается даже, пытается выразить то, что думает...
2. Кого можете назвать своими литературными учителями?
Всех классических писателей. Александра Пушкина — мудрого, светлого, совершенного гения. Ивана Бунина, Владимира Набокова, Ромена Роллана, Джона Фаулза, Джанет Уинтерсон... Сказать, что я у них чему-то научилась — это будет слишком громко. Но я очень пыталась понять, запомнить, прочувствовать... Из поэзии больше всего люблю Георгия Иванова. Люблю удивительные стихи петербургской поэтессы Елены Шварц «Повесть о лисе».
Учителей было много... Недавно я участвовала в программе Игоря Волгина «Игра в бисер» на телеканале «Культура». Когда приехала в Москву на запись передачи, вдруг осознала, что, по счастливой случайности, сижу в студии рядом с поэтом Евгением Рейном, близким другом Ахматовой и Бродского, а другой известный поэт, Юрий Кублановский, рассказывает в это время о том, как он когда-то ездил в гости к Елене Шварц в Петербург, какой она была удивительной поэтессой и как он сам провел много лет в Париже, в эмиграции. Разве это не урок?
А обсуждать в той передаче нам предстояло творчество Константина Бальмонта, который в Париж уехал после революции. И я, разговаривая с этими удивительными людьми, вспомнила и о лекциях по литературе, которые читал нам на филфаке Борис Валентинович Аверин, и о том, как сама побывала в Париже тех лет...
Кстати, когда я бывала в Париже, то подолгу жила у нашей родственницы, Инны Михайловны Бразоль, чей сын Андрей в свое время женился на Елене Солдатенковой, пра-пра-правнучке Пушкина и Гоголя. Они меня, кстати, и крестили в Париже, прямо в ванной. Так вот, Инна Михайловна во время Второй мировой войны, в Париже, часто видела Ивана Бунина, а ее муж даже одалживал великому писателю машину во время немецкой оккупации. Бунин, надо сказать, машину эту вернул не через два дня, как обещал, а лишь через две недели, а в «Окаянных днях» потом этот эпизод подробно описал. Инна Михайловна, правда, Бунина терпеть не могла, рассказывала, что он вечно повторял: «Ванечка хочет есть, Ванечка голодный». А соседка Инны Михайловны в Исси-ле-Мулино, некая Марина Джордани Алексеева, когда-то участвовала, до войны, в конкурсе красоты, и встречала там поэта Андрея Белого. Представляете, она рассказывала мне, что он «скакал по зале» и говорил, что будет голосовать только за нее!
Мне это всё в душу так запало, все эти истории, и прочитанные, и услышанные... Потом я какое-то время сидела в архивах в английском городе Лидсе, в тех архивах, куда были отданы черновики Бунина. Видела там его нательные кресты, фотографии, читала письма. Наткнулась случайно на очень подобострастное письмо, которое ему написал Владимир Набоков, с просьбой дать характеристику... Невероятные просто бывали встречи! И, конечно, уроки жизни.
3. В каких жанрах Вы пробовали себя?
Эссе, рассказы, повести, романы, сценарии... В отношении прозы мне удобнее и интереснее жанр «повести». Там есть развитие, есть объем, но повесть не такая длинная и запутанная, как роман, не такая масштабная. Мне — в самый раз. «Роман с филфаком» — это повесть, написанная в стиле дневниковой прозы и напечатанная в журнале «Звезда» в 2010 году. Этакие воспоминания незадачливого преподавателя Марины о ее студенческой жизни на филологическом факультете в 90-е годы, а затем о поездке в английский университет и о возвращении домой, обратно на филфак. В чем-то это автобиографическое произведение, в чем-то — совершенно придуманное. Мне хотелось передать атмосферу филфака, показать, насколько она уникальна, так как позволяет совместить жизнь реальную и жизнь литературную...
«Роман с филфаком» — это искренний порыв написать о тех замечательных людях, которых я встречала, об Англии, о тех, кого я люблю. Любовная линия там тоже, конечно, есть, иначе бы не было повести-романа. Но все-таки это «роман о филфаке». Андрей Арьев, конечно, безумно мне помог, не позволив опубликовать полный вариант. Но мои коллеги на кафедре часто говорят, что им хотелось бы узнать продолжение. Значит, осталась ощущение недоговоренности, легкости…
Помимо книг, статей, сценариев, Серебряному веку частично посвящена еще одна моя повесть — «Мерцающие сны», напечатанная в журнале «Звезда» в 2015 году и повествующая, по большей части, о телевидении, о кино, о мире фантазий и снов. О том, что происходит в какой-то момент связь времен, и люди прошлого являются заново, оживают, помогают нам, отбрасывают невидимые тени, источают видимый и невидимый свет...
4. Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Я очень люблю литературу начала XX века. Серебряный век — мой любимый период. Читая авторов этого века, путешествуя мысленно по этому периоду времени, я постепенно понимала, что произошло в послевоенные годы, в 50-е, в 60-е, как шла смена установок и эстетических средств. Поэтому однажды написала книгу о Д. Сэлинджере, пытаясь этот слом, это изменение почувствовать на примере его творчества.
Сэлинджер мне не был близок, но оказалось, что повесть «Над пропастью во ржи» — значительно более сложная, чем я прежде думала, она полна доскональных подробностей о жизни того времени. Я пыталась воссоздать ссылки, описать те литературные произведения, театральные постановки, которые встречаются в повести, дать более полно информацию об известных людях, упоминаемых Сэлинджером в этой вещи. Мне было интересно понять, что в этой книге он, скорее, не взрослеет, как принято считать, а борется с собственными военными воспоминаниями, с тем жутким опытом, который он пережил. Это писатель, который начал новую эпоху, изобрел новый стиль. Его проза стоит как бы на стыке довоенного и послевоенного времени. Одновременно это человек-загадка, произведения которого даже нельзя переиздавать (именно поэтому подготовленные мною комментарии был изданы не огромным тиражом, как планировалось, а в сокращении). Сэлинджер сознательно отошел от публики и критики, уединился, но его проза — ключ к ответу, что происходило с поэтами, писателями, художниками после войны.
Моя книга «Любовь поэтов серебряного века» (М.: АСТ, 2012) посвящена историям их жизни, хотя собранные там новеллы, возможно, слишком краткие в моей интерпретации. Когда всё это сочинялось, мне казалось, что эти поэты мне даже помогали. Я гуляла около башни Вячеслава Иванова и вспоминала, как Александр Блок (или Андрей Белый — надо посмотреть!) встретил Ирину Одоевцеву, как рассказывал ей на скамейке Таврического сада о своей жизни, а на следующее утро даже не узнал в лицо, не поздоровался! Вспоминала, как искала домик, обветшалый совсем, где жила Марина Цветаева под Парижем, в Кламаре, как ходила во все кафе, где бывал Маяковский, как тайком входила в дом, где когда-то жили Гиппиус с Мережковским, Иван Бунин (улица Жака Оффенбаха, недалеко от Булонского леса), прокрадывалась к дверям их квартиры….
Когда-то на телевидении мы делали передачу «Холодно ходить по свету» (по совместному сценарию писателя Владимира Соболя и моему), как раз о Георгии Иванове и Ирине Одоевцевой. Это совершенно потрясающая история! О том, как они жили в старческом доме еще в очень молодом возрасте, как Георгий Иванов с Адамовичем чуть не укокошили (вернее укокошили, но это не доказано!) одну старушку... Ирина Одоевцева всю жизнь всё это терпела, эти их дела. Выигрывала для них в казино в Монте Карло, одалживала им деньги. А в воспоминаниях только о том и рассказывала, как она всех любит! В возрасте 90 лет она вернулась из Парижа в Петербург. Сильная, конечно, была женщина, но по ее воспоминаниям так не скажешь. «На берегах Невы» и «На берегах Сены» — очень лиричные тексты, с их страниц встает этакая милая девушка, которая пишет, что «мы видим любимых людей не такими, какие они есть, а какими их создал Бог»...
5. Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Важно иметь широкий круг чтения. Нет вредных писателей, наверное. Тем более в школьной программе. Вредны банальность, клиповое мышление, грубость или дурной вкус.
Я включила бы в программу самые замечательные стихи Георгия Иванова, посвященные Ирине Одоевцевой:
Распыленный мильоном мельчайших частиц,
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь — отраженьем — в потерянном мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
Сумасшедше красивые стихи. С абсолютным вкусом сделанные, лучше сказать, услышанные даже.
6. Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
Один известный критик литературный недавно сказал мне, что в какой-то степени разочаровался в Набокове, что творчество этого писателя — надуманность, во многом. Мне кажется, что такое разочарование может ощутить только глубокий, очень образованный человек. Я же все-таки «только учусь». Нет, я думаю, что нет разочарования. Всегда присутствует доля обмана, но это ведь хорошее заблуждение. Как у Пушкина: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!»
7. Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
Я люблю фон Триера, очень люблю его «Меланхолию». Люблю Феллини, конечно. Очень люблю фильм Никиты Михалкова «Раба любви». Одна известная актриса, которую наша семья хорошо знала, когда-то сказала, что может делать всё — и то, что могла играть Марлен Дитрих, и то, что делала Любовь Орлова. Не может только одного — играть так, как Елена Соловей! Наверное, и правда, в этой роли есть что-то такое пронзительное, точное, удивительное — от той эпохи.
Люблю классическую музыку (Баха, Шопена, Рахманинова), люблю импрессионистов. Прерафаэлиты очень популярны в Англии. Такие рыжеволосые ундины, но тут не просто красота, а удивительная внутренняя одухотворенность. То есть — Возрождение, которое видело Средние Века!
8. Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Душевным хобби теперь. На телевидении, скорее, была попытка все-таки профессиональной работы (как и при написании статей и биографий теперь). Проза — жанр романтичный и романтический по сути своей. Известный переводчик Рильке говорил, что нельзя переводить полное собрание сочинений, невозможно! Нужно только одно стихотворение переводить, влюбиться в него! Но это слова, конечно…. Проза — работа. С другой стороны, вот известный переводчик французский Андре Маркович, который перевел полное собрание сочинений Достоевского на французский язык, говорил мне когда-то, что прозу он переводит, сидя дома за компьютером, а стихи — только в кафе внизу, и только авторучкой. Поэтому… всё зависит от настроя и настроения в данный момент. Серьезное отношение к чему-то и каждодневный труд могут сочетаться с легкостью, везением, трансцендентным каким-то узнаванием, подключением других (даже потусторонних!) сил...
9. Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Работоспособность. А одна моя хорошая знакомая сказала, что творческий человек — это тот, кто способен на безумие. Тоже правда! Народный артист России Владислав Стржельчик, актер БДТ, говорил когда-то о том, какое это «счастье, если вас полюбит актер». Я теперь думаю, имелось в виду, что актер способен на глубокие чувства. Это так, конечно. Может быть, не всегда на настоящую любовь, но на чувства — да. Любовь — это все-таки глубина, самоотречение, жертвенность. Но влюбленность — это тоже свойство души, хотя и более инфантильное, что ли. Думаю, главное, что остается после человека — это даже не дети, не книги, не роли, не продукты творчества (как говорила Раневская, «плевок в вечность»), а, конечно, только и исключительно душа. Вот душа и работает всю жизнь, хорошо или плохо, и чем больше страдает, тем лучше. А творчество — это один из способов ее выражения и становления.
10. Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?
Пошлость, грубость, глупость.
11. Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
Я всегда мечтала, что кто-нибудь будет относиться к моему творчеству с тем же уважением, что и я! Шучу, конечно... Имею в виду: так же всерьез относиться, как, например, к моей научной деятельности, английскому языку, стажировкам, командировкам, лекциям (к тому, что мне кажется таким естественным и, собственно, является официально моей работой каждодневной). Обычно ведь именно это считается профессией, а творчество, как бы это поточнее сказать, становится этаким развлечением, манифестацией эгоизма... Так вот, недавно я вдруг поняла, что творчество — и всё, что касается этой стороны жизни — тоже может вызывать интерес, и главное — нежданно! —
уважение. Вот это меня вдруг внутренне очень удивило, поразило и подарило невероятные крылья.
12. Каким Вам видится идеальный литературный критик?
Мягкий, деликатный, улыбчивый и необыкновенно добрый!
13. Каким Вам видится будущее русской литературы?
Всё проходит цикличные этапы развития. Будет упадок, будет массовость, а потом снова — возрождение, глубина, новые эстетические формы... или новые так, как хорошо забытые старые!
14. Есть ли у Вас рекомендации для студентов-филологов?
Это они мне всегда теперь всё «рекомендуют»! Мои любимые студенты-филологи. Обычно именно они советуют мне, что надо прочитать, какая статья интереснее, какая проза-поэзия лучше... Мы вместе со студентами моими учимся, читаем, советуем друг другу и по возможности вдохновляем друг друга. Так мне кажется.
15. Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Счастья, радости встреч, открытий. Веры во всё хорошее. Помощи свыше!
